14.
В конце сентября в Криппл-Крик выпал первый снег. В октябре он повалил мокрыми хлопьями. В ноябре белое одеяло снова покрыло Пайк-Пик, Сангре-де-Кристо, и континентальный водораздел превратился в ряды ледяных глыб. Вард все еще не возвращался.
Расследование обстоятельств смерти Лесси окончилось безрезультатно. Выяснили только, что она умерла за сутки до того, как ее обнаружили. Около десяти часов вечера видели мужчину, выходившего из ее дома, но разглядеть его как следует не удалось, так как было уже очень темно. Свидетели сумели только разобрать, что он был одет в костюм старателя. Но даже несмотря на обещанное Натаном вознаграждение, никто не мог толком ничего сказать. Какой бы неприятной ни выглядела эта история, полиции пришлось прекратить расследование. Кроме того, новых преступлений в районе тендерлойна больше не случалось.
Газеты города поначалу играли на чувствах читателей, наводили страх на мирных жителей. Каждый день на страницах появлялись все более душераздирающие заголовки и все более отвратительные подробности совершенных преступлений. Убийцу прозвали Джек-Потрошитель, несмотря на то что все три женщины были задушены. Высказывалось также предположение, что это тот же загадочный убийца, который терроризировал Лондон семь лет тому назад, эмигрировавший, по слухам, в Соединенные Штаты, чтобы вновь приняться здесь за свое ужасное дело. В обоих случаях, как утверждали газеты, и в Лондоне, и в Криппл-Крике его жертвами становились проститутки.
Но постепенно интерес к убийствам утих. Прошли недели, предложенные в качестве вознаграждения деньги остались невостребованными, первые полосы газет стали занимать другие новости. Репортаж об аварии в шахте оттеснил сообщения об этих преступлениях чуть ли не на последние страницы. В одной из шахт оборвался трос, державший корзину с четырьмя старателями, она рухнула вниз с высоты трехсот футов, и все четверо разбились насмерть.
После встречи в «больнице» Сирена некоторое время не видела Перли. Ее немало беспокоило то, что она по-прежнему владела салуном, но с этим Сирена ничего не могла поделать. Опасность, что Перли когда-нибудь продаст салун, была не слишком велика, поскольку оставалась надежда, что Вард вернется и потребует от нее ответа. А если он по какой-либо причине так и не объявится, Сирену меньше всего волновала судьба «Эльдорадо». Она прекрасно понимала, что не имела права даже на самую малую часть собственности Варда, а он, вероятно, даже не оставил никакого завещания. Если Вард погиб, «Эльдорадо» будет принадлежать только Перли.
Перли не появлялась здесь с тех пор, как поссорилась с Вардом из-за Сирены. Но теперь, когда началась зима, она стала снова наведываться в салун. Чаще всего она приходила уже далеко не трезвая. Перли сетовала, плакала, кричала и всякий раз рассказывала каждому, кто желал ее слушать, о смерти ее мужа и роли Варда во всей этой истории. Часто она просто истерически хохотала и «шутила» с Сиреной насчет того, что Вард бросил их обеих. Иногда ее охватывала неистовая злоба, она выходила на середину бара и, поставив ногу на ступеньку, осыпала работников салуна такими проклятиями, которые знал не всякий мужчина, крича, что она им всем покажет, когда станет тут хозяйкой. Перли больше не вспоминала о том, что она имеет право продать заведение, но намекала, что в ближайшем будущем рассчитывает получить довольно большую сумму. Потом обычно следовали замечания насчет того, какие лица будут у матрон из Натчеза, когда они снова ее увидят.
Отто Бруину поначалу запрещали здесь появляться. Но поскольку обычно Перли сопровождал только он один, держать его на расстоянии становилось все труднее. Стоило управляющему попытаться выставить его вон, как тот ударил его с такой силой, что свернул ему челюсть. Будь на месте Отто другой человек, Сирена остановила бы управляющего, но сейчас она еще слишком хорошо помнила его свиноподобное лицо рядом с собой, и ей не хотелось, чтобы повторилась прежняя история, кроме того, она опасалась, что старатели разнесут весь салун, поднявшись на ее защиту. Поэтому она предпочла сдаться на милость победителей, но не рисковать заведением Варда. Так что Отто, так же как и Перли, приходил теперь, когда ему хотелось. Постепенно Сирене стало казаться, что им нравится наведываться сюда как можно чаще и проводить здесь долгие часы.
Сложившаяся ситуация порядком развеселила Перли. Только одной ей было известно, почему она держала при себе Отто: то ли потому, что его появление вызывало у Сирены нестерпимое отвращение, то ли потому, что ей нравилось его раболепное отношение к ней. В его присутствии она радовалась, словно девочка с Бродвея, с удовольствием игравшая с любимым пуделем. Однако не оставалось сомнений в том, что Перли наслаждалась от мысли, что он один может устроить здесь хороший переполох. Поэтому она часто сама подстрекала Отто начать драку или просто не мешала ему, когда его внимание привлекало симпатичное лицо или стройная фигура какой-нибудь девушки.
Сирена даже радовалась, что благодаря растущему влиянию Перли она могла проводить больше времени у себя наверху. Крепкая дверь, запертая на ключ, вселяла в нее чувство уверенности, хотя иногда ей казалось, что она слышит тяжелые шаги этой обезьяны. Сирена думала, что Отто Бруин больше не позволял себе никаких вольностей по отношению к ней благодаря неослабевающему вниманию старателей к ее персоне, для которых она по-прежнему оставалась любимицей — Золотыми Каблучками, первой леди «Эльдорадо», а также из-за того, что от Варда не поступало никаких известий, никто до сих пор не знал наверняка, жив он или нет.
Это случилось в первую неделю декабря. Остатки снега растаяли под лучами солнца, но по краям крыш некоторых зданий еще лежала белая кайма. На небе за целый день не появилось ни облачка. Вечер тоже выдался солнечным, хотя темная пелена на западе предвещала назавтра плохую погоду.
Сирена, уставшая от добровольного заточения, поднялась с постели и стала одеваться. Сейчас, когда до родов оставалось уже совсем немного, она носила только один костюм — нечто вроде рубашки и балахон, который она сшила из старых платьев. Впрочем, она выглядела не так уж плохо, тем более в подаренной Вар-дом шубе. Конечно, теперь ее внешний вид был далек от совершенства, но это ее не волновало.
Ей нужно проветрить мозги, прогуляться. В последнее время она никого не видела, даже Консуэло. Испанка уже неделю не вставала с постели, страдая от жара, и Сирене запретили ее навещать, опасаясь, что она может заразиться от нее.
Сирена больше не могла сидеть взаперти, ей требовалось как-нибудь преодолеть апатию, в которую она постепенно погружалась. Ее ребенку явно не пойдет на пользу ни эта тягостная инертность, ни тревожные размышления о всяких проблемах, о том, жив Вард или нет.
Собравшись с мыслями, Сирена покинула «Эльдорадо» и пошла по направлению к кладбищу. С тех пор как она в последний раз навещала могилу Лесси, прошло уже немало времени. Она просто не находила в себе сил на это. Сирена где-то слышала, что перед родами женщина часто испытывает прилив сил. Судя по тому, как ребенок завозился в ее чреве, ему тоже не нравилась эта прогулка. По расчетам Сирены, малыш должен был появиться на свет не раньше чем в середине месяца. Покачав головой и улыбнувшись, она плотнее запахнула шубу, прижала руки к округлому животу и двинулась по улице царственной, неспешной походкой.
На кладбище ей никто не встретился. Направляясь по дорожке к могиле Лесси, Сирена заметила на снегу чьи-то замерзшие следы. На надгробии из безупречно белого мрамора не было ни фамилии, ни даты, только простенькая надпись «Лесси». Возле плиты, на холмике, лежали розы. Сирена поначалу приняла их за бумажные, но вскоре убедилась, что это настоящие живые цветы — настоящие, жилые, только совсем замерзшие.
Красные розы — символ любви. Кто мог их принести? Судя по следам, оставленным этим таинственным посетителем, это сделал мужчина. Может, на кладбище приходил Джек, врач, подаривший Лесси несколько коротких недель счастья? Или цветы принес какой-нибудь одинокий старатель, которому она отдала себя на одну ночь?
Какая разница. Кто-то любил ее. Эти розы на холодной земле разрушили все преграды, которые Сирена возвела с огромным трудом. Слезы полились из глаз, потекли по щекам солеными ручейками.
Кто знает, может, Вард тоже лежит где-нибудь в мерзлой земле. Неужели его сила умерла навсегда, а его зеленые глаза навечно погасли? Если нет, почему же он не возвращается? Он умер. Она уже никогда не увидит его нежную, чуть насмешливую улыбку, его смеющиеся глаза, никогда не ощутит тепло его объятий, не расскажет ему о своих чувствах. И самое ужасное, он никогда не увидит собственного ребенка.
Ну все. Хватит. Она не могла позволить себе такую роскошь, как горе. Ребенок уже скоро родится, а она еще так и не решила, что будет делать. Ей нужно принять какое-то решение, приготовиться. Ей бы очень хотелось сделать все самой, но она не сумеет обойтись одна, хотя бы на первых порах, и поэтому Сирена не хотела подвергать ребенка риску.
Лесси потеряла ребенка, он родился мертвым. Смерть маленького существа сделала ее свободной, освободила от мормонов, от старейшины и его жен, но какую цену ей пришлось заплатить? Может, если бы ребенок не умер, Лесси не ушла бы от мормонов и осталась жива, сделавшись еще более несчастной?
Лесси не любила отца своего ребенка, его объятия вызывали у нее отвращение. Каким бы невероятным это ни казалось, но у Сирены с Вардом все было наоборот.
Или нет? Может, ей только так кажется в том положении, в котором она очутилась? Или она просто подчинялась воле обстоятельств, оставшись одна, без семьи, без друзей? Ей было нужно, просто необходимо найти кого-нибудь, и мужчина, навязавший себя ей, с которым она жила вместе довольно долго, показался самым подходящим человеком… Если бы он сейчас вдруг появился, она, скорее всего, не испытала бы к нему никаких чувств.
Сирена спрятала руки в муфту. Ей стало холодно. Зачем она пришла сюда и мучила себя сейчас? Не глядя на могилу Лесси, она повернула назад. Когда кладбище осталось далеко позади, невидимое за вершинами холмов, она вдруг подумала, что ей ни разу не пришло в голову, что цветы на могилу Лесси мог принести старейшина, ее муж.
Яркий свет, струившийся из окон «Эльдорадо», падал на улицу, окутанную туманом в этот пасмурный вечер. Приблизившись к салуну, Сирена услышала звуки музыки. Заведение показалось ей очень уютным, наверное, потому, что она слишком долго гуляла, гораздо дольше, чем могла себе позволить. Когда Сирена добралась наконец до двери с украшенными морозным узором стеклами, ее уже едва слушались ноги.
Она вошла в светлый шумный бар, вздрогнув от неожиданного ощущения тепла. В это время в салуне почти никого не бывало, посетители занимали только несколько столиков. В одном из соседних заведений сегодня должно было состояться представление, в котором, если верить афише, участвовали девушки, приехавшие прямо из Египта.
В баре сидела Перли. Увидев Сирену, она встала и направилась ей навстречу. С ног до головы она была одета во все черное. Когда их разделяло всего несколько шагов, Перли остановилась.
— Куда это ты идешь? — спросила она.
— К себе в комнаты.
Воинственный вид Перли испугал Сирену, но она ни единым взглядом не выдала страха.
— У тебя нет никаких комнат, — с усмешкой бросила Перли, — больше нет.
— Я устала, Перли, и у меня совсем нет желания с тобой сегодня спорить. Будь так добра, пропусти меня, пожалуйста.
— Даже не надейся. Я тебя уже один раз пропустила. Послушай, тебе здесь больше нечего делать. Вард умер, и я могу распоряжаться тут по собственному усмотрению. Я уже нашла нового компаньона и сегодня вечером перебралась в эти комнаты. Так что тебе остается только убраться вон!
— Ты получила какие-нибудь известия? Ты точно знаешь, что он не вернется?
— Если бы он собирался вернуться, он бы уже давно это сделал.
В глазах Перли промелькнула искра боли, по щекам потекли слезы.
— Он никогда не пропадал так надолго.
— Значит, тебе ничего не сообщали? — тихо спросила Сирена.
— Каких сообщений можно ждать от покойника? Ладно, хватит, убирайся отсюда. Я больше не желаю тебя здесь видеть, — Куда же мне идти?
Сирена посмотрела через плечо Перли на Отто, который отодвинул стул от столика и теперь направлялся к ним.
— Это меня не касается. Мне только нужно, чтобы ты убралась. Ты и так у меня уже в печенках сидишь, — злобно отрезала Перли.
Ее лицо побелело от ярости, а пальцы сжались в кулаки.
— Эй, Перли, в чем дело? — прокричал старатель, сидевший за ближним столиком.
По бару волной прокатился шепот. Сирена заметила несколько сочувственных взглядов, устремленных в ее сторону.
— Теперь я хозяйка «Эльдорадо». Это мой салун, ясно? И я хочу навести здесь порядок, выкинуть отсюда весь мусор!
— Подожди минутку, Перли.
— Не суй нос куда не надо, парень! — огрызнулась она. — Отго!
— Я здесь, Перли.
— Отлично. Ну-ка, Отто, отрабатывай теперь свой хлеб. Выкинь ее вон!
— Слушай, Перли… — начал старатель. Перли стремительно обернулась.
— Варда больше нет, и мне нет дела до его жильцов. Если она тебе нужна, забирай ее на здоровье. А если нет — отвали, а то тебе придется малость поговорить с Отто!
— В этом нет необходимости, — сказала Сирена, подняв руку, — я ухожу. Разреши мне только взять вещи.
— Я побросала твои шмотки в саквояж. Только ты сейчас вряд ли сможешь надеть что-нибудь из них, а у меня нет желания укладывать их за тебя или ждать, пока ты сделаешь это сама. Пришлешь за ними кого-нибудь. Только не позже чем послезавтра, а то у меня лопнет терпение, и я сожгу все твои тряпки.
— Ты не имеешь права!
— Вот как? Отто!
Молодой старатель вскочил на ноги. Сирена посмотрела на него, а потом — на стоявшего рядом с Перли громилу, который начал медленно закатывать рукава. В сравнении с Отто старатель выглядел совсем мальчишкой. Сирене не хотелось, чтобы он пострадал из-за нее.
— Ладно, Перли, — сказала она, стараясь сохранять спокойствие, — забери своего пса. Ты, пожалуй, права. Я здесь и так уж слишком долго задержалась.
Повернувшись, она взялась за дверную ручку, глядя перед собой невидящими глазами. Прежде чем дверь за ней захлопнулась, Сирена услышала печальный голос какого-то мужчины:
— Без Золотых Каблучков здесь все будет не так.
Она чувствовала себя совсем опустошенной. Все случилось так быстро. Ей следовало бы догадаться, что это рано или поздно произойдет. Она могла бы заранее придумать, как ей быть, если бы сумела поверить, что бард больше не вернется.
Перли — в черном, такая гордая. Кто стал ее новым компаньоном? По-видимому, этот человек целиком находился в ее власти, раз она перебралась в комнаты Варда. Может, это был Отто, получивший наконец награду за преданность? Неужели это животное станет спать в постели, где они с Вардом провели так много прекрасных ночей? Неужели он и Перли будут там забавляться? Подобное кощунство казалось Сирене просто нелепым.
Нет, конечно, нет. Перли не настолько глупа. Она не даст столько власти такому человеку. Она слишком дорожит собственной свободой, чтобы позволить кому-нибудь взять над ней верх. Она сейчас не нуждалась в компаньоне, тем более после того, как Вард выплатил ей довольно крупную сумму за принадлежавшую ей часть салуна. У нее вполне хватит денег, чтобы содержать заведение одной. Кроме того, она не слишком заботилась о делах последнее время.
Но почему это должно беспокоить Сирену? Ей надо думать о себе. Что ей теперь делать? У нее не было денег, они остались наверху. В отелях и пансионах требуют плату вперед, особенно если женщина приходит одна и без вещей. Кроме того, вовсе не обязательно, чтобы кто-нибудь вообще согласился пустить ее к себе. Но ведь ей нужна какая-то крыша над головой. Те несчастные, которым в это время года приходилось проводить ночь на улице, как правило, просто замерзали, и их находили утром мертвыми, скрюченными от холода.
Сирена поежилась, от одной мысли об этом ей стало не по себе. Она посмотрела на черное, нависшее над городом небо. Что-то холодное и колючее коснулось ее щек. Пошел снег, в воздухе закружились белые хлопья.
Сирена брела наугад по широкой улице, оставляя следы на белом снежном покрывале. Она прошла мимо двухэтажного дансинга, где одна быстрая мелодия сменяла другую. Кто-то направлялся в бар, чтобы выпить. На втором этаже свет небольшой лампы освещал треугольный балкон, пробиваясь сквозь колышущиеся занавески, похожие на какие-то зыбкие тени.
Потом Сирена почувствовала запах острой мексиканской пищи. От мысли о тарелке горячего жаркого у нее засосало под ложечкой. Сегодня вечером она совсем ничего не ела. Из-за этого она едва держалась на ногах после долгой прогулки.
Только бы не упасть. Двигаясь по неровной дороге, Сирена ничего не видела в темноте, то и дело натыкаясь на какое-нибудь ветхое, покосившееся крыльцо, развалившееся из-за нехватки гвоздей. Сирена шла почти вслепую. Снег валил так густо, что она не видела, куда ставила ногу.
Услышав свист, крики и аплодисменты, доносившиеся из ближнего здания, она догадалась, что находится рядом с бурлеском, где сегодня выступали наложницы египетского султана. Вход был ярко освещен, рядом она увидела множество колясок, экипажей, оседланных лошадей. Помощник шерифа, стоявший у входа, скрестив руки на груди, кивнул Сирене, но ничего не сказал. Она хотела обратиться к нему, но вовремя одумалась. Куда он может ее пристроить, разве только в тюрьму? На особую доброту к себе она не рассчитывала, а вновь сделаться предметом вожделения мужчин казалось ей выше собственных сил. Она прекрасно знала, что творили тюремные начальники. Но даже если ей удастся этого избежать, кто может пообещать ей, что ее не забудут в какой-нибудь холодной камере? Нет уж, сейчас ей требовалось совсем не это.
Во всем городе оставалось только одно место, куда Сирена могла пойти. Она с самого начала это понимала. Мысль, что ей придется кому-то навязываться, вызывала у нее неприятное чувство, но другого выхода она просто не находила.
Шумный театр остался позади. Тележка уличного торговца проехала мимо Сирены, оставляя за собой аромат жареной кукурузы. Где-то завыла собака, разрывая ночную тишину горестным плачем. Длинная цепь салунов осталась позади, скрывшись во мгле, словно быстрый поезд. Сирена миновала последний публичный дом с красными шелковыми занавесками. Теперь ее окружала мертвая тишина. Мощеная дорога кончилась. Сирена почувствовала, что снег под ногами стал глубже.
Она прошла несколько ярдов, прежде чем обратила внимание, что за ней кто-то идет, тяжело ступая по снегу. Это, наверное, какой-нибудь старатель торопится домой к жене, сказала она себе. На окраинах их жило довольно много. Скоро она свернет к дому Консуэло, и тогда этот мужчина останется позади.
Сирена повернула на улицу с красивыми домами по обеим сторонам. Каблуки застучали по гранитной брусчатке мостовой. В небольшом фонаре мерцал слабый огонек. Но из окон домов не пробивалось ни единой полоски света, хозяева, видимо, давно уже спали. Снег пошел сильнее. Несмотря на меховую муфту, Сирена почти не чувствовала пальцев на руках. Ноги у нее тоже совсем замерзли. Ей здорово повезет, если она не заболеет после этого путешествия.
Услышав позади хруст гравия, Сирена вздрогнула. Она попробовала бежать, но споткнулась и едва не упала. Выпрямившись и восстановив равновесие, она ощутила резкий толчок в животе.
В темноте все дома выглядели одинаково. Она бы узнала дом Консуэло, если бы увидела его, но сейчас она сомневалась, что не ошиблась адресом.
Сердце забилось с неистовой силой, так что она почувствовала боль в левой стороне груди. Холодный колючий воздух проникал в легкие. Сирена торопливо оглянулась через плечо, но никого не увидела. Она неожиданно вспомнила тот вечер в Колорадо-Спрингс. Тогда она не казалась себе такой беспомощной, как сейчас, не была такой толстой и неуклюжей. В тот день ее остановил Отто. Может, это он преследовал ее сейчас, решив закончить то, что ему не удалось раньше?
Тогда ее выручил Вард, бросившись на Отто с хлыстом. Но сейчас он не мог спасти ее, ни теперь, ни когда-нибудь еще.
Впереди, похоже, показался дом Консуэло. Сирена узнала его по резным украшениям на крыше. Увидев его, она похолодела от страха. Над изящной железной оградой возвышался зажженный фонарь, но окна были темны. Консуэло, должно быть, развлекала хозяина, отрабатывала затраты на свое содержание. Сколько времени пройдет, прежде чем она услышит крики Сирены? И станет ли она утруждать себя, чтобы посмотреть, кто это кричит?
Шаги сзади тем временем приближались. Сирена уже собралась бежать к ближайшему дому, хозяева которого еще не улеглись, и позвать на помощь. Но впустят ли они ее? И успеет ли она до него добраться?
Неожиданно возле дома Консуэло мелькнул мужской силуэт. Сдавленно крикнув, Сирена бросилась к проходящему человеку. Она увидела мужчину в пальто и каракулевой шапке, направлявшегося к коляске. Увидев ее, он поднял голову.
— Сирена, — воскликнул он, — это ты?..
— Натан, — еле выговорила она, — о, Натан!
Он протянул руки, и она упала в его объятия.
— Дорогая, да ты же вся дрожишь! Скажи, что случилось?
— Мужчина. Он преследует меня, — выдохнула она. Объятия Натана казались неловкими, но она почувствовала себя спокойней в его руках. Постепенно охвативший ее ужас прошел.
— Но я никого не вижу.
Натан говорил правду. Вокруг, насколько глаза могли различить что-либо в темноте, никого не было видно. Только силуэты зданий выступали из ночной мглы призрачными темными громадами.
— Вот видишь, — сказал он, обхватив ее за плечи, — тебе это просто показалось, что, впрочем, и неудивительно. Что ты делаешь ночью на улице, да еще в такую погоду?
Его мягкий, заботливый голос подействовал на Сирену как бальзам. Она сбивчиво поведала ему свою историю.
— Это ужасно. Эту женщину нужно четвертовать. Но о чем я думаю, мы же стоим на улице. Тебе нужно согреться.
— Я думала, я надеялась, Консуэло приютит меня, пока я не найду какую-нибудь комнату.
— Боюсь, это невозможно.
Сирена знала, что он тщательно подбирает слова, но не видела его лица.
— Невозможно?
— Ты, наверное, знаешь, что Консуэло заболела. Сначала мы думали, что это грипп, но потом оказалось, что у нее скарлатина. В доме карантин, — Скарлатина!
— Не волнуйся. Она крепкая и уже выздоравливает. Я нанял ей сиделку и каждый день сам захожу проведать ее утром и вечером. Хотя дальше входной двери меня тоже не пускают.
— Она точно поправляется? Ты уверен?
— Несколько минут назад мне сказали, что она спит, как младенец. Но сейчас нам надо подумать о тебе.
— Я… у меня нет денег. Мне очень неудобно просить тебя, но не мог бы ты одолжить мне немного на гостиницу…
Сирене не приходило в голову ничего другого. Куда-нибудь еще ее сейчас попросту не пустят.
Натан покачал головой.
— Тебе там не дадут номер. По крайней мере, в такой гостинице, где ты будешь чувствовать себя в безопасности. Особенно если я сам отвезу тебя туда, что мне непременно придется сделать. Нет, я придумал кое-что получше.
Не говоря больше ни слова, Натан повернулся и повел ее к экипажу, а потом помог подняться и устроиться на сиденье. Сирене, конечно, сейчас больше подошел бы закрытый экипаж, но она была так утомлена, так радовалась, что даже не подумала об этом. Она не сопротивлялась, когда Натан попытался укутать ее ноги меховой накидкой и когда он ласково обнял ее за плечи. Сирена просто не могла выразить ту благодарность, которую она испытывала к нему сейчас.
Закрыв глаза, она прижалась к Натану, когда он дернул поводья и коляска покатилась по темным пустынным улицам.
Прошло несколько минут, прежде чем Сирена сумела сделать над собой усилие и подумать, куда он мог ее везти. Молчание Натана подстегивало ее желание это узнать. Они ехали по какой-то открытой местности, она нигде не замечала фонарей. Снег летел прямо в лицо, набивался за воротник шубы, неприятно щекотал кожу.
— Натан… — проговорила она неуверенно.
— Мы уже почти приехали. Смотри, видишь те ворота?
Он указал на арку серого гранита, ту самую, на которую она обратила внимание в тот день, когда Вард возил ее на гору Пиза.
— Но… но это же твой дом.
— Да. Тебя что-то беспокоит?
— Я не хочу тебе мешать.
Она попыталась поднять голову, лежавшую у Натана на плече, и сесть прямо, но он не позволил ей.
— Ты мне совсем не мешаешь, — сказал он негромко. — Я уже давно хотел, чтобы ты стала моей гостьей. Мне хочется заботиться о тебе, Сирена, защищать тебя от всего, что может тебе повредить. Ты ведь позволишь мне это сделать?
Что она могла ответить? Она тут же вспомнила о предложении, которое Натан как-то сделал Варду, но сразу отогнала от себя эту мысль. У нее не было выбора, как не было и сил сопротивляться.
— Только на эту ночь, — согласилась она.
— Но завтра…
— Завтра будет другой день. Тогда и посмотрим.
Ей сейчас казалось странным, что кто-то может взять на себя все заботы о ней. С тех пор как Вард не вернулся в назначенный срок, она уже успела об этом забыть. Будущее представлялось ей мрачным и начисто лишенным надежд. Теперь, когда самое худшее уже произошло, ей хотелось только расслабиться и плыть по течению, не задумываясь о том, куда оно ее принесет. Завтра все будет по-другому, завтра к ней вновь вернутся силы, мужество и вера. Но сейчас она могла лишь тихо вздохнуть, закрыть глаза и позволить Натану везти ее, куда он захочет.
В портике огромного белого дома горел фонарь, освещая широкую лестницу с витыми перилами, отблески света играли на тяжелой дубовой двери, небольшое окно рядом с ней казалось оправленным в драгоценности.
Безвольно повиснув на руках Натана, Сирена с трудом дошла до подъезда. Дверь открыла женщина в платье из черной бумазеи, в накрахмаленном фартуке и с белой кружевной наколкой на седых волосах, обрамлявших морщинистое лицо, выражавшее заботу и беспокойство.
— Ну и ну, мистер Бенедикт! Позвольте я вам помогу! — воскликнула женщина, бросившись к Сирене, чтобы поддержать ее, помочь пройти в большой холл.
— Я сам, миссис Энсон. А вы приготовьте мисс Уолш горячую ванну и позаботьтесь о комнате для нее.
— Вы же знаете, зеленая комната всегда готова для гостей.
— Для мисс Уолш я бы предпочел золотую.
— Но, сэр, это же…
— Я знаю, — перебил Натан.
Женщина некоторое время молча смотрела на Сирену.
— Слушаюсь, сэр, — сказала она наконец и быстро ушла. Поднимаясь по широкой дубовой лестнице, она ни разу не обернулась.
В доме оказалось удивительно тепло. Жар исходил от бронзовой люстры, украшенной орнаментом в виде розового вьюна, и от мраморного камина в комнате рядом с холлом, дверь в которую была сейчас открыта. Лучи света, отражаясь от стен, обитых панелями из полированного дуба, разливались золотыми волнами по паркету. У входа в холл стояла вешалка в готическом стиле; с потолка на Сирену смотрел сатир с увитыми плющом рогами, здесь же она увидела стулья из розового мрамора; на стенах висели кабаньи морды с массивными клыками. На пестром восточном ковре возвышался круглый столик с китайской чашей посредине. Воздух наполняли запахи воска, камфары и гуттаперчи от многочисленных пар обуви, стоявших рядом с дверью.
Справа от холла располагалась гостиная, заставленная небольшими диванчиками, креслами, обитыми тканью из конского волоса, и столиками со множеством безделушек. Окна были закрыты тяжелыми портьерами. Обстановка наводила на мысли о характере хозяина дома. К гостиной примыкала комната поменьше, где тоже топился камин. Над ней, видимо, находилась одна из украшавших крышу башенок.
Эти просторные роскошные комнаты с необычайно высокими потолками вызывали у Сирены ощущение тревоги. Она чувствовала себя здесь не в своей тарелке. Ей нечего делать в этом доме, совершенно нечего. Тем временем руки хозяина сняли с нее шубу.
— Ты сможешь сама подняться наверх? — заботливо спросил Натан.
Сирена посмотрела на небольшое окно с матовыми стеклами на нижней лестничной площадке.
— Думаю, да, — прошептала она в ответ.
Натану все равно пришлось ей помочь, он обвил рукой ее талию, и они вместе поднялись по лестнице. Сирена устало оглядела холл, пробежала глазами по разноцветным обоям, по латунным люстрам. Экономка встретила их у входа в спальню. Пристально вглядываясь в бледное, посиневшее от холода и волнений лицо Сирены, она взяла ее под руки, попросила Натана принести горячего молока и печенья, сказав при этом, что ужин для него самого давно готов и, если он решил поесть прямо сейчас, его принесет Доркас. Когда Натан вышел, экономка закрыла дверь и, обняв Сирену, повела ее к большой оцинкованной ванне, отделанной ореховым деревом.
Погрузившись в горячую воду, Сирена наконец снова ощутила собственные ноги, которые, казалось, совсем отмерзли во время долгой прогулки. Оказавшись в блаженном тепле, она потеряла остатки сил и воли. Ее мозг работал с трудом, когда экономка помогла ей выбраться из ванны, вытерла толстым теплым полотенцем и надела на нее мягкую фланелевую рубашку. Потом женщина отвела Сирену в постель. Простыни оказались необыкновенно нежными, одеяло — теплым, где-то в глубине лежала грелка, сделанная в форме пузатой свинки с ручкой вместо рыльца. Сирена нащупала ее ногами и, со вздохом вытянувшись, закрыла глаза.
— Ваше молоко, мисс.
С трудом заставив себя сделать несколько глотков, Сирена вновь улеглась под одеяло.
— Если вам что-нибудь понадобится ночью, мисс, тут сбоку есть звонок. Вам нужно только позвонить.
— Спасибо вам, — прошептала Сирена, — спасибо за все.
— Спокойной ночи, мисс.
Сирене показалось, что она что-то произнесла в ответ, но уже не могла вспомнить, что именно. Она не услышала, как экономка закрыла за собой дверь, оставив ее одну.
Потом до ее слуха стали доноситься приглушенные голоса, она видела неясные очертания фигур приходящих и уходящих людей. Натан, склонившись над ней, что-то говорил или просто держал ее за руку. От горячих напитков и жара, исходящего от стен, словно от адских печей, у нее появилось ощущение лихорадки. Потом ее бросило в холод, стал мучить сухой кашель, ей стало трудно дышать, как будто у нее на груди лежало что-то очень тяжелое. Вслед за этим по всему телу пробежала волна невыносимой боли, ударявшей в виски и разрывавшейся, как мыльные пузыри, когда экономка переворачивала ее в кровати. Перед ней то появлялся, то исчезал какой-то мужчина в черном, Натан кричал внизу в холле. Потом наступила темнота, сменявшаяся иногда короткими тусклыми сумерками.
Постепенно, очень медленно, Сирена проснулась. Комнату заливал свет полуденного солнца, проникавший сквозь шторы из прекрасного бельгийского шелка. Изящные золотые занавески с бахромой, казалось, полыхали под его беспощадными лучами. Ковер играл всеми цветами радуги, в его узоре причудливо сплелись розовый, зеленый, кремовый и золотистый оттенки. Стены были оклеены обоями с золотыми, зелеными, розовыми и шоколадно-коричневыми прожилками. На потолке виднелись завитки маргариток, нарисованных на бледно-зеленом фоне. В центре комнаты с потолка свисала люстра из розового богемского стекла. В углу стояла широкая ширма, обшитая по краям золотой каймой на французский манер. В камине из розоватого мрамора, расположенного между окнами, потрескивал веселый огонек. В комнате возвышалось бюро из орехового дерева в стиле ренессанс с огромным зеркалом, покрытым с обратной стороны амальгамой, с резными завитушками на дверцах, с множеством полок, уставленных разнообразными фигурками собачек из стаф-фордширского фарфора. Ложе Сирены тоже оказалось выполненным в том же стиле.
Сирена лежала посреди большой кровати под несколькими одеялами. Сверху ее накрыли шелковым лоскутным одеялом с бархатными вставками. На закрывавшей грудь простыне она увидела вышитые инициалы, столь замысловато переплетавшиеся, что Сирена так и не смогла разобрать, какие это буквы.
Неожиданно у нее на глазах выступили слезы и потекли по щекам. Она подняла руку, чтобы вытереть их, но это стоило ей огромных усилий. Пальцы казались совсем белыми и тонкими, словно у покойницы. Она принялась разглядывать свои почти прозрачные руки, когда дверь тихонько отворилась.
В комнату вошла знакомая с виду женщина, но Сирена никак не могла вспомнить ее имени.
— Значит, вы проснулись, дорогая? Очень хорошо, — сказала она, приблизившись к постели и взяв Сирену за руку.
— Да, — ответила Сирена, посмотрев на женщину с некоторым удивлением.
— Вы сейчас выглядите намного лучше. У вас на щеках даже появился румянец.
Сирена облизнула сухие потрескавшиеся губы.
— Простите… — начала она.
— Вы не знаете, кто я такая, да? Меня зовут миссис Энсон, я экономка мистера Натана Бенедикта. В ту ночь, когда он вас сюда привез, вы были очень больны. Вы находитесь у нас в Бристлеконе уже больше двух недель.
— Больше двух недель, — прошептала Сирена, — не может быть.
— Вы сильно простудились, можно сказать, обморозились. У вас началось воспаление легких. Вы настолько ослабли, что потеряли сознание…
— Но… но мой ребенок… — простонала Сирена с исказившимся от нестерпимой боли лицом.
— Ой, дорогая, какая же я глупая, все болтаю и болтаю, а о самом главном так и не сказала, вы же не приходили в себя несколько дней и ничего не знаете. Ваш ребенок родился неделю назад. Чудесный здоровый мальчик.
К глазам Сирены вновь подступили слезы, но теперь это были слезы радости.
— Можно… Мне можно на него посмотреть?
— Что за вопрос? Конечно, можно. Он у няни, это совсем рядом, вторая дверь отсюда. Сейчас я вам его покажу.
Вскоре другая женщина принесла запеленатого младенца. Няня оказалась совсем молодой, почти девочкой, с каштановыми волосами и скромной улыбкой. На ней, как и на миссис Энсон, было платье из черной бумазеи, фартук и кружевная наколка.
Экономка вошла следом. Ребенка поднесли к кровати, чтобы мать могла его как следует рассмотреть.
— Миссис Сирена… Надеюсь, вы не станете возражать, если я буду вас так называть? Мистер Бенедикт велел мне теперь обращаться к вам именно так… А это Мэри. Ее наняли нянькой и кормилицей для вашего малыша, вы были так больны и слабы, что не могли кормить его сами.
Сирена улыбнулась девушке и откинула одеяла, освобождая место для ребенка. Забыв обо всем, кроме укутанного в теплое одеяльце младенца, она распеленала его и принялась гладить розовые шелковистые ручки, прекрасную головку, маленькие ушки, целовать его в красивые, необыкновенно длинные ресницы, темные кудрявые волосики.
— Не может быть, — шептала она.
Услышав ее голос, малыш открыл глаза. В этих загадочных серо-голубых глазках Сирена увидела выражение удивления вместе с любопытством, разглядела в них отражение собственных глаз.
Неожиданно он нежно заворковал и потянул к себе конец одеяла. Сжав маленькие пальчики с похожими на миндаль ноготками в кулачок, он попытался поднести ручку ко рту.
— Прелестный малыш, — сказала миссис Энсон, широко улыбаясь. — Мы все в него просто влюбились; Мэри, моя дочка Доркас, я сама. А мистер Бенедикт, тот вообще просто без ума от него! Он готов носить его на. руках целый день. Он только слегка хмурится, когда малыш намочит ему костюм.
Сирена улыбнулась.
— Можно, он немножко полежит со мной?
— Конечно. Он же ваш, хотя мы все готовы считать его своим. Он такой милый и так хорошо себя ведет, но если он начнет волноваться, позовите Мэри, позвоните два раза, она придет и покормит его. Ах да, кстати, Мэри. Надеюсь, она останется у нас. Она хорошая девушка, и ей нужна работа. Ее муж и ребенок погибли три недели назад во время крушения; поезд сошел с рельсов. Мэри осталась жива, но она потеряла ребенка, а ваш малыш помог ей пережить горе, она с радостью будет кормить его, ведь у нее много молока.
Сирена посмотрела на девушку. Мэри склонилась над ребенком, отдав ему на растерзание палец, и улыбалась так, словно ничего не слышала.
— Не беспокойтесь, если вам кажется, что я болтаю лишнее. Она ничего не слышит с двух лет. Хотя может определить, когда ребенок плачет, она как-то чувствует это по движению воздуха. И она никогда не спускает с него глаз, так что вы можете не волноваться насчет того, что за ним будут плохо следить. Правда, Мэри может избаловать малыша вконец.
— Я не против, — сказала Сирена спокойно. — В будущем его ждет еще много трудностей. А что касается Мэри, я не знаю, сколько она сможет со мной оставаться. Я… Я не смогу ей платить, и мне не хочется, чтобы Натан… мистер Бенедикт брал это на себя. Я… — неожиданно Сирена закашлялась.
— Доктор сказал, что вам вообще ничего нельзя делать. Вы сами не представляете, насколько вы слабы. Вам нужно отдыхать и набираться сил. А о деньгах не беспокойтесь. Все как-нибудь образуется.
«Не беспокойтесь». Легко сказать. Женщины направились к двери, а Сирена лежала, глядя на сынишку. Славное маленькое существо. Что с ним станет? Не будет же она оставаться здесь всю жизнь, она и так уже злоупотребила гостеприимством Натана. Но куда она отсюда пойдет, чем будет заниматься с грудным младенцем на руках, которого нужно вырастить и воспитать как мужчину?
Похож ли он на Варда, ее малыш? С болью в сердце Сирена признала, что похож, хотя и не слишком; только нос и шея были у него как у Варда. Серо-голубой цвет глаз мог через месяц измениться, но сейчас он больше походил на нее, даже на ее отца.
— Я назову тебя Шон, — сказала она нежно. — Шон Уолш. Ты будешь принадлежать только мне одной и никому больше. Мой Шон.
Она поцеловала сына в бархатный лобик, прижала его к себе, глядя сквозь занавешенное окно на облака, проплывавшие по бирюзовому небу.
Она ошибалась. Ее ребенка нельзя было назвать Шон Уолш, и он не принадлежал ей одной. Да и сама она больше не была Сиреной Уолш.
