Более сотни человек толпились на палубе — дикая, свирепая банда с ножами и пистолетами. Длинная, изогнутая сабля висела у каждого на поясе. Чернобородые и темнокожие, они с жестокой усмешкой смотрели на водворение Джулии, Реда и О'Тула на борт.

Из толпы вперед выступил человек самого устрашающего вида. Одежда, осанка и почести, которые ему оказывались, свидетельствовали о ранге капитана судна. Он обратился к спасенным на турецком языке.

— К сожалению, — сказал Ред, — я не понимаю вас.

Капитан перешел на ломаный испанский. Джулия пристально смотрела на него, понимая, что его интересуют их имена и обстоятельства путешествия на шлюпке, предшествовавшие их встрече, но ее онемевший язык отказывался отвечать. Она с трудом держалась на ногах даже с помощью двух мавров, крепко взявших ее под руки. Ред покачал головой. Выругавшись, капитан повторил свой вопрос по-французски:

— Я Баязед Рейс — капитан этого корабля. Вы — мои пленники, которых я захватил по праву моря и во славу моего властелина, алжирского дея. Если вам дорога жизнь, вы не попытаетесь бежать. Назовите себя и скажите, как вы оказались в маленькой лодке.

Ред ответил на его вопросы. Баязед Рейс удовлетворенно кивнул.

— Я так и думал. Я слышал о вашем большом корабле. Жаль, что я упустил такую добычу, но такова воля Аллаха. Скажите, кто эта женщина с вами? — продолжал он, даже не взглянув на Джулию. — Она принадлежит одному из вас?

Ред колебался лишь мгновение.

— К сожалению, нет, — произнес он. — Она не замужем.

— О! — Капитан погладил бороду. — Она уже не юная девственница, но удивительно красива даже в своем нынешнем состоянии. Говорят, что женщины Франкистана созревают поздно. Возможно, я захватил ценную добычу.

Джулия метнула взгляд на Реда. Лицо его словно окаменело, лишь глаза горели синим огнем.

— Вы правы, капитан, — отозвался он. — Эта женщина — весьма знатная дама в своей родной стране. Ее отец, который ныне мертв, владел обширными землями, и считал своих лошадей, скот и рабов сотнями. Он был другом великого правителя Наполеона, чья слава наверняка достигла Алжира. Она носит на шее знак его власти.

Баязед самодовольно хмыкнул:

— Добыча, похоже, ценнее, чем я думал. А вы сами?

Ред не счел нужным скромничать в отношении себя.

— Я был капитаном того прекрасного корабля, который теперь лежит на дне моря. Человек рядом со мной — мой первый помощник.

— В самом деле? В таком случае, мой хозяин дей найдет вам применение. Флот — его слава и гордость, его правая рука, которая приносит почести и богатство, и он всегда стремится его укрепить. Но если вы лжете…

В воздухе повисла весьма ощутимая угроза. Баязед Рейс сделал знак рукой и отдал приказ по-турецки. Люди, поддерживавшие Джулию, наполовину повели, наполовину поволокли ее в сторону. Ред сделал резкое движение, словно хотел остановить их, затем застыл на месте.

— Осторожнее! Она больна!

Раздался короткий звук удара, и капитан пиратов крикнул:

— Молчи, христианская собака! Не смей учить меня, как обращаться с рабами! Заберите их вниз. Слишком много чести для такой мелюзги. Женщина к утру может стать приманкой для акул.

Услышав звуки борьбы, Джулия повернула голову и увидела, что Ред вцепился в глотку капитану, подручные которого, словно обезьяны, повисли на Торпе; О'Тул тоже сцепился с турками. Когда ее поволокли вниз, она слышала позади тяжелые, сырые удары и хриплые выкрики Баязеда Рейса.

— По сорок плетей каждому! Они должны научиться быть рабами. И они научатся!

Джулию бросили в маленькую душную комнату, совершенно пустую, если не считать нескольких половиков в углу. Один из матросов грубо толкнул ее вперед, и она упала на колени. Произнеся нечто, весьма похожее на непристойность, матросы вышли, повернув ключ в замке.

Джулия медленно опустилась на половики и закрыла глаза. Время еле-еле поползло прочь. При звуке приближающихся шагов ее охватил безотчетный страх. Дверь открылась, на пороге появился Баязед Рейс. За ним стоял человек в длинной одежде араба, с тюрбаном на голове. Его медного цвета кожа туго обтягивала скулы, разбегаясь тысячами морщинок вокруг глаз; в бороде серебрилась седина. Глаза отражали лишь безразличное любопытство.

— Встать, — приказал капитан пиратов.

Джулия поняла приказ и знала, что лучше повиноваться, но ее сознание и волю разделяла огромная пропасть. Она лишь смотрела расширенными от лихорадки глазами, которые казались огромными на ее изможденном лице.

Тогда Баязед Рейс силой поднял ее на ноги и повернул спиной к арабу, который начал ловко расстегивать пуговицы на ее платье. Джулия слабо сопротивлялась, сердце бешено стучало в груди. Она знала, что не выдержит, если мужчина грубо возьмет ее сразу после выкидыша — она просто истечет кровью.

— Успокойся, несчастная, — произнес араб на чистом кастильском диалекте. — Мы не причиним тебе вреда. Мы только хотим определить твою ценность.

Сознание Джулии помутилось, свет вокруг померк. Словно сквозь туман она почувствовала, что ей согнули колени и положили обнаженную на кучу половиков. Она ощущала прикосновения араба к своим исцарапанным бедрам, чувствовала, что он исследует ее тело, включая осторожный внутренний осмотр наиболее интимных мест. Она поняла, что он просил воды, чтобы смыть кровь с ее бедер, слышала его негромкие распоряжения. Затем ей в рот вложили мягкий шарик какого-то неизвестного вещества и араб поднес к ее губам кубок сладкого сока.

— Выпей, женщина, — сказал он. — Это драгоценный мускус, который вернет тебе жизненные силы.

Он сказал правду. Вскоре Джулия почувствовала, как силы возвращаются к ней. Когда она открыла глаза, то увидела, что капитан ушел и в каюте остался только арабский врач. Он взглянул на нее и медленно кивнул.

— Послушай меня ради своей жизни и будущего. Ты не девственница. — Джулия покачала головой, загипнотизированная взглядом его черных горящих глаз. — Это снижает твою ценность. Но у тебя красивые волосы, которые засияют, словно утреннее солнце, когда их помоют и натрут благовониями. Твои глаза созданы для того, чтобы губить души мужчин. Твое тело обладает грацией газели, оно нежно, точно поэма. Когда тебя накормят райской пищей, выкупают и окружат рабами, кожа твоя заблестит, словно жемчуг, а груди будут, словно снежные вершины. Я ясно это вижу. Во всем мусульманском мире не найдется и пятидесяти девственниц с таким цветом кожи и волос, а из их числа и пяти, достойных соперничать с тобой. При такой редкой красоте великие люди простят тебе этот маленький изъян. Они щедро заплатят за право обладать столь изысканным созданием.

Джулия ничего не ответила, ожидая продолжения, чтобы услышать о цели, ради которой произносились эти слова.

— Но я должен сказать тебе еще одно, о дочь Луны. Как врач я уверен, что ты зачала и тело твое отторгло плод. Подумай хорошо, прежде чем ответить мне, ибо это решит твою судьбу. Ни один мусульманин не возьмет себе женщину, бывшую замужем, из страха совершить грех прелюбодеяния, загубив тем самым свою бессмертную душу и утратив надежду на рай. Если ты была замужем, тебя могут использовать лишь для поденной работы или передать в притон для неверных. В обоих случаях награда Баязеда Рейса будет невелика. Он даже может счесть невыгодным лечить тебя.

Намек был совершенно прозрачен. Если она не сможет объявить себя свободной от брачных уз, турецкий капитан попросту избавится от нее, чтобы не переводить средства. Не потому ли Ред отказался от нее? Неужели он, со своим скудным знанием мусульманских обычаев, приобретенным в средиземноморских портах, мог предвидеть эту ситуацию? В данный момент Джулия не знала, должна ли она быть благодарна ему. Если она скажет правду, от чего предостерегал ее араб, то ей уже не придется переживать ни горе, ни гнев, ни унижения. Но сила, подаренная мускусом, заставила ее почувствовать удивительную тягу к жизни. Джулия хотела выжить. Неважно, где и в каких условиях, но она должна защищать и поддерживать этот огонь, который едва теплился в ней. Она будет хранить и оберегать его, питая мечтами о мести и надеждой на свободу, пока он не станет сильным пламенем. Она не виновата в том, что произошло. Сожаление и раскаяние были ни к чему. Сейчас ей нужна сила.

— Нет, — медленно произнесла Джулия. — Я никогда не была замужем. У меня был любовник, но он погиб во время шторма и навеки потерян для меня.

Они пристали к берегу под покровом ночи, словно причаливать с пленниками среди бела дня было противозаконно. Джулия, пребывавшая неделями в каком-то дурмане между сном и бодрствованием, не имела представления, в какую страну они приплыли. По запаху пыли, навоза, едкого дыма и пряностей она могла лишь догадываться, что они где-то в Африке.

Завернутую в шерстяной балахон, с покрывалом, опущенным на лицо, и в кожаных сандалиях на ногах, Джулию отвели в сторону от судна и поместили в крытые носилки. Кто-то выкрикнул приказ, носилки подняли и быстро понесли. Сквозь крохотную щель в занавеске она видела вооруженную охрану, стоявшую с обеих сторон. С корабля, который она только что покинула, потянулась цепочка людей — без сомнения, пленных моряков. Цепи на их щиколотках и запястьях звенели в ночной тишине. Джулия не могла сказать, были ли среди них Ред и О'Тул, хотя провожала колонну взглядом, пока та не скрылась из виду.

Носилки с трудом продвигались по узким улицам. Закутанные в тяжелые складки бурнуса, черные, коричневые и белые люди проходили мимо. Их ничего не выражающие лица казались тенями. Джулия опустила занавески и откинулась на подушки носилок.

Они прошли в ворога, затем пересекли двор и нырнули в темный лабиринт. Здесь пришлось ждать, пока их пропустят во внутренний дворик. Наконец занавески откинули, и арабский врач по имени Измаил вывел Джулию наружу. Ее привели в маленькую, темную комнатку, где находился невероятно толстый турок с безбородым лицом. Джулии приходилось слышать о евнухах, но видела она его впервые. Он что-то сказал, она не поняла и инстинктивно посмотрела на араба.

— Это Абдулла. Ты прижмешь руку ко лбу, как я тебя учил, и поклонишься ему в знак уважения. Лучше улыбнуться ему, потому что он очень влиятельный человек и управляет гаремом алжирского дея. Он тебе пригодится, если тебя примут.

— Если меня примут? То есть если я попаду в гарем к дею?

— Тебе неприлично об этом спрашивать. Когда твою судьбу решат, ты все узнаешь. Иди с Абдуллой-эфенди и повинуйся ему, исполняя лишь волю твоего господина и Аллаха. Поступай, как я говорю, и все будет хорошо.

Голос араба звучал сурово, но Джулия уловила в нем ноту сочувствия и интереса. На алжирском корабле она общалась только с ним. Это он дал ей лекарство, которое вернуло ее к жизни. Хотя Джулия понимала, что им двигал отнюдь не интерес к ее судьбе, ей казалось, равнодушие его напускное. За это и за его помощь она была ему благодарна и постаралась выразить свои чувства единственно возможным образом.

— Я сделаю, как ты говоришь, о целитель раненых душ. Да пребудешь ты с миром.

Джулия следовала за евнухом Абдуллой по бесчисленным переходам, пока наконец они не остановились перед высокой дверью, которую огромный человек открыл большим, украшенным золотым орнаментом ключом, висевшим на связке у него на поясе. Они вошли, и Абдулла закрыл дверь.

Джулия сразу почувствовала аромат благовоний. Он висел в воздухе, напоминая смесь всех запахов мира: розы, цветов апельсинового дерева, лилий, мускуса, пачули, бергамота, ладана, жасмина. Они стояли в коридоре, освещенном тяжелыми висячими бронзовыми светильниками, в конце которого виднелась арка выхода в сад. Оттуда доносилось журчание фонтана и сонное воркование потревоженных голубей.

Повернувшись к Джулии, Абдулла указал ей на дверь справа. Откинув занавеси, она последовала за евнухом и оказалась в огромной ванной комнате. Две нумидийские рабыни приблизились к ним. и низко поклонились Абдулле. Он отдал им пространный приказ на турецком, затем грузно зашагал прочь.

Хихикая и обмениваясь восклицаниями по поводу ее желтеющих синяков, рабыни раздели Джулию, затем сняли с себя шаровары и короткие туники. Улыбаясь, они погрузили ее в маленький бассейн посреди комнаты, наполненный горячей водой. Немного посовещавшись, они выбрали мягкое мыло с ароматом дамасской розы, наполнили ладони этим пенообразным веществом и вступили в бассейн вслед за Джулией.

Ей не понравилось, как девушки на нее смотрят — словно предвкушая что-то интересное, но пришлось подчиниться. Вода была восхитительно мягкой и теплой. Ее кожа — грязная, покрасневшая от грубой шерстяной робы, которую она в последнее время носила, начала бешено зудеть. Пусть делают что хотят, решила Джулия. В конце концов, так хорошо опять стать чистой.

Они снова и снова намыливали ее волосы. Их тонкие, проворные пальцы скребли, массировали, терли, очищая ее тело с такой тщательностью, словно она была чем-то осквернена. Удовлетворившись наконец, они завернули ее в огромное банное полотенце и препроводили в следующую комнату с еще одним бассейном. Там они смыли с нее последние остатки мыла и провели далее в зал, уставленный длинными мраморными столами. Здесь рабыни насухо вытерли и расчесали волосы Джулии, завили их в мелкие локоны, умастили драгоценным розовым маслом ее тело, сопровождая это действие легким массажем, затем, взяв пемзу, удалили загрубевшую кожу с ее подошв, локтей и колен. Пока она наслаждалась миндалем и медом, запивая их гранатовым соком, ее ногтям на руках и ногах придали форму, затем отполировали до блеска. Ее сухие, потрескавшиеся губы были смягчены маслом, брови и ресницы приглажены.

Затем девушки принесли накидку из прозрачного розового самаркандского шелка и надели на нее. Покрывало более темного оттенка опустили ей на лицо. Джулия посмотрела на себя, осознав, что ее тело ясно видно сквозь шелк. Хотя это одеяние было несомненно приятнее, чем корабельная роба, она не могла поверить, что это — обычная одежда женщин турецкой империи. Ведь даже нумидийские девушки выглядели более пристойно. Однако нельзя было отрицать разумность их выбора: розовый шелк хорошо сочетался с ее естественными цветами, через его воздушные складки кожа Джулии мерцала, словно живой мрамор, розовые соски казались рубиновыми, а синяков почти не, было видно. Разумеется, будущее больше не-было для нее загадочным, но теперь у нее родилось подозрение, что это произойдет публично. Она не ожидала такого скорого развития событий, несмотря на слова врача Измаила: «Если тебя выберут…» Араб объяснил ей, что, возможно, ее будет осматривать представитель шаха, чтобы выяснить, подходит ли она для гарема. Это считалось большой честью, но вряд ли можно рассчитывать на нее. Гарем давно уже не пополнялся: дей был пожилым правителем и в последнее время все чаще обращался к радостям ума. Однако упорно носились слухи об указе, обязывающем всех работорговцев изыскивать для дворца необычайно красивых женщин. Если ее не выберут, она попадет к работорговцу, который предоставит возможность ее осмотра более широкому кругу клиентов. В Алжире насчитывалось свыше пяти тысяч домов, принадлежащих мужчинам, ищущим новизны и разнообразия в постели», пять тысяч тюрем, готовых поглотить ее. Ирония заключалась в том, что, хотя все пять тысяч могли свободно глазеть на ее тело, ни один не мог видеть ее лица без покрывала, кроме работорговцев и человека, который ее купит. Сколько раз ей придется демонстрировать себя, пока ее наконец купят? Сколько непристойностей придется выслушать и испытать?

Девушки-рабыни уложили складки ее одеяния так тщательно, словно с нее должны были писать портрет, затем склонились в глубоком поклоне, который, естественно, адресовался не Джулии, а ширме, стоявшей у стены как раз перед ней. Острый слух молодой женщины уловил приглушенный шепот; кто-то наблюдал за ней оттуда. Смириться с этой мыслью было нетрудно, но ей вдруг захотелось убежать и спрятаться. Только сжав зубы, усилие воли она с трудом подавила этот импульс. Джулия поняла, что за ширмой находились два человека, так как слышала вопросы и ответы. Они обсуждают ее, словно телку или кобылу, выставленную на продажу, невольно с отвращением подумала она. Джулия почти не сомневалась, что один из них — арабский врач, другой голос принадлежал незнакомцу, привыкшему повелевать.

— Повернись.

Она повиновалась, как во сне, без всякой грации и желания понравиться.

— Ты что-нибудь умеешь?

Джулия задумалась.

— Что именно, эфенди? — спросила она наконец. — Я могу многое.

— Умеешь ли ты петь или играть на цимбалах?

— У меня обычный голос, и я никогда не играла на цимбалах, но умею играть на фортепиано.

— А твои остальные умения, какие из них пригодны, чтобы развлечь мужчину, уставшего от забот? — спросил голос.

— Я умею ездить верхом и стрелять…

— Бесполезно, даже если это не пустая похвальба, за которую ты заслуживаешь наказания.

Джулия порылась в памяти, затем, облизнув губы, сказала:

— Я умею играть в азартные игры и часто играла в шахматы с отцом, когда он был жив.

— Ты танцуешь?

— Ну да, — начала Джулия, потом поняла, что человек по ту сторону ширмы вряд ли имел в виду танцы, исполняемые западными женщинами на балах.

— Вот это в твою пользу.

Второй человек за ширмой что-то пробормотал, и первый снова спросил:

— Говорят, ты знакома со знаменитым Наполеоном Бонапартом и носишь его эмблему. Ты его родственница?

— Нет, эфенди. Мой отец был его последователем.

— Но ты беседовала с ним лицом к лицу, без покрывала, по обычаю Франкистана?

— Да, эфенди.

— Я хочу видеть эту эмблему.

Джулия поднесла руку к шее, где так много дней находилась золотая пчела. Ее там не было.

— К сожалению, ее сняли вместе с моей одеждой.

Прозвучал приказ, и одна из рабынь с поспешным поклоном удалилась. Она быстро вернулась, неся на ладони золотую пчелу. Поклонившись вновь, она передала ее через ширму.

Джулия попыталась примириться с потерей пчелы. Она потеряла так много всего, так много, что не позволяла себе думать об этом. Что значила сейчас утрата маленького украшения?

— Любопытно, — сказал человек за ширмой, — очень любопытно. Интересно, почему пчела? Львы, орлы, соколы, драконы — это я понимаю. Но почему пчела?

Джулия облизнула губы.

— В древние времена считалось, что ульем правил император, заботившийся о благе своих подданных — пчел, а они, в свою очередь, приносили ему дань, и это был естественный порядок вещей. Мой отец говорил так, эфенди, хотя я не могу утверждать этого. — Ответа не последовало, и Джулия продолжила:

— Пчела дорога мне, эфенди. Могу ли я… будет ли мне позволено оставить ее?

Согласие было дано небрежно, как бы невзначай, словно у говорящего были дела поважнее. Чувствуя, как слезы подступают к горлу, Джулия приняла брошь из рук рабыни. Она так крепко сжала ее, что крылышки вонзились в ладонь.

Раздалось шуршание одежды, словно человек за ширмой встал. Джулию охватил необъяснимый ужас, хотя она не могла бы ответить, что больше пугало ее: быть отосланной или оставленной в гареме.

— Отведите ее в комнату гарема, — раздался приговор. — Позаботьтесь, чтобы она ни в чем не нуждалась.

Джулии казалось, что она уже находится в гареме. Она обнаружила свою ошибку, когда ее вновь поручили заботам Абдуллы. Они прошли мимо коридоров, прежде чем остановились перед большой дверью с арабской вязью, выложенной слоновой костью, которую охраняли двое евнухов-эфиопов — черных, словно адская ночь.

Снова Абдулла снял ключ с пояса. Они вошли в огромную спальню со сводчатым потолком. Закрытая на ночь, с опущенными ставнями, она слабо освещалась бронзовыми светильниками. На низких диванах возвышались горы шелковых подушек? с маленьких столиков из черного дерева и слоновой кости призывно манили фрукты и сладости. Стены, обитые яркими тканями с геометрическими узорами, едва проступали из темноты. Ковры, мягкие, с богатым» разноцветным орнаментом, устилали гладкий мраморный пол. В одном углу в кадках небольшая рощица апельсиновых деревьев приглашала отдохнуть в тени ветвей, к которым маленькими золотыми цепями были прикованы бесчисленные птицы с украшенными драгоценными камнями перьями.

Из общей комнаты выходили несколько коридоров, в каждый из которых вел занавешенный дверной проем. Абдулла повел ее к одному из них, расположенному посреди зала, откинул занавес, тяжелый от металлических нитей, которые звенели при каждом движении, и знаком показал, что нужно войти. Помня предостережения арабского врача, Джулия склонила голову в вежливом поклоне и подчинилась.

Комната оказалась небольшой, с окном, укрепленным узорчатой железной решеткой, через которую проникала ночная прохлада. У одной стены находилась кушетка, у другой — инкрустированный сундук. Все это Джулия разглядела, откинув занавес над дверью после ухода Абдуллы. Хотя с потолка свисала лампа, она не горела. Единственным освещением служил звездный свет и слабое мерцание фонаря в проходе.

Она с шумом опустила занавеску. Оставалось лишь улечься на кушетке. Сбросив накидку и расстелив ее на крышке сундука, после минутной нерешительности Джулия отбросила мысль о ночной сорочке. Вероятность найти ее в полутьме невелика, да и нужна ли она ей? Сколько дней и ночей на корабле она провела в одном и том же платье… Глаза у нее слипались, и она почувствовала огромное облегчение от того, что осталась наконец одна. Шелковое покрывало низкой кушетки приятно холодило и ласкало кожу.

Джулии казалось невозможным заснуть в таком непривычном окружении. Кроме того, хотелось разобраться во всем, подумать о своих планах, о возможном бегстве. Но теперь эта мысль показалась ей смешной. Бежать? Но как? Отсюда не убежишь. Она заперта за толстыми дверями, охранявшимися день и ночь. Кроме того, гарем был пронизан сетью неведомых коридоров, в которых без проводника легко затеряться, даже если ее не остановят охранники прямо у двери. И вне дворца она окажется на улицах города, где мужчины накидываются на женщин, как стая шакалов. Ну, а если бы удалось? Что бы она стала делать в чужом, незнакомом городе? Как отыскала бы корабль, который увез бы ее в Англию или в Америку? Но даже если бы и удалось зайти столь далеко, кто осмелится взять на борт рабыню из гарема алжирского дея, даже если бы она могла заплатить за проезд? Нет, об этом не стоило и думать. Возможно, потом, когда она будет лучше подготовлена. Сейчас она рабыня. Ради спасения своей жизни можно на время подчиниться чужой воле.

Между тем ночная прохлада наполнила комнату, ветер шевелил металлические нити на занавесках. Джулия слышала, как сухо шелестели листья на пальме, напоминая успокаивающий и медленный шум дождя. Кушетка была мягкой и удобной, куда удобнее ложа из половиков на корабле. Чистая, окруженная комфортом и запахом роз, она погрузилась в сон.