ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Слезы покатились из глаз Мэгги. В последний раз скорбно посмотрев на Мелвина, она осторожно положила его голову на украшенный тесьмой коврик, с любовью сделанный ею самой для их хижины и, упираясь в изгиб бедра, медленно начала вставать с пола. Ум ее бешено работал, соображая, что она должна сделать.

Она отошла на шаг от Мелвина и посмотрела вокруг себя, сознавая, что ей не остается ничего, как только покинуть этот дом, имевший для нее такое значение. Это было ее убежище от всего дьявольского в этом мире. Покинуть его означало отказаться от безопасности. И, тем не менее, она должна это сделать. Ее ребенок скоро должен родиться, и она не хотела в такую минуту быть одной. Она должна добраться до фактории.

Они с Мелвином вели торговлю на двух постах: один был к северу, а другой к югу. Пост, находящийся южнее от ее ранчо, недавно сгорел. Она вынуждена была отправиться на север. Это означало два дня пути в фургоне по землям резерваций Арапахо и Шошоне. Если ей повезет, и не встретятся враждебные индейцы. Она молила, чтобы там, на посту, кто-нибудь знал о неподалеку живущем докторе или о ком-нибудь, кто мог бы ей помочь при родах.

Но даже эта мысль печалила ее. Она научилась доверять всему, что делал Мелвин. Но могла ли она довериться совершенно незнакомому человеку? Человеку с грубыми руками, для которого ничего не значили ни она, ни ребенок, который должен был родиться?

– Мне не надо сосредотачиваться только на отрицательных моментах, – шептала Мэгги сама себе. – Я найду кого-нибудь, кто мне поможет. Я знаю, что найду!

Как в тумане от слез, она подошла к кровати и взяла с него шерстяное одеяло. С любовью она накрыла им Мелвина. До глубины души она переживала, что из-за беременности у нее нет сил, чтобы выкопать могилу для мужа, пусть даже неглубокую. Кроме всего прочего, она думала и о благополучии своего ребенка. Она не могла рисковать: из-за отсутствия дождя земля стала твердой, словно скала.

– Дорогой муж, Господь добр, и он позаботится о тебе, если я не могу это сделать, – прошептала она, прикрывая его лицо.

Рыдая, она снова встала на ноги. Все казалось таким нереальным, когда она ходила туда-сюда в полусознательном состоянии, готовясь к отъезду. В одном она не сомневалась – она знала, что на этой забытой богом земле, где не хватало женщин, лучше было ей переодеться мужчиной. Она быстро схватила длинное до пят пончо Мелвина и накинула его себе на плечи. Пончо было свободное и позволяло тем самым скрыть, что она беременная женщина, путешествующая одна, на случай, если ей на пути встретятся вероотступники из индейцев или бандиты. За время беременности она прибавила и весе только на пятнадцать фунтов, следовательно, не каждый сразу мог заметить, что она ждала ребенка. А теперь, когда на ней было одето свободное платье и пончо, беременность и вовсе не была видна.

Она взяла широкополую фетровую шляпу мужа, одела ее на голову, спрятав под ней волосы. Взглянув на себя в большое зеркало, Мэгги одобрительно кивнула.

Взгляд ее сместился и остановился на винчестере мужа, висевшем на оленьих рогах над камином. Она решительно сняла ружье с оленьих рогов и поставила его рядом с дверью.

Затем она начала собирать кое-что из своих вещей и одежду. Ей хотелось сложить все это в крытый фургон, который привез их с Мелвином из Канзас-Сити в Вайоминг. Она также собрала еды в дорогу на два дня: банку варенья, свежесбитое масло, и только что испеченный хлеб – все это она сложила в плетеную корзинку, добавив еще бекон, муку и сахар. Кроме того, она взяла и другие кухонные принадлежности, которые сложила в коробку. Все это также было поставлено возле двери. Затем в последний раз она оглядела всю комнату. Взгляд ее остановился на маленькой стопке крошечной детской одежды, которую она сшила для своего будущего ребенка.

Слезы снова полились из глаз, когда Мэгги начала складывать эту одежду в маленький сундучок из кедра, законченный Мелвином только вчера. Делая этот сундучок, он всегда говорил нежные слова в адрес будущего ребенка, к которому относился, как к своему. Она с любовью тогда поцеловала мужа и пообещала, что скоро снова забеременеет, и на этот раз это будет действительно его ребенок.

Он притянул ее к себе и крепко обнял, отчего она почувствовала себя желанной, защищенной и была очень ему за это благодарна. Ее снова одолели искренние сожаления о том, что она не испытывала страсти к этому прекрасному человеку.

Зная, что лучше не стоит зря тратить время на старые сожаления и, поскольку еще засветло ей хотелось одолеть несколько миль пути, Мэгги быстро вышла из дома и погрузила свои вещи в фургон.

Кудахтанье кур остановило ее. Она не могла просто так оставить там кур и петуха умирать от голода в полной заброшенности. Они стали ее любимцами.

– Я должна забрать их с собой, – прошептала она, отходя от фургона.

Зловоние курятника и спертость воздуха в сочетании с жарой и тяжелым пончо, которое давило на плечи Мэгги, сделали отлов кур и петуха и размещение их в отдельные клетки, столь тяжелой работой, что она готова была от нее отказаться.

Но, тем не менее, клетки скоро уже были привязаны к боковинам фургона, а рядом с ними висело ведро с достаточным количеством пищи для кур. Сзади фургона она привязала свою единственную корову и в последний раз вошла в курятник.

Взяв сенные вилы, Мэгги убрала лежащую солому в сторону, освободив место, где несколько месяцев назад в небольшой ямке сделала свой тайник. На то, чтобы вытащить оттуда сумку с деньгами, не потребовалось много усилий.

Наклонившись, Мэгги руками смела в сторону оставшуюся грязь и подняла сумку.

Какое-то время она смотрела на сумку, спрашивая себя, что бы подумал Мелвин, если бы узнал, что совсем рядом находится такое количество денег, на которые можно было бы купить целое ранчо.

Мэгги вновь испытала чувство вины перед мужем, потому что не рассказала ему о деньгах, взятых ею из сейфа в Канзас-Сити. Затем она отмела в сторону все эти мысли. Слишком поздно было думать о том, что могло было бы быть. Есть только настоящий момент и несколько следующих часов ее жизни.

Так многое зависит от ее спокойствия и смелости…

Выйдя снова на воздух, она спрятала сумку с деньгами в задней части фургона вместе с остальными своими скудными пожитками, затем впрягла пару волов. Мелвин говорил ей, что если индейцы подойдут к фургону, запряженному волами, то этих животных они не украдут. Они считают буйволов бесполезными. Эта мысль позволила ей почувствовать себя в большей безопасности.

Но что будет с ее коровой? Что будет с ее курами? Что, если ее из-за них остановят?

Снова заставив себя не беспокоиться о таких вещах, она залезла в фургон, подняла вожжи и, не оглядываясь назад, решительно двинулась в путь в северном направлении, не имея даже нормальной дороги, способной указать ей путь.

Всегда она слышала о том, что безопаснее путешествовать группой, но здесь она была совершенно одна, за исключением еще не родившегося ребенка, который толкался внутри ее, не сознавая тяжести данного момента. Почувствовав его шевеление, она улыбнулась, положив руку на живот. Несмотря на то, что это был плод насилия, все-таки это был ее ребенок, вскормленный ее телом. Никогда она не будет думать о ребенке, как о частичке Фрэнка.

Никогда!

Да, она была одна, но с ней остались ее воспоминания далекого прошлого о матери и отце, и всегда будет Мелвин, да упокой Господь его душу… Он заставил ее снова поверить в человека, но она спрашивала себя, сможет ли она когда нибудь по-настоящему полюбить мужчину или испытать страсть в объятиях мужчины. Она молилась, чтобы это произошло. И однажды, она надеялась, Фрэнк окончательно уйдет из ее головы, сердца и души – этот проклятый, нечистый на руку негодяй!

Но она должна решить одну задачу, прежде чем приступить к следующей. Она должна добраться до торгового поста, прежде чем начнутся схватки. Сможет ли она сделать это вовремя? Вплоть до смерти родителей, она никогда не совершала других, кроме как однодневных путешествий от своего дома. Земли отца находились примерно в тридцати милях к юго-западу от Канзас-Сити: там она родилась и выросла. Там она жила до тех пор, пока не сказала печальное «прощай» сначала своей матери, а затем и отцу. Она осталась одна и вынуждена была сама о себе заботиться. До настоящего момента ей это хорошо удавалось.

Больше всего она боялась, что ей придется рожать ребенка одной. Что, если они оба умрут?

Медленно покачиваясь, пара буйволов двигалась вперед, железные колеса катились, лязгали и вихляли в пыли. Мэгги вздрогнула, когда заметила несколько совершенно белых от солнца черепов бизонов, лежавших вдоль тропы.

Она подняла глаза к небу. Ей вспомнились слова Мелвина, которые он сказал, когда они направлялись в Вайоминг в этом же самом фургоне.

– Здесь небо – половина мира человека, – говорил он, когда смотрел вверх, затем медленно обводил взглядом все вокруг. Это была местность, едва тронутая какой-нибудь цивилизацией, кроме как индейской: дикая, свободная земля, где дули беспрерывные ветры, превращая траву в постоянно волнующуюся поверхность с серебристыми гребнями.

Муж рассказывал ей, что название «Вайоминг» происходит от индейского слова, означающего «большие речные отмели», потому что штат представляет собой водораздел с целым рядом высохших русел рек и водоемов. Бог был архитектором Вайоминга с его похожими на соборы горами и внушающими страх бесконечными прериями, затмевающими все человеческие усовершенствования.

– Муж, сегодня все еще так же красиво, небеса такие же яркие и голубые, как в тот день, когда ты прославлял их, – прошептала Мэгги. – Небо невыразимо голубое, мой дорогой.

Она испугалась, когда прямо перед ней внезапно появилась стайка антилоп, призрачно пронеслась через водораздел и также быстро исчезла. Серый волк стоял возле бугра, глядя на нее, затем тоже исчез, будто был лишь видением.

– Эта дикая местность, муж, грубая, дерзкая, хотя во многих случаях и милая, – снова прошептала Мэгги, как будто Мелвин был с ней. – Парадная дверь на открытый воздух, ты ведь так называл Вайоминг, дорогой?

Разговаривая с Мелвином, Мэгги временно облегчала свое одиночество, хотя и понимала, что если кто-нибудь увидит, как она разговаривает сама с собой, то подумает, что она потеряла рассудок.

Выговариваясь, Мэгги внезапно почувствовала себя глупой, как, если бы кто-то смотрел на нее, она подобралась и все свои мысли сосредоточила на продвижении вперед. Она была полна решимости добраться до торгового поста вовремя. В ней появилась какая-то улыбчивая серьезность. Вокруг все начало окутываться темным бархатом ночной прерии. Солнце было уже так низко, что его лучи освещали лишь самые верхние ветки деревьев, а внизу все было серым и тусклым.

Появилось общее ощущение тревоги, страха и беспокойства от сознания того, что ей придется провести первую ночь в одиночестве, без защиты мужа, без домашних стен, которые могли бы оградить ее от ночных неожиданностей.

Она проехала еще немного, затем остановилась и разбила лагерь возле обрыва, чувствуя, что хотя бы с одной стороны она была защищена. Мэгги осталась довольна собой, когда осмотрелась вокруг, вся дрожа. Ей было страшно развести огонь. Ее пугало то, что это может привлечь к ней индейцев или грабителей. Вдали она могла видеть горы Уинд Ривер и подозревала, что, возможно, заехала на земли индейской резервации. Если к ней подойдут, как к незаконно вторгшейся на принадлежащие индейцам земли, какая судьба может ее ожидать?

Желая чем-то заняться, чтобы отогнать прочь все эти сомнения и тревоги, Мэгги начала доить корову. Сегодня она еще не выпила положенную порцию молока. Ее желудок безжалостно ныл от голода и издавал всевозможные звуки, нарушавшие вечернюю тишину.

Налив себе молока в оловянную кружку, Мэгги присела около фургона и с наслаждением поела. Пока еще не совсем стемнело, она расстелила одеяло под фургоном и заползла туда, положив рядом свой винчестер. Она не стала рисковать и не сняла пончо, чтобы случайно не быть застигнутой без него. Поэтому, растянувшись на одеяле, она уютно завернулась в пончо в надежде, что ее сон не потревожат.

Когда один койот подал свой голос в долгом и скорбном вое где-то вдалеке, Мэгги вздрогнула. Ее глаза наполнились слезами, когда в ответ другой койот в траве поднял громкий дрожащий крик, дикий и пустынный – голос девственной природы.

Не в состоянии уснуть, Мэгги вылезла из-под фургона и села рядом с ним, прислонившись спиной к колесу. Она посмотрела на небо и вздохнула. Большая Медведица казалась этой ночью ясной и близкой, будто можно было ее достать и потрогать. Над головой бесчисленное множество блестящих светлых точек протыкало мантию ночи. Дул тихий ветерок. Ночь в прерии была торжественной, навевающей молчаливую меланхолию.

Внезапно у Мэгги появилось странное ощущение, что на нее смотрят. Она чувствовала это в течение некоторого времени, но ничего не увидела, всматриваясь в бархатную темноту.

Ее рука отыскала винчестер, который она держала рядом. Он был холодный и бесстрастный, как-то компенсирующий этой ночью ее потерю: это была первая ночь вдали от постели Мелвина и его теплых покровительственно успокаивающих рук. Она обожала его нежность, заботу и искренность. Как ей будет его недоставать. Она уже это ощущает!

Мэгги часто слышала, что если устанешь, придешь в уныние или испугаешься, то помогает музыка. И она начала тихонько напевать, не зная, что ее слушают.

Соколиный Охотник увидел фургон в просвете между деревьями, когда проезжал мимо верхом на своем Пронто буквально в приграничной полосе резервации. Из любопытства он решил посмотреть, что это за путешественники, спешился далеко от фургона и оставил коня привязанным к дереву.

Скрыто подполз он к лагерю, озадаченный тем, что эти путешественники не развели огонь. Каждый знает, что огонь нужен не только для приготовления пищи и для тепла, но и отпугивает животных от лагеря.

Когда Соколиный Охотник подобрался достаточно близко, чтобы видеть, он быстро понял, что путешественник был всего лишь один. Незнакомец сидел на земле, прислонившись к колесу фургона.

Соколиный Охотник припал к земле и спрятался за густым кустарником, принявшись изучать одинокого путешественника. Ему удалось разглядеть при лунном снеге, что незнакомец был белым мужчиной.

Однако, когда до Соколиного Охотника долетел голос этого человека в виде тихого, веселого и ритмичного пения, он недоуменно поднял бровь. Это не был голос мужчины!

Когда внезапный порыв ветра налетел на широкополую шляпу путешественника и, сорвав ее, поднял в воздух, а незнакомец быстро вскочил, чтобы поймать ее, у Соколиного Охотника перехватило дыхание.

Совершенно определенно, этот незнакомец был женщиной. Ее длинные и волнистые волосы свободно упали за спину.

Соколиный охотник подобрался еще ближе, чтобы рассмотреть цвет ее волос. Они были красивого рыжевато-коричневого оттенка, а кожа лица женщины была такая же светлая и нежная, как белые весенние облака.

Он окинул ее взглядом. Большой размер ее пончо свидетельствовал о том, что это была вполне здоровая женщина.

Когда Мэгги остановилась всего лишь в нескольких футах от того места, где прятался Соколиный Охотник, чтобы снова одеть свою шляпу, он получше рассмотрел ее лицо.

Его сердце забилось и в горле пересохло, поскольку для него она была видением.

Она была прекрасна.

Она выглядела такой невинной и одинокой!

Его сердце трепетало, а поясница согревалась от желания выйти и предстать перед ней. Однако он опасался такого поспешного решения.

Где был ее мужчина?

Почему она путешествовала одна?

После того, как Мэгги поймала шляпу и снова одела ее на голову, она села на свое прежнее место и возобновила пение, чем еще больше обворожила Соколиного Охотника, глубоко тронув его своим голосом. В нем была такая грусть!

Странная чарующая сила медленно завладела душой Соколиного Охотника, такая, которую нельзя отвергнуть как сумасшедшую или опасную. Что-то заставляло его посвятить себя этому молодому, красивому созданию, позаботиться о ее безопасности в течение ночи, пусть и остаться для нее неизвестным. Завтра он последует за ней и, возможно, узнает ответ на вопросы, почему она одна и куда направляется. Он хотел знать больше о ней. Он найдет способ с ней познакомиться, но только после того, как выяснит, принадлежала ли уже она другому мужчине.

Что-то в глубине души говорило ему, что она совершенно не была похожа на Тихий Голос, что это была женщина, чей тихий, нежный голос действительно соответствовал ее личности.

Одну вещь он знал о ней абсолютно точно. Она была смелая женщина, решившаяся на путешествие в одиночку в дебрях Вайоминга.

Он устроился на земле: сел, прислонившись спиной к дереву, чтобы дать отдых спине и продолжал смотреть на женщину, даже после того, как она забралась под фургон и, казалось крепко заснула.

– Да, – прошептал он сам себе. – Она самая храбрая. Она самая красивая.

Он ничего не мог с собой поделать. Он желал узнать ее, дотронуться до нее, поцеловать ее.