Дом в Кедлингтоне был залит солнцем. Все утро среди слуг в доме и во дворе царили необычайное оживление и суета. Приезжал хозяин с молодой женой. Их ожидали к полудню.

По такому случаю в доме были натерты полы до зеркального блеска, вымыты стены и лепнина. В огромной кухне шеф-повар из Франции, напыщенный и вспотевший, мучил своих помощников, кухарок и посудомоек, пытаясь создать роскошное меню, которое, как он знал по опыту, смягчит сердце требовательного хозяина.

Руководила персоналом дома управляющая миссис Динглфут, женщина властная, державшая в своих твердых руках весь большой коллектив. За ее устрашающей улыбкой скрывалась сильная воля.

Все утро она муштровала людей, как генерал солдат накануне наступления неприятеля. Под неприятелем в этом случае следовало понимать новоиспеченную леди Чевиот. Матильда Динглфут находилась в своей должности с тех времен, когда мать Дензила была еще жива. Это была кроткая бесхитростная леди, страдавшая от различных недугов, и поэтому она была только рада, когда новая управляющая взяла на себя заботы по дому.

И вот уже который год миссис Динглфут властно сновала взад и вперед по Кедлингтонскому особняку с висящими на поясе ключами от кладовой, шкафов и сундуков. Ее резкий голос отдавал приказания, которые исполнялись мгновенно, иначе провинившийся немедленно получал расчет. Она редко виделась с его светлостью, чьи распоряжения передавались ей, как правило, через Айвора. Это был единственный человек на свете, которого Матильда Динглфут опасалась, зная, как ценит его хозяин. Он был наделен безграничными полномочиями. Любая женщина из прислуги, чем-либо ему не угодившая, вскоре оказывалась на улице. Миссис Динглфут, ненавидевшая и боявшаяся Айвора, демонстрировала по отношению к нему дружеские чувства. В помещении для прислуги его ожидали самые лакомые кусочки из кухни и лучшее вино. Объединенные редкой, звериной преданностью барону, эти два человека были воистину самыми верными слугами Чевиота. Однако они бы охотно перегрызли друг другу глотку.

В это утро Айвор прежде всего посетил конюшню, где приказал конюхам, чтобы те держали гунтеры Чевиота готовыми участвовать в охоте в течение целой недели. Затем он наведался к садовникам, которые убирали беседки с орхидеями. Это было единственное место в саду, к которому Чевиот проявлял личный интерес.

После Айвор направился в дом, чтобы напомнить миссис Динглфут о том, что молодая пара может прибыть в любую минуту, и посмотреть, приготовлены ли комнаты для новоиспеченной баронессы.

– Не беспокойтесь, все готово, – заверила его миссис Динглфут и пригласила к себе в гостиную выпить по стакану мадеры. Во время этого занятия хитрый валлиец наблюдал за управляющей с некоторым лукавством.

– Вы несколько подавлены, миссис Динглфут? Уже столько времени в доме не было дамы, которая бы указывала даже вам, что можно и что нельзя.

Миссис Динглфут улыбнулась.

– Не думаю, что от моей новой хозяйки следует ждать много неприятностей. Я имела дело с матерью его светлости и не сомневаюсь, что сумею справиться и с его супругой.

Айвор сдержал невольный смех. Конечно же, миссис Динглфут способна справиться с кем угодно, но только не с ним. Он слишком много знал о ней и о том, как она наживалась в отсутствии хозяина. Она никогда не посмеет обращаться с ним так же, как со всеми другими в этом доме. Ну и улыбка же у нее! Зубы огромные, как у лошади, отчего улыбка представляла собой не выражение радости или удовольствия, а просто оттягивание губ назад, при котором обнажались эти жуткие зубы. Миссис Динглфут была слишком высока для женщины, на целую голову выше маленького валлийца. Ее лицо не отличалось здоровым цветом, и, чтобы скрыть изъяны, она употребляла какую-то мазь, придававшую коже уродливую белизну. Крашеные волосы светлого ржаво-коричневого оттенка представляли собой бесчисленное множество искусственных завитков-колбасок, всегда столь безукоризненных, что Айвор принимал их за парик.

Тем не менее желание сохранить впечатление молодости сделалось манией этой похожей на карикатуру старой девы, а когда она выпивала лишнего, то начинала жеманно улыбаться и кокетничать, что выглядело в высшей степени отвратительно. Айвор уже неоднократно имел несчастье быть свидетелем подобных ужимок и хихиканья, о чем потом рассказывал хозяину, безбоязненно сопровождая сплетни непристойными насмешками, если тот находился в соответствующем расположении духа.

– Судя по тому, что вы говорили, молодая госпожа не слишком крутого нрава, – заметила миссис Динглфут, допивая вино и задумчиво оглядывая свою хорошо обставленную гостиную.

– Ваша правда, сударыня. Нрав у нее не крутой, зато внешность отменна.

Подойдя к зеркалу, миссис Динглфут потрогала одну из своих поддельных кудряшек и с тоской отметила большое количество волосков на подбородке. Красота других женщин не могла пробудить в сердце Матильды Динглфут ничего, кроме глубочайшей ненависти.

– Что ж, господин Айвор, – сказала она, – вы видели мою новую хозяйку, стало быть, знаете.

Угрюмое лицо валлийца стало непроницаемым. Лишь он один знал, какое зло было совершено в ту бурную ночь в «Малой Бастилии». Оно заставило его в какой-то мере разочароваться в хозяине, ибо он считал признаком слабости, если мужчина способен пойти на такое из-за любви к какой бы то ни было женщине.

Миссис Динглфут оставила Айвора и отправилась в свой обычный обход. При ее приближении простой люд спешил скрыться подальше, так как никто не желал стать мишенью ее языка.

Она прошествовала вверх по лестнице и дальше – в покои, некогда принадлежавшие покойной госпоже, матери Дензила. Здесь повсюду были цветы. В каминах пылал огонь на тот случай, если сентябрьский вечер окажется прохладным. Все сияло чистотой. И тем не менее миссис Динглфут смотрела вокруг с неодобрительной гримасой на лице. Раньше эти две смежные комнаты были темными, мрачными и с таким обилием украшений, что троим слугам для весенней уборки требовалась по крайней мере неделя. Старая баронесса предпочитала безудержную вычурность. Ныне же помещение нельзя было узнать. Оно чудесным образом преобразилось, и это чудо было сотворено не его светлостью, который лишь оплачивал счета, а молодым художником по имени Певерил Марш.

Со свойственной ему переменчивостью вкусов Чевиот с некоторых пор стал испытывать симпатию к этому скромному юноше и слабость к его талантливым произведениям. После создания весьма достоверного образа его светлости Певерил выполнил несколько больших портретов друзей барона, и тот с удовольствием хвастал, что учредил у себя в доме новую должность «особого художника».

Молодой человек облюбовал старую заброшенную башню, с которой открывалась восхитительная панорама Уилда. С разрешения барона здесь была оборудована мастерская, в которой он работал и жил уединенной жизнью, читая в свободное от живописи время свои книги. Если он иногда и чувствовал себя одиноким, то не жаловался. Как-то Чевиот заметил ему, что не годится в столь раннем возрасте делаться отшельником, а надо бы найти себе подругу для утех. В ответ лицо юноши покрылось густым румянцем.

– Мне не нужна подруга, ваша светлость, – ответил он. – У меня одно желание – иметь возможность заниматься живописью и совершенствовать разум.

Чевиот пожал плечами и оставил его в покое.

В Кедлингтоне уже привыкли к Певерилу и к тому, что он появлялся из своей башни лишь затем, чтобы подышать свежим воздухом, размяться и поесть в помещении для прислуги. Молодые служанки пробовали заигрывать с ним, и художник разговаривал с ними вполне любезно, но не выказывал ни малейшего намерения ухаживать ни за одной из них. Он считался загадочной личностью, однако пользовался всеобщим расположением. Если кому-нибудь требовалась помощь, Певерил первым предлагал ее.

Юноша обладал какой-то необыкновенной силой влияния на животных, и поэтому мог делать с раненой птицей или собакой что угодно. Даже свирепая Альфа, никогда не позволявшая никому, кроме Чевиота, прикасаться к ней, охотно шла к Певерилу, а нередко даже по собственной инициативе взбиралась по крутой винтовой лестнице и сидела у ног художника до наступления сумерек, пока тот работал.

Что же касалось миссис Динглфут, то в ее лице Певерил имел заклятого врага. Она испытывала ревность по отношению к молодому человеку и к тому интересу, который проявлял к нему Дензил. Если кто-либо из прислуги привлекал внимание барона своими достоинствами, то миссис Динглфут спешно находила повод избавиться от такого работника, однако она не смогла поступить так с Певерилом Маршем. Бурное негодование вызвали у нее распоряжения, полученные от его светлости относительно переоборудования апартаментов для новой хозяйки.

– Он ведь художник, вот пусть и создаст для моей супруги самые прекрасные спальню и будуар, какие только возможно. И пусть при этом не думает о расходах, – заявил Дензил. Здесь миссис Динглфут была бессильна что-либо изменить.

Певерил выполнил эту миссию с истинным удовольствием, видя в ней нечто возвышенно-поэтическое: сотворить прекрасное для невесты, красивей которой, как говорят, свет не видел. Ему ничего не было известно о происхождении и печальном прошлом мисс Флер Родни, как, впрочем, вообще мало был знаком со злом.

Мало он знал, в сущности, и о своем хозяине. Разумеется, он не мог совсем не слышать сплетен о неблаговидных деяниях Чевиота, передававшихся шепотом, как и не мог всецело забыть то первоначальное холодное равнодушие его светлости по отношению к бедняжке Элспет, когда она лежала при смерти. Однако за год, проведенный в Кедлингтоне, у Певерила было мало оснований сетовать на жестокое отношение к нему со стороны барона. Да, тот не был добропорядочным человеком, не был дружелюбен, и Певерил, будучи идеалистом, не мог любить такого хозяина; но он был благодарен Чевиоту за покровительство и приют, которые получил от него после смерти Элспет.

Теперь единственной его целью было извлечь выгоду из своего опыта в живописи, сберечь выручку за портреты Чевиота и его друзей, чтобы наконец уехать отсюда и начать независимую жизнь. Он не собирался вечно жить чужой милостью.

Певерил вложил всю душу, все свое вдохновение в работу над интерьером покоев для невесты. А миссис Динглфут, воспринимавшая красоту не более, чем летучая мышь, стояла теперь в спальне, озираясь по сторонам и думая лишь о бессмысленном расточительстве. Ее окружал сказочный мир, но душа Матильды Динглфут была не способна на высокий полет фантазии.

Все вокруг так и сияло белизной в отличие от темно-красных тонов, которые предпочитала старая баронесса. Стены обиты атласом цвета слоновой кости, отделанным серебряной нитью. На полу расстелены большие ковры из шкур белого медведя. Широкие бархатные гардины, тоже цвета слоновой кости, прихвачены серебряными шнурами по обеим сторонам высоких окон, сквозь которые можно любоваться и зеленью лесного пейзажа, и долиной внизу, подернутой голубой дымкой.

Над перекрашенной большой кроватью вместо прежнего четырехстороннего полога висели тонкие прозрачные занавески. Вверху – раскрашенные купидоны на серебряных цепях, и у каждого в пухлых ручках серебряные светильники, которые нынче вечером будут зажжены для невесты. Кровать накрыта белым атласным покрывалом с причудливой кружевной отделкой наподобие пены. На огромных квадратных подушках вышиты имена невесты и жениха: Флер и Дензил. Имя Флер ласкало неравнодушный к музыке слух Певерила; оно было так благозвучно, что юноша представлял себе его обладательницу в виде прекрасного цветка, который он с радостью отобразит на холсте. Образ новой баронессы займет свое место среди ее предшественников в длинной галерее.

В спальне висела лишь одна картина, над камином. Это была «Сикстинская мадонна с младенцем» Рафаэля в позолоченной раме, одно из многих сокровищ, имевшихся в этом поистине сказочном доме. Певерил присмотрел ее в галерее и велел повесить так, чтобы картину было видно с кровати.

Миссис Динглфут подбоченилась и усмехнулась. Неужели художник думает, что его светлость тотчас же захочет произвести на свет наследника и превратить дом в ясли для сопливой мелюзги?.. Однако она действительно опасалась, что его светлость пожертвовал свободой и собрался жениться именно с целью иметь наследника, иной причины просто не было.

Она уже предвидела, что в этом особняке больше не будут устраиваться шумные застолья, не будут собираться большие компании джентльменов, чтобы поохотиться или посидеть за игорным столом. Отныне ей придется иметь дело с ничтожными, благочестивыми домочадцами, каких было большинство вокруг. А это означало, что, как ни печально, старые добрые времена в Кедлингтоне канули в прошлое.

В смежной со спальней комнате располагался будуар молодой хозяйки (его светлость занимал покои на противоположной стороне коридора). И здесь Певерил тоже дал волю своей творческой фантазии. Материалом для обшивки стен послужило какое-то светлое плодовое дерево. Преобладающим цветом был оливково-зеленый, представленный бархатными гардинами и драпировкой дивана и стульев. У окна стояло небольшое старинное бюро, а вдоль стены – книжный шкаф, содержимое которого, в частности поэзия, было выбрано Певерилом. По обеим сторонам резной деревянной каминной полки висели привезенные из Пилларса портреты родителей невесты. Украшений было немного: одна-две изящные фарфоровые статуэтки да пара серебряных подсвечников. К великому возмущению управляющей Певерил убрал многочисленные старые картины и фотографии в рамках, восковые цветы в стеклянных ящичках, бюсты прежних Чевиотов – все сентиментальное достояние старой баронессы, умиравшей долго и оставившей в своих апартаментах запах разложения. Все это теперь исчезло, а в открытые окна лился солнечный свет. Никогда прежде сюда не было такого доступа свежего воздуха. Еще неделю назад миссис Динглфут лелеяла надежду, что его светлости не понравятся обновленные помещения, однако тот выразил одобрение, хотя и с некоторыми оговорками. На днях он приезжал для заключительного осмотра и сказал Певерилу:

– Так ты считаешь, что молодой леди понравится такой простой стиль? Лично мне он кажется слишком уж холодным и прямо-таки целомудренно строгим. Юноша покраснел и ответил:

– Я полагаю, сэр, что атмосфера целомудрия будет приятна для новобрачной.

Эти слова вызвали взрыв смеха у барона, после чего он пожал плечами и заметил:

– В данном случае – возможно. Ладно, поживем увидим. Во всяком случае, должен признать, что ты добился потрясающего эффекта. Никогда еще Кедлингтон не мог похвастаться столь оригинальной отделкой.

В это утро Певерил поднялся сюда с охапкой лилий в руках и поставил их в серебряную с позолотой вазу на столике возле шезлонга, на который он набросил белую испанскую шаль. Несметное количество фиалок было выращено садовниками Чевиота. Теперь они были срезаны и ждали момента, когда Певерил отнесет их сюда перед самым приездом молодых. Это была его идея – разбросать фиалки по постели и по полу, поскольку его светлость как-то обмолвился, что это любимые цветы его невесты.

– Вздор и чепуха, – таково было заключение миссис Динглфут. Она повернулась спиной к этому поэтическому уголку и направилась вниз, в большой зал. Слава Богу, нахальному молокососу не было дозволено трогать эту часть Кедлингтона, и все здесь было, как прежде.