Глава 9
Это был самый ужасный момент в жизни Беренис, потребовавший неимоверного напряжения всех душевных сил. Она же до сих пор и не подозревала о существовании таковых. Все, что ей удалось – это укрыться за ледяным, спокойным безразличием, чтобы никто не догадался о той ярости, которая закипела в ее душе.
– Значит, ты и есть та английская леди, которая осмелилась войти в львиное логово? – насмешливо спросила Джульетт.
– Не по своей воле, – парировала Беренис.
– Разве? – Прекрасно очерченные брови недоверчиво приподнялись. – В это трудно поверить. Неужели ты недовольна своим мужем?
Не удостоив ее ответом, Беренис свысока взглянула на Джульетт и повернулась к Себастьяну:
– Мы собираемся тут стоять целый день? С меня достаточно жары. Я хочу принять ванну.
– Ванну, мадам графиня? – грубо вмешалась Джульетт, и ее брови взметнулись вверх. – Здесь вам не шикарный отель, к которым вы привыкли!
– Даже тебе иногда нужно мыться, – Беренис откинула назад свои растрепавшиеся волосы, злясь, что после долгого путешествия выглядит неподобающим образом, и как раз в тот момент, когда нужно твердо поставить эту женщину на место. – Полагаю, ты слышала о горячей воде и мыле?
Полнейшая тишина, которая последовала за этими словами, была почти оглушающей, затем мужчины расхохотались, Джульетт же чуть не взвилась от бешенства.
– Скажи ей! – завизжала она на Себастьяна. – Скажи ей, кто я!
Его улыбка погасла.
– А кто же ты, Джульетт? Не припомню, чтобы я давал тебе здесь какие-то особые права!
Джульетт бросилась вон, но прежде метнула на Беренис взгляд, полный неприкрытой злобы. Себастьян с Грегом переглянулись.
– Себастьян, тебе бы давно следовало указать ей на дверь, – сказал молодой доктор. – Я всегда говорил, что от нее нельзя ждать ничего хорошего.
Благодарение Богу, что Джульетт ушла прежде, чем Беренис поддалась искушению броситься на нее и выцарапать глаза. Это ужасно! Неужели Себастьян привез ее сюда, чтобы она встретилась с его любовницей? Она была убеждена, что эта женщина – подруга ее мужа. Мог ли он быть таким бессердечным, таким низким? Стыд охватил Беренис при воспоминании о прошлой ночи: как близка она была к тому, чтобы смириться со своей любовью, признать над собой власть Себастьяна, позволить ему упиваться сладостью победы. «Никогда больше, – молча поклялась она. – Будь он проклят, и эта женщина с ним! Пара бесстыдных дикарей, прекрасно подходящих друг другу… Пусть теперь Джульетт делит с ним постель».
Эти мрачные мысли пронеслись в ее голове, когда она смотрела на пришедшее в упадок великолепие холла. Штукатурка облетела с когда-то прекраснейшего потолка, краска на деревянной резьбе облупилась, а панели были источены жуком-короедом.
Большая кухня, видимо, использовалась как главная гостиная, и здесь виднелись следы ремонта. Огонь весело трещал в широком каменном очаге, где над горящими поленьями раскачивались подвешенные на железных прутьях котелки и закопченные чайники. На вертеле были нанизаны куски говядины, и брызгающий с них на горячие угли жир шипел и трещал. Вся обстановка состояла из длинного обеденного стола, заставленного кувшинами для вина, тарелками и кружками, и скамей, протянувшихся по обеим сторонам.
И повсюду были люди – женщины готовили, дети плакали, мужчины смеялись и разговаривали. По каменному полу бегали собаки и куры. Все вокруг было грязным и неопрятным, но даже враждебно настроенная Беренис не могла не признать, что здесь царила атмосфера тепла и дружелюбия, словно это был центр счастливого маленького сообщества.
Дом служил и местом временного отдыха охотников, которые уже заводили во двор своих навьюченных лошадей, предлагали Себастьяну меха, и он бросил все, чтобы уделить им внимание. Беренис решила, что ей совершенно не нравится Бакхорн-Хаус; она не могла постичь, почему он не разрушил этот дом до основания и не отстроил заново, если уж ему так нужно иметь собственность в этой глуши.
В то же время она начала понимать, почему он окружил себя головорезами. Эти заброшенные руины были, без сомнения, идеальным убежищем для банды разбойников и контрабандистов. Бухта защищала и укрывала корабли, перевозящие незаконные грузы, и мало кто из блюстителей закона рискнет сунуться на эту населенную индейцами территорию в поисках нарушителей. Не удивительно, что Модифорд жаждал прибрать к руками это место. Кажется, он хозяйничал здесь во время поездки Себастьяна за границу и в спешке убрался прямо перед их прибытием.
– Где он сейчас, Адам? – спросил Себастьян, когда, закончив дела с охотниками так, что все остались довольны, он подошел к бочке, стоящей в пустом углу, и налил себе кувшин крепкого пива.
Адам взглянул на свои босые ступни, прежде чем ответить:
– Он на другой стороне реки, хозяин. Это факт. Он перетрусил, когда услышал, что вы возвращаетесь, и быстренько убрался. Он хозяйничал здесь, и я ничего не мог поделать, никто из нас не мог. Он появился, словно ураган – мы ничего не могли сделать – это сущая правда, как на духу говорю вам!
Его жена, которая и содержала дом в таком беспорядке, стояла рядом, согласно кивая. Ее пышное тело так и выпирало из ярко-синего ситцевого платья. Себастьян медленно кивнул. Все так и было.
Он не ожидал такой выходки от Модифорда и оставил место практически без охраны, потому что никогда не строил серьезных планов относительно Бакхорн-Хауса, купив его по случаю у одного знатного господина, который находился в тяжелом финансовом положении. Он мог бы быстрее добраться сюда морем, но выбрал более длинный путь по суше, чтобы застать врасплох Модифорда.
Ходило много легенд об этом старом доме, построенном в семнадцатом столетии неким дворянином, изгнанным из Англии во время диктатуры Оливера Кромвеля после того, как королевские силы потерпели поражение. Он приобрел участок земли и жил здесь, как отшельник, разлученный с единственным сыном. Себастьян почти не занимался восстановлением дома; он всегда был поглощен делами в Чарльстоне или Оквуд Холле или участвовал в очередных авантюрах. Но все же он любил это одно из своих многочисленных владений, был рад приехать сюда и оглядывал эту убогую, невзрачную кухню с облегчением возвратившегося блудного сына.
Даже досада и раздражение при виде сердитого лица Беренис не могли помешать Себастьяну сполна насладиться чувством удовлетворенности. Его душа, казалось, тянулась к жизни на этой щедрой земле, где он мог охотиться, когда требовалась пища, общаться с Зорким Соколом, мудрым вождем лесных индейцев, с которым он обычно проводил много времени. Стоя у очага и глядя на пляшущие языки пламени, он вспомнил недавние походные костры и запах поджаренного мяса.
Он расправил плечи, твердо решив отправиться в ближайшее время на охоту и пополнить запасы оленины и мяса буйвола. Но снова взглянув на Беренис, он помрачнел, увидев, с каким презрением та оглядывает кухню и всех, кто был в ней. Она по-прежнему держалась самоуверенно и гордо. Только в его объятиях в ночные часы она становилась мягким, трепещущим созданием. Кажется, даже «встреча» с Модифордом мало чему научила ее.
Она сидела за выскобленным столом с Грегом и Дэмианом.
– Поешь что-нибудь, – предложил Себастьян, подвигая к ней миску с едой.
– И выпить тоже не помешает, – добавил Грег, поднося кружку ко рту.
Она была голодна, и еда была вкусной, а бесконечная суета на кухне отвлекала от мрачных раздумий. Краем глаза Беренис заметила Джульетт, стоящую с надутым видом. Грег подошел к огню, достал нож, отрезал толстый, поджаристый кусок мяса и с усмешкой обратился к ней:
– Что это с тобой? – спросил он, игнорируя ее свирепый взгляд. – Такое выражение лица! От него может скиснуть молоко.
С возгласом проклятия Джульетт попыталась ударить его, но он отскочил, продолжая смеяться и зло подшучивать, в то время как она чуть ли не визжала от бешенства, метая громы и молнии. Себастьян не обращал внимания на этот шум, сосредоточившись на еде, состоящей из крутых яиц, пшеничного хлеба и жареной говядины. Он не слишком высоко ценит ее, решила Беренис, понемногу успокаиваясь и даже находя удовлетворение в том, что Грег оскорбляет девушку, а Себастьяна, кажется, это ничуть не беспокоит.
Поев и выпив немного вина, она почувствовала усталость. Здесь было жарко и душно от запаха подгоревшего мяса и немытых тел. Ей захотелось сбросить с себя эту колючую накидку, грязную рубашку и брюки, и она неожиданно наклонилась вперед.
– Как насчет ванны? – спросила она Себастьяна, который откинулся на спинку стула, скрестив под столом длинные ноги. «Хозяин этого воровского логова», – подумала она.
– Ах, тысяча извинений! – протянул он саркастически, медленно достал сигару и указал ею на деревянную лохань, висящую на крюке, вбитом в каменную стену. – Я прикажу отнести это в мою комнату прямо сейчас.
– Не стоит беспокоиться, – сказала она решительно. – Ведь ты же не можешь всерьез предположить, что я буду мыться вот в этом?
Он равнодушно пожал плечами, словно дело было слишком незначительным, чтобы тратить время на дальнейшие препирательства, и поднялся со стула, зазвенев шпорами.
– Единственное, что еще могу предложить – это ручей неподалеку. Но там ты не найдешь желаемого уединения.
– Ты варвар, и больше никто! – Беренис вскочила на ноги от негодования. Она никогда не любила сидеть, если он стоял, чувствуя себя карликом по сравнению с ним.
– Вовсе нет, – сказал он, ухмыляясь. – Просто грубоватый парень с чувством юмора.
– Извращенным чувством юмора! – не осталась в долгу Беренис, направляясь к двери.
– Джесси! – приказал он жене Адама. – Отведи графиню в мою спальню.
Беренис подняла сумку. За ней, со своими вещами, следовала Далси, глубоко возмущенная тем, что ее госпожа должна выполнять домашнюю работу. Беренис покинула кухню с высоко поднятой головой, хотя последнее, что она видела, были Джульетт и Себастьян, стоящие рядом. Она тянула его за руку, приставая с настойчивыми жалобами на Грега…
Беренис не могла забыть ее лицо, эти злые черные глаза, которые наполнялись ненавистью всякий раз, когда Джульетт смотрела на нее, этот нос с горбинкой и полные алые губы, и эти длинные волосы цвета воронова крыла, ниспадающие ниже талии гладким, непрерывным потоком.
Джесси провела ее через холл, распахнула резную дверь и отступила в сторону, чтобы Беренис могла войти. Она широко улыбнулась, разведя свои пухлые руки в извиняющемся жесте:
– Конечно, она немного запылилась…
Оглядывая комнату, Беренис пришла к твердому убеждению, что еще никогда не слышала более сдержанной и скромной оценки. Огромное помещение когда-то, должно быть, было импозантным салоном. Высокий потолок, несомненно, сохранял остатки прежнего величия, но сейчас штукатурка осыпалась, позолота поблекла. Возможно, тоскуя по Англии, джентльмен, построивший этот дом, добавил большой камин, отделанный дубом, украшенный резным орнаментом из листьев, с двумя атлантами высотой почти в человеческий рост, поддерживающими массивный, достигающий потолка дымоход.
Высокие двойные окна с оборванными парчовыми портьерами выходили на террасу, где между выстилающими пол каменными плитами пробивались сорняки. Когда они вошли в комнату, полчища насекомых ринулись в укрытие по стершимся кедровым половицам, и огромный мохнатый паук застыл на мгновение, прежде чем выползти через дырку в стене. Далси испуганно взвизгнула. Хотя комната была очень грязной, служанка не сомневалась, что смогла бы со временем придать ей вид обитаемого жилья; она расстроилась из-за того, что Беренис будет вынуждена пользоваться этой спальней сейчас, когда кругом царит отвратительное запустение.
– Это спальня хозяина, – информировала Джесси, излучая дружелюбие и с любопытством наблюдая за Беренис.
Беренис хотелось сесть и заплакать, но она изо всех сил боролась с охватывающим ее ощущением бессилия и беспомощности. Слезы – для слабовольных. Пусть Себастьян увидит, что она не собирается опускать руки, поэтому Беренис решила, не мешкая, приниматься за дело.
– Мне нужно много горячей воды, тряпки и веники, – начала она перечислять, загибая пальцы, но Джесси лишь пожала плечами:
– У меня свои дела, миледи. Я не могу вам помочь. Хозяин… он говорит, что вы сами справитесь с этой работой. Но я покажу вам, где все взять. Идите за мной!
Несколько часов Беренис, преисполненная решимости, упорно трудилась, раздевшись до рубашки и сорочки, повязав вокруг талии один из фартуков Далси и стянув волосы на затылке лентой. Проклиная Себастьяна со всей горячностью своей упрямой натуры, она выметала и чистила, скребла и мыла, смахивая рукой капли пота с раскрасневшегося от жары и усердия лица.
Далси помогала ей, открыто пренебрегая приказом Себастьяна, и они вместе сняли портьеры с окон и драпировки с огромной кровати с балдахином, вытащили во двор и выбили. Проходя через кухню, Беренис встретила взгляд Себастьяна и свирепо посмотрела на него в ответ…
Удобно расположившись в большом кресле и закинув ноги на стол, он спросил:
– Ma foi, мадам, ну и как вам нравится эта работа?
Она бросила тяжелое деревянное ведро на пол, не заботясь о том, что вода разлилась, и стала перед ним, уперев руки в бока. Лицо ее пылало такой яростью, что Себастьян притворился испуганным.
– Вы не дождетесь, что я стану молить о помощи. Я не привыкла жить в свинарнике, как вы!
Вечером они с Далси, наконец, тяжело опустились на два плетеных стула, уцелевших в спальне, абсолютно обессиленные, но довольные результатами своего труда. Хотя комната по-прежнему отчаянно нуждалась в ремонте, теперь она была тщательно вычищена, и Беренис испытала чувство личного триумфа при виде ее преображения.
Спальня сияла в лучах заходящего солнца. Натертая воском старая резная мебель блестела, а начищенная медная отделка сверкала, словно золото. Кровать была воистину великолепна: с пологом на резных дубовых столбиках, с внушительным балдахином и высокими спинками. Передняя спинка была инкрустирована более свежим деревом и украшена гербом; с каждой стороны были широкие, низкие ступеньки. Беренис предположила, что кровать привезли из Англии, так как Джесси уже успела рассказать ей историю о дворянине-изгнаннике, и она нашла ее грустной и романтичной. Был ли этот герб его фамильным гербом? Сейчас, с очищенными от пыли и грязи драпировками, кровать выглядела величественной: ложе, годящееся для императора и его супруги или, быть может, – промелькнула неприятная я мысль – для короля пиратов и его проститутки!
– О, Далси! – вздохнула Беренис, откидывая волосы с потного лба. – Как ты думаешь, Джульетт когда-нибудь лежала здесь с Себастьяном? Она его любовница?
– Меня это тоже заинтересовало, но я спрашивала Квико, и он сказал, что нет, – ответил Далси. – Не беспокойтесь из-за нее, миледи!
– Я вовсе не беспокоюсь, – неубедительно сказала Беренис. – Она меня абсолютно не волнует, просто я не хочу, чтобы меня выставляли на посмешище. Но если она его любовница, то лучше знать об этом.
Когда они приводили в порядок кровать, то ужаснулись, насколько грязными были простыни и одеяла, и теперь не знали, как лучше поступить. До наступления ночи оставалось слишком мало времени, чтобы заниматься стиркой. Но еще днем, когда Беренис в очередной раз зашла в кухню, Себастьян сунул ей в руки ключ, пробормотав что-то о свалке белья. Расспросив Джесси, они с Далси обнаружили просторный чулан, в котором оказалось не только постельное белье прекраснейшего качества, но и много других сокровищ, которые они использовали, чтобы сделать комнату красивой и уютной.
Беренис извлекла оттуда пару серебряных подсвечников и восковые свечи, а кроме того – плетеные коврики работы индейских мастеров и пурпурную шаль, необыкновенно красивую и яркую, которую она пришпилила на стену, чтобы закрыть неприглядные пятна сырости. На дне старого сундука она нашла потускневший серебряный туалетный прибор, который, будучи вычищенным, занял почетное место на массивном, украшенном орнаментом туалетном столике из мореного дуба. Они также потрудились над чисткой зеркал, и, хотя не все пятна удалось отчистить, их усилия не пропали даром, и зеркала теперь выглядели намного лучше. В итоге спальня теперь почти могла сойти за гостиную в величественном английском особняке.
У Беренис было единственное желание – забраться на свежие простыни и спать, но дух соперничества, желание бросить вызов не давали ей покоя. Гордость требовала, чтобы она сейчас же сбросила эту грязную одежду и облачилась в прекрасное платье, которое ей удалось-таки взять с собой. Эта проститутка позеленеет от злости, когда увидит ее.
– Я хочу принять ванну, Далси! – объявила она тем повелительным тоном, который, как уже знала ее служанка, всегда предвещал неприятности, и они пошли за лоханью.
Пришлось еще немного потрудиться, чтобы наполнить ее, но зато, наконец, Беренис сбросила мокрую от пота одежду и медленно погрузилась в теплую воду. При этом она издала протяжный, усталый вздох облегчения, задумчиво намыливаясь. Все тело болело; казалось, все кости и мускулы ломило от усталости, а ноющая боль в пояснице была просто невыносима. Она вытянула перед собой руки и нахмурилась, потому что они были красными и огрубевшими.
Он изверг, ее муж! Как посмел он так поступить с ней? Она воспитывалась как леди, готовилась к тому, чтобы стать достойной хозяйкой величественного дома, а оказалась униженной негодяем! Она опустилась в воду, подтянув колени к подбородку, мрачно размышляя о своей несчастной судьбе, грезя наяву, как Себастьян ползает у ее ног, а она, торжествующая, бранит и оскорбляет его. Быть может, еще не все потеряно. Наверняка должен найтись кто-нибудь, кто пожалеет ее и уведет от этого ужасного типа…
Ее мысли вновь вернулись к Себастьяну и Джульетт; представив их вместе, она еще больше разозлилась, и удовольствие от ванны было окончательно испорчено. Она поспешно закончила мыться, поднялась и завернулась в одеяло, которое подала Далси. Необыкновенно быстро она была вытерта, высушена, посыпана нежно пахнущей пудрой и готова одеваться.
Платье было сшито из шелка цвета амаранта – пурпурное, с розоватым оттенком, с узкими бретельками, маленьким лифом и юбкой, ниспадающей от пояса, стянутого под самой грудью. Оно было прозрачным и тонким, как ночная сорочка, и мягко спускалось к белым кожаным туфлям Беренис.
– Бог мой, Далси! – сказала она, поворачиваясь перед высоким зеркалом. – Я почти могу поверить, что нахожусь в театре Ковент-Гарден, занимаю ложу у сцены, улыбаюсь джентльменам, быть может, немного флиртую и вспоминаю язык веера…
– Милый старый Лондон! Мне бы хотелось снова увидеть его, – согласилась Далси, нанося последние штрихи и завершая процедуру одевания.
– Катаюсь верхом по Гайд-парку в сопровождении галантных офицеров в красивой форме… – вздохнула Беренис.
– …А дамы прогуливаются по траве, прекрасные, словно цветы под ласковым солнцем… – продолжала Далси.
– …Балы, танцевальные залы и кругом нормальные, цивилизованные люди. В Лондоне я никогда не видела насилия или кровопролития.
– Я видела, мадам! Такие, как я, знаем его совсем другим.
Беренис резко повернулась на пуфе и в упор посмотрела на нее:
– Расскажи мне об этом!
– О нет, миледи! Вам не нужно слышать о таких вещах. – Далси хотела забыть прошлое.
– Нужно. Я должна. Боюсь, я была слепа и эгоистична. Помоги мне понять! – Беренис серьезно смотрела на нее широко открытыми глазами.
– Ну что ж, мадам, тогда слушайте! Есть такие районы Лондона, где вам совсем не следует бывать – Уайтфрайерз, Сант-Гайлз – с темными узкими и грязными улочками, где люди так жестоки, что полиция ни за что не сунется туда, если с ними не будет солдат. Прекрасное убежище для воров, и людей словно засасывает в это болото. – Далси вздохнула, затем продолжила. – И все из-за проклятых денег, которых нет. Если ты умираешь с голоду, значит, будешь готов на что угодно ради куска хлеба. Ну, вот как я украла тот отрез шелка, помните?
– И невозможно спастись из этой западни? – Беренис сидела прямо, очень тихая и серьезная.
– Почти невозможно, миледи! Если твои родители были бедны, ты тоже останешься бедным. Нет денег на еду, и дети постоянно плачут, нечем топить, поэтому все замерзают. Дешевый рабский труд, жадные владельцы фабрик. Я помню драки каждую ночь, когда мужчины орут, женщины визжат – слишком много джина и опиума. Он дешевый, миледи, так что всего за пенни можно забыть о том, что ты устал и замерз, что ты голоден и бездомен…
– И ты выжила среди всего этого? Далси, мне стыдно, – Беренис взяла ее ладонь в свою, в ее глазах блестели слезы.
– Ну, что вы, миледи! Вы здесь ни при чем. Таков порядок вещей. Во Франции пытались его изменить, убивая тысячи аристократов, но не думаю, что это помогло. Держу пари, что беднякам живется так же тяжело, как и всегда, да еще впридачу эта война с нами…
– Я бы хотела чем-то помочь бедным, если когда-нибудь вернусь в Англию, – сказала Беренис. – Я пыталась – относила корзины с едой нуждающимся крестьянам в нашем имении, но мисс Осборн обычно не давала мне даже остановиться, когда я хотела дать денег маленьким нищим ребятишкам на лондонских улицах…
– Я знаю, миледи. Не переживайте об этом! В конце концов, вы ведь помогли мне…
– Как я хочу домой! – призналась Беренис.
– Я тоже, мадам, – ответила Далси. Затем она взяла себя в руки, прикрепила последний из локонов своей госпожи на положенное место и подала ей флакончик духов. Беренис капнула ими на запястья, виски и шею.
– Ну, как я? – спросила она.
– О мадам! – восхищенно выдохнула Далси, отступая назад, чтобы оглядеть ее. – Вы восхитительны, в самом деле! Эта Джульетт вам и в подметки не годится. Он даже и не заметит, что она там.
– Ты полагаешь, я делаю это, чтобы произвести на него впечатление? – строго спросила Беренис, гадая, не выдала ли она себя чем-либо.
Она почувствовала, как лицо ее вспыхнуло. Неужели Далси заметила в ее поведении какие-то перемены: что она следит за каждым движением Себастьяна, когда они вместе? Что, смущаясь от его взгляда, просто-напросто теряет дар речи и изо всех сил подыскивает нужные слова?
– Конечно нет, миледи. – Далси была сама искренность.
– Мне абсолютно безразлично, замечает он меня или нет. – Тон Беренис был жестким. – Я ни на йоту не изменила своего мнения о нем!
Она направилась к двери, напоминая Далси дикое животное, бьющееся о решетки своей клетки. Опытная в сердечных делах, Далси все же была озадачена. Будучи бесконечно преданной Беренис, она тем не менее понимала, что нрав ее госпожи нуждается в некотором обуздании, и Себастьян – единственный мужчина, способный сделать это. Несмотря на агрессивность, он импонировал Далси своей неотразимой мужественностью. Перегрин был не пара графине, и Далси никогда не доверяла ему, хорошо зная этот тип. Своекорыстный, слабый человек, преследующий собственные цели…
Квико – вот это мужчина! В последнее время он стал очень сильно нравиться Далси. Она никогда еще не встречала никого, подобного ему. Действительно, «благородный дикарь»! Как только Беренис ушла, служанка сбросила одежду и воспользовалась водой в лохани, чтобы, наконец, заняться собой. Если повезет, то позже она сможет увидеться с Квико.
Еще раньше Беренис слышала какой-то шум во внутреннем дворе, приветственные возгласы, топот копыт, и когда она вошла в большую, освещенную теплым светом кухню-гостиную, то слегка опешила, обнаружив, что она полна загорелых, одетых в кожу торговцев мехами, которые привезли показать свой товар Себастьяну. Смуглые, сильные и шумные, они уставились на Беренис, когда она вошла, разом замолчав, словно по приказу.
Она была исключительно хороша. Платье плавно обтекало ее стройную фигуру, и тонкий материал подчеркивал ее грациозную походку, томную, и в то же время упругую, с ритмично покачивающимися бедрами. Это была женщина, которая сознавала свою власть и гордилась ею. Чтобы ее наряд не выглядел слишком вызывающе, Беренис надела поверх платья пурпурный бархатный спенсер – короткий жакет, облегающий спереди и переходящий на спине в широкую, пышную накидку с длинными и узкими рукавами, украшенными по краям серебряной вышивкой. Жемчуг сверкал на шее и в ушах, руки же украшало только обручальное кольцо. Это были все драгоценности, которые она привезла сюда, последовав, вопреки своему упрямству, совету Себастьяна и оставив остальные в сейфе в Чарльстоне. Глядя на этих бородатых, грубо одетых мужчин, толпящихся на кухне, она была рада, что поступила так, ибо, судя по их виду, они были вполне способны убить за один крошечный бриллиант.
Но если их внешность казалась устрашающей, то реакция на ее появление – совсем иной. Беренис обнаружила, что им даже не чужды вежливость и учтивость, когда охотники стали наперебой поздравлять Себастьяна с удачей: надо же, иметь такую очаровательную жену! К огромному удовлетворению ее женского тщеславия, она совершенно затмила Джульетт.
Раздраженная, та сидела у очага, слушая бормотание древней старухи, чья темная морщинистая кожа напоминала грецкий орех, а крючковатые пальцы были заняты тем, что перебирали ряды странных на вид бус, охватывающих ее костлявую шею, словно старуха читала молитву и перебирала четки. Беренис охватила дрожь при виде злобы, светящейся в их глазах, она нервничала и поэтому слишком много и возбужденно говорила, очаровывая всех присутствующих мужчин – всех, кроме своего мужа.
Он смотрел на нее, нахмурив брови и сжав губы. Его волосы отливали синевой в свете огня, и он казался еще мощнее, суровее и враждебнее в этом окружении – сейчас, когда агрессивность и жестокость могли в любой момент выплеснуться наружу. Па нем были нанковые бриджи, заправленные в ботфорты, шелковая рубашка, открытая на бронзовой груди, а из-за широкого кожаного пояса торчал пистолет.
В душе, тем не менее, Себастьяна терзали муки совести при мысли о том, как эгоистично он поступил, привезя сюда Беренис, быть может, к ее и его собственной гибели. Глядя на нее, он был так сбит с толку этим смятением чувств, что не осмеливался говорить. Ее красота заставляла его испытывать почти физическую боль; она была таким редкостным, прелестным созданием! И при этом так сильно ненавидела его! С каждым его словом, каждым поступкам она, казалось, все дальше и дальше уходила от него. Но Боже правый, если с ней что-нибудь случится из-за его гордости, которая настаивала на том, что он должен наказать ее! Он вспомнил Модифорда, и это воспоминание, словно раскаленное железо, обожгло Себастьяна изнутри, заставляя его большие ладони сжаться в тяжелые кулаки.
Наконец охотники перестали толпиться вокруг графини и вернулись к выпивке и сделкам. Но на их бородатых лицах по-прежнему сверкали белозубые улыбки и они что-то тараторили на своем наречии, представляющем смесь французского и английского. Себастьян тоже перешел на их язык, обращаясь исключительно к ним, отчего Беренис почувствовала себя покинутой, зато Джульетт получила возможность выдвинуться и привлечь внимание. Беренис подошла к Грегу, который стоял, оперевшись локтем о каминную полку, с кружкой пива в руке.
– Кто она? – прошептала Беренис, кивнув в сторону Джульетт, предусмотрительно закрываясь веером, как щитом от огня. Она с ужасом обнаружила, что ее лицо за время путешествия стало золотисто-коричневым от солнца.
Его голубые глаза улыбались ей, намекая, что ему хорошо известно ее душевное состояние:
– Джульетт Паскаль из Нового Орлеана. Она европейского происхождения – французская креолка – хотя родилась здесь. Судя по прямым волосам, в ее жилах нет примеси негритянской крови. Ее отец был богатым плантатором из Луизианы, но проиграл все деньги и застрелился. Он был другом старого графа Лажуниссе, и Себастьян обещал позаботиться о ней. Так она приехала сюда. Странная женщина, и находится под большим влиянием старухи Ли, ее няньки. Говорят, Джульетт сведуща в таинствах вуду, чему ее с пеленок обучает Ли. Старая карга родом с Гаити, где господствует эта религия.
– Вуду? – Странный озноб прошел по телу Беренис, когда она увидела, как высохшая ведьма уставилась на нее, шевеля губами, словно вела разговор с невидимыми существами. – Что такое «вуду»?
Грег заколебался на мгновение, словно решая, в какие слова облечь свой ответ, затем продолжил.
– Это любопытная религия – языческая, и в то же время с элементами католицизма. Некоторые называют ее «черной магией», – медленно ответил он, наблюдая за ее реакцией. – Разновидность колдовства, завезенная африканцами. Говорят даже, что в обряды вуду входят человеческие жертвоприношения и каннибализм, по, возможно, это преувеличение…
Беренис передернуло.
– Наверняка суеверная чепуха, чтобы пугать детей? – запротестовала она, но, к ее замешательству, улыбка исчезла с губ Грега, глаза стали необычайно серьезными.
– Не стоит недооценивать. Вот я – врач, человек науки, но и мне приходилось видеть здесь несколько странных, труднообъяснимых случаев. – Он задумчиво играл с бахромой своей куртки, затем, увидев, что напугал Беренис, снова успокаивающе улыбнулся. – «Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам». Кстати, я недавно смотрел «Гамлета» в Чарльстоне. Вы были в нашем театре, не так ли?
Беренис поняла, что он перевел разговор в более спокойное русло, и была благодарна. Вскоре она уже рассказывала ему о Лондоне в своей обычной, слегка высокомерной манере, в то время как Грег добродушно разыгрывал из себя невежественного жителя колоний.
Далси, между тем, наслаждалась компанией стольких привлекательных мужчин… Хотя охотники и привезли с собой несколько неряшливых походных шлюх, они были чрезвычайно рады обществу этой хорошенькой веселой девушки и громко смеялись над каждой дерзкой остротой, которую отпускала Далси. Она выглядела нарядной в голубом ситцевом платье, и ее пышная грудь вздымалась над круглым вырезом. Но взгляд ее то и дело возвращался к высокой фигуре слуги Себастьяна. Некоторое время спустя Квико вышел из тени и подошел к ней:
– Могу я принести тебе пива?
– Нет, спасибо, – ответила она совсем не так уверенно, как секунду назад, неожиданно сделавшись застенчивой.
Квико предпринял еще одну попытку:
– Ну тогда, может быть, хочешь поговорить?
– Нет. – Она покачала головой и подняла руку, словно хотела отодвинуть его, хотя он и сам отступил от нее на шаг.
Слабая улыбка тронула его губы:
– Не будешь возражать, если я попрошу тебя прогуляться со мной под луной?
Она кивнула, соскользнула со скамьи и направилась к задней двери. Квико огляделся, чтобы удостовериться, что хозяин не нуждается в нем, и последовал за ней с напускным безразличием. Беренис заметила уход своей служанки и была озадачена. Она почувствовала себя так, словно порвалась ее последняя связующая нить с домом, и даже разговор добродушного полковника Перкинса не мог облегчить ее одиночества. Себастьян обращал больше внимания на пару лохматых гончих, лежащих у его ног, чем на нее. Он словно царил над всем этим собранием, не прилагая никаких усилий. Что-то необыкновенное было в его личности, какая-то поразительная сила, которая приковывала к нему внимание, где бы он ни находился, и он, казалось, чувствовал себя абсолютно свободно и непринужденно рядом с этими охотниками, в то время как они явно восхищались им.
Беренис нервничала и беспокойно ерзала на стуле, пока чужие голоса тараторили без умолку; мягкие шкуры были разложены, проверены и перебраны, а Себастьян внимательно осматривал каждую, кивал и жестикулировал, зажав во рту сигару и выпуская кольца голубого дыма, поднимающиеся к закоптившемуся потолку. Беренис уже собралась было удалиться в свою комнату, когда за дверью послышался шум.
Часовой с ружьем в руке приоткрыл дверь и, просунув голову, крикнул:
– Капитан, здесь во дворе Модифорд и несколько его людей. Он хочет поговорить с тобой!
– Пусть войдет, – сказал Себастьян, нахмурившись, отложил в сторону бобровую шкуру, которую перед этим рассматривал, и поднялся.
Модифорд вошел с развязным видом, в окружении нескольких членов своей банды, вооруженных до зубов и свирепо оглядывающихся по сторонам. Беренис прижалась спиной к стене, и воспоминания вчерашнего дня вернулись с ужасающей ясностью. Черные глаза Модифорда отыскали ее, и он обнажил зубы в коварной ухмылке. Он явно готовился к этой встрече, отыскав среди вещей приличный костюм и, определенно, выглядел более презентабельно, чем вчера.
На нем была визитка, короткий жилет, рубашка с рюшами, расстегнутая на груди, и белые панталоны, скрывающиеся в кожаных ботфортах. Его блестящие жирные волосы были зачесаны назад в некотором подобии порядка, а подбородок выбрит. Но несмотря на внешние атрибуты джентльмена, он никогда бы не смог сойти за такового: украшавшие Модифорда кольца и цепочки явно выглядели безвкусными и вульгарными.
– Что ты хочешь? – Себастьян подозрительно оглядывал его, ни на секунду не обманываясь относительно этой внешне дружелюбной манеры поведения.
Не ожидая приглашения, Модифорд взял стул и пристально посмотрел на своего бывшего партнера. Его люди приблизились к столу, образуя полукруг. Охотники инстинктивно сгрудились у другого конца стола, не спуская глаз со своих ценных шкур, держа руки на рукоятках длинных ножей, сверкающих за поясами.
Себастьян ощущал повисшее в воздухе напряжение и знал, что в любой момент может пролиться кровь. Эти люди были скоры на расправу. Они не носили оружие как простое украшение. Стычки между ними были частыми и жестокими. Здесь существовало правило сначала ударить, потом задавать вопросы, а у людей типа Модифорда жизнь оценивалась так же дешево, как и честь.
Грубое лицо пирата скривилось в уродливом подобии улыбки:
– Ну-ну, Лажуниссе! Зачем же так чертовски невежливо? Я и мои парни пришли торговать – все по закону. У нас есть деньги, и нам нужна пища. Как насчет небольшого обмена, а?
– Мне не нравится, как ты пользовался этим местом, но я восхищен твоей дьявольской наглостью. И ты посмел явиться сюда сейчас? – заметил Себастьян ледяным тоном. – Особенно если вспомнить, что случилось вчера.
– Ну, раз уж ты упомянул об этом, то одна из причин моего визита – принести извинения леди. Я не имел понятия, что она твоя жена – черт меня побери, если это не так! – запротестовал Модифорд.
Он перевел взгляд на стоящую у стены Беренис. Он никогда не встречал подобной женщины, а за свою жизнь видел многих, и в непосредственной близости. В ней было что-то, что он никак не мог выбросить из головы. Со вчерашнего дня он все время думал о ней. Его парни даже лукаво подшучивали, намекая, что Модифорд влюбился! Он зло рычал, отрицая подобную глупость, но в их словах была крупица правды – его преследовали воспоминания о красоте Беренис и изысканности ее речи и манер.
И сейчас, увидев ее, одетую в это пурпурное платье, не скрывающее мягких линий ее тела, он пришел в еще большее возбуждение и растерянность. Модифорд поймал себя на том, что испытывает страстное желание заставить улыбаться эти карминовые губы, и его неудовлетворенная похоть бродила внутри, словно медленный яд, сжигая внутренности. Он был так близок к тому, чтобы овладеть ею! Если бы только не помешал этот проклятый француз!.. Одного возбуждающего воспоминания о ее сопротивлении было достаточно, чтобы довести его до безумия. Именно это – хотя он не осмеливался признаться даже себе – толкнуло его на рискованный визит к давнему врагу.
– Разве что-то бы изменилось, знай ты, что она моя? – мрачно спросил Себастьян.
Игнорируя вопрос, Модифорд поднялся, чтобы взять холщовую сумку, которую держал один из его сопровождающих. Из ее глубин он извлек мантилью тонкого черного шелка, которая ниспадала с его загорелой, унизанной кольцами руки, когда он предложил ее Беренис.
– Я принес вам это, – произнес он голосом, сорвавшимся на хриплое ворчание. – Вы ее примете? Сожалею, что обращался с вами вчера так грубо.
Беренис почувствовала слабость и страх, глядя в эти глаза. Модифорд, казалось, излучал зло. У нее закружилась голова от его пристального взгляда, но она держала себя в руках, неожиданно осознав, что благодаря своему страстному желанию он окажется, в конце концов, в ее власти. Ненависть ко всем без разбора мужчинам подступила вдруг к ее горлу. Они животные – похотливые и жестокие! Она оказалась в мире мужчин – грубом и бесчувственном. Очень хорошо, она сыграет с ними в их игру. Пусть этот глупец пожирает глазами ее красоту, в то время как она останется холодной. Она обведет его вокруг пальца, использует как часть своего плана, чтобы добиться свободы от Себастьяна.
Одарив его чарующей улыбкой, она протянула руку, но Себастьян опередил ее, схватив мантилью прежде, чем Беренис успела прикоснуться к ней, и бросил ее пирату:
– Она ничего не возьмет от тебя. Я сам в состоянии ее обеспечить!
Модифорд пожал плечами и засунул подарок обратно в сумку, при этом глаза его говорили красноречивее всяких слов:
– Не стоит так горячиться, приятель! Я не имел в виду ничего плохого. У тебя красивая жена, парень! Никогда не приходилось встречать такой прелестной птички – ни в одном из моих путешествий…
Со спокойствием тигра, за мурлыканьем которого скрывалась затаенная угроза, Себастьян ответил:
– Умерь свой пыл, Модифорд! Я никогда не отличался ангельским терпением.
Рука Модифорда покоилась на рукоятке сабли, которая свисала с узорчатой перевязи, пересекающей широкую грудь. Его люди подошли и встали за ним вплотную – прочная стена мускулов за спиной.
– Не слишком-то дружелюбно, а? Но если уж я нежеланный гость для старого товарища по плаванию, то, пожалуй, пойду. Не очень-то приятно, когда с тобой разговаривают таким тоном. – Он повернулся к двери, затем оглянулся через плечо, и на губах у него заиграла коварная улыбка. – Да, кстати, тебе известно, что у Зоркого Сокола опять проблемы со своими сыновьями? Медный Волос и Орлиный Глаз – они всегда враждуют друг с другом.
– Зачем ты говоришь мне это? – нахмурился Себастьян. Его подозрения усиливались с каждой секундой. Негодяй посмел предложить Беренис подарок, и она была готова принять его!
Модифорд помедлил, дерзко глядя на Беренис, и его люди тоже разглядывали ее, мысленно раздевая. Их главарь проворный малый, думали они, он получит ее любыми правдами и неправдами, и, скорее всего, отдаст им, когда она ему надоест. Они знали, как он обращается с женщинами – Модифорд был из тех, кто получает больше удовольствия, когда берет их силой, а не когда они отдаются по собственной воле. Парни ухмыльнулись, представив, что будет, если она окажется в его руках. Едва ли можно дождаться милосердия от такого, как Дарби Модифорд.
– Я подумал, тебе интересно будет узнать, что Медный Волос ушел из племени, – Модифорд самодовольно уставился на Себастьяна, – и пришел вместе с отрядом воинов, чтобы предложить мне свои услуги.
– Ты считаешь, что заключил выгодную сделку, вынудив отряд индейцев встать на тропу войны? – Тон Себастьяна был презрительным.
– Разумеется. Все, что они потребовали – это виски и несколько ружей.
Себастьян чуть было не поддался непреодолимому желанию врезать кулаком по этой отвратительной физиономии, расплывшейся в победной улыбке. Они оба хорошо знали о конфликте, назревающем между молодыми воинами племени. Уже давно существовала неприязнь между Медным Волосом и Орлиным Глазом – вспыльчивыми сыновьями гордого, благородного старого вождя. Медный Волос был вероломным и поддающимся чужому влиянию, а его брат, напротив, следовал примеру отца, олицетворяя прекраснейшие качества своего народа. Их вражда вполне могла превратить эти места в кровавое поле битвы.
– В наших с тобой интересах сохранять мир, насколько это возможно. Мы же не хотим, чтобы воины перебили друг друга на нашей территории, – сказал он спокойно, положив руку на рукоять пистолета. То, что Себастьян не делал попытки вытащить его, казалось, заставляло присутствующих относиться к нему с еще большим уважением. Все молчали, когда он пристально смотрел на Модифорда, вынудив того, наконец, отвести взгляд.
Модифорд презрительно пожал плечами, затем поклонился Беренис со слащавой любезностью.
– Ваш покорный и преданный слуга, мадам. Всегда к вашим услугам. – Направившись к двери, он выпустил в Себастьяна последний залп.
– Присматривай за ней хорошенько, мой заносчивый друг! Не удивлюсь, если кто-нибудь попытается похитить ее.
– Кто-нибудь вроде тебя? – спросил Себастьян, в то время как его люди затаили дыхание.
– Вроде меня, – ответил Модифорд из дверного проема.
– Если я снова поймаю тебя на своей земле, я убью тебя! – предупредил Себастьян. Дверь захлопнулась за пиратом и его людьми.
Беренис слушала и наблюдала с дрожащей улыбкой на губах. Она наслаждалась их ссорой, радостное возбуждение пульсировало в ее жилах. Она заставила их поволноваться! Они скоро перережут друг другу глотки! Странное чувство восторга поднимало ее на головокружительную высоту – чувство, подобное экстазу, что испытывает святой, приносящий себя в жертву.
Себастьян словно почувствовал ее настроение и гневно сжал кулаки. Как заставить ее понять? Она же не представляет, с кем имеет дело. Модифорд – это дьявол, жестокий, беспринципный и абсолютно лишенный совести. Ей не удастся обвести его вокруг пальца, как каких-нибудь слабовольных лондонских щеголей. Отта – источник его постоянного беспокойства, бельмо на глазу! Он горько сожалел о своем решении привезти ее сюда, потому что теперь придется постоянно присматривать за ней, чтобы помешать ей выкинуть что-нибудь идиотское и опасное.
Охотники и люди Себастьяна приступили к важному делу – азартным играм и выпивке. Пламя свечей мерцало, словно кровь, на бутылках рома, пивных кружках, столбиках золотых монет, картах и костях. Зная, что очень скоро это собрание превратится в сборище пьяных скандалистов, Себастьян предложил Беренис уйти в свою комнату, и по его тону она поняла, что лучше не спорить.
Она негодовала, потому что ее отсылали в постель, как ребенка, в то время как он останется здесь с Джульетт. Не вполне удовлетворенная заверениями Далси в обратном, Беренис хотела спросить Грега, не является ли эта женщина любовницей Себастьяна, но боялась показаться слишком заинтересованной; интерес предполагает не безразличие, а она ни за что бы не призналась, что муж ей не безразличен. Если Грег узнает, что помешает ему рассказать об этом другу? Она вспыхнула при мысли, что может дать Себастьяну такое преимущество, представляя, как он будет издеваться, как использует это, чтобы унизить ее.
Стараясь держать себя в руках, она холодно кивнула ему и прошла через толпу, но прежде, чем достигла двери, услышала, как Джульетт сказала Себастьяну:
– Приходи в мою хижину, граф! Я кое-что тебе покажу.
Беренис заставила себя не оглянуться. Боль пронзила ее – этот ужасный уничтожающий огонь ревности. Боль так сжимала ей сердце, что Беренис прижала руки к груди, когда бежала через холл. Оказавшись, наконец, одна, она прислонилась к двери спальни, обретая утешение при виде того, как преобразилась комната их с Далси усилиями. Теперь все здесь было устроено с тем интимным уютом, который может создать только женщина, и у Беренис появилось необъяснимое желание, чтобы Себастьян увидел это, чтобы засветились его глаза и чтобы он подарил ей свою неповторимую, чудесную улыбку – быть может, даже немного похвалил ее.
«Дура, – сказала она себе строго, раздеваясь и вешая платье на стул, затем сняла сорочку через голову и села, чтобы развязать ленточки туфель и снять чулки. – Как можешь ты ждать его одобрения? Ты безразлична ему. Он, возможно, даже никогда не войдет в эту комнату. Он будет проводить ночи с Джульетт. Разве ты не слышала, как она открыто пригласила его к себе?»
Она надела ночную рубашку, усталая, измученная физическим трудом и тяжелыми мыслями. Даже Далси покинула ее – она была где-то в освещенном луной саду с Квико. Беренис завидовала тому, как ее служанка относится к мужчинам – она, казалось, влюблялась без колебаний. Беренис не могла любить так беззаботно. Она была из тех глубоко переживающих страстных женщин, которые могут отдать разум, тело и душу лишь одному мужчине в своей жизни. Как тяжело жить, имея такую чувствительную натуру – тяжело и невыносимо больно, как она обнаружила…
Беренис беспокойно подошла к окну, распахнула разбитую стеклянную дверь и вышла на террасу. Ночь окутывала все вокруг – прохладная, синяя ночь, которая, казалось, сочилась из облаков. Высоко в небе плыла бледная луна, заливая мягким светом поляну и деревья. Опершись руками о каменную балюстраду, она смотрела на поросший травой прямоугольник земли, который когда-то был газоном.
Внезапно она заметила две фигуры, направляющиеся к ряду покрытых пальмовыми листьями хижин на другой стороне лужайки, где жил кое-кто из слуг. По росту она сразу узнала мужчину – это был Себастьян, а рядом шла женщина, опираясь на его руку, тесно прижимаясь к нему, и их тени пересекались. Это была Джульетт.
Беренис застыла, словно скованная параличом, который на миг сделал ее беспомощной. Значит, это правда. Не оставалось даже надежды. Джульетт – его любовница. Беренис почувствовала себя так, словно с нее грубо сорвали всю ее привлекательность, всю ее женскую силу, жестоко вырвали все чары. Внезапно она забыла, как ненавидит его и как хотела закрыть дверь спальни, чтобы он не вошел. Сейчас ей хотелось только одного – плакать. Реальность предстала перед ней, безжалостная и неизбежная. Он не хотел ее.
Это было унизительно! Это сводило с ума! О, она потратила столько времени, вычищая эту комнату, чтобы добиться его одобрения, в то время как они с Джульетт, должно быть, посмеивались над ней. Ей безумно захотелось вонзить ногти в его лицо, ударить его! Желание причинить ему боль немного облегчило ее собственные страдания, словно заряжая энергией.
Она мерила шагами комнату, и ее пеньюар развевался позади, словно крылья гигантского мотылька. Она сжала кулаки, доводя себя до исступления, чтобы унять острую боль в сердце, избавиться от ощущения, что все ее существо – сплошная кровавая рана. Увидеть его вздрагивающим от боли – это было бы пределом мечтаний!
Но ведь только прошлой ночью она хотела заботиться о нем, любить его, умереть за него, если понадобится, всем сердцем принимая слова клятвы у алтаря – любить, почитать и повиноваться, в радости и печали, в болезни и в здравии…
Постепенно это неистовство сгорело, лишив Беренис последних сил, но все равно она твердо решила не ложиться на эту роскошную кровать. Она не доставит ему удовольствия увидеть ее, томящуюся в ожидании, в то время как он возвращается, крадучись, за полночь, еще храня запах другой женщины. В комнате была еще кушетка – изысканная, орехового дерева, обитая малиновым плюшем, который так сильно выгорел, что приобрел мягкий нежно-розовый оттенок. Беренис стащила с кровати одеяло и устроилась на кушетке, слишком уставшая, чтобы плакать, погружаясь, наконец, в глубокий сон.
Час спустя появился Себастьян. Бросив куртку на спинку стула и сняв сапоги, он стал искать ее глазами, заметив лежащую повсюду женскую одежду и обнаружив, что комната сверкает чистотой. Он прошел босыми ногами по вычищенным половицам и остановился, увидев Беренис, спящую на кушетке. Хмурый взгляд постепенно сменился нежной улыбкой, когда он стоял и смотрел на нее. Он смотрел, как мягко двигалась ее грудь под кружевом сорочки, когда она дышала, как волосы рассыпались, словно облако, по розовым подушкам, а черные ресницы подрагивали на персиковых щеках.
Такая невинность, такая беззащитность напомнили ему о вечерах, когда он на цыпочках входил в детскую, чтобы взглянуть на Лизетт. Кажется, прошла целая жизнь с тех пор, как он несколько месяцев провел в замке Гийяр вместе с Жизелью и их ребенком, думая, что обрел покой и вечную любовь. Замок! Что с ним стало? Сожгли ли его революционеры? Возможно ли когда-нибудь вернуться на родину и снова ступить па ее величественную землю? И хочет ли он этого в действительности… Или воспоминания об умерших родителях и друзьях будут слишком тяжелыми?
Себастьян тяжело вздохнул, снова помрачнев. Он протянул руку, осторожно приподнял локон спящей жены, обвивая его вокруг пальцев и находя в этом странное утешение. Ему ужасно хотелось подхватить ее на руки и отнести на кровать, но мысль о том, что она снова начнет визжать и сопротивляться, была невыносима. Растревоженный этой неожиданно нахлынувшей волной нежности, он отвернулся, снял оставшуюся одежду и лег на кровать.
Но сон не шел. Он бы наверняка уснул – но не сейчас, не здесь, в этой комнате, которую он всегда любил и считал по-настоящему своей; не тогда, когда его жена лежит так близко на кушетке. Свеча горела рядом с ней, превращая все вокруг в причудливую игру серебристого мерцающего света и мягкой тени. Себастьян прислонил подушку к спинке кровати и оперся о нее спиной. Он взял сигару с туалетного столика, зажег и стал пускать кольца голубого дыма, плавно поднимающиеся к балдахину. Беренис проснулась, уставилась на него и сонно спросила:
– Почему ты здесь?
– Это моя комната и моя кровать. – Он отвечал ровным голосом. – Ты сделала ее очень уютной…
– Да. – Этот прозаический разговор в середине ночи звучал как-то странно. Она хотела спросить его о Джульетт, но как это сделать, не выдав себя?
– Ты поздно… – начала она. – У тебя было какое-то дело с этой женщиной?
– Да, но тебя это не касается. – Он пристально смотрел на нее со слабой улыбкой на губах.
Ах, Боже, думала она, эти губы, заставляющие ее забывать обо всем… Трепетная дрожь пробежала по ее телу. Молчание тянулось так долго, что ей хотелось закричать.
– Меня не касается, когда в середине ночи мой муж решает посетить другую женщину по ее приглашению? – Она ринулась в атаку, изо всех сил пытаясь побороть то смятение, которое он всегда вызывал в ней, когда был рядом.
– Не больше, чем меня, когда несостоявшийся любовник все никак не может оставить своих безнравственных намерений по отношению к моей жене. Как бы я хотел упрятать его подальше!
– Он не совершил преступления!
– Джульетт тоже. – Он погасил сигару в пепельнице, набросил халат и, подойдя к ней, протянул руку и стал играть с локоном, лежащим у нее на плече. Беренис дрожала.
– Возможно, – прошептала она, желая, чтобы он рассказывал ей о креолке.
– Разве ты не любишь Перегрина и не хочешь принадлежать ему?
– Я никогда не говорила, что люблю его, – поправила она, чувствуя, как волны дрожи проходят по ней от его прикосновения.
– Я и не думаю, что это так, – парировал он, все еще держа прядь ее волос, но теперь положив руку на грудь. – Никогда не видел, чтобы ты пролила по нему хотя бы одну слезу.
– Ты не знаешь, что я чувствую! – Она выгнула спину, чтобы избежать прикосновения его руки.
– О нет, я знаю! Я могу читать тебя, как книгу, холодная графиня. – Он улыбнулся, но не своей обычной насмешливой улыбкой, а как-то печально, почти нежно. – Если ты ненавидишь, ты показываешь это. Если ты любишь, ты показываешь это, но если ты испытываешь желание… Боже, вся твоя плоть и кровь вибрирует – как здесь… – Его пальцы скользнули по ее лицу, срывая стон с ее губ. – …или здесь? – Его рука спустилась к ее груди, и она застыла в отчаянной попытке не поддаться внезапному порыву страсти.
В душе Беренис шла отчаянная борьба: испытывая ненависть к нему, она в то же время чувствовала, что все ее существо тает от его прикосновений. Вызывающим, натянутым голосом она прошипела:
– Тогда узнай, что я чувствую к тебе: я ненавижу тебя!
– Именно это я и ожидал от тебя услышать, chérie, – поддразнил он, беря ее на руки. – Я ни на что не претендую. Я хочу тебя. Иди в постель. – И он усмехнулся с уверенностью сильного мужчины, который знает, что женщина, которую он желает, отзывается на его желание. – Я многому могу научить тебя – стольким прекрасным способам любви…
Странная кровать, мягкий матрац, иной запах – какими чужими всегда кажутся новые кровати… Кожа Беренис ощущала гладкую поверхность пахнущих травой простыней. Его руки уверенно двигались вдоль ее тела, отыскав самое нежное и чувствительное место на плече, затем вниз по спине, бедрам, лаская ее жаждущее удовольствия тело. В этот раз он контролировал свое желание, стремясь продлить ее наслаждение. С завидной неторопливостью он провел ладонью по ее телу, спустился вниз к животу, и сердце ее учащенно забилось. Ей хотелось прикоснуться к нему, доставить ему такое же наслаждение, какое он доставлял ей. Ее пальцы, вначале робкие, становились смелее, двигались помимо ее воли, наслаждаясь восторгом чувств. Он был на грани, еле сдерживая себя, – напряжение становилось слишком сильным, и он знал, что должен либо остановить ее, либо принять свое облегчение и разочаровать ее. Он разрешил эту дилемму, повернув ее на бок, к себе спиной. Его дыхание обжигало ей затылок, рассылая по телу волны дрожи. Она прижалась к нему, словно они были одним существом, повторяя своими линиями изгибы его тела. Он отыскал средоточие ее женственности, прикосновения его были словно скользящий шелк, и она сдалась. Он не прерывал ее наслаждения, дождавшись того момента, когда она достигла высшей точки блаженства, и, услышав ее крик и почувствовав ее спазмы, вошел в ее горячую плоть, жаждущую его вторжения. Она присоединилась к нему в его завершении, отдаваясь ему каждой клеточкой своего тела, всем сердцем и душой.
Ошеломленная, Беренис медленно вернулась на землю, обнаружив, что лежит в изгибе его руки. Комната встала на свое место, перестав кружиться перед глазами, словно карусель. Свечи догорели, и она была рада темноте, познавая открывшуюся ей новую истину. Теперь она понимала то безумие, которое толкает женщин в объятия самых недостойных мужчин. Это безумие – страсть, которая так часто означает любовь. Теперь она узнала ее ослепляющую силу. Она любила Себастьяна, но отдала бы все на свете, чтобы не любить.
