Глава 6
Над Атлантикой стояла поистине дьявольская погода. Беренис казалось просто чудом, что хрупкое суденышко умудрялось оставаться на плаву среди этих бурлящих вод, подпрыгивая, словно поплавок на гигантских волнах. Но моряки знали свое дело, справляясь с обязанностями спокойно, без каких бы то ни было признаков суеты и паники. Когда Беренис поделилась своими страхами с капитаном Огилви, он широко улыбнулся и сказал:
– Не беспокойтесь, мадам! Этот переход не идет ни в какое сравнение с тем, что мне пришлось пережить. Бывало, волны поднимались над мачтами. Если хотите посмотреть настоящий шторм, вам следует отправиться в путешествие вокруг мыса Горн. Вот там волны так волны, скажу я вам!..
– Нет уж, спасибо, капитан! С меня и этого вполне достаточно, – ответила она и поспешила в свою каюту.
Сейчас, когда Беренис оправилась от своей болезни и убедилась, что их корабль вовсе не собирается утонуть, дни тянулись довольно монотонно. Она почти не видела Себастьяна и была признательна ему за его отсутствие. Он проводил большую часть времени со штурманом или с капитаном Огилви. Ночью его можно было видеть в носовом кубрике с отдыхавшими от вахты матросами. Они вместе играли в кости, рассказывали байки, курили. Он даже не подходил к ее каюте, посылая Квико за всем, что могло понадобиться.
Иногда она беседовала с офицерами, Крофтом и Мэнсоном, но они, большей частью, были заняты. До сих пор Беренис даже не представляла, какое это сложное и трудоемкое дело – управление судном, и какой строгий распорядок при этом соблюдается. Даже Дэмиан был поглощен новым для себя делом, так что Беренис скучала в кают-компании с Перегрином, играя в хазард и фараон, вспоминая Лондон и вздыхая по прошлым веселым временам. Иногда она вяло занималась вышивкой, в то время как он декламировал отрывки стихов из своей тетради.
– Как прекрасно быть с вами, милая леди! – время от времени произносил этот выхоленный, красивый молодой человек – ее последнее связующее звено с домом. – Для меня нет ничего более желанного, чем проводить дни рядом с вами. У нас так много общего…
– Это правда, – отвечала она серьезно, поднимая глаза от шитья и улыбаясь ему. – Богатство ума, нежность души, единство желаний… В самом деле, это ли не самое ценное в жизни? Прочтите мне еще раз, умоляю, то ваше стихотворение!..
Далси тоже помогала ей убивать время: Беренис, обнаружив, что служанка совершенно неграмотна, решила научить ее читать, писать и считать. Усилия ее не пропадали даром, потому что девушка была сообразительна, впитывала знания, как губка и ужасно гордилась своими новыми достижениями.
Но Беренис ощущала, что ей постоянно чего-то недостает, и безуспешно пыталась отогнать от себя воспоминание о том чувстве удовлетворенности, которое однажды познала. Она могла заниматься вышиванием, делать записи в дневнике, вступать в глубокомысленные дискуссии с Перегрином и давать уроки Далси, но при этом всегда настороженно прислушивалась, не идет ли Себастьян.
Она твердила себе, что только страх мог быть причиной такой необычной чувствительности. Возможно ли, чтобы это был интерес?
Однажды вечером, когда корабль буквально летел по волнам, подгоняемый мощной силой пассатов, Беренис сидела с Перегрином после ужина, пытаясь сосредоточиться на шитье, но ощущая какое-то беспокойство. Себастьян ушел в матросский кубрик сразу после окончания трапезы. Его было трудно понять: суровый во всем, что касалось дисциплины на борту, он иногда, тем не менее, забывал о своем графском титуле и положении и проводил время в компании матросов. Прогуливаясь по палубе, Беренис часто видела, как он смеялся вместе с ними, отпуская такие же грубые шутки. Иногда он садился на свернутый кольцами канат, и команда, расположившись вокруг него, – закаленные, видавшие виды морские волки – в полнейшей тишине слушала его занимательные рассказы о каком-нибудь морском сражении, в котором он принимал участие.
В тот вечер Квико принес гитару, отыскав ее среди вещей своего хозяина. Гуляя с Далси по палубе, Беренис перегнулась через перила и увидела Себастьяна сидящим внизу в окружении моряков. Она прямо-таки остолбенела от изумления, услышав, что он поет для них мелодичные французские песни. Его роскошный, мягкий баритон поднимался высоко к звездам. Этот голос пронзил сердце. Но быть может, всему виной было волшебство ночи с ее полной луной, висящей в чернильном небе?
Ощущая беспокойство и смятение, Беренис вернулась в кают-компанию. Она попыталась заняться вышиванием, но не смогла и, в конце концов, забросила свой шелк в корзинку для рукоделия, прервала Перегрина на полуслове – он читал вслух свое последнее стихотворение – и внезапно попрощалась с ним.
Она уже начинала ненавидеть свою каюту после стольких проведенных здесь одиноких ночей, когда лежа без сна, уставясь в полумрак, она постоянно видела вещи Себастьяна и знала, что была в его глазах всего лишь такой же дорогой вещью, частью его собственности. Ужасно было то, что он в любую минуту мог войти, застать ее полуодетой. Беренис нервничала, но запереть дверь не решалась. Да он, казалось, и не искал ее общества, предпочитая компанию неотесанных матросов…
Каюта была пуста, так как Далси ушла на свидание с приятным мистером Мэнсоном, к которому питала нежные чувства. Беренис была даже рада остаться одна: служанка стала раздражать ее бесконечной болтовней о любви, вздохами, разговорами о приятном молодом офицере и намеками, что Беренис тоже следовало бы прекратить бросать злобные взгляды и быть полюбезнее в присутствии Себастьяна.
Она не спеша разделась, сбросила платье на пол, оставив его лежать бесформенным комком. Сняв через голову сорочку, она села на низкий табурет, чтобы развязать атласные ленточки, которыми завязывались ее черные туфли. Собственное тело всегда удивляло Беренис, когда она рассматривала его, одеваясь или готовясь ко сну. Одежда словно стягивала, ограничивала его, и освобожденное, оно, казалось, расширялось, тянулось и извивалось подобно чувственному животному.
Она провела рукой вниз вдоль изгиба бедра, по круглому, с ямочкой, колену, вдоль мягкой выпуклости икр, нежно погладила прекрасной формы ступни. Оно ведь похоже на опасное существо, живущее собственной жизнью, это ее тело. Однажды оно уже предало ее мечты о романтической любви. И сейчас кожу приятно покалывало от прикосновений. На одно короткое мгновение Беренис позволила себе представить ласки мужчины, которого она любила бы.
Не Себастьяна, конечно. Это было немыслимо. Но в то же время она трепетала при воспоминании о том, как ее желания взяли верх над самой непоколебимой решимостью; о том, какую напряженность она ощущала, когда он входил в нее, и облегчении, которое, казалось, потоком хлынуло из ее сердца, растекаясь по всему телу. Она постаралась не давать волю эротическим фантазиям. Неужели с зовом плоти следует считаться так же, как и с потребностями души? Эти мысли продолжали мучить ее, даже когда она решительно улеглась в кровать и попыталась уснуть. Невозможно! Со вздохом, Беренис взяла книгу и наклонилась ближе к свече. Это был старый выпуск «Дамского журнала, или занимательного Спутника прекрасного пола» с рисунками моделей современной одежды. Беренис смотрела его уже сотню раз, но принялась читать опять: муфты по-прежнему были a la mode (но не для жаркого климата, подумала она), а большой выбор шляп просто поражал.
Она зевнули и, отложив журнал в сторону, откинулась на подушку. Вскоре веки ее опустились, и Беренис погрузилась в полудрему. Она видела лица людей, которых не знала, и слышала обрывки разговора, который исчезал, как только она «выплывала» на поверхность. Затем она снова погружалась в мягкую, обволакивающую дремоту…
Вдруг ее сонливость как ветром сдуло. Беренис услышала за дверью звук тяжелых шагов. Дверь широко открылась, и вошел Себастьян. Беренис зажмурила глаза, притворяясь спящей.
Себастьян остановился в дверном проеме, спрашивая себя, почему он здесь. Он ни разу не беспокоил ее ночью, уверяя себя, что это из-за ее недомогания и еще из-за того, что он слишком занят на корабле, стоя на вахте у штурвала и наблюдая за работой судна. Сейчас он посмотрел правде в глаза: он намеренно избегал ее. «Какой же я идиот, – подумал он. – У меня есть полное право спать с ней. Ситуация смехотворна».
В этот вечер он пил крепкий, черный ром, злясь и на нее, и на себя. Ведь она его жена, а он обладал ею лишь один раз. Это оскорбляло его мужское достоинство, и даже сознание того, что она зависела от него во время болезни, не помогало забыть ту ненависть, с которой она смотрела на него всякий раз, когда глаза их встречались. Как смела она ненавидеть его? Что дурного он ей сделал? Он не позволил выставить себя на посмешище в истории с Перегрином. И разве можно из-за этого вести себя, как ребенок? Писать любовные записки этому хлыщу! Этого Себастьян простить не мог.
После нескольких часов, проведенных с командой, он еще острее почувствовал одиночество. Он играл с ними в карты, пил больше обычного и заметил, что их разговоры постоянно вращались вокруг женщин. Они были утомлены путешествием, тоскуя по прикосновению к женскому телу, по его запаху. Таковы муки длительного плавания. Он мудро поступил, предупредив Беренис, чтобы она не попадалась им на глаза. Он и сам ощущал в себе эту страстную жажду.
Моряки обменивались историями о своих любовных подвигах в предвкушении новых похождений по прибытии в Каролину. Они говорили о пышных негритянках, о молочно-белых проститутках, привезенных из Европы, не забыли и о мулатках – услужливых шлюхах, которые толпились на пристани всякий раз, когда корабль швартовался в порту. Они уговорили Себастьяна спеть о женщинах, и он согласился, умело направив их похотливые мысли в сентиментальное русло, напомнив им о женах и детях, ожидающих Дома. Но это не принесло ему облегчения, а напротив вернуло к мыслям о Беренис и ее близости. Какого дьявола он должен страдать, когда его собственная жена на борту?
С внезапной решимостью он снял сюртук и подошел к кровати. Потребность обнять ее стала такой сильной, что вызывала почти физическую боль.
– Вы не спите? – резко спросил он. Беренис знала, что притворяться бесполезно.
Она гневно выпрямилась. Глаза ее сверкали, волосы в беспорядке рассыпались по плечам, сорочка сползла:
– Нет! Благодарю вас за то, что ворвались сюда, словно полк солдат!
Он насмешливо поклонился.
– Мои глубочайшие извинения за такое грубое вторжение, сударыня. Мои манеры, должно быть, шокируют вашу изнеженную чувствительность? Какое счастье, что я согласился взять на борт вашу болонку, сэра Перегрина, чтобы, пока я занимаюсь такими скучными делами, как управление судном, вы бы могли безраздельно наслаждаться его изысканным обществом! – сказал, он злобно и сделал большой глоток из бутылки, которую держал в руке. – А могу я заметить вам, что это также и моя каюта?
– Хотите, чтобы я перешла в другую? – холодно спросила Беренис. – Я буду просто счастлива оказать вам эту услугу!
Язвительная ухмылка скривила его губы.
– Об этом не может быть и речи, ma doucette. Мне нужно поддерживать дисциплину на корабле, а не становиться посмешищем, если все подумают, что я не могу справиться с собственной женой!
Он поставил бутылку на рундук и начал раздеваться, вытаскивая рубашку из-за пояса, расстегивая ее и сбрасывая с себя. Беренис со страхом уставилась на его обнаженный торс, но быстро отвела взгляд, увидев, что он расстегивает пояс и садится на кровать, чтобы снять сапоги.
У нее неожиданно пересохло во рту, и она стала отодвигаться до тех пор, пока не прижалась к стене. Но когда он поднялся, чтобы снять бриджи, она не выдержала:
– Что, по-вашему, вы делаете?
Он ухмыльнулся, стоя перед ней обнаженным, слегка расставив ноги, чтобы удерживать равновесие, упершись одной рукой в бедро, другой снова поднося бутылку ко рту:
– Я думаю, это очевидно, m'amie. Собираюсь лечь с тобой в постель!
– Вы пили! – сказала она обвиняющим тоном, пораженная блеском его глаз и тем решительным жестом, с которым он отбросил одеяло.
– Немного, – ответил он спокойно, устраиваясь рядом с ней и натягивая одеяло на свою бронзовую от загара грудь. – Но достаточно, чтобы я понял: ты ведешь себя, как идиотка, а я еще больший глупец, раз позволяю тебе делать это!
Его желание нарастало с каждой секундой. Он уже не мог думать, все его мысли сконцентрировались на Беренис. Он был пьян не столько от рома, сколько от страсти. Ее тело, словно магнит, притягивало его. Благоухающий запах ее кожи, подобный нежнейшему запаху роз, приводил его в восторг. Кто еще из мужчин поддавался этому соблазну, спрашивал он себя изумленно. Перегрин? Или тот самодовольный хлыщ, который прислал ей костюм для верховой езды? Другие, о которых он ничего не знал?
Эта мысль обожгла, словно раскаленное железо. Он был слишком мягок, позволяя ей жеманничать с этой крысой Перегрином! Fripoulle! Будучи в Лондоне, он много узнал об этом известном столичном красавчике. Такое, что, он был абсолютно уверен, не знала Беренис и потому все еще восхищалась им.
Немного оправившись от первоначального потрясения, Беренис задумалась о том, как быть дальше. Она была зажата между улегшимся Себастьяном и стеной. Как выйти из этого положения, не уронив достоинства? Имела ли еще значение гордость? Нет! Все, что имело значение – это сохранить между ними как можно большее расстояние.
Потом, она предполагала, они могли бы поговорить. Она уже отрепетировала то, что скажет ему: «Себастьян, я не люблю тебя. Я даже не уважаю тебя. Расторгни этот брак!» Она рванулась, чтобы вскочить, но Себастьян протянул руку, и ее ноги запутались в простынях. Ему доставляло удовольствие видеть ее гнев, слышать ее частое дыхание и наблюдать, как поднимается и опускается ее грудь.
– Убирайтесь! – выпалила она, пытаясь высвободиться.
– Нет, – сказал он, не зная что с ней делать теперь, когда он ее поймал. Себастьян никогда не прибегал к насилию, чтобы заставить женщину хотеть себя, и не собирался заниматься этим сейчас. Поговорить с ней? Он попытается. Откровенная беседа. Итак…
– Мне надоело видеть, как ты напускаешь на себя мученический вид, – начал он, но при виде ее, лежащей рядом и свирепо уставившийся на него, злость пересилила желание сдерживаться. – Mon Dieu! У тебя еще будут причины для страданий, я об этом позабочусь! Я обращался с тобой слишком мягко! Ты всего лишь женщина – достойная только того, чтобы тебя взять!
Он поймал ее подбородок, собираясь поцеловать. Она отвернула лицо, но, несмотря на ее усилия, ему удалось прижаться ртом к ее губам. Страсть с такой силой охватила его, что он тут же отказался от идеи прочувствованной беседы, делая то, что, как ему удалось убедить себя, сделал бы на его месте любой нормальный мужчина.
Она вырвалась и холодно произнесла:
– Как вы можете, если знаете, что я не люблю вас?
Вместо ответа Себастьян положил ладонь ей на грудь.
– Любовь! – промолвил он хрипло. – Что ты знаешь о любви? Неужели ты действительно веришь красивым словам Перегрина? Этот жеманный денди больше влюблен в себя, чем в любую женщину, а между тем, стремится забраться в чужую постель и наслаждаться чужой женой! Ты ничего не знаешь о жизни или любви. Но я знаю, и я научу тебя!
Протесты были пустым сотрясением воздуха – Беренис знала это, и к тому же ее собственное сердце бешено заколотилось от прикосновения его руки. Почувствовав ее трепет, Себастьян крепко прижался к ней всем телом, заставляя ее ощутить силу его желания и нарастающее возбуждение. Он прошелся губами по ее шее, плечам, и ее сопротивление стало ослабевать, а затем и вовсе угасло. Наслаждение волнами растекалось по телу Беренис, когда его рот снова нашел ее губы, увлекая за собой в мир блаженства, и мягкая нежность этого поцелуя смогла искупить недавнюю грубость. Его рука скользила по ее плечу, словно играя на прекрасно настроенном инструменте, зажигая в ней огонь страсти, оставляя слепой ко всему, кроме этой напряженности, скапливающейся внутри, нарастающей с каждой долей секунды. Себастьян сбросил с нее сорочку, и глаза его вспыхнули при виде ее наготы.
– О, m'amie, какая у тебя прекрасная грудь! – Он нежно поцеловал ее. – Почему ты так холодна ко мне? Я никогда не причинял тебе зла. Ну же, позволь мне показать тебе, какое глубокое наслаждение может дать мужчина женщине!..
Его слова возбуждали Беренис не меньше, чем, прикосновения, и, движимые какой-то непреодолимой внутренней силой, ее руки обвились вокруг его шеи, пальцы погрузились в черные кудри, и она забыла обо всем, кроме этого смятения в ее крови. Себастьян понял, что ее сопротивление угасает. Он не спешил, словно смакуя каждую ласку, сдерживая собственное желание, решив, что в этот раз она должна получить удовольствие от их близости. Она все еще сохраняла ту дразнящую девственную ауру, которая говорила о ее неопытности, и это был словно вызов его мужской доблести и опыту – вызов, который он принимал с радостью.
Он нежно коснулся пальцами голубоватых век, медленно провел ими по контуру приоткрытых губ, затем продолжил чудесное путешествие вниз, по подбородку и шее. Тело ее мерцало серебром в мягком свете свечи – это стройное, гладкое тело с увенчанной коралловыми сосками грудью. Губы тронули ее соски, и Беренис утонула в пронзительно-сладком ощущении, когда он обвел языком сначала один, затем другой.
Ее рука сначала нерешительно, затем все смелее стала скользить по его груди и, гладя загорелую кожу, медленно спускалась вниз, движимая непреодолимым желанием дотронуться до этого стержня – символа мужской силы. Это было совершенно новое ощущение, и когда она почувствовала под своими пальцами его бьющийся пульс, наслаждение горячей волной окатило ее, потому что она отыскала то место, где он больше всего жаждал ее прикосновений.
– Маленькая колдунья, – хрипло прошептал Себастьян ей на ухо, посылая волны дрожи вдоль ее тела. – Это так хорошо, что может закончиться раньше, чем мы начнем… Познавай меня, а я буду познавать тебя. Мы должны учиться узнавать друг друга, ma chérie!
Он провел рукой вдоль ее тела, охватывая тонкую талию, спину, плоский живот, найдя теплую темноту между ног. Она вздрогнула, затем расслабилась, давая ему возможность идти своим путем, позволяя его пальцам делать то, что они хотят. Странный жар возникал и разгорался внутри нее, и она с готовностью отдалась во власть этого желания, чувствуя, как оно растет, накапливается, поднимается огромными волнами, отступает, затем обрушивается, чтобы вынести потом на новые вершины. Она утопала в обжигающем потоке ощущений; перед глазами вздымались малиновые волны, наполняя все ее существо отчаянным желанием.
Она покусывала его плечи и шею, мочки ушей, жадно втягивая ртом кожу, ее руки обхватывали его, царапая ногтями спину, в то время как его колдовские прикосновения продолжали диктовать сводящий с ума ритм. Она не могла избежать этого, не хотела, чувствуя, что умрет, если он остановится. Но Себастьян не остановился: он использовал все свое искусство любовника, чтобы дать Беренис впервые познать сексуальное удовлетворение. Ничто в этот момент не волновало ее, кроме этого захватывающего стремления продолжать до тех пор, пока накал чувств не поднял ее на вершину наслаждения, оставляя трепещущей и орошенной каплями пота.
Услышав крик, сорвавшийся с ее губ, Себастьян приподнялся, раздвинул ее ноги и глубоко вошел в нее. Беренис, все еще парящая на пьянящей высоте, прижала его к себе, переполненная жаждой этой властной силы, растягивающей и наполняющей ее, и приподняла навстречу свое влажное, зовущее тело. Безумие страсти Себастьяна эхом отозвалось в ней, когда он стал двигаться быстрее, давая волю своему доселе сдерживаемому желанию. Вместе с ним Беренис была подхвачена яростным потоком его страсти, пока, наконец, он не затих, уткнувшись лицом во впадинку над ее ключицей.
Она медленно возвращалась к действительности, чувствуя тяжелые удары его сердца, которые постепенно обретали нормальный ритм по мере того, как приходило успокоение. Она открыла глаза, и каюта, качнувшись, встала на свое место. Беренис ощущала движение корабля, слышала плеск волн о корпус судна. Откуда-то сверху послышались приглушенные голоса: офицер заступил на вахту. Затем тишина – глубокий омут тишины, в котором были лишь Себастьян и она.
Он нехотя соскользнул с нее и притянул к себе, положив руку ей на грудь. Беренис была смущена и обессилена после бури страсти. Так вот что значит «заниматься любовью»? Она с тоской чувствовала, что собственное тело предало ее. Ведь, в соответствии с ее стремлением к идеальному, во всем этом должно быть нечто большее, чем простой животный инстинкт. Она хотела отодвинуться, но Себастьян, полусонный, лишь засмеялся, притянув ее ближе. Беренис вздохнула, слишком уставшая, чтобы протестовать. Она подумает об этом завтра, решила она, и позволила мягкому покачиванию «La Foudre» убаюкать ее.
Широкая, грязная река лениво плескалась о сваи причала, и влажный воздух, казалось, давил на толпу, собравшуюся на пристани. Трап, сброшенный с «La Foudre», образовывал качающийся мост, соединяющий корабль с Чарльстоном. Беренис стояла у фальшборта, держа над головой раскрытый зонтик, золотистая бахрома которого шевелилась на ветру. Он отбрасывал прохладную фиолетовую тень на лицо Беренис, и лишь зубы ее сверкали белыми жемчужинами.
Она медленно обозревала зеленую полосу земли, которая теперь должна была стать ее домом. Набережная мерцала в мареве жары, и, казалось, сама земля плавится. Бухта казалась огромной. Береговая линия была причудливо изрезана устьями рек, заливами и бухтами, вдали, под шелковым голубым небом, виднелись смутные очертания гор.
Беренис нервничала, сердце ее трепетало, и она крепко держалась за руку Себастьяна, пока они не спустились по трапу. Колени ее дрожали, словно не доверяя ставшему непривычным ощущению твердой земли под ногами; раскаленные камни, подобно горячим углям, жгли ноги сквозь подошвы туфель, но, тем не менее, она решительно убрала руку, словно пытаясь еще раз продемонстрировать свою независимость. Себастьян при этом нахмурился, и Беренис видела, что лицо его словно окаменело, а глаза гневно сверкнули. Но если он думает, что она станет вести себя, как восторженная новобрачная, жаждущая поскорее увидеть свой новый дом, то он ошибается.
Твердо решив раздражать его и дальше, Беренис состроила гримасу легкого неудовольствия, глядя вокруг с высокомерным отвращением.
Повсюду толпился типичный для любого морского порта разношерстный сброд, пристававший к сошедшим на берег пассажирам с предложениями пищи, жилья и развлечений. У всех причалов шла оживленная суета: судовые команды готовились либо к швартовке, либо к отплытию; артели грузчиков переносили продовольствие на суда или на склады; упряжки лошадей тащили вагонетки, нагруженные горами тюков и бочонков.
К своему изумлению, Беренис обнаружила, что их ожидает просторный элегантный экипаж с гербом на дверцах, запряженный четверкой кливлендских серых. Кучер, наряженный в красивую серую ливрею, приветствовал Себастьяна; двое лакеев спрыгнули с подножек и немедленно принялись за погрузку багажа. Пребывавшая в плену общих представлений, что колонии все еще оставались отсталыми, Беренис совсем была не готова к подобному приему, ожидая увидеть что-то вроде деревенской подводы. Она с удивлением подумала, что, не считая жары и чернокожих грузчиков, все оказалось таким же, как и в любом английском порту. Еще сильнее она поразилась, когда, неожиданно вывернув с боковой улицы, показался другой экипаж, несущийся на огромной скорости, разгоняя толпу.
Беренис сразу узнала его: это был высокий фаэтон, подобный тому, которым она управляла в Бате – лихой спортивный экипаж, корпус которого располагался опасно высоко на вертикальных рессорах. Горячие белые лошади неслись, вскидывая головы и звеня подковами по мостовой. Сидевший на месте кучера мужчина мастерски подтянул поводья – как раз вовремя, чтобы избежать столкновения с каретой, и, соскочив на землю, крепко обнял Себастьяна, в то время как Беренис стояла, открыв рот от удивления. Когда они закончили хлопать друг друга по плечам, вновь прибывший развернулся в ее сторону. Умные, проницательные глаза оглядели Беренис с нескрываемым восхищением.
Усмехнувшись, Себастьян представил его:
– Сударыня, это доктор Грег Лэттимер, один из моих старых друзей. Грег, познакомься с моей женой Беренис!
Грег поклонился и рывком снял фетровую шляпу:
– Добро пожаловать в Каролину, мэм! Могу с уверенностью сказать, что вы станете настоящим украшением нашей колонии!
Беренис видела перед собой высокого, стройного молодого человека с интригующим южным выговором. Даже такой привередливый щеголь, как Перегрин, не мог бы придраться к его костюму, сшитому по последней моде: темно-красный фрак с кремовыми атласными лацканами, золотые часы и цепочка, свисающая поверх изящного жилета, кружевное жабо и высокий стоячий воротник. Желто-коричневые парусиновые бриджи скрывались в высоких черных сапогах. Его белокурые волосы выглядели так, словно солнце постоянно отбеливало их. Грег намеренно не уделял прическе особого внимания, позволяя волосам свободно виться, контрастируя своей белизной с загорелой кожей красивого, с тонкими чертами, лица.
Беренис была одновременно очарована и его изысканной одеждой, и достойной профессией.
– Вы действительно доктор? – спросила она. Он улыбнулся, и она почувствовала истинное достоинство, скрытое за внешней раскованностью и небрежностью.
– Конечно. Учился в медицинской школе Новой Англии, – ответил он.
Он оказался таким воспитанным и дружелюбным, что настроение Беренис заметно улучшилось, и она послала ему ослепительную улыбку.
– Я бы хотела побольше узнать об этом, доктор Лэттимер, – сказала она.
Грег широко улыбнулся и похлопал Себастьяна по плечу:
– Ты чертовски везучий парень, друг мой!
– Я восхищена вашим экипажем, – продолжала она, подходя ближе и проводя пальцем по стенке фаэтона. – У меня был такой же…
– В самом деле? – Грег выразил удивление, потом пожал плечами. – У вас был слуга, чтобы управлять им?
– Нет, сэр, я управляла им сама.
Грег тихо присвистнул и, приподняв брови, взглянул на Себастьяна. За его обманчиво-томной манерой держаться скрывался проницательный ум, и сейчас, хорошо зная Себастьяна, Грег спрашивал себя, что думал его друг о своей невесте, умеющей держать в руках поводья такого экипажа. Если бы она попыталась выкинуть такое в Каролине, то восстановила бы против себя всю женскую половину высшего общества, которая не одобряла молодых леди, ведущих себя подобно девчонкам-сорванцам.
– Хочу представить тебе моего шурина, лорда Дэмиана, виконта Норвудского… – сказал Себастьян. Ему пришлось представить также и Перегрина: —…и сэра Перегрина Бакстера. Они оба приехали в надежде сделать карьеру в Америке.
– Приятно познакомиться с вами! – ответил Грег, пожимая руки обоим мужчинам. – А теперь поскорее расскажи мне новости. Как поживает старушка Англия?
Себастьян вкратце изложил информацию, которую он почерпнул из английских газет или из разговоров в клубах, затем спросил:
– Как дела в Оксвуд Холле? Каков Доход от плантаций за время моего отсутствия?
– Беспокоиться не о чем, мой друг, – медленно ответил Грег, опираясь на заостряющуюся книзу трость с серебряным набалдашником. – Но Дарби Модифорд околачивается вокруг Мобби Коув…
В Себастьяне произошла пугающая перемена. Он вдруг напрягся, грозно нахмурившись:
– Модифорд! Какого дьявола! Что он замышляет?
– Держу пари, какую-нибудь подлость, – ответил Грег.
– Мы не можем говорить здесь! – решительно сказал Себастьян. – Идем на Митинг Стрит. Я уже послал распоряжение, чтобы подготовили дом. – И он тут же начал действовать, резко отдав приказание кучеру.
Беренис была бесцеремонно спроважена в карету, Далси села рядом, Дэмиан и Перегрин напротив, а Квико сзади, обеспечивая охрану. Себастьян вскочил вместе с Грегом в фаэтон, и они понеслись впереди, прокладывая путь по извилистым припортовым улицам. Беренис была рассержена. Она хотела сама ехать в фаэтоне и, что называется, наделать шуму, появившись в Чарльстоне с помпой, но ее надежды не оправдались. Глядя в окно кареты, она видела мелькающие узкие дома, напоминающие по архитектуре Англию, некоторые из них были украшены железными узорчатыми балконами, другие имели мансардные окна и длинные деревянные веранды. Между белыми деревянными воротами росли сады, деревья словно выстраивались в стройные шеренги, образуя живую изгородь на радующих глаз улицах. Воздух был наполнен ароматом магнолий.
Городской дом, принадлежащий Себастьяну, располагался среди высоких, изящных зданий, стиль которых многим был обязан влиянию Роберта Адама. Осваивая Новый Свет в течение последних двух столетий, английские колонисты принесли с собой многое из старого образа жизни. Знать гордилась своими родословными. И хотя многие потеряли большую часть своей власти со времен войны за Независимость, они по-прежнему сохраняли чувство превосходства над остальными.
Беренис не могла сдержать своего восхищения особняком, несмотря на предубеждение против всего, к чему приложил руку Себастьян. Здесь было так много деталей, напоминающих ей Элсвуд-Хаус! Та же отделка комнат; мебель и ткань, импортированные из Европы; резные деревянные фронтоны над деревьями; преобладание изящного классического стиля в целом. Разглядывая выложенный плитками холл, она старалась, чтобы Себастьян, задержавшийся, чтобы отдать распоряжение подать вино и прохладительные напитки в библиотеку, не заметил, как ей понравился дом.
Беренис и Далси были встречены у нижней ступени прекрасной лестницы молодой черонокожей рабыней, одетой в яркую юбку и белую блузу. На голове был повязан белый в красную полоску платок. Все слуги приветствовали Себастьяна с искренней радостью, и Беренис угрюмо наблюдала, как на их лицах зажигались улыбки при приближении хозяина. Беренис удивляла эта его божественная сила, с которой он притягивал к себе окружающих, это обаяние, которое он мог использовать в соответствии со своими желаниями. Определенно, она попадала под власть его обаяния гораздо реже, чем остальные, и уж точно не при свете дня…
Взглянув на Беренис, Себастьян насмешливо приподнял одну бровь, заметив ее раздражение и правильно угадав его причину:
– Этот теплый прием удивляет тебя, топ tresor? Как видишь, не все считают меня таким уж людоедом…
– Ваши отношения со слугами меня совершенно не интересуют, сэр, – ответила она с надменной снисходительностью. – Единственное мое желание сейчас – принять ванну и в спокойной обстановке переодеться к обеду.
Вместо того, чтобы попасться на приманку, Себастьян поклонился и направился в сторону библиотеки, в то время как Дэмиан и Перегрин были отведены в предназначенные для них комнаты невероятно высоким, худым слугой, одетым в такую же безукоризненную серую форму, как и кучер. Служанка, оказавшаяся в распоряжении Беренис, была очень дружелюбна. Ее манера слегка шепелявить чем-то напомнила речь Грега. Видимо, Грег воспитывался чернокожими няньками, от которых перенял этот мягкий выговор.
– Как тебя зовут? – спросила Беренис, которой понравилась улыбка девушки.
– Чоли, мэм, – ответила та, приседая в реверансе.
– Ну что ж, Чоли, нам понадобится твоя помощь, чтобы познакомиться со здешними обычаями. Это моя горничная Далси Райли.
– Здрасьте… – не слишком любезно сказала Далси, явно испытывая ревность.
– Ты когда-нибудь была в Англии, Чоли? – Беренис игнорировала обидчивость Далси, очарованная необычайной внешностью новой служанки.
Беренис посещала кулачные бои, участниками которых бывали и африканцы, и часто видела негров-лакеев. Несколько ее знакомых дам в Лондоне имели чернокожих пажей, обращаясь с ними, словно с домашними животными. Беренис не одобряла этого. Она считала отвратительным относиться к человеку, как к модному аксессуару, и в свое время даже отговорила Люсинду от покупки раба на аукционе. Теперь, познакомившись с Чоли, ей захотелось поближе узнать ее.
Чоли, казалось, не меньше заинтересовалась этой англичанкой, гордая тем, что будет прислуживать жене графа.
– Нет, мэм, но мне бы, конечно, очень хотелось, – ответила она застенчиво.
– Я посмотрю, что можно сделать, и, если получится, возьму тебя с собой, когда поеду домой… когда-нибудь в будущем, – пообещала она, при этом спрашивая себя с грустью, собирается ли Себастьян вообще вернуться туда.
Далси молча шла рядом со служанкой, когда они поднимались по лестнице, не вполне уверенная, что одобряет новую симпатию своей хозяйки. Последнее время ее безоблачный мир был слегка омрачен несчастьем ее дорогой госпожи. Слишком часто она слышала ее всхлипывания, видела ее красные глаза и бледное лицо, и еще чаще, что было неизбежно в замкнутом мире корабельной жизни, до ее слуха доносились бурные споры молодоженов. Далси заметила, что Себастьян редко делил с Беренис постель. Большинство ночей он проводил с командой или спал в гамаке, подвешенном между двумя переборками. Она грустно качала головой, разглаживая простыни после того, как Беренис поднималась утром; Далси была бы намного счастливее, если бы они были смяты – верный признак бурной ночи любви.
Спальня была великолепна: настолько роскошна, насколько могли позволить деньги и хороший вкус. Далси быстро забыла о своем унынии, принявшись танцевать, восхищенно ахать и даже дружелюбно болтать с Чоли. Но Беренис упорно отказывалась восхищаться вместе с ней. Чего теперь ей ожидать от Себастьяна? Будет ли он делить с ней эту комнату? Чувства ее по этому поводу были неоднозначны: одна часть ее существа хотела проводить ночи в одиночестве, но другая часть – та, реальность которой она не желала признавать, – жаждала повторения ночей, проведенных в объятиях Себастьяна. Немигающим взглядом Беренис уставилась на турецкие ковры, расстеленные на прекрасно отполированном паркете, стараясь не смотреть на грандиозную кровать красного дерева, но чувствовала, что взгляд притягивается к ней помимо ее воли.
Какая она широкая! С тремя небольшими ступеньками и позолоченной передней спинкой, с вырезанными на ней пухлыми купидонами и снопами пшеницы – символами плодовитости. Балдахин был увенчан куполом, словно шатер восточного властелина: его желтый шелк, свисающий с четырех витых подпорок, был собран в центре вокруг круглого зеркала. Беренис вспыхнула, представив сцену, которая могла вскоре в нем отразиться. Подобранные в тон драпировке шелковые портьеры были собраны и скреплены сзади; тяжелое, окаймленное бахромой парчовое покрывало отвернуто поверх простыни, открывая взору две кружевные подушки, манящие своей мягкостью.
Усилием воли она перевела взгляд на другие предметы мебели. Здесь были аккуратные прикроватные столики и прекрасные стулья в стиле чиппендейл; украшенный причудливой резьбой гардероб для ее одежды; трюмо с тройным зеркалом и серебряными туалетными принадлежностями. В дальнем конце спальни располагался камин из редкого белого мрамора, в египетском стиле, с большим венецианским зеркалом, в котором отражалась вся огромная комната.
Беренис подошла к окну, прикрытому портьерами того же цвета, что и драпировка кровати, мрачно окинула взглядом широкие лужайки, понаблюдала за солнцем, садящимся за высокие дубы. Сердце ее переполняло отчаяние. Она была пленницей в этой экзотической, великолепной золотой клетке – такой же узницей, как бедняга, ожидающий казни в ньюгейтской тюрьме. Ей некуда было убежать от этого бездушного дьявола, который женился на ней.
Далси, между тем, принимала робкие попытки Чоли к завязыванию знакомства, хотя все еще склонна была смотреть на нее с высоты своего положения горничной графини. Определенно, тон ее был диктаторским, когда она приказала приготовить ванну. Беренис задумчиво пила маленькими глотками лимонад со льдом, который был принесен ей на подносе красного дерева. Она безрадостно наблюдала, как служанка начала распаковывать вещи. Далси прищелкивала языком, разглядывая сильно помявшиеся в сундуках платья, в то время как Чоли ей помогала. Беренис отметила расторопность девушки. Большая медная ванна была поставлена в центре комнаты, и слуги входили торжественной процессией, неся ведра с водой, чтобы наполнить ее.
Далси проверила температуру, затем выпроводила всех из комнаты и стала уговаривать Беренис раздеться.
Беренис испытывала искушение отказаться от присутствия на званом обеде, но не посмела; она стала бояться Себастьяна, особенно когда тот был раздражен и вспыльчив. Раздевшись и погрузившись в теплую душистую воду, она снова задумалась о нем. В течение путешествия им было невозможно избежать общения, и когда со временем она привыкла к нему, ее отношение немного смягчилось. В состоянии возбуждающей неопределенности ждала она каждую ночь, в напряжении лежа на кровати, прислушиваясь к его шагам.
Обычно он приходил поздно, подвешивал гамак и бросался в него, не говоря ни слова.
Часто, когда она просыпалась по утрам, его уже не было. Чего он ждет от нее теперь? Что она будет вести себя безупречно? Истинная леди, которая должна произвести впечатление на чарльстонское общество? Неужели он думает, что сумел заставить ее не испытывать больше никаких чувств к Перегрину? Если так, то он ошибается: она чрезвычайно ценила внимание этого джентльмена, проводила с ним на палубе много лунных вечеров, любуясь звездами. В ее голове зрели смутные планы того, как убежать с ним, когда Перегрин отправится навестить свою тетку в Джорджстауне. Безумный план, потому что скандал будет потрясающий, но, в то же время, альтернатива остаться здесь с Себастьяном была еще менее привлекательной…
Она задумчиво намыливалась, в то время, как Далси вставляла свечи в подсвечники. На улице уже почти стемнело; ночь окутывала дом. Звезды на небе мерцали, словно бисер на бархате. Через открытые окна балкона был слышен прохладный плеск фонтана и жужжание насекомых – монотонный гул, к которому ухо скоро привыкло. Это была настоящая тропическая ночь, отличающаяся от прохладных, спокойных вечеров Англии, таких мягких, таких безмолвных.
Душа ее ощущала примитивную чувственную стихию, скрывающуюся здесь за фасадом цивилизации, навязанной страдающими ностальгией европейцами. Вначале они поселились вдоль побережья, затем вторглись на континент; и все равно в глубине его еще тянулись на сотни миль девственные леса, обширные саванны, равнины и горы, где властвовали индейцы. Беренис чувствовала, что вокруг – дикий и варварский мир. Он пугал ее, а Себастьян был частью этого мира…
Неожиданно дверь в спальню распахнулась, и он показался на пороге. Испуганно вскрикнув, она прижала губку к груди.
– Сэр, я принимаю ванну! – начала она негодующе, но он только захохотал, подошел к кровати, развалился на золотистом одеяле и, подперев голову рукой, стал наблюдать за ней.
При виде его распахнутой до пояса рубашки силы покинули Беренис, ее охватило желание дотронуться до его мускулистой груди. Ее пальцы вспомнили тепло его кожи, в ушах стояли его стоны наслаждения, когда она нежно прикасалась к ному. Сейчас же Себастьян нагло разглядывал ее, подобно султану, который развлекается, пожирая глазами фаворитку из своего гарема. В одной руке он держал стакан рома, а в другой тонкую коричневую сигару, чей терпкий запах медленно заполнял комнату.
Было нелегко сохранять достоинство при таких обстоятельствах, но Беренис собрала все свои силы и чопорно произнесла:
– Я бы предпочла, чтобы вы не курили, когда находитесь в моей комнате. Я полагала, что джентльмены занимаются этим только в присутствии тех, кто любит табак!
– Я буду делать так, как мне нравится, черт возьми! – не слишком любезно ответил он, продолжая пожирать ее горящими глазами.
Он только что пришел из библиотеки, где Грег без конца восхищался Беренис вместо того, чтобы обсуждать проблему Дарби Модифорда. Кажется, она околдовывала всех мужчин, которых встречала. Его терзали мрачнейшие сомнения по поводу того, стоит ли позволять ей вращаться среди распутных отпрысков местной знати. Еще больше злило его то, что он безумно хотел ее, хотя каждое ее слово, адресованное ему, было, по существу, тонко завуалированным оскорблением. Это же смешно! Он всегда славился тем, что оставался свободным от привязанностей, не заходя слишком далеко в отношениях с женщинами, и вот теперь он по-настоящему мучается из-за этой ветреной, дерзкой девчонки!
Он резко повернул голову в сторону Далси, рявкнув:
– Поди прочь! Далси была возмущена.
– Но, сэр, мадам нуждается во мне, чтобы закончить одевание! – протестовала она, глядя на Беренис в ожидании поддержки.
Он повелительно махнул на нее рукой, повторяя:
– Прочь! Прочь, ты, девка, не то я отправлю тебя на рынок, как рабыню!
Взглянув последний раз на свою госпожу, Далси выскользнула за дверь. Беренис сидела в быстро остывающей воде, онемевшая от столь откровенного произвола. Придя в себя, она дала волю раздражению:
– Это возмутительно! Как вы смеете приказывать моей служанке? Бог мой, так вот как американцы относятся к своим женам! У меня что, нет никаких прав?
– Очень мало.
Он вскочил на ноги, и, казалось, заполнил всю комнату – высокий, в рубашке с широкими рукавами, бежевых бриджах и ботфортах. Он подошел и стал рядом с ванной, глядя на сидящую в ней мокрую, обнаженную девушку. Ее красота тревожила и волновала его, затрагивая те самые струны души, которые реагировали на все редкостное и прекрасное. Но это еще сильнее возбуждало страсть и желание – горючую взрывную смесь, которая брала верх над всеми его добрыми намерениями.
Он рассматривал лицо Беренис. Встретив ее вопросительный взгляд, скользнул по изящному изгибу шеи, голым плечам, блестящим от воды, по округлостям груди, едва виднеющейся из-под пышных хлопьев мыльной пены. Волосы были заколоты на макушке, и маленькие завитки соблазнительно топорщились у основания шеи на затылке. Он протянул руку и погладил пальцами это нежное чувствительное место. Ему хотелось продолжать ласкать ее мягкое женственное тело, прижать к себе и дать выход тому эмоциональному напряжению, которое больно сдавливало ему сердце. Но он знал, что сначала ему вновь придется спорить с ней. Неужели это единственный путь? Наступит ли когда-нибудь такое время, когда она сама придет в его объятия, прося прощения за свое поведение, признаваясь, что любит его? Только тогда он сможет изгнать демона, вселившегося в него, и познать покой. Но она отвергала его. Казалось, говорить с ней все равно, что разговаривать со статуей – она была такой холодной, такой замкнутой…
– Вы чудовище, сэр! Необузданный дикарь! Вы думаете, я позволю так со мной обращаться? – зашипела она.
Боль пронзила его, и понимая, что поступает грубо и жестоко, он, тем не менее, прорычал:
– Я здесь хозяин! Ты будешь делать то, что я прикажу!
Ярость и возмущение словно придали Беренис энергии. Она схватила со стула большое белое полотенце и, прикрываясь им, встала. Затем, быстро завернувшись в полотенце, вышла из ванны. Вода стекала по икрам, образуя лужи на ковре.
– Я никогда не встречала такого ужасного человека, как вы, – сказала она, царственно удаляясь, хотя колени ее дрожали.
Себастьян посмотрел ей вслед, на ее гордо выпрямленную спину, на покачивающиеся, манящие своей полнотой бедра.
– Ты не можешь даже представить, каким ужасным могу я быть, если потребуется! – выкрикнул он, в два прыжка настиг ее и развернул к себе лицом.
Беренис была стеснена в движениях, потому что приходилось крепко держать полотенце. Близость Себастьяна возбудила ее. Этот пьянящий мужской запах наполнил все ее существо и согревал кровь, пробуждая сильное желание, которое так и подталкивало ее броситься к нему в объятия, но Беренис не собиралась поступать подобным образом. Через двойной слой полотенца и его узкие бриджи она чувствовала его уже знакомое возбуждение, которое было красноречивее любых слов.
Одной рукой он касался ее затылка, другой скользнул вниз к бедрам, прижимая ее к себе. Беренис боялась собственных чувств и в то же время страстно желала раствориться в нем, раскрыться навстречу ему, обладать им и принадлежать ему. Жар желания загорелся внутри нее, и Себастьян почувствовал эту неожиданную податливость, которая сделала ее тело тяжелым в его руках.
– Как хорошо, что я женился на тебе, Беренис, – прошептал он, прильнув губами к ее уху. – Иначе я не смог бы сделать тебя своей наложницей. Ты создана для любви. Не отрицай этого… Дай выход своей страстной натуре! Поверь, я могу дать тебе больше счастья, чем ты можешь себе представить…
Эти слова неожиданно вывели ее из туманного, полубессознательного состояния, и ярость вспыхнула с новой силой.
– Женился! Ты называешь это браком? Несколько фраз, которые пробормотал священник над женщиной, у которой не было выбора! Прекрасный брак!
Себастьян знал только один способ заставить замолчать этот язвительный язык. Его рот сомкнулся на ее губах и, не прерывая этого глубокого поцелуя, он подхватил ее на руки, а затем бросил на кровать, растянувшись рядом. Но Беренис отвернулась от него.
Она лежала на боку, закинув руки за голову. Ее длинные темные волосы, мерцающие красноватыми отблесками света, рассыпались по плечам, наполовину скрывая лицо. Видя ее такой тихой, незащищенной, беспомощно, словно сломанная кукла, раскинувшей руки, Себастьян почти перестал испытывать влечение и, что было ему совершенно несвойственно, вдруг захотел коснуться ее щеки целомудренным поцелуем и на цыпочках выйти из комнаты. Он остановил это побуждение.
«Откуда ты знаешь, что она не притворяется? – гневно спрашивал он себя. – Ведь уже ясно, что под этой девственной оболочкой находится горячий котел кипящей страсти…» Он положил руку на ее плечо. Беренис застонала и покачала головой, прижав колени к груди. Только так могла она удержаться, чтобы не обхватить руками его шею и не притянуть его к себе. Она чувствовала, как рука Себастьяна скользила вниз по ее спине, исследуя нежные изгибы округлых ягодиц. Она уткнулась лицом в подушку, сжав кулаки. Она не сдастся, не примет это бремя, которое навяжут собственные чувства, если позволить себе предаться этому невыразимому безрассудству – наслаждаться им, хотеть его! Он погубит ее, если она даст ему такую власть. У нее не будет ни минуты покоя, никаких желаний, кроме одного: всегда быть рядом с ним, мучаясь, ревнуя, сходя с ума от любви. Она не сможет вынести такую судьбу.
Прикосновения Себастьяна стали безгранично нежными, обезоруживая ее, соблазняя помимо ее воли. Он притянул ее к себе, невзирая на сопротивление, и на несколько минут они слились воедино. Беренис ощущала все его тело: мускулистую грудь, прижавшуюся к ее спине, плоский и твердый живот, длинные крепкие ноги, повторяющие линию ее согнутых ног. Одна его рука нашла ее грудь, дразня соски, в то время как Беренис мучительно пыталась разорвать сеть желания, которая настойчиво опутывала ее.
Его губы ласкали ее шею, плечо, и она словно падала, тонула в омуте страсти. Это началось снова – физическое желание брало верх, желание принадлежать ему. Она чуть не вскрикнула протестующе, когда он оставил ее на секунду, чтобы сбросить одежду. Но он быстро вернулся, снова начал ласкать ее, и ее бедра расслабились, раскрываясь навстречу его руке. Неукротимый огонь бушевал в ней, и она слышала собственный голос, умоляющий его не останавливаться. Он дал ей то, чего она хотела. Его пальцы создавали тот сумасшедший ритм, который поднимал ее на лихорадочную высоту, доводя до экстаза. Затем, все еще кружась в вихре наслаждения, она почувствовала, как он вошел в ее зовущее тело, крепко держа руками за бедра. Каждая клеточка ее существа, казалось, затрепетала от радости, когда она ощутила, что он достиг высшей точки.
Себастьян осознавал, что в этот раз все было по-другому. Казалось, их души соприкоснулись. Он лежал рядом с ней абсолютно расслабленный, ошеломленный тем, как она предлагала себя в ответ на его желание. О Боже, это было потрясающе! Неужели это правда? Дрожащими пальцами он ласкал ее шею, желая ощутить каждую клеточку, понимая, что живи он хоть тысячу лет, все равно никогда не исчерпает всю нежность ее тела, ее лица. Это казалось каким-то волшебством – каждое прикосновение, каждая ласка открывали новые сокровища. Но почему это так много значило для него? Он занимался любовью со столькими женщинами. Почему же его рука дрожала сейчас, словно от страха?
Он приподнялся на локте и посмотрел на нее, распростертую на спине. Она дышала медленно и глубоко, губы ее слегка приоткрылись в блаженной улыбке. Казалось, она мурлыкала от удовольствия под его ласкающими пальцами. И все же в глубине его сознания постоянно не давала покоя одна и та же настойчивая и неизбежная мысль – не притворяется ли она? Была ли ее капитуляция подлинной? У него стало тяжело на сердце. Может ли он позволить себе снова запутаться в сетях любви?
По мере того как спадало сладкое напряжение, Беренис медленно возвращалась к реальности. Что-то было не так. Она открыла глаза и вдруг увидела парящее высоко вверху канапе. Мгновение спустя она поняла, что это – зеркало. Краска бросилась ей в лицо, когда она увидела в нем их отражение: пресыщенная пара смотрела на нее. Их руки и ноги переплелись, словно виноградные лозы. Белая, цвета магнолии, кожа сливалась с бронзовой. Ее волосы были беспорядочно спутаны, и Себастьян смотрел на нее с чувственной улыбкой, тронувшей его губы.
Он еще шире улыбнулся, заметив выражение смятения на ее лице.
– Зеркало шокирует тебя, mon amour? Со временем ты научишься наслаждаться, наблюдая за тем, как мы занимаемся любовью!
– Прекрати говорить такие ужасные вещи! – Она резко встала, радуясь тому, что в комнате был полумрак, скрывающий ее смущение.
Себастьян откинулся на подушку и захохотал:
– Ну и лицемерка же ты! Разыгрываешь из себя такую скромницу…
Она набросила пеньюар и сунула ноги в домашние туфли. Ей хотелось, чтобы он ушел. Присев на пуф возле туалетного столика, она начала резкими движениями расчесывать волосы, словно была уверена, что, приведя себя в порядок, она сможет взять себя в руки и сделать вид, что ничего не произошло.
– Могу я послать за Далси? – бросила она через плечо. Что говорят мужчине после такой бури страсти?
– Пока нет, – Себастьян отбросил одеяло, встал и потянулся за своими бриджами. – У меня есть для тебя кое-что.
Выдвинув ящик прикроватной тумбочки, он достал оттуда плоскую бархатную коробочку и подошел к Беренис. Она видела его отражение и заметила, как всего лишь на мгновение какой-то странный, необъяснимый блеск мелькнул в его глазах и затем также быстро исчез.
Улыбаясь, он вложил коробочку ей в руки. Удивленная и озадаченная, Беренис нажала на защелку и приподняла крышку. У нее перехватило дыхание от восхищения, когда свет свечей заиграл на сапфирах и бриллиантах, лежавших на атласной подкладке. Себастьян был тронут ее искренней радостью, наблюдая, как она благоговейно взяла тяжелые серьги в золотой оправе, вставила их в дырочки в мочках ушей и, повернув голову к зеркалу, стала изучать свое отражение. Даже в небрежно наброшенном пеньюаре Беренис выглядела потрясающе. Себастьян, стоявший у нее за спиной, взял ожерелье, надел ей на шею и застегнул. Затем притянул ее к себе, его руки скользнули под пеньюар.
– Я знал, что эти драгоценности созданы для тебя, mon coeur, – пробормотал он. – Они предназначены для королевы, и они того же цвета, что и твои глаза…
Беренис не могла говорить, потому что спазм сжал ее горло. Она была глубоко тронута этим неожиданным подарком и тем, насколько милым, даже очаровательным, мог быть Себастьян – тем мужчиной, которого так легко любить. Его нежность поколебала ее обычную решимость, и она почти хотела, чтобы он по-прежнему оставался грубым, холодным незнакомцем. Желание бороться исчезло, когда она чувствовала на своей коже его дыхание, когда его губы касались ее шеи, посылая по телу волны дрожи.
Наконец, она обрела дар речи:
– Спасибо, сэр! Это большая честь, и я благодарна вам…
Эти высокопарные слова были совсем не тем, что она хотела сказать. Но она укрылась за этикетной формальностью, не в силах выразить то огромное чувство, которое сжимало ей сердце.
Себастьян неверно истолковал ее холодность, заподозрив, что она снова притворяется. Он отпустил ее; взгляд его зеленых глаз был весьма озадаченным.
– Вы наденете их к обеду. Я также хочу, чтобы позже вы сыграли для моих гостей. В музыкальной комнате есть фортепьяно. Я слышал вашу игру на клавесине и знаю, что вы это делаете превосходно.
Когда позднее Беренис вошла в гостиную, все разговоры внезапно прекратились. Она не ошиблась: ее появление произвело впечатление. Полдюжины джентльменов, собравшихся там, вдруг замолчали, застыв со стаканами в руках. Все взгляды были устремлены на нее. Беренис шла с высоко поднятой головой. Она выглядела восхитительно и знала это, находя определенное удовольствие в тех страстях, которые возбуждала. Себастьян хочет, чтобы она была его красивой игрушкой, вызывающей зависть вещью. Что ж, пусть будет так! Но ему придется страдать, видя, что другие мужчины тоже хотят ее!
Она уделила особое внимание своей внешности, надев голубое газовое платье поверх тончайшей шелковой сорочки. Следуя современной дерзкой моде, под ней она оставалась обнаженной. Платье, она знала это, было весьма вызывающим, оставляя голыми плечи и верхнюю часть груди. Линия талии была высокой, что привлекало внимание к ее груди, а вместо рукавов – бретельки; юбка длинная, развевающаяся сзади. Весь ансамбль отличался классической простотой в греческом стиле, что подчеркивала прическа – высоко заколотые волосы, ниспадающие свободными пышными локонами с вплетенной в них лентой.
Казалось, Беренис скользит, бесшумно двигаясь в кожаных сандалиях, стягивающих ремешками ее ноги. Легкая и изящная, она плыла по комнате, словно только что сошедшая с Олимпа прелестная богиня любви.
Себастьян почувствовал предательскую дрожь во всем теле, когда он подошел, чтобы предложить ей руку и представить гостям. Ее аромат напоминал о тех минутах, которые они совсем недавно провели вместе. Это так сильно возбуждало Себастьяна, что ему с трудом удавалось не выдать свою страсть, когда он смотрел на ее красивое, своенравное лицо. Ее широкие брови скрывались под волной локонов, мягкие колечки вились вокруг ушей, и драгоценности, которые он подарил ей, сверкали в свете свечей. Нежная, словно цветок, кожа оттеняла ее лазурные глаза, и они казались еще огромнее под длинными, слегка подкрашенными ресницами.
Его взгляд задержался на ее полных, чувственных губах, созданных для поцелуев. Нижняя слегка выдавалась вперед, придавая лицу слегка презрительное выражение, как у капризного, избалованного ребенка. Ее тонкая шея и совершенные плечи казались такими белыми, почти прозрачными, и такими нежными, что он жаждал прикоснуться к ним – не со страстью, но с чистейшим изумлением перед их идеальной красотой.
Смущенный терзающими его чувствами, Себастьян проводил Беренис к столу и представил друзьям. Затем убедился, что все удобно расположились. Тут был Дэмиан, который чувствовал себя совсем как дома, оживленно беседуя с полковником Джорджем Перкинсом, отставным военным, живущим воспоминаниями о стычках с индейцами. Это был большой неуклюжий человек с красным носом и щеками, испещренными множеством прожилок, что свидетельствовало о злоупотреблении спиртным. Он по-прежнему щеголял прекрасными пышными усами и носил красочный сюртук, сшитый на манер военной формы.
– Вот это были деньки, а, Лажуниссе? – обратился он к Себастьяну, вовлекая его в разговор.
– Да, бывали довольно интересные кампании, надо признать, – медленно ответил Себастьян. – Но теперь я склонен думать, что нам следует оставить индейцев в покое. Это их страна, в конце концов, и они любят ее, понимая природу так, как не способны понять ее мы, цивилизованные люди.
– Возможно, вы и правы, – уступил полковник, хотя и довольно неохотно. – Жизнь – загадочная штука, не так ли?
– Действительно, загадочная. Как это верно сказано, полковник! Вы не согласны, сэр Перегрин? – вступил в разговор Грег.
Веселый и довольно непредсказуемый собеседник, доктор решил поупражняться в остроумии на Перегрине, испытывая его терпение и вовлекая в словесные перепалки. Ему не нравилось, ни как этот красавчик смотрел на Беренис, ни как она смотрела на него. Разговаривая с Себастьяном (хотя тот и был очень скрытным), Грег догадался, что супружеский небосклон не безоблачен.
Перегрин чувствовал себя не в своей тарелке, слушая полковника, но все же удостоил Грега ответом:
– Жизнь, милостивый государь, полна головоломок, разрази меня гром, если это не так! – Он передал Грегу свою табакерку. Внимание молодого доктора насторожило его.
– Какого рода делами вы занимаетесь, сэр? – спросил Грег, втягивая носом крошечную щепотку табаку.
– Делами, сэр? Делами? Бог мой, разве джентльмен призван заниматься делами? – ответил Перегрин с улыбкой превосходства.
– Не могу с вами согласиться, – Грег вернул ему позолоченную коробочку. – Я джентльмен, сэр, но у меня великое множество дел. Как врача меня могут вызвать в любое время дня и ночи. Я имею дело с болезнями, несчастными случаями, самыми различными ранениями, родами…
– О Боже! – Перегрин позволил себе пожать плечами. – Звучит довольно ужасно…
Уголки рта Грега насмешливо дрогнули, когда он наслаждался замешательством англичанина.
– М-да, порой это так, – согласился он. – Да вот буквально позавчера меня позвали к леди, которая никак не могла разродиться. Я только взглянул, достал опиум из медицинской сумки, убедился, что после его принятия бедняжка уснула, и выполнил кесарево сечение прямо на кухонном столе!
– Пожалуйста!.. – Перегрин поднес носовой платок ко рту. – Вы испортите мне аппетит!
– Моя пациентка прекрасно себя чувствует и быстро поправляется. Но вы, кажется, не хотите ничего слышать о моей работе?
Он улыбнулся Беренис и обратился к ней:
– Расскажите о последних причудах моды в Англии. Правда ли, что самые смелые модницы смачивают свои нижние юбки, чтобы платье лучше облегало фигуру?
– Истинная правда. Идея пришла из Франции, – ответила она, украдкой бросая взгляд на Себастьяна, чтобы посмотреть, как он это воспримет, – где считают, что одежда лучше всего сидит на обнаженной женщине.
– Вы тоже так делаете, графиня? – спросил Грег, забавляясь при виде своего нахмурившегося друга.
– Да, конечно! – Сама она никогда так не делала, но хотела досадить Себастьяну.
Тот резко поднял голову и холодно посмотрел на нее:
– Тогда, мадам, просто удивительно, что вы до сих пор не схватили воспаления легких!
Слуги вносили огромное количество блюд, начиная с устриц в соусе, изысканных кушаний из рыбы и кончая дичью, подаваемой с невероятным количеством разнообразных овощей.
– Ваша кухня просто великолепна, качество кушаний – высочайшее, что указывает на первоклассное мастерство шеф-повара, – заметил Дэмиан, принимая вторую порцию.
– Я привез его с собой из Парижа во время революции, – признался Себастьян. – И с тех пор он остается верен мне, хотя хозяйки многих богатых домов пытались переманить его.
Разговор шел общий, легкий и неофициальный. Грег уверил вновь прибывших, что очень скоро они почувствуют себя в Чарльстоне совершенно свободно.
– Общество ждет встречи с вами, – сказал он, улыбаясь Беренис и не скрывая своего восхищения. – Вы станете предметом всеобщего внимания, повсюду вас будут чествовать. Вскоре вы проникнитесь здешним образом жизни. Большие дома, плантации, элегантно одетые дамы, образованные спортивные джентльмены… Я никогда не был в Англии, но полагаю, что вы не найдете большой разницы.
– Уверен, что вам здесь понравится, – вставил полковник Перкинс, подмигнув ей через стол. – Наша молодежь чудесно развлекается – балы, пикники на берегу реки. Вам не придется скучать, моя дорогая! И вам, молодые люди, – он повернулся к Дэмиану и Перегрину. – Ей-богу, вас ожидает масса удовольствий – и такая охота, какой вы никогда не видели у себя дома!
Они зажгли сигары. Трапеза, наконец, закончилась, и мужчины, расслабившись, потягивали портвейн из бокалов. Если бы здесь присутствовали другие женщины, Беренис пригласила бы их пройти в гостиную, но это было строго мужское собрание.
– С охотой придется подождать, полковник, – сказал Себастьян. – Сначала я должен снарядить экспедицию, чтобы разобраться с Дарби Модифордом.
– Модифорд? – Полковник выкатил глаза и потянулся за своим бокалом. – Эта каракатица снова неистовствует?
– Определенно, – лениво протянул Грег, вновь принимая табакерку из рук Перегрина и поднося по щепотке к каждой ноздре, – пользуется временным отсутствием Себастьяна…
Полковник Перкинс нахмурился, выпятив нижнюю губу:
– Что он замышляет?
– Этот негодяй обосновался в Мобби Коув и терроризирует всю округу, – ответил Себастьян, гневно сверкнув глазами. – Он жаждет моей крови. Считает, что я обманул его в нашем последнем предприятии, но это дьявольская ложь! Мы честно разделили добычу. Все было сделано в соответствии с договором, который мы оба составили и подписали. Он не может разыскать меня в Чарльстоне, потому что его здесь сразу арестуют, но ему хорошо известно, что я приеду в Мобби Коув. Я должен позаботиться о своих людях.
Полковник неодобрительно покачал седой головой:
– В свое время я предупреждал тебя, мой мальчик, говорил, чтобы ты не связывался с этим пиратом. Да разве ты послушаешь? Черта с два! Иногда ты проявляешь просто ослиное упрямство, Себастьян, говорю тебе это в лицо. Контрабанда – это одно дело, мы все этим занимаемся, но пиратство…
– Позвольте заметить, полковник, – вмешался Грег, – что пиратство здесь процветает со времен первых поселенцев. Черт возьми, именитые граждане Нью-Йорка прекрасно относятся к этому головорезу, капитану Уильяму Кидду, который отсиживается на Лонг-Айленде! Он стал легендой! Вы не можете винить Себастьяна за то, что он был пиратом. В любом случае, все это уже в прошлом…
Беренис словно окаменела, потрясенная тем, что они говорят о таком ужасном преступлении, внешне оставаясь совершенно спокойными. Она бросила взгляд на Дэмиана и ужаснулась, увидев, что он сидит с самодовольной, понимающей улыбкой, словно уже не впервые слышит о том, как Себастьян нарушает законы, и только еще больше восхищается им. Перегрин осторожно молчал, постукивая кончиками пальцев по подлокотнику кресла. Он поймал взгляд Беренис и многозначительно приподнял бровь. Беренис не могла больше этого выносить. Себастьян оказался не только контрабандистом (хотя и этого уже было вполне достаточно), но еще и пиратом – одним из тех кровожадных, безжалостных негодяев, которые грабят честных моряков.
Она вскочила на ноги, бросив салфетку на стол, и оттолкнула стул с такой силой, что все взгляды обратились на нее.
– Неудивительно, что вы богаты, сэр! – крикнула она, гневно сверкнув глазами в сторону Себастьяна. – Интересно, знает ли об этом мой отец? Не могу поверить, что он согласился бы на этот брак, если бы знал!
Себастьян не удостоил ее взглядом. Он продолжал сидеть в той же позе, с безразличным выражением лица:
– Сядь, Беренис! Ты не представляешь, о чем говоришь…
Она прервала его:
– Прекратите обращаться со мной, как с ребенком! Я думала, что вы плантатор, торговец мехами. Никто не говорил мне, что я вышла замуж за пирата! Вы, сэр, скрывали свое истинное лицо!
Она дрожала от ярости. Мысль о Себастьяне, расхаживающем по палубе какого-нибудь пиратского фрегата, наполняла ее отвращением. И хуже всего было то, что она уже начала верить в его искренность. Теперь она стыдилась этого, чувствуя, что он обманул ее. Он ничего не говорил о своем прошлом, и Беренис поняла, как мало в действительности знала о нем. Внезапно ей стало тоскливо и тяжело. Комната и все присутствующие в ней вдруг стали совершенно чужими, и эта земля и ее новый дом тоже показались недружелюбными.
Через открытые стеклянные двери она видела черную ночь, слышала гул москитов и странный крик ночной птицы, зовущей свою подругу. Как ей захотелось домой! Там мужчины не грабят и не насилуют, а тех, кто так поступает, вешают. Пиратов, жуликов, бродяг презирают, а не восхищаются ими, как здесь.
Пират! Это слово наполняло ее ужасом. Она часто слышала на борту «La Foudre», как офицеры говорили о дикости, жадности этих разбойников, об их неуважении к жизни и чести. Они называли их подонками и мерзавцами. Иногда, когда Мэнсон и Крофт думали, что Беренис их не слышит, они говорили о еще более ужасных вещах – о пытках пленников и надругательствах над женщинами. Неужели Себастьян принимал участие в этих зверствах? Теперь она могла объяснить себе его безжалостность: без сомнения, он научился этому у отвратительных морских разбойников, с которыми ходил по морям.
Себастьян сурово взглянул на нее:
– Когда я впервые приехал сюда, то обнаружил плантацию в плачевном состоянии. Нужны были деньги – много денег, а из Франции нам удалось привезти слишком мало. Я вынужден был добывать деньги, чтобы наладить дела на плантации.
– Могу себе представить! – парировала она. – Я думала, что вы джентльмен, для которого существует разница между достойными и недостойными поступками. Теперь я вижу, что у вас совершенно нет ни принципов, ни чести!
За столом воцарилась тишина. Все чувствовали себя неловко, оттого что стали свидетелями отвратительной сцены между мужем и женой.
– Сильно сказано, мэм, – прокомментировал Грег. – К вашему сведению, большинство парней в округе занимается делами, весьма далекими от закона!
Она резко повернулась к нему, пылая от негодования.
– Я считаю это постыдным! Пиратство – неподходящее занятие для порядочного человека!
– Но именно такие люди чаще всего принимают в этом участие! – засмеялся Грег, подмигнув Дэмиану, который был чрезвычайно смущен выходкой своей сестры. – Образ жизни знати требует чертовски много денег…
– Достаточно! – крикнул Себастьян, униженный всем этим недостойным спектаклем. – Мы обсудим это наедине, мадам.
И, отвернувшись, произнес, обращаясь к полковнику:
– Ну что вы скажете, сэр? Вы поможете мне припугнуть Модифорда?
– Я должен сначала понять, во что ввязываюсь, – уклончиво ответил старый вояка.
– Могу сказать вам точно. Дело требует тщательного обсуждения, но я думаю, мы отправимся в Мобби Коув и посмотрим, что там затевается, – жестко сказал Себастьян.
– Черт меня побери, я еду с вами! – Полковник хлопнул себя по массивному бедру, вдохновленный энтузиазмом Себастьяна.
– А ты, Дэмиан? Тебя не привлекает стычка с пиратами?
Лицо Дэмиана засветилось. Он приехал в Новый Свет на поиски приключений, и они очень скоро начнутся.
– Вы можете рассчитывать на меня. Перегрин сидел молча под властным взглядом Себастьяна. Он всегда терялся в его присутствии.
Негодование тлело в нем. Он ненавидел француза с той затаенной враждебностью, которую может испытывать слабый человек к более сильному. Он винил его в дурном отношении к Беренис, в то же время презирал себя за недостаток смелости и неспособность защитить ее. Действительно, мотивы его приезда в Америку не были бескорыстны. В Лондоне у него начались неприятности, и он надеялся сделать карьеру в Джорджтауне. Он испытывал смешанные чувства к Беренис: хотел ее, но не решался осуществить свое желание. Но как бы там ни было, ему хотелось достойно выглядеть в ее глазах.
– Вы, сэр? – потребовал ответа Себастьян, испытывающе глядя на него. – Имеете ли вы достаточно мужества для такой операции?
На миг яркое видение вспыхнуло в воображении Перегрина. Он увидел себя возвращающимся в Чарльстон в ореоле славы, совершившим какой-нибудь доблестный поступок – быть может, несущим на блюде голову Модифорда, чтобы положить ее к ногам Беренис, в то время как прекрасные дочери местных аристократов вытирают слезы радости и осыпают его цветами.
– Я не страдаю недостатком храбрости, граф, – ответил он, почти не осознавая, что говорит. – Почту за честь сопровождать вас.
Беренис стояла, чувствуя себя потерянной, забытой и лишней на этой встрече единомышленников. Она оперлась рукой о шифоньер, когда, замерев от горя, слушала их. «Животные, – думала она со злостью. – Мужчины похожи на животных – или глупых детей!» Она вспомнила, как ее подруги в Лондоне заявляли со снисходительным превосходством, что мужчины – это те же мальчишки. Теперь она поняла точность этого давнего замечания. Они не кто иные, как маленькие мальчики, играющие в войну! Даже Перегрин вступает в эту игру…
Себастьян попросил ее сыграть для гостей. Она хотела отказаться, но теперь, безразличная ко всему, направилась в музыкальную комнату. Музыка всегда успокаивала Беренис, а сегодня она особенно нуждалась в утешении. Она села за фортепьяно – прекрасный инструмент из орехового дерева с нарисованной на крышке пасторалью, изображающей нимф и пастухов, флиртующих на фоне идиллического пейзажа. Полистав нотный альбом, Беренис выбрала сарабанду и поставила ноты на подставку.
Лакей принес еще один подсвечник, чтобы было лучше видно, и она начала играть. Пальцы ее сначала казались неумелыми, потому что она привыкла к более твердому нажиму при игре на клавесине. А этот недавно появившийся инструмент звучал странно для ее слуха. Молоточки стучали звонко, словно колокольчики. Мгновенно она забыла о своих заботах и ностальгии по прошлому, глубоко погрузившись в гармонию музыки.
Себастьян вошел в комнату и сел в мягкое вертящееся кресло, выпуская кольца дыма и наблюдая за ней. Беренис не сознавала, какое совершенное зрелище она представляла – прекрасная женщина, освещенная мягким, золотистым пламенем свечей, образовывающим ореол вокруг ее вьющихся волос… Тени играли на изящном изгибе ее шеи, на округлости груди и тонких руках. Драгоценности, которые он подарил ей, мерцали, оттеняя прозрачность кожи.
Он закрыл глаза и отдался во власть чарующих звуков, хотя гнев все еще кипел в нем и требовал выхода. Что бы Беренис ни говорила, ему удалось построить для себя новую жизнь, черт возьми! Он боролся и работал. Да, он совершал поступки, которыми не мог гордиться, но в результате был реставрирован Оксвуд Холл. Ему нечего стыдиться. И эта девчонка не заставит его сожалеть ни об одном сделанном шаге.
