Глава 19
Весна пришла в Бринвальд теплом и ликованием солнечного света. Дни текли один за другим. Море успокоилось. Буйно зеленели леса и пашни, яркие цветы украсили долины и холмы.
Как расцветали деревья, кустарники и травы, столь же неудержимо рос и ребенок во чреве Аланы. Он часто бился, и рука Аланы нередко ложилась на живот. Меррик тоже казался довольным и счастливым. Ночью его ладони свободно и радостно блуждали по всему ее выпуклому животу, вовсе не мешавшему близости. Алана испытывала огромное облегчение, что Меррик признал свое отцовство, хотя в глубине души еще боялась надеяться.
С той ночи, как умер Обри, между ними установились отношения, полные невысказанного доверия. Алана была этому рада, она устала от враждебности, царившей некогда между ними, устала от напряжения и отчужденности. Она с радостью восприняла попытку Меррика установить мир… мир, поколебать который уже не осмеливалась.
А лорд Бринвальда, казалось, только и мечтал о таком времени, утомившись битвами, грабежами, войнами, распрями, спорами, заговорами и завоеваниями. Он прибыл в Англию, чтобы построить здесь свое будущее, и Бринвальд оказался леном «Лен — феодальный надел, достойным гордости и любых тех жертв, что еще потребуются для его процветания. Дни были заполнены трудами и заботами, но Меррик не роптал. Теперь и норманны, и саксы трудились бок о бок ради общей цели — увидеть поля распаханными и засеянными, чтобы осенью можно было собрать богатый урожай и прокормить семью до следующего урожая.
Но не все было столь безмятежно и спокойно. Где-то поблизости затаилось зло…
В один прекрасный день в начале лета Алана собирала травы и коренья в лесу. Меррик в конце концов ослабил строгость, с которой охранял ее, и позволил саксонке выходить за ограду замка, когда только она того пожелает. Чаще всего ее сопровождала Женевьева, но в тот день Алана ушла одна.
Неподалеку от деревни она заметила крестьян, собравшихся в кружок на пастбище. Пронзительные голоса возмущенных людей коснулись ее слуха.
— Матерь Божья, ему вырезали глаза.
— Боже милостивый, — верещал другой голос, — да кто же мог такое сотворить?
Странное покалывание в спине ощутила вдруг Алана. Она нерешительно остановилась рядом с маленьким мальчиком, не зная, стоит ли смотреть, и не в силах удержаться. Мальчик испуганно глянул на нее широко раскрытыми глазами и с воплем вцепился в юбки матери.
— Это она! Ведьма!
Толпа разбежалась. Алана не слышала раздававшихся криков. Оцепенев от ужаса, она не могла отвести глаз от лежавшего на истоптанной земле маленького белого ягненка, окровавленного, безжизненного.
Тошнота подступила к горлу. Люди были правы: глаза у ягненка оказались вырезаны, а в крохотной грудке зияло отверстие, при виде которого кровь застыла у Аланы в жилах — сердце было вырезано тоже.
Теплый солнечный свет показался вдруг чрезмерным. Она качнулась, земля уходила из-под ног. Алана вдруг поняла, что поднимается вокруг нее испуганный шепот. Только теперь она осознала, что разбежавшиеся крестьяне, даже находясь на расстоянии, которое, видимо, они сочли безопасным, крестятся с бледными от страха лицами, глядя на нее.
Она стояла посреди поля… одна… Никогда прежде не чувствовала Алана к себе такого отвращения со стороны людей — словно она самое безобразное существо на всем белом свете…
Стремительно накатили волны боли. Сердце сжалось. Подобного не могла вынести ее израненная душа.
С криком бросилась Алана прочь. Она бежала, не разбирая дороги, в безумном желании поскорее скрыться. Она не слышала, как окрикнул ее хрипловатый Мужской голос. Потрясенная, отчаявшаяся саксонка ничего не видела и не слышала. Она бежала и бежала, пока воздух не стал с хрипом вырываться из груди и силы не покинули ее. Ноги подогнулись. Она рухнула на колени.
Началась рвота. Голова закружилась. В глазах потемнело. Она не слышала шагов за своей спиной. Но когда наконец она подняла голову, Меррик был с нею рядом. Став на колени, он обвил рукой ее за талию и привлек к себе.
Алана боялась взглянуть на него, боялась того, что могла увидеть в его глазах… и того, чего могло и не быть на его лице, — выражения доверия.
— Ты… был на том поле? — еле слышно спросила она.
— Был, — коротко ответил Меррик. Алана вцепилась в его рубаху.
— Люди думают, это я…
Меррик промолчал. Черты лица у него заострились.
— Это так? — крикнула она с болью и мукой в голосе.
Он поколебался, потом кивнул, сжав губы.
Для Аланы то был последний удар. Она почувствовала себя совершенно разбитой. Вот всегда так, обреченно думала саксонка. Ее снова осуждают. Всегда во всем виновата она.
Алана выпрямилась. Меррик протянул руки, чтобы помочь ей встать, но она не заметила жеста. Дыхание у нее стало частым и прерывистым.
— О, Боже! — воскликнула она надломленным голосом. — Всю свою жизнь я прожила среди этих людей. Почему же они не видят, что я… что я не ведьма! Не ведьма!
Жалость шевельнулась в душе Меррика. Сострадание заставляло его чувствовать ее боль, как свою собственную. Алана провела многие годы в деревне как отверженная…
Меррик крепко обнял ее. Никогда в жизни не чувствовал он себя таким беспомощным и не знал, как справиться с болью.
— Они боятся, сами не понимая чего, Алана! Успокойся! Разумеется, это сделал какой-нибудь ненормальный! Ты тут ни при чем. Успокойся!
Но Алана лишь покачала головой. Когда Меррик прижал ее к себе еще крепче, она прильнула к нему, спасаясь в его надежных объятиях. Слезы заливали щеки, текли горячо и неспешно. Она не проронила ни звука на всем пути до замка.
Когда наступило полнолуние, все повторилось, только на этот раз был умерщвлен теленок. У него тоже были вырезаны глаза.
Меррик поскакал в деревню, чтобы взглянуть на убитое животное, найденное на пастбище. Один за другим вокруг начали собираться мрачные крестьяне.
Виллан крикнул ему:
Вы знаете, милорд, только один человек в округе мог сотворить такую ужасную вещь!
Меррик со сверкающими глазами повернулся к виллану. Он вымолвил лишь одно слово:
Кто?
Как кто? Кроме ведьмы некому! Алана! Желваки заходили на скулах Меррика.
— Не смейте возводить на нее напраслину, люди! В последнее время она не покидает замок, а если и выходит, то только в сопровождении моей сестры, — его губы искривились. — Не знаю, по чему только вы обвиняете ее! Какое зло причинила она вам? Почему вы так к ней жестоки? Что она сделала тебе? — вопросил Меррик, указав на говорившего.
Крестьянин промолчал. Меррик повернулся к женщине, державшей на руках ребенка.
— А тебе? Что она сделала тебе? Женщина покраснела и, запинаясь, ответила:
Н-нич-чего, милорд!
Меррик обвел взглядом остальных. Никто не сказал ни слова, не желая испытывать терпение лорда. Но одна храбрая душа осмелилась заговорить:
— Ну а кто же тогда, милорд, если не она? — спросил один из крестьян.
— Не знаю. Но вот что я скажу вам! Оглядитесь-ка вокруг себя да поищите этого человека среди вас! Потому как кто-то настолько хитер и труслив, что готов обвинить другого в своем омерзительном поступке!
— Но зачем доброму христианину вытворять такое?
— Найдите того, кто это сделал, и вы получите ответ, — сказал Меррик.
Виллан, первым обратившийся к Меррику, выступил вперед.
— Вы ошибаетесь, милорд! Среди своих нам никого искать не надо. Это та девка! Алана! Мы знаем точно, это она! Все знаем…
Мерриком овладела безудержная ярость. Он схватил виллана за ворот рубахи и приподнял над землей.
— Вы ничего не знаете, — гневно процедил он сквозь зубы. — Вы считаете, что Алана виновата во всем плохом, что только происходит! А на самом деле она тут вовсе ни при чем! — он встряхнул крестьянина, как собачонку. — Во имя Пресвятой Девы, я не желаю больше слушать ваши глупости! И клянусь, отрежу язык у любого, кто осмелится обвинять Алану!
Он отпустил крестьянина, шарахнувшегося тотчас же прочь.
Однако в течение следующих недель люди продолжали находить мертвых животных с вырезанными глазами. Слухи о колдовстве быстро распространились, хотя все помнили о предостережении Меррика и помалкивали при лорде, но между собой шептались, что Алана и на лорда навела какое-то колдовство, чтобы он помогал ей в гнусном деле.
Алана переживала трудные времена. Для ее разбитого, измученного сердца все это было еще страшнее, чем ее жуткий сон. Она сама не понимала, как могла жить вот так, день за днем, и не сойти с ума. Теперь она редко ужинала в зале, потому что стоило ей появиться, как все замолкали. Женевьева оставалась ее единственным другом… а Меррик — единственной надеждой.
Он хотел и с нетерпением ждал появления ребенка — в этом она больше не сомневалась. Но для него она по-прежнему была собственностью, добычей, горько размышляла о своей участи Алана. Да, теперь он был заботлив, добр — потому что хотел заполучить ребенка! Но никогда он не говорил, что любит… никогда… даже в пылу ослепительной страсти, бушевавшей между ними ночами.
А молодая саксонка отчаянно хотела услышать эти самые слова — о любви. Только тогда она могла бы не сомневаться в том, что сердце подсказывало ей давным-давно.
Нет… нет! Она сама его любить не смела. Нет! Она не любила Меррика! Потому что… потому что никогда не должна была забывать: он воин до мозга костей. Он потребует, чтобы она сдалась на милость победителя, отдав ему свое сердце…
А на самом деле это уже произошло.
Алана часто ходила на берег моря. С лесом осталось связано слишком много воспоминаний: хороших — об Обри, дурных — обо всем прочем.
Отчаяние тяжело давило на сердце. Быть может, виной тому были эти ужасные умерщвления животных, но будущее представало перед Аланой во все более мрачном свете.
Повзрослев, Алана часто размышляла, почему ее мать предпочла остаться в Бринвальде — в тени жены Кервейна. Да, ее мать любила отца, но ведь эта горькая и мучительная любовь приносила лишь одни страдания им всем, никого не исцеляя.
И теперь она сама тоже должна родить дитя лорда Бринвальда — человека, который не был ей мужем… и никогда не будет ее мужем. Отец не женился на крестьянке. И Меррик не женится.
Алана часто тешила себя, цепляясь за слабый лучик надежды, что когда-нибудь лорд полюбит ее так сильно, что женится, но в тот день, когда она пошла на берег моря, надежды не было. Она боялась повторить судьбу своей матери, но слепо повиновалась року, смирившись с будущим, а оно сулило одни лишь страдания.
Алана думала о своем ребенке, который порой сильно бился у нее в животе. Будут ли у него такие же волосы, как у его отца, — чернее воронова крыла. Или он родится с волосами бледно-золотистыми, как лунный свет? Она часто вспоминала слова Обри — его предсказание, что родит Меррику сына. Алана молилась, чтобы Обри оказался прав. Старик говорил с такой уверенностью! И она даже привыкла думать о ребенке как о мальчике.
Сердце горестно сжалось. Невыносимо было предполагать, что Меррик однажды возьмет к себе в постель другую женщину. Мысли блуждали, и бежать от грустных раздумий было невозможно.
Что случится, когда он женится? А ведь это когда-нибудь случится! Что тогда? Как же будет жить она? Ведь остаться рядом с ним не сможет.
И как же ребенок? О ее сыне Меррик будет заботиться не больше, чем о ней самой. Алане не хотелось бы, чтоб ее ребенок испытал то, что пришлось пережить ей. Невыносима была мысль, что сын познает тот тайный стыд, который всегда был ее уделом. Бастрад лорда!
Снова и снова проносились в голове Аланы горестные картины будущего. Хотя летнее солнце заливало мир золотыми лучами, черная туча печали окутывала саксонку. С опущенной головой она медленно брела по песчаному берегу, не обращая внимания на волны прибоя, которые время от времени захлестывали ее башмаки. Она так глубоко погрузилась в свои переживания, что не заметила, как кто-то встал у нее на пути. Слишком поздно увидела Алана человека, преградившего ей дорогу, — лишь когда наткнулась на твердую мужскую грудь.
Это был Рауль. Грубые руки поднялись, чтобы поддержать ее, но она отшатнулась, избегая его прикосновения.
Он мягко рассмеялся.
— Привет, Алана.
Саксонка промолчала, но кивнула, давая понять, что не собирается задерживаться, останавливаясь перед ним. Он снова протянул к ней руку, но она отступила.
— Ты презираешь меня?
— Да, — коротко ответила Алана. — Мне кажется, у тебя нет ни глаз, ни ума, и я не нуждаюсь в твоей поддержке, норманн.
Он лишь улыбнулся в ответ на ее холодность.
— Твоя сестра далеко не так равнодушна к моим знакам внимания!
«У моей сестры и у меня мало общего», — чуть не отрезала Алана, но не сказала и была очень рада, иначе ей самой показалось бы это суетным и мелким.
Наметанным взглядом он оглядел ее фигуру, задержав взор на пышной груди. Алана мучительно покраснела.
— Однако, — заявил Рауль, — на твоем месте я бы не отказывался от моих услуг столь поспешно, Алана, потому как, вполне может быть, тебе вскоре гораздо больше потребуются мои знаки внимания, чем ты полагаешь сейчас, — он засмеялся, и от его смеха у Аланы мурашки пошли по коже.
Она с презрением глянула на него.
— Что ты имеешь в виду? Насмешливая улыбка продолжала играть на губах Рауля. Он широко развел руки.
— Только то, что сказал. Я понимаю, почему Меррик так покорен столь очаровательной женщиной, как ты, но вряд ли ваше счастье продлится долго. К сожалению, должен тебя предупредить, оно скоро закончится.
Алана глубоко вздохнула. Она понимала: Рауль преднамеренно делает ей больно, однако высказывал он те же самые мысли и опасения, что волновали и ее встревоженную душу.
Но во имя Господа, она не позволит ему догадаться об этом! Алана распрямила плечи и взглянула норманну прямо в глаза.
— А я, к сожалению, должна попросить тебя, Рауль, заниматься своими делами и не вмешиваться в мои.
Рауль по-прежнему улыбался. Он приблизился.
— Клянусь, леди, придет время, когда вы обратитесь ко мне! — он рассмеялся, и от этого смеха вновь озноб пробежал по спине Аланы. — И если ты угодишь ко мне в постель, может быть, я даже женюсь на тебе.
Глаза саксонки вспыхнули.
— Никогда я не обращусь к тебе ни с какой просьбой! Никогда!
Улыбка норманна поблекла. Он схватил ее запястье и сжал так сильно, что Алана вскрикнула.
— Сейчас вы мною пренебрегаете, леди, но что вы будете представлять из себя без Меррика? — насмешливо спросил Рауль. — Наступит день, когда вы не станете отталкивать меня, поверьте! Я уже говорил однажды, что доставлю вам в постели гораздо больше удовольствия, чем Меррик. Мой… скажем, леди, в переносном смысле… меч — просто предмет моей гордости, и женщины от него без ума, в том числе и Сибил…
— И если ты дорожишь своим мечом, о котором говоришь с такой гордостью, я бы тебе посоветовал отпустить леди, пока я не решил, что твой меч тебе больше не понадобится.
Перед Раулем уже стоял Меррик с окаменевшим лицом и сверкающими глазами, посветлевшими от гнева. Кровь отхлынула от лица Рауля. Было ясно, что Меррик не собирается бросать слов на ветер. Лезвие его кинжала уже было приставлено к горлу Рауля, и подданный лорда так быстро отпустил руку Аланы, что она пошатнулась и чуть не упала.
— Нет необходимости обнажать оружие, — скованно проговорил Рауль.
Зубы Меррика блеснули в улыбке.
— Кажется, леди по-прежнему не благоволит к тебе, Рауль, а ты все никак не можешь с этим смириться, — он нажал сильнее, и на шее Рауля показалась капля крови, большая и красная. — Никак не пойму, почему это так… ведь у тебя меч — просто предмет твоей гордости…
Рауль притих. Капли пота появились на его лбу.
— Я тоже никак этого не пойму, Меррик, но хотел бы попросить тебя забыть обо всем, если… если, конечно, ты будешь столь великодушен.
— Леди принадлежит мне, — подчеркнул Меррик, — и если уж что-то мне принадлежит, я этого из рук не выпускаю. Уже дважды я предупреждал тебя, чтобы ты не трогал Алану. Клянусь, в третий раз я не буду так снисходителен.
Он опустил кинжал. Рауль кивнул и отступил, явно мечтая поскорее удалиться. Когда он ушел, Меррик повернулся к саксонке. Приподняв ее лицо за подбородок, он встретил взгляд прекрасных глаз.
— Рауль не причинил тебе зла?
Сердце Аланы сильно билось. Только теперь она в полной мере осознала, какая участь ждала ее, если б вовремя не появился Меррик. Но он сказал, что уже предупреждал Рауля однажды! Так, может быть, Рауль хотел лишь напугать ее? Ведь Меррик не из тех, кто впустую швыряется угрозами! И к тому же Рауль не так глуп, чтобы навлекать на себя гнев Меррика…
Она молча покачала головой.
Меррик отнял руку от ее подбородка.
— Тебе не следует гулять одной, — ворчливо проговорил он.
Алана промолчала, и он нахмурился.
— Скажи, ведь Рауль не приставал к тебе… с той самой поры? Что же случилось? Почему он?..
Алана ответила еле слышным голосом:
— Я не знаю, но он давно уже не приставал ко мне.
Лицо Меррика помрачнело, как безлунная ночь.
— Интересно, а ты сказала бы мне, если б он приставал?
Она опять промолчала.
Меррик нахмурился еще больше.
— Алана!
Она медленно подняла голову.
— А разве тебе не все равно? Скулы рыцаря сжались.
— Не могу поверить, что ты сомневаешься в том, саксонка! Разве ты не слышала, что я сказал Раулю? Ни одному человеку я не позволю посягать на то, что принадлежит мне!
На лице Аланы не отразилось никаких чувств, когда она подняла на него глаза.
— Да, — отчетливо произнесла она. — Прости те меня, мой лорд-завоеватель, но я чуть было не забыла: я не голодаю, и крыша у меня над головой лучше, чем была прежде…
Меррик скрестил на груди руки и посмотрел на Алану.
— Тебе не нравится, что я забочусь о тебе? — если он и рассердился, она все равно ничего не могла поделать. — Клянусь всеми святыми, женщина, ни о ком я не заботился, как о тебе!
— И ты отошлешь меня от себя, как всех остальных, что были у тебя прежде в постели?
Меррика рассердили ее обвинения и озадачило поведение, какого раньше не замечал он за Аланой.
— Во имя Христа, что за блажь на тебя нашла сегодня? Я не ложился ни с какой другой женщиной с того самого дня, как мы встретились, и не хотел никакой другой женщины, и у тебя нет причины не верить мне! — он в сердцах выругался. — Это Рауль? Это он постарался вбить в твою голову какую-то чепуху?
Алана постаралась сохранить самообладание. Ей вдруг показалось, что мир рушится.
— Он ничего не говорил мне. Ничего, кроме правды, но я и без него знала правду.
— И что же это за правда? — поинтересовался рыцарь.
Алана не стала отвечать. Вместо этого она сама задала ему вопрос:
— Что будет со мной, когда родится ребенок? Меррик пристально посмотрел на нее. Саксонка несла бессмыслицу.
— Ты заберешь его у меня?
— Нет! — взорвался он, хотя тревога несколько спала.
Не эта ли мысль подспудно мучила ее в последнее время — страх, что он разлучит ее с ребенком? В глубине души он рассердился, что Алана все еще так плохо думает о нем. Меррик постарался ее успокоить.
— Нет нужды тревожиться, саксонка. Все останется по-прежнему. Ты будешь здесь, со мной… и нашим малышом… в Бринвальде, — он потянулся к ней, но почувствовал страшную опустошенность в ее поведении.
Она, не моргая, смотрела на него.
— Вот как! — произнесла Алана наконец. — Все останется по-прежнему! Я останусь твоей шлюхой!
Черт побери! — выругался Меррик. — Ты не шлюха!
Алана не могла на него смотреть. Она не смела поднять глаза, опасаясь, что слишком заметна боль, сжимающая ей сердце.
Рука Меррика легла на ее плечи. Он привлек Алану к себе, окружив теплом и защитой своих объятий.
Саксонка! Посмотри-ка на меня!
Она медленно подняла голову. Ее глаза заглянули в глубину его глаз, Меррик быстро заговорил:
Алана, тебе не о чем беспокоиться. Ты мать моего ребенка, и я всегда буду заботиться о тебе.
Слезы затуманили изумрудную зелень глаз Аланы — и ранили его сердце.
— В чем дело, милая? Не понимаю я этой… твоей печали! Ты должна радоваться… ты родишь сына лорда!
Она слабо улыбнулась.
Нет, — произнесла Алана бесстрастным голосом. — Я рожу бастарда.
