Глава 4
– Ваш покорный слуга, мадам! – Себастьян с иронической улыбкой поклонился, приложив руку к сердцу, явно издеваясь над условностями светского приветствия.
– Монсеньор граф! – Беренис присела в глубоком реверансе больше от слабости в коленях, нежели следуя этикету. Он поднял ее, сжав пальцы чуть-чуть сильнее, чем это было необходимо.
Пока маркиз представлял Себастьяна баронессе, Беренис невероятно нервничала, не доверяя его обходительным манерам и дружелюбию. Знает ли он о бегах? Может, он играет с ней, как кошка с мышью, прежде чем проглотить? Ей становилось неприятно при мысли, что он только что приехал из Стреттон Корта, этого любимого старого поместья, где она босиком бродила по парку, если вдруг подобная причуда приходила ей в голову, вволю скакала верхом по полям. Как посмел он ходить по тем садам, наслаждаться теми длинными галереями, вдыхать тот священный воздух? Его присутствие словно оскверняло атмосферу поместья, оставляя в воздухе ядовитые миазмы.
Она украдкой бросила взгляд на его резко очерченный профиль, когда Себастьян разговаривал с леди Оливией. И вновь Беренис вынуждена была признать, что он хорош собой: вьющиеся волосы цвета вороного крыла, стройное тело, одетое в подчеркивающий его красоту темно-зеленый фрак, безупречно облегающий широкие плечи, укороченный до талии спереди и сзади переходящий в длинные фалды. Узкие бриджи подчеркивали силу мускулистых ног и были заправлены в сверкающие ботфорты. Жабо на его рубашке было безупречным, как и стоячий воротник, и золотая цепочка часов, висящая поверх парчового жилета. Как бы сказали щеголи, он был «убийственно разодет», что на современном жаргоне означало быть одетым в соответствии с последним писком моды.
Он разговаривал с леди Оливией привычно непринужденно. Его манеры были безупречны, и баронесса тоже поддалась его обаянию. Беренис рассматривала это как самое низкое предательство. Это было так обидно и возмутительно! Он что, волшебник, который может околдовать любого? Какая вопиющая несправедливость! Кажется, лишь она одна становилась объектом его грубости, и никто не обращал на это ни малейшего внимания и не принимал ее всерьез, когда Беренис пыталась объяснить, что он сущий дьявол.
Маркиз отозвал Дэмиана в сторону и начал что-то говорить приглушенным тоном. По выражению лица брата Беренис поняла, что отец строго допрашивал его. Она почувствовала, как пот ручейками заструился у нее по спине. Он знает о бегах! Они оба знают! Тогда почему Себастьян так спокоен?
Секунду спустя она получила ответ:
– Я слышал, вы участвовали в соревновании фаэтонов, мадам? – неожиданно спросил он небрежным тоном, потому что рядом стояла леди Оливия.
«Началось», – подумала Беренис. Она одарила его восхитительной улыбкой, словно случившееся ее абсолютно не тревожило:
– О да, сэр, вы прекрасно информированы! Полагаю, не прошло и часа после вашего возвращения в Бат, как сплетники уже опередили меня. Мне так хотелось самой рассказать вам обо всем!
– В самом деле? – Он приподнял одну бровь. – Черт возьми, я бы поставил на вас пятьсот фунтов, если бы знал. Вы выиграли?
– Да, – удалось ответить Беренис, хотя ее удивлению не было предела. Он бы поставил пятьсот фунтов на ее мастерство? Что случилось, пока он был в Уилтшире?
Если бы Себастьян в очередной раз дал выход своему гневу, он испытал бы меньшее удовольствие, чем сейчас, когда наблюдал явное замешательство Беренис, услышавшей неожиданную похвалу. Он мысленно улыбнулся, решив и дальше держать ее в состоянии недоумения по поводу своих поступков в тех или иных ситуациях. Очевидно, управляться с этой сумасбродкой можно, лишь расстраивая ее замыслы. Себастьяну даже удалось успокоить маркиза, сделав вид, что не возражает против выходки Беренис, а напротив, гордится ее успехом, однако он не смог помешать старику строго отчитать сына.
Беренис пришла-таки в себя, но продолжала оставаться начеку, даже когда он спросил: «Могу я предложить вам что-нибудь, леди? Взбитые сливки, чай или стакан лимонада?» Он повел всю компанию по выложенному плитками проходу в гостиную, где подавались освежающие напитки.
Позже, когда они ехали в карете к Королевскому Полумесяцу, он положил руку на спинку сиденья позади нее и спросил:
– Могу я взглянуть на лошадей, которые принесли вам победу?
– Если вы действительно хотите. – Она все еще опасалась, что это какой-то очередной трюк – очень уж неожиданна и нехарактерна для Себастьяна была происшедшая перемена.
Они оставили всех у парадного входа и поехали с кучером в конюшни. Беренис провела Себастьяна туда, где стояли в стойлах ее вороные. Они радостно заржали, когда девушка мягко заговорила с ними и погладила их длинные, блестящие морды. Зная, что у нее в кармане всегда найдется какое-нибудь лакомство, лошади потянулись к Беренис, тычась в ее ладони, и она засмеялась, протягивая им кусочки сахара, которые они тут же слизнули влажными, шершавыми языками.
– Они любят вас, – заметил Себастьян, поставив одну ногу на нижнюю перекладину и наблюдая за ней.
– Я их помню еще жеребятами, они родились в Стреттон Корте и выросли у меня на глазах. – Она потерлась щекой о морду самой крупной из лошадей, которая к тому же была коренной в упряжке.
– Вам будет грустно расстаться с ними. – Впервые Себастьян посмотрел на происходящее ее глазами. Он много узнал о ней и о той атмосфере, которая окружала ее в Уилтшире.
– Действительно, мне будет очень грустно. – Она не решалась взглянуть на него, этого незнакомца, который держал ее судьбу в своих руках.
– Я вижу, вы понимаете животных. Солнечный свет, льющийся из высокого окна, освещал его лицо.
– Да, – просто ответила она, затрепетав, когда он шагнул ближе. – Я росла с ними – лошадьми, собаками…
– А дети? Детей вы тоже любите? – Его ладонь накрыла ее руку, лежащую на деревянной перекладине стойла.
– Кто же их не любит? – уклончиво ответила она, понимая, что он имеет в виду, и будучи не в силах справиться с нахлынувшим румянцем. – Я часто играла с малышами леди Оливии…
– Это хорошо, chérie, – прошептал он, – я рад…
Затем, спустя мгновение, его лирическое настроение изменилось, и он убрал свою руку:
– Сэр Перегрин не был здесь во время моего отсутствия?
– Нет, – ответила она, почувствовав себя виноватой: хотя Перегрин и не появлялся, Хью часто был ее танцевальным партнером на балах.
– Никто из молодых людей не сопровождал вас? – выражение его лица было таким суровым, что Себастьян казался неприступным.
– Иногда, – призналась она, затем торопливо добавила: – Но всегда при этом со мной были либо Дэмиан, либо мисс Осборн. Почему вы так подозрительны?
– Вы дали мне повод, – Себастьян подошел к лошадям, движением знатока провел по их лоснящимся бокам, и – удивительно! – животные благодарно приняли это свидетельство его почтения, хотя обычно позволяли ласкать себя далеко не каждому.
– Можете думать что угодно, – объявила она с высокомерием, грозившим разрушить любую попытку к примирению, которую он мог предпринять. – Вы забыли, что Перегрин был моим другом задолго до того, как в мою жизнь вторглись вы. Пока у меня не будет доказательств того, что он недостоин моей дружбы, я буду поддерживать это приятное знакомство.
Он разразился оглушительным хохотом: – Скажите пожалуйста! Как вы обидчивы, мадам! Держите его подальше от своей постели, вот и все!
Прежде, чем Беренис успела что-нибудь возразить, он подхватил ее на руки, словно пушинку, и усадил на верхушку копны соломы. Он все еще смеялся, его лицо было вровень с ее лицом, так близко, что она могла разглядеть его поднимающиеся кверху густые ресницы и гладкую, загорелую кожу.
– Снимите меня, сэр! – крикнула она в ярости.
– Только если пообещаете хорошо вести себя, – усмехнулся он. – Вы обещаете?
– Я ничего вам не обещаю! – крикнула она. Ее глаза метали молнии.
– В таком случае вам придется остаться там, – сказал он, усаживаясь верхом на деревянный стул. Скрестив руки на изогнутой спинке стула и положив на них подбородок, он уставился на Беренис.
– О, вы… вы! – Она задохнулась от возмущения, затем, не дав ему сказать последнее слово, подхватила свои юбки и стала спускаться вниз.
Себастьян не пошевелился, не предложил помощь, а просто сидел и наслаждался неожиданно открывшимся видом ее длинных голых ног, изящных лодыжек и перетянутых ремешками сандалий тонких щиколоток. «Ма foi, – подумал он, ощущая странную боль в паху. – Приближается брачная ночь! Она надменная, дерзкая девчонка, но я женюсь на ней, и будь что будет!»
Не слишком элегантно приземлившись, Беренис вскочила, расправила юбки, перебросила палантин через плечо и, выйдя из конюшни, направилась к дому. Себастьян, не спеша, следовал за ней, обдумывая дальнейшие действия. Он уже решил было пригласить ее куда-нибудь сегодня вечером, но, войдя в холл, увидел, что швейцар передает Беренис какой-то пакет. Она удивилась, затем заметила, что он наблюдает за ней, и недоуменно пожала плечами. Он пошел за ней в гостиную, где она развернула сверток. Внутри оказалась длинная коробка. Беренис положила ее на стол и открыла.
Там, завернутый в тонкую бумагу, лежал прекрасный костюм для верховой езды и стек с замысловато вырезанной костяной ручкой. Сверху лежала карточка, на которой было написано: «Очаровательнейшей из наездниц! Наденьте его, когда в следующий раз поедете верхом, и вспоминайте о том, кто больше всего на свете мечтает о вашей благосклонности.» Подписи не было.
– Что за дьявол?! – брови Себастьяна угрожающе сошлись.
– Я поражена так же, как и вы, – запинаясь, вымолвила она, находясь в полном замешательстве. – Я понятия не имею, кто прислал это…
– Неужели? Разве так много мужчин бросаются к вашим ногам и присылают дорогие подарки? – Он был настолько зол, что Беренис, пожалуй, не удивилась бы, если бы он ударил ее.
«Проклятье, – думала Беренис. – Ну почему это должно было произойти именно сейчас? Неужели кто-то сделал это специально?» Без сомнения, всем в Бате уже известно, что Себастьян приехал. Она знала, что здешние щеголи были настроены весьма враждебно. Может, это сделал кто-то их тех юных джентльменов, с которыми он встречался и которые посчитали оскорбительным его бесцеремонное поведение. Любой из них мог прислать этот костюм, чтобы раздуть скандал.
– Клянусь вам, я не знаю, кто это прислал! – прошептала она, удивляясь, почему вообще утруждает себя подобными объяснениями, зачем пытается убедить его. – Как только виновник разыщется, я немедленно верну костюм и, разумеется, никогда его не надену.
– Без сомнения, вы не наденете его, – согласился он, натянуто улыбаясь. Он взял костюм из рук Беренис, положил обратно в коробку и закрыл ее. – Потому что, если вы сделаете это, я разорву его прямо на вас!
Сказав так, он повернулся на каблуках и вышел, оставив ее стоящей посередине комнаты и не знающей, смеяться ей или плакать.
В течение следующих трех недель Беренис фактически держали взаперти в Элсвуд-Хаусе. Приготовления к свадьбе шли полным ходом. Леди Чард взяла бразды правления в свои руки, убедив маркиза в том, что его дочери нужна умелая, опытная наставница, чтобы поддержать девушку в трудное для нее время. Маркиз с нескрываемой радостью передал Беренис под крыло этой честной, добропорядочной леди, потому что больше не мог выносить бурные сцены, вспышки гнева и дерзкие взгляды дочери. Беренис вела себя отвратительно и знала это! Ее принуждали к альянсу, сама мысль о котором была для нее невыносима, поэтому она сопротивлялась и делала это весьма умело. Леди Чард игнорировала устраиваемые Беренис сцены, уверяя обеспокоенного маркиза, что причина всему – разыгравшиеся нервы невесты и естественный для молодой девушки страх, который пройдет, как только она станет принадлежать своему мужу. Маркиз же, зная свою дочь лучше, чем леди Чард, был, скорее, убежден в обратном.
Леди Оливия подолгу беседовала с отцом Беренис, когда они встречались в Бате, но даже ее красноречие оказалось бесполезным. Стойкий и непоколебимый маркиз в конце концов вспылил и предложил ей не вмешиваться не в свое дело. Расстроенная тем, что не может помочь девушке, которую любила, как родную, леди Оливия не имела даже возможности побыть с ней и поддержать перед столь суровым испытанием. Один из ее детей был болен чахоткой, и они с бароном собирались отвезти его на лечение в Швейцарию.
С виновником же своих несчастий Беренис почти не виделась. Как только они вернулись в Лондон, Дэмиан помог Себастьяну снять меблированные комнаты, считая, что в интересах дела будет лучше пока разлучить эту пару. Он всюду водил Себастьяна с собой – в привилегированные клубы джентльменов, театры, кофейни, игорные притоны, на петушиные бои, кулачные и боксерские состязания. Ему очень хотелось показать Себастьяну достопримечательности Лондона и в не меньшей степени услышать яркие воспоминания очевидца революции в Париже, взятия Бастилии и падения аристократии.
Когда брат пришел навестить Беренис через неделю после их возвращения из Бата, она мрачно выслушала его отчет об этих мужских вылазках.
– Меблированные комнаты расположены в прекрасном месте, возле – Уайтхолла. Оттуда открывается очаровательный вид на Сент-Джеймский парк. Мы пробыли в клубе Бруксов с трех часов пополудни до четырех часов утра, играя в rouge et noir, – сказал он, широко зевнув и потягиваясь так, что захрустели суставы.
– Как мило! – ответила она язвительно, лежа на мягкой, обитой вишневым бархатом кушетке, измотанная длительной поездкой по магазинам.
Одежды готовилось столько, что иной девушке хватило бы на целое приданое. Это же смешно. Можно подумать, что она собирается предпринять путешествие в Тимбукту, а не в Америку, где, она была уверена, даже городские жители не слишком-то цивилизованные.
– О да, это было замечательно! – продолжал Дэмиан, усмехнувшись и налегая на кофе со сдобными булочками, поданными в ее будуар. – Он превосходный парень, действительно, просто исключительный! Мне бы хотелось, чтобы ты дала ему шанс, Беренис…
– Не начинай! – предупредила она, сверкнув глазами.
– Ну, если ты не ценишь его, то многие другие придерживаются совсем иного мнения, – сказал он и посмотрел на сестру, чтобы увидеть ее реакцию.
Он не был разочарован.
– Что ты имеешь в виду? – требовательно спросила она, садясь на кушетке и сердито глядя на него.
– Ты бы посмотрела на женщин, когда мы пришли в Рейнлоу Ротонда! Они буквально становились в очередь, чтобы потанцевать с ним…
– Ты водил его в Сад Удовольствия? Зачем? Ты же прекрасно знаешь, что это место, где проститутки занимаются своим ремеслом! – Почему-то мысль о том, что Себастьян был там, заставила ее вознегодовать.
– А почему это тебя так волнует? Ты ясно дала понять, что питаешь к нему отвращение. Так почему бы ему не поискать утешения где-нибудь в другом месте? – ответил практичный Дэмиан, при этом пристально наблюдая за ней. Ему было интересно, что она чувствует, представив своего жениха в объятиях другой женщины. Он подлил масла в огонь, добавив:
– А девушки с Кипра были просто в ударе! Могу поклясться, что попади он в любую из школ Венеры, они будут развлекать его бесплатно…
Беренис знала, что он имеет в виду проституток, работающих в публичных домах, и это еще больше взбесило ее.
– Мне наплевать! Можешь сказать ему это, но объясни, что я не желаю подцепить сифилис, поэтому пусть будет поосторожнее со своими внебрачными связями! – почти прокричала она, схватила шляпку и выскочила из комнаты.
Подняв дремавшую мисс Осборн, она отправилась к модистке. Там Беренис столкнулась с Люсиндой, которая, конечно же, не могла говорить ни о ком, кроме Себастьяна.
– Моя дорогая, – защебетала она, примеряя новое творение портнихи. – Он свел с ума весь город! Все дамы просто в восторге от его бесподобной внешности и очаровательного акцента. А эта слава видавшего виды путешественника и авантюриста, которая тянется за ним, как шлейф…
– В самом деле? – удалось вымолвить Беренис равнодушным тоном. Она стояла перед зеркалом, в то время как модистка что-то прикалывала, подгибала, отрезала и сшивала, не обращая внимания на болтовню своих клиенток.
– О да, в самом деле! Я встретила его вчера вечером на ужине в Воксхолл Гарденс. Дэмиан познакомил нас, славный мальчик. Твой Себастьян – восхитительный мужчина! – Люсинда закатила глаза в знак наивысшего восхищения. – Такой величественный дикарь… О-ля-ля, я бросила бы своего герцога ради него в любой день… или ночь!
– Что ж, путь свободен!
– Леди Беренис, стойте спокойно, умоляю вас! – раздраженно бросила модистка, отчаянно всплеснув руками с безупречным маникюром.
– Вы все еще не закончили? Милосердный Боже! Сколько же я должна терпеть? – нетерпеливо крикнула Беренис.
– Но, мадам, эта шляпка как раз для вашего ансамбля! Просто божественно! – воскликнула модистка, снимая шляпку с вешалки и надевая на Беренис.
Хотя еще вчера эта бархатная шляпка с белыми и алыми страусовыми перьями казалась девушке такой привлекательной, сейчас она вдруг разом потеряла все свое очарование. Беренис сорвала шляпку с головы и швырнула на пол, крикнув:
– Она отвратительна! Уберите ее!
Излияния Люсинды было не так-то легко остановить, особенно после того, как реакция Беренис оказалась столь своеобразной:
– Я видела его в ложе миссис Жермен в театре на Друри-Лейн позавчера вечером: дорогая моя, она просто не могла оторваться от него, а ты же знаешь, какова она!
Беренис и в самом деле знала о миссис Жермен, всем известной женщине сомнительного поведения, содержащей в Мейфере собственный бордель, который часто посещали знатнейшие джентльмены Англии. Ходили слухи, что у нее ненасытный аппетит блудливой кошечки, и сплетники поговаривали, что сам принц покровительствует ее храму любви.
Беренис ехала домой в подавленном состоянии. Казалось, на свете у нее не осталось ни одного друга. Одна лишь Далси с сочувствием выслушивала жалобы своей хозяйки. Будучи новичком на своем месте и не зная всех подробностей происходящего, Далси, тем не менее, полностью поддерживала Беренис, никогда не забывая, что именно госпожа спасла ее от констеблей. А так как участие в разного рода интрижках было неотъемлемой частью ее жизни, Далси играла роль Купидона, относя тайные послания Беренис к Перегрину и от него – к Беренис. Хотя им никогда не удавалось остаться наедине, письма Перегрина лили бальзам на израненную душу Беренис, потому что в них говорилось о любви и вечной привязанности.
Между тем, она была захвачена лихорадкой свадебных приготовлений, пойманная в сети модистки, леди Чард и целой армии слуг. Комната Беренис стала напоминать магазин готового платья и салон кутюрье: множество отрезов прекрасных шелковых, муслиновых и бархатных тканей свисало с мебели, а раскроенные платья устилали пол. Накануне свадьбы Далси приступила к самому трудному: предстояло упаковать все добро Беренис в дорожные сундуки и коробки.
Там была дюжина изумительных платьев, как дневных, так и вечерних; ночные рубашки из тончайшего шелка с соответствующими по цвету пеньюарами, обшитыми кружевом; несколько пар элегантных атласных и кожаных тапочек, вечерние туфли, в которых их обладательница могла изящно скользить, словно балетная танцовщица. Далси не забыла и об очаровательном голубом костюме для верховой езды с длинной и пышной юбкой, обшитой по краю золотой тесьмой, и модными изящными ботинками. Там были шляпы наподобие тюрбанов и шляпки с небольшими полями, муслиновые капоры и ленты для волос, широкополые творения, украшенные вьющимися перьями; шелковые сорочки, длинные перчатки, чулки и подвязки, ну и конечно же, ларец, набитый всевозможными драгоценностями. Невеста Себастьяна не отправится в Америку одетой кое-как. Ни у кого, без сомнения, не могло быть более обширного и дорогого гардероба.
Но сама невеста накануне свадьбы с несчастным видом сидела среди всего этого великолепия.
После того, как Далси искупала ее, вымыла и высушила ее волосы так, что они стали напоминать шелковую мантию, ниспадающую с плеч, Беренис съежилась у огня, пребывая в самом мрачном и тягостном настроении. И хотя сейчас ее немного согревала нежная забота Далси, Беренис сидела с самым несчастным выражением лица. Взглянув на свадебное платье, висящее на вешалке у стены, она почувствовала себя еще хуже и глубоко вздохнула.
Далси, упаковывающая одежду в большой кожаный саквояж, посмотрела на хозяйку.
– Что случилось, миледи? Вы должны испытывать радостное волнение перед завтрашним днем. Такие вздохи, такое уныние – это может принести несчастье! – сказала она с легким осуждением в голосе.
– О Далси, ты же знаешь, что тревожит меня! – Беренис начала беспокойно мерить шагами комнату. – Как я могу выйти замуж за мужчину, который мне настолько отвратителен?
Далси бросила на нее проницательный взгляд. На ее обычно безмятежном миловидном личике появилось выражение беспокойства:
– Я поняла, он чем-то расстроил вас, но возможно, это такая манера вести себя? Мужчины – бестактные болваны, насколько я могу судить, и иногда бывают грубы и неделикатны в своих ухаживаниях. Они не способны заглядывать в будущее, как мы, женщины, и озабочены лишь тем, что происходит сейчас.
– Но я люблю Перегрина! – почти простонала Беренис. – Я не хочу принадлежать никому другому! – Лицо ее приняло решительное выражение, когда она произнесла вслух мысль, не дававшую ей покоя в течение вот уже нескольких дней:
– Я твердо намерена не вступать с графом ни в какие супружеские отношения. Тогда ему, в конце концов, придется отпустить меня и аннулировать брак!
Далси надула щеки и с сомнением покачала головой:
– Думаю, что он не тот мужчина, который легко согласится с таким решительным отказом. Он может заставить вас…
Беренис резко остановилась:
– Насильно, ты хочешь сказать? Не может быть, что бы он поступил так низко! – Голос ее дрогнул, когда страх волной окатил ее, по коже побежали мурашки. Если он только попробует прикоснуться к ней, она убьет его!
– Не рассчитывайте, что он согласится, мадам, – предупредила ее служанка, пораженная видом пылающих щек и горящих глаз своей хозяйки.
– Я окончательно решила отвергнуть его, и не трать понапрасну время, чтобы разубедить меня! – ответила Беренис и тут же начала действовать. Она бросилась к секретеру, нацарапала записку Перегрину и вложила ее в конверт. Затем расплавила кусочек восковой свечи, накапала воском на конверт и прижала к нему свой перстень.
– Вы хотите, чтобы я сейчас же отнесла это в условленное место? – спросила Далси, покачав головой. – А вы уверены, что сэр Перегрин придет туда?
– Да, я уверена, он будет ждать моего последнего послания, и хочу сообщить о том, что собираюсь сделать. Он должен все знать!
Далси считала, что это весьма опрометчивый поступок, но промолчала. Она подошла, чтобы приготовить Беренис постель. Тут озорная улыбка заиграла на ее губах, и она не сдержалась, чтобы не заметить:
– Завтра вечером я вам уже не понадоблюсь! Кто-то другой поможет вам лечь в постель…
– Замолчи!
Гнев вспыхнул в глазах Беренис, и служанка, схватив письмо, отскочила к двери.
– Хорошо, миледи! Я передам это. Не беспокойтесь! – крикнула она, пригнувшись, чтобы уклониться от подушки, которая в нее полетела.
Беренис откинулась на спину, гнев ее внезапно угас. Она знала, что в душе Далси очень добра, но не могла смириться с мыслью, что наступила последняя ночь ее благословенного уединения. Совсем скоро Себастьян сможет войти в ее спальню, когда ему вздумается, овладеть ею независимо от ее желания, зачать в ее утробе детей, вынашивать которых она не имела ни малейшего желания из-за ненависти к нему. Будь он проклят! «О Перегрин, где же ты, – горевала она, больше не в силах бороться с отчаянием. – Ну почему ты не выручил меня из этого ужасного положения?»
Она твердо решила отказать Себастьяну в осуществлении супружеских прав. Это казалось единственным выходом. Предстояло преодолеть так много препятствий, чтобы они с Перегрином нашли счастье и покой в объятиях друг друга – почти непреодолимых препятствий, которые потребуют от них смелости и находчивости.
Слезы скатывались по виску и исчезали в волосах, когда огромная волна одиночества и беспомощности накатила на Беренис. Даже Шеба покинула свою хозяйку – ее корзинка была пустой и заброшенной. Беренис отдала ее Люсинде, полагая, что изнеженная маленькая собачка будет несчастна в Америке, как и она сама. Она заплакала навзрыд. Будущее нависло над ней подобно грозовой туче.
Слезы невесты, думала она, пряча лицо в подушках. Непременно дурное предзнаменование?..
Далси, и без того изобретательная, в совершенстве овладела искусством незамеченной проскользнуть к гроту после наступления темноты. Для нее, выросшей на улице и с детства привыкшей рассчитывать лишь на саму себя, не составляло большого труда осторожно пробраться мимо сторожей, открыть замок шпилькой (если понадобится), на цыпочках прокрасться через террасу и, держась в тени, пересечь лужайку. Сегодня вечером проделать все это оказалось значительно легче, потому что все были поглощены свадебными приготовлениями – слуги чистили серебро, дворецкий был занят важной работой в винном погребе, экономка суетилась, приготавливая белье, цветы – словом, все необходимое для приема гостей.
Далси бежала по тропинке, ведущей к храму, намереваясь выполнить поручение как можно быстрее, чтобы поскорее лечь спать. Завтра будет напряженный день, и ей предстояло встать в шесть часов утра. Она поднялась по ступеням, отыскала тщательно скрытое от глаз отверстие возле входа – щель, спрятанную за камнем, и просунула записку внутрь. Проделав все это, она была уже на полпути к дому, когда заметила чью-то тень, прячущуюся в темноте деревьев почти у самой тропинки.
Далси было не занимать храбрости. Вот и сейчас она сжала кулаки и повернулась лицом в сторону того, кто скрывался во тьме.
– Кто здесь? – крикнула она. – Не пытайтесь прятаться! Я вижу вас. Выходите!
Когда фигура шагнула в полосу лунного света, девушка увидела, что это высокий мужчина; что-то смутно знакомое было в очертаниях его фигуры. Когда он заговорил, Далси гневно выпрямилась, но тут же успокоилась, что это все-таки не разбойник.
– Мисс Далси, это я, Квико, слуга графа! – сказал он глубоким голосом с сильным акцентом.
– Что вы здесь делаете?
«О Боже, неужели он следил за мной»? – думала она. Но нет, конечно, нет! Они были сейчас в саду, почти рядом с домом, далеко от грота.
– Я люблю прогуливаться ночью. Дома мы с хозяином часто охотимся перед заходом солнца.
Он бесшумно подошел ближе, двигаясь с пугающей быстротой, словно сам был частью тени, сотканной из темноты. Далси затрепетала от страха. Она часто видела его бродящим вокруг дома, он появлялся неожиданно, пугая других слуг, которые не доверяли ему. Человек графа – индеец! Говорили, он преспокойно отсечет голову томагавком, как только посмотрит на тебя!
Сейчас, при свете луны, Далси уставилась в это узкое, неулыбчивое лицо с широкими плоскими скулами и орлиным носом. Казалось, его черные глаза видели ее насквозь. Он был одет в сюртук из тонкого черного полотна; густые, прямые, иссиня-черные волосы были схвачены сзади лентой. И все же среди тихих ночных шорохов она могла ясно представить его с перьями и раскрашенной кожей.
Далси напряглась и решила вести себя вызывающе:
– Ну что ж, Квико, если вам нравятся прогулки ночью, то мне тоже! Поэтому я здесь дышу воздухом, так что мне, пожалуй, пора…
Она двинулась в направлении задней двери, и, увидев, что он не отстает ни на шаг, разозлилась. Далси остановилась так резко, что они чуть не столкнулись, и став руки в боки, крикнула:
– Вы что, не можете оставить меня в покое? Он был похож на крепкую стену. Лицо индейца мерцало во мраке, когда он твердо ответил:
– Вы одинокая женщина. Я пойду с вами и прослежу, чтобы ничего не случилось.
Далси гневно топнула ногой:
– Я сама могу о себе позаботиться! Твой медный лоб в состоянии это понять? – И она двинулась вперед, а он снова последовал за ней.
Издав вопль негодования, она бросила на него последний свирепый взгляд, вбежала в дом и громко хлопнула дверью.
С раннего утра Беренис была окружена женщинами, привлеченными к торжественному, почти ритуальному обряду наряжания невесты. Когда они закончили, Беренис некоторое время стояла перед зеркалом, с трудом узнавая себя и находя в этом мало утешительного. Это было равносильно тому, чтобы надеть на костюмированный бал маскарадный костюм и маску и позволить себе говорить и делать все, что невозможно говорить или делать без них.
Графиня Лажуниссе пока еще не существовала, но отражающаяся в зеркале девушка уже не была и леди Беренис Росситер. Очень скоро она превратится в эту безупречно одетую, бесчувственную незнакомку.
Ее слуги, тем не менее, были в восторге от предстоящего прекрасного спектакля, потому что Беренис воплощала мечту каждой женщины о том, как должна выглядеть невеста. Ее шелковое платье цвета слоновой кости было украшено серебряной вышивкой и расшито по кайме жемчугом. У этого наряда было глубокое декольте, крошечные рукава и высокая талия, стянутая прямо под грудью. Белые лайковые перчатки доходили до локтей, темные локоны, окутанные прозрачным облаком длинной фаты, венчались сверху бриллиантовой диадемой. Садясь в карету, Беренис накинула песцовую пелерину, подарок Себастьяна, но у портика церкви сняла ее, передав Далси. Неся букет апельсиновых цветов из теплиц Стреттон Корта, она вошла в церковь, сопровождаемая дочерьми леди Чард – восторженными, хотя и немного неуклюжими подружками невесты – и толпой юных родственников, выступающих в роли пажей и цветочниц.
Гости маркиза были так причудливо разодеты, что их наряды вполне могли сойти за маскарадные костюмы. Беренис нашла утешение в этой мысли; это было похоже на то, как если бы вся эта церемония, на которой она присутствовала с таким нежеланием, была не более, чем нелепым представлением, игрой в шарады. Собрание кашляло и шаркало ногами, но вот звуки органной музыки стали громче, и все глаза устремились на Беренис, когда она пошла вдоль прохода, опираясь на руку отца. Лицо ее было бледным, глаза, словно голубые сапфиры, сверкали сквозь прозрачную фату. Она напоминала поразительно прекрасную статую, холодную и безответную. На самом же деле она сознательно отрешилась от всех мыслей и чувств, понимая, что это единственный способ пройти через предстоящую пытку. Скоро отец вручит ее судьбу тому иностранцу, чью высокую, прямую спину она могла видеть, пока он ожидал ее перед алтарем.
Музыка поднималась ввысь, нежные, невинные голоса поющих мальчиков достигали эмоционального совершенства, а Беренис стояла, словно каменное изваяние, рядом с Себастьяном. Она не смотрела на него, но не отрывала взгляда от сверкающих золотых сосудов, подсвечников, кадила – атрибутов религии, готовой связать ее жизнь с человеком, которого она ненавидит. Служба началась, но мысли Беренис были далеко отсюда и одиноко блуждали по пустынной земле. Она отвечала вяло, не задумываясь, и лишь тогда вернулась к действительности, когда почувствовала на своем пальце массивное золотое кольцо.
Священник дал последнее благословение. Беренис медленно повернула голову, словно притягиваемая магнитом, и увидела глаза Себастьяна. Он был почти так же бледен, как и она. Краска сбежала с его загорелых щек, и в его глубоком, загадочном взгляде было нечто такое, от чего ее тело охватила странная дрожь, что внушало чувство сожаления: почему это не случилось в какое-нибудь другое время, при других обстоятельствах? Кто знает, быть может, тогда она могла бы полюбить его?
Он поднял ее фату, наклонил голову и поцеловал ее в губы, взяв ледяные пальцы Беренис в свою жесткую, теплую ладонь. У нее появилось головокружительное чувство полета. Все вокруг начало вращаться, видимое сквозь пелену слез, и в поисках спасения она ухватилась за его руку. Это длилось какую-то долю секунды, не больше, затем она снова овладела собой. Беренис позволила Себастьяну провести себя к дверям величественной церкви, положив пальцы на рукав его бархатного фрака. Она не смотрела ни налево, ни направо, мучительно пытаясь сохранить самообладание.
Снаружи господствовала капризная английская погода. Солнце уступало место черным тучам, тяжелым и угрожающим. Далси накинула меховую пелерину на плечи хозяйки, когда толпа доброжелателей окружила молодоженов, посыпая их рисом – первое из тех длительных и нелепых действ, без которых, по общепринятому мнению, брачные узы не будут достаточно крепкими. На мгновение Беренис запаниковала, непонимающе глядя в улыбающиеся лица, встречая знакомые глаза. Она знала, о чем они думают – представляют ее и Себастьяна одних в спальне… Затем молодожены и их окружение сели в экипажи, чтобы отправиться в Элсвуд-Хаус на свадебное торжество.
За все время пути Беренис и Себастьян не обменялись ни единым словом. Она краешком глаза поглядывала на него, но Себастьян был погружен в себя, не пытаясь заговорить с ней или коснуться ее. Словно тело его было здесь, а душа унеслась за мили отсюда. «Прекрасное начало супружеской жизни, – думала она, – мой муж такой мрачный и чужой». Но о чем, или, лучше сказать, о ком, он мечтал? Хотел, чтобы на ее месте сидела миссис Жермен или какая-то другая женщина? Она гораздо больше знала об обязанностях своих слуг, чем о нем. И вот она уже связана с ним брачными узами!
Беренис вспыхнула при воспоминании о том, как он вел себя в первый вечер их знакомства, о том, что он говорил, почти открыто назвав ее проституткой. И как он держал ее, заставляя почувствовать свое желание, давая знать, как хотел ее. Кожа ее загорелась, словно от его прикосновения. Он обращался с ней не как с женщиной, а как с инструментом для получения удовольствия, который можно грубо использовать, а потом выбросить.
Огромная городская резиденция буквально гудела от возбуждения. Музыканты исполняли танцы, в то время как лакеи в ливреях ловко двигались среди гостей, разнося на серебряных подносах освежающие напитки. Перегрин тоже был там, и Беренис почувствовала ревность, когда увидела, как вокруг него увивались толпами шикарно разодетые дамы, которые налетали на него с приветственными возгласами. На них были изумительные платья всех оттенков, шляпы всех форм и видов и все мыслимые сверкающие драгоценности. Мужчины тоже были похожи на павлинов, демонстрируя плюмажи на шляпах, расхаживая с важным, напыщенным видом по огромному залу под высоким оштукатуренным потолком, с которого свисали канделябры из граненого стекла, чьи кристаллические подвески отбрасывали мириады радужных бликов.
Наблюдая за Перегрином, Беренис видела, как он ходит по залу, непринужденно болтает и смеется. Этот смех отдавался в ее душе острой болью. Как он мог так беззаботно вести себя, ведь в то же время, если верить содержанию его писем, он ужасно страдал? Интересно, получил ли он ее последнее любовное послание? Возможности узнать об этом не было: она не могла улучить минутки, чтобы поговорить с ним, осажденная гостями, произносящими поздравления, желающими поцеловать ее, пожать ей руку. Она двигалась, словно заведенная кукла, делая грациозные реверансы и включая ослепительную, фальшивую улыбку каждый раз, когда к ней обращались, называя новый ненавистный титул – «мадам графиня».
Маркиз, молчаливо внушив себе, что все идет хорошо, удалился с несколькими закадычными друзьями, и Беренис, проходя мимо, уловила обрывки разговора, касающегося политики или строительства. Леди Чард была в своей стихии, представляя Джейн и Сару каждому мало-мальски приличному холостяку, планируя дальнейшие свадьбы. Себастьян непринужденно вращался в толпе – очаровательный, спокойный и грациозный.
Беренис видела, что ей откровенно завидуют, и она вынуждена была признать, что он выглядел необыкновенно изысканно в черном бархатном фраке и гармонирующих с ним бриджах. Шелковые чулки, кожаные туфли с металлическими пряжками и шпага, висящая на левом бедре, довершали этот официальный наряд. Белоснежная рубашка у горла контрастировала с его по-цыгански смуглой кожей, и ни один присутствующий на приеме джентльмен не мог соперничать с ним.
– Двуличный негодяй! – пробормотала Беренис, обращаясь к Далси, которая шла позади, неся ее веер и меховую пелерину. – Ты заметила, как он улыбается и кивает? Такой учтивый! Когда мы останемся одни, все будет совсем по-другому…
Далси издала какие-то успокаивающие звуки и принесла ей еще один бокал вина. Беренис понимала, что уже выпила несколько больше, чем обычно, радуясь любой возможности приглушить болезненную остроту ощущений. Дэмиан и Перегрин подошли к ней нетвердой походкой, опираясь на плечи друг друга.
Брат поднял бокал:
– За твое счастье, моя дорогая сестричка! Увидев мрачное и напряженное выражение ее лица, он успокаивающе обнял ее, добавив:
– Не расстраивайся так! Он не такой уж плохой парень, ты же знаешь. Наоборот, лучше многих. Хороший, веселый, настоящий друг… Эй, что такое?
Беренис нетерпеливо оттолкнула его, свирепо взглянув на них обоих:
– Конечно, не ты ведь замужем за этим подлецом!
Перегрин улыбался, его глаза блестели, речь была немного невнятной:
– Давайте выпьем за Америку! Земля изобилия, где мы разбогатеем!
Беренис страстно желала, чтобы он что-то предпринял: устроил сцену, вызвал Себастьяна на дуэль – что-нибудь! Столь спокойное признание факта ее замужества стало казаться ей глубоко оскорбительным. В конце концов, любит он ее или нет? Его письма были полны безумной страсти, но его действия доказывали обратное. Она уже больше не знала, чему верить, и хотела, чтобы он ушел. Она повернулась к Перегрину спиной, чтобы не видеть его, и обрадовалась, когда они с Дэмианом, наконец, заковыляли прочь.
Гости уже досыта наелись и напились, произнесли всевозможные речи и тосты, когда еще одна их веселая группа буквально набросилась на Беренис, подвела к Себастьяну и настояла, чтобы они были ведущей парой в танце. Расступившись, гости образовали круг. С насмешливым блеском в глазах Себастьян поклонился своей жене. Музыканты заиграли менуэт, и он повел ее в замысловатом танце. Возгласы восхищения послышались среди зрителей, когда они любовались этим красивым мужчиной и его очаровательной женой. Девушки тоскливо вздыхали, а пожилые женщины проливали сентиментальные слезы. Все только и говорили о том, какую прекрасную пару они составляют.
Высоко держа голову, Беренис не отрываясь смотрела в смеющиеся глаза Себастьяна, когда он прошептал:
– Venez m'amie – давай же, улыбайся, дорогая! Эта свадьба непременно должна стать свадьбой года! Чудесный любовный союз!
«Если бы только…» – печально подумала она. Определенно, это самые грустные слова на свете. Как бы она хотела любить человека, за которого вышла замуж! В детстве Беренис мечтала о том, как станет самой счастливой невестой, и, казалось, было несколько мгновений, когда Себастьян давал ей такую надежду… Но случайное замечание, недобрый жест, обманутое доверие разбивали вдребезги и без того слабую иллюзию-мечту, доказывая совершенно обратное…
Становилось уже поздно, и гости начали расходиться, за исключением стойкого ядра неизменных завсегдатаев вечеринок. В большом холле слуги помогали гостям одеваться, и, бросив последний взгляд на редеющую толпу, Беренис с неохотой позволила леди Чард и подружкам невесты увести себя наверх. Спальню для новобрачных устроили здесь же, посчитав необязательным для них спать в гостинице, так как утром они должны были отплыть в Америку. Элсвуд-Хаус казался достаточно большим, чтобы разместить в нем и дюжину пар, а Беренис была абсолютно равнодушна к тому, где пройдет первая брачная ночь. Все, что она хотела – это погрузиться в мягкое забвение и проснуться, когда все закончится. Или, возможно, больше никогда не просыпаться…
Далси раздевала ее, в то время как леди Чард и другие женщины порхали вокруг, издавая возбужденные возгласы и смешки, привязывая нелепые банты, символизирующие истинных влюбленных, к драпировке кровати, разбрасывая повсюду зерно и другие языческие символы плодородия. Беренис считала все это варварским и непристойным! Ей хотелось, чтобы они ушли, и в то же время – чтобы задержались, если это может отсрочить тот момент, когда она останется наедине с Себастьяном.
Ночная рубашка нежно-василькового цвета была сшита из прозрачного материала, облегающего грудь Беренис и мягкими волнами спускающегося к ногам. На плечах она завязывалась на два изящных банта: соблазнительное одеяние, предназначенное лишь для одной цели – быть дополнением к ночи страсти. Беренис взглянула в зеркало и едва не приказала Далси отыскать что-нибудь простое и более скромное – настолько поразил ее вид просвечивающего сквозь ткань собственного тела. Она торопливо вдела руки в широкие рукава такого же василькового пеньюара с длинным, плавно скользящим шлейфом. Но даже эти два слоя материи не могли полностью скрыть ее тела, и Беренис по-прежнему чувствовала себя обнаженной и абсолютно уязвимой.
Волосы ее были распущены, вьющиеся локоны струились по плечам и груди, отчего она выглядела совсем ребенком. Леди Чард, собравшись уходить, остановилась, шурша своими топорщившимися юбками, и озабоченно воскликнула:
– Моя дорогая, вы так бледны! Вы волнуетесь… Ну, конечно же, так и должно быть! Это естественная девичья скромность. Очень похвально! В наше время так много бесстыдных распутниц, – она наклонилась так близко, что Беренис разглядела толстый слой белил, наложенных на лицо, и две ярких мушки на дряблых щеках. – Бедное дитя, выросшее без матери, – взял ли кто-нибудь на себя труд подготовить вас? Вы знаете, чего ожидать?
Ее голос звучал сочувственно, и в то же время в нем был какой-то оттенок, который показался Беренис просто отвратительным. Этакая нотка триумфа. Словно добропорядочная леди находила удовольствие в том, чтобы приветствовать еще одну невинную жертву, восходящую на алтарь Гименея. Беренис отшатнулась. Последним человеком, с которым она хотела бы обсуждать столь интимный вопрос, была именно леди Чард.
– Я не невежественна, спасибо, мадам! Пожалуйста, не беспокойтесь, – сказала она, бросив взволнованный взгляд на Далси, чьи губы подрагивали от еле сдерживаемого смеха.
Леди Чард выпрямилась, явно оскорбленная:
– О, ну если так обстоит дело, то я покидаю вас! Будьте мужественной. Не пугайтесь насилия. Мужчины грубияны, а мы, бедные женщины, вынуждены выполнять свой долг. Доброй ночи, графиня!
Сказав это, она собрала своих компаньонок и они, в свою очередь, поцеловали Беренис, пожелали всего хорошего, и, щебеча словно стая скворцов, выпорхнули за дверь. Далси положила еще одно полено в огонь, убрала одежду своей хозяйки и фаянсовый таз с водой. Беренис придумывала любой предлог, чтобы удержать ее, все время чувствуя присутствие Себастьяна в смежной комнате, соединенной с супружеской спальней высокими двустворчатыми дверями. Она подумала, что он, наверное, тоже готовится – и, конечно же, при помощи этого слуги-индейца, зловещего создания, внушавшего ей самой настоящий страх.
Далси хотела, чтобы она легла на кровати в одной из соблазнительных поз, но Беренис поставила большое обитое шелком кресло к камину. Им с Себастьяном нужно серьезно поговорить – в этом она была непреклонна.
Когда Беренис наконец осталась одна, внезапная тишина подействовала на нее угнетающе. Грохот карет по булыжной мостовой почти не доносился, и свет факелов лишь узкой полоской проникал между парчовыми портьерами. Языки пламени отбрасывали оранжевые блики на белый потолок, напоминая красноватые пушистые облака, застенчивых херувимов и пухленьких богинь мифического Олимпа. Безрадостно глядела Беренис на тяжелое золотое кольцо, оттягивающее ее палец, словно глыба свинца. Итак, это случилось. Теперь они законно и навсегда связаны узами брака, но худшее было еще впереди. Тревожное ожидание, казалось, отзывалось физической болью где-то под сердцем, и ей стало трудно дышать. Она замерла от ужаса, когда двойные двери на смазанных петлях бесшумно открылись и в дверном проеме показался Себастьян. На мгновение их взгляды встретились: его – тяжелый и настороженный и ее – темный от боли.
Он переоделся в пурпурный индийский халат, украшенный замысловатым узором, с широкими рукавами, собольим воротником и золотым поясом, стянутым на тонкой талии. Это добавляло экзотики его и без того необычной внешности. О нет, ничего традиционно английского в облике графа Лажуниссе не было…
Двигаясь изящно и бесшумно, он подошел к Беренис, буквально прикованной к креслу и безумно смотрящей на Себастьяна глазами загнанного зверя. Охотник, он видел это выражение слишком часто: губы его сжались в тонкую линию, взгляд задержался на ее приоткрытых губах, затем скользнул ниже, к высокой груди, дразняще просвечивающей сквозь тонкую ткань.
«Черт, она очаровательна», – подумал он, испытав внезапную боль в сердце от чувства потери и глубокого сожаления, что все это не происходит по-другому. Если бы она с восторгом и желанием пришла к нему…
Хотя Себастьян небезуспешно пытался убедить свет, что является закоренелым циником, в глубине души он знал, что до конца не исцелится, пока снова не полюбит, самоотверженно и всецело, как когда-то в молодости. В последнее время появлялись проблески надежды, когда интуиция подсказывала: Беренис? Но нет, тут же за этим следовали неоспоримые свидетельства ее вероломства. И именно сейчас он держал такое доказательство в руке – доказательство столь изобличающее, что даже импульсивность молодости не могла служить оправданием.
Глаза его были холодными, как северное море, а лицо твердым, как скала, когда он напомнил себе, трезво и горько, что жизнь не сказочный роман, а любовь – сладкозвучная ложь, выдуманная поэтами и мечтателями.
Беренис, которая наблюдала за ним, сжимая руками подлокотники кресла, испуганно откинулась назад, когда он неожиданно наклонился и, сунув ей под нос листок бумаги, прорычал: – Ну-с, моя девственная невеста, ты узнаешь это?
В первую секунду она не могла ничего понять, но затем увидела, что это было. В смуглом кулаке было зажато ее последнее письмо к Перегрину. Она попыталась вырвать его, но Себастьян отдернул руку, а другой схватил ее запястье.
– Это мое! Отдайте его мне! – закричала она.
– Итак, ты признаешь это, mon amour, – промурлыкал он, хотя глаза его гневно сверкали.
Ужас и оцепенение, только что владевшие Беренис, уступили место ярости. Пытаясь вырваться, она зашипела:
– Пустите меня!
Но он лишь усилил хватку. Она чувствовала себя такой маленькой, такой беспомощной. Ее макушка едва доставала ему до плеча, но, тем не менее, Беренис смело встретила его взгляд:
– Как вы смеете трогать мои письма? Так вот какова супружеская жизнь? Мне нельзя иметь никаких тайн? Никаких друзей? Вы смотрите на меня как на предмет собственности?
– Именно так, – ответил он четко. – Ты такая же моя собственность, как и рабы на плантации. Это дело стоило мне много времени и денег. Твой отец умный человек, и он заключил жесткую сделку. Со всей решительностью я намереваюсь получить то, за что уплачены мои деньги, мадам! Что же касается письма, то это дело рук двуличной маленькой обманщицы, которая смеет давать супружескую клятву и в то же время пытается уклониться от своего долга. Вот что вы пишете. Слушайте!
Все еще крепко держа ее руку, он поднес это безусловное доказательство вины к пламени свечи и начал читать вслух. Сарказм, звучавший в его голосе, заставил Беренис вспыхнуть от негодования, когда Себастьян отчетливо, с презрением выговаривал каждое слово:
«Мой любимый Перегрин! Ты говоришь, что не можешь примириться с мыслью о другом мужчине, держащем меня в объятиях. Поверь, я обещаю, что никто, кроме тебя, не сделает этого. Я никогда не разделю ложе с этим отвратительным французом и жду тебя, моя любовь, как своего избавителя…»
Негодующе фыркнув, Себастьян опустил письмо и гневно схватил ее за плечи, в то время как глаза Беренис пылали от негодования. Она ужасалась при мысли, что ее письмо обнаружено, хотя они с Далси не сомневались, что место, где они прятали записки, было вполне надежным. Могло быть только одно объяснение…
– Вы снова шпионили за мной! – гневно крикнула она. – Использовали своего отвратительного слугу, не так ли? Он всегда рыскает вокруг, словно дьявольская тень!
– А ты думала, я стану доверять такой как ты? Не притворяйся простушкой, cherie. Ты облегчила задачу, оставив след, по которому письмо мог бы найти и слепой. В самом деле, грот! Как это банально!
Когда Себастьян волновался, его акцент казался более отчетливым. Сейчас он вел себя враждебнее, чем когда-либо; его волосы беспорядочно упали на лоб.
– Очень хорошо, сэр! Признайте, что я ненавижу вас и люблю Перегрина. Что вы собираетесь с этим делать? – бросила она ему вызов.
О, эта ее необычайная красота… Себастьян почувствовал, как желание снова охватило его. Ему так хотелось остановить ее гневные слова поцелуями, утопить эту ненависть в страсти. Близость ее груди, касающейся его тела сквозь тонкую оболочку шелка, пьянящий запах ее волос приводили его в состояние сильнейшего возбуждения. Он мог бы быть так счастлив с ней – если бы не ее нрав. Вот она перед ним – прекрасная девушка, находящаяся на пороге восхитительной женственности, в ореоле сверкающих волос, обрамляющих красивое лицо – и все-таки гарпия. Чертова шлюха, услугами которой, возможно, пользовались все развратники города!
Он слышал о дуэли, ловил лукавые взгляды в местах весьма сомнительных развлечений и знал о роли Хью Колдуэла в состязании фаэтонов. Себастьян догадывался, что именно Хью прислал Беренис костюм для верховой езды. Этот хлыщ определенно считал, что вот явился какой-то тупоголовый колонизатор, чтобы отбить у него прелестную дочь Росситера. Мрачные искры гнева зажигались в груди Себастьяна, когда он бросал на зубоскалов такие устрашающие взгляды, что они тут же смущенно замолкали, но грязные намеки продолжали мучить его. Когда Квико принес это тайное любовное письмо, первым побуждением Себастьяна было высказать ей все, что он о ней думает, а затем разбить кулаком физиономию Перегрина. Он сдержал оба этих порыва, выжидая и выбирая подходящий момент в продолжение всей свадьбы, настороженный и затаившийся, словно рысь. Но если бы его увидели его друзья из Америки, они бы узнали признаки надвигающейся грозы и вняли этому предупреждению, потому что если Себастьян становился холодным и спокойным, это означало, что его ярость достигла апогея и в ней он ужасен и беспощаден.
Сейчас, когда он держал в руках беспомощную Беренис, его выдержка и спокойствие дали трещину. Она была его законной женой. Он может сделать с ней все, что захочет, и никто его не осудит. Она нуждается в хорошем уроке, таком, о котором не скоро забудет.
– Ты полагаешь, я всерьез воспринимаю твою детскую страстную влюбленность? – насмешливо спросил он. – Или ту смехотворную клятву целомудрия? Поздновато для этого, я бы сказал. О, кстати, если мы случайно будем осчастливлены благословенным событием раньше положенного девятимесячного срока, я, разумеется, не признаю ребенка. Я отнюдь не полный идиот, как ты знаешь, и очень хорошо умею считать!
Этот оскорбительный намек подлил масла в огонь ярости Беренис: как он смеет порочить ее невинные отношения с Перегрином?
– В этом случае, сэр, – сказала она медленно, – я всем буду говорить, что отец – вы, и ребенок преждевременный. Я могу даже добавить, что вы предвосхитили свадебную церемонию и соблазнили меня в день вашего приезда в Англию.
– Ты достаточно бесстыдна для такой лжи! – его взгляд на миг ослабил ее оборону. Это была вспышка боли, быстро подавленная.
Сердце Беренис бешено колотилось, и она видела, что ситуация выходит из-под контроля. Лучше бы она не пила так много вина, ибо теперь, в интимном тепле этой полуосвещенной легким пламенем свечей комнаты, ее чувства были обострены до предела. Она злилась на предательство своего тела, трепетавшего в ответ на его жар, который жег ее сквозь ночную сорочку. Его пальцы начали двигаться вверх и вниз по ее спине, знакомясь со всеми изгибами…
– Не делайте этого! – резко сказала она, изо всех сил пытаясь сосредоточиться на мысли о Перегрине и представить его лицо. – Вы же не будете настолько низки, чтобы навязать себя мне против моего желания!
Зловещая улыбка тронула его губы, когда он ответил:
– Разве не буду?
Внезапно она с ужасом осознала, что он вполне способен осуществить подобную угрозу. Ей стало страшно. Через несколько секунд тайна откроется. Неужели он совершит такую низость?
– Но это же нелепо… – начала она, обнаружив, что ей трудно дышать, когда эти теплые пальцы гладят ее шею.
– Согласен, ma doucette! – И снова она услышала насмешку, доводящую ее до бешенства:
– Я не могу понять, откуда эта монашеская сдержанность! Для женщины, которая имеет такой большой опыт…
Его явное стремление унизить ее стало той последней каплей, которая переполнила чашу терпения Беренис. Она вырвалась из его рук и, отскочив на безопасное расстояние, схватила с туалетного столика маленький серебряный ножик для разрезания бумаги.
– Вы дьявол! Я смогу вонзить в вас нож и не почувствовать раскаяния! – крикнула она. – Предупреждаю, если вы прикоснетесь ко мне, я убью вас, а потом себя!
– Ты сейчас неплохо бы смотрелась на сцене, – сказал Себастьян, прислонясь спиной к спинке кровати, сложив на груди руки и небрежно скрестив голые ноги. – Но так как мы не в театре, предлагаю положить нож, пока ты не порезалась. Побереги его для того, для чего он предназначен – вскрывать письма от твоих любовников!
Выкрикивая проклятья, она бросилась на него. Ее рука взметнулась, и лезвие, сверкнув молниеносной дугой, разрезало рукав халата и задело кожу под ним.
– Ты дьяволица! – прорычал он, схватив запястье ее руки, сжимавшей нож, и заламывая ее руку за спину. – Брось его! – приказал он, но Беренис отчаянно вырывалась, пытаясь ударить его коленом в пах.
В пылу борьбы они задели туалетный столик и опрокинули его. Оплывшая свеча, стаканы и графин с грохотом упали на пол. И все же Беренис едва ли удалось оказать серьезное сопротивление обладателю этих железных мускулов. Себастьян почти не замечал ее ударов. Он сильно стиснул ее запястье, пальцы Беренис медленно разжались, и нож упал на ковер.
Она поняла, что пеньюар распахнулся, оставляя ей лишь сомнительную защиту в виде тонкого слоя ткани рубашки. Полы его халата тоже разошлись, открывая взору широкую грудь с перекатывающимися мускулами, сильные плечи, смуглую кожу, поросшую черными, вьющимися волосами на груди, животе и опускающимися ниже.
Беренис впервые видела обнаженного мужчину и была зачарована зрелищем его неприкрытого возбуждения, удивляясь его первобытной, земной силе.
Это должно быть, вино, подумала она, почувствовав, как закружилась голова. Создавалось впечатление, что некоторые части ее тела, включая рот и язык, перестали подчиняться ей и начали жить своей собственной жизнью. Тело Беренис страстно желало его объятий, хотя ее пуританское сознание и романтическое сердце отчаянно восставали.
Себастьян взял ее на руки, несколько мгновений, не отрываясь, смотрел в ее лицо, затем хрипло произнес низким, возбуждающим голосом:
– Я хочу, чтобы ты стала моей, m'amie…
Он сделал несколько шагов и положил ее на супружескую кровать, затем быстро лег рядом. Его руки ласкали ее тело и воспламеняли ее чувства. Инстинктивно Беренис пыталась закрыться руками.
– О, пожалуйста! – простонала она, разрываясь между стыдливостью и теми новыми чудесными ощущениями, которые открывал ей муж.
Себастьян, опустившись на колени, взял ее за руки, медленно развел их в стороны и с восхищением оглядел ее тело.
– Ты так прекрасна… нет нужды прятаться от меня! Я теперь твой муж… – хрипло прошептал он ей на ухо.
Она повернула голову, пытаясь избежать его губ, потому что знала: поцелуй будет губительным для нее, заставит потерять самообладание и отдаться тем чувственным удовольствиям, которые он обещает. Себастьян наклонился, взял в ладони ее лицо и прильнул к мягкой влажности губ. Прикосновения его языка были непостижимо нежны, и Беренис замерла, посмотрев на Себастьяна широко раскрытыми недоумевающими глазами. Он начал ласкать ее, его руки скользили по телу – тонкой талии, плоскому животу, поднимаясь выше, пока ладони не прикоснулись к груди. Беренис была не готова к тому всплеску желания, который вызвали эти ласки. Она непроизвольно приподняла грудь навстречу движению его руки. Улыбнувшись, он провел пальцем по затвердевшему соску, ожидая, когда она смирится со своей страстью.
Себастьян не мог сейчас думать ни о разуме, ни о душе Беренис – тех частях ее естества, которые желали большего, чем плотские удовольствия. Со стоном она пыталась отстраниться, но Себастьян был не из тех, кому можно помешать исполнить желание. Его рука скользнула по ее животу к темному треугольнику между ног, и Беренис, хотя и была потрясена, испытала небывалое ощущение. Его губы касались груди, язык ласкал соски до тех пор, пока она чуть не потеряла сознание от удовольствия. На мгновение природный инстинкт победил сомнение и стыдливость, и ощущение, зародившееся где-то внизу позвоночника, стремительно растекалось горячими волнами по бедрам и напряженным, пульсирующим комком скапливалось между ними. Она затрепетала, и Себастьян посмотрел на ее расслабившееся тело, полуоткрытые глаза, влажный рот. Словно умирающий от жажды, он припал к ее губам. Его рука продолжала исполнять волшебную ритмичную мелодию ласки, и Беренис страстно желала, чтобы он не останавливался, хотя и не знала, чего ожидать дальше, ощущая лишь жгучее желание, заставляющее ее извиваться под ним. Его дыхание обжигало кожу, словно пламя; он сжал ее ногу своими сильными бедрами, когда она приподнялась, напрягшись, навстречу завершенности. Тогда он встал на колени, приподнял ее подбородок, заглянул в глаза и прошептал:
– Сдавайся, ma chérie…
Она моментально расслабилась, чтобы он мог войти в самую чувствительную часть тела. Глаза ее широко открылись от изумления, ощущение напряженности возрастало.
Беренис видела его лицо, покрытое каплями пота, откинутую назад голову, выражение, напоминающее лик святого мученика. Его мощное тело приподнималось и вздрагивало, и стон слетел с его губ, когда он освободился в ней от бремени своей страсти. Несколько мгновений он тяжело лежал на ней, затем осторожно отодвинулся.
Все завершилось слишком быстро, ей нужно было, чтобы он продолжал, и теперь ее терзал жар неудовлетворенного желания. Соски оставались твердыми, и она прижалась ими к мягким волосам на его груди. Она сознавала, что только он излечит ее от этой боли, но не могла смириться с этой мыслью. Подчиниться ему? Никогда!
Словно почувствовав, что в ней снова закипает гнев, Себастьян отпустил ее. Освободившись от этих сильных, уверенных рук, Беренис приглушенно всхлипнула и отодвинулась в дальний угол кровати, натянув на себя простыни и повернувшись к нему спиной. Воцарившееся молчание было столь осязаемым, что, казалось, в комнате присутствует кто-то третий. Огонь мерцал, его блики, словно золотые демоны, танцевали в зеркалах. Погрузившись в черный колодец страдания и смятения, Беренис не могла больше сдерживать слезы и тихо заплакала в подушку. Боль пульсировала между бедер, но она была ничем по сравнению с действительно больными ранами, нанесенными ее самолюбию. Ее Тело, этот старый друг, которого она любила и нежила все эти годы, повело себя с несдержанностью, которой она сейчас глубоко стыдилась. Беренис вдруг осознала, что напрочь забыла о Перегрине. Как могла она так поступить? Неужели все те счастливые часы, проведенные в музыкальной комнате, когда она играла на клавесине, а он стоял рядом, переворачивая страницы нотной тетради, ничего не значили? А прекрасные мгновения в саду, когда он декламировал свои стансы, в то время как она наслаждалась самым подходящим для леди занятием – делала наброски цветов? Неужели память об этих возвышенных, нежных отношениях отступила перед всепоглощающим стремлением к плотскому наслаждению?
Себастьян зашевелился, кровать под ним прогнулась, когда он откинул простыню и встал. Беренис остро ощущала каждое движение. Мрачные предчувствия нахлынули на нее. Что он собирается теперь делать? Она повернула голову и украдкой взглянула на него сквозь пальцы, и вновь ей не оставалось ничего, кроме как восхищаться его фигурой, когда он направился к двери и свет огня окрасил в красно-коричневый цвет его тело – эти широкие плечи, эту мускулистую спину, суживающуюся к тонкой талии, длинные, безупречной формы ноги. Он покидает ее? Она почувствовала себя брошенной проституткой, оставленной среди смятых простыней. Ей вспомнились жуткие истории о чужих мужьях: как они используют своих жен исключительно для удовлетворения своей похоти, не заботясь об их чувствах и прекрасно обходясь без нежных слов любви. Конечно же, с Перегрином все было бы по-другому…
Она закрыла глаза и попыталась воссоздать тот нежный душевный трепет, который испытывала, думая о нем. Если бы он, а не Себастьян, стал ее мужем, это был бы брак по любви, брак близких по духу людей. Он бы снова сделал ее своей целомудренной богиней, воспарил над грубой сущностью тела с его низменными потребностями… Слезы потекли из глаз с новой силой, капая с ресниц, стекая по щекам.
Поглощенная собственными переживаниями, она не слышала, как вернулся Себастьян, обладавший бесшумной поступью охотника, и вздрогнула, когда он скользнул в постель. Застыв, она ждала, когда он прикоснется к ней, готовая дать отпор. Но он просто приподнял подушку, откинулся и зажег сигару. Ароматный дым кольцами поднимался к балдахину. Беренис узнала этот странный запах, который постоянно окружал его, словно сатанинская аура, предупреждая об опасности. Экзотический аромат щекотал ей ноздри всякий раз, когда она оказывалась рядом с ним. Не было ничего более зловещего, чем табак…
Себастьян тихо лежал, вдыхая этот успокаивающий дым и размышляя о случившемся. Он злился на себя за то, что довел юную жену до слез. Да, он в полной мере удовлетворил свое желание, но оказалось, что за всем этим – грусть и одиночество, природа которых оставалась непостижимой. Итак, она все-таки была девственницей… Ему не нравилось чувство неловкости, которое он испытывал, признавая, что неверно судил о ней. Dieu! Но ведь она производила впечатление развратницы! Почему она не сказала ему?.. Впрочем, взыскующий голос разума напомнил, что, если бы она это и сделала, он бы все равно не поверил. Скупая улыбка играла на его губах, глаза были полузакрыты, когда Себастьян лениво наблюдал за кольцами дыма, и все же он признавал, что печаль Беренис беспокоила его больше, чем ему хотелось бы. В тишине комнат он слышал, как ее слезы падали на подушку, и чувствовал судорожные всхлипывания.
Она лежала, сердито отвернувшись от него, ее плечо было гладким и блестящим, словно шелк; он еще раньше заметил, что ее кожа особенно прекрасна – чистая и мягкая, как у ребенка. Иногда Беренис казалась Себастьяну маленькой девочкой, которая нуждалась в заботе. Боль воспоминания больно кольнула его, и он поморщился. Проклятье! Его мысли начали снова выходить из-под контроля, возвращаясь к тому, что, казалось, похоронено в прошлом.
Однажды уже был вот такой же ребенок – его дочь Лизетт. Он помнил ее пушистые кудряшки, ее глаза, которые были такими же зелеными, как и у него. Девочке было два года, когда он последний раз видел ее. Теперь уже прошло много лет, как она умерла, заброшенная этой ведьмой Жизелью, которая была слишком занята удовлетворением собственных амбиций, чтобы любить его ребенка, рожденного вне брака.
Несмотря на то, что Себастьян оказался достойным наследником могущественного французского рода, владеющего замком возле Шербура, великолепным домом в Париже и имеющего деловые интересы в Америке, жизнь его была полна невзгод. Во время революции замок был захвачен и разгромлен разъяренными крестьянами, и семье едва удалось бежать, спасая остатки имущества. Собрав деньги и ценности, они с родителями наняли лошадей до Дьепа, где сели на один из торговых кораблей Лажуниссе, направляющихся в колонии. Южная Каролина радушно приняла беглецов, и огромная плантация в Оквуд Холле стала их новым домом, но пожилой граф и его болезненная жена не смогли вынести столь разительных перемен. В течение года родители умерли, и Себастьян унаследовал все.
Вследствие того, что плантация долго оставалась в руках одного лишь управляющего и несведущих в делах дальних родственников, прибыли резко упали, и Себастьяну потребовались годы тяжелого труда, твердость и жесткость, чтобы вернуть утраченное. На это требовалось немало средств, и он вынужден был участвовать во многих незаконных предприятиях, чтобы добыть деньги. Сколотив капитал, он засеял сотни акров земли табаком и рисом и неуклонно пополнял свою «армию», состоявшую из рабов и наемных рабочих.
Многочисленны и весьма разношерстны были его компаньоны – пираты, контрабандисты, охотники. Он завел друзей и среди индейцев чероки, которые помогали удовлетворять постоянно возрастающий спрос на бобровые, лисьи, медвежьи меха и оленьи шкуры, столь популярные среди богачей и щеголей. Разумеется, у него появились и враги, но он никогда не испытывал недостатка в преданных парнях, следовавших за ним повсюду…
Непрекращающиеся всхлипывания Беренис вторглись в его мысли. Он отложил сигарету и легонько погладил ее плечо, пытаясь успокоить:
– Mon coeur, – сказал он мягко. – Не плачь же так горько! Неужели я такой злодей, что ты надорвешь свое маленькое сердечко только потому, что я занимался с тобой любовью?
При его прикосновении Беренис резко отшатнулась, забившись в дальний угол кровати.
– Вы не занимались со мной любовью, сэр, вы набросились на меня, – сказала она сквозь слезы. Себастьян искоса взглянул на нее – жалко съежившуюся на краю кровати, со спутанными, пышными волосами, обрамляющими, словно нимб, ее голову. Гнев, раскаяние и сожаление смешались в нем. Он чувствовал вину, оттого что мог бы вести себя более по-джентльменски, используя всю силу своего обаяния. Мог бы – не будь он так ослеплен гордостью. Ее открытая неприязнь была в высшей степени унизительна для такого прославленного любовника, как он. Себастьян не привык к такой реакции. Женщины обычно более чем охотно принимали его внимание. Как она посмела предпочесть Перегрина!
– Очень хорошо, мадам, я вижу, что вы твердо намерены продолжать в том же духе, – сказал он резким голосом. Потом поднялся с кровати, набросил на себя халат, обвязал пояс вокруг талии, встал, опершись одной рукой о столбик кровати, и раздраженно нахмурился:
– Я не считаю вас холодной женщиной… лишь нерасположенной… ко мне, во всяком случае. Но вам придется признать, что я теперь хозяин.
От этих слов она вскочила, натянула на грудь простыню, всем своим видом выражая презрение:
– Никогда в жизни! Я ненавижу вас! Я презираю вас! Убирайтесь!
Ему хотелось погладить ее волосы, вытереть гневные слезы, убедить, что он не хотел быть грубым, но Себастьян знал, что если снова коснется Беренис, то, в конце концов, снова возьмет ее. Ему хотелось любить ее не только потому, что он страстно желал этого. Он стремился пробиться сквозь тот ледяной барьер, который она намеренно создавала между ними. Женщины! Они – сами демоны, посланные на землю, чтобы мучить мужчин. Презрительно фыркнув, он повернулся и покинул спальню.
Беренис подскочила, услышав, как хлопнула дверь, разделяющая комнаты. Гневные рыдания душили ее. Он так уверен в себе, в своей власти над ней! Значит, он уверен, что может подчинить ее? Она ему покажет! Час придет, рано или поздно, и она не упустит его. Она сбежит, и Перегрин с ней!
Эта мысль принесла утешение, и Беренис перестала плакать. Она внушала себе, что рада тому, что Себастьян ушел. Она не хотела, чтобы он был здесь, насмехающийся и мучающий ее, заставляющий ее тело становиться таким бесстыдным. Она лежала, обнаженная, под нежным шелком простыней, и против своей воли, со смесью стыда и удовлетворения вспоминала, как отвечала на его ласки. Потому что, несмотря ни на что, он заставил ее понять, какое наслаждение мужчина может дать женщине, осознать силу своей привлекательности.
Все это было слишком сложно, чтобы разобраться сразу. Обессиленно вздохнув, Беренис свернулась калачиком, и много быстрее, чем ожидала, сон окутал ее мягкой пеленой.
