1
Элисон Шрив, одетая в толстый индийский свитер, который, впрочем, не согревал ее, стояла на заснеженном асфальте у здания аэропорта, рассматривая свои новые спортивные ботинки. Шрам на ее левом плече занемел от холода и ныл; ее тошнило от через силу съеденного завтрака, казалось, что его тяжесть вот-вот вывернет желудок наизнанку.
Аэропорт бурлил: подъезжали пестрые такси, запорошенные снегом автомобили заносило на скользкой дороге, они сигналили, буксовали, мимо спешили нервные пассажиры. Прохожие женщины с интересом поглядывали на Джейка, не обращая никакого внимания на неприметную Элисон, стоявшую прислонившись к холодной дверце его серебристо-голубого мерседеса.
Снежная крупка покалывала кожу на лице, а порывы ветра развевали ее густые белокурые волосы.
Даже под кожаной курткой, одолженной у Джейка для предстоящей поездки, ее тело стыло на ледяном ветру.
Она подняла глаза — в темных кругах усталости — и пристально поглядела на его породистое лицо в автомобильном окне, как всегда, строгое и непреклонное, обращенное сейчас к ней.
— Может, я все-таки не полечу? На пересадку в Майями слишком мало времени: я наверняка не успею, пропущу рейс…
Ветер подхватил обрывки ее слов и пар дыхания, а она в это время откровенно искала причины, чтобы в последнее мгновение отменить поездку.
— Я ведь изучала культуру племен майя, и эти раскопки вряд ли мне многое дадут… Да и солнце может повредить моей к-коже… Она начнет шелушиться…
Неумолимый голос Джейка резко оборвал ее:
— С каких это пор ты беспокоишься о своей коже? Я же сам видел, как, загорая, ты доводила ее до красноты макового цвета. И потом ты едешь вовсе не из-за интереса к культуре древних майя. А я, думаешь, только затем и вставал сегодня ни свет ни заря, чтобы полюбоваться на тебя и узнать, что ты передумала ехать?
Хотя он и был, по всей видимости, огорчен ее поведением, улыбка его сияла, как всегда ослепительно, смягчая резкость слов.
— Боюсь, я еще не готова ехать… Мне опять снился тот сон.
Но Джейк не намерен был вступать в дальнейшие дискуссии.
— Время действовать, дорогая.
— Нет, нет, нет, пусть пропадает и эта поездка, и деньги, и все!
— Ты не должна распускаться.
Джейк был скор на суд и резок в своих суждениях, но она полагалась на его абсолютную честность — одно из немногих человеческих качеств, в которые она еще верила. Он никогда не подведет ее! И здесь дело вовсе не в деньгах, они оба это хорошо сознавали.
Он постарался перевести разговор на другую тему.
— А куда ты собственно держишь путь? Как в точности называется это место?
Она помолчала, вздохнула и наконец смирилась.
— Белиз. Б-бывший британский Гондурас, — ее зубы стучали. — Б-близь южной границы Гватемалы, насколько я п-помню.
Она вдохнула всей грудью ледяной ветер с Мичиганского озера и глаза ее наполнились слезами.
— Я же давала тебе карту, — она укоряла его, смигивая слезинки, набегающие от холода. — Неужели ты даже не уд-досужился взглянуть на нее?
Естественно, он и не подумал этого делать.
— Ты простудишься.
Теперь он, в свою очередь, вздрогнул от пронзительных порывов ветра, задувшего вдруг в окно автомобиля. Из отделения для перчаток Джейк достал небольшой сверток, завернутый в фольгу и перевязанный зеленоватой ленточкой.
— Откроешь только в гостинице и не раньше, — распорядился он, вручая Элисон сверток.
Джейк старался подавить в душе тревогу, убеждая себя, что все пройдет хорошо. Что она будет вести себя великолепно. Что она вернется всего-то через одиннадцать дней, и он сам встретит ее здесь же на этом месте, загоревшую, посвежевшую, в прекрасном самочувствии.
Казалось, что она сейчас разрыдается.
— Ты же обещал, что не б-будешь доводить меня до слез, — голос ее дрожал.
— Слышишь, не смей! Ты испортишь свое лицо, — прикрикнул он на нее и вдруг заспешил. — Достань денег и избавься от этих кругов под глазами. Я сам займусь тобой, когда вернешься.
Он высунулся в окно, притянул к себе ее искаженное страданием лицо и звонко чмокнул в щеку.
Она крепко поцеловала его в ответ, дрожа всем своим хрупким телом от пронзительного холода. Что еще могла она предпринять, когда все ее попытки бунта не увенчались успехом.
Он одержал верх.
Она слушалась Джейка беспрекословно. Если бы он разрешил ей остаться, она опрометью кинулась бы к своей маленькой машине и очертя голову, понеслась домой. Но он велел ей ехать. Все будет хорошо. Она подхватила свою поклажу и быстро зашагала сквозь распахнувшиеся перед ней стеклянные автоматические двери в самую гущу людской неразберихи утреннего аэропорта.
Кожа на ее плече все еще была воспалена от многочисленных дерматологических процедур. Вчера во время заключительного визита доктор Мензес осмотрел ее плечо в лучах аппарата, снабженного сильными линзами.
— Ваши дела идут на поправку, — произнес он гордо. — Похоже, нам осталось всего лишь сеанса три. Кожу еще какое-то время будет сильно стягивать, но это ничего. Отправляйтесь в свое путешествие, но остерегайтесь слишком яркого солнца.
— Хорошо, — с легкостью обещала она. С этим безобразным рубцом на коже и речи не могло быть о солнечных ваннах.
— Когда вы вернетесь, мы займемся вот этим.
«Это» были небольшие шрамы в уголках ее рта.
До половины четвертого утра она боролась со своими страхами. Одна, без сопровождающего, она еще никогда не летала на самолете. И ей опять снился тот ужасный сон — его лицо, когда она… о том, что происходило дальше, лучше было не думать.
Сквозь запотевшую стеклянную стену аэропорта Элисон следила за тем, как Джейк легко втиснул свой роскошный мерседес в слепящий поток уличного движения.
Если бы он не возился с ней в течение последних месяцев, с ней было бы все кончено. Ее не было бы здесь сегодня. Она, наверное, все еще лежала бы в больнице. Элисон припомнилось, как смущались сиделки каждый раз, когда он приходил к ней. Казалось, и самый знаменитый актер не мог вызвать такого ажиотажа.
Потеряв из поля зрения машину Джейка, внешне совершенно спокойная, она стояла в одиночестве посреди толпы возбужденных пассажиров и возвращающихся после встречи нового года туристов, пока не получила свой багаж, а потом присоединилась к хвосту очереди, ожидающей регистрации на полеты в восточном направлении. Когда подошел ее черед, торопливый служащий мельком взглянул на нее, а затем занялся проверкой ее поклажи и регистрацией документов.
Ожидая приглашения на посадку, она вдруг поймала свое смутное отражение на стекле табло отправления самолетов. Доктор Мензес был поистине способен на чудеса, и шрамы на ее лице — лишь дело времени, но медицина бессильна изменить выражение глаз. Отражение было неясным, расплывчатым. Но она видела: в нем нет ее прежней, той, которую запечатлели когда-то тысячи кино- и фотокамер.
Три года, в течение которых она не работала, заставили ее израсходовать одно за другим все сбережения, а та история с неудачной игрой на бирже акций, когда Элисон потеряла почти половину своих ценных бумаг, поставила ее на грань разорения. Сама мысль, что надо возвращаться на работу, ужасала ее, но безденежье пугало не меньше, и она начинала тосковать по своей прежней жизни. Она не могла вечно цепляться за Джейка, пришло время действовать самой. И потому этот полет многое значил.
Она с пятнадцатилетнего возраста мечтала участвовать в археологических раскопках. Она даже состояла членом общества «Одна Земля», привлеченная его проектами поисковых экспедиций, в которых работали добровольцы. В обязанности добровольных помощников входила охрана во время полевого сезона исторически ценных ландшафтов и археологических раскопов. Это было спасением для нее: не надо больше заботиться о своей внешности, можно жить неприметно, как бы выпасть на время из этого мира и разобраться в своих внутренних переживаниях. Она мечтала о том, что Белиз для нее явится тем местом, где она встретит добрых, чудаковатых людей и хоть немного придет в себя, стерпится с этим миром.
Заполняя анкету общества, Элисон в графе «род занятий» написала «фотограф», остальные же графы остались полупустыми. Поэтому она была изумлена, получив извещение о том, что принята для участия в экспедиции. И вот этот день наступил — одиннадцать суток она будет предоставлена самой себе — ни Джейка, ни опеки, ни возможности запереться и укрыться в крепкий сон. И если она не выдержит, винить ей придется только самою себя. Элисон испытывала два чувства страх и непоколебимую решимость.
Голос диктора, объявлявшего посадку, прервал ее мысли. И, отвернувшись от матового экрана, в котором только что отражалось ее худое лицо, Элисон поспешила присоединиться к цепочке пассажиров, идущих к самолету.
Она дремала в теплом салоне, очнувшись, когда самолет приземлился во Флориде. Она вздохнула, почувствовав легкую тревогу, свежий воздух Майями, и поскольку у нее имелось немного времени между рейсами, поспешила в туалет, чтобы сменить свитер на легкую футболку с эмблемой общества «Одна Земля». Эта эмблема помогала членам общества отыскивать друг друга, где бы они ни находились. Выглянув из кабинки, Элисон вдруг увидела пиджак с подобной эмблемой, брошенный поверх небольшого чемодана. Она улыбнулась: приятно, когда система работает.
Владелицей этого пиджака была заметно хромавшая женщина, точная копия комика Вуди Аллена; заметив футболку Элисон, она бросила на девушку, приветливый взгляд и представилась первой:
— Эллен Вудроу. Зовите просто Вуди. Меня все так зовут.
Элисон назвала себя и с сочувственным вниманием взглянула на Вуди. Но та только отмахнулась:
— Полиомиелит. Пока доктор Солк работал над своей вакциной, моя болезнь была уже в полном разгаре.
И не дав Элисон сказать ни слова, продолжала:
— Я вдова, мне, представьте, скоро стукнет семьдесят восемь. Это моя шестая поездка в качестве добровольного помощника общества «Одна Земля», я второй раз еду в Белиз. В прошлом году работала в экспедиции Тома Райдера, когда он обнаружил любопытнейшую груду камней. И вот я решила, что имею право вернуться и посмотреть, что же он там нашел.
Элисон была в замешательстве.
— Я завидую вашей независимости, — только и сумела она сказать.
— Быть старой и недужной — не значит еще быть мертвой, совсем напротив, что бы там ни говорили люди, — произнося это, Вуди энергично вытирала мокрые руки, затем протерла раковину тем же бумажным полотенцем и, наконец, выбросила его в мусорный ящик. Несмотря на хромоту, она уверенно передвигалась, опираясь на ногу, обутую в спортивный ботинок на высокой толстой подошве.
— Это сделано на заказ. Теперь я могу взобраться даже на пирамиду.
Внутренний голос укорял Элисон: вот погляди, ей семьдесят семь и у нее сделанная на заказ спортивная обувь, она запросто пускается в эту поездку, а ты?
Она последовала за Вуди в зал ожидания.
— Джордж Эдли, а это Элисон Шрив.
Джордж, высокий мужчина, в красных ковбойских ботинках, в надвинутой на лоб бейсбольной кепочке, на которой красовалась эмблема «Одна Земля», дополнил информацию о себе: он разведен и работает поверенным по делам о наследствах в Висконсине. Он был довольно упитанный, двумя дюймами ниже Элисон, с глазами коккер-спаниэля, — такими же добрыми и доверчивыми. Длинная прядь его прямых черных волос была аккуратно зачесана поверх лысого черепа. Он чувствовал себя раскованно в своей нейлоновой зелено-желтой ветровке, футболке цвета хаки с эмблемой «Одна Земля» и серых джинсах.
Он одобрительно присвистнул и на его лице разлилась широкая улыбка.
— Бродить по джунглям в обществе двух столь очаровательных дам… Что может быть прекраснее! В ближайшие две недели вы, во всяком случае, будете находиться в надежных руках, — и он заключил в свои объятия Вуди, но взгляд его при этом был прикован к Элисон.
В ответ Элисон послала Джорджу ослепительную профессиональную улыбку, припомнив давно забытую науку, как надо вести себя в подобных случаях с мужчинами типа мистера Эдли. Тринадцать лет работы фотомоделью, в том числе во Франции и Италии, научили ее разбираться с первого взгляда в мужчинах, которые не различают ни природных душевных качеств, ни интеллектуальных способностей красивой женщины, — да и не ищут их в ней! Элисон почувствовала с облегчением, что вела себя в этой ситуации безупречно, она выдержала первое неожиданное испытание — внимание, проявленное к ней со стороны мужчины. Элисон повернулась к Вуди:
— Вам купить что-нибудь в киоске? Мне захотелось сладкого.
— Я тоже кое-чего хочу, — вздохнул Джордж, — но это не продают в киосках.
Женщины оставили его, направившись в зал ожидания.
— В конце концов, — заметила Вуди сухо, — экспедиции выбивают дурь из типов и похлеще этого Эдли.
Вуди жила в штате Мэн и ее трудно было чем-нибудь удивить.
Стоя за Вуди в очереди к киоску, Элисон осторожно извлекла из потайного отделения кошелька обручальное кольцо, принадлежавшее когда-то ее матери, и надела на палец. Когда женщины вернулись в холл, Джордж сразу же заметил золотое колечко и принял эту новую информацию к сведению.
В самолете она прежде всего устроила свою поклажу в багажнике над сиденьями, а затем затолкала рюкзак под переднее кресло. Светящаяся табличка «Не курить» напоминала, что рейс длительный, международный и что именно поэтому неизбежно очень скоро в салоне распространится неприятный табачный запах. Наконец, она села и устроилась поудобнее в облюбованное ею кресло у прохода рядом с отсеком стюарда и кабиной экипажа.
Бессознательно отмечая все звуки и подрагивания корпуса самолета — в багажном отделении шла погрузка — Элисон сосредоточилась на своем внутреннем состоянии. Неприятные ощущения в желудке были вызваны всего-навсего предотъездным нервным перевозбуждением, и, значит, она могла не опасаться спазматического приступа, которого так боялась. Соседнее кресло было еще не занято. И в целом она не ощущала того страха, который предполагала в себе перед отъездом. Все будет хорошо. Джейк останется доволен ею.
Последний пассажир влетел в салон, когда стюард уже собирался закрыть дверь.
Переведя дух, он протянул стюарду свой билет и тот указал на место рядом с симпатичной блондинкой, которая неотрывно глядела в иллюминатор. Сумасшедшая гонка к трапу самолета, состояние тяжелого похмелья, — нет, ему необходима сейчас хорошая сигарета.
— Здесь можно курить?
Курить здесь было нельзя.
— А в салоне для курящих есть свободные места?
— Сэр, сейчас пойдем на взлет, — стюард закрывал дверь, — когда мы будем в воздухе, я, возможно, чем-нибудь смогу помочь вам.
Расстроенный, Зекери Кросс сунул билет в конверт, где лежал еще один — на обратный путь, и небрежно опустил конверт в карманчик рюкзака. Свои вещи он бросил в проходе.
Блондинка, опустив глаза, встала, чтобы пропустить Зекери на его место. Он окинул ее с головы до ног взглядом знатока, оценивающе, у него в этой области была огромная практика: итак, дорогая спортивная обувь, бежевые льняные брюки и шикарная мужская куртка. У нее были хорошие пропорции и, по всей видимости, стройные ноги. Натянутое выражение лица под слоем косметики, ни намека на улыбку — возможно, она не выносит самолет? Одним словом, девочка что надо, правда, слишком худа на его вкус. Он взглянул на ее модельную стрижку: цвет волос скорее всего натуральный. Зекери поразила необычная бледность ее лица, как будто она провела много времени в подземелье. Ей где-то немного за тридцать, точнее возраст определить было сложно. Он заметил тяжелое обручальное кольцо, золото высокой пробы, слегка потертое. Он решил, что перед ним секретарша какой-нибудь высокопоставленной шишки, в отпуске. Секретарша, но не жена. Жена летела бы первым классом.
«Что собственно ей понадобилось в Белизе? Там нет мест для прогулок», — с раздражением подумал Зекери. Он закинул свою поношенную армейскую куртку в багажник над головой, а рюкзак затолкал под переднее кресло. Черт возьми, он и сам не знал, зачем отправился в это путешествие.
Он вздохнул и разлегся всем своим шестифутовым телом на заскрипевшем под его тяжестью кресле. Он не выносил закрытое пространство самолета и заранее с неприязнью думал о предстоящих трех часах полета. Раздражение его росло: опоздание на посадку стоило Зекери такого желанного сейчас места в салоне для курящих, да еще, может быть, в проходе, где можно удобно вытянуть ноги. Правда, хорошо уже то, что он вообще успел на самолет, и потом женщина в соседнем кресле выглядит довольно… интересно. Он успокоился. Если бы она к тому же не была такой ледышкой, дела обстояли бы совсем неплохо. Может быть, он упросит ее уступить место в проходе? Хотя вряд ли это удастся. С такими ногами, как у нее…
Молча они пристегнули ремни, и стюардесса начала свое традиционное обращение к пассажирам.
Элисон мельком без всякого интереса взглянула на вошедшего в салон высокого мужчину, по-видимому, чуть не опоздавшего на самолет. И снова, отвернувшись к окну, она вдруг вспомнила, как однажды вылет самолета был задержан специально для нее, опаздывающей на рейс. Три года назад. Лимузин на безумной скорости примчал ее в аэропорт за несколько секунд до отправления самолета. Ее шофер бросился сломя голову к дежурному по аэропорту, а тот в свою очередь быстро сообщил о ней служащему на летном поле. И пока она ехала по бетонной площадке в любезно предоставленном для нее одной автобусе, а затем всходила по трапу, они терпеливо ждали, быстро и аккуратно погрузив на борт ее багаж.
Эта предупредительность была вызвана ее громким именем, ведь тогда она считалась достопримечательностью Чикаго. И она всходила на борт самолета с высоко поднятой головой и с волнующим чувством собственной значительности. Тогда она летала только первым классом, на этом настаивал Чарльз Галле. Она раздаривала автографы служащим авиалинии, ставя их на своих фотографиях и просто на салфетках. Это было неотъемлемой частью ее прошлой жизни.
Она пристально смотрела через двойное стекло овального окна на спешащие по своим делам заправочные машины и багажные тележки и размышляла. Может быть, это правда, что каждое мгновение нашей жизни порождает следующее, и они сливаются в одну цепь судьбы. Если бы она тогда вылетела в Нью-Йорк часом позже, ее жизнь сложилась бы совсем иначе. Если бы вместо того человека был другой пассажир, завязался другой разговор, не зашла бы речь о знаменитых отелях и ресторанах Манхэттена, если бы он не пригласил ее тогда на ужин?..
Морозный узор нарисовался на окне, и она следила за ним глазами. Могла ли она изменить свою судьбу? Может быть, действительно существует рок, предначертанность пути? Почему люди так бесцеремонно врываются в ее жизнь? Вопросы множились у нее в голове.
Погруженная в свои мысли, она вздрогнула, когда незнакомец неожиданно возник перед ней. Чувствуя себя неуютно под его испытующим взглядом, она отступила в проход, давая ему возможность пройти на свое место, и отвернулась в сторону, не желая встречаться с ним глазами и завязывать знакомство.
А что если он именно тот человек, который сможет изменить ее жизнь? Но чтобы это узнать, надо сойтись с ним поближе. Ах, если бы она знала заранее, кому позволить приблизиться к себе, а кого держать на расстоянии.
Бессознательно она прикрыла рукой золотое кольцо и, когда он усаживался в кресле, бросила украдкой взгляд на его профиль. Изнуренное лицо человека, которому пришлось несладко в жизни.
В глубине салона расположилась молодая индейская женщина. Она накинула на плечи тонкий черный шарф, туго стянув его, и крепко обеими руками прижала к своему худенькому телу дешевую клеенчатую кошелку. Неприметная, в красной хлопчатобумажной аккуратной юбке, белой блузке и прочных кожаных башмаках, она почувствовала, как самолет тронулся вперед и тут же замер.
Она вцепилась в поручни и попыталась выглянуть в окно, чтобы узнать в чем дело. Самолет опять дрогнул, двинулся было вперед и тут же остановился. Но похоже, никто не проявлял особого беспокойства, и она тоже начала воспринимать все происходящее как должное.
Когда капитан объявил, что их самолет — четвертый в очереди на взлет, женщина постаралась забыть о том пакете. Такие вещи ее вообще не касались. И может быть, они не просвечивают рентгеновскими лучами пакеты.
Самолет вздрогнул, покатился по взлетной полосе, набирая скорость и взмыл в воздух. Она молилась Балуму, богу племени ягуаров. Она принадлежала к этому племени, и поэтому Балум должен был услышать ее. Мужчина в соседнем кресле задвигался, меняя позу, и она притворилась спящей, вручая свое будущее в руки бога Балума и Хачекума, повелителя подземного мира.
В то время, когда самолет круто взмывал вверх, Зекери пытался достать пачку сигарет из рюкзака, наклонясь всем корпусом вперед, с трудом сопротивляясь давлению гравитационных сил, вжимавших его назад в кресло. Он испытывал непреодолимое желание закурить, усиленное только что пережитой нервотрепкой и спешкой на самолет. Кроме того, с похмелья у него раскалывалась голова. И казалось, боль удесятеряло то раздражение, которое Зекери чувствовал, страдая от невозможности спокойно и свободно предаться своей пагубной страсти — курению. Его младший брат Джерри, спортсмен, никогда в жизни не куривший, любил повторять ему, что сигареты однажды сведут его в могилу. Положив пачку на подлокотник кресла, Зекери опять потянулся к рюкзаку, на этот раз за спичками. Он чувствовал, что давление на его тело ослабело, самолет набрал высоту и лег на курс над Атлантикой.
При виде сигарет Элисон оторопела, внутри у нее опять что-то мелко задрожало, а мускулы желудка свело спазмой. Она выпрямилась в кресле, расправила плечи, стараясь подавить растущую панику. Но ничего не могла с собой поделать.
— В этом салоне нельзя курить, — заявила она голосом, звенящим от напряжения.
Ее слова и тон, которым это было сказано, разозлили его. Вот стерва! Нет, чтобы сказать с улыбкой: «Привет, как дела?»
— Ладно. Я знаю об этом, леди, — вызывающе ответил он с застывшей на лице улыбкой. Он был слишком не в духе, чтобы препираться с агрессивно настроенной, пусть даже и привлекательной, женщиной, не выносящей курильщиков.
— Если вы увидите, что я зажег сигарету, позовите капитана, договорились?
Не найдя куда-то запропастившиеся спички, он подождал, пока на табло появится команда отстегнуть ремни, а затем, забрав сигареты, бесцеремонно перешагнул через ее колени и направился к стюарду, чтобы раздобыть спички и получить разрешение покурить в его отсеке.
Стюардесса усадила его на свободное место в салоне для курящих в первом классе. Он проигнорировал неодобрительный взгляд своего нового соседа у окна, брошенный на джинсы Зекери, его выцветшую рубашку, неряшливую куртку из грубой хлопчатобумажной ткани и кроссовки «Рибок», надетые прямо на босу ногу. Зекери постарался успокоить нервы, сделав глубокую затяжку и заказав порцию шотландского виски. Затянувшись еще пару раз, он загасил окурок. Нет, это не помогало больше. Он однажды уже пытался бросить эту проклятую привычку. А теперь он должен сделать еще одну попытку: он ведь обещал Стеффи справиться с собой. Господи, надо было в свое время не начинать курить!
Выпитое виски вновь пробудило в нем воспоминания о похоронах Джерри, они нахлынули мощной волной и было уже поздно брать себя в руки. Ему припомнилась скверная погода, холод и грязь — Джерри всегда терпеть не мог декабрьский Огайо. Сырость, мокрый снег, часами падавший и таявший на земле, да еще временами безотрадный промозглый дождь, от которого хлюпало в намокшей обуви, и который просачивался даже в дома сквозь щели неплотно пригнанных оконных рам; струйки воды сбегали на плинтуса, и от влажности в комнате за ночь отсыревали холодные простыни. Все это делало мир вокруг мрачным, тоскливым и жалким.
За две недели до Рождества он шел в такую именно погоду по усыпанной хрустящим гравием тропинке, приближаясь к свежевырытой, наполненной водой от бесконечных дождей могиле, рядом с которой стояло белое надгробие с выбитым на нем огромными печатными буквами именем: КРОСС. Может быть, это было своего рода проклятием их семьи: все его родные умирали зимой. Дедушка и бабушка Гэррит лежали на другой стороне холма, рядом папа и мама, а теперь вот еще и Джерри.
Зекери сделал глоток обжигающего виски. Ну ладно, скоро наступит весна. И если он протянет март, то проживет по крайней мере еще год.
Зекери глядел безучастно, там на кладбище, на грязный снег, на покрытый коркой льда огромный кусок мрамора. Мать, когда умер отец, настояла на приобретении этой глыбы. Три года назад, когда мать последовала за отцом, они стояли здесь вместе с Джерри, деля друг с другом боль утраты. А теперь он стоял здесь один, пытаясь не допустить до сознания мысль о том, что перед ним безжизненное тело брата, холодное и застывшее, лежащее в гробу. Одна надежда теплилась у него в душе: может быть, оттуда, из глубины голых ветвей, Джерри глядит на него сейчас и читает его мысли. «Прости меня, Джерри, ради Бога, прости меня…»
Он выпрямился, вернув спинку автоматического кресла в вертикальное положение, и снова закурил. На этот раз никотин благотворно подействовал на сосуды головного мозга, ноющая боль понемногу утихла. А тем временем в памяти Зекери развертывались картины пережитого.
День похорон длился бесконечно долго. После процедуры вскрытия он едва ли поспал более четырех часов и потому — он сам сознавал это — был особенно агрессивен. К счастью, родных подружки Джерри не было рядом, они хоронили ее в Омахе. Да и что он, в конце концов, привязался к этому безмозглому существу? К этой глупышке?
Он вспомнил лицо Ланы, пустой легкомысленной девицы, еще совсем зеленой. Она была довольно сексуальной, не очень яркой, с изящной фигурой и волосами, выкрашенными в рыжий цвет. Лана старалась не смотреть на него, улыбаясь украдкой, когда Джерри кричал ему в тот памятный день: «Верь мне, брат! Поверь хоть на этот раз! Я знаю, что делаю!»
«Верь мне!» — любимое выражение Джерри, эти слова он часто повторял. А еще он в шутку называл его библейским именем «Брат Захарий», намекая на то, что после смерти матери Зекери опекал его, заботился о нем. Они ругались из-за того, что Джерри надумал переехать в штат Огайо. Конечно, его выгнали из футбольной команды. Из-за плохой успеваемости.
— Не велика беда, — говорил тогда Джерри, пожимая плечами.
Он настоял на своем, а Зекери уступил ему. Их ссоры сопровождались бранными словами, демонстративным хлопаньем дверями, криком. А эта тварь…
Перед глазами до сих пор стояла ее хитрая улыбка. Теперь-то он знает, но уже слишком поздно, что за ее лживым взглядом скрывалась пустота. Джерри был отличным студентом с блестящим будущим, пока не связался с этой девицей. А его спортивные результаты! И вот все это полетело к черту тем летом, когда он встретил Лану. Она выиграла у Зекери эту партию, и потому он ненавидел ее глубокой неистовой ненавистью. Проклятые бабы, они всегда во всем виноваты… Если бы Лана осталась в живых, казалось, он убил бы ее сам.
Он поглаживал пальцами стакан с недопитым виски и пристально смотрел невидящим взглядом в овал иллюминатора, за которым не было ничего, кроме голубой небесной пустоты. Никто на свете не может вернуть ему брата. Черт возьми, Лана ведь тоже мертва. Так пусть же они оба пребудут в мире и покое… На мгновение чувство ненависти утихло в нем, но тут же ее острые злые иглы пронзили с новой болью его сердце. Из-за этой дряни кто-то другой, а не он, высекает сейчас имя Джерри на белом мраморном надгробье. А он в это время, сам не зная зачем, летит в какой-то захолустный Белиз.
Он опорожнил стакан и заказал новую порцию.
Он был тогда, как в бреду, и в баре Колумбийского аэропорта случайно пробежал глазами приглашение общества «Одна Земля», напечатанное в забытом кем-то на столике журнале. Бар закрывался, а идея путешествия на край света надолго застряла в голове Зекери. Он страшно боялся теперь своего свободного, незаполненного ничем времени, безжизненная пустыня времени пугала его. Он не мог вообразить себя отдыхающим на пляже, или на рыбалке, или на лыжне, или под парусом в открытом море. Нет, это невозможно, все напоминало бы ему о Джерри.
Страдая и мучаясь, Зекери не мог обуздать своего воображения.
Он опечатал квартиру брата, заплатив вперед за два месяца домовладельцу. Но войти в нее, разобрать вещи Джерри, — это было выше его сил. Однако никто, кроме него не сделает этого. И сознание отсутствия выбора вызывало в Зекери чувство раздражения и безысходности. Волей-неволей ему однажды придется войти и рыться во всех этих чуланах, комнатах, ящиках письменного стола, платить по счетам брата, раскрывать его тайны и секреты, о которых он предпочел бы ничего не знать. Но во всяком случае ничто не могло его заставить заниматься этим именно сейчас.
Очень скоро он понял, что должен бежать от запутанного клубка сложившихся обстоятельств. Но тут он вынужден был выбирать: или немедленный отъезд или… Приближалось Рождество, а это время светлого и радостного для него свидания с дочерью. Казалось, душевное равновесие вернулось к нему. Всю неделю он провел в Нью-Йорке со своей малюткой. А затем дни опять потонули в беспросветном тумане.
Неделей позже, взяв отпуск на службе, Зекери послал в общество «Одна Земля» оплаченный запрос: он был согласен отправиться в любое, предложенное ему путешествие. И вот четыре дня назад ему позвонили, и женский голос предложил Зекери стать участником двухнедельной экспедиции в Центральную Америку. Ему обещали много физической работы и никакого комфорта. Неплохо для начала? Он согласился. А дальше, как во сне: его такси на огромной, почти превышающей допустимую, скорости мчится к аэропорту, в последнее мгновение он успевает вскочить в самолет, где его ждет одно-единственное место в салоне для некурящих рядом с женщиной, явно страдающей нервным расстройством.
Хороший завтрак в салоне самолета подействовал на Зекери ободряюще.
Спустя три часа он вернулся на прежнее место, чуть покачиваясь, осторожно неся в руках очередную порцию виски. Мисс Злючка спала. Он безуспешно пытался пройти мимо нее и усесться в свое кресло, поскольку самолет должен был вот-вот пойти на посадку. Но тут авиалайнер вошел в гряду облаков, его корпус задрожал мелкой дрожью, Зекери потерял равновесие и выплеснул содержимое стакана прямо в лицо своей попутчицы. Ему было чертовски досадно!
Она тут же проснулась и уставилась прямо на него, широко открыв глаза, напуганная до полусмерти этим холодным душем. Цвет ее глаз был необычен: что-то среднее между опаловым и бежевым. «Ореховый, — решил он, — цвет спелого ореха, и точка».
— Проклятье, я извиняюсь, — пробормотал он, ожидая заслуженного, но от этого не менее неприятного нагоняя.
Тем временем прозвучала команда всем пассажирам занять свои места и пристегнуть ремни. Самолет, по-видимому, заходил на посадку, но его все еще продолжало трясти и болтать в зоне сплошных облаков.
К изумлению Зекери, девушка восприняла его выходку как незначительное недоразумение.
— Не стоит беспокоиться, — сказала она мягко, скороговоркой и пересела к окну, на его место. — Вам здесь будет попросторнее, мы почти уже приземлились.
Он безуспешно пытался справиться со своим ремнем, судорожно подыскивая слова, чтобы выразить одновременно признательность ей и извиниться за свою неловкость. Но она сама пришла ему на помощь. Элисон протянула Зекери пакет, в котором лежал билет на обратный путь, спички и информационная справка о предстоящей экспедиции, с ней он собирался ознакомиться во время полета.
— Это, должно быть, ваши вещи. Я их нашла под своим сидением после того, как вы ушли.
— Да, это мой пакет, — ответил он, оценив ее жест. Мило, но очень уж натянуто: пожалуй, семь баллов. Это была своеобразная игра, которую они с Джерри придумали, будучи еще подростками. Они оценивали внешность и поведение женщин — прежде всего привлекательных — по десятибалльной шкале. Причем брат был всегда великодушнее. Зекери подавил в себе мучительное воспоминание. Самолет перестало трясти и он плавно пошел на посадку.
— По-моему, мы будем работать в одной археологической экспедиции, — Элисон указала на эмблему «Одна Земля» на его пакете.
Этого не может быть! Он был ошеломлен: она хочет с ним поболтать…
— Послушайте, я должна вам объяснить, — продолжала Элисон, все еще избегая его взгляда. — Я вовсе не такая бука. Просто знаете, когда я вижу сигареты, у меня начинается нервный тик. И потом я, вероятно, не в своей тарелке от того, что путешествую одна… Центральная Америка — такое неспокойное место… — ее голос пресекся.
— Откуда вы? — спросил он, допивая виски. Нервная, натянутая, как струна, да еще и извиняется. Нет, он ошибся: тянет только на шесть баллов, а пожалуй, даже на пять.
— Из Чикаго.
— Детка, по всему видно, что вы неплохо живете в Чикаго, а людям, подобным вам, совершенно нечего делать в Белизе. Поверьте мне.
Она горько улыбнулась ему в ответ.
Самолет коснулся земли и, постепенно замедляя ход, остановился на взлетно-посадочной полосе сельского аэродрома в Белизе.
