Глава первая

В ночь страшной бури таверна опустела. Немного раньше сюда забрели случайные посетители из местных, сейчас уже постоянно жившие на берегу, по старости не выходившие в море ловить рыбу. Они были встревожены, кружки дрожали в их старческих руках, когда они прислушивались к бешеным порывам ветра. Рев бури в Большой гавани, в двухстах ярдах отсюда, заглушал звон кружек и редкие реплики людей.

Эспер, съежившаяся на стуле возле кухонного очага, могла видеть то, что происходит в пивном зале, через полуоткрытую дверь. Она смотрела на лицо матери. Та стояла за прилавком в противоположном конце зала, прислушиваясь, как и другие, к дикому грохоту. Даже подавая новую порцию пива, она смотрела не на людей, а в окно, ее крупное веснушчатое лицо было встревоженным.

Эспер это казалось странным, сама-то она любила штормовой ветер. Девочка с удовольствием ощущала тепло и уют родного дома в такие часы. От всего дома исходило чувство нежности и умиротворения. Снаружи ревет ветер, совсем как бык Рида на пастбище, но ни бык, ни буря здесь не страшны.

Эспер отодвинула стул от очага и прислонилась к буфету, где мать держала запасные горшки и кастрюли.

Девочке нравились кухонные запахи. Пахло жареной свининой из печи, рыбой, тушившейся на тагане под горящими поленьями, воском, которым натерты были дубовый стол, скамейки и большой ларь — ужасно старомодный, по словам мамы. Говорили, что этот ларь стоит здесь уже лет двести; мама говорит, что на него страшно смотреть — он весь в зарубках от ножей и следах от искр. Но папа не хочет с ним расставаться. Он любит старые вещи, которые были здесь всегда.

Новый шквал ветра обрушился на дом, и вода потекла по оконным стеклам.

— Дождь пошел, — сказал старый Саймон Граб, вытирая рот рукой, — дрянь погода. Поганый ветер с юго-востока, с Карибских островов, что ли? Опять в сентябре буря разыгралась. — Он вышел из-за стола и положил на прилавок три пенни, мать тут же убрала их в кассовый ящик.

— До Отмелей дойдет, как думаете? — спросила она. Голос у нее был как всегда резкий, но Эспер вздрогнула. Она почувствовала, что мать чего-то боится. Девочка почувствовала также и страх троих стариков, которые, не отвечая на вопрос хозяйки, пошли к двери, ступая осторожно, словно по качающейся палубе. Когда они выходили из дверей, на дом обрушился еще один удар и со стороны Франт-стрит донесся шум волн.

— Мама, я боюсь, — прошептала Эспер. Она подбежала к матери и уткнулась лицом в ее коричневую ситцевую юбку. — Боюсь, что море дойдет до нас. Не надо пускать его сюда.

Сьюзэн Ханивуд заперла дверь на тяжелый железный засов.

— Все может быть, — сказала она равнодушным голосом, — но дом устоит. Принеси тряпку, пол надо вытереть. И не бойся, ничего страшного не будет.

— Но ты испугалась, мама, — настаивала девочка, хотя страх ее улегся: дом был закрыт, это успокаивало ее.

Сьюзэн стерла со стола следы от пивных кружек, заперла дверь в зал и занялась тушившимся палтусом. Затем она заговорила, явно сердясь:

— Быстро же ты забыла про Тома и Уилли.

Девочка посмотрела на мать, пораженная ее внезапной неприязнью, хоть и знала, что та всегда любила ребят больше.

— Но они же далеко в море, на кораблях, — прошептала она.

Сьюзэн швырнула на стол оловянные миски.

— А завтра-послезавтра туда дойдет буря, — сказала она. — Совсем, как в двадцатом, перед тем как я встретила твоего отца. — Она сжала побледневшие губы и развязала завязки фартука на своей полной талии. — Зови папу — ужин готов. Я пойду посмотрю, в своем ли уме твоя бабушка, сможет ли она поужинать.

Эспер, удивленная и огорченная, прислушивалась к тяжелым шагам матери, направившейся в спальню, расположенную рядом с кухней. Мама не любила старую бабушку — папину мать. Но, кажется, никогда раньше не была такой сердитой. Мама была даже добра к ней, кормила ее с ложечки и качала в большой качалке, когда на бабушку находило, бывало, помрачение и она начинала плакать и думала, что она опять маленькая. Эспер любила бабушку, ее рассказы, ее ласковые руки.

Девочка подошла к двери отцовой комнаты и постучалась. Ее отец проводил большую часть своей жизни в этой комнатке, существовавшей еще даже до появления здесь бабушки. Теперь ее стали называть «папиной комнатой». Там были стол, франклиновская печь и так много книг на полках и на полу, что в комнатке трудно было повернуться.

Отец открыл сразу, что случалось редко, и улыбнулся дочери. Он был близорук, сутул и худощав.

— Дикая ночь, Эспер, — сказал отец задумчиво. С момента ее рождения он любил эту девочку больше всех на свете и назвал ее Эспер в честь Вечерней Звезды, несмотря на решительные протесты жены. Он погладил рыжие волосы дочери рукой, запачканной чернилами, и пошел вслед за ней на кухню.

Эспер поставила на стол миску с дымящимся палтусом, но отец отодвинул ее, все еще погруженный в свои грезы. Он медленно продекламировал:

Эспер привыкла к стихам, которые он читал, и даже любила удивительные картины, которые они рождали в ее воображении, но сейчас она разделяла чувства матери.

— К черту твою поэзию, Роджер, — выкрикнула Сьюзэн. — Что ты знаешь о горе, о погребальном звоне и вообще о мире, если ты всю жизнь сидишь в этой комнате со своими книгами? — Она подтолкнула к нему миску и припечатала к столу кофейник.

Роджер Ханивуд поднял голову.

— Я только думал, что Шелли хорошо передал настроение этой ночи, — сказал он слегка насмешливым тоном, но руки его дрожали, и он словно ждал от дочери обычной поддержки. Но Эспер смотрела на мать. Но Сьюзэн не на шутку рассердилась:

— К черту твоего Шелли, кто бы ни был этот сукин сын! Ты слышал — вон буря началась? Не понимаешь разве, что это значит, бревно ты бесчувственное?

Ее зеленые глаза сверкали, лицо побагровело.

Эспер видела, что отец отступает, но он тем не менее ответил:

— Так бы сказала любая марблхедская рыбачка.

— А я такая и есть, мы все из рыбаков, и ты тоже, хоть уже лет тридцать не ступал ногой в рыбацкую лодку и от тебя не было проку ни как от рыбака, ни как от хозяина таверны, ни как от джентльмена из колледжа.

Эспер видела, как побледнел ее отец, и она ожидала увидеть вспышку ответного гнева, равного по силе материнскому. Но в кухне наступило молчание, нарушаемое только тяжелым дыханием Сьюзэн. А за окном от нового дикого порыва ветра сломалась ветка на большом каштане.

Сьюзэн разжала кулаки и опустила голову.

— Не обращай на меня внимания, Роджер, — сказала она тоскливо. — Ужинай себе. Я сегодня расстроилась из-за бури. — Сьюзэн поворошила кочергой поленья в очаге. — Но ведь там — твои сыновья, — добавила она очень тихо.

Роджер, кажется, ничего не слышал. Он сидел, задумчиво вертя в руках вилку. Девочка смутно понимала, что злость ее матери улеглась и уступила место тревоге, а вместе с тем и чувству безнадежности.

Но Роджер ответил через минуту.

— Не вижу причины беспокоиться о мальчиках. Флотилия выдержала не один шторм. А я вообще сомневаюсь, чтобы этот дошел до Больших Отмелей.

Сьюзэн отнесла миски, свою и Эспер, на мойку.

— Прошлой ночью я видела Старого Даймонда на Кургане, — тихо сказала она. — Он махал рукой и метался по могильным плитам, показывая в сторону Отмелей.

Эспер стало страшно. Все дети знали живших здесь давным-давно колдуна Старого Даймонда и его сумасшедшую дочь Молл Питчер.

— Ерунда, — заявил Роджер, вставая, — привидений не существует. И ты вроде женщина здравомыслящая, Сьюзэн.

Его жена налила воды в мойку и занялась мытьем посуды.

— Он обычно приходит предупредить, что наши мужчины в опасности. Ты не знаешь этого, ты — сухопутный человек.

— Я марблхедец, как и ты. Восемь поколений Ханивудов жили в этом доме, не забывай, Сьюзэн.

Женщина передернула массивными плечами:

— Как же, забудешь! Ты только и звонишь об этом.

Девочка в испуге переводила взгляд с отца на мать. Вот, мама опять начинает сердиться. Конечно же, не из-за Ханивудов, мамина семья — не менее старинная, чем любая другая, а из-за папы…

Эспер подошла к матери и дернула ее за юбку.

— Ма, я хотела бы, чтобы наши мальчики были дома, — сказала она, стараясь предотвратить новую вспышку материнского гнева.

Сьюзэн нахмурилась:

— Это не дело. Мужчины должны работать или сражаться, а женщины — ждать. Почти все мужчины, — добавила она, глядя на Роджера.

Девочка опустила руку. Ее порыв прошел даром. Отец выглядел холодным и замкнутым. Он вернулся в комнату к своим книгам и каким-то записям, о которых он не рассказывал. Было слышно, как он запер дверь.

Сьюзэн продолжала хлопотать, убирая посуду в шкафчик, добавив воды в горшок, стоящий в печи.

— Иди спать, — велела она Эспер, которая давно ожидала этого приказа.

Девочка послушно взяла свечу, огонь которой заколебался от сквозняка.

— Дай-ка ее мне, а то ты сожжешь дом, — сказала Сьюзэн, поднимаясь по лестнице вместе с рыжеволосой дочуркой. Она подождала, пока дочь переоделась в ночную сорочку.

— Читай молитву.

— Сейчас, отходя ко сну… — начала девочка. А в конце она робко добавила: — Пожалуйста, Боженька, защити Тома и Уилли. — И посмотрела на мать, ища одобрения. Она увидела, как лицо матери смягчилось.

— Аминь, — сказала Сьюзэн, и Эспер, довольная, улеглась в кровать. Мать наклонилась над ней, и лицо ее было на редкость ласковым. И. в это время дом слегка вздрогнул от нового мощного удара.

— Что это, мама? — вскрикнула девочка.

Сьюзэн посмотрела в окно.

— Это море, — ответила она. — Вода на Франт-стрит.

Эспер прижалась к окну рядом с матерью, и обе они смотрели на волнующееся темное пространство за окном. Не было видно ни улицы, ни двора, а мерцающая чернота была уже недалеко от большого каштана.

— Ма, что же будет? — прошептала девочка. Сьюзэн взяла ее на руки и положила в кровать.

— Дом выстоит. Спи, — сказала она.

Эспер вдруг снова почувствовала себя спокойно. Мама всегда права. Она сильная, как этот дом, простоявший здесь так долго. Бабушка тоже сильная — хоть она часто плачет и просит, чтобы ее покачали. Чувствуется, что тогда это как бы не она. А папа — не сильный, но у него есть мама, и бабушка, и дом, и я тоже, думала девочка.

И буря бушевала, волны достигали фундамента, а временами вода затекала даже в погреб, но Эспер спокойно спала.

Прошло три недели, прежде чем они получили известие, и та ночь стала для Эспер полузабытым воспоминанием. Плавучие коряги и камни были убраны с дорог, а водоросли выброшены в море. Суденышко, вынесенное на берег, починили. В доме Ханивудов ничего не напоминало о шторме, кроме следа от оторванной ветки на старом каштане.

От мальчика, прибежавшего в таверну, Ханивуды узнали первыми, что у ближних скал показалась шхуна. По словам смотрителя маяка Дарлинга, она была похожа на «Героя» Джона Чэдвика.

Сьюзэн закрыла таверну и побежала к валу разрушенного форта Сиволл. Она не обратила внимания, что Эспер, полная любопытства, отправилась за ней. Жители городка заняли свои наблюдательные посты на Кургане и башне Олд Норт. В полном молчании женщины и дети смотрели, как шхуна обогнула косу и вошла в Большую гавань. Кое-кто из детей начал весело кричать и размахивать руками, но ответных приветствий с борта судна слышно не было. Фигурки на палубе двигались неестественно, как марионетки.

Сьюзэн пробормотала что-то и стала спускаться по тропе. Эспер посмотрела на нее с удивлением, но сказать ничего не решилась. Они прошли набережную, Франт-стрит, Ловис Кос и Гудвинзхед, а по дороге к ним присоединялись молчаливые женщины и взволнованные дети, чье возбуждение сдерживали взрослые. Они дошли до причала, когда с «Героя» молча сходил капитан Чэдвик. Его сапоги громко стучали по сходням.

— Плохо, — проговорил он, качая головой и ни на кого не глядя. Лицо его было серым. — Чертовски скверно.

Толпа стояла в безмолвии еще минуту. Сьюзэн протиснулась вперед, к капитану.

— Сколько погибло? — спросила она тихо.

— Одиннадцать, насколько я знаю, мадам, с людьми.

— А «Свобода»?

— Я видел, как она затонула в полумиле от нас. Мы ничего не могли поделать. У нас у самих паруса были как тряпки.

Сьюзэн отступила, и ее место заняли другие. В голосах людей звенело отчаяние: «Сабина», «Мирный», «Трио», «Воин» — скорбный список все рос. Шестьдесят пять мужчин и юношей погибло. В редком доме в Марблхеде у утонувших не было родни. Где-то в толпе раздавались плачи и стоны.

Сьюзэн повернулась и пошла назад сквозь толпу. Эспер — за ней. Девочка была напугана и встревожена. Мама оказалась права: страшный шторм погубил рыбацкие суда, Том и Уилли погибли. Не то чтобы она чувствовала горе. Братья ее были взрослыми, шестнадцати и восемнадцати лет, по полгода они проводили в море, а дома мало с ней общались. Кузен Том Доллибер был на «Свободе». Значит, он тоже погиб. У Ловис Кос они встретили отца, спешившего им навстречу.

— Что такое, Сьюзэн? Отчего ты не сказала мне, что есть новости?

Девочка беспокойно смотрела на родителей, ожидая маминого гнева: ведь папа опять сказал что-то невпопад, Но Сьюзэн была еще тише, чем на пристани. Она взяла его под руку и тихо проронила:

— Пойдем домой, дорогой.

Роджер взглянул на жену, не меньше дочери удивленный этой мягкостью, и они направились к дому.

Эспер побрела следом за ними. Она приостановилась на берегу у форта, наблюдая за поймавшей рыбу чайкой, но тут почувствовала, как ее грубо схватили за волосы.

— Больно! — вскрикнула девочка, обернувшись со слезами на глазах. Двое мальчишек подкрались к ней сзади: Джонни Пич и Натан Кабби. Именно он схватил ее за волосы, издевательски выкрикивая:

— Ха-ха-ха! Смотрите, как Огневушке плохо!

Нат был тощий мальчишка, одиннадцати лет, с тусклыми желтыми глазами и острым носом. Эспер уже привыкла, что ее дразнят за огненно-рыжие волосы, но она еще не научилась защищаться. Девочка съежилась, стараясь сдержать слезы.

— Оставь ее, — равнодушно сказал Джонни. — Она еще маленькая.

Это был красивый темноволосый мальчик, годом младше Натана.

— Чего ты хнычешь, Огневушка, — продолжал издеваться Нат, — не оттого ли, что твоя голова горит?

Он снова дернул девочку за волосы.

Эспер пригнулась.

— Я плачу потому, что Том и Уилли утонули в море, — ответила она всхлипывая.

Джонни повернулся и ударил по вытянутой руке Ната.

— Это правда, — сказал он. — Они были на «Свободе». Мой дядя тоже погиб на «Клинтоне». У нее и без тебя есть от чего плакать.

— Плевать! — презрительно ответил Нат, подражая интонации взрослых марблхедцев. — Спорим, мой папаша тоже пропал. С весны не возвращался. Мамаша, наверно, его бросила.

Как ни мала была Эспер, она поняла, что слова Ната об отце — нечто хуже, чем детская жестокость или бравада. Хотя мальчишка был обычного для своего возраста роста и сложения, взгляд его был не по-детски острый, а в глазах было что-то злобное, он напоминал злого карлика на картинке в сказках братьев Гримм, которые давал ей отец.

— Нельзя так говорить, — сурово сказал Джонни, — и нельзя так разговаривать с маленькой девочкой. Беги домой, Огневушка.

Эспер подумала, что ей совсем не обидно было услышать ненавистную кличку от Джонни. Она посмотрела на него с обожанием, но оба мальчика уже потеряли интерес к ней. Они увидели лодку Питера Юниона, приближавшуюся к берегу, и побежали посмотреть, удачной ли была ловля.

Эспер вытерла слезы уголком передника и побрела домой. Большой старый дом всегда напоминал огромную симпатичную кошку. Некрашеная обшивка за два века стала серо-бурой, две большие кирпичные трубы, на старом крыле и на новом, торчали, как уши, а качавшаяся над таверной вывеска была похожа на кошачий язык. На вывеске с надписью «Очаг и Орел» когда-то была эмблема: пара каминных подставок для дров и летящая над ними птица, но вывеска давно потеряла первоначальный цвет и проржавела.

Эспер, чувствуя драматизм событий, вошла в дом не как обычно, через кухню, а через вход под вывеской. Дверь в распивочную была закрыта, но девочка слышала голос матери, говорившей медленно, с большими паузами. Ее родители закрылись там. Эспер побрела в кухню — та была еще теплая от солнца.

У большого очага в своем бостонском кресле сидела бабушка, укутанная шерстяным серым пледом. Она была похожа на старую чайку.

— Что там делают Роджер с Сьюзэн? — с любопытством спросила бабушка. — И почему он сегодня выбежал на улицу?

— С кораблями случилось что-то страшное, — сказала девочка, подражая капитану Чэдвику. — Том и Уилли никогда не вернутся. Мама рассказывает об этом папе.

Старая женщина зажмурилась, перестав качаться в кресле.

— Никогда не вернутся? — повторила она задумчиво. Открыв глаза, она посмотрела на девочку, но словно сквозь нее. — Так же, как Ричард. Он тоже не вернулся. — Она скользила взглядом по кухне, пока не увидела коврик у входа. — Вот там я стояла, когда последний раз видела Ричарда. Этот коврик я сама вязала. Мы назвали его «корабль закат».

Эспер послушно посмотрела на истоптанный и местами протертый коврик, по которому столько раз ходила.

— Он очень милый, — сказала она со вздохом, прислушиваясь к странным звукам, доносящимся из-за двери, напоминавшим сдавленные рыдания; одновременно с этим она услышала голос матери, твердый и успокаивающий. Папа плачет, в изумлении подумала девочка. А ведь он, кажется, не волновался раньше о Томе и Уилли. Эспер была испугана и озадачена, она старалась найти ответ. Дело не в том, что папа не переживал, просто он долго жил где-то далеко, не веря в реальные вещи, а когда же это случилось, не знал, что делать, и обратился за утешением к маме.

Старая Сара Ханивуд, казалось, ничего не слышала. Она все смотрела на коврик, испытывая те же чувства, что и семьдесят лет назад, с той же силой обрушившиеся на состарившуюся женщину.

Она опять видела перед собой Ричарда, стоявшего в тот летний день в военной форме, молодого и красивого. «Первый парень в графстве Эссекс», как она назвала его про себя, та полузабытая Сара Хатэвэй, когда Ричард впервые появился в доме ее отца на Каннилейн. Она повторяла, что краше его нет, обнимая его и плача. С улицы послышались крики других солдат полка Гловера. Говорили, что от генерала Вашингтона пришел приказ, предписывающий марблхедцам отправиться в Нью-Йорк. Ричарду надо было спешить, а Сара вцепилась в него, плача и умоляя остаться. Ему не хотелось с ней расставаться через восемь месяцев после свадьбы, к тому же она была беременна. Но, несмотря ни на что, он был в хорошем настроении.

— Мы покажем этим вонючим красным мундирам, как надо драться, и этим дуракам фермерам покажем, что к чему. Ну и как обращаться с кораблями, они тоже узнают, — повторял Ричард, целуя жену и в то же время пытаясь высвободиться из ее объятий. — Прощевай, Сара, вернусь к первому снегу.

Но он не вернулся. Отступая с войсками из Бруклина в Нью-Йорк после ужасной Лонг-айлендской битвы, он написал ей задиристое письмо: «Мы, марблхедцы, спасли армию и показали этим горе-морякам на их корытах, где раки зимуют. Не беспокойся, милая, до встречи».

Как давно она зашила это письмо в корсаж? Много лет назад, когда маленькому Тому исполнилось два года. Это было единственное письмо, полученное ею от Ричарда. Марблхедцы вновь вышли в рейс в ночь на двадцать пятое декабря.

Повинуясь какому-то импульсу, старушка побрела в свою комнатку, теплую, обогреваемую большой трубой. В нижнем ящике комода, среди всякого хлама, она нашла старую чайную коробку. Там лежало письмо Ричарда, перевязанное черно-красной лентой. Но не его она искала. Сара продолжала рыться в ящике, пока не нашла старую пожелтевшую газетную вырезку. Статья называлась «Речь генерала Нокса», и старушка, щурясь, принялась читать ее: «Я хотел бы, чтобы здесь знали о людях из Марблхеда так же хорошо, как я сам. Я хотел бы, чтобы они стояли в ту горькую ночь на берегах Делавэра, когда был дан приказ главнокомандующего пересечь эту реку. Мощное течение несло огромные массы льда, которые угрожали сокрушить всех, кто осмелился бы…»

Сара вспомнила, как тогда, в те далекие годы, острая боль ее сменилась гордостью. Боль переносят в одиночку, но чувство гордости полагалось разделить.

— Хэсси, — позвала она, — поди сюда на минуточку.

Эспер, недовольная, подчинилась неохотно. Странные звуки в распивочной прекратились, и девочка с интересом смотрела в очаг — воображение рисовало ей диковинные картины: красные замки, населенные маленькими золотистыми человечками.

— Я хочу, чтобы ты послушала. Садись, детка.

Дрожащим голосом Сара прочла первый абзац и продолжила дальше: «…и я хотел бы, чтобы, когда нависла угроза над всей кампанией, вы слышали, как вопросил славный воин: «Кто поведет нас дальше?»… Это, — пояснила старушка, — говорил генерал Вашингтон, Хэсси.

Девочка снова сосредоточила внимание на бабушке и вежливо кивнула. Газета дрожала в руке старой женщины.

— И послушай, что генерал Нокс написал дальше: «И вперед пошли именно марблхедцы, чтобы вести армию по опасным тропам славы к успеху; именно эти рыбаки из Марблхеда, мужественные патриоты, на воде и на суше высоко несшие знамя страны…»

Слова эти ничего не значили для девочки, но она с изумлением заметила, что бабушка прямо-таки светилась, когда читала эти строки.

— Ричард был первым гребцом у Вашингтона. Билл Блэклер командовал судном. Потом Джон Орн мне об этом рассказывал. Он говорил, что лицо Ричарда было страшным и он ужасно ругался, но старался сдерживать свой язык в отношении генерала Вашингтона. — Сара вдруг рассмеялась. — Ричард был мастером по части ругани. Чуть что не по нем, кричит: «К черту в задницу!» Я уж просила его быть повежливее, да ему все нипочем. — Сара вздохнула. — Но он был хороший парень.

Эспер задумалась. Бабушка часто рассказывала всякие истории и была то веселой, то грустной при этом.

— Бабушка, а кто такой был Ричард? — спросила она.

Старушка покачала головой: и почему людям каждый раз все надо объяснять? Почему они не могут запомнить?..

— Он был твой… прапрадед, кажется. И он пал в Трентонской битве.

Пал, подумала Эспер. Странное слово. Короткое и не очень страшное. Не то что «утонули» — тяжелое и темное.

Сара снова предалась воспоминаниям, как она боролась некогда за жизнь Тома, а потом он сам, сорок лет спустя, продолжил эту борьбу. Она вспоминала также, как налаживалась работа таверны, как Том подрос и сам стал плавать на рыбацких судах. И наступивший новый черед в веренице рождений и смертей, когда здесь родился Роджер. Вспоминала невестку, «кисейную барышню», которая плакала, что «не выдержит». И не выдержала. Новая смерть. То открывалась, то закрывалась дверь комнаты. Хорошо бы, она открылась передо мной, я все больше устаю, подумала Сара. Старая женщина поглядела на свою каталку, стоящую в углу. Она была сделана лет двести назад для Марка, первого из Ханивудов, у которого что-то было с позвоночником. Ритмические движения, говорят, успокаивали его, успокоят они и меня, думала Сара. Там на нее снисходило прекрасное состояние покоя. Под этот ритм можно вспомнить и материнскую песню, и голос Ричарда, певшего песню моряков на палубе.

— Как хорошо он пел, — сказала Сара и затянула:

— Бабушка! — воскликнула Эспер, потянув Сару за рукав, потому что та встала и направилась к своей качалке. Это бывало с ней, когда она в помрачении забывала, что она — бабушка, и начинала думать, что она — беспомощное дитя.

— Бабушка, — настойчиво повторила девочка, — не садись туда, нельзя, Том и Уилли утонули.

До старой женщины дошли слова девочки, и она остановилась, одновременно почувствовав и досаду, что ее отвлекли. Том и Уилли утонули?

— Ну, не волнуйся, милая. Ведь многие утонули. Чу! Киль скрипит на песке — так всегда говорили здесь люди, чувствуя смерть.

Смерть — не похожа ли она на серое холодное судно, плавающее в тихих водах? Эспер видела, как бабушка посмотрела на нее, убрала ее руку и с трудом забралась в кресло-качалку.

— Покачайте Сару, — прошептала старушка просительно. — Сара хочет покачаться.

Эспер посмотрела на морщинистое личико, откинувшееся на подушку. Вот кожа на старческом лице разгладилась, бабушка отрешенно улыбнулась. Девочка резко толкнула качалку ногой, но тут же отошла: сейчас ей было не до этого. Она отправилась в кухню.

Бабушка ушла в свой, только ей известный мир, мама с папой заперлись вдвоем. Они говорят о Томе и Уилли. Ужасная вещь случилась. Но ведь я же здесь, подумала Эспер, разве никому нет до меня дела?

Она забралась на свой стульчик у очага и, тихо всхлипывая, прислонилась лбом к его кирпичам. Пламя в очаге угасло, а пара огромных железных кованых подставок для дров стояла, как два силача, посреди умиравшего огня. Девочка смотрела на них и успокаивалась, думая об этой железной паре. Папа с бабушкой часто о них рассказывали, хотя мама считала, что они страшно уродливые, и предпочитала бронзовые в гостиной. Папа называл эти высокие железные подпорки «сторожами очага Фиб». Фиб привезла их из-за моря на корабле так давно, что здесь еще не было марблхедцев. Она была женой Марка. Так говорил папа, хотя никто его не слушал с таким интересом, как Эспер. Почти у всех в Марблхеде были старинные семьи. Но папа с особым чувством говорил о Фиб из-за письма, которое написала ей знатная леди, чем можно и нужно было гордиться. Он хранил то письмо, завернутое в китайский шелк, в резной деревянной шкатулке, в потайном ящике стола. Отец даже читал его дочери на ее последний день рождения, но она мало что поняла, хотя и попросила его перечитать некоторые места. Эспер больше интересовали желтый шелк и шкатулка с вырезанными на ней раскосыми лицами. Она принадлежала Моисею Ханивуду, папиному прапрадеду, у которого были три корабля и налаженная торговля с Китаем и который — единственный из Ханивудов — был очень богат. Но папа не дал ей поиграть со шкатулкой, а продолжал рассказывать о Марке и Фиб, сравнивая Марка с древним героем Одиссеем, а Фиб — с богиней Герой. Иногда он бывал так же назойлив, как бабушка, заставляя дочь слушать рассказы о старине, когда девочке хотелось поиграть в прятки.

Эспер смотрела на железные подставки для дров, на язычки пламени, и вдруг одна мысль поразила ее, как открытие. Прошло больше двухсот лет, как эта Фиб привезла сюда этих «сторожей очага», но ведь она, наверное, тоже иногда сидела здесь и смотрела на них. Фиб умерла, а потом другие: Исаак, Моисей, Зильпа, Ричард, теперь вот Том и Уилли… Они умерли, а эти подставки для дров все те же. Они, подумала девочка с благоговейным страхом, теперь позволяют мне смотреть на них. И есть еще такие же вещи — то письмо или сам дом, которые все живут, даже когда люди из рода Ханивудов умирают. Вещи, которые не оставляют вас, подобно людям; которые не меняются день ото дня. Мисс Элисон в субботней школе говорила, что и с Богом — так же, но Бога нельзя увидеть и потрогать руками. Эспер нахмурилась, боясь, что еще что-нибудь опасное придет в голову. Вот разве Фиб и Марк, когда умерли, не сделались похожими на эти железные опоры? Они стали вечными и не могут измениться, они навсегда останутся такими.

Папа говорил что-то вроде этого, когда читал письмо, но тогда она не поняла. А теперь ей вдруг стало страшно интересно.

Кто они были, Фиб и Марк? Почему пришли сюда? Зачем знатная леди написала письмо?

Веки Эспер сомкнулись. Но ей казалось, что из очага выплывает корабль, вроде тех, что она видела в гавани, но какой-то чудной, старинный. Еще ей показалось, что на палубе — девушка в голубом. Эспер не видела ее лица, но знала, что девушка плачет. Она испугана, ей больно, и это странно: Эспер ведь знала, что эта девушка — Фиб, а разве такие люди чего-либо боятся? Эспер вздрогнула, и видение потускнело и исчезло. Девочка уронила голову на грудь: она спала. Снаружи в гавани опять поднималась буря, но дом надежно охранял грезы младшей из Ханивудов.