13
Под блистающим всеми цветами радуги закатным небом, позолотившим верхушки деревьев, Элисон с восхищением рассматривала огромную черную кошку. На ее шкуре, освещенной отблесками закатного солнца, были хорошо различимы темные, почти черные пятна на иссиня-черном угольном фоне. Черное на черном — редчайший, изысканнейший окрас! Здесь этих кошек звали пантерами, опаснейшими хищниками. Из разговоров с Эмилио и Озари Элисон знала, что увидеть пантеру — не так просто, это дело большого везения.
Но такое «везение» не спасало ее от испуга перед этой первобытной жестокой силой, выслеживающей ее с того берега.
— Ты похож на ночной кошмар, — сказала Элисон ягуару.
Он замер при звуке ее голоса.
— Оставайся, пожалуйста, на своем берегу, а я останусь на своем.
Элисон не испытала ужаса при появлении гигантской кошки, но ей было неуютно от сознания, что она с ней сейчас один на один. И совершенно беззащитна. Она также сознавала, что никто никогда не увидит эту живописную сцену, которая навечно останется только в ее памяти. Элисон старалась продлить минуты любования этой картиной, чтобы получше запечатлеть ее в своей душе. Ягуар еще некоторое время позволял ей наслаждаться своим грациозным видом, затем мягко спрыгнул с толстой ветки на землю, поблескивая шерстью в лучах угасающего солнца, и, упруго ступая, исчез в тенистых зарослях, мелькнув пару раз на прощание. Будто его никогда и не было.
Блистающий закат сразу же начал гаснуть, на землю спускались ранние сумерки. Элисон, сомневаясь в том, было ли все это на самом деле, и в то же время все еще видя перед собой образ грациозной кошки, поспешила вверх по уступам скалы к пещере.
Она чувствовала себя чистой и освеженной, вода капала с ее влажной одежды. В памяти светилась яркой точкой картина, виденная на берегу, и Элисон совсем не заметила скорпиона, а только почувствовала нарастающую боль от вонзившегося в ее ногу жала — на внешней стороне стопы чуть пониже лодыжки. В ужасе, схватив ботинок, она сбросила каблуком грязно-серую тварь на песчаный пол пещеры. Извивающийся скорпион тщетно пытался впиться в кожу придавившего его тяжелого ботинка. Боль в ноге быстро усиливалась, так что у Элисон не оставалось сил ее терпеть. Надо было что-то делать. Срочно.
Сильно припадая на раненую ногу, ошеломленная самим фактом, что это с ней случилось, Элисон первым делом схватилась за рюкзак. Ее руки дрожали. Стараясь не кричать от нестерпимой боли, она разыскала бинт, армейский складной нож и бутылочку со спиртом. Глаза ее заволокли слезы, но она все-таки сумела извлечь лезвие ножа.
Кожа вокруг укуса затвердела и приобрела синюшный оттенок. Новый приступ боли заставил Элисон задохнуться и чуть не потерять сознание, но она, собравшись с силами, вонзила нож в тонкий чувствительный эпителий и, сделав разрез, припала ртом в ранке, пытаясь в этой неудобной позе высосать яд. Она выплюнула кровь на песок, потом залила рану спиртом и тут же скорчилась в три погибели от нового приступа острой боли. Наконец, ей удалось перебинтовать ногу дрожащими пальцами.
В нескольких футах от нее скорпион упорно продолжал свои усилия, стремясь выбраться из-под тяжелого ботинка. Придя в бешенство, Элисон подошла к нему, хромая. Он больше никуда не убежит и больше никого не укусит! Она взяла пластмассовую мыльницу, чтобы поймать эту тварь. Но мыло прилипло к стенкам. Тогда Элисон вдавила скорпиона в мягкий влажный кусочек размокшего мыла и плотно прикрыла мыльницу пластмассовой крышкой, перевязав сверху резинкой для верности.
Сделав все это, она задумалась — что же дальше? И вдруг до нее дошла вся дикость и нелепость предыдущего поступка. Элисон в ярости отшвырнула мыльницу в сторону и упала на пол пещеры, зарывшись лицом в куртку Джейка, чтобы заглушить свои безудержные рыдания.
После этой эмоциональной разрядки ей полегчало, и, тяжело дыша, но уже успокаиваясь, она решила взять себя в руки. Плачем делу не поможешь. Это она поняла еще три года назад.
— Это ничего не изменит! — сказала она себе вслух. — У тебя были обстоятельства и похуже, вспомни!
По крайней мере, эта проклятая тварь ужалила ее всего один раз. Приступ глухого безудержного смеха, граничившего с истерикой, вырвался из ее груди.
Озябнув в мокрой одежде, она надела носок и ботинок на левую ногу и захромала к рюкзаку. Элисон достала оттуда свой дневник и шариковую ручку.
— Соберись… Ты должна быть спокойной и… разумной… Если хочешь выбраться живой…
Она уселась на большой камень, раскачиваясь из стороны в сторону, стараясь усыпить свою боль.
— Спокойной и разумной, — повторяла она, — спокойной и разумной. Пока он не вернется. Спокойной и разумной…
Она начала свой отчет о происшедшем с ней несчастье:
Укус скорпиона.
Около 4:00 болевой шок.
Сделан надрез. Рана обработана спиртом.
4:30 глупый легкомысленный поступок.
Она опять поскакала на одной ноге к рюкзаку, держа на весу поврежденную ногу. В аптечке она не нашла ничего обезболивающего. Аспирин был в этом случае бесполезен. Ее сердце гулко билось, стараясь справиться с парализующей весь организм болью. Она приложилась к фляжке Зекери, но вспомнила, что алкоголь повлияет на работу сердца, усилит кровообращение, и яд начнет быстрее распространяться по всему телу. Поэтому Элисон снова спрятала фляжку в его рюкзак и прибегла к испытанному средству — элениуму. Расслабляющему и успокаивающему. Он не поможет от боли, но придаст ей спокойствия пережить ее. Запив таблетки водой, она поскакала назад к камню и записала:
Две таблетки аспирина и элениум от боли 4:35.
— Это для Зекери, — повторяла она, выводя буквы потными от напряжения пальцами. — Если ему понадобится узнать, что со мной случилось.
Через полчаса ступня распухла по лодыжку; боль не утихала. Элисон била дрожь, на лице выступила испарина, раскачивание из стороны в сторону не приносило никакого облегчения. Ничего не помогало. Ее силы таяли, из глаз бежали слезы. Она приняла еще таблетку элениума. И снова взялась за дневник, чтобы сделать очередную запись.
— О Боже! — вспомнила вдруг Элисон. — Что говорил полковник Шарп недавно о скорпионах! Укус некоторых смертелен!
Она была близка к панике. Сделай что-нибудь! Нельзя же просто так лечь и умереть! Ее мозг лихорадочно работал. Итак, сейчас уже стемнело. Надо идти на дорогу и поймать машину. Наверняка ей встретятся рабочие, возвращающиеся домой в сумерках.
Застонав от боли, Элисон натянула на опухшую ступню носок и с трудом затолкала ногу в ботинок; ей удалось даже завязать шнурки. Ставший тесным ботинок жал больную ноги и причинял нестерпимую боль. У Элисон снова брызнули слезы, застилая туманом взор. Она судорожно собрала заново свой рюкзак и тут вспомнила о Зекери. Он скоро вернется. Ему надо оставить что-то вроде объяснительной записки. Элисон нашла чистый лист в дневнике и принялась писать:
Зекери, меня укусил скорпион.
В мыльнице. Рядом ягуар.
Пошла к дороге. Время…
Она взглянула на свои часы. В сумеречном свете сквозь пелену набежавших слез ей с трудом удалось разглядеть циферблат. Наконец, Элисон занесла время в дневник:
…5:15. Поймаю машину.
Кого-нибудь пошлю за тобой.
Она собиралась положить дневник на рюкзак Зекери. Но тетрадь была объемистой, и у нее никак не получалось оставить ее открытой на нужной странице. Она огляделась вокруг в поисках какого-нибудь подходящего камня и заметила пластмассовую мыльницу со скорпионом внутри. Она подняла ее и прижала страницу дневника. Теперь Зекери наверняка заметит тетрадь. Элисон взяла свой рюкзак и, ковыляя, медленно вышла из пещеры, отправляясь в казавшийся ей бесконечным путь до переправы.
Дойдя до валунов, она с трудом начала переправляться через реку. В голове стоял туман, она явно теряла последние силы. Не в состоянии больше тащить рюкзак на плече, она теперь волочила его за собой. Потеряв в сгущающихся сумерках ориентировку на местности, Элисон уже не понимала, где находится. И все-таки, несмотря на сильное головокружение от проникающего в кровь яда и выпитых лекарств, несмотря на страшную боль в ноге, Элисон сумела добраться до другого берега и бросила рюкзак на землю.
Крутая тропинка вела вверх по скалистому склону. Взойдя на несколько уступов, Элисон поняла, что наступил предел, дальше она идти не может. Надо возвращаться. Она ухватилась за ветки наклонившейся над обрывом сосны, хрупкое деревце неожиданно с хрустом переломилось и, не удержав упора на больную стопу, Элисон упала ничком в прибрежные воды. Потеряв сознание от болевого шока при падении, она, оказавшись в холодной воде, на мгновение пришла в себя и тут же, почувствовав, что ее плавно относит течением, окончательно лишилась чувств.
Ее дневник, оставленный в пещере, потеряв равновесие, вместе с пластмассовой мыльницей упал на песок.
Зекери тихо обошел вокруг всю поляну, прячась за кустами, прежде чем приблизиться к хижине.
— Эй! Есть здесь кто-нибудь?
Он стоял на пороге, не решаясь войти в чужой дом. Зекери тяжело дышал и сильно вспотел. Ответа не последовало. Он осторожно заглянул внутрь через открытую дверь. Хижина была пуста.
Вся обстановка дома была проста и продуманна: поперечные деревянные балки вверху, перекрытые густым слоем пальмовых листьев, на стене маленькая полка, загруженная глиняными горшками с закопченными днищами. Связки листьев табака и разнокалиберные тыквы свешивались с ремней, привязанных к балкам. В углу стоял сноп сжатых колосьев.
Одна из убитых коз была уже разделана и висела, привязанная к потолочной балке, ее прикрывала мешковина. Стаи жужжащих мух, привлеченных запахом, кружили вокруг и ползали по лужицам крови на полу. Второй козы не было видно. Остальные животные находились в маленьком загоне рядом с хижиной.
Зекери обратил внимание на холодные камни и золу очага. Большие полые тыквы, корзины и грубошерстные одеяла находились вверху над головой, прямо на потолочных балках. Мебель же хижины составляли детская тростниковая кровать, свернутый гамак и деревянная табуретка, покрытая шкурой. Конечно, здесь в этой глуши и речи не могло быть о телефоне, но старик наверняка знает, где его можно найти в ближайшей округе. Сидя на табуретке и отбиваясь от мух, привлеченных запахом пота, Зекери разглядывал козью тушу и ждал крестьянина, размышляя над событиями последних суток.
Кто-то украл их машину, это были еще цветочки по сравнению с дальнейшим развитием ситуации. Парни, разыскивающие Луизиту, были способны на большее, чем пустые угрозы… Плевал он на них с большого дерева, но, однако, с реальной опасностью приходится считаться. Если старик не придет сегодня вечером домой, то он, Зекери, вернется в пещеру и предложит новый план: на этот раз они должны будут выйти на рассвете и направиться по той дороге, по которой приехали. И к черту деревню! До нее наверняка пилить и пилить по непролазной грязи раскисшей дороги, если эта деревня вообще существует.
Крестьянин, по-видимому, понес куда-то вторую тушу. Тогда рядом обязательно должен находиться населенный пункт: деревня, город или ферма. Во всяком случае, как бы то ни было, но у кого-то есть поблизости машина, лошадь или другой транспорт. И он сможет добраться до ближайшего телефона. Кто-то из местных должен знать всю округу, как свои пять пальцев. Зекери шагал из угла в угол по хижине среди назойливых мух, не дающих ему покоя. Часы показывали, что он покинул пещеру час и 18 минут назад. Он думал о ней. Бывшей фотомодели Галле. Она была не так уж плоха, когда он уходил. Она рассказывала ему, что с ней случился нервный срыв. Что же это за срыв, который сумел разрушить столь блестящую карьеру?
Он припомнил их разговор перед тем, как эти сумасшедшие открыли пальбу по козам. Она тогда собиралась поведать ему что-то важное о себе. Но он перебил ее, когда она заговорила о похоронах матери. Господи, что на него нашло? Что ему стукнуло в голову? Что заставило его рассказать все подробности о смерти Джерри? Он не замечал за собой прежде такой раздражительной нетерпеливости и болтливости. Кросс ругал самого себя. Она только сказала, что ее мать умерла и ее похоронили, пока она, Элисон, лежала в клинике, а он ни с того ни с сего накинулся на нее со своей откровенностью.
Зекери прокручивал в голове обрывки разговора и особенно ту часть, когда она пыталась утешить его. «Он знает, что ты не хотел его смерти», — снова услышал Зекери ее голос. Ему самому это никогда не приходило в голову. Конечно, Джерри знает…
— Точно так же, как я сам знал бы об этом, если бы такое случилось со мной… — Зекери вздрогнул от звука собственного голоса.
Он совсем забылся! Ну уж это слишком, это совершенно не похоже на него. Нельзя думать о ней, приказал он самому себе. Думай о том, как спасти ее.
Через 20 минут, когда невероятно прекрасный закат был в самом разгаре, Зекери решил, что нет смысла дальше ждать и надо возвращаться. Он шутил в пещере, говоря про жаркое из козлятины. Но теперь, похоже, если им придется сегодня ужинать, он должен позаботиться о куске мяса или свернуть шею одному из цыплят.
Зекери посмотрел вверх на балки. Наверняка у старика есть что-нибудь заостренное: мачете, например. Он же не потащит в пещеру всю козлиную тушу. Во всяком случае, он не сумеет зарезать цыпленка, пока не найдет мачете и не поймает этого самого цыпленка. Зекери вдруг стало смешно при мысли, как он будет носиться по поляне в погоне за голенастыми цыплятами здесь посреди джунглей в Гватемале. Нет, это не для него.
Зекери не нашел мачете. Он почти успокоился, но потом решил, что поймав цыпленка, может просто задушить его. Зекери сжал кулак и со всего размаха саданул по висящей освежеванной туше, та закачалась из стороны в сторону. Стаи потревоженных мух поднялись в воздух. И Зекери не взвидел белого света: они забивались в уши, в нос, садились на лицо…
Услышав внезапно посторонний звук, он резко обернулся. Перед ним стоял старик-крестьянин; глядя прямо ему в глаза с озадаченным видом. Выбитый из колеи наглыми мухами и необходимостью так или иначе прикончить хоть одного цыпленка, Зекери совершенно не заметил приближения старика. Он протянул руку.
— Здравствуйте, сеньор! — заговорил он на ломаном испанском. — Вы говорите по-английски?
Старик медленно покачал головой, все еще не сводя изумленного взгляда с Зекери.
— Я — американец, — сказал тот, уверенный, что крестьянин его поймет.
— Си, сеньор, — старик закивал головой. — Американо.
Зекери потратил несколько минут, внушая индейцу мысль о том, что он не причинит ему никакого вреда. При помощи испанских слов, выученных им когда-то в школе и тех слов, которые он ежедневно слышал на улицах Майями, а также используя кое-какие простейшие навыки старика в английской речи, Зекери удалось узнать, в конце концов, что крестьянина зовут Перес, а бандиты были из Сан-Руиса. Они искали женщину, приехавшую с американцами. Итак, их цель определенно была Луизита. Наверное, что-то связанное с делами ее мужа.
Похоже, они перешли друг другу дорожку, обычная местная вражда. Старик об этом ничего не знал. Он рассказал только, что бандиты нашли джип на дороге вблизи его хижины и поэтому решили, что он видел разыскиваемых ими людей или даже прячет их.
— Плохие люди, сеньор. Дрогас. Компренде?
— Си, я компренде, все ясно, — у Зекери засосало под ложечкой. Дрогас — наркотики. Он так и предполагал. Торговцы наркотиками. Иран поставляет героин, Южная и Центральная Америка экспортируют кокаин. И вот уже одурманенные наркоманы замертво валятся на плитки пола в своих ванных комнатах… Негодяи! Очень опасные негодяи.
— Где здесь телефон? Ун телефоно?
— Си, сеньор, телефоно, — Перес сморщил лицо от напряжения, старательно подыскивая слова попроще.
Наконец, Зекери понял, что ближайший телефон находится за многие мили отсюда, в городе, расположенном западнее по шоссе — в глубине Гватемалы. Это — Сан-Руис, родной город бандитов.
— А у кого здесь можно найти… — черт, как будет по-испански слово «автомобиль»? — «каро»! — найти ун каро. Сколько времени идти туда?
— Дос орас, сеньор, — старик указал на запад, в сторону деревни Луизиты. — Ун каро? — старик пожал плечами и, жестикулируя, показал, что не уверен, что там можно достать машину. — Перо но телефоно…
Итак, ближайшая деревня находится в двух часах ходьбы отсюда. Но там нет телефона. Правда, возможно, есть какой-то транспорт.
Зекери сказал Пересу, что индианка исчезла. Он солгал также, что неизвестно куда делась и белая американка. И поэтому надо срочно сообщить властям. Зекери опустошил свои карманы от мелочи и вынул две десятидолларовые банкноты. Передавая деньги Пересу, он попросил бумагу и карандаш. Огрызок карандаша нашелся в хижине, но бумаги не было.
Тогда Зекери написал карандашом свое имя и название отеля на одной из десятидолларовых бумажек.
— Позвони в отель. Скажи человеку по имени Райдер, где я и что мне нужна помощь. Пусть вызовет полисиа, — Зекери похлопал его по груди. — Компренде? Понимаешь? Полисиа!
Слово было интернациональным.
Испуганный крестьянин взял деньги и сказал Зекери, что ему потребуется целый день, чтобы съездить в город и позвонить.
Зекери похлопал ладонью по кучке денег.
— Ничего, справишься.
Затем он показал на свой рот и сделал жевательные движения челюстями.
— Мне нужна еда!
Перес срезал одну из тыкв, свисающих с потолка, достал из нее несколько яиц и насыпал две пригоршни зерна.
Зекери положил осторожно яйца в карманы куртки и, отказавшись от зерна, показал на козлиную тушу. Старик отчаянно закачал головой.
— Не всю! — Зекери показал руками. — Немного.
Перес взял нож и отрезал кусок мякоти. Зекери засунул еще сочащееся кровью мясо в большой карман.
— Я вернусь завтра вечером, — повторил он несколько раз.
— Завтра? Нет! — сказал крестьянин решительно и строго. — Нет времени!
— Ну хорошо. Послезавтра, — Зекери поднял два пальца: два дня.
— Си, — старик тоже поднял два пальца.
Он понял, через два дня Зекери придет к нему за ответом. На таком рационе Элисон не протянет два дня. Придется завтра все же раздобыть цыпленка, пусть даже утопив его.
Уже выходя из хижины, Зекери помедлил и достал с потолочной балки одно из грубошерстных одеял. Теперь он сможет, по крайней мере, спать как человек.
— Два дня! — сказал он снова, указывая на одеяло. Затем Зекери еще раз повторил свое поручение, которое должен был выполнить Перес, и тот молча кивнул в знак согласия.
Продвигаясь по тропе в ранних сумерках, Зекери посматривал на вечернее небо над головой. Через час не будет видно ни зги. Он беспокоился за Элисон. Он, пожалуй, посмотрит, в каком она состоянии; может быть, им обоим лучше заночевать у Переса. Она, возможно, будет чувствовать себя в большей безопасности в хижине старика, чем в пещере посреди джунглей наедине с ним. Во всяком случае, они завтра утром спустятся в хижину и будут вести наблюдение за дорогой. Возможно, хоть какая-нибудь машина проедет мимо, и у них возникнет шанс выбраться из Гватемалы. Ведь еще неизвестно, позвонит Перес Райдеру или нет.
Усталый, желая только одного — побыстрее насадить кусок мяса на вертел и полежать хоть часок, Зекери тихо вошел в пещеру. Он не хотел будить ее, если она уже спит. Он бросил на землю одеяло, и его глаза постепенно начали привыкать к тусклому свету. Ее спальный мешок был свернут и лежал рядом с его рюкзаком, но ее самой нигде не было. Зекери не хотел верить своим глазам. Почему, ради всего святого, она ушла?! Он не сможет теперь ее отыскать. Она ушла, по-видимому, давно. Прихватив свой рюкзак.
Зекери выругался и осмотрел пустую пещеру. Господи, может быть, она спятила со страху, оставшись надолго одна в пещере. Люди, одержимые паникой, совершают сумасшедшие поступки. Она не загасила костер. Уголья были еще горячими. Он разминулся с ней. По если бы она пошла к дороге, он непременно увидел бы ее. Если только ее, конечно, не подобрала машина… Но тогда бы он слышал звук мотора! Элисон не назовешь неосторожной. Может быть, кто-то побывал здесь, пришел сюда пешком? Один из тех негодяев, которые охотятся за ними? Или еще кто-нибудь? Она не захватила свою шляпу, не захватила спальник, а только рюкзак. Черт возьми, о чем она думала? Злясь и досадуя, он громко позвал в сгустившихся сумерках:
— Эй, Чикаго! Где ты?
Если она не пошла на дорогу, может быть, она прячется где-то здесь.
— Ответь мне!
Вот дьявол! Он представления не имел, как давно она ушла. Почти совсем стемнело, и он пришел в ярость. Почему, черт ее возьми, она не могла вести себя так, как он велел? Ему следовало взять ее с собой. Она была напугана его уходом, и он знал об этом. Но Элисон мешала бы ему управиться быстро. Чувствуя свою вину, Зекери злился все больше. Ему следовало взять ее с собой!
Он посветил фонариком вокруг, осматривая полпещеры. Повсюду песок и отчетливых отпечатков нет, но не видно и следов борьбы. Через 20 минут наступит непроглядная темень.
— Почему она ушла! — бушевал он, проклиная всех женщин на свете. Зекери не имел никакого представления, где теперь ее искать. И даже если старик-индеец выполнит его поручение, это ничего не решит. Тот, кто придет за ними, вынужден будет вначале найти Элисон.
В ярости он навалил груду сушняка на красные угли костра, перебирая в уме всевозможные планы. Чтобы уйти отсюда, она обязательно должна переправиться через реку. В такой темноте это опасно. Он плохо знал джунгли Гватемалы, но всякие джунгли кишели хищниками и ядовитыми пресмыкающимися, вроде змей, которые выходят на охоту именно ночью. Остаться здесь и ждать или выйти и поискать ее? Поискать! Где? Он выудил полупустую пачку сигарет из своего рюкзака и закурил. Черт бы ее побрал! Сколько раз он заклинал себя никогда не верить женщинам! А у этой к тому же был какой-то идиотский нервный срыв в недалеком прошлом! Господи, одна беда за другой!
Ягуар осторожно следовал за женщиной вдоль реки — по своему берегу. Холодные бестрепетные глаза хищника зачарованно наблюдали, как женщина упала в воду. Он ждал. Время от времени, когда не было заметно никакого движения жертвы, ягуар крался, почти касаясь брюхом влажной земли. Солнце уже село, а он все не решался напасть, подбираясь к самой кромке воды. Его возбуждал и одновременно пугал острый запах человеческого тела. Наконец ягуар собрался для прыжка. Но в этот момент ветер изменил свое направление и принес запах другого человеческого существа. Внимание ягуара сразу же переключилось на ту сторону водоема, где Зекери затаил дыхание, увидев гигантскую кошку, прячущуюся в кустах.
— Господи, пронеси! — прошептал Зекери. — Не хотел бы я ссориться с этакой кошечкой.
Он чувствовал возбуждение как от виски: страх и волнение повысили содержание адреналина в его крови. Если бы животное не двигалось, Зекери не заметил бы его: черный ягуар слился бы с мраком. Огромная хищная кошка подкарауливала, выслеживала что-то. Или кого-то. О Боже! Здесь пахло убийством. Зекери хотел ошибиться, он шагал вброд по медленно несущей свои воды реке и надеялся, как безумный, что ягуар струсит или это просто игра: зверь притворяется, что нападает на кого-то.
Зекери поймал небольшую ветку, проплывавшую мимо него и невесело ухмыльнулся при абсурдной мысли, что сможет этой палочкой отпугнуть хищника. Или даже отогнать его. Зекери не смел надеяться и все-таки вопреки всему надеялся, что не найдет ее окровавленный труп среди камней…
Его сердце упало, когда он заметил ее рюкзак у самой кромки воды. А затем он увидел и ее саму, лежащую на мелководье. Она упала, по-видимому, на спину. Волны ласкали ее затылок, вода не доходила до подбородка, ее волосами играло течение.
— Нет, я прошу, нет! — умолял он какую-то высшую силу. Зекери перекинул ее отяжелевшее, без признаков жизни тело через плечо и быстро зашагал по воде. Если ягуар думает напасть на них, возможно, вода отпугнет его.
Всю дорогу назад в пещеру Зекери пытался отделаться от чувства, что ягуар следует за ними. Он мерещился Зекери при каждом звуке.
В пещере, переведя дух, Зекери расстелил одеяло и положил на него Элисон.
Он проверил ее пульс и поискал повреждения и раны, но ничего особенного не нашел. Не было ни переломов костей, ни открытых ран. Боже! Если бы он опоздал хотя бы на тридцать секунд! Ягуар напал бы на нее. Что же произошло? Она, должно быть, упала в воду, пытаясь перейти реку. Он опять вздохнул при мысли о гигантской кошке, стараясь отогнать это видение. Дыхание Элисон было поверхностным, а сердце билось еле слышно и замедленно, от переохлаждения кожа была ледяной. Зекери слегка похлопал ее по подбородку.
— Эй, эй!
Он спрашивал себя, сколько времени Элисон пробыла в воде.
Она отвечала легким движением головы.
— Нет, — слабым голосом сказала она в полубессознательном состоянии.
— Эй, что случилось?
Она не могла или не хотела отвечать. Посмотрев, что осталось в его фляжке, он заставил ее выпить несколько глотков. Она поперхнулась крепким алкоголем, но проглотила все-таки немного жидкости. Не лучшее средство, конечно, если у нее слабое сердце, но это единственное, что он мог предложить в нынешних обстоятельствах.
Он снял свою куртку, чтобы укрыть ее, и обнаружил, что три яйца не выдержали напряженной прогулки. Кусок мяса он тоже потерял где-то в темноте. Мясо, наверное, достанется на ужин ягуару. Чудом уцелело одно единственное яйцо, которое лежало в кармане рядом с пачкой сигарет. Он выложил сигареты на уступ скалы, поместил яйцо в жестянку с водой и затем поставил жестянку на угли. Предстояла длинная ночь.
Когда Зекери развел огонь, потревоженные летучие мыши замелькали в воздухе и шумно вылетели из пещеры в непроглядную ночь. Зекери отдавал себе отчет в том, что если за ними кто-нибудь наблюдает, то давно уже заметил яркий свет и дым костра, но для него сейчас было намного важнее согреть Элисон и держать подальше от пещеры кровожадную кошку. Пусть она сожрет лучше злополучный кусок козлятины.
Он развернул спальник для Элисон и тут ему пришло в голову, что ее мокрая одежда намочит и спальный мешок. И тогда уж ей трудно будет согреться. Элисон сопротивлялась ему с невероятной силой, находясь в бреду. Она отталкивала его кулаками и локтями, когда он только попытался стащить с нее куртку. По ее уставленному в пространство стеклянному взгляду Зекери знал, что она не видит его. Она явно боролась и дралась с кем-то воображаемым.
— Нет! — громко стонала она сквозь стиснутые зубы. И ей почти удалось убежать от него, когда она быстро-быстро поползла по песку пещеры. Потом она поднялась на ноги и уставилась на него невидящим взором, слегка пошатываясь. Он не знал, что делать, и решил успокоить и усадить ее снова на мешок. Но как только он попытался прикоснуться к ней, она увильнула из-под его руки, повторяя, как пластинка, которую заело: — Нет… нет… нет… И бешено тряся головой.
Это была неравная схватка. Усталый, Зекери все же сумел крепко прижать ее руки к телу.
— Нет! Нет! Нет! — повторяла она, и ее крики переходили в истерику.
— Все хорошо. Я не сделаю тебе больно, — уговаривал он, пытаясь предотвратить начинающуюся панику. — Я ничего не сделаю тебе.
Он держал Элисон так, что она не могла двинуть рукой. Наконец, она вроде бы сдалась и утихла. Когда Зекери снова начал снимать с нее сырую куртку, она жалобно взмолилась:
— Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста…
Зекери ослабил на мгновение хватку, чтобы усадить ее, но тут она, молниеносно вырвавшись из его рук, набросилась на него с кулаками. Их борьба началась заново. Всякий раз, когда он полагал, что она, наконец, сдалась, и слегка терял контроль над нею, она снова впадала в буйство. В конце концов, Зекери, ненавидя себя, залепил ей сильную оплеуху. Она моментально затихла.
— Ну и упрямая же ты девочка, — сказал он, отдуваясь, чувствуя себя виноватым перед ней. Он подтащил Элисон к одеялу и снял ботинки. Тихо беседуя с ней и уговаривая, он расстегнул ее брюки и, чувствуя себя кем-то вроде сексуального маньяка, стал их медленно стягивать с бедер. Он осторожно придержал, чтобы не стянуть вместе с мокрой льняной материей брюк, бледно-розовые трусики и, наконец, увидел ее ноги — такие же великолепные, какими он их помнил с тех пор, как любовался ими на лестнице отеля.
— Все, что я хочу, это только согреть тебя, — оправдывался он вслух. — Не надо сопротивляться, детка… У нас с тобой был сегодня тяжелый денек, и каждый мечтает теперь об отдыхе…
Было очевидно, что она полностью отключилась.
Он раскатал рукава ее мокрой насквозь хлопчатобумажной рубахи и снял ее. Затем заглянул под футболку цвета хаки, чтобы убедиться, что она надета не на голое тело, и с облегчением заметил на нужном месте нелепую женскую принадлежность — лифчик. Тогда Зекери приподнял ее и привел в сидячее положение.
— Я надеюсь, что это не самая любимая из твоих вещей, — продолжал он бормотать вслух.
Взявшись за подол футболки двумя руками, он аккуратно разорвал влажный трикотаж как раз по центру на спине. Когда Зекери распахнул полы разорванной футболки, он буквально обомлел…
— Господи… — только и сумел вымолвить он.
Руки его разжались, и ткань снова прикрыла спину.
Большой прямоугольный участок ее кожи, начинаясь на левом плече и захватывая наискось всю спину, был испещрен рубцами и шрамами и имел неестественный розовый цвет, как кожица после солнечного ожога. Зекери снова растерянно осмотрел спину, покрытую расположенными в каком-то странном порядке линиями шрамов, как будто на лоскуте кожи кто-то делал гравировку. Большие шрамы были длиной в полтора дюйма и состояли из маленьких точечных шрамиков. Весь этот «узор» не имел, кажется, определенного смысла. Во всяком случае, на первый взгляд. И вдруг Зекери осенило, он задохнулся от ужаса и отвращения. Ожоги от горящих сигарет…
Точки — это шрамики от сигаретных ожогов. Какой-то подонок методично и со знанием дела выжег на коже буквы «ШЛЮХ» — начиная от плеча через всю спину. Почему-то не было последней буквы «а». Кожа на спине самого Зекери покрылась мурашками и по ней пробежал холодок. У него засосало под ложечкой, и пересохшие губы прошептали:
— О Господи, детка…
Черт возьми, неудивительно, что ее бросало в дрожь при одном виде сигарет.
— Какой сумасшедший сукин сын…
И вдруг он начал что-то припоминать. Три года назад был процесс по делу об изнасиловании. Но не в Чикаго — в Нью-Йорке. Одна из классных фотомоделей предъявила иск нью-йоркскому копу, обвиняя его в том, что была похищена и изнасилована им. Так это была она, Элисон? Фотомодель Галле? Как он мог не понять всего этого сразу!
Он снова обратился к своим воспоминаниям. Три года назад, летом, чуть не утонула Стеффи. Так, а затем почти сразу же неожиданная болезнь и смерть матери, похороны, потом развод со Сью и тоска по дочери. Он и Джерри вместе боролись со своим горем. Надо было предусмотреть тысячи нюансов и мелочей в связи с исками страховым компаниям и разделом имущества. Он увяз в своем разводе. Он учился заново жить: возвращаться в мертвую тишину холостяцкой квартиры, обустраивать свою одинокую жизнь. Это был чертовски тяжелый год. Похоже, для них обоих.
Он снова порылся в памяти. Нет, она не ассоциировалась с судебным процессом. Он очень смутно помнил газетные фото — снимки из-за угла, через заднее стекло такси. На неясных фото — только белокурые волосы и черные очки в пол-лица.
Помнилось ему, что на процессе были отзывы судей, запрещение прессе публиковать материалы о заседаниях суда. Ребята из полицейского округа Майями, раздраженные плохим паблисити и антиполицейской пропагандой, утверждали, что здесь пахнет жареным, что та девчонка — черная лошадка. Копы не насилуют дорогие фотомодели. И потом все фотомодели стремятся быть на виду, жаждут рекламы, сенсации, зачем же затыкать рот прессе, зачем эта секретность вокруг процесса? По приговору тот коп получил 8 лет тюрьмы. Поскольку он не подал апелляцию, разговоры постепенно утихли. Что б его разорвало, этого сукина сына! Понятно, почему Элисон не выносит копов.
Он снова посмотрел на ее изуродованную спину. Чего стоило ей все это вынести, он даже не мог вообразить себе! Зекери хотелось надеяться, что она находилась в беспамятстве, но он хорошо знал, что она была в полном сознании. По крайней мере, в начале этой пытки.
— Нет. Нет. Нет.
Ее неистовая мольба причиняла теперь Зекери почти физические страдания. Ну доберется же он до этой гадины, когда вернется в Майями! От злости у него перехватило горло. Зекери осторожно снял с Элисон разорванную футболку, потом, распрямившись и стащив с тела свою собственную, быстро надел на ее худенькое тело эту слишком просторную, но теплую и сухую футболку, аккуратно просунув ее руки в рукава.
Он уложил Элисон осторожно на спальный мешок и, сняв один носок, укрыл ногу. Это опять, по-видимому, вернуло ее к страшным событиям трехгодичной давности.
— Пожалуйста, пожалуйста, ну пожалуйста…
Отчаянье в ее голосе больно отдавалось в душе Зекери. Снимая второй мокрый носок, он обнаружил, что ее ступня перевязана бинтом.
— Детка, — озадаченно спросил он. — Что это у тебя?
Он развязал мокрый бинт. И происшедшее с ней сегодня вечером стало ему, наконец, очевидным, но от этого было не легче. Дело принимало серьезный оборот. Рана, долго находившаяся в воде, была чистой и из нее сочилась бесцветная жидкость.
— Простой порез не дал бы такую опухоль. Похоже, ты наступила на змею, детка. Значит, именно это случилось с тобой?
Он подоткнул вокруг нее спальный мешок и, продолжая разговаривать, осмотрел рану.
— Чем ты сделала надрез? Армейским ножом? — ему не нравился вид раны. Совершенно.
— Почему, черт возьми, ты разгуливала босиком? — Он занялся делом, стараясь ни о чем не думать.
Сначала Зекери прополоскал рот содержимым фляжки, а потом, припав к надрезу, начал высасывать яд, пока не пошла кровь.
— Не надо было делать надрез, детка. Я не уверен, что это хоть чем-то поможет.
Раны в этом климате заживают с большим трудом.
Он поискал в своем рюкзаке еще что-нибудь, что можно было бы приложить к ране, и вдруг на земле рядом увидел дневник. Он нашел также в рюкзаке Элисон спирт, бинты и тюбик с мазью. Обработав рану, он подложил дров в костер, чтобы тот давал больше света, и устало открыл дневник.
Он сразу же наткнулся на ее записи.
— Скорпион? — воскликнул он с удивлением и облегчением. Слава Богу, что не змея. Как, черт возьми, ей удалось подцепить скорпиона в ботинок? Когда он уходил, она была обута. Так, значит она стирала носки или что-то в этом роде… О женщины! Он закрыл дневник и погрузился в размышления. Она дрожала. Он накрыл ее поверх спальника одеялом Переса и присел рядом, продолжая обдумывать ситуацию. Что можно предпринять против укуса скорпиона? Долгое пребывание в воде, по-видимому, замедлило процесс распространения яда по организму. Ее сердце, слава Богу, оказалось здоровым. Что еще? Жар.
У нее определенно был жар. Зекери взял несколько таблеток аспирина и, разведя их в небольшом количестве воды, дал выпить Элисон. Потом он дочитал ее записи. Информация была изложена четко, ясно и разумно. Зекери попытался вспомнить все, что он знает о скорпионах. Некоторые были смертельно опасны, большинство причиняли взрослым людям только серьезную боль, доходящую до шока, а несколько видов таили опасность только для маленьких детей.
Зекери не знал, какое действие оказал на Элисон элениум, но решил, что ничего не случится от сочетания этого лекарства с аспирином.
Итак, несчастье произошло около 4 часов, а сейчас около 7. Если у нее не будет аллергии на яд, с чем он не сможет бороться, то все, пожалуй, обойдется. Если этот скорпион был из серии смертельно опасных, то Элисон войдет в историю. Зекери перечитал ее дневник и чисто случайно обнаружил на последней странице записку, обращенную к нему, написанную большими буквами, впопыхах.
Укусил скорпион. В мыльнице.
— Что бы это значило?
Он взглянул на мыльницу, валяющуюся на земле и осторожно перевернул ее ногой. Зекери увидел скорпиона внутри, плотно придавленного к куску мыла прозрачной пластмассовой крышкой. Он поборол в себе первоначальный порыв раздавить эту тварь, он отшвырнул мыльницу ногой. Итак, влажный кусок мыла, снятые ботинки. Она наверняка принимала ванну! И без сомнения мыла голову. «Состояние плохое», — читал он дальше. Да уж, плохое настолько, что теперь он не сможет вывести ее из пещеры, при каждом шаге нога будет причинять ей адскую боль. «Поблизости ягуар». Это, должно быть, та черная кошка, которая на его глазах подкрадывалась к Элисон. Элисон или видела ее, или слышала, и все-таки отправилась в сумерках обратно к реке!
«Я пришлю кого-нибудь за тобой». Слова поразили его, он перечитал фразу несколько раз. По неровному, вкривь и вкось почерку Зекери мог судить, что Элисон была в отчаянье и до смерти перепугана. Она отправлялась черт знает куда, в неизвестность, одна и все-таки беспокоилась еще и о нем. «Я пришлю кого-нибудь за тобой».
Он взглянул на нее, в горле стоял ком от переполнявших его чувств. Давно он уже не испытывал искреннего восхищения женщиной. Но эта леди была исключением во всем. В его сердце зародилась робкая надежда. Надежда, что он сумеет сказать или сделать что-то такое, чтобы остаться навсегда в ее жизни.
Горячая волна любви и жалости захлестнула Зекери. Точно такие же чувства он испытывал, когда впервые увидел новорожденную Стеффи. Он полюбил Стеффи сразу и навсегда, все ее шесть фунтов и шесть унций, все ее сморщенное тельце, — вся она стала нераздельно его собственной плотью и кровью, частью его самого. Отныне ничто не могло поколебать его чувств к ней или помешать его любви.
Он с изумлением смотрел на эту необычную женщину, с лицом, покрытым сейчас испариной, со впавшими глазами, окруженными темными тенями… Зекери изумлялся тем новым чувствам, которые она пробудила в нем. Эта женщина достала армейский нож, чтобы защитить себя от двух вооруженных бандитов, эта женщина, несмотря на свой страх, умеет думать о других. Он наклонился и поцеловал ее ласково в темнеющий на подбородке синяк.
— Если мы выберемся из этой переделки, детка, ты увидишь, как мы прекрасно поладим друг с другом, я обещаю тебе это.
После того, как она впала в крепкий спокойный сон, Зекери притащил большую сухую ветку и развесил на ней мокрую одежду Элисон вблизи огня. Затем он выловил из воды вареное яйцо и с отсутствующим взглядом очистил скорлупу. Элисон нужна еда для поддержания сил. Но яйцо вкрутую ей не годится. Зекери съел яйцо, запивая речной водой.
Инстинктивно потянувшись за сигаретами, он вдруг в ярости скомкал пачку и швырнул ее в огонь. Потом он долго сидел, сторожа ее сон, прислушиваясь к ровному дыханию спящей. Ей нужна еда, и ему придется достать ей еду. Вне зависимости от того, бродит поблизости ягуар или нет. Он должен еще раз навестить хижину старика.
