XVI
Когда Тео проснулась, шел дождь. Она посмотрела в окно и с горечью подумала, что это по крайней мере разрешит одну проблему: Мерни не будет ждать ее у реки в такой дождь. И даже если бы утро было таким же прекрасным, как в другие дни, как могла бы она выскользнуть из дома?
Аарон уже встал. Она услышала его легкие шаги в комнате наверху. Тео опять закрыла глаза и попыталась заснуть, но не смогла. Чувство опустошения охватило ее. В первый раз она осознала полную безнадежность их любви, оценив ситуацию объективно, как это сделал с самого начала Льюис.
«Нам предназначено судьбой путешествовать по разным дорогам», – сказал он. И это было правдой. Она знала это, и все же… Он был всего лишь в миле от нее; они могли бы хоть иногда видеть друг друга, как это будет сегодня. Они смогут как-нибудь провести вместе еще несколько часов наедине. И это все, о чем она просит, подумала она страстно. Всего лишь еще раз услышать его голос, увидеть его улыбку и почувствовать его губы на своих губах.
В глубине души Тео знала, что обманывает себя. Это было не все, чего она хотела. Ее проснувшееся тело тосковало по нему. Она с тоской произнесла его имя.
Целый день шел дождь, превратив дорогу в желтую непролазную грязь. Было сыро и холодно. Ребенок капризничал, и ни Тео, ни Элеонора не могли успокоить его.
Аарон переносил шум с обычным добродушием и спустя некоторое время, несмотря на проливной дождь, поехал в город за игрушками.
К обеду Тео была истощена.
– Дорогой, пожалуйста, прекрати плакать, – обратилась она к красному от плача ребенку и с тревогой спросила Элеонору: – Может быть, это что-нибудь серьезное?
Служанка положила большую руку на лоб ребенка.
– Все в порядке, мадам. Это погода и маленький зуб, который лезет. Только и всего. – Ее спокойная уверенность была просто бальзамом.
Тео медленно обернулась. Голова ее болела. День был бесконечный. Настроение не улучшилось, даже когда она получила письмо от Джозефа. Как раз теперь у нее не было никакого желания думать о нем, но это письмо было необыкновенно нежное, даже страстное. Он, казалось, скучал по ней чрезмерно, и он уже уладил свои дела, так что присоединится к ней очень скоро. Он думал, что может успеть на следующий пароход.
Она уставилась на толстую бумагу с небрежным почерком. Если он успеет на следующий пароход, значит, прибудет через неделю. Внезапно Тео представила, будто он стоит в комнате позади нее: блестящие бакенбарды, обрамляющие его тяжелое темное лицо; толстое, как бочка, тело, втиснутое в его любимое пальто сине-фиолетового цвета; свирепые глаза, как у тех псов, с которыми плохо обращаются. Она увидела детали, которые никогда сознательно не замечала: черные волосы в его ноздрях, короткие и толстые руки с грубыми, нечувствительными пальцами. Но он был ее муж, и он ее любил. Тео знала, что она и ребенок были единственными, кого он любил. Как всегда, она почувствовала слабую жалость к нему. Бедный Джозеф. Говорят, жалость сродни любви. Иногда она полностью соглашалась с этим. Но теперь знала, что страстная любовь между мужчиной и женщиной не имеет ничего общего с жалостью. Это была буря и молния, красота и желание, но никак не жалость.
– А-а, – сказал Аарон, заходя в комнату. С его плаща струилась вода, в руках было множество разных коробок. – Письмо с Юга, я смотрю.
Она кивнула:
– Джозеф скоро приедет к нам.
Его быстрые черные глаза взглянули на нее с любопытством. Она не производила впечатление жены, страстно желающей воссоединиться со своим мужем. Аарон тоже не очень обрадовался этому известию. Сварливый молодой человек утомлял его и в настоящий момент совсем был не нужен. Однако надо воспользоваться этим наилучшим образом.
– Замечательно! – воскликнул он сердечно. – Посмотри, Тео, я нашел швейцарскую музыкальную шкатулку. Хотя, я вижу, этот молодой джентльмен, наконец, милосердно прекратил кричать. Я думаю, что вы его неправильно кормите. Все эти массы, кашки и сахарные соски. Ему нужно козье молоко. Я купил козу прямо сейчас. Мальчик устраивает ее в конюшне. Давайте ребенку козье молоко два раза в день.
– О, папа! – воскликнула она смеясь. – В следующий раз ты будешь учить меня, как его пеленать и лечить.
– Несомненно, буду, если увижу, что ты это делаешь неправильно. Я думаю, ты признаешь, что мои мысли обычно разумны.
– Конечно, – согласилась она искренне.
Аарон развернул музыкальную шкатулку. Это была сложная штука с птицами, выводящими трели, и танцующими фигурками, а откуда-то снизу исходило приятное позвякивание народных песен.
– Она замечательна! – воскликнула Тео. – Но она, наверное, очень дорогая?
– Да, – согласился Аарон радостно. – Она стоит двадцать пять долларов, и у меня не осталось ни одного су. Я также купил тебе том Бурка «Защита общества естествознания». Пора уже заниматься серьезным чтением, ленивица. Я пришел в ужас, увидев дурацкий роман на твоем столе. Держу пари, ты не прочитала ни одной строчки по латыни с тех пор, как я видел тебя в последний раз.
Она покачала головой:
– Там так жарко. Кажется, что трудно даже открыть книгу. Дни скользят один за другим.
– Почему ты не заставишь своего мужа купить место в горах? – прервал он, нахмурившись. – Это нездоровое болотистое место убьет тебя; только негры могут жить там.
Тео вздохнула:
– Мы говорили об этом, ты знаешь. У нас есть уже три поместья, и, кроме того, Джозеф должен бывать на Вэккэмоу, если он не в Колумбии или не в Чарлстоне.
Аарон фыркнул:
– Вы двое самых вялых молодых людей, которых я когда-либо видел. Полагаю, что у вас никогда не будет достаточно сил, чтобы сделать что-нибудь, кроме как лежать на софе. Мне стыдно за тебя.
Она печально улыбнулась ему:
– Не сердись на меня, папа.
Он наклонился и ущипнул ее за щеку.
– Ты пустышка, но я прощаю тебя. Помни, что сегодня ты должна сверкать своей прежней живостью. Я хочу, чтобы ты предстала королевой перед блестящим собранием раздраженных дипломатов и неряшливых политических деятелей.
– Определенно, – запротестовала она, – не неряшливых.
Аарон коротко рассмеялся:
– Подожди, когда увидишь нашего великолепного президента.
В четыре часа пополудни нанятая карета с Тео и Аароном загрохотала, разбрызгивая лужи, по направлению к президентскому дворцу. Этот дом, построенный из красно-серого камня, был большим и красивым, но еще недостроенным. Он одиноко торчал в море грязи, бревен и кирпича. Вокруг не было ни единого деревца или кустарника, и это заброшенное, залитое водой пространство было огорожено забором из столбов и перекладин. Входные ступеньки были из грубого настила, комнаты, выходящие на запад, не оштукатурены, а шиферная крыша нещадно протекала. В очень влажный день, такой, как сегодня, посетителей в вестибюле встречали запахи сырости, смешанные с еще более неприятными запахами испарений.
Тео и Аарон после некоторого ожидания под дождем были впущены черным дворецким, чье приветствие показалось Тео удивительно нецеремонным.
– Здравствуйте, мистер вице-президент. Здравствуйте, мэм. Прекрасная погода для лягушек, – сказал он дружески. – Вы немного рано. Масса Джефферсон еще одевается. Вы хотите пройти туда или подождете?
– Мы подождем, Генри, – сказал Аарон. – Будь добр, объяви нас. Миссис Элстон и я.
– Обязательно, сэр, обязательно. – Он зашаркал обратно, оставив их стоять у дверей.
Аарон засмеялся, увидев удивленное лицо Тео:
– Просто вкус демократии Джефферсона, моя дорогая. Ты увидишь еще больше, прежде чем вечер закончится.
Она закуталась, дрожа, в свою шаль и поморщилась:
– Что за вонючий сарай! Я бы никогда не подумала, что это место достойно президента.
– А, – сказал Аарон мягко, кладя свою шляпу на протертое красное кресло, поскольку другого места не было. – Если бы я был президентом, это был бы не вонючий сарай. И уверяю тебя, никогда бы я не стал делать культа из грубости и невоспитанности в попытке произвести впечатление на людей.
– Это действительно очень грубо заставлять нас стоять здесь, – воскликнула Тео с неожиданным возмущением, так как ей пришло в голову, что это бесцеремонное отношение может быть намеренным пренебрежением, направленным против ее отца.
Аарон пожал плечами, взяв маленькую щепотку нюхательного табака из своей табакерки.
– Ты выглядишь очаровательно, моя дорогая, – он посмотрел на нее с удовлетворением. – Элеонора совершила чудеса с этим платьем.
Умелые руки Элеоноры преобразили платье с прошлогоднего бала, украсив его лоскутами зеленого шелка от старой ночной рубашки. Она вплела ленту зеленого шелка в волосы Тео, которые были уложены на ее голове на восточный манер. На ее груди сверкало бриллиантовое ожерелье. Она не носила его со дня осквернения Венерой и, прежде чем одеть сегодня, очень тщательно чистила его мыльной водой. Поэтому теперь оно сияло всем блеском.
Они все еще ждали, и нервозность Теодосии росла. Где Мерни? Она хотела и боялась увидеть его.
Крики, громыхание и топот копыт на улице возвестили о прибытии других гостей. Дверь отворилась, и, смеясь, вплыла Долли Мэдисон. Ее тощий маленький муж вошел следом, как воробей, преследующий райскую птицу. На ее темных волосах был желтый сатиновый тюрбан со страусовыми перьями и топазовой брошью. Ее полная приятная фигура была облечена в белый сатин, отделанный лебяжьим пухом, и от нее исходил сильный запах мускуса. Ее добрые голубые глаза расширились, когда она увидела Бэрров.
– Как, полковник! – закричала она, бросаясь вперед. – И Теодосия, здравствуй, дитя мое! Как прекрасно ты выглядишь! Что вы здесь делаете?
Аарон поцеловал украшенную драгоценностями руку, которая была ему протянута.
– Нас еще не пригласили пройти, мэм, – сказал он сухо.
– Ну не ужасен ли Джефферсон! – Она одарила всех своей очаровательной улыбкой, не исключая своего мужа. – Клянусь, он совсем не воспитан. Но это моя вина. Как официальная хозяйка, я должна была прийти раньше. Джемми, ты знаком с миссис Элстон?
Мэдисон поклонился с холодной улыбкой на лице, в то время как Тео делала реверанс. Его сморщенное лицо редко меняло выражение, за исключением тех случаев, когда он смотрел на свою жену, – тогда на нем появлялось выражение нежного восхищения, которое озаряло его.
– Давайте все пойдем в гостиную, – закричала Долли, – президент сможет найти нас там.
Она повела их наверх, ловко обходя лужи на лестнице и таща за собой Тео к мрачному маленькому камину, который дымил в конце огромной, плохо обставленной комнаты.
– Прошло четыре года или больше с тех пор, как я видела тебя, дитя. Расскажи мне все о себе. Я знаю, что у тебя муж и маленький ребенок. Мне нет нужды спрашивать, какой он. Кто не будет умным и прекрасным, имея такую мать, – трещала она, улыбаясь и смеясь с такой непосредственностью и добротой, что оживление, которое могло показаться неуместным применительно к полной матроне среднего возраста, становилось очень привлекательным. – Как прекрасно выглядит твой отец! Уверяю, что он становится все моложе и красивее каждый раз, как я его вижу. Он замечательный человек.
– Я рада, что вы по крайней мере его друг, – сказала Тео с горечью в голосе. – Похоже, что у него много незаслуженных врагов.
– О, неужто врагов! У какого государственного деятеля их нет! Конечно, я друг полковника Бэрра. Разве не ему я обязана самой большой благодарностью. Он представил меня моему Джемми, ты знаешь. – Она бросила влюбленный взгляд на государственного секретаря, который был погружен в унылый разговор с Аароном, и тут воскликнула: – А вот и Галлатины пришли!
В гостиную вошли секретарь казначейства и его жена. Долли тепло приветствовала их, протянув обе руки, и представила Тео, которая рассматривала блестящего швейцарца с любопытством, думая, что он чрезвычайно некрасив, со своей плешивой головой и длинным крючковатым носом. Так же неприятны были его манеры. Он пробормотал: «Очаровательно, мадам», – сонным французским голосом и, повернувшись, отошел, чтобы присоединиться к Аарону и Мэдисону в их углу.
Миссис Галлатин не произвела на Тео никакого впечатления. Она была типичной американской матроной, немного бесцветная, немного фанатичная, прекрасная жена и мать.
Педер Педерсен, датский постоянный поверенный, прибыл один в великолепной генеральской униформе и компенсировал холодность Галлатина, поцеловав руку Тео с томительным удовольствием, прилаживаясь основательно с ее стороны, шепча любовные банальности ей в ухо. Он представлял себя большим знатоком женщин.
Генри, блуждающий дворецкий, вновь стремительно появился, как раз вовремя, чтобы объявить две последние приглашенные пары. Но, должно быть, он был совсем плох, так как имена французского и испанского министров прозвучали вроде африканской тарабарщины, что вызвало в Тео истеричное желание засмеяться.
Тюро де Гаранбонвиль, новый аккредитованный представитель Бонапарта, изящный, похожий на ящерицу человек с ужасными блестящими глазами, утопающий в кружевах и золотой вышивке. Его леди торопливо семенила за ним. У нее было бледное мышиное лицо, съеженное выражением вечного страха.
– Говорят, что он бьет ее, – прошептал радостно Педерсен на ухо Тео, – и заставляет своих помощников играть на флейте, доводя ее до истерики. Она дочь тюремщика, вы знаете, и помогла ему бежать из тюрьмы. Он женился на ней. Она должна быть благодарна ему за это.
– Конечно, – сказала Тео, механически смеясь и желая, чтобы ее обожатель оставил ее в покое.
Если французский и датский представители были великолепны, то испанский маркиз де Каса-Ирухо был ослепителен. Он никогда не появлялся без «доспехов», уместных гранду и представителю Карла Четвертого, – завитой и надушенный парик, трость с золотым набалдашником, медали и украшения, которые теснились сверкающей массой на его блестящем розовом парчовом одеянии. Его кастильские светлые кудри и изящные аристократические черты лица выдавали обманчивое впечатление женственности, так же как и кастильская шепелявость, которую он перенес из своего родного языка в тщательно правильный английский. Исключая короткий кивок, он проигнорировал Тюро. В настоящий момент между Францией и Испанией любви не возникало.
Маркиза, его жена, была красива и, хотя Салли Мак-Кин была из Филадельфии, выглядела более испанкой, чем ее муж, поскольку у нее были мечтательные темные глаза, оливковая кожа и темные волосы.
– Ну, теперь мы все здесь, я вижу, – сказала Долли, просмотрев список, который она вытащила из своей сумочки.
– Кроме президента, – протянул де Каса-Ирухо. – Он, должно быть, слишком занят государственными делами, чтобы посетить своих гостей. Я слышал, что последнее время он был исключительно занят. – Он даже не сделал попытки смягчить колкость своих слов.
Долли рассмеялась:
– Да, милорд! Давайте не будем сегодня говорить о политике и иностранных делах. Это просто светский прием.
– Действительно, – сказал маркиз, его взгляд пробежал по гостям. – У нас очень небольшое общество.
– Мистер Джефферсон хочет, чтобы это было так. Он не любит большие обеды, вы знаете.
– Я удивлен, что здесь нет английского представителя.
– А, он скоро будет, – сказала Долли быстро. – Они приедут в сентябре. Мы все с нетерпением ждем нового британского министра и его жену; они оживят наше общество, внесут новые интересы и развлечения.
Маркиз позволил себе презрительную улыбку.
– Я слышал, что мистер и миссис Мерри привыкли к церемониям и этикету. Это они заинтересуются и будут развлекаться, если президент пригласит их на обед, который будет организован как попало.
Долли бросила Тео быстрый, шутливо испуганный взгляд и прошептала:
– Маркиз намерен сегодня быть критичным. Вы должны мне помочь его очаровать, чтобы у него улучшилось настроение, а то у нас будет борьба кошки с собакой. Действительно досадно, что Джефферсон так опаздывает.
Тео начала отвечать, но слова замерли на ее губах. Двое высоких мужчин быстро вошли в гостиную.
Льюис стоял неподвижно, на фут или два позади своего шефа. Он был одет в униформу, как в первый раз, когда она встретила его, – голубой мундир с красной отделкой и белыми капитанскими эполетами на правом плече, чисто-белый жилет и бриджи, на руках были белые перчатки. Его высокие черные сапоги, свободно свисающие ножны и очень высокий жесткий воротничок создавали впечатление еще большей высоты.
Ее сердце растаяло, когда он посмотрел на нее своим пронизывающим взглядом, слегка улыбнулся и отвернулся. Смущенная, она быстро взглянула на других, ожидая, что они так же будут смотреть на Мерни, с таким же пронзительным восхищением, как и она. Он был таким внушительным и впечатляющим, что, по ее мнению, затмил всех остальных мужчин.
Но никто не смотрел на Льюиса – все приветствовали Джефферсона, который спокойно переходил от одного к другому, говоря всем: «Добрый вечер». Когда он приблизился к ней, она поняла гневный вздох маркиза, который стоял позади нее.
Президент, следующий своей упрямой манере «никакой суеты и показухи, простота и демократия перед всеми», явился к ним прямо из своего кабинета. На нем был сморщенный коричневый сюртук, который выглядел так, будто он ходил в нем в конюшню, что, возможно, так и было. Его тонкие светлые волосы были едва причесаны, на пальцах были чернильные пятна. Еще хуже этого была его обувь, и Тео отметила ужас во взгляде Долли Мэдисон и всех остальных гостей оттого, что президент, которого беспокоили мозоли, расхаживал в испачканных комнатных туфлях без пяток, которые производили тихий шлепающий звук по голому полу.
Даже Долли, которая была привычна к нарочитому равнодушию президента к одежде, была сражена наповал этим новшеством. Реакция членов кабинета, которые присутствовали, конечно, не имела значения. Но дипломаты будут взбешены – уже были взбешены. Французский и испанский министры, впервые единодушно, уставились вежливо в потолок стеклянным взглядом. Их золотые украшения и надушенные кружева задрожали в негодовании.
– Извините, что я заставил вас ждать, леди и джентльмены. Этого нельзя было избежать. Вы, должно быть, голодны. Мы сейчас же спустимся в зал, без соблюдения формальностей, – сказал Джефферсон.
Долли вздохнула.
– Еще один кое-как организованный обед, – прошептала она Тео. – Если бы только он разрешил мне или капитану Льюису рассадить гостей подобающим образом. Но он любит, чтобы все они смешались.
– Вы имеете в виду, что я могу сесть, где хочу и с кем хочу? – спросила Тео, и краска прилила к ее лицу.
У Долли было время только кивнуть, так как президент повернулся к ней улыбаясь:
– Пойдемте, мадам Мэдисон, мы покажем дорогу.
– Если я буду сидеть рядом, я буду с вами ругаться, предупреждаю вас, сэр, – ответила леди лукаво, ударяя его своим веером. Они вышли из комнаты.
Наступило мгновенное неловкое замешательство, прежде чем маркиз с ледяным лицом поклонился своей жене и предложил ей руку.
Тео увидела, что Педерсен приближается к ней с самодовольной улыбкой и повернулась к нему спиной. Ее сердце глухо билось: о, почему Мерни не подошел к ней? Он должен был. Но Льюис был приперт к стене Галлатином. Она увидела, что его белокурая голова была вежливо наклонена к секретарю казначейства, который, помогая жестами, доказывал свою точку зрения. Тео не могла больше игнорировать Педерсена. Она должна что-то сделать. Она отбросила благоразумие и заскользила по полу как можно более ненавязчиво.
– Возможно, капитан Льюис будет столь любезен проводить меня к столу, – сказала она легко, одаривая Галлатина своей самой очаровательной улыбкой, как извинение за свое вторжение. – Капитан Льюис и я когда-то знали друг друга много лет назад в Нью-Йорке, мистер Галлатин. Нам нужно возобновить наше знакомство.
Швейцарец поклонился.
– Конечно, мадам. – Его голос был ледяным. Он не любил, когда его прерывали. «Эти Бэрры, – подумал он, – что отец, что дочь – образцы нахальства».
Льюис спокойно взял ее руку и сунул под свой локоть.
– Прекрасно сделано, моя дорогая, – прошептал он. Тео прислонилась к нему. У нее закружилась голова, и она готова был упасть в обморок, ощущая его близость.
– О, Мерни, – зашептала она, – это был такой длинный и унылый день без тебя. А ты скучал по мне?
– Скучал.
Решительная невозмутимость этого слова обрадовала ее. Она рассмеялась тихим счастливым смехом.
Они спускались по лестнице, Аарон через несколько ступенек после них с миссис Галлатин. Он не мог слышать, о чем они говорили, но он слышал смех Тео и видел, как она смело потребовала, чтобы капитан сопровождал ее. Его глаза сузились. Он не успел прореагировать на историю, которую миссис Галлатин рассказывала о своем маленьком умненьком сыне, и эта матрона была удивлена. Кем бы ни был полковник Бэрр, она прежде всегда считала его образцом внимательной учтивости.
Оказавшись за столом, Тео обнаружила, что сидит между Льюисом и Педерсеном. Маркиз и маркиза де Каса-Ирухо сидели вместе в надменном неодобрении в конце стола. Аарон восседал рядом с маркизом, которого, он думал, нужно время от времени обрабатывать. Из этого положения он мог также следить за Тео.
– Какая замечательная комната, – заметил Педерсен, пытаясь привлечь ее внимание. – Вы были здесь прежде, миссис Элстон?
Она неохотно отвернулась от Мерни.
– Нет, не была. А что, собственно, такого замечательного в ней? – Она в действительности не обратила на комнату никакого внимания. Окружающее перестало для нее существовать. Даже Аарон пропал из поля зрения. Она совершенно не замечала, что он осторожно наблюдает за ней.
– Взгляните вокруг себя, прекрасная леди, – сказал датчанин. – Цветы в горшках, птицы, можно подумать, что находишься в оранжерее. И масса механических приспособлений. Смотрите-ка, стена открывается!
Действительно, стена открывалась, вернее, вращалась между кухней и столовой, открывая полки, заполненные различными блюдами, вытащенными из плиты.
– Я думаю, у него много таких изобретений, – продолжал Педерсен. – Говорят, что у него есть подъемник, который действует посредством блока, и он способен поднять человека на два или три этажа. Хотя я его не видел.
– Как интересно, – заметила Тео прохладно. Какое ей дело до выдумок президента, до его птиц и цветов, когда драгоценные моменты проходят; Мерни сидел так близко от нее, но они не могли сказать друг другу ни единого слова.
Обед был прекрасным, а вина замечательными. Страсть мистера Джефферсона к простоте резко исчезала, когда дело касалось кулинарии. После рисового супа подали тарелки с мясом, ветчиной, телятиной, бараньи котлеты, утку, жареные яйца и новое итальянское блюдо, называемое «макароны», прекрасно приправленные луком и сыром. Эти деликатесы наконец отвлекли Педерсена, который затих с полным ртом. Тео придвинула к себе очередную нетронутую тарелку и повернулась к Мерни. Он ожидал этого.
– Тео, – прошептал он, – это ужасный фарс. Я должен еще раз увидеть тебя наедине.
Ее лицо побледнело. Она подняла испуганные глаза:
– Еще раз? Что ты имеешь в виду? Я попытаюсь выскользнуть из дома. Это трудно теперь, так как отец здесь, но я постараюсь. Мы можем встретиться у реки.
– Нет, дорогая. – Его губы едва двигались. – Мы не можем. Нас видели. Один из слуг Джефферсона. Мне удалось заткнуть ему рот, я надеюсь. Но могут быть и другие. Мне не хотелось бы, чтобы ты рисковала. Кроме того, я…
Он и все остальные за столом неожиданно замерли и подались вперед. Джефферсон говорил, повысив голос, чтобы все его слышали. Тео рассеянно слушала фразы, не понимая и не желая их понимать.
– В этом небольшом обществе я могу сказать открыто то, что многие из вас уже знают. Мы объявим об этом публично в День независимости… Удачное приобретение территории без единого выстрела… Наша замечательная сестра Франция… Испания, наша прославленная соседка на юге…
Аарон, уверенный в своем слушателе, прошептал Каса-Ирухо:
– Он, как кот с тарелкой сметаны, не правда ли, милорд?
Испанец скривил губы:
– Но эта так называемая покупка не разрешена нашей конституцией. Он игнорирует это. Это – беззаконие с самого начала и до конца. Испания не разрешит этого. Это означает войну.
– Вы так думаете? – сказал Аарон мягко, надеясь выудить больше интересующей его информации. Но маркиз опустил глаза и в гневном молчании забарабанил по набалдашнику своей трости.
Джефферсон продолжал:
– Это давно уже было моей мечтой – послать экспедицию через западные земли к другому морю. Мы три раза пытались, но все заканчивалось провалом. Теперь, когда эти земли перешли к нам, я чувствую, как необходима такая экспедиция. Все уже готово, и на этот раз, думаю, она не провалится, поскольку возглавлять ее будут два молодых человека: мой помощник и секретарь, капитан Льюис, и его друг и товарищ по оружию, капитан Вильям Кларк, который присоединится к нему позже.
Все, кроме Теодосии, посмотрели на Льюиса. Она сидела неподвижно, уставившись на скатерть.
– Леди и джентльмены, – сказал Джефферсон, поднимаясь, – я предлагаю тост за успех экспедиции и за ее главу. – Он послал покрасневшему Мерни искреннюю улыбку и продолжал: – Он обладает неустрашимой храбростью, стойкостью. Заботливый, как отец, к тем, кто находится у него в подчинении, и в то же время сам очень дисциплинированный, он знаком с характером, обычаями и законами индейцев. Он привык к кочевой жизни. Это честный и бескорыстный человек. Леди и джентльмены, рекомендую вам, капитан Меривезер Льюис!
Все разом стали поздравлять капитана, в то время как Аарон думал: «Это все деревенскому парню из лесной глуши, который будет навсегда поглощен пустыней. Скатертью дорога!» Он был раздражен выражением лица Теодосии и обнаружил, к своему удивлению, что он правильно оценил свою прошлую неприязнь к Льюису. Она поднялась в нем с новой силой.
Разговор стал общим на конце стола, где сидел президент. Мэдисон задавал Льюису вопросы относительно экспедиции, а Долли бесконечно высказывала свои замечания и восторги.
– Какое это будет замечательное приключение, капитан Льюис! Какая смелость! Я не могу не думать об этом без содрогания, как представлю, какие трудности вас ожидают!
Джефферсон развалился в кресле, глядя с сияющей улыбкой на своего протеже, и расслабился, как это всегда было, от радостной болтовни Долли.
Секретарь казначейства занялся десертом. Нежно любимый Джефферсоном проект абсолютно не интересовал его, и ввиду того, что его финансирование составляло всего две тысячи пятьсот долларов, секретарь не чувствовал ни желания, ни необходимости препятствовать ему.
Теодосия улыбалась, ничего не видя и не слыша вокруг себя. Она чувствовала себя одинокой и покинутой. Мерни не принадлежал ей. Чудесное время, которое они провели вместе, не имело ничего общего с его реальной жизнью; хотя для нее это стало практически самой жизнью.
Чувство боли завладело ею. Она почувствовала, что как бы отделяется от этой комнаты, полной людей. На мгновение она увидела их всех реально, каждого со своей господствующей мыслью, явно написанной на лице. Они были как герои в нравственной пьесе: Джефферсон – самодовольство, Долли Мэдисон – общественное приличие, де Каса-Ирухо – оскорбленное негодование, миссис Тюро, которая не произнесла ни единого слова, с тех пор как она села, – Тревога, а ее муж – Грубость. Медленно ее взгляд переходил от одного к другому: Педерсен – Обжорство, Галлатин – Проницательность. Даже Мерни был за пределами и далеко от нее. Его лицо ничего не выражало, кроме «решительности и упорства», о которых говорил Джефферсон.
Только лицо Аарона она не могла прочитать. Она знала его очень хорошо и, тем не менее, не могла сказать, какие мысли скрывались за этой вежливо улыбающейся маской.
Она умоляюще посмотрела на Мерни. «Вернись ко мне, вернись», – мысленно закричала она ему. Но он ее не слышал.
Только когда миссис Мэдисон дала дамам знак подняться, он обернулся к ней.
– Назначь какое-нибудь безопасное место для встречи, – быстро прошептал он. – Я встречу тебя, где и когда ты захочешь. Пошли свою служанку с запиской. Я ее получу.
– Когда ты уезжаешь? – спросила она безнадежно.
– Во вторник на рассвете. Вторник, а сегодня был вечер пятницы.
– Пойдем, дитя мое. – Долли Мэдисон обняла ее за талию своей нежной рукой. – Мы должны оставить джентльменов одних. Боюсь, что они горят желанием избавиться от нас, бедных женщин.
Тео разрешила увести себя наверх. Ее темные прекрасные глаза были пусты и неподвижны. Казалось, она не слышала, когда миссис Галлатин обратилась к ней с каким-то незначительным замечанием. Добрейшее сердце Долли было тронуто. Она прижимала Теодосию к себе, заслоняя поведение девушки изящной ширмой тактичной болтовни.
Когда остальные дамы немного отошли, она мягко потрепала Тео по руке.
– Ты несчастна, дорогая. В чем дело? Могу я помочь?
Тео вздрогнула, ее маленькое лицо задрожало.
– Счастлива! – воскликнула она с горечью. – Разве кто-нибудь счастлив?
Долли улыбнулась:
– Я. Ты не поверишь мне, дорогая, ты еще слишком молода, но счастье, приходит от прекращения борьбы с вещами, которые ты не можешь изменить. И оно состоит из маленьких незначительных радостей: красоты цветов, чашки чая у камина с подругой, радости хорошего разговора, музыки, – она говорила с непривычной серьезностью, но видела, что это было бесполезно. Девушка была в глубоком эмоциональном кризисе. Долли проницательно догадалась о причине волнения: отношения Льюиса и Теодосии были достаточно очевидны для ее мудрых глаз. Но она ничем тут не могла помочь. Это пройдет. Нужно переболеть, чтобы обрести покой.
– Во всяком случае, улыбайся, Теодосия, – убеждала они нежно. – Ты никогда не должна показывать свою боль, что бы это ни было. Обнажение чувств на публике более непристойно, чем обнажение тела.
Теодосия покраснела. Мягкое замечание было заслуженным.
– Извините. Вы правы.
Долли кивнула одобрительно, вытащила изящную золотую табакерку из своей сумочки.
– А теперь я позволю себе одну из маленьких радостей, о которых я говорила, – она засмеялась. – Полагаю, что многие шокированы этим, но это доставляет мне удовольствие, и я упряма.
Она положила по маленькой щепотке в каждую ноздрю и чихнула с некоторым шуточным сладострастием. Теодосия слегка улыбнулась.
– Вот и прекрасно, дитя мое. У тебя такая чудесная улыбка. Теперь давай присоединимся к другим дамам, которые, как я слышу, болтают по-французски, чтобы помочь бедной миссис Тюро. Я знаю, что в языках ты очень умела, а я, Аллах, нет. Поэтому ты должна помочь мне.
Она потащила Тео за собой, и они присоединились к другим дамам.
