ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Углубление для очага светилось догорающими угольками. Мэгги села возле него на подушку из меха. На левой руке она держала Небесные Глаза, которая жадно сосала ее грудь. Воздух был наполнен утренней прохладой, поэтому Мэгги не стала разворачивать одеяльце Небесных Глаз, что не дало ей возможности еще раз полюбоваться ее крошечными пальчиками на ножках и ручках.
Но Мэгги доставляло удовольствие глядеть на ее крошечные губки, получающие питание от ее соска, и слышать довольные звуки, когда теплое молоко наполняло маленький животик ее дочурки. В этот момент не верилось, что она когда-нибудь была лишена этого особого удовольствия, хотя бы даже на короткое время. Счастье держать ребенка в собственных руках стерло из ее памяти все ужасное. Воспоминания о несчастном прошлом с каждым днем все больше меркли, как будто кто-то опускал над ними завесу.
Услышав движение Соколиного Охотника на кровати, Мэгги посмотрела в его сторону. Она почувствовала, как сильно забилось ее сердце, наблюдая за тем, сколь мирно он спит, полностью обнаженный и открытый ее взгляду. Она медленно начала его рассматривать, любуясь гладкой кожей цвета меди, мускулистыми плечами, руками и ногами.
Щеки ее вспыхнули, когда она посмотрела на тот член его тела, который сейчас был маленьким и успокоившимся, живо вспоминая, до какой длины он может увеличиться, и, каким толстым и бархатистым ощущали его ее пальцы, когда к нему прикасались. Она с наслаждением вспомнила, как великолепно он ее наполнил, и ей до боли хотелось сейчас снова ощутить в себе ритмичное движение его плоти.
На душе у нее потеплело при воспоминании о том, что он разбудил в ней чувства, которые она и представить себе не могла. Она вся трепетала от возбуждения при мысли о физической близости с ним. Мэгги закрыла глаза и начала вспоминать, как воспламеняли ее его губы, язык и руки. Сосредоточившись, она могла ощутить их даже сейчас. Она вздохнула, поскольку желание уже разгоралось в ней.
Почувствовав, что губки ее дочери уже не делают никаких движений у ее груди, Мэгги открыла глаза и с нежностью посмотрела на малютку.
– Ты проспала всю ночь и уже спишь снова? – прошептала она, убирая Небесные Глаза от своей груди.
Маленькая капелька молока притаилась в уголке ротика дочери. Мэгги осторожно смахнула ее большим пальцем.
Чтобы не подвергать груди утренней прохладе дольше, чем того требовала необходимость, Мэгги прикрыла их, поправив ночную рубашку, затем медленно встала на ноги и понесла Небесные Глаза к ее колыбельке.
Напевая тихую песенку, Мэгги немного поукачивала дочку на руках, после чего, хотя и с большой неохотой, положила Небесные Глаза в колыбельку на толстую подстилку из меха и одеял.
– Я обожаю тебя, – прошептала Мэгги.
Ее глаза расширились от удивления, когда она ощутила позади себя незаметно появившееся крепкое тело и почувствовала под своей рубашкой руки, которые начали скользить вверх по ней.
– У моей женщины холодная кожа, – сказал Соколиный Охотник, теплыми пальцами касаясь ее тела.
Медленно продвигая их вверх по ее ноге, он задержался у низа ее живота, покрытого нежным пушком волос. – Иди в постель, Глаза Пантеры. Позволь твоему храброму арапахо согреть тебя всю.
У Мэгги перехватило дыхание от наслаждения, когда он обнял своей сильной ладонью бугорок между ее ног так бережно, как будто это было нечто нежное и хрупкое.
– Если ты не перестанешь, то мои ноги так ослабнут, что я не смогу дойти до кровати, – хрипло прошептала Мэгги, не желая двигаться и получая большое удовольствие от того, что он делал.
– Тогда Соколиный Охотник отнесет тебя, – подразнил он ее.
Его пальцы переместились на ее плечи. Он осторожно развернул ее лицом, затем быстро привлек к себе, подхватив руками.
С бьющимся сердцем Мэгги обхватила его за шею. Ее губы дрожали, но его рот нашел их в стремительном поцелуе. Ладонью одной руки он держал ее грудь, в то время как пальцами второй ласкал самое трепетное место ее желания.
Когда он уложил ее на кровать, она с готовностью приподняла руки, чтобы он смог снять через голову ее ночную рубашку и обрадовалась, увидев, что он отбросил ее в сторону. Ее вовсе не беспокоило то, что в комнате было холодно и уже давно надо было бы подложить дров для поддержания огня в очаге. Она ощущала усиливающийся внутри ее жар.
Мэгги глубоко вздохнула, предвкушая удовольствие. Соколиный Охотник склонился над ней, стоя на коленях, и взял в ладонь одну ее грудь. Сосок ее затвердел сразу же после того, как Соколиный Охотник прошелся по нему языком, а затем стал легонько покусывать.
Всего лишь несколько минут назад эту грудь сосал ребенок, и Мэгги ощутила удовольствие от этой мысли. Соколиный Охотник заставлял ее ощущать нечто совсем иное, вызывающее в ней восторженное головокружение.
Опытные руки Соколиного Охотника начали перемещаться по всему шелковистому телу Мэгги, извлекая из ее груди стоны. Он касался или нежно поглаживал ее самые чувствительные точки. С улыбкой она закрыла глаза, радуясь, что так приятно начинался новый день. Ее голова заметалась из стороны в сторону, когда он начал ласкать ее тело языком, остановившись там, где она еще хранила тепло и нежность их любви предыдущей ночью.
Когда он раздвинул ее ноги и подарил свою особую ласку, ее дыхание участилось. Она прикусила нижнюю губу, чтобы не закричать от удовольствия и не разбудить всю деревню, так как потом от стыда не смогла бы больше взглянуть в их лица.
Тихий Голос была разбужена раньше, чем обычно, чем-то, чего она не могла понять. Обеспокоенная, она оделась и решила немного прогуляться по деревне. Что-то непреодолимо влекло ее к вигваму Соколиного Охотника. Этим «что-то» было знание, что белая женщина там, вместе с тем, кого она любила. Тихий Голос сознавала, что белая женщина красива и, вероятно, вполне может доставить Соколиному Охотнику удовольствие не только в постели, но и в совместной жизни. Она не сомневалась, что между Соколиным Охотником и белой женщиной должна непременно возникнуть физическая близость, если это уже не произошло.
Накинув на себя шерстяное одеяло, Тихий Голос украдкой заглянула в жилище Соколиного Охотника. Она не увидела огненных теней на внутренних стенах: огонь совершенно погас, и Соколиный Охотник еще спит, ибо подбрасывание дров на тлеющие угли для поддержания огня было первой утренней обязанностью мужчины.
Вздохнув, Тихий Голос собралась уже двинуться вперед, но испуганно остановилась, когда услышала какой-то шум в вигваме. Все у все внутри похолодело от злости – индианка поняла, что это стоны удовольствия! И не мужской голос издавал эти звуки! Это был женский голос!
– Он занимается любовью! – хрипло прошептала она сама себе. Она сжала свои пальцы в кулаки так, что ногти впились в ладони. – Он собирается сделать ее своей женой. Но разве я этого не знала? Он относится к ребенку женщины, как к своему собственному. Почему же он должен относиться по-другому к женщине!
Тихий Голос знала, что ей следует пройти мимо и оставить звуки физической близости позади, но она не могла сдвинуться с места. Чем больше она слышала, тем сильнее разгоралась от злости. Женщина понимала, что потеряла мужчину, которого мечтала покорить с тех пор как достигла того возраста, в котором понимаешь, что однажды он станет великим вождем их народа.
Даже после того, как Тихий Голос вышла замуж за другого красивого молодого человека, ее глаза никогда не оставляли Соколиного Охотника в покое, если он был где-то поблизости. Когда он стал вождем, а ее мужа загрызла разъяренная волчья стая, она окончательно и твердо решила добиться Соколиного Охотника.
Он никогда не отвечал на ее улыбки, отвергал ее заигрывания, но она продолжала делать все, чтобы заинтересовать его собой.
Она содержала в чистоте его дом. Она готовила для него пищу в его котелке. Она шила для него. Он позволял ей все это делать, используя ее, как рабыню. И она согласилась на это в надежде зажечь его и заставить захотеть ее.
– Никогда не позволил он мне согреть для него одеяло, – с болью думала она. Она видела, как другие женщины украдкой входили и выходили из его вигвама. Всякий раз это было для нее медленной смертью.
– Сейчас все не так, как раньше, – сказала она, вытирая слезы с глаз.
Что-то заставило ее посмотреть вверх, где спал гордый красивый орел, спрятав голову под одним из своих мощных крыльев.
Зная, как Соколиный Охотник дорожит этой птицей, приручив ее в возрасте нескольких недель, Тихий Голос прекрасно понимала, что может значить для него ее потеря.
Это может разбить его сердце, так же как он разбил сердце Тихого Голоса!
Ей надо только развязать лапку, и птица будет на свободе…
Стиснув зубы и зло сверкая глазами в утреннем свете, Тихий Голос на цыпочках подошла к жердочке, стараясь шумом не встревожить птицу.
Совершенно спокойно она развязала узел, затем легонько толкнула птицу. Орел встревоженно подпрыгнул, испуганно замахав крыльями, но вскоре обнаружил, что на этот раз его ничто не удерживает. Инстинкт направил его вверх в небо.
Злобно улыбаясь, Тихий Голос наблюдала за птицей до тех пор, пока не потеряла ее из виду в темных небесах.
Опустив свой взор на землю, она свирепо взглянула в сторону вигвама Соколиного Охотника.
– Наслаждайся сейчас, ибо, когда ты выйдешь наружу и увидишь, что твоя любимая птица улетела, тебе будет больно, так же больно, как и мне, – прошептала она и решительно направилась к реке.
Хотя вода и ледяная, она поплавает. Холод воды, возможно, поможет ей снять острую боль в сердце, хотя она и сомневалась, что это возможно.
Боль не исчезнет до тех пор, пока она не заставит исчезнуть белую женщину так же, как она заставила это сделать птицу.
При этой мысли она улыбнулась.
Соколиный Охотник сменил положение и накрыл Мэгги своим телом, одним коленом слегка подтолкнув ее ноги, чтобы раздвинуть пошире. Он сплел пальцы с ее пальцами, отвел ее руки за голову и удерживал их там, наклоняя свой рот к ее губам. Он овладел ее ртом в одном порыве, и, осторожно отыскав ее своей твердой трепещущей плотью, вошел, быстро и уверенно начав свои ритмичные движения. Ее бедра изогнулись дугой и двигались вместе с ним, помогая ему еще глубже проникать в нее. Их тела были страшно напряжены, чувства обострены.
Соколиный Охотник отпустил ее руки, провел по ней ладонями, затем обхватил ее своими твердыми сильными руками и прижал ее тело к себе.
Его губы двинулись к ее затылку, ниже к впадине на горле, затем к груди. Он поласкал языком сначала одну, затем другую, заставив ее испытать чувственную дрожь.
Его рот снова вернулся к ее губам, и они слились в поцелуе. Ее стройные, белые ноги раскрылись для него еще шире, обхватывая его тело. Чувствуя, что возбуждение растет, Мэгги еще крепче обняла его, всецело отдавшись потоку нахлынувших на ее чувств.
Голова Соколиного Охотника шла кругом от удовольствия. Он заставил себя замедлить движения, хотя бурлящие в нем чувства вызывали острую боль.
Он замедлял свои движения, затем ускорял их.
Теперь они лежали щека к щеке, телом ощущая теплое дыхание друг друга.
Спираль удовольствия растягивалась, ее уж невозможно было удержать. Он напрягся, сделал глубокий вдох, затем снова глубоко погрузился в нее и почувствовал освобождение. Его твердая плоть вздрогнула и ввела его желания глубоко внутрь ее чрева.
Именно в тот момент, когда Мэгги почувствовала, что Соколиный Охотник получает самое глубокое удовольствие, она ощутила, как по ее телу прокатилась теплая волна. Вниз по спине пробежала дрожь, воздух, казалось, наполнился удовольствием, и ее пульсирующий центр начал посылать восхитительные волны экстаза, наполняя ее, вливая в нее сладостную теплоту.
– Я скоро поговорю со своим дедом о церемонии, которая сделает тебя моей женой, – прошептал Соколиный Охотник, касаясь губами щеки Мэгги. Руки его дрожали, когда он брал в ладони ее груди. – Это сделает тебя счастливой?
– Я никогда не хочу расставаться с тобой, – прошептала Мэгги, лаская его покрытую капельками спину.
– Ты хорошо принимаешь обычаи моего народа, – сказал Соколиный Охотник, скатываясь с нее. Он встал с кровати, подобрал одежду и натянул на себя отделанные бахромой бриджи.
Мэгги снова посмотрела на шрамы на его груди. По многим причинам она откладывала свой вопрос на потом и не спрашивала откуда они у него. Но основной причиной было то, что она не хотела говорить о событиях прошлого, которые могли бы ранить ее сердце. Она считала, что Соколиный Охотник чувствует то же самое. Несомненным было одно – какова бы ни была причина появления этих шрамов, опыт был не из приятных, и о нем не было бы приятно поболтать.
Но сейчас, когда им было так уютно вместе, она чувствовала, что может его спросить.
– Соколиный Охотник, я никогда не спрашивала, но что за странные шрамы украшают твою грудь? – осмелилась она спросить, выбирая одно из платьев, принесенных Соколиным Охотником. Она приблизилась к нему. – Или, может, тебе слишком тяжело об этом говорить?
Она знала, что у нее есть свои собственные болезненные секреты: достаточно было взглянуть на узлы под кроватью. Там лежал один из ее секретов. Она так и не выбрала подходящего времени, чтобы рассказать Соколиному Охотнику о деньгах. И сейчас сомневалась, что когда-нибудь ему о них расскажет. Ему станет интересно, есть ли у нее другие секреты. Дело же было в том, что одну свою тайну она ни за что бы не хотела ему раскрывать!
Соколиный Охотник надел через голову рубаху с бахромой из оленьей кожи, затем встал на колени перед углублением огня и начал укладывать ветки на тлеющие красные угольки.
– Об этом совсем не тяжело говорить, – сказал он, посмотрев на Мэгги через плечо. – Они были получены в результате участия в Танце Солнца моего народа. Это честь носить такие шрамы.
– Честь? произнесла задыхаясь Мэгги, одевая на ноги мягкие мокасины. – И это один из обрядов, на котором я буду присутствовать?
– Всему свое время, – сказал Соколиный Охотник, кивнув головой. Он добавил в огонь несколько толстых поленьев после того, как более тонкие ветки занялись огнем.
– Если у нас когда-нибудь будет сын, я бы не хотела, чтобы он принял участие в чем-нибудь таком, что может причинить ему боль… такие шрамы, – сказала Мэгги, содрогаясь от одной мысли об этом.
– Любой сын, рожденный арапахо, с гордостью участвует в Танце Солнца, – сказал он, повернувшись лицом к Мэгги. – Те же чувства испытывают и родители во время представления.
Он сел на мягкую подстилку из шкур и протянул руку к Мэгги.
– Иди. Посиди со мной у огня, – сказал он. – Давай поговорим, пока дом нагревается.
– Разве я не должна готовить завтрак? – сказала Мэгги, садясь рядом с ним.
– Как ты теперь уже знаешь, у арапахо нет постоянного времени для принятия пищи, – напомнил ей Соколиный Охотник. – Женщины готовят, когда мужчины голодны. Исключение составляет ужин, время которого точно определено, особенно в зимний период. Пища дает силу. Когда дуют холодные ветры, требуется много сил.
– Я страшусь прихода зимы, – сказала Мэгги. – Хотя последнюю зиму я прожила в хижине, ветры все равно заползали сквозь щели, дверь и окна.
– Ты увидишь, что вигвам арапахо сохраняет внутри тепло от огня и не дает проникать зимним ветрам, – сказал Соколиный Охотник, взяв ее руку и нежно сжал.
– Расскажи мне о твоем народе, – сказала Мэгги, прильнув к нему, когда он обнял ее за талию. – Я должна так много узнать…
– Мы ведем простую жизнь и мы счастливы, – сказал Соколиный Охотник, мечтательно глядя в огонь. – Но очень давно, до того, как пришли белые люди, наш народ был намного счастливее. Их сердца пели каждое утро, когда они вставали, поскольку страна была богатой. Страна принадлежала им. Было много травы для их лошадей и для всякой дичи, чтобы сделать ее жирной. Было все, чтобы заставлять радоваться сердце арапахо.
Он замолчал, и она заметила, что его глаза погрустнели. Вскоре он продолжил говорить, но на этот раз голос его звучал монотонно.
– А затем, это тоже было давно, когда пришли белые люди, все начало меняться для всех индейцев, – сказал он. – К этим белым людям отнеслись по-доброму, однако попросили, чтобы они ушли. Но они не ушли. Они остались. Их пришло больше. Они истребили бизона. Они выжгли траву. Они вырубили деревья и изрыли землю. Тогда мы попытались бороться с ними. Ничего хорошего из этого не вышло. Было слишком много белых людей, слишком много ружей. Когда индейцы убивали хотя бы одного бледнолицего, белый человек приходил к ним и убивал многих индейцев.
Соколиный Охотник поднял вверх свои руки, как бы прикладывая свои большие пальцы к листу бумаги.
– Это был грустный день, когда наш народ, арапахо, был вынужден отказаться от прав на свой дом, свою страну и независимость и согласиться никогда не вступать в борьбу с белым человеком.
Он повернул к Мэгги свои темные глаза.
– Здесь, куда мой народ, скитаясь, однажды пришел по доброй воле, нас теперь держат в заточении, под военной охраной, – сказал он, стиснув зубы. – Разве это не один из видов тюрьмы? Неужели не понятно, почему у индейцев в крови ненависть к большинству белых людей? Почему мои предки были столь воинственны?
Стыд охватывал Мэгги при мысли о том, что причинили ее предки не только арапахо, но и всем индейцам. Она содрогнулась в объятиях Соколиного Охотника.
– Как ты можешь любить меня? – воскликнула она. – Я белая. Мой ребенок белый. Мои предки, возможно, были среди тех, кто вынудил вас жить такой жизнью.
Соколиный Охотник немного отклонился и взял ее лицо в свои руки.
– Моя женщина, ты белая, но это произошло помимо твоей воли, – сказал он тихо. – Я искренне верю в то, что, если бы у тебя был выбор, когда ты еще была в утробе матери, ты бы предпочла родиться арапахо! Коли бы это было не так, ты бы не приняла в такой степени Соколиного Охотника и его убеждения! Разве это не так, моя женщина?
– Да, – прошептала она и нежно улыбнулась, глядя на него снизу вверх. – Возможно, кто-то давным-давно и моей семье был арапахо. Разве не было бы прекрасно, если бы обнаружилось, что моя прабабка или прадед любили индейца так же, как и я?
Соколиный Охотник улыбнулся ей в ответ и снова нежно привлек ее в свои объятия.
– Да, это хорошая мысль, но ее доказать невозможно, – сказал он. – Просто мы должны быть довольны тем, что ты такая, и неважно, что сотворило такими твое сердце и душу.
Соколиный Охотник пальцем приподнял ее подбородок и нежно поцеловал.
Однако ему следовало подумать о том, как убедить своего деда! Хоть тот и разрешил Соколиному Охотнику поступать по велению сердца, он знал, что дед не испытывал радости от того, что дорога привела Соколиного Охотника к белой женщине. Для Соколиного Охотника было важно, чтобы его дед искренне принял эту женщину, которая скоро станет его женой. Чувства деда были важны для Соколиного Охотника.
Соколиный Охотник видел по глазам деда, что он не одобряет Мэгги. А глаза деда иногда говорили больше, чем могли сказать слова.
Фрэнк легко слез с седла и осторожно огляделся. Был полдень, и кто-то должен чем-то заниматься вне дома, если не в саду, то где-нибудь еще.
Конечно же, ему сообщили неверную информацию сказав, что Маргарет Джун живет здесь. Со всеми теми деньгами, которые она украла из сейфа в Канзас-Сити, она имела возможность жить шикарно.
Вытащив пистолет из кобуры, Фрэнк крадучись подошел к входной двери хижины, незаметно прошмыгнул внутрь, стараясь производить как можно меньше шума.
Зловоние разлагающегося тела сразу ударило ему в нос, обжигая все органы чувств. В тишине он мог слышать жужжание мух – их здесь были целые полчища.
Когда его глаза привыкли к полумраку, царившему в хижине, то, что он увидел, заставило его подпрыгнуть от неожиданности. Он схватился рукой за горло, поняв, что под этим тонким, покрытым мухами одеялом было тело.
– О, господи, Маргарет Джун? – произнес он, быстро засовывая свой пистолет назад в кобуру.
Хотя он и пылал ненавистью к ней во время своего путешествия, ему все же не хотелось обнаружить ее под одеялом. Он никогда не забудет насколько нежна и хороша она была.
Сейчас, думая о том, что она, возможно, мертва, легче вспоминалась ее невинность, чем то, как зол он был, когда обнаружил, что она выкрала из сейфа все деньги.
В глубине души он никогда не забудет те ощущения, которые он испытал, держа ее в объятиях в момент их физической близости. Хотя она боролась с ним, он испытал в тот момент большую страсть.
Даже сейчас он ощущал боль в пояснице, вспоминая о том моменте. Даже если под этим одеялом лежит не Маргарет Джун, у него не было никакой надежды вновь ощутить своей плотью ее теплое тело. Она его убьет, если он не выстрелит в нее первым.
Встав на одно колено, Фрэнк отогнал мух, затем дрожащими пальцами взялся за угол одеяла и медленно начал его отворачивать, пока, наконец, не увидел лицо.
Фрэнк облегченно вздохнул, увидев, что под одеялом был мужчина, а не Маргарет Джун.
Это должно быть Мелвин, подумал он. Ее муж. Но почему она оставила его непогребенным?
Решив, что здесь что-то нечисто, ему захотелось осмотреть тело, чтобы узнать причину смерти. Фрэнк сдернул одеяло с тела Мелвина.
Он был озадачен, не обнаружив огнестрельных ран и других следов применения оружия. Он подумал, что Молнии мог быть убит индейской стрелой.
– Кажется, это была естественная смерть, – пришел к выводу Фрэнк, снова накрыв тело.
Медленно он обошел хижину, осматриваясь. Маргарет Джун явно уехала в спешке. Но куда, черт подери?
Он выбежал наружу прочь из этого смрада.
Прежде чем отправиться дальше, он тщательно осмотрел двор и постройки, обнаружив в результате, что курятник пуст. Фактически исчезли все животные.
Выходя из курятника, он неуклюже споткнулся о раскопанную грязь, посмотрел вниз на ямку, пожал плечами и вышел наружу.
Итак, было ясно, что Маргарет Джун ушла. Он забрался в седло. Но было ясно и то, что она не отправилась на торговый пост за помощью. Там он все проверил. Оставались только индейские деревни. Не могла ли она?..
Упорно идя по следу Маргарет Джун, Фрэнк развернул свою лошадь, решив обойти все индейские деревни в резервации и за ее пределами. Если он не найдет ее там, значит она ускользнула от него навсегда!
Он зло прищурил глаза при мысли, что его, похоже, снова перехитрили.
