X

В следующие несколько недель в Клифтоне Теодосия продолжала делать новые открытия, причем большинство из них неприятные. Семья была добра к ней, но их было так много, даже после того как дяди, тети и кузены с кузинами собрались и уехали на свои плантации. Нигде нельзя было найти уединения, даже в ее спальне. Мария Нисбет решила, что Тео всегда будет благодарна ей за компанию, Шарлотта следовала за нею повсюду с широко раскрытыми глазами, полными преданности и влюбленности в новую красавицу золовку. Дети носились по всему дому, болтая, визжа и ссорясь, вечно ускользая от своих толстых мам.

Джозеф, его отец и два брата избегали этой суматохи. Весь день они объезжали Вэккэмоу-Нек, проверяя плантации, но Тео с собой не приглашали. Предполагалось, что она будет развлекаться женскими делами, какими бы они не были: явно ничего кроме шитья и сплетен. Ей было скучно, и ее нервы были измотаны постоянным скоплением людей и шумом.

Новый шум добавился на следующий день после ее приезда. Миссис Элстон родила девочек-близнецов через несколько минут после рассвета, и непрерывное хныканье болезненных младенцев наполнило дом.

Никто, кроме Тео, казалось, не был удивлен этим точным исполнением предсказаний момы Кло. Также никто не удивился, когда три дня спустя одна из малышек издала слабый крик и замолчала навеки. Мома Кло предвидела и это. Так сказал ей Дух. Маленькое тельце положили в дубовый гроб и похоронили в тот же день. Час или два мужчины слонялись с торжественными лицами, а со стороны негритянских хижин доносился плач по покойнице, но даже мать долго не скорбела. Здесь было много детей, и она была слишком усталой и измученной, чтобы испытывать какие-то сильные чувства. Кроме того, у нее оставался еще один младенец – маленькая Мэри-Мотти, названная в ее честь. Но для Теодосии такое небрежное отношение к рождению и смерти было болезненным и пугающим.

Она написала об этом отцу и вскоре получила от него письмо, полное советов и здравого смысла. «Ты не должна поддаваться мрачным фантазиям, – писал Аарон. – Приспосабливайся к обычаям и образу мыслей, которые ты находишь в своем новом окружении. Было бы разумнее стать менее критичной, но более терпимой, хотя я достаточно хорошо знаю свою маленькую Тео и уверен, что она никогда не проявит внешней неучтивости любого рода».

Тео вздохнула, читая эти строки. Дело было не в ее критическом отношении или нетерпимости. Она пыталась приспособиться, но образ жизни и взгляды Элстонов были чужды ей, и новая семья Тео не делала никакой попытки понять ее.

Однажды утром после завтрака Тео вышла на прогулку и попыталась серьезно обдумать свою проблему. Ее решение побыть в одиночестве вызвало переполох. Мария тут же спросила, куда она идет и почему. А Шарлотта и двое из младших детей попытались сопровождать ее, и их пришлось отговаривать.

– По крайней мере, – сказала Мария, – не ходите ни по одной из тропинок, ведущих к рисовым полям, так как работники посчитают очень неподобающим для миссис Элстон гулять в этом месте в такой час. Придерживайтесь главной дороги и возьмите с собой одного из слуг или Венеру – таким образом, приличия будут соблюдены.

Тео вежливо отказалась. Она хотела пройтись одна и, уж конечно, не собиралась брать Венеру. Она уже была сыта по горло своей горничной. Джозеф вспылил, когда Тео предложила избавиться от нее. Венера была необычайно ловкой и искусной и быстро отвечала на зов, слишком быстро. Тео была убеждена, что девушка подслушивает под дверями и прячется в углах.

Тео скучала по Минерве и свободным скачкам по Манхэттен-Айленд. Она могла бы скакать здесь – у них была большая конюшня с лошадьми, – но не одна! О, никогда! Пристойная рысь в сопровождении одного из грумов – вот все, что дозволялось, и даже это считалось эксцентричным для замужней женщины.

Тео еще ничего здесь не видела, кроме Клифтона, и, как никогда раньше, хотела увидеть море. Но оказалось, что это не так просто. То лошади нуждались в отдыхе, то кучер был пьян, то сломалась спица в одном из колес. Тео по наивности казалось, что починить ее просто, пока не обнаружила, что избыток прислуги часто не приводил ни к каким результатам. Если ломалось колесо, и мастер был болен, – а это было его обычным состоянием, – то колесо должно было ждать, пока он не выздоровеет. Никто другой и не подумал бы дотронуться до него. Насколько иначе все будет, когда они будут жить в своем собственном доме, думала Тео. Однако и здесь была причина для беспокойства. Хотя она еще не видела Оукс, но уже достаточно слышала об этом месте, чтобы понять, что в своем нынешнем состоянии оно было непригодно для жилья.

– Давай сразу начнем приводить его в порядок, – убеждала она Джозефа. – Если крыша протекает, ее можно починить. Если, как ты говоришь, дом слишком мал, мы можем пристроить крыло.

– Конечно, – отвечал он с готовностью, – но очень мало можно сделать летом. Скоро начнутся жаркие месяцы. Через неделю или две мы переедем к югу на Салливен-Айленд.

– С семьей? – спросила она слабым голосом.

– Естественно, – ответил Джозеф, и она больше ничего не сказала.

Сегодня, улучив момент, сбежала от всех и быстрым шагом направилась по дороге к реке. Оказавшись вне видимости со стороны дома, она высоко подобрала свои миткалевые юбки и побежала, почувствовав свободу и облегчение. Тяжело дыша, она смеялась над собою и побежала быстрее, бросившись по тенистой тропинке в лес. Она добралась поляны в гуще сосен, опустилась на мох и, сняв шляпку, стала обмахивать лицо.

Тео была в восторге от покоя и свободы, от счастья быть одной. Эта мысль удивила ее. Она начала вспоминать. Ведь со времени своей свадьбы ей и полчаса не удалось побыть совершенно одной. Даже письма, которые она писала и получала от отца, – ее единственное удовольствие, – читались или писались в окружении черных и белых лиц.

И ночью, конечно, был Джозеф. «Милый Джозеф», – подумала она виновато. Тео обожала его, это точно, и хотела сделать его счастливым. Она знала, как непрочно он держался за счастье, как легко расстраивался, и как его легко было обидеть. Она не могла сомневаться в том, что он любил ее и нуждался в ней все больше. И она тоже нуждалась в нем, здесь, где он был единственной связующей нитью с ее счастливым прошлым, единственным, кто знал ее отца, и с кем она иногда могла поговорить о нем. Только такую возможность трудно было получить: весь день его, как и других мужчин, не было дома.

Она подобрала маленькую палочку и начала рассеянно рисовать ею на дерне. Салливен-Айленд будет таким же или еще хуже: шумные дети, плачущие младенцы, орды рабов, едкий язык Марии, от которого невозможно было спрятаться, жалобы миссис Элстон. И только две темы разговоров для каждого пола: домашние дела и семейные сплетни – для женщин, скаковые лошади и рис – для мужчин.

С неожиданной решимостью она бросила палку. Элстоны могут отправляться на Салливен-Айленд, если хотят, но у нее другие планы. Ричмонд-Хилл ждет: Ричмонд-Хилл и Аарон. Они с отцом уже много писали друг другу об этом. «Конечно, ты должна провести лето со мной, – писал Аарон. – Ты придумаешь какой-нибудь способ заставить мужа думать, как мы, я не сомневаюсь».

Да, конечно, она придумает! В порыве радости от перспективы освобождения она решила, что будет терпелива с ними и даже заставит их полюбить ее. «И я должна научиться любить это место. В конце концов, по-своему оно так же красиво, как Север».

В первый раз Тео без предубеждения огляделась вокруг. Весна усеяла лес цветами – ароматным желтым жасмином, дикими фиалками и алым багряником. Пересмешник высоко в орешнике выводил свои разнообразные трели, и она слушала зачарованно. Даже вечный мох не казался сегодня таким угрюмым, поскольку солнечный свет окрасил его в ярко-зеленый цвет.

Она встала и пошла, наслаждаясь теплым воздухом и покоем, разводя свисающие перед нею ветви, пока не увидела через их кружево просторы света. Внизу лежала Вэккэмоу – огромная, спокойная река. Она была окружена рисовыми полями, изумрудными сейчас от колышущегося несозревшего риса.

Тео собрала горсть фиалок и окунула в них лицо, вдыхая нежный аромат. Затем, увидев какие-то красивые красные ягоды, она заткнула фиалки за корсаж и метнулась через спутанные кусты к ним. Когда она уже протянула руку, чтобы сорвать их, послышался странный шум – резкий сухой звук рядом с ее ногой, полушуршание и полугрохот. Озадаченная, она стала искать источник этого звука. Снова раздался тот же шум, и, повернув голову, она застонала от страха. Сердце ее, казалось, замерло в груди, пот выступил на лбу: не больше чем в двух футах от нее лежала, свернувшись кольцами, огромная пестрая змея. Тео замерла от ужаса, неподвижная, как деревья вокруг. И это спасло ее. Гремучая змея медленно развернулась и ускользнула в подлесок.

Рыдая и спотыкаясь, она бросилась назад к безопасной пыльной главной дороге. Когда ее ужас утих, она почувствовала сильную ненависть к этой предательской стране. Единственная попытка оценить ее красоты оказалась слишком жестоко отвергнутой. Ей придется вынести еще несколько таких лет, смириться с этим непривычным краем и даже до некоторой степени считать его своим домом. Но особенно чувствительная к своему окружению, она почувствовала с первого взгляда, что Вэккэмоу-Нек враждебен ей, и теперь она была уверена в этом. Она никому не рассказала об этом случае, слишком хорошо понимая, что сочувствия будет мало, а что касается Джозефа, то страх за ее безопасность вызовет у него гнев. Но она больше никогда не гуляла в лесу одна.

Тео сбежала в то лето, как и планировала, и провела несколько счастливых недель с Аароном в Ричмонд-Хилле. Вскоре после ее приезда Натали уплыла во Францию навестить свою мать, которую не видела шесть лет. Тео скучала по своей сводной сестре, однако была счастлива, что осталась одна с Аароном. Вэккэмоу-Нек казался таким далеким. В августе, однако, приехал Джозеф в собственном экипаже, и на этот раз с полной свитой слуг. Он сильно скучал по ней и, казалось, даже начал понимать, что она не была всецело счастлива в Вэккэмоу. Поэтому он съездил в Оукс, отметил, что необходимо улучшить, и отдал приказ начать работу.

– Когда мы вернемся на Юг, мы переедем в Оукс, – сказал он ей. – Я велел расширить дом, чтобы он соответствовал нашему положению.

– О, я так рада, – воскликнула она, благодарно целуя его.

Тео представляла себе большой свободный особняк, изысканно обставленный, так как Джозеф уверил ее, что мебель там нуждалась лишь в небольшой полировке и ремонте, чтобы соответствовать обстановке Ричмонд-Хилла. Она видела себя спокойной и изящной, разумно руководящей работами, помогающей Джозефу в его честолюбивых политических стремлениях радушным гостеприимством. У них будет хорошо подобранная библиотека, а по вечерам в доме будут звучать музыка, смех и вестись умные беседы. «Салон, возможно, маленький центр утонченности и культуры», – думала Тео, в энтузиазме забывая об отсутствии в Вэккэмоу подходящей для этого публики. «С энергией и честолюбием все возможно», – разве Аарон не говорил так много раз?

После этих романтических снов реальность оказалась горькой. Тео и Джозеф приехали в Оукс в ноябре, и она не смогла скрыть своего разочарования. Она старалась не замечать нескошенную траву, выбоины на дороге к плантации, но, увидев дом, в недоумении повернулась к Джозефу:

– Но он такой маленький, едва ли больше, чем коттедж нашего садовника, и что случилось с крышей?

Крыша, наполовину покрытая старой кровельной дранкой и наполовину новыми сосновыми ярко-желтыми некрашеными досками, представляла собой пятнистое и особенно вульгарное зрелище.

– Они еще не закончили ее, – ответил Джозеф несчастно.

На самом деле они еще ничего не закончили.

Крыльцо по-прежнему было покосившимся, две из шести маленьких комнат были завалены бревнами и горшками с краской, и Теодосия начала подозревать в тот вечер – в чем впоследствии постоянно убеждалась, – что пятьдесят рабов были не в состоянии сделать того, что мог выполнить один квалифицированный рабочий-янки.

Однако они переехали. Тео решительно отвергла предложение Джозефа пожить в Клифтоне до тех пор, пока «поместье не будет готово». «Нет. Мы обязательно должны быть здесь, чтобы наблюдать», – возразила она, и Джозеф, пристыженный провалом своего плана, согласился.

Дом постепенно становился пригодным для жилья. Она послала отцу в Нью-Йорк заказ на украшения и мебель. Наследство Джозефа оказалось небольшим и шатким.

«С энергией все возможно». Да. Но что делать, если энергия иссякает? Цветущее здоровье и энтузиазм, с которыми она приехала в Вэккэмоу, таяли день ото дня.

К концу ноября Тео поняла, что у нее будет ребенок, и сразу же написала Аарону. Он был в восхищении, писал ей письмо за письмом. Отец убеждал ее соблюдать диету, следить за зубами и заниматься физическими упражнениями.

«Ты должна много гулять пешком. Я умоляю тебя достать крепкую пару ботинок или коротких сапог с одной пуговицей, чтобы они не свалились, достаточно толстые, чтобы не пропускать воду… Гуляй, чтобы быть в форме, с десятком негров по пятам»

Тео пыталась следовать его совету, но это оказалось трудным. Не только ее тело стало вялым и тяжелым, но и ее разум. Каждое движение, каждая мысль требовала расхода сил, что пугало ее. Она все чаще лежала на софе в своей спальне, глядя из окна на бесконечные пространства серого мха. Книги больше не интересовали ее, она постепенно бросила попытки выполнять свои обязанности хозяйки плантации. Даже первый месяц в Оуксе, до того как ее здоровье ухудшилось, она не в состоянии была справляться с этими обязанностями удовлетворительно.

Рабы, внешне послушные, реагировали на ее приказы с вежливым безразличием. Феба, толстая повариха, выслушивала запланированное Тео меню, говорила: «Да, миссис», – и готовила то, что хотела. К тому же она была неважной поварихой, неряшливой и неумелой.

Хозяйка плантации должна приказывать и управлять слугами, должна распределять запасы, посещать больных негров и давать им лекарства, должна разбирать споры женщин и иногда наказывать. Это она знала от Джозефа и также из наблюдений в Клифтоне. Тео пыталась следовать этой программе. Но, когда она приближалась к негритянским хижинам, смех или пение сразу смолкали, двери быстро закрывались, и на ее стук обычно высовывалась детская курчавая голова, объяснявшая, что мамми, или бабули, или сестры нет дома. Тео чувствовала, что непрошенно вторгается в их жизнь и совершенно не нужна им.

Управлять домом она тоже не смогла. Она пыталась ввести некоторые реформы. Каждое утро около одиннадцати часов под окнами раздавался страшный грохот. Это три служанки толкли неочищенный рис в деревянных ступах, сделанных из стволов деревьев. Каждый день они толкли дневную порцию для белых хозяев и домашней прислуги.

– В понедельник утром, – наставляла Тео, – позовите больше девушек и заготовьте риса на всю неделю. Мы избавимся от этого ежедневного грохота, и не будет постоянно летающей шелухи и пыли в доме.

Они тупо таращились на нее, но самая умная наконец кивала. На следующее утро грохот продолжался, как обычно. Тео резко протестовала. На следующий день не было грохота, но на столе не было и риса. Тео было все равно, но Джозеф был в ярости.

Когда она объяснила ему свой план, он раздраженно возразил:

– Оставь их в покое. Они всегда толкут рис каждый день.

– Ну, тогда они могли бы делать это не под моими окнами.

– Конечно, камни за кухней – вполне подходящее место.

Так что они толкли рис каждый день, точно так же, как они делали свечи из восковницы на веревке, вместо того чтобы использовать формы, которые Тео прислали из Нью-Йорка; так же, как они отказывались ошпаривать кипятком деревянные ведра, в которых хранились основные продукты. Если Феба слышала крик сипухи в лесу, она вполне могла не замесить хлеб в тот вечер, так как он не поднялся бы. Если прачка по пути к дому встречала кролика или черную кошку, в то утро могло не быть стирки.

«Хозяйка плантации должна давать своим людям простые религиозные наставления». В первом порыве энтузиазма Тео попыталась последовать и этому рецепту.

В свое второе воскресенье в Оуксе она послушно пошла с Джозефом в маленькую приходскую церковь, вынесла нескончаемую проповедь, затем днем собрала негритят с «улицы» в большой дом для чтения Библии. Дети крутились и извивались, вращая жадными глазами в сторону хижин. Тео чувствовала себя глупо и виновато. Она ничего не знала об их предыдущем христианском обучении и неожиданно осознала свою собственную неспособность быть духовным наставником.

Аарон относился к ортодоксальной религии с веселой терпимостью, и подобное не было включено в ее образование. Хотя казалось легким делом прочитать рассказ из Библии, и она смело взялась за Иону и кита.

Когда ее голос умолк, все курчавые маленькие черные головы дернулись, сорок пар круглых глаз уставились на нее не мигая.

– Как вы видите, – добавила она, чувствуя необходимость указать на мораль рассказа, – Бог наказал Иону за его злой поступок.

Лица продолжали разглядывать ее безучастно.

– Вы поняли историю, не так ли?

Никакого ответа, затем тощий десятилетний парнишка любезно улыбнулся:

– Да, миссис.

Она благодарно повернулась к нему. Это был единственный ребенок, которого она узнала, – сын Фебы.

– Ты знаешь, что такое кит, правда, Чанс?

Он кивнул, сияя.

– Разве никто из вас не понял, о чем я читала?

Они опустили глаза, ковыряя пальцами ног в досках веранды. Кто-то хихикнул.

– Ну, можете идти, – вздохнула она.

С минуту они не двигались, пока Чанс не подтолкнул их, и тогда она поняла, что они не только не поняли, что она читала им, но также не понимали ее речь. Работники на плантации говорили на чистом галлах. Она могла общаться только с домашними неграми.

Постепенно она бросила все свои попытки справиться с неграми. Тео не имела никакого представления, что часть ее трудностей в обращении с ними происходила из-за влияния Венеры.

Эта девушка делала все возможное, чтобы распространить мятежные настроения среди тех двух сотен черных, которые обслуживали Элстонов в Оуксе. Она мало преуспела: негры только смеялись над ней, и их преданность Джозефу, их наследному правителю, была непоколебима. Также она не могла настроить их против надсмотрщика, который был справедливым человеком и понимал их психологию. Но с миссис янки все обстояло иначе. Была ли скудновата еда или мотыга не такая острая, как в прошлом году, виновата была иностранная миссис, которая заказала их, так говорила Венера. А разве не ухудшились сразу ревматизм Форчун и кровотечение Хэгэра из-за того, что Тео применила какие-то лекарства? И разве она не смеялась над Духом, говоря им, что это глупо, твердила Венера, хотя сама тайно не верила в него, но понимала, что это самый сильный из ее аргументов. Все из-за того, что молодая миссис ни во что не верит. Она не лучше какой-нибудь язычницы. Вечер за вечером, рассказывала Венера, она ждала и подсматривала, не будет ли молиться молодая миссис, но она никогда не молилась. Она никогда не открывала Библию и не читала ее. Она плохая, эта молодая миссис.

Все это приносило меньше неприятностей, чем рассчитывала Венера, так как она не была популярной среди рабов. Женщины завидовали ее внешности и возмущались ее высокомерным видом. Мужчины боялись ее, особенно те, кто пытался переспать с ней, и кого она исцарапала, как дикая кошка.

Однако кампания Венеры возымела свое действие и усилила неприятности Тео, хотя сама девушка не давала госпоже ни одного повода для недовольства, содержала ее одежду в совершенном порядке, повиновалась приказам быстро, но с каким-то неуловимым вызовом и угрюмостью. До одного мартовского дня.

Младший брат Джозефа, Джон Эш, только что женился на девушке из Санти, Салли Мак-Ферсон, и привез ее в Вэккэмоу. Полковник Вильям, согласно обычаю, подарил своему сыну плантацию Хэгли, и молодая пара обосновалась там.

Здоровье Тео помешало ей присутствовать на свадьбе, и они с Джозефом отправились в тот мартовский день засвидетельствовать молодоженам свое почтение. Тео сразу понравилась ее новая золовка. Ее смех, кудри и живость напомнили ей о маленькой Кэти Браун. Примерно на час она забыла о своих неудобствах и смеялась вместе с Салли. Они шептались и шутили, как восемнадцатилетние, кем собственно обе и были.

Но к пяти часам Тео почувствовала усталость. Ее настроение упало. До родов оставалось два месяца, и она с трудом скрывала свои физические страдания. Она ненавидела свое тело, которое распухло и стало тяжелым. Она могла бы вынести и боли в спине, и головокружения, если бы не частые депрессии. Они наплывали на нее, как массы густой черной дымки, душа ее и превращая жизнь в бесконечную серую пустыню.

Эта чернота опустилась на нее и сейчас, и Тео неуклюже поднялась на ноги, бормоча извинения Салли. Она хотела только одного: оказаться дома в своей собственной комнате, на своей мягкой софе.

Салли была очень озабочена и хотела позвать Джозефа. Оба брата ушли на плантацию Джона осмотреть рисовые всходы на дальних полях.

– О нет, – запротестовала Тео, пытаясь улыбнуться. – Пожалуйста, не зовите его. Помпи ждет и может отвезти меня домой, а затем вернуться за Джозефом.

Салли неохотно согласилась. Она была обеспокоена. Теодосия выглядела плохо и была такой бледной. Было трудно поверить словам Джона Эша, что эта бедная девушка несколько месяцев назад была необычайно хорошенькой. Однако в таком положении всего можно ожидать, и нужно прощать такие неожиданные капризы, как возвращение в Оукс до того, как мужчины закончили свои дела.

Никто в Оуксе не ожидал такого скорого возвращения Тео, и дом казался покинутым и очень тихим. Даже Кафи, маленького мальчика-посыльного, чьей обязанностью было открывать парадную дверь, нигде не было видно.

Тео с трудом поднялась наверх. Ее лайковые туфли бесшумно ступали по ковру, когда она шла по площадке к своей комнате. Подойдя ближе, она заметила, что дверь ее комнаты открыта. Тео вспомнила, что приказала сегодня держать дверь закрытой, так как день был необычно прохладным, и она хотела, чтобы комната сохранила все тепло от маленького камина. Но слуги никогда ничего не помнили больше десяти минут. Тео взялась за ручку и распахнула дверь.

Раздался резкий звук, быстрое движение. Тео испуганно вскрикнула и вцепилась в ручку. Венера столкнулась с нею, попятилась к длинному позолоченному зеркалу, перед которым до этого красовалась. Глаза девушки расширились от страха и ненависти. Она с вызовом откинула голову, хмуро глядя на хозяйку, но подняла руки высоко к груди, пытаясь скрыть что-то.

Тео не сразу осознала значение этой картины. Затем она тяжело задышала. Ее взгляд медленно сфокусировался на Венере, и тут она поняла.

– Ты надела мое платье! Мое платье, – задыхаясь, прошептала она.

Это было даже не платье, а белый, расшитый золотом наряд, который она надевала в свой день рождения в Ричмонд-Хилле! Этот прекрасный наряд она так любила, что никогда не носила с тех пор, а хранила его завернутым в ткань в кедровой коробке! Она закрыла глаза от головокружения: темные коричневые руки и коричневая колонна шеи на фоне белизны этого платья – это было ужасно. Тошнота подступила к горлу, ее лицо исказилось.

– Сними его, девка! – задохнулась она, ее руки сжимались и разжимались на дверной ручке.

Венера не двигалась, ее тонкий рот изогнулся, щеки пылали темно-алым. Тео метнулась вперед:

– Что у тебя на груди, что ты прячешь?

На секунду девушка съежилась, крепко сжав руки у горла. Затем ее подбородок вздернулся, губы разжались в злобной улыбке. Она опустила руки – на ее темной груди ярко сверкало бриллиантовое ожерелье Аарона.

Ярость захлестнула Тео. Если бы она могла убить, она бы сделала это. Ударив Венеру по лицу маленькими распухшими кулачками, она потащила ожерелье с такой силой, что застежка разорвала коричневую плоть.

– Ты подлая! Я ненавижу тебя, я ненавижу тебя! – Ее голос надорвался, комната закружилась вокруг, и она упала на пол, головой вперед, прижимая ожерелье к щеке.

Слуги нашли ее лежащей там, съежившейся и неподвижной. Они испугались и осторожно перенесли ее на кровать.

Когда Джозеф вернулся домой, она была в сознании, но ее мучили сильные боли. Джозеф сидел на кровати и нервно поглаживал ее руку. Он был обеспокоен и расстроен и не мог понять, что произошло, пока Феба, повариха, вертевшаяся рядом, не заметила с мрачным удовлетворением:

– Похоже, что ребенок на пороге, хозяин. Вам лучше послать за мома Кло в Клифтон. Миссис очень плохо.

Джозеф вздрогнул:

– Ты думаешь? Пошли за Помпи немедленно, скажи ему, пусть мчится в Клифтон. Скажи ему…

Тео открыла глаза.

– Нет, Джозеф. – В ее шепоте было такое отчаяние, что это остановило его. Он неуверенно повернулся к ней. – Я не рожу сейчас. Нет. Не раньше мая, когда папа будет со мной.

Феба хихикнула, пожав своими толстыми плечами:

– Вы не можете остановить его, миссис, когда он хочет прийти.

Тео лежала очень тихо. Внутри ее измученного тела собиралась воля, она сознательно призывала силу, способную остановить роды. Боль уменьшилась.

– Джозеф.

Он быстро наклонился:

– Что, моя бедная маленькая Тео?

– Настойку опия, – прошептала она, – большую дозу, сейчас. И не посылай за мома Кло. Я не подпущу ее к себе. Я не собираюсь рожать. Не сейчас.

И она не родила. Еще три дня и три ночи она лежала на кровати почти неподвижно. Боли постепенно замерли.