Глава 20
— Мадемуазель Фортин, к вам посыльный.
В дверях маленького зала стояла Мария. Ее голос был исполнен смирения и почтения, что было очень непривычно для Анджелины.
Анджелина подняла взгляд от маленького письменного стола, за которым сидела, отвечая на записки с выражением соболезнования. Этим поручением тети она занималась все утро. Тетя Берта находилась в полной прострации с тех пор, как три дня тому назад получила известие о смерти дочери. Сестра не отходила от нее.
Анджелина сама позаботилась о том, чтобы изуродованное огнем тело Клэр доставили из выгоревшей коробки игорного притона и похоронили на другой день. Она заказала заупокойную мессу в церкви. Она распорядилась остановить в доме все часы, поставив стрелки на момент смерти кузины, повернуть зеркала к стене, вывесить черный креп на дверях. Она заказала еду и напитки для тех, кто придет помянуть Клэр. Она принимала посетителей в зале, извинялась за тетю, тяжелое состояние которой не позволяло ей выйти, она отклоняла щекотливые вопросы и как будто не замечала странных взглядов, которые бросали на нее посетители.
Анджелина встала, расправляя складки платья, спешно перекрашенного в черный траурный цвет.
— Впустите его, пожалуйста, Мария.
В зал вошел посыльный — негр, одетый в ливрею сине-золотого цвета, такие ливреи носили слуги Французской дипломатической миссии. В руке он держал маленькую корзинку, покрытую атласной салфеткой, он передал корзинку Анджелине. Внутри сверху на стопке корреспонденции лежал конверт с ее именем. Улыбаясь, она распорядилась, чтобы Мария принесла посыльному чего-нибудь освежающего, а затем вытащила конверт тонкими пальцами, которые чуть дрожали, и открыла.
«Просим почтить вашим присутствием…» Буквы поплыли у нее перед глазами. Ее звали на прощальный ужин в честь отбытия на родину принца Рольфа Рутенского. Анджелина откашлялась.
— Принц… скоро уезжает?
— Да, мадемуазель. Мне велено передать на словах, что это будет очень скромный ужин по причине траура. Принц понес тяжелую утрату: умер его единокровный брат.
Анджелина с трудом заставила себя снова положить записку в конверт, а конверт бросить назад в корзинку.
— Как вы видите, — Анджелина указала на свой черный наряд, — я тоже ношу траур. Я не могу принять приглашение принца.
Слуга опять вынул конверт, надписанный каллиграфическим почерком, и положил его на край письменного стола.
— Мне велено также — причем лично принцем — не принимать вашего отказа, мадемуазель.
— О, но вам придется его принять!
— Но я не могу.
Слуга поклонился и, повернувшись, быстро зашагал из комнаты. Дверь за ним закрылась. Она услышала, как где-то рядом Мария говорит с ним, без сомнения приглашая его отведать стаканчик пива.
Анджелина опять села и уставилась на белый Квадрат. Окружив себя заботами и хлопотами, Анджелина сделала это намеренно, чтобы не вспоминать о том, что случилось в игорном притоне, не предаваться все еще царящему в ее душе ужасу. Гнилой дом занялся огнем в несколько минут, превратившись в пылающий костер, раздуваемый ветром. Они еле успели выйти на галерею, когда рухнул второй этаж. Сгорели также три соседних дома, прежде чем огонь был остановлен начавшимся сильным дождем и, как всегда, опоздавшими пожарными командами.
Рольф, его оставшиеся в живых телохранители и Мак-Каллаф со своими людьми помогали бороться с огнем вместе с почти половиной мужского населения Нового Орлеана, сбежавшегося на пожар. После этого Рольф проводил Анджелину в дом вдовы и передал ее в руки Марии, приказав той позаботиться о ней. Затем Рольф заперся с мадам де Бюи, чтобы сообщить ей о смерти Клэр.
За последние три дня в дом вдовы заходили с выражениями соболезнования Густав и Освальд. На протяжении всего визита они разглядывали ее во все глаза, как будто должны были дать подробный отчет о ней после своего возвращения в миссию. Андре тоже пару раз заглядывал к ним в дом, чтобы немного поговорить на общие темы, не упоминая событий, связанных с их приключениями на Ничейной Земле. От Рольфа не было никаких вестей.
Она знала, что он занят неизбежными хлопотами, связанными с похоронами, как и она сама, если не больше. Ведь у него множество обязанностей, которые ей трудно вообразить. Анджелина слышала, что принца посетила депутация городских властей, которым пришлось долго ждать его, чтобы выразить свои чувства благодарности за то, что он собственной персоной принимал участие в предотвращении распространения пожара — ужасного бедствия, которое постигало Новый Орлеан уже не однажды.
Анджелине казалось, что всякие отношения с принцем для нее навсегда закончены, ей дана полная и безоговорочная отставка. В некотором смысле она испытывала даже облегчение от того, что все, наконец, было позади, хотя временами ее пронзала внезапная боль, и слезы наворачивались на глаза. Причем все это случалось ни с того, ни с сего посреди дня или ночи.
Боясь невыносимой боли, которую причиняли ей воспоминания, она запрещала себе думать о событиях последних недель. Но они сами накатывали на нее подчас, растравляя душу то памятью о пережитом страхе, а то об испытанной страсти, о наслаждении или горе. Анджелина боролась с собой, пытаясь выбросить из головы все, что случилось с той ночи, когда Рольф похитил ее. Но память снова и снова возвращала ее к различным эпизодам пережитого. Она вспоминала о том вечере в охотничьем домике, когда Мейер позволил ей бежать. В то время она думала, что его побудил к этому поступку рыцарский дух, но теперь-то она точно знала, что это было всего лишь средство вырвать ее из рук Рольфа, чтобы она не успела сказать принцу, где прячется ее кузина.
Это именно Мейер подсыпал опиум в еду Рольфа вечером накануне пожара, у него ведь хранилась аптечка как у лекаря их небольшого отряда. Человек более субтильного сложения мог бы умереть просто от передозировки этого наркотика, на что и надеялся, должно быть, Мейер, запоздавший выйти в коридор, когда Анджелина подняла тревогу, а ведь его комната была прямо напротив спальной принца.
Позже, во время стычки с мужчинами Сент-Мартин-вилля после ночного вторжения в монастырскую школу у Анджелины было такое ощущение, что ее коня кто-то ударил, чтобы он попятился, а затем кто-то ударил ее саму по колену, и она начала из-за этого сползать с седла, пока наконец не упала, чудом избежав смерти под копытами лошадей. Причем все это время Мейер держался рядом с ней — чуть сзади. Но какую опасность она тогда представляла для него? Никакой. Единственное — он мог заподозрить, что она знала тех родственников, у которых собиралась остановиться Клэр в Начиточисе, и чувствовал, что отношение Анджелины к Рольфу меняется: она все больше уступает ему. Или, может быть, это была месть с его стороны за то, что она принимала участие в унизительном разбирательстве и наказании палками, которому его подвергли все поочередно и в котором он потерпел неизбежное поражение? Или это была месть за то, что она повела Рольфа в монастырскую школу, где пряталась Клэр?
У нее даже вопроса не возникло, почему именно Мейер подошел к ней тогда в лагере Мак-Каллафа. Причина была в том, что он заметил растущие интерес и привязанность Рольфа к ней — это возбудило его собственную страсть к Анджелине, которую он надеялся удовлетворить, шантажируя ее полученными в результате слежки и наблюдения знаниями о ее беременности.
Теперь все это казалось простым и понятным. Почему она этого раньше не видела? Потому что трудно разглядеть врага в человеке, носящем маску друга. И насколько труднее было сделать это самому Рольфу, который играл с Мейером в детстве, делил с ним вместе отцовское пренебрежение, обучался военному искусству и дрался плечом к плечу на нешуточных полях сражений в составе элитного полка!
Кстати, Рольф и его свита, в которую входил и Мейер, месяцами находились в отъезде, возвращаясь ненадолго в Рутению в то время, когда Клэр была в близких отношениях с Максом. Ведь Рольф говорил ей, что видел Клэр всего лишь один-два раза и то издалека. Они скитались по Европе в поисках новых удовольствий и развлечений, и, по-видимому, Мейер тайно возвращался в Рутению.
Конечно же, он привел свой план в исполнение, только когда терпеливо дождался возвращения Рольфа на родину. Это было необходимым условием, ведь он стремился, чтобы тень подозрения в убийстве Макса пала на его брата.
И ему это удалось. Король освободил Мейера от ответственности за убийство Рольфа. Находился ли соответствующий документ в бумагах Мейера или он уже был найден и уничтожен? Или, возможно, в порыве горькой гордости, был оставлен нетронутым, чтобы вернуть его ближайшему родственнику Мейера — его отцу, королю?
Анджелина дотронулась до конверта с приглашением, написанным на ее имя. Итак, Рольф уезжает, он возвращается на родину. А когда он прибудет во дворец, явится ли он к отцу держать перед ним ответ за смерть Мейера? Неужели король не поверит своему младшему сыну, даже если свидетелем выступит его племянник Леопольд. Что же случится потом? Новые скитания по Европе, без всякой определенной цели. Или, может быть, его встретят дома торжественно и радостно, как положено встречать наследника трона? Анджелина представила, как разодетый в бархат и украшенный драгоценностями Рольф шествует перед народом, который осыпает его цветами в честь объявления помолвки принца с Баварской принцессой.
Нет, она не пойдет прощаться с ним. Она не сможет проститься с Рольфом на глазах многочисленных свидетелей, она не сумеет надеть на себя маску ледяной учтивости и светской вежливости, она не сумеет сделать положенный реверанс на дрожащих в коленях ногах. Она не хочет видеть снова такие родные лица — Густава, немного неловкого в своем изящном мундире; Леопольда, держащегося в стороне, всегда гордого и колючего; Освальда, спокойно созерцающего происходящее вокруг — так похожего теперь на погибшего Оскара.
Она уже попрощалась с ними в душе, когда видела их в последний раз на пожаре, сражающимися с огнем, а затем утомленными до предела, но радостными, что победили пламя и вновь обрели Рольфа целым и невредимым. Радостное оживление сияло на их потных, перепачканных сажей лицах. Она уже попрощалась в душе и с Рольфом — ночью накануне того дня, когда она нашла Клэр. Поцелуи, пылкие ласки, нежные слова любви — все это будет с ней до конца ее дней, только смерть может заставить ее забыть эту ночь. Нет, она не пойдет на прощальный ужин.
Но Анджелина все же пошла туда. Она боялась, что в противном случае принц пришлет своих телохранителей за ней, как он это уже сделал недавно. Боялась, что он явится сам. Поэтому она достала из сундука платье из серебристо-серого шелка, которое никогда не одевала из-за мрачноватой расцветки. Оно раньше принадлежало Клэр, которая лишь однажды надела его — на похороны дедушки, состоявшиеся накануне ее отъезда во Францию. Пока Мария убирала ее волосы, Анджелина сидела, разглядывая свой наряд в зеркало — серый шелк был украшен кружевами, похожими на застывший морозный узор на окне. Ими были отделаны глубоко вырезанная горловина и пышные рукава, закрывавшие руки до локтей. Анджелина думала о своей кузине.
Клэр любила Макса, Анджелина была уверена в этом, хотя возможно кузина и не понимала этого сама, пока он не умер. Чувство, которое Клэр испытывала к Максу, заслоняли от нее гордость, тщеславие, самонадеянная уверенность в том, что она займет высокое положение в обществе, когда он женится на ней. Когда ей дали отставку, ее самолюбие начало взывать об отмщении. Оставшись одна, она долго бушевала, негодовала, била посуду от досады и злости. Но вот явился Мейер, он ободрил ее и одновременно воспользовался в своих целях ее неистовством, источником которого была глубокая душевная боль. Последствия всего этого Клэр не в силах была вынести. Опасность, грозившая ей, и ее постепенное падение были столь ужасающи, что могли в конце концов привести ее к безумию, признаки которого были налицо. И все же она старалась помочь Анджелине, старалась помешать Мейеру осуществить свои цели в отношении нее.
Другой причиной, побудившей ее отправиться на ужин, была записка от Элен Делакруа, извещавшая, что она с Андре тоже получили приглашение и были бы счастливы предложить ей место в своей карете. С такой солидной поддержкой она, пожалуй, выдержит нелегкое испытание.
Здание Французской дипломатической миссии выглядело довольно мрачно. В главных приемных комнатах были потушены все огни, на ступенях не было видно слуг в ливреях, которые обычно помогали выйти из карет приехавшим гостям. Дверь перед Анджелиной и стоящими за ее спиной мадам Делакруа с сыном распахнул дворецкий, он принял их верхнюю одежду и проводил спокойно и без лишних церемоний в зал. Гости собрались в длинной, элегантно обставленной комнате с зеркалами в позолоченных рамах, резной мебелью в стиле рококо и сверкающими парчовыми портьерами. Здесь был губернатор Виллэр, мэр со своей супругой и несколько других знатных людей города. В углу стоял Джим Боуи, беседующий с Густавом. Когда Анджелина вошла в комнату, молодой человек поднял свой бокал и, взглянув на нее, выпил — как бы в ее честь. На диване в темно-синей атласной юбке сидела оперная дива, потрясшая Новый Орлеан своим пением в «Севильском цирюльнике»; ее пригласили, как сообщила мадам Делакруа Анджелине еще в карете, чтобы развлечь гостей после ужина. За спиной певицы стояли Густав и Леопольд, которые подшучивали над ней довольно плоско: расточая комплименты ее таланту, они одновременно низко наклонялись над ней, разглядывая полуобнаженные пышные прелести дивы, имевшей очень рискованное декольте. Освальд, выглядевший обеспокоенным, разыгрывал из себя галантного кавалера, занимая жену посла, в то время как Рольф беседовал с мужем этой почтенной леди и губернатором.
Рольф был великолепен в своем блестящем мундире, с несколькими орденами, украшавшими его грудь. Он сразу же нашел ее взглядом в многолюдной комнате и слегка улыбнулся. Принц не сводил с Анджелины глаз, пока губернатор не тронул его за руку, обращая на что-то внимание Рольфа, только тогда он снова вернулся к разговору со своими собеседниками.
Анджелине казалось, что Рольф выглядел усталым, и ему очень не хватало его голубой ленты через плечо с высшей наградой Рутении.
Ее пальцы непроизвольно сжали сумочку, которую она захватила с собой. В это время Элен отпустила какое-то острое озорное замечание, и Анджелина обернулась к ней.
Певица, супруга посла и супруга мэра, Элен и Анджелина были единственными женщинами, присутствующими на этом званом ужине. Поэтому, когда через некоторое время всех пригласили садиться за стол, эта диспропорция стала очень заметной, бросающейся в глаза. Ужин состоял из бесконечной смены блюд. Перед Анджелиной поставили сначала луковый суп, затем последовали устрицы в желе, жареная индейка, фаршированная устрицами и орехами, и заливная телятина. Пир завершился десертом — пирожными с персиками, разными сортами сыров, засахаренными орехами и сушеными фигами. Хотя еда была великолепно приготовлена и стол чудесно сервирован, Анджелина почти все оставила нетронутым, пытаясь завязать разговор с Андре, сидевшим с одной стороны от нее, и мэром, сидевшим с другой. Она избегала слишком часто глядеть на Рольфа и поэтому сосредоточила свой взгляд на украшении стола — сладком блюде, посыпанном Нугой. Оно стояло в центре стола и имело форму Мальтийского креста, который постепенно таял от тепла десятков свеч, укрепленных в чашечках люстры, висевшей над столом.
Когда ужин подошел к концу, дам проводили в зал, где пожилые леди были со всей любезностью усажены на удобные диваны в ожидании пения дивы, которая готовилась к выступлению.
Анджелина стояла с Освальдом, пока Андре ходил за шалью матери, которую Элен оставила на-спинке стула за столом. Анджелина оглянулась, подыскивая себе место — так, чтобы сесть не слишком близко к певице и почетным гостям, а также не рядом с Элен Делакруа, которая имела несносную привычку болтать не умолкая на протяжении подобных концертов. Освальд указал ей на одно вполне удобное место, а потом вдруг круто повернулся и исчез. Анджелина обернулась, чтобы выяснить причину такого странного поведения, и увидела рядом с собой Рольфа.
— Чайка в сером оперении, скорбная и бесконечно дорогая. Как ваши дела?
— Ничего. А ваши? — выдавила она из себя, в то время как взгляд ее непроизвольно скользнул по золотистым прядям волнистых волос, сверкающих на виске. Анджелина знала, что под ними скрывается большая ссадина.
— Я очень тщательно причесал свои волосы, а после обеда сегодня пытался заснуть в затемненной комнате, тоскуя о перепачканной грязью дриаде лесных чащоб, которая раньше приходила ко мне, когда я болел. Я бы отправился в скитания по улицам города, бредя и мечтая о ней, но боюсь, что оставшиеся в живых мои верные телохранители свяжут меня в буквальном смысле слова. Беспокоясь не столько о состоянии моего здоровья, сколько о том, что я выставлю себя на посмешище всему городу.
— Вы были больны?
По лицу принца пробежала тень раздражения, как будто он сожалел о том, что проговорился.
— Да нет, вовсе нет. Густав подтвердит вам, что с моей головой нынче все хорошо, как никогда.
— Не слушайте его, моя дорогая, — сказал Густав, подходя к ним и останавливаясь рядом. — Ему не дает покоя рана от выстрела, полученного в голову во время нашего пленения людьми Мак-Каллафа. От ударов, нанесенных ему в притоне, ранение снова открылось.
— Спасибо, Густав, — произнес Рольф мягким голосом, в котором слышался однако звон металла и крайнее недовольство. Коротко кивнув головой, ветеран отошел от них. — Я должен поговорить с тобой, Анджелина, — тихо сказал Рольф.
По его напряженному голосу и застывшему лицу Анджелина поняла, что сейчас произойдет что-то важное для них обоих. Ей припомнилось вдруг заверение Густава в их первой беседе, что она ничего не потеряет, вступив в близкие отношения с принцем, что ее щедро вознаградят, когда эти отношения закончатся.
— Я… в этом вовсе нет необходимости, — пробормотала она, заикаясь, — ты выяснил все, что тебе надо было выяснить, а теперь ты должен уехать. Я все понимаю.
Он увидел, как вспыхнуло ее лицо, и в отведенном от него взгляде появилось выражение боли.
— Понимаешь? Неужели ты ждешь от меня что-нибудь вроде надушенной безделушки с моим именем, зашифрованным в орнаменте, чего-нибудь вроде этого?
Он достал из кармана цепочку. На мгновение Анджелина окаменела, но затем она узнала маленький флакончик для духов на золотой цепочке, который Макс подарил Клэр, флакончик, который Клэр отдала ей на память ночью в монастыре.
— Где ты его нашел?
— Он был среди вещей, которые Сейрус привез из охотничьего домика месье Делашеза. Совершенно никчемная вещица, но с ней связаны грустные события. Я подумал, что она будет дорога тебе.
— Да, — прошептала Анджелина и протянула руку, в которую он положил цепочку с висящим на ней флакончиком, нагретым теплом его тела.
Раскрыв свою сумочку, она положила туда золотую вещицу, затем нащупала голубую шелковую ленту с орденом.
— А я принесла вот это, чтобы вернуть тебе. Это, конечно, великолепная безделушка, но я не могу ее принять.
В ее руке лежала высшая награда Рутении на голубой ленте, которую он оставил на подушке, уходя утром из дома вдовы.
Его взгляд потемнел, когда он перевел его с ордена на ее лицо.
— Почему ты мне возвращаешь это?
— Потому что его ценность слишком высока.
— Это невозможно, — коротко отрезал он.
— Я приму любые комплименты от тебя, — сказала она, понизив голос, — но ты должен взять назад то, что принадлежит тебе по праву, то, что ты заслужил своей силой, мужеством, подвигами.
— Ты — мое мужество, моя сила, Анджелина. Послушай меня…
У входа в зал послышались посторонние звуки, шум. В комнату торопливо вошел дворецкий и двинулся к французскому посланнику. После их короткой беседы, хозяин миссии повернулся к Рольфу и пристально взглянул на него, затем бросил дворецкому несколько слов и подошел к своему почетному гостю.
— Ваше Высочество, прибыла делегация, которая желает срочно увидеться с вами. Они только что сошли с корабля, доставившего их из Рутении.
Прежде чем он успел договорить эти слова, в дверях появились три человека благородного и солидного вида, они были одеты в черное, и лица их выражали суровую скорбь.
Остановившись напротив Рольфа, они отвесили ему глубокий поклон. При виде их у Анджелины в первый момент возникла мысль, что они пришли арестовать Рольфа, доставить его королю для расправы за смерть Макса. Но затем, когда она взглянула на Рольфа и увидела его лицо с посуровевшим взглядом, побелевшими губами, увидела всю его оцепеневшую, застывшую на месте фигуру, — она обо всем догадалась.
— Сожалею, принц Рольф, что вынужден выступать в роли гонца, принесшего вам дурные вести. Но тем не менее долг велит мне сообщить вам, что ваш отец, король Рутении, скончался. Ждем ваших приказаний, Ваше Величество.
Величество, а не Высочество! Итак Рольф теперь стал королем. Послы опять поклонялись еще ниже и еще почтительней. В зале раздались взволнованные выкрики, вздохи, восклицания. А затем все присутствующие — свита принца, посол со своей супругой и остальные гости — встали, демонстрируя почтение к новому королю.
Анджелина присела в глубоком реверансе и встала, чувствуя быстро опустившуюся ей на плечо руку.
Подняв свой серо-зеленый взгляд, влажный от слез сочувствия, она встретила глаза нового короля Рутении и увидела в них подавленную боль и тоску.
— Могу ли я предложить Вашему Величеству, — произнес посол, — комнату для конфиденциальной беседы с этими джентльменами?
— Да, — сказал Рольф рассеянным тоном.
Затем, когда старший из джентльменов тронул его за руку, напоминая, что он должен шествовать впереди них, Рольф повернулся и еще раз повторил:
— Да.
В это время к Анджелине подошел Андре, он взял из ее онемевших рук орден на ленте и засунул его назад в висевшую на руке Анджелины сумочку, закрыв ее. Затем молодой человек проводил ее к креслу туда, где певица по знаку жены посла запела арию звучным, хорошо поставленным голосом.
Но публика была слишком взволнована, чтобы внимать пению дивы. Гости перешептывались и постоянно оборачивались к двери, за которой скрылись Рольф и делегация из Рутении.
Величайший певец мира не смог бы удержать их внимание в такой ситуации, когда на их глазах происходили столь важные события.
После трех концертных номеров хозяйка позвонила в колокольчик, чтобы принесли кофе и бренди. Дива, обиженная таким невниманием, но пытающаяся это скрыть, упросила отпустить ее пораньше и распрощалась с гостями, хотя все остальные и не думали расходиться, они взволнованно и страстно обсуждали новое развитие ситуации на Балканах со вступлением на трон короля Рольфа.
Анджелине казалось, что повысить их интерес к происходящему может только одна вещь — уход одного из главных участников этой драмы, то есть ее самой. Но когда она попросила Андре отвезти ее домой, он решительно покачал головой. Взяв ее ладонь и положив ее себе на сгиб руки, он повел Анджелину к уютной нише, где стояла маленькая, обитая бархатом лавочка.
— Вы не должны поспешно убегать отсюда, — произнес он, став перед ней, в то время как она бессильно опустилась на сиденье. — Это уничтожит то хорошее, что удалось сделать по восстановлению вашего доброго имени.
Анджелина слабо улыбнулась.
— Я благодарна вам за вашу заботу, Андре, но меня больше не волнуют подобные условности.
— Однако, они важны. Рольф возвратится на родину — и это неизбежно, особенно теперь, а вы останетесь здесь. Конечно, за вашей спиной будут перешептываться, но никто не отвернется от вас при встрече на улице и не откажется принять ваше приглашение.
— Это сейчас, Андре, а что будет через несколько месяцев?
— Будет еще лучше, потому что какой-нибудь новый скандал отвлечет всеобщее внимание.
— Но не в том случае, если… если станет заметно, что я жду ребенка.
— Если… — его смуглая кожа сделалась бледно-желтой, и он вынужден был сесть на лавку рядом с ней, взяв ее холодные пальцы, лежащие на коленях, в свои руки.
Когда он снова заговорил, в его голосе слышалась твердая решимость.
— К тому времени, когда ясно станет видно, что вы беременны, никто не скажет ни одного дурного слова, потому что вы будете замужем уже несколько месяцев, будете моей женой. Мы уедем за город, на плантацию. Там есть одна женщина, прекрасная акушерка. Последние недели вы проведете в полном уединении, никого не принимая — это не вызовет подозрений, таков обычай. Если будет необходимо, мы отложим на некоторое время объявление о рождении ребенка и его крещении.
— О, Андре, я вовсе не имела в виду…
— Я знаю, — перебил он ее. — Вы все время избегали объяснений со мной, не хотели принимать моего предложения о браке. На этот раз я не позволю вам отказаться. Вы выйдете за меня замуж сразу же, как только будут сделаны необходимые приготовления.
Это было бы легко и просто. Из Андре вышел бы отличный муж. Он никогда — Анджелина была уверена в этом — не упрекнул бы ее и не высказал бы недоверия. Через какое-то время она привязалась бы к нему в благодарность за его великодушие и постоянство, если бы у нее не было других причин для теплого чувства.
— Я не могу позволить вам принести мне такую жертву, — проговорила Анджелина, понизив голос.
— Это не жертва, а честь для меня.
Его карие глаза излучали нежность, но они совсем не были похожи на ярко-синие живые глаза Рольфа. Его чувства, его понятия о долге были просты. В его обществе у нее не будет потребности и возможности духовного роста, но зато ее жизнь будет спокойна и легка; не будет страстного глубокого чувства, а только тихое довольство земной жизнью.
— Я… я постараюсь сделать вас счастливым.
— Вы уже сделали это, — ответил он и поднес ее руку к своим губам, уколов жесткой щеточкой усов ее нежные пальцы. Затем он помог ей подняться с лавочки и повел к мадам Делакруа.
— Послушайте, друзья мои, и ты, мама, послушай, — взволнованно сказал он громким голосом. — Я самый счастливый человек в Новом Орлеане. Анджелина только что согласилась стать моей женой.
Элен Делакруа обернулась. На ее лице отражалась борьба чувств — ужаса и радости от того, что ее сын светился от счастья и удовлетворения. Однако внимание Анджелины было приковано не к ее будущей свекрови, а к человеку, только что вернувшемуся в зал.
Когда сообщение о скором браке Андре и Анджелины дошло до сведения Рольфа, он резко остановился. Одно мгновение, казалось, что он помрачнел, как туча. Но тут же он улыбнулся и двинулся легкой скользящей походкой поздравить Андре со всей возможной сердечностью.
— Мы отплываем через неделю, моя свита и я, — сказал он. — Но прежде чем мы уедем, я хочу доставить себе удовольствие, мой товарищ в несчастьях и пережитых приключениях, побывав на вашей свадьбе.
Эти слова как будто были обращены к Андре, при этом Рольф протянул ему руку, но его синие глаза глянули на Анджелину пристально и многозначительно. И она поняла, что эти слова были сказаны ей.
Почему? Почему он это сделал? Неужели это было своего рода самоистязание, или еще одна попытка реабилитировать ее, публично показав свое полное безразличие или, может быть, странное, искаженное чувство долга, желание убедиться, что ее судьба устроена, и она в надежных руках? Почему Рольф настаивал на своем присутствии во время их с Андре бракосочетания?
Этот вопрос мучил ее, когда она готовилась к венчанию в церкви Святого Людовика. Она приняла ванну, вымыла голову, а потом села просушить волосы на теплом весеннем солнышке. Она долго сидела на припеке, закрыв глаза и стараясь ни о чем не думать. Но когда она почувствовала, как время решительного события неумолимо приближается, ее охватил сумбур смутных тревожных мыслей.
Анджелина взглянула на лежащее на постели подвенечное платье — тяжелый наряд из атласа цвета слоновой кости с пышной нижней юбкой — подарок матери Андре, от которого ей невозможно было отказаться. Покрой платья был роскошен — рукава фонариком, достигавшие локтей, завышенная талия, летящая, плавно ниспадающая юбка, — все было прекрасно в этом наряде. И, по правде говоря, Анджелина не желала бы ничего другого. Тем более что ей не хотелось огорчать Андре. Поэтому, конечно, она наденет этот наряд в церковь.
Вообще-то Анджелина предпочла бы менее торжественную и продолжительную церемонию венчания где-нибудь в сельской часовне, где кроме них с Андре присутствовали бы только Элен, священник и, — если уж он так настаивает, — Рольф. Но этой мечте не суждено было осуществиться. У Делакруа было множество родственников: дедушки, бабушки, тети и дяди двух поколений, бесчисленные кузины и кузены разных степеней родства. Именно сам Андре настоял на том, чтобы венчание состоялось в церкви на главной площади. Не то, чтобы он сказал ей об этом вслух, но она знала, что он страстно хочет, чтобы никто не смог после сказать: они что-то скрывали и таили, совершая обряд бракосочетания вдали от общества.
Места в церкви, где должны сидеть ее родственники, так и останутся пустыми. Сознание этого наполнило сердце Анджелины болью. Вообще-то у нее было несколько родственников, но в Новом Орлеане сейчас находилась одна тетя Берта. Сестра ее тети — думала Анджелина — с удовольствием пришла бы на ее свадьбу, но не станет этого делать из-за тети Берты, которая уже поднималась с постели после пережитого горя и собиралась теперь ехать в Сент-Мартинвилль. Она дала ясно понять Анджелине, что не намерена терять время, выслушивая брачные клятвы своей племянницы, которую с недавних пор ненавидела лютой ненавистью. Без всяких на то оснований она обвиняла Анджелину в смерти своей дочери и преспокойно вышвырнула бы ее на улицу, если бы не боялась последствий такого поступка.
Нет, Анджелина должна поехать в церковь совершенно одна в карете Делакруа. Она пройдет к алтарю под руку с Андре, они обменяются клятвами в верности и любви в присутствии священника и гостей. Потом они подпишут документ, скрепляющий их брачный союз. Ее цветы по обычаю отнесут в семейный склеп Делакруа на местном кладбище. Затем они вернутся в городской дом Делакруа на свадебный ужин и останутся там — в соответствии с традицией — на пять дней, проводя их в полном уединении как молодожены. Когда пройдут эти положенные дни, они уедут на плантацию в окрестности Сент-Мартинвилля и проведут свою жизнь размеренно и просто — так, как будто Рольф Рутенский никогда и не приезжал в Луизиану.
Вздохнув, Анджелина встала, сняла халат и начала надевать нижнюю юбку через голову. Скользкий прохладный атлас холодил ей кожу. Присев на стул, Анджелина натянула на свои стройные икры шелковые чулки, укрепив их на коленях вышитыми атласными подвязками. Затем она обула туфли и встала, поглаживая свою талию, как бы убеждаясь, что она еще по-прежнему стройна и останется такой в течение нескольких недель. Нет никаких внешних признаков, которые дали бы пищу досужим сплетникам. И все же у Анджелины было такое чувство, что у нее на лбу написана вся правда о ее нынешнем состоянии.
Наконец, опустив руки, она направилась к маленькому столику, на котором стояла «корзинка невесты»: присланный женихом свадебный подарок. Она была из белой итальянской соломки, покрыта атласом, оторочена кружевами и лентами. Это был роскошный подарок. Он очень контрастировал с подаренным ей Андре в честь их помолвки строгим браслетом из рубинов, оправленных в золото.
Корзинку ей доставил этим утром специальный посыльный, слегка поздновато, но она, честно говоря, вообще ее не ожидала. Но когда Анджелина увидела содержимое корзины, она была поражена. Там лежали белые замшевые перчатки; тончайшая шаль, вышитая шелком, с бахромой; веер, пластины которого были из золота с живописными вставками в стиле Ватто; гарнитур из бриллиантов, оправленных в золото, тончайшей ювелирной работы — он казался очень хрупким, излучающим яркий солнечный и загадочный лунный свет; и, наконец, накидка из валенсийских кружев ручного плетения — легких и воздушных, как паутина, привезенных из Европы и имевших баснословную цену. Анджелина поняла, почему эти подарки были доставлены ей так поздно. В поисках подобных роскошных вещей Андре должен был перерыть все магазины и лавки Нового Орлеана и потратить уйму денег.
Анджелина решила, что накидку она, пожалуй, оденет в церковь. Она накроет ею прическу так, чтобы кружева спадали сзади ей на спину до талии — эта деталь прекрасно дополнит ее свадебный наряд. Все остальные подарки она сложит пока в свой сундук. Анджелина занялась этим делом, ожидая, когда придет Мария, которая обещала помочь ей одеться и уложить волосы. Но для этого ей надо было выждать удобный момент, чтобы мадам де Бюи ничего не заметила.
Наконец, Анджелина была готова. Карета подъехала к дому вдовы. Анджелина спустилась по лестнице во дворик с букетом фиалок и таволги в руках, а Мария несла за нею ее сундучок. Когда Анджелина ступила за ворота на улицу, лакей, одетый в ливрею, помог ей подойти к карете и сесть в нее. Дверцу захлопнули, а сундук поставили сзади на запятки. Карета тронулась с места и покатила по мостовой. Анджелина взмахом руки попрощалась с Марией, стоявшей на тротуаре, а затем откинулась на подушки, чтобы собраться с духом и выйти к собравшимся в церкви с видом счастливой невесты.
На первом перекрестке она услышала цоканье копыт всадников, скачущих за ее каретой. С окном кареты поравнялся один из верховых, одетый в белый мундир, а затем ее нагнали и все остальные. Анджелина выпрямилась и застыла в напряжении, но никто — ни Густав, ни Леопольд, ни Освальд даже не взглянули на нее, они прямо держались в седле, устремив взгляд вперед, как будто ехали в почетном карауле, сопровождая особу королевского дома. Затем в поле зрения Анджелины появился четвертый всадник. Дверца с правой стороны кареты отворилась, и король Рутении легко выполнил акробатический трюк, прыгнув с лошади в карету на полном ходу. Он помедлил немного, балансируя на подножке и улыбаясь Анджелине озорной насмешливой улыбкой, а затем поймал дверцу и захлопнул ее за собой, после чего уселся рядом с Анджелиной на сиденье.
Она отдернула атласную юбку, на край которой он наступил сапогом, и бросила на него пылающий гневом взгляд.
— Что ты здесь делаешь?
— Сопровождаю невесту, по старому рутенскому обычаю.
Внезапно ей в голову пришла сумасшедшая мысль. Но, нет, не может быть… Анджелина радовалась, что внутри царил полумрак, и Рольф не видел, как она вспыхнула до корней волос, как задрожали ее пальцы. Собрав последние силы, пытаясь защитить себя, она воскликнула:
— Да ты пьян!
— Только твоей красотой. Я никогда в жизни не был так трезв, состояние, в котором я буду пребывать теперь до своего смертного часа.
— Если… если ты устроил все это, чтобы восстановить мою репутацию, то я должна сказать тебе прямо в лицо, твое поведение ничем не отличается от поведения распутника, собственноручно передающего собственную любовницу со вздохом облегчения своему преемнику.
ѕ Сказано ядовито и с сильным привкусом горечи. Если ты станешь именно такого рода женой, то мне жаль твоего мужа.
— Ну и зря! У него не будет ни малейших сожалений по поводу того, что он женился на мне.
— Мне это очень приятно слышать.
— Я не могу понять, почему это тебя так волнует?
Взгляд Рольфа стал задумчивым.
— Как человек, взрастивший пышный цветок, от аромата которого задыхается мой ближний, я испытываю чувство ответственности.
— Если ты хочешь сказать, что я подавляю Андре, то это просто смешно, — сказала она, успокаиваясь и беря себя в руки.
— Я уверен, он попытается помешать этому. Но вопрос состоит в том, сможет ли он это сделать? Или он вынужден будет искать себе по ночам приют, чтобы отдохнуть от тщетных усилий быть твоим мужем?
— Это уже переходит всякие рамки! — воскликнула она, теряя терпение. — Конечно, ты считаешь себя более подходящей для меня парой.
Рольф повернул к ней голову, лежащую на высокой подушке спинки сидения, свет от фонаря, висевшего над дверцей кареты, играл в его золотых волосах.
— О да, милая Анджелина. Я — твой учитель, твой суженый, я — равный тебе, я дрожащая натянутая тетива твоего тугого лука, острый меч для твоих мягких податливых ножен, двойник твоей души, часть тебя, разлученный с тобой лебедь, который умрет без тебя, допев свою последнюю песню.
Боль, раскаленная неисцелимая боль пронзила ее сердце и отозвалась в душе, в самых тайных ее уголках. Анджелина не могла вымолвить ни слова, не могла перевести дыхание. Только когда карета начала замедлять ход, громыхая колесами по мощеной булыжником площади, и, наконец, остановилась, Анджелина смогла выдавить из себя хриплым шепотом:
— Не делай этого.
— Я уже все сделал, — ответил Рольф.
Когда карета остановилась, он тут же выпрыгнул из нее с инстинктивной ловкостью, присущей зверю, которому чужды излишние затраты энергии и усилий. Недаром Рольфа все называли «волком». Он придержал дверцу и помог ей выйти.
Андре не было нигде видно, не было и тех карет, которые она ожидала увидеть выстроившимися вдоль близлежащих к площади улиц. Где же родственники жениха, которые должны были окружать их во время брачной церемонии?
Дверь храма была распахнута настежь и изнутри светили огоньки многочисленных свеч. Проход между рядами пустых сидений вел к алтарю, возле которого стоял священник в белом торжественном облачении. Пахло ладаном и воском. Потускневшая позолота покрывала резные изображения святых, огоньки свечей отражались в полированном мраморе и резных деталях внутреннего убранства храма. Шаги Анджелины и Рольфа, как и шаги трех телохранителей, следовавших за ними, гулко отдавались в тишине.
На мгновение Анджелина позволила себе отвлечься от реальности и помечтать. Человек, который шел рядом с ней, был живым и настоящим, эмоции переполняли и захлестывали его. Она чувствовала напряжение мышц под тканью мундира на сгибе его локтя, на котором она держала свою ладонь. Более того, Анджелина ощущала ответное биение жизни, рвущееся наружу изнутри нее — навстречу его призыву.
Вдруг вблизи алтаря из тени выступил Андре, преградив им путь. Рольф остановился, вплотную подойдя к своему сопернику. Они скрестили взгляды, не произнеся ни слова — синий и карий вступили в немой поединок. Казалось, сам воздух между ними был напряжен до предела. Анджелина чувствовала, как мускулы Рольфа под ее ладонью напряглись, и видела сжатые кулаки Андре. Вздохнув, она сделала шаг к Андре, выпустив руку Рольфа, и протянув ее к своему жениху.
В этом жесте выразилось все, на что она была способна. Но Анджелина не сумела скрыть при этом выражение отчаяния в своих глазах, оно неизбежно прорвалось наружу из глубины ее души.
Все это не укрылось от внимательного взгляда Андре, и черты его лица исказились. Он только сжал ее руку и, хотя его глаза горели мрачным огнем, он улыбался. Нежно повернув ее лицом к себе, он поднес руку Анджелины к своим губам, а затем протянул ее Рольфу.
— Как вы и просили, — сказал Андре, — я наблюдал за выражением ее лица, когда она подходила к алтарю. Вы были правы. Я уступаю ее вам.
Андре отошел назад и, круто повернувшись, зашагал к выходу. Анджелина была изумлена, она обернулась, чтобы взглянуть ему вслед, хотя Рольф уже увлекал ее к алтарю и ожидающему их священнику.
Обмен положенными по ритуалу клятвами длился недолго. Единственное, что заняло много времени — это перечисление ее христианских имен и имен, а также многочисленных титулов Рольфа, которые она с изумлением выслушала, сделав заключение, что половина Европы была в родстве с ее супругом. Наконец обряд венчания подошел к концу, они подписали брачный договор.
Когда молодожены вышли из храма, к ним подбежали телохранители Рольфа, шумные, оживленные, веселые они звучно поцеловали Анджелину, не спрашивая разрешения своего повелителя, и усадили ее в карету.
Оказавшись вновь в карете, Анджелина повернулась к Рольфу, пристально взглянув на него. Но буквально через несколько минут они уже были на пристани, и прежде чем она нашлась, что сказать ему, карета вновь остановилась.
Он подхватил ее на руки и понес по пристани, затем по ступеням деревянного трапа прямо на корабль, отправляющийся в Рутению. Прозвучал свисток, извещавший об отплытии судна. Пассажиры склонялись в три погибели, взбираясь по крутому трапу на корабль, Рольф тоже слегка склонил голову, но не замедлил шага.
Быстро двигаясь по проходу между каютами, он дошел до той, по обеим сторонам которой стояли гвардейцы его страны. Они отдали ему честь, узнав своего короля. Один, самый бойкий из них, распахнул дверь перед Рольфом, державшим Анджелину на руках, и заслужил за это улыбку своего короля.
Каюта была довольно просторной, стены были обшиты деревом и снабжены лампами на китовом жире, пол устилал турецкий ковер. Мебель, изготовленная из красного дерева, состояла из стола, кресел и большой кровати у противоположной стены, красное дерево которой украшала резьба и позолота. Столбы, на которых крепился полог, были декорированы страусовыми перьями. А сам полог из синего бархата покрывала вышивка, изображавшая скрещенное оружие и инициалы королей Рутении. Рольф подошел к кровати и осторожно положил Анджелину на покрывало. Матрас прогнулся, когда он сел на его край рядом с ней. Рольф наклонился над Анджелиной, опираясь на руки.
— Прости, если все произошло не так, как ты хотела. Но так было нужно мне. Я не мог вынести разлуки с тобой и тем более мысли, что ты — жена другого, вынашивающая моего ребенка и раскаивающаяся в своем прошлом. В конце концов ты бы отослала это невинное дитя куда-нибудь подальше от себя, чтобы оно не навевало тебе грустных воспоминаний, ведь у вас с Андре появились бы собственные дети. Одним словом, я должен был увезти тебя с собой или сойти с ума от тоски и бесполезных угрызений совести.
Анджелина не была удивлена тем, что он знает о ребенке, она просто почувствовала глубокое облегчение.
— Как ты узнал?
— В твоих глазах светилась какая-то тайна, я заметил это на балу, а твоя улыбка была скорбна и печальна. Позже — в нашу последнюю ночь любви — я заметил, что твои груди налились и необычно упруги…
— Да, — поспешно прервала она его, быстро опуская ресницы и снова поднимая их, чтобы взглянуть на него испытующим взглядом. — Но если все это правда, и ты чувствовал себя свободным, чтобы жениться на мне, тогда почему?..
— Почему я не объявил о нашем предстоящем браке еще несколько дней назад? И не взял тебя под защиту своего надежного крыла под торжественные звуки фанфар? Но тогда бы ты превратилась в мишень, в которую мог бы выстрелить каждый. А если бы твоя тайна стала известна всем — тогда мой наследник подлежал бы такому же беспощадному уничтожению, как и я сам. Далее, мои враги воспринимали бы тебя, как заложницу, зная, что куда бы они не затащили тебя, я последую за тобой. Я не мог помешать козням против себя самого и покушениям на собственную жизнь. Как бы я мог защитить тебя и сохранить твою жизнь? Мне казалось, что тебе будет лучше, если мы расстанемся, однако моя тоска по тебе была столь велика, что я все равно постоянно рвался к тебе и не мог сдержать себя.
— Мейер разгадал всю ситуацию и использовал в конце концов меня как заложницу.
— Нет! — сказал он хриплым голосом. — Не думай плохо о Рутении, о моей родине. Рутения — это ледяные алмазы и опаловые снега, это шали с шелковой бахромой, золотые веера всех цветов радуги, лучащиеся солнечным светом топазы и валенсийские кружева.
Он снял с ее головы тонкие кружева, вынув шпильки из волос.
— Значит, те подарки, которые были в корзинке невесты, прислал мне ты! — воскликнула Анджелина в изумлении. — А я думала, что Андре обегал все магазины и страшно потратился, купив для меня столь роскошные подарки.
— А почему бы тебе так не подумать? Ведь ты сама избрала его женихом для себя в тот вечер, когда он осмелился во всеуслышание объявить о вашем предстоящем бракосочетании! Я понимаю, что ты это сделала, разгневавшись на новоиспеченного короля Рутении…
— Который поздравил моего жениха!
— Если бы ты знала, как трудно дались мне эти слова. Вся эта история до сих пор гложет мое сердце и наполняет его болью и гневом. Почему ты не подождала моего объяснения, ведь ты знала, что оно неизбежно, как Орион следует по небу за Кассиопеей, так и я готовил тебе свое признание после смерти Мейера, когда руки мои уже были развязаны?
— Откуда же я могла знать, что твое признание готово уже сорваться с уст? Меня ведь наоборот убеждали, что в скором будущем ожидается твоя женитьба на Баварской принцессе, которую выбрал для тебя твой отец и, что ты ни в коем случае не пойдешь против воли отца, чтобы своей покорностью заслужить, наконец, его одобрение и расположение.
— Дорогая Анджелина, с тех пор как я вырос и возмужал, я не нуждаюсь ни в чьих знаках привязанности или одобрения. Что же касается невесты королевской крови, то, возможно, Макс сделал бы такой выбор. Но зачем это мне? Из глупого тщеславия? И если я выберу в жены женщину из простонародья, то кто мне помешает сделать это? Я — король.
— Но твои дети…
— …они родятся от союза взаимной любви.
— И будут вскормлены кобыльим молоком и миндалем, — проговорила она, смутно припоминая его былые слова.
— Да, и на них прольется вся любовь отца, которую он питает и всегда будет питать к их матери, — он улыбнулся, глядя ей в глаза, и продолжил. — И если ты обеспокоена их судьбой и жизнью, которую они могут положить за смешанный цвет своей крови — голубой и красной, слившейся в пурпур королевской мантии, то подумай о Европе после того, как в ней отгремели наполеоновские войны. Корсиканец Наполеон объявил себя и свою плебейскую семью королевской династией — причем в одночасье, посадив своих родственников на несколько европейских тронов, правда, довольно шатких.
— Действительно, зачем все это? — сказала она задумчиво.
Рольф вскинул бровь.
— Если уж говорить начистоту, то позволь мне спросить тебя, почему твоя семья в своей родословной с таким почтением относится к факту родственных связей с династией Бурбонов.
— О, это Клэр растрепала по всему свету, а не я!
— Родословная, которой она щеголяла в Рутении, идет по линии отца. А ты — дочь его сестры, не так ли? Значит, ты тоже происходишь из того же корня — от родословного древа Бурбонов.
— Ну теперь мне все понятно, ты женился на мне, потому что мое происхождение устраивает тебя, — проговорила Анджелина, надув губы и дотрагиваясь розовым пальчиком до золотой пуговицы его мундира.
— О, господи, ну, конечно же, нет! — он схватил ее за руки и прижал к себе так, что она увидела играющие в глубине его глаз отсветы от висящей на стене лампы. — Я женился на тебе, чтобы навсегда связать твою жизнь с моей, чтобы никогда не разлучаться и чтобы освятить браком тот союз, который был нами заключен в глуши лесов и полей, чтобы отдать тебе все мои богатства — но богатства не королевских кладовых, а моего ума, сердца и тела, чтобы каждый раз находить в твоих объятиях биение жизни и обретать очищающий и исцеляющий дар, который, однако, может и погубить человека…
— Я люблю тебя, Рольф Рутенский. Я люблю тебя, мой король.
Он осекся и прошептал:
— Да, и чтобы все время слышать это.
Она вцепилась в его плетеные шнуры и аксельбанты на мундире и потянула его к себе, пока губы Рольфа не коснулись ее губ. Он заключил ее в объятия, которые становились все более страстными, пока оба не упали на постель, не прерывая поцелуя. Она прижималась к нему, дрожа от счастья и сглатывая слезы радости, желание и страсть постепенно пробуждались в ней. Его тело было пылким, волнующим и бесконечно желанным.
Как бы ни был злобен и подл этот мир с его алчностью и коварством, безобразной смертью, настигающей человека как в городе, так и в глуши лесов, но в серой пыльной череде дней все же вспыхивают бриллианты счастливых часов и минут, овеянные славой, которые сливаются в одно великолепное шествие, называемое праздником жизни.
Так думала Анджелина, дотрагиваясь до лица Рольфа. Он прервал поцелуй, взглянув светящимися счастьем синими глазами в глубину ее серо-зеленых глаз. Затем их губы снова слились, руки Рольфа заключили ее в объятия, и Анджелина забыла все на свете.
Назад: Глава 19
На главную: Предисловие
