Книга: Огненные птицы
Назад: 3
Дальше: 5

4

Лондон. 1970 год.
«А что ты здесь ожидала увидеть? – спрашивала себя Лили. Запряженные лошадьми коляски и трубочистов? Сейчас тысяча девятьсот семидесятый год. Диккенс давно умер, и да здравствуют «Битлз»!
Лили приехала в Англию по причине своего неумения рисовать. Ее мечта стать архитектором, ее отчаянье от мысли, что ее мать не сможет ее послать сюда, в колледж, ее восторг, когда она узнала, что деньги на ее учебу откладывались с незапамятных времен – Ирэн так и не сообщила ей, кем именно – но Лили была убеждена, что ее отцом, который погиб. Так вот от всех этих восторгов теперь и следа не осталось. В конце своего первого года обучения дома у Лили были весьма посредственные оценки, и в итоге она провалилась на всех экзаменах по искусству.
– У меня в голове масса интереснейших идей, – говорила она своей матери. – Но архитектор должен воплощать эти идеи на бумаге, чтобы другие люди смогли их увидеть и осуществить. Я не в состоянии это сделать.
– А ты толстеешь, – заметила Ирэн.
Лили с полуслова поняла ее. Дело было в том, что когда у Лили случались неприятности, она постоянно что-нибудь ела. И, как следствие, прибавляла в весе, что, в свою очередь, говорило Ирэн о состоянии дел ее дочери лучше всяких словесных объяснений.
Ирэн предложила Лили сменить будущую специальность. Вместо этого Лили решила изменить свою жизнь.
– Я хочу в Европу, – в один прекрасный день заявила она. Время было летнее, они сидели за обедом в столовой их дома на Вудс-роуд и блики вечернего солнца прорывались через клюквенно-красное окно эркера.
– Европа… – повторила Ирэн.
Она произнесла это слово медленно, могло показаться, что она даже не совсем понимает его значение.
– Да, в Англию.
При этих словах дочери Ирэн вздрогнула.
– Нет! – Она не сказала, а выплюнула это. – В Англии ужасный климат, – добавила она более спокойным тоном.
– Вряд ли это может играть какую-то роль, – ответила Лили. – Ты забываешь о Гарри Крамере. Я ведь наполовину англичанка. – Она наклонилась вперед и настойчиво продолжала. – Послушай, ведь ты мне почти ничего не рассказывала о нем. Я понимаю, что это очень неприятная для тебя тема. Но это еще не значит, что…
– Это не совсем так, – перебила ее Ирэн. – Было время, когда я была там безумно счастлива, – прошептала она.
То, что эти слова были сказаны шепотом, открыли Лили нечто новое в ее матери, почти что мистические черты. За почти двадцать лет своей жизни дочери не доводилось слышать чтобы ее мать говорила таким тоном. Она уставилась на Ирэн, смутно понимая, что запеканка из тунца останется недоеденной, потому что мать может сообщить ей нечто весьма важное.
На какую-то секунду серые глаза Ирэн и ее дочери встретились. Казалось, вот-вот должно последовать объяснение. Но вместо этого, мать поднялась и принялась убирать со стола тарелки с недоеденным тунцом… А Лили поняла, что мать и без ее объяснений понимала, в чем дело.
– Что даст тебе эта поездка? – поинтересовалась Ирэн, подавая десерт.
– Это не совсем поездка. Мне хотелось бы какое-то время пожить вне Америки. Я думала… я думала о том, чтобы разыскать каких-нибудь родственников Крамера.
– Нет, – снова не соглашалась Ирэн, на сей раз уже не столь яростно. – Это невозможно: они все умерли.
– Этого не может быть. Хоть кто-то из них должен остаться.
– Никого не осталось. Выбрось эту идею из головы, Лили. Я просто не хочу, чтобы ты была разочарована.
Лили положила ложечку и отодвинула вазочку с мороженым.
– Я твердо решила отправиться туда, – непреклонным тоном повторила она. – И ты значительно облегчишь мою задачу, если пожертвуешь на эту поездку часть денег, которые предназначены для моего образования.
Ирэн подошла к окну и зачем-то передвинула одну из стоявших там ваз из сине-красного стекла.
– Деньги… О да, да, конечно.
Вопрос о деньгах был, по мнению Лили, непреодолимым препятствием. Девушке казалось, что мать ни за что не согласится на это предложение, но Ирэн разрешила эту проблему легко, будто невзначай.
– Спасибо, – неуверенно проговорила дочь, продолжая смотреть на застывшую у окна спину матери и не зная, что еще сказать.
– Лили, а что ты думаешь об Испании?
Этот вопрос поставил Лили в тупик. Она ожидала услышать аргументы против ее отъезда куда-либо вообще. Но то, что мать станет предлагать заменить Англию на Испанию, она никак не ожидала.
– А с какой стати мне ехать в Испанию? Что мне там делать? Я ведь не говорю по-испански.
– Ты смогла бы научиться.
Лили наотрез отказалась от ускоренных курсов испанского языка. Англия была и оставалась единственной страной, куда ей хотелось ехать. Правда, она пока не могла объяснить причины этого хотения и, в конце концов, Ирэн, пожав плечами, согласилась. Она вообще готова была помогать Лили во всем, что касалось отъезда, и действительно помогала уладить все, связанные с этим дела. Именно Ирэн выяснила, что цены на билеты осенью гораздо ниже летних, и Лили пришлось дожидаться октября.
Теперь она, наконец, была в Англии и пребывала в крайне запуганном состоянии.
Через три дня после прибытия в Лондон она отправилась на Карнэби-стрит. Если верить тому, что ей приходилось читать о Лондоне, Карнэби-стрит и Кингс-роуд были теперь самыми престижными улицами Лондона. На ней были коричневые брюки широкого покроя и бежевый свитер, волосы ее были повязаны старомодным шарфиком, на ногах – спортивные тапочки. Лили обнаружила, что выглядит странновато в окружении разноперья, преобладавшего здесь.
Большая часть мужской половины старалась переспорить друг друга по части изделий из золота и вильветовых пиджаков. Девушки носили кожаные юбчонки, едва прикрывавшие ягодицы. Они дополнялись ярко-красными чулками и ботфортами до колен. Два часа после начала этой экскурсии Лили почти бегом вернулась в небольшой отель у Пэддингтонского вокзала, который был рекомендован ей Ирэн. «Полагаю, что Криснт-Гарденс-Отель не очень изменился с тех пор, как ты была здесь последний раз, – писала Лили своей матери. – Он по-прежнему чистый, респектабельный и в то же время недорогой, как тебе, должно быть, помнится».
В основном эта гостиница была занята постояльцами, которые проживали здесь постоянно. Это были пожилые люди, имевшие обыкновение часами сидеть в помещении, называвшемся комнатой отдыха, и беспрерывно смотреть телевизор, застыв в полной неподвижности. Но в этой гостинице можно было меньше, чем за сорок долларов в неделю, жить в опрятной комнатке и получать обильный завтрак, и она предпочла остаться там.
В том, что она поступила правильно, приехав в Англию, Лили не сомневалась. Но после визита на Карнэби-стрит и нескольких дней в гостинице «Криснт-Гарденс» ее уверенность поколебалась. «Хватит раскисать, – сказала она себе, прожив в Лондоне еще неделю. – Занимайся тем, ради чего ты сюда приехала». Она осуществит свой тайный план. Она разыщет подходящую школу, которая просветит ее относительно настоящей английской архитектуры. Она не собирается корпеть, сдавая какие-то экзамены, а будет пока вольнослушательницей.
И Лили, засев с телефонным справочником, лихорадочно выписывала из него телефоны и адреса всех интересовавших ее колледжей и университетов. Все собеседования походили одно на другое.
– Хотелось бы конкретно узнать, что бы вы желали изучить, мисс Крамер?
– Дома.
– М-м-м, понимаю. Историю домов?
– Ну да, в общем. Но не только. О том, например, как их строят.
– Ага, я понимаю, архитектуру. Это очень хорошо. Но нам хотелось бы взглянуть на ваши свидетельства. Видите ли, вам ведь пришлось учиться живописи, а архитектура, как и живопись, относится к ведению отдела изящных искусств.
И сразу же все ожидания Лили рассыпались в прах. Но так как с матерью вопросы ее будущего не осуждались, то не было нужды сообщать во Флориду об очередном провале. Дни проходили один за другим, и ее отчаянье уже готово было перерасти в панику. Что делать? Куда пойти? Где было ее место в этом мире и было ли? Как зарабатывать на хлеб насущный. И в конце октября на ее душу пролилось немного бальзама.
Лили открыла для себя отдел декоративных искусств музея Виктории и Альберта. Как-то она забрела туда совершенно случайно и, осмотревшись, буквально пришла в экстаз. Естественно, она туда много раз возвращалась. Каждое утро она шла через Гайд-парк в музей, чтобы провести там долгие часы среди сокровищ. Она была влюблена в них, причем во все сразу. Неважно, что это было, мастерски выполненная деталь миниатюрной скульптуры или величественные портьеры будуара времен Регентства.
Три недели этих экскурсий привели ее в душевное равновесие и добавили жизнерадостности. Лили попыталась осуществить вторую цель своей поездки сюда.
Она стала обзванивать всех Крамеров, указанных в телефонной книге. Всех по очереди.
– Здравствуйте, меня зовут Лили Крамер. Я американка, но отец мой – англичанин. Его имя Гарри Крамер. Мне хотелось бы знать…
Так как это проговаривалось в бешеном темпе, часть собеседников на другом конце провода принимала ее то ли за ненормальную, то ли за рекламного агента и вешала трубку. Но большинство людей реагировали на эти звонки вежливо и терпеливо, но никто из них не смог пожаловаться, что потерял двадцать лет назад кого-нибудь из мужской части родственников. Хотя одна леди упомянула о дядюшке по имени Гарри, но тут же задала Лили встречный вопрос: но вы ведь не негритянка, нет? Лили ответила, что нет, не негритянка.
– Тогда вы не можете быть нашей родственницей, – усмехнувшись ответила ей женщина.
Через три часа подобных поисков Лили вынуждена была признать, что ее мать скорее всего была права, утверждая, что Гарри Крамер не имел никого из живых родственников. Еще один пролет. Боже, храни музей Виктории и Альберта, он поможет ей не потерять рассудок до тех пор, пока ей не придет в голову какой-нибудь иной план поисков родни Гарри Крамера.
И каждое утро она продолжала свои ранние визиты в музей, пока, в конце концов, не нашелся некто, кто с ней заговорил. Это был высокий костлявый юноша с лохматыми длинными волосами и в очках в роговой оправе. Одет он был неожиданно строго: в темный костюм с галстуком, хотя на вид ему вряд ли было больше, чем ей самой.
– Вы бываете здесь каждый день, если не ошибаюсь? – спросил он, не удосужившись даже сочинить какую-либо преамбулу.
Лили мгновенно стала в оборонительную позицию.
– Я хожу сюда в учебных целях.
– Понимаю. А что вы изучаете?
– Дома. Здания. – Это было дебильным объяснением, которое ничего не объясняло и объяснить не могло.
Тем не менее, оно было без всяких контрвопросов принято.
– Вы американка. Я заключил сам с собой пари о том, что это так. Я целую неделю наблюдаю за вами.
– Так вы поэтому сюда и ходите? Чтобы наблюдать за мной? – Едва договорив, Лили поняла, насколько самодовольно это прозвучало. – Я имею в виду, что…
Он рассмеялся.
– Понимаю, что вы имеете в виду. Я сейчас пишу один роман и мне необходимо знать, как выглядела одежда в XVI столетии. И прежде чем вы начнете задавать свои вопросы, спешу вас заверить, что я не настоящий романист. Это моя первая книга и толпа издателей не ломится ко мне в двери.
Она пыталась что-то сказать, но в зале вдруг неизвестно откуда возникла ватага шумливых детей в сопровождении какой-то ханжеского вида старушенции, непрерывно повторявшей – «это ваше наследие, дети. Пожалуйста, будьте внимательны». Молодой человек, взяв Лили за локоть, стал увлекать ее в направлении выхода.
– Вот что, давайте вместе пообедаем. Я понимаю, что мы не знакомы, но должен вам сообщить, что я относительно безобиден. Да и по вашему виду могу судить, что в Англии нет никого, кто бы из кожи вон лез, дабы развлекать вас.
Лили легко могла угадать, какую бы реакцию вызвала эта ситуация у ее матери. Съём есть съём, пусть он даже осуществляется в музее. Но ведь нужно же было с кем-то общаться, кроме как с этими старцами из гостиницы.
– Хорошо, благодарю вас. С удовольствием.
Это было двадцатого ноября, день был холодный, серый, сырой. Они на минуту остановились на ступеньках музея. Он помог ей влезть в ее темно-синее пальто, а на нем самом оказался довольно заношенный твидовый пиджак. Затем молодой человек протянул ей руку: «Меня зовут Энди Мендоза».
– Лили Крамер, – ответила она, здороваясь с ним за руку, мимолетно отмечая, какое твердое и вместе с тем приятное рукопожатие у этого человека.
– О'кей, Лили. Вы уже достаточно натерпелись с нашими национальными блюдами, или я все же могу рискнуть предложив вам ростбиф и йоркширский пудинг?
При упоминании о поджаренном мясе у нее потекли слюнки. Она жила на одних сэндвичах и уже несколько дней собиралась с духом, чтобы пойти в какой-нибудь ресторанчик и наесться там до отвала, но никак не могла по-настоящему собраться.
– Это чудесно, – ответила она.
Ее энтузиазм мог показаться слегка преувеличенным.
– Железно. Я знаю одно прекрасное местечко в пределах небольшой прогулки пешком.
Ресторан находился на оживленной Бромтон-роуд. Стены его были обиты деревянными панелями, скатерти на столах ослепляли белизной, и большинство посетителей походили на бизнесменов. Никому из них не было меньше пятидесяти. Пока они искали глазами столик, Лили украдкой изучала сопровождавшую ее личность. Нет, она не ошиблась: он был действительно молоденьким. Но было очень странно, что он остановил свой выбор именно на этом ресторане.
Энди, поймав ее недоуменный взгляд, усмехнулся.
– Вчера вечером я раздумывал, куда повести вас, в паб или сюда. Мне показалось, что лучше пойти все же сюда.
– Вчера вечером? – искренне изумилась Лили.
– Да. Вчера. Именно я вчера решил, что если вы сегодня утром снова придете в музей, я представлюсь вам и приглашу вас на ленч.
– Но почему вы решили это сделать?
Он снова усмехнулся, но прежде чем он успел ответить, появился метрдотель.
– Мистер Мендоза, рад вас видеть здесь, сэр. Столик на двоих?
– Да, будьте любезны.
Метрдотель повернулся к Лили и помог ей освободиться от пальто. Она сразу же болезненно ощутила убожество своих широких штанов и выцветшего голубого свитера. Несколько женщин, сидевших здесь, были в платьях того стиля, который обожала ее мать. У Лили хватило ума не пуститься в объяснения по поводу ее одеяния. Решительно подняв подбородок, она направилась к указанному метрдотелем столику в углу, и Энди последовал за ней.
– Могу я сделать для вас заказ? – осведомился молодой человек. – Предполагается, что против ленча в традиционном лондонском духе возражений не имеется?
Она кивнула, и он, недолго посовещавшись с официантом, снова обратился к ней.
– В соответствии с традицией есть предстоит типично английские блюда. Стало быть, вино исключается и мы будем пить пиво. О'кей? – Все было о'кей и Энди сделал заказ.
Когда официант ушел, Лили подняла голову и еще раз уже не украдкой посмотрела на странного молодого человека, ее визави.
– Вы очень уверенный в себе человек, Энди Мендоза. Кто вы?
– Молодой писатель, борющийся за выживание.
– Возможно. Но это еще не все.
– Пока и этого достаточно. Чем вы здесь занимаетесь и сколько намерены пробыть?
– Еще не знаю. Может быть, год. Тогда, может быть, тоже научусь лаконичным ответам.
– Один-один.
Он поднял кружку, сказал тост: за вас. И за то, чтобы вы всегда носили синее, это подчеркивает ваши фантастические глаза.
Ее потуги остаться холодно-рассудочной потерпели провал. Не было еще человека, который высказался бы о ее глазах, как фантастических. Лили почувствовала, как ее щеки зарделись румянцем, и молча пригубила пиво.
Они ели суп из бычьих хвостов и ростбиф, хрустящую мешанку под названием «йоркширский пудинг», капусту, морковь, жареный картофель, а завершался ленч яблочным пирогом с патокой. Все было очень вкусно.
– Теперь я очень долго не проголодаюсь, – заявила Лили, когда опустела последняя тарелка, и они ждали, пока им подадут кофе.
Он наклонился к ней.
– А теперь выкладывайте ваш главный секрет. Кто вы на самом деле? Наследница, избегающая пересудов высшего общества? Голливудская звезда, сбежавшая от его прожекторов, фанатик искусства?..
Лили разразилась смехом.
– Никто из вами упомянутых. Как вам это могло прийти в голову?
– Потому что в вас есть что-то такое, что заставляет меня думать о странных экзотических вещах. Мне кажется, все дело в вашей походке, вообще в том, как двигаетесь, жестикулируете. Будто в вас собралось ужасно много энергии, и она вот-вот вырвется наружу. – Он заметил ее недоверчивый взгляд. – Извините меня, – ничего не могу с собой поделать. О каждом, кого я вижу, готов сочинить какую угодно байку. Видимо, поэтому я так рвусь стать писателем. Лили покачала головой.
– Мне бы очень не хотелось вас разочаровывать, но я всего лишь… – она подыскивала подходящую для себя характеристику, – сидящая у разбитого корыта…
– Ничего, – заверил ее Энди Мендоза. – Как-нибудь попытаемся его склеить.

 

– Куда мы спешим?
Энди широкими шагами шел по широкому бульвару рядом с океаном и Лили едва поспевала за ним. Холодные декабрьские волны, пенясь, накатывались на пляж, освещенный низким зимним солнцем.
– Извини, не понял, что иду слишком быстро.
– Я не это имела в виду. – Восточный ветер пронизывал все вокруг.
Лили запрятала стынущие руки поглубже в карманы нейлоновой парки.
– Я имею в виду, куда мы так спешим в наших отношениях. Ты ведь постоянно хочешь видеть меня, звонишь мне каждый день, приходишь, таскаешь меня повсюду за собой. В чем дело?
Он повернулся к ней, защищаясь от ветра, и шел теперь задом.
– Черт возьми, да где же находится тот маленький городок, в котором ты выросла? На Луне? Ты что действительно не понимаешь почему?
– Не понимаю. Потому и спрашиваю.
– У тебя что, никогда ни одного мальчишки не было?
– Конечно, были. И не один, а много.
– Врунья ты. – Он снова повернулся лицом к ветру, и они продолжали идти дальше.
В среду утром он позвонил ей.
– Давай проедемся немного. Я хочу на один день избавиться от Лондона.
Уже в половине восьмого они катили по какой-то дороге. Энди был немногословен, будто занят какими-то мыслями, а Лили с интересом наблюдала быстро сменявшиеся пейзажи за окном. Машиной Энди был не «Ягуар», как ожидала Лили, а «Моррис Оксфорд», английская разновидность «Шевроле» ее матери, но Энди вел его так, будто это была спортивная машина: очень умело, уверенно и очень быстро.
Часа через два они свернули с дороги у стрелки с надписью «БРАЙТОН».
– Это место летнего отдыха. Сейчас там очень мало народу. Будем с тобой пионерами в городе призраков.
Энди припарковал машину поодаль железнодорожного вокзала.
– Давай немного пройдемся. Брайтон – весьма викторианское место. В смысле архитектуры. Ведь ты же любишь архитектуру.
Она любила архитектуру. И Брайтон ей очень понравился. Они медленно шли по его широким проспектам и узким старым улочкам, пока не оказались на берегу океана, где она и задала свой вопрос о том, куда они так несутся и где он обозвал ее лгуньей, когда она положительно ответила на его вопрос о мальчишках.
Прямо перед ними раскинулся Брайтонский пирс, это летнее развлечение, воздвигнутое во времена правления короля Эдуарда.
Длинное деревянное сооружение погрузило свои огромные пальцы опор глубоко в океан. На нем находился танцзал, крытая арками галерея и магазины, торговавшие сувенирами «На память об отдыхе на берегах моря». Сейчас все они являли собой печальное зрелище опущенных жалюзи.
– Пойдем туда, на край, – предложил Энди.
Он пошел вперед, касаясь рукой шатких деревянных перил. Ветер сдувал с его лба желтые как песок кудри, что придавало лицу еще большую худощавость.
– Я приезжал сюда в детстве несколько раз. Мы удили рыбу с пирса однажды.
– Надеюсь, тогда было здесь теплее? – пробормотала Лили.
– Тебе холодно? – казалось он был этому удивлен.
– Ах, ты все же заметил.
– Пошли, найдем местечко потеплее.
На берегу моря они не обнаружили ни одного открытого заведения. Взобравшись на крутой холм, Лили и Энди в гуще узких старых улочек обнаружили, наконец, маленькую кондитерскую, в которой подавали горячие напитки. Энди заказал кофе и тарелку пирожных со взбитыми сливками. Когда он предложил их ей, Лили покачала головой.
– Давай, давай. Тебе необходимо получить чуточку энергии и калорий, после того, как я тебя чуть не до смерти заморозил. Кроме того, твой вздернутый носик и твои роскошные волосы лишь выиграют, если чуть растолстеешь.
Она не отвечала, но он и так понял по ее лицу, каков был бы ее ответ.
– Прости. Это было бездумное высказывание. Это все равно, что мои одноклассники, которые называли меня четырехглазым.
– В очках ты выглядишь необычно. Они как бы уравновешивают твое лицо.
– Может быть. Но большую часть из моих двадцати семи лет мне пришлось ходить в четырехглазых. И к лучшему: Майкл Кэйн меня в этом убедил окончательно.
– Причем здесь Майкл Кэйн?
– А я видел с ним фильм, где он играл крутого парня, но, тем не менее, носившего очки. И это придавало лишь еще больше сексуальности его внешности.
– А в детстве ты тоже мечтал стать крутым, сильным, сексуальным героем?
– Думаю, что да. – Он вообще не очень распространялся о своем детстве.
Ограничивался лишь очень краткими высказываниями на этот счет и всегда спохватывался, будто боялся сболтнуть лишнего. Вот как сейчас.
– Мы ведь обсуждали не меня, а тебя.
– Обычно я худая. Может быть лишь чуточку полновата. Но, когда у меня какие-нибудь неприятности, я сразу же начинаю много есть и толстею, а прошлый год в Бостонском университете был ужасен. – Она рассказала ему о своих бесплодных попытках стать архитектором.
Он посмотрел на нее довольно жестким взглядом своих гипнотизирующих желто-карих тигриных глаз из-под стекол очков.
– Тебе и сейчас ужасно?
– Нет, – Лили стало немного стыдно. – Но, с тех пор, как я приехала в Англию, мне кажется, что я постоянно ем лишь то, от чего сильнее всего толстеешь. – Она показала на пирожные. – Вот это, на пример.
– Да. Мы здесь предпочитаем поесть поплотнее. Все дело в этом чертовом климате. Но, тем не менее, как я уже сказал, быть худобой, как эта манекенщица Твигги, тебе не к лицу.
Напротив находилась аптека. Энди выудил из кармана пенсовую монетку и подал ей.
– Иди туда. Одна. Я не хочу знать, сколько ты весишь. Это будешь знать только ты. Я не буду тебя ни о чем спрашивать, но ты сама должна будешь сообщить мне о каждой унции, на которую ты становишься легче. Правду и одну только правду. Согласна?
Они торжественно соединили руки, и Лили отправилась в аптеку.
Вскоре она вышла с лицом, на котором застыло выражение ужаса. Маленькая карточка, которая вылетела из автоматических весов, сообщала, что весила она сто тридцать три фунта.
– Фунтов семь сбросить и все будет в порядке.
– Посмотрим.
Назад они ехали медленно, часто останавливаясь, делая привалы, и вечером съели ужин в каком-то деревенском пабе под названием «Лебедь». Энди настоял на том, чтобы ей принесли лишь минеральную воду и салат. Сам он выпил две кружки пива, после этого съел бифштекс, за которым последовал пирог с начинкой из почек и на десерт – мороженое.
– Я ведь не на диете. – Это прозвучало, как извинение.
– Очень жаль, что я не могу поделиться с тобой моими семью фунтами.
– Я просто худой от природы. И толще никогда не стану. Как ни старалась моя няня пихать в меня побольше витаминов и калорий, это ничего не изменило.
Еще одно крохотное свидетельство того, что он был привилегированным дитятей и вырос в том мире, который был знаком ей лишь из книг. Лили отреагировала немедленно.
– А ты что, жил когда-нибудь в этой местности? Мне кажется, ты в этих краях неплохо ориентируешься.
– Не могу сказать, чтобы жил. Вот тетя моя здесь жила. Когда-то. Если пожелаешь, могу показать тебе после ленча дом, в котором она жила. И, если уж говорить о тех прошедших временах… – Он не смотрел на нее, а сосредоточился на десерте, – так вот, если говорить о тех прошедших временах, так как, ты говорила, называется твой городок у черта на куличках? Фил… Фил…?
– Филдинг. И он ни на каких куличках. Всего четырнадцать миль юго-западнее Бостона. А почему ты спросил?
– Не знаю, почему. – Он старался не смотреть ей в глаза.
У Лили мгновенно возникло подозрение. Он лгал. Хотя уже через пару секунд это показалось ей абсурдным, и она отказалась от этой мысли.
Энди сидел, откинувшись на спинку стула, и сверлил ее глазами.
– Хороших женщин изготовляют в вашем Филдинге, – произнес он.
– Суждение, основывающееся на недостаточном опыте, – с ухмылкой ответила она.
Но ухмылка ее была довольной.
– Я ведь единственная женщина из Филдинга, с которой ты знаком.
– Да, но…
– Но что?
– Да нет, ничего. Одной тебя вполне достаточно, чтобы убедить меня в том, что я прав.
Лили вспыхнула от удовольствия и принялась за свой салат.
Когда они, покончив с едой, выходили из паба, она сказала себе, что не голодна, что голод – это ни больше, ни меньше, чем дурь в ее голове.
Проехав через крошечную деревушку, они выехали на дорогу, обсаженную по обе стороны высокими вязами. На ветках кое-где оставшиеся листочки трепетали на ветру. Вдруг она заметила, как один из них оторвался и, сделав грациозное антраша, упал на землю.
– Как здесь красиво! – призналась Лили.
– Согласен с тобой. Иногда я думаю, что Сассекс – мое самое любимое место во всей Англии.
Вскорости он остановил машину перед огромными воротами с двумя ананасами по бокам.
– Ананас в Китае – символ гостеприимства, – сказала Лили.
– Возможно. Но внутрь мы зайти не можем. Я не знаком с той семьей, которая живет здесь сейчас.
Отсюда, издалека, с дороги, невозможно было детально рассмотреть дом. У Лили осталось неясное впечатление чего-то массивного, выложенного из коричневато-золотистого камня и заслоненное деревьями.
– А мы не можем просто пройтись немного?
Энди сильным рывком включил передачу.
– Нет, не можем. Честно говоря, я ненавижу это проклятое место. – И с застывшей гримасой презрения на лице он рванул машину с места.
Лили не решилась задавать ему еще вопросы.
Когда они подрулили к гостинице «Криснт Гарденс», было около пяти пополудни.
– Ты не обидишься, если мы сейчас расстанемся? Мне бы надо немного поработать.
Она улыбнулась.
– Нет, не обижусь. Это и так был чудесный день.
Чуть наклонившись к ней, он взял ее лицо в свои ладони.
– Ты – чудо, – сказал он.
И крепко поцеловал. Она ощутила запах пива и трубочного табака. Затем, открыв дверь, он вышел из машины, обошел ее вокруг и открыл ей двери. Энди был первым мужчиной в ее жизни, жесты вежливости для которого были чем-то совершенно естественным.
– Спокойной ночи, – пробормотал он и, вернувшись в машину, сел, завел мотор и умчался прочь, прежде чем она смогла пожелать ему того же в ответ.
Лили действительно не обижалась на него за то, что он так рвался к работе, потому что понимала, насколько важна она для него. На какие деньги он жил, оставалось для нее загадкой, но, казалось, они у него никогда не кончаются.
Энди жил на другой стороне Лондона, в Хакни, в небольшой квартирке, похожей, по его словам, на студию художника, куда она, что было для нее очень и очень странным, до сих пор не была приглашена. Поднявшись наверх к себе в комнату, Лили, все еще ощущая вкус его поцелуя, сняла с себя кофточку и блузу и в отражении волнистого зеркала стала изучать свои груди.

 

– Полфунта за десять дней – не очень много, – неутешительным тоном произнесла Лили.
– Согласен. А ты не обманываешь меня?
Они сидели в пабе на Лейчестер-сквер. По радио Битлз распевали о «Земляничных полянах навсегда». Публика, которой был битком набит паб, шумела, и шум этот был веселее обычного, потому что до Рождества оставалось всего четыре дня.
– Что ты сказал, я не слышу.
Энди наклонился к ней и прошептал прямо в ухо:
– А может ты меня надуваешь, маленькая чертовочка с симпатичными сисюньками?
Лили в мгновение ока покраснела как помидор.
– Может быть совсем чуть-чуть, – призналась она.
Она никогда не была в состоянии прокомментировать его жуткие реплики, потому что просто не находила слов.
Он вдоволь посмеялся над испытываемым ею дискомфортом и щелкнул ее по носу.
– Мне страшно нравится вгонять тебя в краску, это, конечно, не очень прилично с моей стороны, но я обожаю это. Допивай свою минеральную водичку, а то мы опоздаем на фильм.
Она представления не имела о том, на какой фильм они идут. Ее мысли занимал сам Энди. Она вдруг представила себе, как он ощупывает ее груди.
Лили оставалась девственницей по необходимости. В шестидесятые годы в Филдинге существовало деление на плохих девочек и хороших. И Лили Крамер обладала всеми отличительными признаками хорошей. Бог тому свидетель – Ирэн никогда не запугивала Лили сексом и не расписывала его прелести. Она просто никогда не говорила об этом. Это было еще одной запретной темой. Занятия в школе познакомили Лили с основами репродуктивной деятельности человека и вбили ей в голову установку, что она должна обзавестись ребенком лишь после того, как выйдет замуж. Что же касалось внутренних позывов, то их ей вполне удавалось сдерживать до тех пор, пока не появился Энди. Энди будил в ней страсть.
Его пальцы были тонкими, изящными и длинными, как и он сам. Она ощущала желание погладить каждый его пальчик в отдельности, а иногда – сдавить их до боли.
В темном зале кинотеатра она почувствовала, как набухали ее соски, как они стремились на волю из-под тесного бюстгальтера. А Энди лишь держал ее за руку. Когда они вышли из кино, Энди взял ее под руку. Лейчестер-сквер была освещена в этот час неоновыми огнями и огромной луной. Некто бренчал на гитаре, вокруг него собралась небольшая толпа. Распевались рождественские гимны.
– Мне придется уехать на время Рождества, – объявил Энди.
В животе Лили нехорошо заурчало, и в горле она внезапно ощутила весьма неприятный холодный комок. Она не сомневалась, что они проведут праздник вместе.
– Я вернусь сразу же после Нового года, – пообещал он, когда она провожала его на Пэддингтон-ском вокзале. – И тогда сразу же позвоню.
Промежуток времени между двадцать вторым декабря и третьим января был настолько ужасным, что Лили не могла его потом вспомнить без содрогания. Она чувствовала себя изолированной, запертой в четырех стенах и совершенно одинокой, причем это было уже не прежней, а новой, доселе не пережитой разновидностью одиночества.
Рождество прошло в лежании на кровати и перелистывании иллюстрированных журналов, да еще в поедании конфет. В ее комнате не было телефона и ей пришлось спуститься в четыре часа пополудни в холл гостиницы, чтобы позвонить матери. В Филдинге в это время было одиннадцать утра. Ирэн еще не успела отправиться на обычное ежегодное сборище всех Пэтуортов.
– У тебя все хорошо, Лили? – первым делом поинтересовалась Ирэн.
– О, да. Все хорошо. А у тебя?
– У меня все в порядке. Хорошее Рождество намечается?
– Намечалось. Здесь уже поздно, уже темнеет. Я была на обеде у друзей.
– Да, конечно. Я и забыла, что у вас там время другое. Я рада, что ты хорошо провела Рождество. Очень мило с твоей стороны, что ты позвонила, дорогая. Но мы не должны затягивать разговор, это очень дорого. Я всем передам от тебя большой привет.
– Да, да, обязательно. Счастливого Рождества, мать.
– И тебе счастливого Рождества, Лили.
Она поднялась к себе наверх и моментально, как во время съемки со вспышкой, вдруг на мгновение увидела перед собой их красивый дом в Филдинге. Потом она бросилась на узкую кровать и разревелась. Позже ей удалось заснуть, но сновидения ее относились не к дому в Филдинге, а к Энди Мендоза.
Уже заканчивалось утро третьего января, когда к ней в комнату прибежала какая-то леди и сообщила, что внизу ее ожидает мистер Мендоза. Боже мой! Она не ожидала его, она не была одета для него, ее волосы не были вымыты для него.
– Передайте ему, что я спущусь через несколько минут.
Через двадцать минут она появилась внизу в вестибюле с волосами, собранными на голове в нечто наподобие тюрбана, вокруг которых был повязан шарф. Это неплохо сочеталось с ее красным, цвета бургундского вина, пальто и черными сапожками. Что же касалось Энди, то он заявил, что вид у нее ужасный.
– Ты чем-нибудь занята? Извини, что я явился без звонка. Я поздно приехал вчера вечером.
– Нет, нет, все в порядке. – Она избежала ответа на вопрос, чем она была занята эти дни. Лили дала себе обещание оставаться трезвой и рассудительной.
Энди не должен знать, что в его отсутствие у нее стала проявляться чуть ли не депрессия.
– У меня рождественский подарок для тебя, – сказал он, таща ее к дверям, – но не с собой. Так что придется подождать до следующего раза.
А у нее для него ничего не было. Когда он уехал, Лили подумала, что никогда больше его не увидит.
– Я не ходила ничего покупать на Рождество. У меня был грипп, – солгала она.
В автомобиле Энди они ехали в направлении Эджоур-роуд.
– Это недалеко, – успокоил он ее, пробираясь через нескончаемый поток машин.
Он что-то напевал себе под нос, то и дело отрывая взор от дороги и усмехаясь, глядя на нее. Лили видела, что он счастлив снова встретиться с ней, и сама готова была петь от счастья.
– Вот мы и здесь, – громко объявил Энди, сворачивая в обсаженный с обеих сторон деревьями тупичок под названием Принсиз-Мьюз.
Эта короткая улочка по обе стороны была застроена в стиле короля Георга.
– Это бывшие конюшни. Теперь они перестроены, – пояснил он. – Великолепны, – ты не находишь?
– Великолепны, – согласилась Лили.
Она была готова и дома эти расцеловать, и все вокруг – так ее переполняло счастье. Чувство, переживаемое ею сейчас, было совершенно новым для нее, ни разу доселе неиспытанным. Оно было неожиданным и сравнимо разве что с внезапным воскрешением из мертвых.
– Нам нужен номер восемь. Вот и он. – У Энди в руках оказался ключ.
– Энди, а ты случаем не купил здесь квартиру?
Он рассмеялся.
– Нет. Идем со мной, дорогая. Я все объясню, когда мы войдем.
Дверь, которую отпер Энди, была выкрашена черной краской, по обе стороны ее были установлены две терракотовые урны с карликовыми соснами.
Он провел ее в крохотную квадратную прихожую, в которую выходили с каждой стороны двери. Двери были распахнуты настежь. Лили успела заметить, какая великолепная эта работа. Темное дерево прекрасно сочеталось с пастельными тонами стен и обоев. Больше в этой квартире никакой мебели не было.
– Столовая и гостиная, – сказал Энди. – А кухня – прямо. Он показал на закрытую дверь. – Наверху предполагается устроить две спальни и ванную. Пойдем взглянем.
Они поднялись по очень крутой лестнице без перил, тоже из темного дерева, в небольшую комнату, по виду напоминавшую ей крохотный дворик. В ней стояла единственная кровать, покрытая стеганым ситцевым одеялом, подле нее – сосновая тумбочка с четырьмя выдвижными ящиками, а на полу возвышалась груда самых разных подушек. Здесь был и камин, которым пользовались, но с тех пор как пользовались последний раз, его ни разу не чистили.
– А здесь, оказывается, живут, – удивленно заключила Лили. – Сначала я подумала, что нет.
– И живут, и не живут. Этот дом принадлежит моему двоюродному брату Чарльзу. Он его купил месяц назад, а спустя несколько дней взял и уехал. Сейчас он в Найроби, где пробудет год.
– И ты собираешься въехать сюда? О, Энди, это же просто великолепно! Это здорово!
– Ты не умеешь слушать, моя дорогая Лили. – Он подошел к ней и взял ее руки в свои.
Его были еще в перчатках. Он так и не удосужился их снять. Но и через тонкую их кожу Лили ощутила тепло его ладоней.
– Я же сказал тебе, что это мой рождественский подарок. Ты, а не я, въедешь сюда.
– Я? Нет, Энди, что ты. Я не смогу снимать такую квартиру.
– А речь идет не о том, чтобы снимать. Ничего платить не придется. Речь идет лишь о том, чтобы кто-нибудь здесь жил и присматривал за ней, пока он в отъезде. Он и без того богат, как Крез, и с головой ушел в фотографию. Он по горло занят тем, что снимает флору и фауну. Поэтому и отправился в Кению. Он дал мне ключ и попросил меня в качестве братской услуги обжить это место. Но лучше, если это будешь ты. Тебе вот как, – он сделал выразительный жест рукой у шеи, – необходимо смотаться из этого жуткого мавзолея, из этой богадельни, в которой ты живешь сейчас, и поселиться здесь. И, кроме того, ты – надежный человек. Ты надежный человек?
Еще одна фраза, напомнившая ей мать: будь благоразумной, Лили. Надежный было синонимом к слову «благоразумный».
– Да, полагаю, что я все же надежный человек. Послушай, а ты мне не врешь? – Она пристально смотрела на него. – Мне кажется, это очень должно походить на отрывок из книги, которую ты пишешь.
– Я пишу о том, что происходит в XVI веке. И там отсутствуют персонажи, которые бы походили на моего кузена Чарльза. Он слишком нереален для моей книги. И тебя не обманываю. Это чистейшая правда, видит Бог.
Внезапно для себя она задала вопрос, который уже очень и очень давно не давал ей покоя. С того момента, наверное, когда она впервые увидела его.
– Энди, а где ты был?
Он был поглощен стягиванием перчаток и предпочитал не смотреть на нее.
– Вместе с нашей семьей проводил Рождество. Я ведь сказал тебе о том, куда еду.
– Сказал. А где твоя семья?
– На севере. В той части страны, которая называется Озерный край, Грэсмир в Уэстморленде, если быть точным до конца. Этого довольно?
– Может и довольно… – ответила она. – Но меня не покидает чувство, будто меня дурачат. – Радость, переполнявшая ее еще час назад, мгновенно улетучилась.
Теперь на ее место пришло отчаянье, чуть ли не паника, боязнь утраты Энди. Но она не могла не продолжать этот разговор.
– Дурачат. Странные словечки ты выбираешь. А кто тебя дурачит? Я? – Он все еще не смотрел на нее.
– Нет, – помедлив, ответила она. – Может быть, это я сама себя дурачу. Все еще думаю, что ты есть очаровательный Энди Мендоза, которого я знаю очень хорошо, и о котором… без конца пекусь. Но, если подумать, мне кажется, что Энди Мендоза – человек, которого я вообще не знаю.
Он промолчал.
– Энди, скажи мне, ты действительно богат? Ты говоришь, твой кузен богат, как Крез. И все Мендоза – богатые люди?
– Кое-кто из них богат. Но не я. – Он смотрел в окно на сад, раскинувшийся внизу, голос его лишен был всяких интонаций.
– Я имею доходы от имущества, управляемого по доверенности. Пять тысяч фунтов в год. Разумеется, это далеко от того, чтобы назвать состоянием в наше время, но зато вполне достаточно для меня. По крайней мере, это позволяет мне работать над книгой. – Он повернулся и посмотрел на нее. – Ничего в этом зловещего нет, Лили. – Его тигриные глаза затуманились.
– О, Боже мой! Зря я завела этот разговор. Только все испортила. Прежде всего, это меня не касается. Ты хотел сделать мне приятный сюрприз, я же повела себя не так, как следовало. Мне очень жаль, прости меня и не сердись.
Выражение его лица по-прежнему было довольно угрюмым, когда он, пройдя через комнату, остановился перед ней и тронул за пуговицу ее пальто.
– Давай все начнем сначала, а? Давай. Вот, представь себе, что мы только что переступили порог.
– Мисс Крамер, могу ли я помочь вам снять пальто?
– Да, благодарю вас, Мистер Мендоза. – Игривый тон все же не удался ей, и руки ее безжизненно повисли по бокам.
Энди расстегнул ей пальто и деликатно сняв его, бросил на кровать. На ней была коричневая твидовая юбка и белый простой, ручной вязки свитер, похожий на те, что носят рыбаки. Какое-то мгновение он изучающе смотрел на нее, затем прикоснулся к волосам.
– Мне хочется потрогать и как следует рассмотреть твои чудесные волосы.
Лили вспомнила о шарфе на голове. При этой мысли у нее вырвался стон.
– Я знаю, это выглядит ужасно. С них капала вода и я решила повязать голову шарфом. У меня не было времени, чтобы просушить волосы. Я ведь, перед тем, как спуститься к тебе, наскоро вымыла голову, а просушить не успела.
Улыбнувшись, Энди снял с ее головы шарф. Ее темные волосы, слегка влажные, рассыпались по плечам. Она не стригла их с тех пор, как покинула дом, и теперь они доходили ей до плеч. Энди взял в ладонь тяжелую их прядь.
– Они еще не высохли. Смотри, не подхвати воспаление легких. – Лицо его осенила догадка. – Сейчас мы растопим камин. Здесь есть немного угля.
Он быстро растопил камин. Лили показалось, что он занимался этим всю жизнь, и вскоре в камине на горящих угольях заплясали языки пламени.
– Сядь вот сюда, на подушки, поближе к огню.
Она села, Энди устроился рядом. Его пальцы перебирали ее волосы.
– Чем ты занималась, пока меня не было?
– Да так, обычные дела…
Она дрожала, и ее собственный голос доходил до нее как бы издалека.
– А что за обычные дела? Когда мы познакомились, ты мне сказала, что учишься. Ты действительно учишься?
– А я и не знаю. Я ведь тебе говорила о том, что пробовала изучать архитектуру. По правде говоря, мне не очень хочется об этом говорить.
Она вообще ни о чем не хотела говорить. Она хотела, чтобы он ее поцеловал. Его лицо было так близко, что она могла видеть даже поры на его коже и появившуюся, едва заметную щетинку на подбородке.
Энди чуть наклонился к ней и приложил свои губы к ее.
Прикосновение было настолько легким, что почти не ощущалось, его и поцелуем нельзя было назвать. Энди снова дотронулся до ее волос.
– Ну вот, они и высохли. Давай спустимся вниз и посмотрим квартиру. Мы ведь еще не были в кухне.
Им пришлось одеться, так как центральное отопление было отключено.
– В кухне газ. Чарльз считает, что это очень экономично. И телефон здесь есть – это не так уж и дорого. Во всяком случае, далее если за него платить, все равно это обойдется тебе дешевле, чем жизнь в этом ужасающем отеле. К тому же ты сможешь готовить сама и питаться дома.
Лили все еще дрожала изнутри. Она болезненно воспринимала его близость, одновременно привыкая к мысли, что она действительно могла бы жить здесь, стоило ей только согласиться. Подумать только, жить в таком дворце!
– Здесь даже без мебели прекрасно. И я согласна с тобой, это действительно дешевле.
– О'кей. Значит, все решено. Мы сходим с тобой в этот уик-энд на рынки, побываем в Портобелло и Петтикоат-Лэйн, туда лучше выбраться в воскресенье. Там, если тебе повезет, ты можешь купить кое-какую мебель почти задаром. – Он замолчал. – А твой бюджет это выдержит? Потом, когда будешь уезжать из Англии, ты сможешь все это продать.
– Думаю, что выдержит. Ведь все, что я трачу в отеле, я могу сейчас пустить на что-нибудь другое.
Лили запомнилось его брошенное мимоходом замечание относительно возможности ее будущего отъезда. Она поняла, что он считает ее временным увлечением, так, чем-то вроде обычного романчика, со своим началом и неизбежным концом. Разумеется, он не видел в ней спутника на всю оставшуюся жизнь. Она вздрогнула.
– Ты мерзнешь? Давай быстренько сходим на кухню и потом пойдем. Я завтра позвоню газовикам, и они подключат отопление.
Он отворил дверь в кухню и они, войдя туда, застыли на месте от изумления. Кухня была полностью оборудована и меблирована, в отличие от остальных комнат. Здесь на кофейном столике лежала даже поваренная книга.
– Чтоб мне провалиться на этом месте! – вырвалось у Энди. – Чарльз мне об этом ни слова не сказал. Может быть, он и сам не знал об этом? Вообще-то это вполне в его духе.
Что до Лили, то та вообще утратила дар речи при виде всех этих совершенств. Пол был выложен гладкими, полированными коричневыми плитками. Они отливали темно-красным огнем. Стены украшал затейливый орнамент, бело-синие доминирующие цвета которого, напоминали дельфтский фарфор. То здесь, то там висели стенные шкафчики и полки, заполненные медной утварью.
– Видимо, Чарльз все же привез с собой из дома все эти сковороды и кастрюли, – предположил Энди. – Иначе, откуда бы им здесь взяться.
Вдоль одной из стен кухни стояли два довольно заметных сооружения: газовая плита и холодильник из нержавеющей стали. Кроме того, здесь имелась даже небольшая колода для разделки мяса! На другой стороне, которая отделялась от рабочей части кухни деревянной перегородкой, располагалось большое окно-дверь, выходившее в сад, и круглый стол, вокруг которого стояли четыре стула из светлого дерева, такого же, из которого была изготовлена и перегородка.
Лили вдруг расплакалась.
– Что такое? Что с тобой? В чем дело? Глупенькая моя, о чем ты плачешь? – Энди обнял ее и легонько встряхнул.
– Да потому, что здесь все так здорово, – всхлипывая ответила Лили. – А я, представь себе, никогда в своей жизни еще ничего не приготовила. Понимаешь, никогда, ни разу за всю мою треклятую жизнь!
Назад: 3
Дальше: 5