12
Вторник, 6 июля 1898 года
Лондон, 11 часов утра
В зале компаньонов на Лоуэр Слоан-стрит трагическая судьба «Сюзанны Стар» обсуждалась без особых эмоций. Лишь Генри был заметно взволнован. Его лицо посерело и казалось пепельным. Он едва слышно, невнятно бормотал про себя: «капитан, команда…» Джемми выглядел мрачным и подавленным и пребывал в апатии. Норман сохранял хладнокровие, не обращал внимания на переживания Генри и Джемми. Он держал речь перед своими сыновьями: «Сюзанна» запаздывает на пять дней. У нас есть все основания полагать, что она погибла во время шторма. Беспокоиться нам не о чем, судно застраховано на сто двадцать тысяч фунтов, а на девяносто тысяч застрахован груз. Так что наши потери исключаются. Компенсация их – вопрос времени.
– Через сколько дней мы сможем получить страховку? – Тимоти впервые за время своей работы в банке сталкивался с катастрофой. Последнее судно Мендоза пошло ко дну, когда ему было два года. В общем, гибель судна в океане за двадцать с лишним лет – явление уникальное, своего рода рекорд. Но, тем не менее, катастрофа оставалась катастрофой. – Ллойд не задержит выплату?
– По их меркам это недолго. Тридцать дней после урегулирования всех формальностей.
– Это пресловутое урегулирование всех формальностей – вещь весьма непростая.
Генри перебирал бумаги, лежавшие перед ним на столе.
– Речь идет о согласовании размера выплаты. – Говоря это, он судорожно глотнул. – Вот за потери человеческих жизней Ллойд не платит.
Джемми походил на труп не по причине скорби о жертвах этого шторма. Он презрительно отмахнулся от этого комментария Генри.
– Вряд ли здесь смогут возникнуть разногласия. Если мы понесли убыток, то нам его возместят. А как иначе?
Норман набивал трубку, глядя на своего сына поверх бокала шерри, стоявшего перед ним. Он не спускал глаз с Тима с тех пор, как они собрались здесь для обсуждения положения дел в банке, но еще ни разу он так и не сумел встретиться с ним взглядом.
– Страховые компании всегда юлят, это их профессия. А что ты думаешь по этому поводу, Тим? Выдержим ли мы наш шторм?
Норман пытался поймать его взгляд, но Тимоти неизменно смотрел в сторону.
– Я полагаю, что ты лучше знаешь ответ на этот вопрос, чем я, – ответил Тимоти.
– Мне думается, что и ты его знаешь. Я ведь просто интересуюсь твоим мнением. Как же там все будет, когда дело подойдет к развязке? Жизнь Мендоза кончится? На Мендоза будет поставлен крест? Конец огромного банка? Давай выскажись. Вот, скажем, если бы ты был игроком, на кого бы ты поставил?
Эта атака была слишком уж дикой и внезапной, чтобы не обратить на нее внимания. Тим посмотрел ему прямо в глаза.
– Я сильно сомневаюсь в том, что Мендоза приходит конец, сэр. Я имею ввиду, из-за потери одного единственного суденышка. – Однако Норман продолжал гнуть свое. – Но ведь речь не только об одном единственном суденышке, здесь есть и еще кое-что, если я не ошибаюсь. А наши проблемы с ликвидностью разве не важно? Кроме того, этот распроклятый заем, облигации которого никак не хотят продаваться, с ним ведь у нас масса проблем, и все они ждут своего решения. Первый платеж по нему через шестнадцать дней. Как мы будем из этого выбираться?
– А я, между прочим, давно жду, когда ты по этому поводу скажешь свое веское слово, отец. Жду уже не одну неделю.
Норман поднес горящую спичку к своей неизменной трубке и ничего не ответил.
Джемми откашлялся. Остальные повернулись к нему.
– Есть и еще кое-что, – медленно начал он. – Вчера вечером в мой клуб явился один джентльмен и пожелал встречи со мной. Один русский. Он сказал мне, что хотел бы предоставить мне кое-какую очень важную информацию, прежде чем она станет официальной. Джемми замолчал. Другие внимательно смотрели на него, ожидая продолжения, а он умолк, видимо, считая, что уже все сказал.
– Давай выкладывай, – потребовал Норман. – Что дальше? О чем он хотел тебе неофициально сообщить?
Джемми звучно выдохнул воздух…
– О том, что Российское Императорское Казначейство собирается изъять свои депозиты еще до конца этого месяца.
Это заявление, казалось, обрело не только зримые формы и очертания, но даже стало ощутимым. Впечатление было такое, словно что-то грохнулось на пол и лежало теперь на виду у всех пятерых присутствовавших – омерзительное, непристойное и пугающее, как обнаженный изуродованный труп, а они стояли и разглядывали его, не в силах отвести взор.
Проходили секунды. Наконец, Чарльз прервал молчание:
– Проклятое дьявольское невезение!
Генри, Джемми и Чарльз – все одновременно заговорили, стараясь друг друга перекричать. Норман молчал и продолжал смотреть на Тима. Но и на этот раз Тимоти не отвел глаза.
Прошло довольно много времени, в конце концов сам Норман не выдержал. Он повернулся к остальным.
– Ради Бога, заткнитесь вы все! Прекратите! Прекрати трескотню, Чарльз. Джемми, откуда ты знаешь, что этот человек сказал тебе правду? Кто он?
– Этого я точно не знаю, – признался Джемми. – Но я не почувствовал к нему недоверия. Вот его визитная карточка.
Он передал карточку Норману. Норман внимательно посмотрел на строчки мелких букв.
– Я не могу это произнести, эти русские фамилии. Что в точности он сказал тебе?
– Что когда-то работал в Российском Императорском Казначействе. Что у него сохранились и поныне какие-то контакты.
Джемми вспотел и вытирал лицо огромным носовым платком.
– Полагаю, что он ожидает, что ему заплатят за эту информацию, – с этими словами Норман сунул карточку в жилетный карман.
– Этот вопрос мы не обсуждали. Он действительно вел себя вполне по-джентльменски. Естественно, я предположил…
– Спокойно. – Норман посмотрел на своего старшего сына. – Чарльз, подготовь пачку пятифунтовых банкнот. Скажем, двадцать купюр по пять фунтов. Этого, я полагаю, будет вполне достаточно для начала.
– Ты собираешься с ним встретиться? – спросил Джемми.
– Да, конечно. Сначала я должен предпринять кое-какую небольшую проверку, но встретиться с ним совершенно необходимо.
Джемми поднялся с явным намерением закрыть заседание.
– Подожди, – пробормотал Генри. – Относительно судна. Мы ведь еще не урегулировали вопрос о том, что будет с теми, кто остался.
– А кто мог остаться? Нам об этом ничего не известно, – вмешался Тим.
– Дядя Генри имеет в виду вдов и детей. – Чарльз смотрел на отца. – Я с этим предложением согласен. Мы обязаны выплатить им компенсацию.
Тим заговорил прежде, чем Норман успел что-либо ответить.
– Наше нынешнее положение не совсем подходит для того, чтобы швыряться деньгами.
– Не будь ослом, – взорвался Чарльз. – Если мы в состоянии заплатить этому русскому, о котором мы толком ничего не знаем, за его сомнительную услугу, то как-то поддержать людей, которые имеют на это полное право, мы можем. Тех людей, которые от нас зависят.
Джемми и Генри кивнули в знак согласия.
– Ты сентиментален, сын, – сказал Норман. – Это не очень хорошо для банкира. Но в данном случае ты абсолютно прав. Позаботься об этом. По двадцать пять фунтов каждой вдове. И по пять фунтов на каждого малыша, которые на ее шее. – Он поднялся. – А ты, Генри, займись Ллойдом. Держи их в напряжении. Я занимаюсь русским. Чарльз, как уже сказал, занимается выплатой компенсации.
Сюрпризом было то, что Джемми получит конкретное поручение. Тим выжидательно смотрел на отца, но Норман ничего больше не сказал.
– А я, что я должен делать, отец?
Норман уставился на него.
– Ты знаешь, что-то мне в голову ничего не приходит, – помедлив, сказал он. – Мне кажется, ты уже достаточно наделал.
Филипп Джонсон встретил своего шефа молча. Джонсону было уже известно об утрате «Сюзанны», как и всему банку. Секретарь намеревался выразить Норману свои соболезнования по этому поводу, но, заметив на его лице плохо скрываемое бешенство, отказался от своих намерений.
Норман прошел мимо Джонсона, будто он был пустым местом, зашел в кабинет, захлопнув за собой дверь. Джонсон посмотрел ему вслед и снова занялся бумагами. Минуты через три дверь кабинета опять открылась. На пороге стоял Норман. Джонсон встал из-за стола.
– Пришлите ко мне моего сына Тимоти. Сию же минуту.
– Да, сэр.
– Нет, вот что, подождите. Я сам к нему поднимусь.
Секретарь с изумлением смотрел на Нормана, который быстро прошел мимо и направился к лестнице, ведущей на четвертый этаж. Джонсон не мог припомнить ни одного случая, чтобы мистер Норман раздумал вызвать кого-либо из своих родственников к себе, и предпочел предстать перед ними собственной персоной. За исключением лорда, конечно. Но случаи, когда мистеру Норману вдруг захотелось бы пообщаться с мистером Джеймсом, были крайне редки.
Норман поднимался по лестнице, шагая через две ступеньки. У него внутри все кипело от злости, которую все труднее было сдержать по мере приближения к кабинету, который занимал его сын. Каков скот! Неблагодарная свинья! Норман чувствовал, что каким-то образом Тимоти связан со всеми этими коллизиями, как-то причастен к этой цепи неприятных совпадений.
Но как? Почему? На эти вопросы у него не было ни одного вразумительного ответа.
Ни слова не говоря, он прошествовал мимо трех ошарашенных служащих у кабинетов Чарльза и Тимоти, и вошел в тот, который располагался по левую руку от него.
Тим не видел, кто вошел. Он сидел в кресле спиной к двери и глядел в окно. Ногами опирался о высокий подоконник, а руки были заложены за голову – вид человека удовлетворенного жизнью.
– Тим, повернись, я хочу с тобой поговорить.
Тим повернулся не сразу, поставил ноги на пол, затем сделал виток во вращающемся кресле.
– Да?
– Да, сэр, – вот как ты должен отвечать. Это первое. Хватит с меня твоей подлости и неприятностей, которые происходят по твоей милости. Второе – мне известно о фениях.
Тимоти посмотрел на багровое лицо своего отца. Глаза его метали злобные искры. У Тимоти неприятно заныло в животе.
– Я не понимаю, о чем ты говоришь. Какие фении?
Норман подошел к столу, наклонился к нему, опираясь руками о край стола.
– Я – твой отец и твой работодатель. Ты должен, обращаясь ко мне, называть меня «сэр». И встань, когда я с тобой разговариваю! – повысил голос Норман.
Тимоти поднялся.
– Вы сами себя накачиваете, отец. Вам не пойдет на пользу, если вы не возьмете себя в руки.
– Я возьму себя в руки, черт возьми! Причем тогда, когда сочту это необходимым. Когда я, в конце концов, выясню, в какую мерзость ты впутался сам и впутал всех нас. И не смей смотреть на меня так – не будет у меня ни разрыва сердца, ни удара, чтобы облегчить твою задачу, не дождешься ты этого. Дай Бог тебе мое здоровье, и что бы вы там с этой Лилой не затевали, какую бы кашу не заварили – подыхать я пока не намерен. Это бы, конечно, развязало бы вам руки, но уж нет!
– А какое отношение имеет ко всему она? – спросил Тим, добавив едва различимое на слух «сэр».
– А вот об этом ты сам мне должен рассказать.
– Мне нечего вам рассказывать. Я вообще не понимаю, о чем вы говорите.
– Да нет, Понимаешь. Она ведь здесь, в отеле «Коннот», в Лондоне. И ты с ней встречался.
Это был выстрел наугад, у него в действительности не было доказательств, что он и Лила встречались. Это было просто догадкой, случайно пришедшей на ум.
Тимоти постепенно приходил в себя. Глупо отрицать факт встречи с Лилой.
– Я пил с ней чай неделю назад. Мы встречались, чтобы поговорить по поводу моей жены и этого ее ублюдка Майкла. Но я все еще не пойму, какое это имеет отношение к происходящему теперь? Вы же сами посоветовали мне встретиться и переговорить с Лилой.
Норман помнил об этом, но не собирался дать Тиму ускользнуть.
– Я не говорю сейчас об этой шлюхе, на которой ты имел неосторожность жениться, я говорю о Лиле Кэррен. Лила жаждет власти. Ей для ее Майкла нужна Кордова, хотя покойный Хуан Луис строго-настрого это запретил в своем завещании. И она теперь использует тебя для того, чтобы проникнуть туда. Единственное, что я пока не понимаю, каким способом она собирается все это осуществить или что она пообещала тебе в обмен на твою помощь. И какая роль здесь отведена фениям? И рассказать об этом должен мне ты.
У одного из окон кабинета стоял небольшой столик с объемистым графином шерри. Тимоти подошел и налил себе вина, чувствуя, как взгляд отца сверлил его спину.
– Вот, возьмите и выпейте. Вы почувствуете себя лучше.
Норман протянул руку, будто хотел взять стакан, но, внезапно размахнувшись, выбил бокал у Тимоти. Бокал упал на ковер и не разбился. Брызги пролитого вина быстро впитывались в ковер, образуя бурые пятна.
– Досадно, – сказал Тимоти вполголоса. – Прекрасное амонтильядо, присланное Руэсом месяц назад. Его у нас не очень много.
– Перестань играть со мной. Не пытайся сбить меня с толку своими самоуверенными манерами, сынок. – Норман говорил очень тихо. – В эту самую минуту твои штанишки уже намокают от страха, совсем как тогда, когда ты был ребенком. В тебе ведь никогда не было настоящей храбрости. Той, которая присуща мужчине. Всегда ты был маменькиным сынком, пока она не умерла, и не было больше юбок, за которыми ты мог бы прятаться. Каждый раз, когда ты заслуживал розог и получал их, ты бросался к своей мамочке или гувернантке. Теперь у тебя для этого есть Лила Кэррен. Для того, чтобы напоминать тебе, что у тебя штаны на заднице, а не юбка.
У Тима в горле комком встало бешенство. Чтобы заговорить, нужно было его одолеть. И он одолел.
– Вы не имеете права упоминать имя моей матери. Вы ее убили! Вы и ваша бесконечная беготня за всеми лондонскими суками. Вы недостойны даже туфли ей лизать. И тогда, и сейчас.
Рука Нормана поднялась с быстротой змеи, бросающейся на жертву. Сжатый кулак был уже готов ударить это красивое невозмутимое лицо. Но Тим оказался проворнее. Он схватил отца за запястье и крепко удерживал. Да, мальчишка был не только проворным, но и на удивление сильным. Норман мгновенно понял, что с сыном ему не справиться, во всяком случае, тот физически сильнее его. Он оставил попытки освободиться от этого захвата и расслабил мускулы. Тимоти, почувствовав это, отпустил руку отца. Лицо его порозовело от гордости одержанной победы.
– Вы старый деспот и тиран. Вы никогда ничего не понимали. Вы и сейчас не понимаете и не знаете, что вас ожидает. Вы – мертвецы, и вы и эти два идиота ваши братцы. Вы уже мертвы и у вас даже не хватает ума, чтобы спокойно улечься в гроб.
Тимоти был опьянен своей властью над отцом. Он говорил громче и громче.
– Я еще попляшу на вашей могилке, не забудьте об этом.
– Я тебя самого прежде в аду увижу. – Норман с трудом дышал. – В аду! – заорал он.
Дверь кабинета Тимоти распахнулась.
– Что здесь происходит? Вы что, оба с ума сошли, что ли? Разорались на весь банк.
Чарльз переводил взгляд с Тимоти на Нормана. Норман выглядел ужасно. С него градом лился пот, он дышал так, будто пробежал не одну милю. Чарльз пододвинул ему кресло.
– Сядьте, сэр. Вам необходимо сесть. Вы плохо выглядите.
Норман повернулся к Чарльзу, и отвращение его к своим обоим сыновьям получило выход.
– Гроша ломаного вы оба не стоите. Оба. И никогда не стоили больше. – Он бормотал, уже не обращая внимания на них, про себя. – Вы не стоите даже того совокупления, во время которого я вас зачинал. Вам никогда не победить! Никогда не выиграть!
Он резко повернулся и, оттолкнув вытянутую руку Чарльза, пытавшегося удержать его, шатаясь вышел из кабинета. Чарльз посмотрел ему вслед, потом повернулся к Тимоти.
– Что случилось? Что ты ему наговорил? Отчего он так рассвирепел?
– Что случилось? – переспросил Тимоти. – Я виноват в том, что появился на свет. Так же как и ты.
Тимоти медленно побрел к столу, взял графин с амонтильядо и стал большими глотками пить шерри.
– Ты сошел с ума. Вы оба с ним сошли с ума. Это наихудшее время для того, чтобы набрасываться друг на друга. Ты что, не понимаешь, что сейчас происходит? – пытался вразумить его Чарльз.
Тимоти поставил графин назад на столик и вытер рот тыльной стороной ладони.
– Я-то очень хорошо понимаю. Но вот этот старый ублюдок не понимает. Пока не понимает. И ты, братец мой, тоже не понимаешь. Но скоро поймешь.
Сан-Хуан
10 часов утра
– У нас нет выбора, – хладнокровно сказал Майкл. – Мы должны начинать.
Фернандо Люс ответил не сразу. С каждым новым визитом этого гиганта-ирландца в его кабинет Люс глубже и глубже увязал в этом новом предприятии. С одной стороны, он был вне себя от радости, он был в экстазе, предвкушая ту огромную сумму, которая должна была свалиться на него. С другой стороны, он, напротив, оставался предельно осторожным скептиком, его переполнял страх.
– Я не уверен, Еще очень многое неясно и…
– А вот что здесь в любой момент могут оказаться американцы, это действительно ясно.
Люс пожал плечами.
– Даже, если это и произойдет, и, я должен это признать, это действительно весьма вероятно, какая разница, дон Майкл? Вы ждете их с самого первого дня, едва сюда приехали.
Майкл глубоко затянулся сигаретой и выпустил дым, с интересом глядя, как он извивался в неподвижном воздухе.
– Действительно, жду. А разница большая, Люс. Все дело в том, что я буду иметь к тому времени, как они придут.
Майкл не предвидел этих событий – ни он, ни Лила не могли предугадать грядущие события. В подготовке их плана им очень значительную помощь оказал лорд Шэррик. Это он разъяснил его матери суть этого нового займа для Парагвая, и каким идиотизмом было предоставлять этой стране огромную финансовую помощь. Именно это дало первый толчок тому, что их план стал выглядеть так, а не иначе. Разразившаяся между Испанией и Америкой война убедила их включить Пуэрто-Рико в их схему. А теперь события развивались именно по нужному им сценарию, и Майкл был готов плясать от радости, что события развивались так, как они и рассчитывали. А плясать сейчас было нельзя, ни в коем случае нельзя. Люс смотрел на него, как щенок, которому хозяин его задал трепку. Очень близко к сердцу принял банкир и гибель «Сюзанны Стар». Это подтвердило догадки Майкла о том, что Люс имел какие-то делишки с Джадсоном Хьюзом и теперь решимость Люса сильно пошла на убыль. Вот к этому Майкл был не готов. Пока не готов.
Он наклонился к своему визави.
– Поймите, с нашей точки зрения более благоприятного времени не будет никогда. Видите, как все кругом забегали от страха, и в том числе владельцы гасиенд. Все готовятся к тому, что грядет пора оккупации острова американцами и не за горами время, когда цены будут диктоваться ими.
– А вы, сеньор Кэррен, не опасаетесь того, что и вам будут продиктованы такие же условия?
– Откровенно говоря, нет. Они хорошие дельцы, знают толк в рынке и в его возможностях разбираются очень неплохо. Я найду с ними общий язык и сумею выйти из всех щекотливых ситуаций, уж поверьте. Но, когда они окажутся здесь, я должен встретить их во всеоружии, а не с пустыми руками.
В этом была логика, Люс не мог ее отрицать. И все же он никак не мог решиться.
– Но то, что вы хотите от меня… это… это нечто беспрецедентное, сеньор. И для банкира почти что противозаконное.
– Почти, да не совсем. Давайте посмотрим на это так: вы мне просто предоставляете заем.
– Огромный заем, чудовищный заем – почти двести тысяч фунтов стерлингов.
Большая капля пота оторвалась от подбородка Люса и упала на стол.
– Да, двести тысяч, которые обеспечены больше чем миллионом, – не преминул напомнить ему Майкл.
– Но большая часть этого, те деньги, которые вы держите у Кауттса, еще ведь не поступили на ваш счет.
Майкл пожал плечами.
– Но у вас ведь есть их телеграмма.
Это было так, телеграмму он получил, все было так. Чтобы этот ирландец не говорил, все всегда было правильно. Но Люс получил и еще одну телеграмму, о которой никому не говорил. В сейфе за портретом доньи Марии Ортеги лежало предписание, полученное им от своего руководства в Лондоне еще две с половиной недели назад. Норман Мендоза, используя необходимый в таких случаях код, предупреждал Люса о том, что резервы в Пуэрто-Рико могут в любую минуту затребованы Лондоном.
– Если я предоставлю вам этот заем, сеньор, я, скорее всего, потеряю работу, – прошептал Люс.
Майкл засмеялся.
– Да наплевать вам будет на вашу работу, когда вы заимеете кое-что в кошельке и покинете этот проклятый островок, и отправитесь туда, куда вам вздумается. Куда вы собрались, Люс? В Европу или в Северную Америку?
Люс не отвечал. Майкл облокотился о спинку, пожевывая сигарету.
– Понимаю, в Северную Америку, могу поспорить, что в Нью-Йорк, правда? Собственно, ведь это Мекка этой части мира. Значит, в Нью-Йорк, не так ли?
– Признаюсь, дон Майкл, я ничего бы не имел против того, чтобы поехать в Нью-Йорк. Если бы у меня была такая возможность.
Майкл снова наклонился к нему, пристально на него глядя.
– Я ведь предоставляю вам эту возможность, Люс. Единственное, что вы должны сделать, это не проморгать ее. Бывает, что люди угробили не такие возможности, а гораздо поскромнее, и то потом всю жизнь себя за это корили.
Люс поджал губы, мгновение подумал, потом решительно произнес:
– Хорошо! Согласен! Все будет так, как вы скажете.
Сердце его билось так, что он даже опасался, как бы этот ирландец не услышал. Да, перетрусил он изрядно, но желание попасть в Нью-Йорк было сильнее.
– Я сделаю это.
Майкл делал вид, что не замечал нервозности пуэрториканца.
– Хорошо. Давайте сядем и проработаем все детали. Сумма должна быть выплачена наличными. Вы появитесь перед каждым владельцем с семьюдесятью пятью тысячами песет, это пятнадцать тысяч фунтов стерлингов, и выплатите им эти деньги сразу же после того, как их подпись появится там, где ей положено быть, и…
– Я не могу, сеньор. – Люс побледнел.
Он выглядел так, будто вот-вот должен был грохнуться в обморок.
– Черт возьми, дружище! Вы же только что согласились.
– Насчет займа, это так. Займа под сумму на вашем счете. Но я не могу носиться по всему острову и встречаться со всеми плантаторами. Не сейчас. Вы же сами говорили, что на острове паника, дон Майкл. Если я уеду, если меня не будет несколько дней, они запаникуют еще больше. Кроме того, мне следует отписать в Лондон. Мы ведь – единственный банк в Сан-Хуане. Я должен оставаться здесь. Если я этого не сделаю, то генеральный губернатор…
Люс поднял руки вверх – у него не было слов продолжить.
Майкл сидел, развалясь в кресле и, прищурившись, смотрел на Люса. Он был готов изменить тактику, но не стратегию.
– Очень хорошо, – сказал он после паузы» – Я сделаю это сам.
Его отъезд сильно расстроил Бэт.
– Не успела я приехать сюда, как тебе уже снова куда-то нужно отправляться и бросать меня одну.
– Ты же знаешь, что я на острове нахожусь по делу. А иначе, зачем мне сюда было приезжать?
У него уже был готов сорваться с языка вопрос, а зачем ты сюда вообще приехала, но он не мог позволить себе задать его. Они сидели в столовой гостиницы, доедая последнее блюдо посредственного обеда. Десерт состоял из очень сладкого паштета из гуавы, подаваемого вместе с острым местным козьим сыром. На вкус это сочетание показалось им изумительным, намного приятнее предшествовавших блюд. Майкл налил еще по бокалу терпкого красного вина.
– Будь хорошей девочкой, ты можешь, я знаю, что можешь.
У нее не было настроения отвечать на его ласки.
– Ты опять за свое.
– Что это значит?
– Обращаешься со мной, как с ребенком или со слабоумной. Раньше ты никогда со мной так не обращался, Майкл. Именно поэтому я тебя и полюбила. Ты всегда говорил со мной как с разумным человеком.
– А ты и есть разумный человек.
– Да, разумный. Скажи мне, почему ты не хочешь взять меня с собой? Вспомни, что тебе сказал сеньор Моралес? Он сказал тебе, что я бы могла помогать тебе. Ты бы очень удивился, когда узнал, насколько полезной я могу быть.
– Об этом не может быть и речи. Ведь остров воспримет это как скандал, если мы отправимся вместе.
Она вздернула носик.
– А мне все равно. И думаю, что и тебе это должно быть все равно. – Вдруг ее осенило. – Майкл, может быть ты собираешься остаться здесь навсегда?
– Боже меня упаси от этого! С чего ты это взяла?
– Потому что, если ты собираешься убраться отсюда, когда все твои дела здесь будут закончены, то я не могу понять, почему тебя так волнует мнение этих островитян о тебе?
– Первое: они не знают, что я собираюсь отсюда уезжать. Второе: это играет очень большую роль, потому что я здесь занимаюсь бизнесом. Я должен производить впечатление человека ответственного, серьезного. Джентльмена, которому можно доверять. А джентльмены не таскают приличных молодых леди с собой по горам.
– Мы могли бы взять с собой Тилли и твоего человека, ее брата Бриггса. Они могли бы стать нашими сопровождающими.
– Они – наши слуги, а не сопровождающие. Не потянут они на сопровождающих, Бэт. В данных обстоятельствах это совершенно невозможно.
Боже, как же он рвался уехать один. Если бы она до сих пор не оставалась замужней женщиной, она бы враз разрешила эту проблему, просто настояв на немедленной женитьбе. Тогда эта деловая поездка Майкла по острову могла бы стать их свадебным путешествием. Ладно, коль это невозможно, ей следовало бы попробовать использовать иные средства.
– А что, так все время будет продолжаться? – в ее голосе были слезы.
Майкл был удивлен. Бэт была не из тех женщин, которые берут слезами. Он даже растерялся.
– Что это значит, «все время»?
Она прижала платочек к глазам.
– Бэт, милая моя, послушай, нам необходимо выяснить одну вещь. Я… – он осекся, уже не зная, что хотел сказать.
Как он мог объяснить ей, что не мог связывать свою судьбу с ней? Он собирался в Кордову, чтобы затребовать то, что ему принадлежало. Сейчас он прилагал усилия для того, чтобы это так и было, чтобы он смог отправиться туда не с голыми руками. Конечно, у него будет жена, сыновья. А Бэт его женой быть не могла. Его женой должна быть только иудейка. К тому же он не смог бы привести во дворец разведенную женщину.
– Что мы должны выяснить? – спросила она.
– Поговорить о тебе, обо мне, о нашем будущем.
– Что ты хочешь этим сказать?
У него не хватило отваги выложить ей все сразу. Слишком много в последнее время накопилось других проблем, требовавших немедленного разрешения.
– Я просто хотел сказать, что у нас может возникнуть тысяча планов, а сейчас я не имею возможности уделять им должное внимание. Неужели мы не можем отложить их решение до той поры, пока я не закончу все то, что должен сделать? – сказав это, он почувствовал себя последним лгуном, но Бэт подарила ему очаровательную улыбку.
– Конечно, я потерплю, извини меня, дорогой. Не надо бы мне тебя сейчас попусту нервировать. У нас еще целая жизнь впереди. Думаю, что смогу отпустить тебя на эти несколько дней.
Бэт быстро привыкла к сиесте – послеобеденному отдыху. Она удалилась в свою комнату сразу же после ленча. Майкл не собирался ложиться. Он после недолгого колебания, взвесив все за и все против, решил все же пойти на Калле Крус, каким бы глупцом себе не казался.
Теперь он был избавлен от необходимости выслушивать назойливые приглашения Ассунты посетить их в «темное время». Если он желал видеть Нурью, то просто шел в ее небольшой домик, что стоял позади большого.
День был очень жаркий и безветренный – на улице не было ни души. Шагнув на низкое крыльцо, он постучал висячим молотком. Вскоре дверь отворилась и Самсон, церемонно поклонившись, пригласил его войти.
– Добро пожаловать, сеньор. Мы никак не могли видеть сеньора много дней уже.
– Здравствуй, Самсон. Я хочу повидаться с доньей Нурьей. Она что, спит?
Самсон вздохнул.
– Нет, сеньор, мисс Донья не спит. Она вообще не спит – очень все плохо.
Майкл не понял его.
– Ты имеешь в виду, что она после обеда вообще не отдыхает?
– Нет, сеньор – это не только сиеста. Мисс Донья не спит и в темное время.
– И ты беспокоишься за нее, понимаю. – Майкл посмотрел на старого седоголового негра. – Хорошо, обещаю тебе, что постараюсь ее переубедить. Где она сейчас?
– Мисс Донья с птицами. Она все время быть с птицами.
– Она что, вышла в патио в такое время? Что она, не в себе? На улице под пятьдесят градусов. – И он устремился в направлении патио.
Из доброй сотни подвешенных клеток раздавалось Щебетанье, попискивание и тихое воркованье. Боковым зрением Майкл видел эту красочную, переливавшуюся мишуру на фоне белых стен, его взгляд упал на Нурью, сидевшую на парапете маленького фонтана. Выглядела она не совсем обычно. Первое, на что он обратил внимание, были ее распущенные темные волосы, спадавшие ей на плечи. Вокруг тела была обернута гладкая белая ткань, кроме того, Нурья была босиком. Единственным ее украшением был гиацинтовый попугай. Птица уселась на ее запястье, ее сине-лиловое оперение переливалось и блестело на ярком тропическом солнце.
Майкл подошел ближе, но она не заметила его.
– Что вы здесь делаете на такой жаре? – не здороваясь, спросил он. – Вы же себе солнечный удар заработаете.
– А, Майкл, здравствуйте.
В ее голосе не было ни удивления, ни радости, она не посмотрела на него, ее целиком занимала птица. Зато попугай сразу же отметил его появление резким пронзительным щебетаньем.
– Тише, тише, красавец мой, – прошептала Нурья. – Все хорошо, не волнуйся, это пришел наш друг.
– Черт возьми, как вам удалось так быстро приручить эту окаянную птицу? Ведь она всего несколько дней назад была дикой.
– Я ее не приручала.
– Как это не приручали? Она же ручная. Сидит у вас на руке и застыла, как вкопанная, вы что, не видите? Он у вас на цепи, этот попугай?
Нурья покачала головой. Майкл подошел поближе. И действительно, никакой цепи не было.
– Черт, как занятно, – в изумлении пробормотал он.
– Этот попугай был предназначен мне. Я ведь вам об этом уже говорила в самый первый день. Он прилетел сюда на этот остров ко мне.
– Снова эти ваши мистические штучки.
Он уселся рядом с ней. Солнце нещадно палило и отражалось радужными блестками в разбивавшихся струях фонтана. Майкл предпочитал не снимать свою соломенную панаму, но солнце умудрялось проникать и сквозь нее.
– У вас будет солнечный удар, – повторил он. – И у меня тоже, если мы с вами будем здесь сидеть.
Нурья не ответила. Он, взяв ее за подбородок, повернул ее лицо к себе.
– Дайте мне на вас посмотреть. Самсон говорит, что у вас бессонница. Он очень за вас печется.
Нурья безмолвно смотрела на него, их взгляды встретились. Майкл увидел в ее глазах то же самое выражение отключенности от мира, какое он видел в субботу вечером на балу – две темные дыры на бледном лице.
– Вы ужасно выглядите, – вырвалось у него. – Что случилось?
Женщина убрала его руку и отстранилась, тряхнув головой, она отбросила волосы назад.
– Со мной все прекрасно. – Она погладила птицу. – Ну, разве не красавец?
– Да оставьте вы в покое эту чертову птицу, я ведь с вами говорю.
Попугай снова резко закричал, будто понял, что его здесь не жаловали. Нурья погладила птицу и она успокоилась.
– Мои сновидения с каждым разом все ужаснее, – ответила она, не глядя на Майкла. – Сплошные кошмары. Как я могу спать, если у меня такие сны?
– А о чем ваши сны?
– Я не могу вам передать, какие это страшные вещи.
– Это вы из ваших снов узнали о том, что произошло на Кубе?
– Нет. О Кубе я узнала после очередного затмения. А затмения приходят, когда я бодрствую.
– Когда бодрствуете… Нурья, а вы к врачу не обращались?
– Обращалась. А ведь, что касается Кубы – я ведь оказалась права.
– Конечно, правы. Эта новость добралась до нас по телеграфу через несколько часов после того, как вы рассказали об этом Девеге. Послушайте, я не знаю, как вам удалось все это выяснить, да и не желаю знать, но вообще-то это не было неожиданностью. Американцы не могли не выиграть эту войну. Мне кажется, они и до Пуэрто-Рико доберутся. Вы об этом не задумывались? О том, что вы тогда будете делать?
– Я буду делать, что делала. – Она пожала плечами. – Американские мужчины в этом смысле не отличаются от всех остальных, если я не ошибаюсь.
– Думаю, что не ошибаетесь. Нурья, послушайте, может быть нам все же войти в дом? Не знаю, как вы, но я точно свалюсь от этого солнца.
Она поднялась, птица так и оставалась сидеть у нее на запястье, и сделала шаг ко входу в дом. Попугай издал короткий сдавленный вскрик и, взмахнув крыльями, слетел с ее руки.
– Он терпеть не может быть в доме, – пояснила Нурья.
Она остановилась и стала смотреть вверх. Внутренний дворик не имел крыши, над головой у них синело небо, гиацинтовый попугай летал над ними кругами и даже не помышлял о том, чтобы улететь прочь.
– А почему он не улетает? – удивление Майкла росло.
Нурья посмотрела на него как на ребенка, который не понимает какой-то простой вещи.
– Я же говорю вам, а вы не верите. Я не могу зайти в дом, попугай этого не хочет.
И она, вернувшись к фонтану, снова уселась на камни парапета. Птица, сделав еще пару кругов, спустилась к ней, и попугаи снова оказался у нее на руке.
Майкл наблюдал эту сцену с чувством растущего непонятного неудовольствия, смутной тревоги.
– Нурья, я не знаю, как вы там общаетесь с этим вашим пернатым другом и знать не хочу, но в том, что это солнце, в конце концов, доконает вас, я уверен. Вы утратили чувство реальности.
– А что такое реальность, по-вашему? Вы ведь и сами до сих пор считаете, что я живу двумя жизнями, что я и монахиня в той обители и повелительница шлюх в одном лице. Это вы называете реальностью?
– Я так больше не считаю.
– Почему же?
– Не знаю я, почему. Просто это бессмыслица, не может этого быть и все. Впрочем, вы и сами не хуже меня понимаете, что это бессмыслица.
– Бессмыслица. Реальность. Вы ведь пленник ваших идей, Майкл.
Майкл, понимая, что их беседа вот-вот зайдет в тупик, решил сообщить ей то, ради чего пришел сюда.
– Я уезжаю из города на несколько дней, и мне не хотелось уезжать просто так, не сказав вам об этом ни слова.
Она повернула голову.
– Она едет вместе с вами?
– Бэт? Нет. Нет, конечно. Это поездка исключительно в деловых целях.
– Главная цель для вас – она.
– О чем вы?
– Тогда, в тот вечер, когда я вас обоих увидела, вас и ее, я уже все знала. В душе она такая же, как и вы – твердая, несгибаемая. Она – ваша единственная женщина.
Понимать это можно было как угодно – дело в том, что в испанском языке выражение «ваша женщина» имело очень много значений – ваша любовница, ваша жена, ваше создание.
– Она – нет.
Нурья, казалось, не слышала его.
– Все именно так и есть и, так будет. У вас есть она, а у меня мой чудесный попугай.
– Боже мой! Нурья! Вся эта затея с птицей – безумие! Да посадите вы его в клетку, идите в дом и прилягте. Несколько часов сна и хороший ужин – вот все, что вам сейчас нужно. Вы только посмотрите на себя – вы же в щепку превратились. Когда я вернусь, мы еще поговорим об этом. Вы очень многого не понимаете. Я бы вам объяснил, но сейчас, как я вижу, не время.
– Все я понимаю, – едва слышно сказала она. – До свидания, Майкл.
Он еще с минуту смотрел на нее взглядом человека, который уже ни на что не надеется, и молчал. Сказать ему было нечего.
Майкл стоял на улице, смотрел на большой дом и думал о женщине, которой этот дом принадлежал. Ему очень не хотелось оставлять ее одну в таком состоянии. Она казалась Майклу канатоходцем, который вбил себе в голову, что непременно должен пройти по очень тонкой, сильно натянутой веревке, зная о том, что она неминуемо должна оборваться. Он должен был уехать. А что будет с Бэт? Ведь и с ней приходилось считаться. Дьявольщина! Какой он глупец, что взвалил на свои плечи заботу об этих двух женщинах. Роль человека, ответственного за их судьбу, была ему совершенно некстати – у него самого полно иных забот и проблем. Но теперь уже поздно сожалеть и раскаиваться.
Проходивший мимо мужчина взглянул сперва на него, потом на запертую дверь борделя и понимающе улыбнулся. Этот человек показался Майклу знакомым, он принял его за Розу, но, приглядевшись, понял, что ошибся. И Майклу пришла в голову спасительная мысль. Он попросит Розу присмотреть за Бэт. Мысль эта успокоила Майкла. Он принялся шарить по карманам и, наконец, выудил то, что искал – бумажку с адресом Розы.
Кордова
1 час дня
Это сообщение было получено Франсиско полчаса назад. Мальчик, присланный по поручению управляющего банком, постучав в дверь, объявил о том, что для дона Франсиско у него имелось срочное сообщение.
Текст записки был кратким: он должен прибыть в банк и иметь с собой значительный запас наличности.
Вряд ли дону Франсиско приходилось получать подобные известия раньше, во всяком случае, он не мог припомнить такого. Он и мысли не мог допустить о том, чтобы от этого уклониться. Дон Франсиско пришел в старую бухгалтерию с объемистой кожаной вализой и, открыв специальное секретное отделение, достал оттуда пятьдесят пачек банкнот. В каждой пачке находилось по пятьсот песет. Вскоре он с этими деньгами входил в облицованный мрамором вестибюль здания на Калле Реал. В саквояже он нес всю наличность, отложенную на случай возникновения непредвиденных обстоятельств – это были его личные деньги.
Здание на Калле Реал Хуан Луис построил в 1890 году, за три года до своей гибели. Новое здание банка было частью программы модернизации банковских операций в Испании.
– Мы разбогатели на золоте из колоний, всегда полагаясь при этом на торговцев, – сказал он своему шурину. – Но колонии канули в лету. Будущее нынче за банковским делом и за банкирами.
Хуан Луис полагал, что ключевой фигурой в банке будущего станет мелкий вкладчик.
– Много маленьких рыбешек весят столько же, сколько одна большая, а выловить их легче.
Для Франсиско это так ничем и не стало, кроме как темой для досужей беседы. Ему в те дни и присниться не могло, что от него когда-нибудь потребуется стать управляющим банком. Он всего лишь хмыкнул в бороду, когда Хуан Луис стал петь дифирамбы этому пресловутому мелкому вкладчику. А у Франсиско в ту пору были на уме одни лишь женщины. Они, правда, интересовали и Хуана Луиса, но в несколько ином смысле.
– Представляешь, они как безумные ударились в игру, все до единой в Испании. Те, кто побогаче, только и знают, что сплетничать да резаться в карты. В «эскобу», в «ронду», в «бриску» – их жизнь стала сплошной карточной игрой. И они желали бы приберечь монетки, чтобы им было на что резануться.
– Ты имеешь ввиду, вытянуть чуть-чуть монеток из дамских кошельков, Хуан Луис, и положить в свой банк? Так вот для чего он тебе нужен, твой новый банк?
Франсиско был готов расхохотаться.
– Есть очень много женщин, у которых есть очень много монет, – уверял его Хуан Луис.
Как выяснилось позже, эта идея была не такой уж и безумной. Хуан Луис поручил Беатрис сообщить всем ее подружкам, что Банко Мендоза охотно принимает мелкие вклады от сеньор.
– И передай им также, что тайна их вкладов будет гарантирована. Их мужьям знать об этом вовсе не обязательно. И что любая женщина, открывающая счет на сумму больше, чем в десять песет, получит подарок – веер.
Эти вееры были заказаны в Севилье у цыган – ярко раскрашенная бумага, переплетенная кое-где цветными шелковыми шнурочками. Каждый такой веер обошелся ему всего в несколько сантимо. Часть из них жительницы Кордовы получили даже за просто так. Число вкладчиц возросло – реклама подействовала.
А в этот злополучный полдень дону Франсиско показалось, что все они, все эти вкладчицы до единой, собрались в просторном зале банка. Зал заполняла шумливая толпа женщин. Они образовывали длиннющие очереди, которые из-за игры зеркал на стенах казались уходящими куда-то в бесконечность и жужжали, как растревоженный улей.
– Матерь Божья, – Франсиско вынужден был кричать в ухо управляющему – Я не понимаю, что здесь происходит? Чего они здесь собрались?
– Я не знаю, я сам понять не могу. Сначала утром их было не очень много, потом стали подходить, и вот… – он развел руками. – Каждая из них требует назад все свои деньги до последнего сантимо. Конечно, ни у кого из них нет слишком больших счетов, но если они все сразу этого пожелали… Все дело в том, дон Франсиско, что в хранилищах подходит к концу запас денег. Вы принесли то, о чем я просил вас?
Франсиско показал на свой саквояж.
– Это все, что у меня осталось, я это принес… Ведь и эти русские тоже пожелали изъять свои депозиты… Я не в состоянии покрыть изъятие депозитов из своих частных средств. Его лицо посерело. Управляющий каким-то чудом сумел сдержаться и не позволить ругательству сорваться с его языка. Трудно было работать с этим идиотом, который ничего не петрил в банковском деле. Наверное, следует подумать о том, как сменить работу, иначе… Я не имел ввиду все резервы банка, дон Франсиско. Речь шла лишь о необходимых для операций запасах. К завтрашнему дню я сумею обеспечить доставку наличных, но сейчас, за полчаса до закрытия, я просто не мог ничего придумать. – Он взглянул на висевшие на стене часы. – Даже не полчаса, а двадцать пять минут. Дон Франсиско, пожалуйста, – управляющий показал на вализу.
Франсиско отдал ему в руки тяжелую вализу с деньгами.
– Да, да, конечно. Вот, берите. Но почему, почему все эти женщины пожаловали сюда сегодня, они что…
– Может быть, вы сможете узнать причину и сообщить мне, дон Франсиско? Извините, теперь я должен отнести деньги кассирам.
Франсиско наблюдал, как он распределял деньги между тремя служащими, стоявшими за длинной стойкой. Перед каждым из них лежала толстая пачка банкнот. После того, как очередная клиентша была обслужена, в столбике цифр на разлинованном листе бумаги появилась новая строчка. Кассиры явно медлили, скрупулезно записывая суммы. Франсиско предположил, что им было дано указание не торопиться, и оно, судя по всему, исходило от управляющего. Надо было во что бы то ни стало дотянуть до закрытия.
Но оттяжка есть оттяжка. Главное заключалось не в этом. Одному Богу было известно, что заставило этих женщин, подобно стае птиц, налететь на банк. И это еще не все – ведь они расскажут об этой истории с банком своим мужьям! Боже, это же ведь катастрофа! Он знал очень многих сеньор, стоявших в этой очереди. Несколько человек были даже подружками его Беатрис. Отсутствие жены вызывало у Франсиско досаду. Может быть Беатрис, окажись она сейчас здесь, могла бы быть полезной? Она бы обратилась к этим женщинам, выяснила бы, где они наслушались всех этих сплетен, попыталась бы хоть как-то вразумить их. Но ее в Кордове не было, она и на этот раз уклонилась от выполнения своего долга жены и околачивалась сейчас в этой Англии, вместо того, чтобы оставаться дома и помогать ему.
Где-то зазвенел колокольчик – половина второго – время закрытия банка. Все кассиры захлопнули окошечки и заперли ящики столов с разграблявшейся наличностью.
Довольно много женщин толпились в клиентском зале банка, судя по всему, это были те, до кого не дошла очередь, и уходить отсюда без денег они не собирались, продолжая стрекотать, как сотня сорок, да нет, не сотня, а целая тысяча. В этой пестрой толпе сновал управляющий, убеждая их, что-то доказывая, уверяя их, что банк завтра, как обычно, в половине девятого, откроется, и работа с вкладчиками будет продолжена и, коли они желают изъять свои вклады, то смогут сделать это завтра. Но зачем, задавал он вопрос. Какой в этом смысл? Насколько ему известно, «Банко Мендоза» собирается повысить процентные ставки… А что до всех этих слухов, так это слухи, и не более того.
Через приоткрытую дверь управляющий бросил полный мольбы взгляд – он призывал Франсиско, скрывавшегося в его кабинете, выйти в зал. Франсиско отлично понимал, что тот очень в нем нуждался. Ведь присутствие владельца, по крайней мере, человека, который здесь считался владельцем, способно отрезвить этих потерявших рассудок вкладчиц, убедить бедных женщин, что ничего страшного не происходило. Но мысль о том, чтобы лицом к лицу встретиться с этими гарпиями, заставляла его дрожать от страха.
Франсиско, хлопнув дверью кабинета, направился к запасному выходу. Оказавшись в переулке позади здания банка, он почувствовал, как его желудок взбунтовался. Франсиско остановился, взялся рукой за стену и его вырвало. Он стоял, нагнувшись, и страшные судороги потрясали его тело, и его рвало, пока желудок не избавился от всего, что в нем было.
Холмы в районе Сан-Хуана
4 часа дня
Сестра Палома постучалась в дверь матери-настоятельницы и, не дожидаясь ответа, зашла.
– Вы желали видеть меня, Мать моя?
– Да, девочка моя, присядь.
Палома уселась на стул, стоявший у стола, за которым сидела пожилая монахиня и что-то писала. Она дописывала письмо, наконец, закончив его, она размашистым росчерком поставила свое имя, потом переключила внимание на сестру Палому.
– Ты подавала сестре Магдалине пищу?
– Да, Мать. Этой чести я удостаивалась в течение многих месяцев.
– Но повар доложил мне, что пища так и возвращается на кухню нетронутой. Это так?
Палома кивнула.
– Да, это так. Я все время советую святой сестре поесть, но она меня не слушает. Она очень слаба, Мать, и я даже в темноте смогла разглядеть, как она худа. Я думаю, она наложила на себя епитимью.
– Епитимья это одно, – строго заявила настоятельница. – Самоубийство – нечто другое. Оно – грех. Сколько это уже продолжается?
– Со времени визита Его Преосвященства, – объяснила Палома. – С тех пор, как он велел запереть ее в келье, она отказывается от пищи.
Настоятельница тяжело вздохнула. Когда это дивное создание появилось в ее общине с правом жить вне ее, что оговаривалось ее особым статусом, на который дал благословение Его Преосвященство, мать-настоятельница уже тогда знала, что ни к чему хорошему это привести не может. Сегодня же это дитя превратилось в женщину, вероятно, даже святую, но прежние проблемы остались. Дело в том, что сестра Магдалина не обязана была подчиняться матери-настоятельнице, как остальные монахини. Она подчинялась непосредственно епископу, считаясь, однако, принадлежностью обители. И умри она при каких-нибудь загадочных обстоятельствах, например, от истощения, ответственность ляжет на обитель, то есть на нее, настоятельницу. Монахиня еще раз пробежала глазами только что написанное письмо, затем придвинула листок к себе и быстро дописала слова постскриптума – «Пожалуйста, срочно приезжайте, Ваше Преосвященство. Дело весьма срочное». Затем, поставив внизу свои инициалы, сложила листок.
– Насколько мне известно, Палома, завтра ты должна отправляться в Сан-Хуан покупать материю для новых ряс?
Маленькая монахиня энергично закивала. Она не была связана обетами, запрещавшими ей выход в мир, но возможностей выйти в мир было очень немного, и она с нетерпением ждала, когда одна из них представится.
Мать-настоятельница улыбнулась.
– Ты еще жаждешь полетать свободно, маленькая голубка? Тогда ты сможешь бывать в Сан-Хуане, когда пожелаешь.
– Оставить обитель? Что вы? О, Мать, не говорите мне об этом. Я бы не смогла вынести и дня без нее. Я…
– Тише, тише, не волнуйся. Я ведь лишь задала вопрос и ничего не утверждала. А теперь насчет завтрашнего дня. Прежде чем ты отправишься в Сан-Хуан, зайдешь ко мне, у меня будет письмо, ты должна будешь отнести его к епископу во дворец и дождаться ответа. Все это строго между нами, Палома. В Сан-Хуане сейчас очень и очень неспокойно. И ты не должна создавать для них новых проблем и загадок.
Четверг, восьмое июля 1898 года
Лондон, семь часов утра
Чарльз быстро шел по утреннему Лондону. Когда он сворачивал в узкую Бэзил-стрит, часы на близлежащей церкви пробили семь раз. Найтсбридж была совершенно безлюдной. Единственным человеком был извозчик, усердно драивший колесо грузовой кареты, доставлявшей товары от Харродса. Это было в двух шагах от дверей дома Тимоти.
Взбежав по небольшой, в несколько ступенек, лестнице, он торопливо постучал. Горничной, которая явилась на его стук, было лет четырнадцать-пятнадцать, не больше. В измятом фартуке и с тряпкой в руках, которой только что вытирала пыль, она удивленно уставилась на Чарльза.
– Да?
Отвратительная прислуга. Его Сара никогда бы не позволила горничным так обратиться к гостю, даже к очень раннему.
– Меня зовут Чарльз Мендоза. Я желаю видеть моего брата.
Девушка посмотрела на него несколько нахально.
– Мистер Мендоза еще спит.
– Очень хорошо. Так разбудите его.
Чарльз попытался зайти в дом, но эта девчонка и не подумала посторониться. Глядя через ее плечо, он заметил Харкорта, дворецкого Тима, идущего к ним через холл, и спешно натягивавшего на ходу фрак.
– Кто там, Флосси?
– Какой-то джентльмен, мистер Харкорт. Спрашивает мистера Мендозу.
– О, извините, сэр, мистер Мендоза… – ах, так это вы, Чарльз. Простите, не узнал вас. Флосси, почему ты не сказала, что это мистер Чарльз? Входите, прошу вас.
Чарльз отдал дворецкому шляпу, а портфель отдавать не стал.
– Благодарю вас, это я беру с собой. Будьте добры, разбудите моего брата и скажите ему, что я здесь. Это очень срочно, иначе я не стал бы беспокоить его так рано.
– Конечно, сэр, сию минуту. – Дворецкий проводил Чарльза в гостиную, отослал горничную принести чай и исчез.
Чарльз уселся за элегантный письменный стол красного дерева, подивился девственной белизне промокательной бумаги и серебряному чернильному прибору, потом встал и прошелся по комнате, рассматривая репродукции, висевшие на стене. В основном это были охотничьи сценки. Окинул оценивающим взглядом ковры и мебель. Ему уже приходилось здесь бывать, но это случалось нечасто. Бэт и Сара относились друг к другу примерно так же, как и их мужья. Сара, конечно, никогда бы в этом не призналась, но она без сомнения завидовала Бэт, потому что та была красавицей. Чарльзу же Бэт очень нравилась, и тоже потому, что была красавицей. Нравилась до тех пор, пока не сбежала от Тима к Майклу Кэррену. Тим, судя по всему, прекрасно без нее обходился, но дом без нее опустел. Отсутствие женщины было налицо. Например, в гостиной не было цветов.
– Что тебя принесло сюда, черт возьми, в такую рань?
– Доброе утро. Извини, что разбудил тебя.
Извинение Чарльза было не больше, чем дань вежливости. В действительности он не чувствовал себя виноватым.
Тимоти появился так внезапно, что Чарльз невольно вздрогнул, как вздрагивал на протяжении всей прошедшей ночи, пробуждаясь в холодном поту от кошмаров, за которыми следовали безуспешные попытки заснуть. Тим успел одеть брюки и накинуть вышитый индийскими узорами халат, но побриться не успел. На его лице проступала щетина. Он провел руками по волосам, но от этого элегантности не прибавилось.
– Не принимаю твоих извинений, – бормотал он. – По крайней мере, сейчас. Что за срочность такая? Нельзя было потерпеть пару часов и увидеться со мной в банке?
Не дожидаясь ответа, он прошел к двери и, раскрыв ее, крикнул:
– Харкорт! Где чай? – Вернувшись к столу, буркнул брату: – Пока не выпью утром чай, ничего не соображаю.
– Тогда я дождусь, пока его тебе не принесут. Соображать тебе придется.
В словах Чарльза чувствовался едва сдерживаемый гнев.
– О чем ты собираешься со мной говорить? Уж не об этом ли старом ублюдке?
– Да, и об отце тоже.
– Я так и думал. А что, кто-нибудь его видел?
Норман ушел из банка сразу же после той перепалки с Тимоти, во вторник, и с тех пор о нем не было ни слуху, ни духу. Филипп Джонсон побывал вчера днем у него дома, но и слуги его также ничего не знали.
– Все еще не удалось выяснить, где он, – сказал Чарльз. – А уже прошло тридцать шесть часов. Вчера вечером я звонил в Уайтс, но его и там не было.
– Ну, я не…
Тим замолчал, потому что в гостиную вошла Флосси.
Дом был старый, ему было почти две сотни лет, и дверь в гостиную представляла собой массивную дубовую резную плиту. Девушка не постучала, а просто толкнула коленом тяжеленную дверь – в руках у нее был большой серебряный поднос.
– Ваш чай, сэр. – Она поставила поднос на столик перед Тимом. – А джентльмен завтракает с нами?
– Думаю, что да. И скажите на кухне, чтобы завтрак принесли побыстрее.
Флосси, сделав поспешный книксен, удалилась, оставив их одних.
– Так ты позавтракаешь? – спросил Тим. – У тебя, надеюсь, не пропал аппетит от того, что пропал этот подонок, а, Чарльз?
– Ты не должен так говорить об отце.
– А с какой стати не должен, черт возьми? Причем, подонок – это очень мягко сказано. – Он разливал чай. – С молоком и сахаром?
– Да, пожалуйста. Так вот, теперь чай на столе. Ты готов выслушать то, ради чего я пришел сюда?
– А ты, как я понимаю, уже все сказал. Вероятно, нам всем отведена роль сидеть и рыдать, или носиться, прочесывая весь Лондон в поисках человека, которому мы обязаны своим существованием на белом свете.
– Я уже распорядился о том, чтобы начать расследование, – сказал Чарльз, не обращая внимания на издевки Тимоти.
– Конфиденциальное расследование, как я понимаю. Конечно, Сити не должно учуять, когда из-под наших дверей потянет мертвечиной. Как раз сейчас это очень важно.
– Не должно, – согласился Чарльз. – Но тебе-то что до этого?
– Как это что? Мне это очень даже небезразлично. Не желаю я, чтобы весь банк полетел в тартарары.
– Значит, не желаешь?
– Что все это значит, черт подери?
Тим начал выходить из себя.
– Это значит: желаешь ты или не желаешь, чтобы Мендоза рухнули?
– Это самый бессовестный и идиотский вопрос, который мне когда-либо задавали. Мы все считаем одни и те же деньги. Кого ты отправил на поиски отца?
– Филиппа Джонсона. Он показался мне наиболее подходящим для этого задания.
– Думаю, ты не ошибся. Он обходит врачей, больницы и другие подобные места?
– Да, и эти, и другие.
– Хорошо. И, кроме того, он умеет держать язык за зубами, этот Филипп.
Чарльз допил чай и поставил чашку на письменный стол.
– Ты ведь тоже всегда умел держать язык за зубами, не так ли?
– Не понимаю тебя.
– Да нет, понимаешь. Когда касалось твоих делишек, ты всегда умел держать язык за зубами. Очень хорошо умел хранить разные секреты.
– Если ты имеешь в виду историю с моей женой, то нет смысла придавать это огласке, надеюсь, это ты понимаешь?
– Я не имею в виду Бэт и все с ней связанное.
– А что же ты имеешь в виду в таком случае?
– Я имею в виду то, что ты – подлец и обманщик.
Чарли произнес эти слова обычным ровным голосом, но они отдались в ушах Тима криком. Тимоти не ответил. Оба брата молча смотрели друг на друга.
– Может быть, ты обоснуешь это оскорбление? – наконец спросил Тим.
– Обосную. И обоснование это, как ты изволил выразиться, вот там.
Чарльз показал на свою кожаную папку, лежавшую на столе.
– Понимаю. А стало быть, следующим актом этой мелодрамы будет предъявление мне того, что ты туда насовал.
– Именно это я и собирался сделать, ты прав.
Чарльз встал, подошел к письменному столу и принялся отщелкивать застежки на папке для бумаг. Открыв ее, он достал стопку каких-то исписанных листков и передал брату.
– Это копии, а оригиналы в надежном месте.
– Копии чего? Я не понимаю…
Тимоти лишился дара речи, стоило ему увидеть лишь первую страницу.
– Откуда у тебя это?
Голос его изменился, издевательских ноток и былой самоуверенности уже не было.
– Это не имеет значения. Самое главное, что тебе известно, что это такое.
Тимоти понял, что совершил промах, но было поздно что-либо исправить. Идиот слабонервный! Не следовало обнаруживать, что ему уже знаком этот отчет о политической обстановке в Парагвае, он был точной копией того, что ему вручили в Дублине.
– Да, мне известно, что это такое, – признался он.
– Тебе это было известно несколько недель назад. В том-то все и дело. Ты получил это пятнадцатого июня. Эти документы были переданы тебе в пабе под названием «Лебедь», что на Бэчелорс-уок в Дублине.
– Тебя хорошо проинформировали. Ты уверен, что эта информация верна?
– Уверен.
– А как ты можешь быть уверен? Кто тебе наговорил этой чепухи?
– Кто мне сказал – неважно. А что действительно важно, так это то, что ты еще за восемь дней до того, как мы стали выпускать облигации, досконально знал о ситуации в Парагвае. И тогда на нашей встрече, где обсуждалась целесообразность выпуска займа, тебе уже было в деталях известно то, о чем дядя Генри лишь смутно догадывался. Помнишь, как отец тогда спросил нас, тебя и меня: поддерживаем ли мы позицию Генри? Что ты тогда ему ответил? Ты и словом не обмолвился, какими данными ты располагаешь.
Тим перелистывал страницы отчета. Потом небрежно и спокойно бросил его на стол.
– Я менее легковерен, чем ты, мой дорогой братец. В этом смысле я не гожусь для того, чтобы верить всему, что написано в каком-то, неизвестно откуда взявшемся, отчете.
– Лжец! – повторил Чарльз.
– Осторожнее, Чарльз, – не повышая голоса, сказал Тим. – Осторожнее, малыш. Ты коснулся опасной темы. Если ты станешь и дальше меня оскорблять, я буду вынужден защищаться, потребовать сатисфакции. Шлепнуть тебя по физиономии перчаткой, как поступают джентльмены.
– Откуда тебе знать, как поступают джентльмены, дьявол тебя возьми? Джентльмены не утаивают важную информацию от своих близких. Они не сидят и не смотрят, как будет развиваться ситуация, грозящая всем и каждому банкротством.
– Ну, банкротство, это слишком сильно сказано.
– Нет, не слишком. Вот кое-что, с чем тебе следовало бы ознакомиться…
Чарльз подал своему брату светло-желтый конверт.
– Эта телеграмма пришла вчера вечером уже после того, как ты ушел из банка.
В какой-то момент у Тима в мозгу пронеслась шальная мысль: не требование ли это из России об изъятии фондов Российского Императорского Казначейства? Неужели Лиле действительно по силам такое? Неужели она располагает такими колоссальными возможностями? Он был твердо убежден, что она каким-то образом все же была связана с тем русским, который подкараулил Джемми в клубе, но Тимоти это показалось лишь тактической уловкой, цель которой оказать психологическое давление на Мэндоза-Бэнк, вывести их из равновесия. Но если русские действительно решили изъять золото… Боже мой, тогда последует такое, на что он не рассчитывал и не мог рассчитывать.
– Хватит мечтать и терять время, – настаивал Чарльз. – Читай.
Тимоти открыл конверт и вынул оттуда небольшую страничку.
СРОЧНО ПРОШУ ПРИСЛАТЬ КОГО-НИБУДЬ ЗАМЕНИТЬ МЕНЯ КОРДОВЕ тчк СЛОЖНАЯ СИТУАЦИЯ РЕЗЕРВАМИ тчк НЕ МОГУ ИСПОЛНЯТЬ ОБЯЗАННОСТИ СОСТОЯНИЮ ЗДОРОВЬЯ ПОДПИСЬ ФРАНСИСКО ВАЛЬДЕС ДЕ ГИАС.
– Господи Иисусе! – прошептал Тим, – и он послал как обычную телеграмму?
– Послал.
– Вот оно что! Разумеется, все это теперь полезет наружу. Старик Франсиско заставил нас купаться в дерьме.
Тон, каким это сказал Тим, окончательно заставил Чарльза забыть о том, что он должен себя сдерживать. Тим говорил это так, будто речь шла о какой-то безобидной интрижке, к которой он не имел ровным счетом никакого отношения, а не о преступлении, за которое он нес полную ответственность.
– Ах ты, жалкий негодяй! Подлый предатель!
Он шагнул к Тимоти, его руки сжимались в кулаки, он это чувствовал, он повысил голос.
– Это все ты! Это по твоей милости мы купаемся в дерьме! Ты ведь мог все это предотвратить. Ты ведь знал об этом задолго до выпуска. Это мы ничего не знали, а ты знал все и ты нас не предупредил. Это из-за тебя отец стал выпускать заем, ты ведь мог его от этого удержать.
– Никто и ничто никогда не могло удержать отца, если он что-то задумал. И это для тебя не новость. Какой смысл предъявлять ему какие-то факты и доказательства его неправоты этому безмозглому, упрямому барану? Ведь он сразу бросается на тебя! – защищался Тимоти.
Оба кричали друг на друга. Чарльзу удалось переорать своего брата.
– Я знаю, что за всем этим ты! Поэтому отец так взбесился позавчера. Это так. У тебя есть свой собственный план, ты хочешь заграбастать банк, взять его под свой контроль. Ты же был сам не свой, узнав, что я могу встать во главе его, а не ты.
Чарльз продолжал кричать, когда дверь стала открываться, и в этот момент Тим, пятясь от наступавшего на него разъяренного старшего брата, оступившись, налетел спиной на дверь. Раздался характерный звук сильного удара телом и головой. Тим резко подался вперед, но, потеряв равновесие, уже ничего перед собой не видя, упал и грохнулся головой о массивную медную каминную решетку.
– Завтрак, сэр… Ой, Боже мой, сэр, что случилось? Что происходит?
Не успевший еще опомниться Чарльз растерянно посмотрел сначала на служанку, потом на недвижное тело Тимоти, ничком лежавшее на ковре. Вязкая темно-красная кровь медленно стекала с металлических завитушек и капала на кремовый подкаминный коврик.
– Зовите скорее Харкорта! Скажите ему, чтобы он немедленно вызвал доктора!
– Да, да, сэр, я позову его, сэр. Но это не я, честное слово, не я! Я ведь только открыла дверь сказать, что завтрак готов и…
– Прекратите болтать! Идите и делайте, что сказано.
Горничная умчалась. Чарльз склонился над своим братом. Тим по-прежнему не двигался и не издавал ни звука. Чарльз раздумывал, как перевернуть его и послушать, бьется ли у него сердце. Когда он протянул руку, чтобы сделать это, с ужасом и недоумением понял, что руки его все еще сжаты в кулаки.
Сан-Хуан
11 часов утра
Через патио гостиницы ковылял, опираясь на палку, пожилой человек. Хозяин Сан-Хуан Баутиста, развалясь, сидел в кресле из бамбука у дверей и жевал потухшую сигару. Без всякого интереса он наблюдал за приближавшимся незнакомцем.
– Добрый день, сеньор, – приветствовал его гость.
– Добрый, – хозяин не вынимал окурок изо рта. – Что тебе, дедушка?
Роза поморщился, услышав такое обращение. Разве он такой уже старик? Дело в том, что он уже целую неделю хромал после того, как однажды в сильном подпитии весьма неудачно свалился с лестницы, ведущей в винный погреб таверны. Вряд ли это событие могло превратить его в старика. Просто этот хозяин был человеком тупым, невоспитанным и фамильярным – ну, словом, типичным островитянином.
– Я желаю переговорить с сеньоритой англичанкой. Пошли-ка за ней.
Роза говорил с этим человеком отстраненно-вежливым тоном, каким обращаются к ленивой прислуге хорошо воспитанные хозяева.
Он оперся на палку, стараясь стоять по возможности прямо.
– У нас много гостей, дедушка. Как имя этой сеньориты?
– В твоем стойле живет только одна английская леди. А теперь пригласи ее, а не то я, когда вернется кабальеро, скажу ему, что ты берешь с него за право жить в этом хлеву в два раза больше, чем с местных.
Сказано это было по-прежнему очень спокойным голосом. Хозяин был вынужден подняться. Он перекатил сигару в другой угол рта и сплюнул желтоватую от табака слюну в медный таз, стоявший рядом.
– Обожди здесь. – Он собрался было подняться по лестнице, но, обернувшись к Розе, спросил: – Как ей передать, кто ее спрашивает?
– Скажешь, друг мистера Кэррена, этого достаточно.
Бэт появилась пять минут спустя. Роза, усевшийся в ожидании ее в одно из полусгнивших бамбуковых кресел, силился подняться.
– Пожалуйста, не беспокойтесь, сидите. Вы хотели меня видеть?
Розе все же удалось подняться с кресла.
– Да, сеньорита, надеюсь, что не побеспокоил вас.
– Совсем нет. Вы хорошо говорите по-английски. А я вот, к сожалению, не говорю по-испански.
– Ничего, вы еще молоды, у вас все впереди, а я уже достаточно долго пожил на этом свете, и, стало быть, у меня было больше возможностей научиться языкам. Может быть, вы окажете мне честь выйти со мной в патио, где мы могли бы побеседовать в более спокойной обстановке?
Бэт медленно шла рядом, стараясь не обгонять его. Человек этот внешне был неотличим от крестьянина, но одежда его была хоть и простоватой, но чистой, и манерами он скорее походил на джентльмена.
– Как я понимаю, у вас для меня известие от мистера Кэррена? – спросила Бэт, едва они вышли во внутренний дворик.
– Можно сказать, что это так. Мы можем расположиться вон там, если это угодно сеньорите, – Роза показал палкой на скамейку в тени пальмового дерева. – Очень жарко на солнце, вам не кажется? У вас в Лондоне такого солнца не бывает ведь.
– Нет, не бывает, вы правы. А вам приходилось бывать в Лондоне?
– Это было много лет назад, когда я был еще совсем молодым человеком. Изумительный город, мне он очень нравился. Все мне в нем нравилось, за исключением дождей.
Они дошли до скамейки и сели.
– Вам удобно, сеньорита?
– Да, вполне удобно, спасибо. А теперь, пожалуйста, мистер Кэррен просил…
– Ах, да-да. Давайте перейдем непосредственно к делу, как это принято у англичан. Вы уж простите мою испанскую манеру болтать ни о чем. Так вот, мистер Кэррен просил меня зайти к вам. Я виделся с ним перед его отъездом.
– А вы ничего не слышали о нем, с тех пор как он уехал?
Какого чудесного цвета ее волосы! Он не мог насмотреться на них – бледно-палевые с розоватым оттенком. И кожа ее такая, какой могут похвастаться только англичанки. Неудивительно, что этот ирландец так волнуется за нее.
– Нет, я ничего не слышал о сеньоре Кэррене с тех пор, как он уехал. Позавчера он зашел ко мне и попросил меня наведаться к вам и справиться, не нужно ли вам чего.
Она хоть и была слегка разочарована, но все же забота Майкла показалась ей очень трогательной.
– Очень мило с вашей стороны. – Но нет, мне пока ничего не нужно.
– Хорошо, а этот хозяин, эта свинья пуэрториканская, не досаждает вам?
– Нет, нет, все очень хорошо. А вы ведь не с этого острова, сеньор?
Роза улыбнулся. Бэт заметила, что у него во рту не хватает нескольких зубов.
– Нет, сеньорита. Я – мадридец, там и родился.
– А вы знали сеньора Кэррена еще в Испании? До того, как он уехал оттуда?
– Нет, сеньорита. Оттуда он уехал еще мальчиком. Его я тогда знать не мог, но зато знал его мать, донью Лилу.
Бэт перебирала пальчиками бахрому своей шелковой накидки.
– Лила Кэррен – поразительная женщина.
– Согласен с вами. Она, действительно, поразительная женщина. И ее сын тоже – как же это у вас говорится – вылитая она?
– Да, правильно. – Она повернула к нему лицо, ее зеленые глаза изучающе смотрели на него. – Майкл Кэррен призван для великих дел. Мне хотелось бы побольше узнать о его детстве, о Кордове. Я завидую вам – ведь вы знали эту семью еще там.
– Семью, – повторил Роза и замолчал. – Мендоза – не только семья. Мендоза – это, – он осекся, замолчал, как человек, который понял, что сболтнул лишнего.
– Я хорошо знаю Мендоза, – уверяла его Бэт. – Скажите, что вы хотели сказать, они мои близкие знакомые. Во всяком случае, английские Мендоза.
Испанец пожал плечами.
– Сомневаюсь, чтобы была такая уж большая разница между английскими и испанскими Мендоза. Если вы их хорошо знаете, то поймете, что я имею ввиду.
Мысли Бэт бежали наперегонки. Может, продолжить этот разговор? Рискованно. Если об этом узнает Майкл, ей от него достанется за ее любопытство. Но этому старику ведь наверняка известны такие вещи, которые и ей самой очень хотелось бы узнать. Такое, о чем ей никто и никогда больше не расскажет. И появился он без каких-либо приглашений, нежданно-негаданно, ну просто дар судьбы. Майкл не предупреждал ее ни о каких визитах и не собирался, судя по всему, никого присылать в свое отсутствие. Она наклонилась к Розе и тронула его за руку.
– Сеньор, мне кажется, я могу вам довериться. Я бы хотела кое о чем у вас спросить.
– Все что хотите, сеньорита, я готов служить вам.
– В Англии каждому известно, что Мендоза когда-то очень давно были евреями, иудеями и лишь потом стали христианами. Это правда, что в Испании об этом не знают?
– В Испании, – начал он в раздумье. – Здесь все несколько по-иному. У вас в Англии не существовало такой вещи, как инквизиция.
– Нет, но…
– Да, несколько по-иному, – повторил он. Теперь это прозвучало с большей уверенностью. – В Испании много людей, которым известно, кем были предки Мендоза. Но этот вопрос не обсуждается. Обсуждать это считается, – он снова замолчал, подыскивая подходящее английское слово, – плохим. Грязным. Я не уверен, что это правильные определения, но я уверен, что вы понимаете меня.
– Вы считаете, – она спросила это очень тихо, – что обсуждать евреев – это плохо и грязно?
Он пристально посмотрел на нее.
– Нет, сеньорита, я так не считаю.
Тень пальмы, под которой они сидели, уменьшалась, она не могла защищать их от жары, которая все усиливалась. Был уже почти полдень, и солнце стояло в зените. Бэт облизала пересохшие губы и принялась обмахиваться веером.
– Сеньор, я могу… могу я узнать ваше имя?
– Простите меня, я не представился вам, это крайне невежливо с моей стороны. Меня зовут Роза.
– Сеньор Роза, вам не кажется, что сеньор Кэррен… что он… верит в иудаизм?
– Невозможно со всей определенностью утверждать, во что верит любой из людей, сеньорита. А почему вы так думаете?
– Моя служанка и слуга мистера Кэррена – брат и сестра. Это просто случайное совпадение, но… – Бэт понизила голос.
Роза наклонился к ней, опершись на палку.
– Слушаю вас?
– Но они мне сказали, что мистер Кэррен вроде не ест свинины. Это правда, что евреи не едят свинины?
– Да, это так. Но утверждать, что человек – еврей, иудей лишь только потому, что он не любит свинину или какую-нибудь другую еду… – он пожал плечами.
– Да, это звучит странно, я понимаю. Все дело не в этом, а в другом…
– В чем в другом?
– Я не знаю, – призналась Бэт. – Но Лила, то есть миссис Кэррен, – поправилась Бэт, – говорят, что она… – Бэт замолчала.
Разговор стал принимать опасный характер. Майкл непременно взбесится, если узнает.
– Люди склонны много говорить, сеньорита. В давние времена, например, в Испании, еще во времена инквизиции считалось, что если кто-то менял нижнее белье по субботам, то он вполне мог быть причислен к евреям лишь на этом основании. Их называли «марранос», то есть, тайные евреи. И все потому, что у евреев суббота – день отдохновения. А если, вдобавок ко всему, он не ел свинины, то вообще отпадали всяческие сомнения. Так что, полагаю, ничего удивительного нет в том, что вы так думаете.
– Но, мне кажется, для Майкла вообще никакая религия не существует. Так почему…
– Сеньорита, вам ведь известно, что он родился в Кордове, что его мать зовут Лила Кэррен. Может быть, вам, кроме этого, и знать больше ничего не следует?
– И еще, что он – Мендоза, – добавила Бэт. Роза поднялся. – Пожалуй, еще и это. А теперь, сеньорита, если у вас действительно нет никаких просьб ко мне, то…
– Нет, никаких, сеньор Роза. Спасибо большое за то, что навестили меня.
Испанец галантно поклонился.
– Для меня было большой честью познакомиться с вами. Надеюсь встретиться с вами еще раз.
Бэт тоже встала, складки ее светло-голубого атласного платья красиво спадали вниз, подчеркивая ее миниатюрную фигуру.
– Думаю, мы еще встретимся, сеньор Роза. Даже уверена, что встретимся.
Лондон
2 часа дня
Филипп Джонсон обегал уже все возможные подозрительные места. Теперь настало время задуматься и о не очень подозрительных. Он мысленно перебрал варианты последних. Мистера Нормана не было дома, его не было в клубе, ничто не указывало на то, что он стал жертвой несчастного случая или внезапно заболел. Так где ему быть еще?
Секретарь Нормана Мендозы медленно шел по Бэйкер-стрит. Он заходил во все пабы, вообще во все общественные места Мэрилебоуна, Мейфера и Белгравии, да и десятка других фешенебельных, равно как и непритязательных районов. И, если мистеру Норману вдруг захотелось бы упиться до потери сознания, он не смог бы этого сделать ни в одном из пабов, завсегдатаем которых он был. И на Бэйкер-стрит его тоже не было.
Джонсон дошел до конца улицы и остановился в раздумье. Что-то шевельнулось к его подсознании, что-то такое, что могло быть в данной ситуации очень важным, послужить зацепкой, но он никак не мог ухватиться за эту тонкую ниточку мысли, исподволь донимавшей его.
По улице спешили прохожие. Погожий летний день постепенно уступал место тяжелым, густым, серым тучам и вскоре пошел летний дождь. Мгновенно улиц потемнела от зонтиков – лондонцы никогда не питают иллюзий относительно их климата и погоды и посему стараются их не забывать дома. У Филиппа тоже был свой, но он не спешил его раскрывать. Он был слишком погружен в свои мысли и не заметил, как легки? летний дождик постепенно перешел в ливень, грозивший промочить его до нитки.
На него натолкнулся мужчина, торопившийся куда-то по своим делам.
– Извините, сэр, – пробормотал он.
Для Джонсона хватило и двух слов, чтобы почувствовать кокни, на котором говорил этот человек. Мужчина прошел дальше, но остановился и обернулся.
– Вам не помочь, сэр? Вы не больны?
– Что? О, нет, нет, все в порядке. Очень любезно с вашей стороны, благодарю вас.
Незнакомец прикоснулся к краю шляпы и поспешил дальше. Филипп почувствовал симпатию к нему. И вообще, все эти ист-эндцы такие. Во всяком случае, большинство… Вдруг он замер.
– Боже мой, это же Кричарч Лэйн, она ведь тоже в Ист-Энде!
Именно это и грызло его, не давая ему покоя – старый дом Мендоза, в котором они прожили не одну сотню лет, откуда они и руководили всем, пока лорд не продал его и не перебрался на Лоуэр Слоан-стрит.
Филипп снял с зонтика застежку и, решительным жестом открыв его, зашагал по улице.
– Как вы додумались искать меня здесь? – недоумевал Норман.
Банкир был очень удивлен.
– Знаете, сэр, просто меня осенило. Я попытался представить себе, что бы я сделал в том случае, если был бы расстроен так, как вы – меня бы сразу потянуло на старую квартиру.
– Да, вы правы.
Они сидели у окна за столом одного из близлежащих пабов. Норману была видна Митр-стрит и перекресток ее, и Кричарч Лэйн – он лежал прямо перед ними. Дом номер семь был как раз напротив этого паба, на другой стороне улицы.
– Взгляните, Филипп. Вот этот маленький домишко с покосившимися деревянными столбами стоит на этом месте уже добрых сотни четыре лет. Как ему удалось избежать Великого Пожара? И сотню других, не очень великих? Это для меня всегда оставалось загадкой.
– Да, сэр. А кто там сейчас живет?
– Тот человек, которому Джеймс продал этот дом. Какой-то немец, пекарь, приехавший в Англию в поисках счастья.
– Может быть, и ему этот дом принесет счастье, сэр.
Норман фыркнул.
– Счастье? Мне кажется, снаружи этот дом легко принять за дом, приносящий счастье. Но, повторяю, лишь снаружи. – Он сделал жест пустым стаканом бармену за стойкой. – Теренс, еще. И для джентльмена, который со мной.
На часах было без двух три – подошло время закрывать паб, но хозяин даже и не глянул на часы. Он наполнил два больших стакана горьким пивом и подал им на стол.
– Благодарю, Теренс. Тебе мой гость знаком?
– Ясно, что я его знаю, сэр. Добрый день, мистер Джонсон. Надеюсь, у вас все в порядке.
В те дни, когда они еще не перебрались отсюда на новое место, Филипп часто заглядывал сюда по пути домой пропустить рюмочку.
– Все в порядке, Теренс. А как вы?
– По-прежнему, сэр.
Хозяин удалился, оставив их вдвоем. Он запер дверь паба и задернул занавески на окнах.
– Джентльмены, можете оставаться здесь, сколько пожелаете. Вас никто не будет беспокоить. Если я понадоблюсь, позовете меня, мистер Норман.
– Он всегда был здесь, сколько я его помню, – сказал Норман.
Вид банкира был ужасен: помятый, грязноватый костюм, трехдневная щетина, но, несмотря на выпитое, речь его была связной. Может, просто не мог опьянеть?
– Вы ведь не здесь родились, сэр?
– Нет, к тому времени, как я должен был появиться на свет, отец уже переехал на Гордон-сквер. Но делами управляли отсюда, с Кричарч Лэйн. Иногда он приводил меня сюда, еще маленького. Посмотреть, как работает банк. Я был прирожденным банкиром, Филипп. Все мужчины Мендоза – прирожденные банкиры. Во всяком случае, были.
– Они и сейчас банкиры, – тихо сказал Джонсон. – Дело в том, что молодым людям необходимо проверить себя. Они лишь пробуют свои силы, и никто из них не поступает неуважительно или по злому умыслу и…
– Некоторые молодые люди – да, нет, – перебил его Норман. – Бывают случаи, когда порода дает промашку и появляется какой-нибудь выродок. Именно об этом я и думал все эти два дня. А коль появился выродок, его надо убирать, искоренять, и каким бы жестоким ты бы себе или другим не показался, это должно быть сделано. – Он замолчал и глубоко вздохнул. – Допивайте, Филипп, мы должны идти.
Потом Норман спросил его:
– Кто послал вас на поиски? Не Генри, случаем?
– Нет, сэр. Мистер Чарльз. Он очень за вас беспокоился.
– Чарльз… Понимаю.
Они, допив пиво, подозвали Теренса, чтобы тот их выпустил. Дождя уже не было, под летним солнцем высыхали лужи.
– Стало быть, это Чарльз, – бормотал Норман, скорее обращаясь к самому себе, чем к Филиппу.
Эта мысль хоть немного успокоила его. На протяжении вот уже почти двух суток его, не переставая, бил озноб, это началось в тот самый день, когда разразилась эта буря в банке. Ему казалось, что он больше никогда не согреется. Сейчас он чувствовал себя немного лучше. Норман махнул рукой, подзывая проезжавший мимо кэб.
Чарльз стоял возле кровати и внимательно смотрел на доктора, который, в свою очередь, не отрывал взор от неподвижной фигуры, лежавшей на кровати. Тимоти не шевелился. Его мертвенная бледность выделялась даже на фоне белой наволочки. Доктор наклонился к нему и пытался поднять ему веки.
– Никаких изменений, – заключил он.
– А что, следует ожидать каких-либо изменений? Я имею в виду, в ближайшее время? Ведь прошло всего несколько часов.
Доктор посмотрел на часы. Было начало четвертого.
– Восемь часов, и кроме того, он потерял много крови. – Он дотронулся до бинтов на голове Тимоти. – Я предпринял все, что было в моих силах. А теперь нам остается просто ждать.
– Да, я понимаю.
– Надеюсь, сэр. Я не хочу показаться вам жестоким, но, как показывает мой опыт, хоть один человек в семье должен отдавать себе отчет в том, насколько сложна та или иная ситуация. У вашего брата тяжелейшее сотрясение мозга, травмирован ли мозг – этого я утверждать не могу, но, – он сделал паузу, – это не исключается.
– Следовательно, можно ожидать, что он обречен на растительное существование? Даже, когда придет в себя?
– Да, если он придет в себя.
Чарльз поежился. С тех пор, как он и Харкорт перенесли Тимоти в спальню, его не покидало ощущение, что он подхватил лихорадку. Доктор рекомендовал отправить Тимоти в больницу, но Чарльз категорически отказался – больница означала огласку, а слухи распространяются моментально, как лесной пожар. Им сейчас совершенно ни к чему ни сплетни, ни пересуды. Чарльз размышлял над тем, что сказал ему врач.
– Вы имеете ввиду, что он может и не придти в себя? И что так… так может продолжаться… годы?
– Именно.
– Понимаю. Доктор, мне, наверное, стоит поблагодарить вас за вашу откровенность. – Чарльз судорожно глотнул. – Когда появится сиделка?
– С минуты на минуту. Мисс Дансер обещала прийти к половине четвертого, и она…
Тихий стук в дверь не дал доктору договорить. Оба ожидали увидеть сиделку, но вошел Харкорт.
– Мистер Чарльз, – прошептал он.
– Да, Харкорт, что вы хотите?
– Телефон, сэр. На проводе банк. Они сказали, что это срочно.
– Спасибо, я немедленно подойду.
Когда они спускались по лестнице, он спросил дворецкого.
– Харкорт, вы ничего не говорили о…?
– Об этом несчастном случае с мистером Тимоти? Конечно, нет, сэр. Вы же предупредили меня о том, чтобы это ни в коем случае не было нигде упомянуто.
– Да, правильно. Молодчина, Харкорт.
Чарльз шел за дворецким в кабинет Тимоти. Здесь над камином висел большой портрет Бэт. У него мелькнула мысль, как это Тимоти мог оставить картину на прежнем месте, будто ничего не произошло. Он подошел к аппарату и взял трубку.
– Чарльз Мендоза.
– Это Лоусон, мистер Чарльз. Извините за беспокойство, но вы мне сказали, чтобы я позвонил вам, если возникнет какое-то срочное дело.
Чарльз не поставил в известность никого из братьев своего отца о случившемся утром и позвонил в банк, сказав этому клерку, что они вместе с Тимоти весь день будут работать у Тимоти дома, а также предупредил его о том, чтобы тот звонил сюда лишь по вопросам, не терпящим отлагательства.
– Что случилось, Лоусон?
– Был один телефонный звонок, сэр. Звонил какой-то джентльмен и просил о встрече с вами по срочному делу. Так он сказал. Он хочет встретиться с вами сегодня. И просил перезвонить ему.
– Что это за джентльмен?
– Он назвал себя лордом Шэрриком, сэр. Поэтому я подумал, что должен был сообщить вам об этом сию же минуту. Как я понимаю, ведь это он написал ту статью в «Таймс» месяц назад.
– Я понял вас, Лоусон. Благодарю вас, вы поступили очень разумно.
Когда прозвучал отбой, Чарльз задумался. Какое-то дьявольски непонятное развитие событий! Какого черта могло понадобиться сейчас этому лорду Шэррику? Может быть, это он и заварил всю эту кашу? И почему бы ему не поговорить с Джеймсом или, в крайнем случае, с Норманом или Генри? Ведь люди его склада всегда предпочитают иметь Дело с самой верхушкой. Он тряхнул головой. Какой смысл думать и гадать, надо просто позвонить этому Шэррику и все выяснить.
Но он не спешил звонить. Голова его была занята этими страшными событиями. Он чувствовал вину за то, что произошло с Тимоти. Это свалившееся на него несчастье лежало на его плечах как страшная ноша, от которой он не мог избавиться. Он вдруг со всей ясностью понял, какая теперь лежит на нем ответственность за происходящее. Боже мой, хоть бы этот Филипп Джонсон разыскал отца как можно скорее. А если он его не разыщет, ведь тогда одному Богу известно, что будет дальше.
Снизу до него донеслись голоса, разговаривал Харкорт и какая-то женщина, скорее всего, ожидаемая сиделка. Чарльз было рванулся переговорить с ней, но, подумав, решил отложить этот разговор – у него еще будет время побеседовать с ней. Решительным жестом он взял в руки телефонную трубку.
Ларес
4 часа дня
Дом Коко Моралеса представлял собой живописные руины. Когда-то он был жемчужиной среди остальных гасиенд. Окруженный холмами, он гордо возвышался над Ларесом. Теперь жемчужина поблекла: краска стен облупилась, сады заросли бурьяном, крыша просела, и большая часть мебели выглядела так, будто рассыплется в прах при малейшем прикосновении. Единственным исключением среди этого, царившего во всем доме запустения, была большая гостиная, где сейчас сидели Майкл и плантатор.
Комната была прекрасно меблирована, и чувствовалось, что хозяин даже соизволил сделать здесь ремонт – стены были недавно выкрашены. Орнамент ковров, устилавших пол, говорил о том, что они были вывезены из Испании в лучшие дни. Окна выходили на ряды кофейных деревьев – к дому примыкала одна из плантации. День был жаркий, душный, через дымку виднелись стволы кофейных деревьев, короткие, толстые, как сам хозяин.
И хозяин, и его гость встали и прошлись к окну.
– Мне будет очень недоставать этого, когда я отсюда уеду, – с грустью в голосе признался Моралес.
– А куда вы собираетесь? – поинтересовался Майкл.
Моралес неопределенно пожал плечами.
– Еще не решил. Может быть, в Панаму или в Мексику.
– Не в Мадрид? Мать-родина вас не привлекает?
– Я – островитянин, сеньор Кэррен. И Испания не является для меня матерью-родиной. Испания всегда питалась кровью Вест-Индии.
– Да не будь Испании, и вас бы здесь не было. Вы же не индеец, Моралес. И не негр. Ваша кровь – испанская кровь. Если бы сюда не добрались испанцы, вы бы не существовали на этом свете.
Плантатор пожал плечами.
– Ваш аргумент – бесспорно, сама логика. Но логика здесь абсолютно неприменима. – Он ударил себя кулаком в грудь. – Вот здесь, здесь я чувствую пустоту. Я почувствовал ее в тот день, когда испанцы отобрали у нас последнего раба и вместе с ним нашу душу. Все, что вы видите здесь сейчас – результат того, что Испания приняла решение у себя в Европе, не посоветовавшись с нами, не спросив у нас, во что превратится все, что наживалось и строилось веками.
Майклу уже очень много раз приходилось выслушивать подобную аргументацию и не было занятия бессмысленнее, чем пытаться переубедить этих людей, лишившихся власти из-за отмены рабства. Они были неспособны задуматься над тем, что, по сути дела, никаким правом на этих рабов не обладали. Впрочем, неизвестно, что бы чувствовал на их месте сам Майкл.
– Я понимаю вашу точку зрения, – спокойно ответил он. – Но, сеньор Моралес, прошу прощения, мне пора. Сейчас я должен идти, иначе я не успеваю на поезд.
Майкл прошел через гостиную и поднял с пола свой саквояж. Теперь он был непривычно легким, в нем больше не было толстых, тяжелых пачек песет – он оставил их здесь.
Он почувствовал себя легко-легко, но не желал предаваться эйфории, наоборот, он сейчас напряженно раздумывал. Он сделал все, ради чего приехал сюда: шестнадцать владельцев гасиенд согласились на его Условия. Отказалась лишь донья Мария де лос Анхелес и, хотя Майкл разыграл перед ней целый спектакль, демонстрируя ей свое положение, в действительности он никакого сожаления не испытывал. Упустить одну гасиенду из семнадцати – такую, с позволения сказать, неудачу он вполне мог пережить. Сейчас он прекрасно понимал, что «Банко Мендоза де Пуэрто-Рико» в его руках, а вместе с банком – и весь Пуэрто-Рико. Дела на острове были закончены. Вот только визги по этому поводу еще не начинались. Ничего, пусть себе визжат, сколько мочи хватит, это ровным счетом ничегошеньки не меняет. А что касается этой немыслимой шарады Лилы, она еще ждет своего истинного завершения.
– Очень признателен вам за оказанное гостеприимство, – благодарил Моралеса Майкл. – Вы очень облегчили мою работу, предоставив ваш дом в качестве моей временной резиденции, да и остальным было нетрудно прийти и встретиться со мной здесь.
Глаза без век изучающе смотрели на него.
– Большинство этих людей, сеньор Кэррен, согласились бы проползти через весь остров на брюхе из-за семидесяти пяти тысяч песет. Я бы этому не удивился.
Чему удивлялся Моралес, так это тому, что Майкл заплатил ему проценты за посредничество при сделке. И это в такие времена, когда они были готовы отдать свои гасиенды чуть ли не даром!
Майкл усмехнулся.
– У каждого из нас свое понимание того, как следует делать деньги. Лишь время вправе осудить нас или оправдать. – Он извлек из жилетного кармана часы. – Я должен отправляться.
– Да, вам пора, – согласился Моралес. – Экипаж ждет вас, чтобы отвезти на станцию.
Они направились к дверям. Моралес остановился и обернулся.
– Сеньор Кэррен, мне кажется, вы забыли одну очень важную вещь.
Моралес взял со стола небольшую папку. В ней были шестнадцать купчих, подписанных всеми шестнадцатью бывшими их владельцами. Моралес подал папку ирландцу, готовому во все горло рассмеяться, но этот Коко Моралес все равно ничего бы не понял.