Глава 8

Неделю, потом другую Энни казалось, что ее медленно разрывают пополам.

На следующее утро, после свидания со Стивом, она спустилась вниз и увидела, что Мартин уже сидит за столом и завтракает. Его глаза сразу потемнели от гнева, и на лице появилось болезненное выражение. Раскаяние и жалость к нему разом охватили ее. Энни попыталась было сказать:

– Мартин, послушай, я не знаю… – Но муж не дал ей закончить.

– После поговорим, – холодно произнес он, оставил свой завтрак, взял кейс, пальто и вышел из дома, не глядя на жену. Ей хотелось кричать, биться головой о стол и плакать до тех пор, пока не осталось бы слез, но Томас и Бенджи стояли в дверях и смотрели на нее.

– Ты сердишься? – спросил Бен.

– Нет, милый, – она попыталась улыбнуться. – Просто мне немного грустно сегодня, вот и все.

Их детские ясные глаза смотрели на мать с упреком. Проводив сыновей в школу и в садик, Энни вернулась домой, и начала бесцельно ходить из комнаты в комнату, посматривая на молчащий телефон. Ей очень хотелось, чтобы позвонил Мартин, и она бы смогла с ним объясниться.

Вдруг и в самом деле раздался звонок. Это был Стив. По его голосу было слышно, что он улыбается, и от этого Энни почувствовала, как ее сердце тоже наполняется радостью и любовью.

– Энни, это был самый счастливый день в моей жизни!

– Мне тоже было очень хорошо…

Как всегда Стив услышал больше, чем она сказала. Он спросил ее:

– Что случилось?

Энни резко ответила:

– Должно быть, наше счастье дорого обходится другим. В первую очередь Мартину и моим сыновьям.

– Да что случилось? – настаивал он.

– Ничего… кроме того, что Мартин знает обо всем. Он догадался, у меня бы не хватило смелости признаться ему во всем самой. Видишь ли, я вернулась домой без покупок, которые должны были обеспечить мое алиби, ну и… Возможно, он и раньше, догадывался. Мы с ним слишком давно знаем друг друга.

– Понятно… – голос Стива был очень хорошо слышен. Он помолчал и потом сказал:

– Когда-то Мартин все равно бы узнал, Энни. Просто надо было сделать это в самом начале. – Конечно, Стив был прав. Но он не видел искаженного болью лица Мартина вчера вечером и холодного гнева сегодня утром. Ему легко говорить, пальцы Энни сжали телефонную трубку. Хватит! Не надо думать, что Стив виноват. Никто ни в чем не виноват. Что случилось, то случилось, и нужно смотреть правде в лицо. Она вздохнула и попыталась придать голосу другой более категоричный тон.

– Прости меня, Стив. Ты знаешь, я думаю, что происходящее не принесет ничего, кроме боли всем моим близким. Им еще долго будет очень больно, если мы с тобой продолжим встречаться. Ты можешь это понять, Стив.

Он ответил, не задумываясь, как она и ожидала:

– …Ты же знаешь, что могу.

– Да…

– Энни, если я тебе понадоблюсь, я буду ждать тебя дома.

Это она тоже знала, ей очень хотелось прямо сейчас бросить все и уйти к нему, насовсем, но тысячами нитей она была привязана к тому дому, в котором находилась в эту минуту, и Энни боялась, что, оборвав эти нити, она принесет всем такой вред и горе, какого ни одна бомба не в состоянии принести.

– Дай мне, пожалуйста, несколько дней. За это время я попытаюсь уладить тут все свои дела, хорошо?

– Ну, конечно!

После того, как Стив положил трубку, Энни возобновила свои бесцельные хождения по дому. Она следила за медленно тикающими часами, пока не наступило время идти за Беном. Ей так хотелось сейчас поскорее увидеть малыша, послушать его невинный лепет, его бесхитростные рассказы. Она быстро добралась до садика и всю дорогу назад внимательно слушала обстоятельный отчет сына об утренней деятельности, стараясь сосредоточиться на его веселой болтовне и не думать ни о чем другом. Правда, это ей плохо удавалось.

Когда они пришли домой, Энни приготовила ему ленч и украсила еду на тарелке морковью, нарезанной узорами так, как он любил. Потом она села напротив сына с чашкой кофе, глядя, как он лениво ковыряет еду вилкой, и задумалась.

– Почему ты не слушаешь? – Бен требовательно перебил поток ее размышлений.

Энни почувствовала, как ее охватило необъяснимое раздражение.

– Не могу же я все время слушать твои истории, Бен, – огрызнулась она. – Мне нужно иногда и подумать о чем-нибудь.

Сын удивленно посмотрел на нее, потом выпятил нижнюю губу.

– Я хочу, чтобы ты меня обняла, – сказал он капризно. Энни вздохнула – в конце концов ее сын имеет право требовать этого от нее.

– Ну, иди ко мне…

Малыш с торжествующим видом забрался к ней на колени, подвинул, к себе свою тарелку и начал с аппетитом поглощать ленч.

– Ну, доедай, а потом посмотрим детскую программу.

Бен почувствовал, что он одержал верх над матерью, и теперь охотно доедал то, что еще оставалось на столе. А потом они вместе сидели на диване; Бен положил свою голову ей на грудь, а Энни невидящим взором смотрела на экран телевизора и думала о том, что ее ждет сегодня и в будущем, безрезультатно пытаясь представить себе и своих сыновей в другом месте, в квартире Стива.

– Давай сходим в парк, погуляем, – предложила она, когда детская программа закончилась.

Энни достала Бену красный костюмчик, выкатила из угла между комодом и лестницей его трехколесный велосипед, и они вышли, Бенджи катился рядом с матерью, нахмурившись, сосредоточенно крутя педали.

И маршрут, по которому они шли, и парк были хорошо знакомы. Энни следовала за сыном, ожидала его у карусели, стояла у подножья горки, пока Бен скатывался вниз. И все-таки она чувствовала себя слишком далеко от всех его детских забав, и, когда он предложил ей поиграть в прятки, ответила:

– Не сегодня, может, завтра вы с папой придете сюда и поиграете.

Что будет завтра? А послезавтра? Энни почувствовала, что мерзнет. Небо затягивали длинные перья облаков, фальшивое тепло ранней весны закончилось, и завтра снова будет холодно, как будто вернулся ледяной январь. Она обошла вокруг стайки деревьев в центре парка.

– Пойдем, Бенджи, Надо еще зайти купить чего-нибудь к чаю, а потом заберем из школы Томаса.

Наступило и прошло время вечернего чая, потом обычное время для игр, ужин, вечерний туалет, вечерняя сказка… Когда оба сына заснули, Энни спустилась вниз в кухню, налила себе вина и посмотрела на стоящий на плите ужин, а потом села на диван. Она знала, что будет ждать Мартина сколько бы не потребовалось, как ждала его сегодня весь день. Прошел час, потом еще полчаса, Энни встала положила себе немного мяса с овощами и поела, не замечая вкуса еды. Потом помыла единственную тарелку, убрала ее и снова села перед телевизором, вспомнив, что у нее скопилось много одежды, требующей ремонта, Энни подвинула к себе корзину с бельем и принялась штопать дырку на одном из свитеров Томаса.

Было уже почти половина одиннадцатого, когда Мартин появился на дорожке сада. Весь вечер, несколько томительных часов, он просидел в углу какой-то унылой пивнушки, в которой никогда прежде не бывал. Среди неона и пластика и чужих равнодушных лиц в грохоте музыкального автомата, он сидел никого и ничего не замечая и думал о себе и об Энни и обо всех годах, которые они прожили вместе. Он вспоминал Энни, какой увидел ее в той студенческой кофейне много лет назад и то, как она старалась казаться бывалою студенткой, а сама еще была наполовину школьницей. С той поры они взрослели вместе год за годом. Воспоминания шли чередой, а Мартин все сидел, невидяще уставившись в свою кружку с пивом.

«Ну, что? Похоже, именно в таких случаях говорят «навсегда!?».

Все, что они вместе пережили, сейчас казалось ему прекрасней и дороже.

Не потому ли, что он чувствовал, что всему этому наступает конец?

Раньше он никогда этого не боялся, потому что был уверен в Энни. Даже когда появился Мэттью, эта его уверенность сохранялась.

Мартин опустил голову над своим забытым пивом, стараясь не дать себя ослепить чувству обиды и оскорбленного самолюбия. Он особенно тщательно стал припоминать мельчайшие детали их прошлой жизни.

Помнится, Мэттью объявился в середине лета, как раз накануне их свадьбы. Мартин никогда не видел его, но подруга Энни Луиза и другие друзья говорили о нем.

Мартин помнил, что он узнал о том, что происходит, но ничего не предпринимал, а просто ждал, когда она вернется. Он даже спросил ее тогда: «Мне нужно беспокоиться по этому поводу?». И она ответила «Нет». Его тогдашняя уверенность в том, что она вернется сейчас казалась просто невозможной. Как он тогда был уверен в том, что во всем и всегда прав!

А ведь уже тем летом он мог ее потерять!

Задолго до этих дней.

Несмотря на шум и суету пивной, Мартин чувствовал, что все его чувства: и слух, и зрение – необыкновенно обострились.

Они с Энни не были статичными, устоявшимися людьми ни в той кофейне, в Сохо, ни в день их свадьбы, ни в день взрыва супермаркета. Они оба продолжали изменяться как вместе, так и каждый сам по себе. Как оказалось, они не слишком крепкая семейная пара. Как не пытался убедить себя в этом и жену Мартин в тот несчастный вечер на встрече с друзьями. И они оба, наверное, виноваты в том, что позабыли все, что их объединяло. Они привыкли видеть друг друга каждый день, словно фотографию из семейного альбома: Мартин и Энни, или папа и мама Томаса и Бена. И стоило только покинуть устоявшиеся границы мира, в котором они жили, как все их связи сразу порвались.

Чем была занята Энни, как она жила, когда он работал и был сосредоточен на своих проблемах? Он никогда прежде не задумывался об этом, и, получая от нее все, что ему требовалось, даже не пытался присмотреться к ней поближе. И только накануне Рождества, когда он уже почти потерял ее, Мартин, наконец, понял, как много Энни делала для их дома и для него самого, с какой любовью и нежностью отдавала себя ему и детям. Оказывается, он слишком многого не замечал. Да, как не горько в этом признаваться, он действительно настолько привык, что Энни, его жена, мать его детей, хозяйка его дома, всегда рядом, всегда неизменна, что словно забыл о существовании ее личного внутреннего мира.

Ну, а сама Энни? Каждый вечер выслушивая его рассказы о прошедшем дне, так ли уж глубоко она вникала в их смысл? Так ли уж интересны они ей были? Посвятив свою жизнь ему и детям, всегда ли она отдавала себе отчет что и он, Мартин, немало делает для благополучия семьи? А может и она перестала понимать его, и не относится уже с должным вниманием к его проблемам?

– Может быть, – сказал он себе.

Но если так, раз они оба виноваты в том, что не проявили внимания друг к другу, то выходит, что он был не прав все последние недели после той страшной катастрофы, возлагая вину за случившееся в их семье на эту самую катастрофу. Взрыв оказался просто страшным, бессмысленным катализатором, и только.

Музыкальный автомат в углу пивной зверски гремел и эти волны оглушительных звуков, казалось, затопили его…

Если бы не Стив, был бы кто-то другой, раньше или позже. В шуме переполненного бара, среди гомона посетителей, Мартин продолжал разматывать цепь своих размышлений. Ну что ж, теперь это произошло. Подумай об этом… «Теперь, когда моя жена влюбилась в кого-то другого, что я могу сделать?».

Когда Мартин понял, что напрасно он пытался обвинить тот самый взрыв, его гнев и раздражение против Стива исчезли. Нет никакого смысла в том, чтобы пытаться найти своего соперника, бороться с ним, как он уже было решил сделать.

«Встретиться, чтобы сказать… Что?».

Мартин чуть не улыбнулся, представив себе эту картину.

«Верни мне Энни!»

Он еще долго сидел неподвижно, наконец, поднял кружку и осушил ее.

Сделать ничего нельзя. Оставалось только ждать и, ожидая, показать Энни, что он любит ее, желает ее, нуждается в ней. Наконец, он встал, голова гудела от музыки, тело бьио напряжено. Пора было идти домой.

Мартин проехал знакомой дорогой, остановил машину у ворот. В нижних комнатах горел свет, и сквозь задернутые шторы в спальне Бена наверху, пробивалось мерцание ночника. Дом выглядел как обычно, и от этого острее было желание вернуть старое, доброе время. Он поклялся себе, что, если когда-нибудь они вернутся, он будет беречь эти дни семейного счастья, сделает их яркими, незабываемыми и никогда – никогда не позволит им ускользнуть.

Мартин прошел по дорожке и вошел в парадную дверь. Энни сидела в круге света на стареньком диване. Мартин видел пушистое облако ее волос, мягкий овал лица и шитье, лежащее у нее на коленях.

Они посмотрели друг на друга, не говоря ни слова, потому что не могли придумать, что сказать. Энни встала, медленно прошлась через всю комнату, выключила телевизор, а Мартин все стоял в дверях и смотрел на нее.

– Будешь ужинать? – спросила она без всякой интонации в голосе. – Боюсь, что все остыло.

– Неважно, принеси сюда, хорошо!

Спустя минуту она вошла, держа в руках поднос со стоявшей на ней едой. Мартин взял тарелки и принялся за ужин.

Через некоторое время он произнес:

– Нам нужно поговорить, Энни.

Она сидела в другом конце комнаты напротив него, склонив голову и сжав руки.

– Да, я тоже так думаю, – прошептала она. Мартин секунду колебался, с чего начать.

– Скажи мне, что произошло?

Она взглянула на него со странным, почти молящим выражением.

– Ты же знаешь, что… – Она покачала головой.

– Нет, Энни. Я хочу, чтобы ты сама сказала мне.

Она закрыла лицо ладонями. Мартин хотел попросить ее: «Не делай этого, дай мне видеть твое лицо», но промолчал и продолжал ждать.

Наконец, Энни произнесла:

– Мы были семейной парой ты и я. Мы жили с нашими детьми. И не было в нашей жизни ничего особенного, не так ли? Ничего необычного или экстраординарного, просто жили, как все. Вот ведь так и было, правда?

Мартин кивнул:

– Да! – и тихо добавил – Жили… и можем жить лучше, чем сейчас.

Она посмотрела на него долгим взглядом, кивнула, а потом добавила:

– Но вот произошел этот несчастный случай.

Мартин увидел, как Энни повела плечами в недоумении, словно то несчастье было чем-то таким, что она пыталась и не могла понять.

– Расскажи мне об этом, Энни. Ты никогда не говорила, что это для тебя значило, что ты чувствовала тогда.

Энни посмотрела на него, но, Мартину показалось, что она совсем его не видит, и потом сказала:

– Я не знаю, что тебе сказать, не знаю, как описать то, что было. Темно, страшно, ужасающий грохот… а потом мертвая тишина. Я не могла пошевелиться, во рту вкус крови и пыль, и грязь на зубах и языке, и боль, боль во всем теле.

Боль и ужас. Об этом трудно говорить. Она опять передернула плечами.

– Ты боялась?

Энни подумала о Тибби. Мать вернулась из хосписа к своему мужу и розам. Но была уже слишком слаба, чтобы заниматься любимым делом.

«Она увидела как ты стала взрослой, она увидела своих внуков».

Да, а что у нее было еще?

– Я боялась. И… ненавидела тоже. Думаю, это была ненависть. И еще было чувство, что все оборвалось так быстро! Было горько, что мне не дали… дожить до конца. Завершить то, что я делала.

Мартин окинул взглядом комнату. Рядом с камином стояла проволочная корзина с игрушками Бена, на каминной полке. Среди безделушек из китайского фарфора, свечей и приглашений на детские утренники, – кувшин с нарциссами.

– Ты хотела завершить то, что делала здесь? Да, Энни?

– Да, выполнить долг матери и жены.

Эти слова, сказанные вслух от многократного употребления казались поблекшими и пустыми.

– У нас ведь все было нормально, правда? – спросила Энни. – И нам, всем четверым, было хорошо, да?

Всем четверым? Всегда ли? И вновь Мартин вспомнил годы их совместной жизни, и вновь страх потерять все холодной дрожью пробежал по его телу.

Он смотрел на жену, сидящую напротив него, и чувствовал, как гнев и раздражение последних дней вновь охватывают его.

– Да, было, – сказал он. – И, может быть, будет опять, Энни, когда все это забудется.

Как только Мартин произнес эти слова, в ту же секунду он понял, что сказал не то и не так. Он резко повернулся на стуле, нож загремел в тарелке. Мартин посмотрел на стол и увидел, что еда, к которой он едва притронулся, давно остыла. Он резко отодвинул тарелку. Энни все еще держала школьный свитер Томаса, и клубок шерстяных ниток скатился на ковер и лежал рядом с ее креслом.

– Я не смогу забыть, – слова ее падали как капли ледяной воды.

– Энни, – он с трудом старался говорить спокойно, – ты сможешь… если только сама захочешь. Случилось ужасная нелепая вещь. Единственное, что тебе сейчас остается сделать, поблагодарить судьбу, и забыть обо всем остальном.

– Если бы только это было так просто, – прошептала Энни, – если бы…

Мартин молчал, чувствуя, как кровь стучит у него в висках. Наступил самый ответственный момент, и он еще может надеяться, что все как-то уладится.

Энни продолжала все тем же тихим голосом, глядя на детский свитер у себя на коленях:

– Я думаю, что без Стива я бы не выжила. Стив заставил меня продержаться. Он заставил меня поверить, что мы выберемся. Я не очень смелая, ты это знаешь. Он заставил меня стать храброй…

– Как? – слова застряли у Мартина в горле. Он тоже помнил тот день. Дикий холод перед разрушенным фасадом, коридоры полицейского участка, прокуренный воздух штабного вагончика и жесткая твердость штукатурки, когда он бросал ее вместе со спасателями.

– Мы разговаривали… Мы могли дотянуться друг до друга только кончиками пальцев. Мы дергали друг друга за руки и разговаривали. Иногда мне казалось, что я уже не говорю, а просто думаю, но думаю вслух, потому что он все равно слышал меня. И я тоже слышала его. Когда думаешь, что все равно умрешь, неважно, о чем говорить, ведь так?

– О чем же вы говорили?

– Мы рассказывали друг другу о нашей жизни. Все важное и не очень…

Снова наступило молчание. Мартин мысленно представил свою жену там, под обломками. Он видел ее тяжело раненую, с рукой, протянутой незнакомцу, слышал ее голос, ее шепот в темноте, когда она рассказывала Стиву о всех больших и маленьких событиях своей жизни, только ему!

– Ты думала обо мне, Энни? – раздраженное нетерпение собственного вопроса поразило его и он огорченно отметил про себя: – Всегда мы вот так торопимся.

Энни сняла с коленей рукоделие, подошла к нему и опустилась перед ним на колени на ковер.

– Конечно…

Мартин ничего не сказал.

– … Я рассказала ему о тебе, и детях. Мне было невыносимо думать, что наша жизнь должна вот так жестоко и насильственно оборваться.

Он осторожно протянул свою руку и нежно коснулся ее волос. Они еще не отросли и их короткие концы напомнили ему, как неосторожно, почти грубо, их отрезали тогда, сразу же после катастрофы.

– … Я рассказала ему о том, как мы встретились, и обо всем, что произошло после. Обычные вещи. Дом, и сад, и все, что мы делали и создали вместе.

«СОЗДАЛИ…ДЕЛАЛИ».

– И он тебе рассказывал о том же?

– Да. Не очень веселые вещи.

– А после? – осторожно спросил Мартин, – его рука все также перебирала ее волосы. Он посмотрел на лицо жены и увидел, что она плачет. Слезы катились в уголках ее глаз и одна за другой стекали по щекам. – В самом конце… Ты знаешь, казалось, что это уже совсем конец… всему. Он стал для меня более важным и нужным человеком, чем кто-либо в целом мире. Он стал так близок мне, что я… Я уже не знала, где кончаюсь я и начинается он.

Рука Мартина на ее волосах еле заметно вздрогнула. Он заглядывал в провал там, в развалинах, и видел при свете прожекторов, как Стив все еще лежал, вытянув руку по направлению и тому месту, где перед этим была Энни. Мартин почувствовал во рту горький привкус обиды и заговорил, стараясь быть спокойным и убедительным.

– Но потом ведь вас спасли. И все закончилось. – Если не считать, конечно, того, что это совсем не кончилось. Он ведь сидел о женой в машине «скорой помощи» и помнит, как она открыла глаза и посмотрела на него с недоумением и разочарованием.

Когда Энни промолчала, Мартин решил притвориться непонимающим, чтобы заставить жену рассказать обо всем, хотя и знал, что ему не будет легче от ее откровенности.

– Я понимаю. После всего, что пришлось вынести, легче вдвоем делить испытанный ужас и шок пережитого. Никто, кроме него, не мог бы понять, каково вам пришлось там, под обломками здания. И, конечно, потом вы поддерживали друг друга, покалечились. Вы были опорой друг другу.

Энни подняла голову, посмотрела в лицо мужу.

– О, нет! – воскликнула она. В ее глазах все еще стояли слезы, но сами они сияли чистым светом.

– Совсем не то! Наоборот, это была радость. Настоящее счастье от того, что живешь, понимаешь?

Мартин попытался вспомнить все эти дни. Он был занят с сыновьями, водил их гулять и все время волновался за жену. У него не было возможности радоваться. Первый светлый луч надежды появился, когда врачи сказали ему, что Энни будет жить. Он тогда навестил Стива, потому что считал, что и Стив должен об этом узнать. Это был самый канун Рождества. Мартин вспомнил, что уже тогда он почувствовал что-то неладное. Боль и страх потери охватили его с удвоенной силой.

– О, да! – прошептал он так тихо, что Энни едва услышала, что он говорит. – Думаю, что я понимаю это.

«НАДО СКАЗАТЬ ЕМУ ПРАВДУ, – подумала Энни. – СЕЙЧАС, КОГДА МЫ И ТАК ДАЛЕКО ЗАШЛИ».

– Все выглядело так прекрасно. Все вокруг было таким новым, дорогим и особенным. Стив чувствовал то же самое. Я думаю, что такое единодушие во взглядах и настроениях у нас со Стивом случилось еще и потому, что… что мы… Что мы полюбили друг друга.

Итак, Мартин услышал наконец, как она произнесла эти слова.

И сразу вся его решительность терпеть, ждать и надеяться оказалась бесполезной. Он уже с трудом сдерживал слепой, отчаянный гнев на «этих двоих». Мартин подумал о Томасе и Бенджи, спящих наверху, и о том, что будут значить для них несколько таких простых и страшных слов Энни. Он и сам не мог представить, как будет жить без жены, без ее любви.

– Энни… – простонал он, – ты понимаешь, что говоришь? Ты знаешь, какое горе нам все это принесет?

Не имея больше сил, чтобы дальше сдерживаться, Мартин вскочил на ноги, со всей силы грохнул кулаком по столу и сбросил на пол поднос с едой. Энни сквозь слезы смотрела на разбросанную по полу и ковру еду.

– Знаю, – прошептала она. – Я так много об этом думала…

– Ну и что же ты собираешься делать?

Энни вспомнила Тибби и ту жизнь, которую выбрала для себя ее мать. Интересно, а какой выбор сделаешь ты? Она снова ощутила, как дорога жизнь, как чудесно и важно было ее возрождение в больничной палате.

– Если бы я знала, – безнадежно прошептала она. – Я не знаю, что делать… Это правда.

Мартин подошел к окну, резко отдернул штору и посмотрел на улицу, потом вернул занавеску на место.

– Ты с ним спала?

– Один раз, – выдохнула Энни.

И вновь тяжелое молчание повисло в комнате. Мартин обессилено опустился на стул, а его жена так и осталась сидеть на коврике, неловко поджав затекшие ноги.

Наконец, Мартин мягко сказал:

– Люди, прожившие столько лет вместе, как мы с тобой, что они испытывают друг к другу? Я имею в виду, что их соединяют в чистом виде, если отбросить все подпорки привычек, традиций, привязанностей. Они не любят друг друга, во всяком случае, это не та любовь, о которой ты говоришь.

Энни вспомнила счастье, испытанное ею вчера в ресторане и потом в той полутемной комнате со Стивом.

– Нет, – с горечью в голосе сказала она, – не та…

– Ну, так и что же это тогда?

Она хотела ответить, и подыскивала слова поточнее, но Мартин заговорил опять сам:

– … Это дружба, симпатия. Мы старые друзья, Энни. Мы всего этого достигли вместе. – Он сделал круговой жест рукой, лицо его было спокойно, но Энни чувствовала, как весь он внутренне напряжен.

– Я все еще люблю тебя, Энни! Не знаю, та у нас с тобой любовь или не та, но я-то тебя все еще люблю, Энни, и тебе это хорошо известно! Но самое главное для нас сейчас в другом, правда? Мы всегда уважали друг друга. Возможно, в последнее время что-то упустили в нашем взаимопонимании, возможно, мы оба в чем-то виноваты, но ведь нельзя же взять и зачеркнуть счастье, то счастье, которое мы и наши дети испытали в этом доме. Ведь не может же оно исчезнуть после стольких лет.

Но Энни и на этот раз не сказала ни слова, и тогда Мартин спросил еще раз, уже прямо указывая на желательный ответ:

– Неужели это ничего для тебя не значит? – Энни протестующе взмахнула рукой.

– Ну, конечно, значит очень много, Мартин, годы ведь не вычеркнешь.

И все же они были разделены сейчас, в эту минуту, среди теплого уютного полутемного дома. Энни поняла, что никогда не сможет объяснить Мартину события в том супермаркете изменили все ее будущее, заставили переосмыслить собственную жизнь и подтолкнули к тому, что она полюбила случайного знакомого.

– Что ты теперь собираешься делать? – снова спросил Мартин. Она подняла голову.

– Я не знаю, как смогу жить без… него.

Энни почувствовала, как ее слова ударили мужа. Ей захотелось закрыть глаза, чтобы не видеть муку, исказившую его лицо.

Он мог закричать на нее, бросить ей в глаза множество ужасных и справедливых слов, которые так и рвались у него из груди, но усилием воли сдержал себя.

Когда, наконец, Мартин понял, что вновь может владеть собой, он очень медленно, словно старательно выговаривал слова какого-то незнакомого языка, произнес:

– Я не позволю тебе уйти, ты моя жена. Мать моих детей.

– Господи, ну что я еще могу сказать тебе? – Мартин сжал кулаки, костяшки его пальцев побелели.

– Вот что я тебе скажу, Энни. Если ты… когда ты… если ты все-таки примешь какое-нибудь решение… в общем, я хочу, чтобы ты сначала все как следует обдумала. А вот и все. Только решай побыстрее.

Все, что ему еще оставалось сделать, это встать и уйти, сгибаясь под тяжестью обрушившихся на него слов.

«Я НЕ ЗНАЮ, КАК БЕЗ НЕГО ЖИТЬ». Мартин неловко встал, покачнулся и вышел, плотно притворив за собой дверь.

Энни слышала, как он ходит наверху, слышала его шаги. Потом стукнула дверь комнаты для гостей. Мартин ушел спать в свободную комнату. А Энни по-прежнему сидела на ковре, глядя прямо перед собой и едва дыша от боли, которую им обоим причинили ее слова. Наконец, она подогнула колени, положила на них голову и снова уже в который раз стала мучительно размышлять, пытаясь найти хоть какое-нибудь решение неразрешимых проблем.

Две недели прошли так, словно их прожил кто-то другой. По утрам, когда Энни просыпалась, она, забыв обо всем, чувствовала себя легко и свободно. Но это состояние длилось всего одну-две секунды после пробуждения. Потом действительность возвращалась к ней, и надо было вставать и идти, и жить, а вечером снова ложиться спать.

Эта жизнь более отчетливо, чем когда-либо еще, дала ей понять, что у них с Мартином была, действительно, просто дружба. И когда ее не стало, – это понял даже Бенджи. Однажды, рано утром, он пришел в спальную в своей голубенькой пижаме и, увидев мать одну в широкой кровати, спросил:

– А ты с папой больше не дружишь?

Энни не нашлась, что сказать, и вместо ответа протянула к нему руки. Но, даже когда сын подошел, она почувствовала, что он старается отстраниться от нее, словно еще не решил, кому из родителей отдать свое предпочтение и на чью сторону стать. Это ранило ее даже больше, чем предполагаемая разлука с близкими.

С этой своей печалью она пошла к Стиву, хотя и пыталась не показывать виду.

– Прости меня, – сказала она. – Я ведь говорила тебе в самом начале, что наше счастье сделает все вокруг несчастным.

Но, Стив был нежен и тверд. Он усадил ее рядом с собой на глубоком черном диване, обнял и заставил рассказать обо всем. Он внимательно слушал Энни, не размыкая объятий, пока ее напряжение и чувство вины не стали угасать. А потом они пошли в спальню, и Стив, потянув за руку, уложил Энни рядом с собой. Это было восхитительно, чувствовать как бережно и властно мужские руки раздевают ее. Стив знал, когда нужно терпеливо и ласково уговаривать, а когда настаивать; он знал, когда можно предоставить Энни взять инициативу в свои руки. Наконец, соскользнули и трусики, и последнее, что еще оставалось на Энни. Она поразилась тому, как сильно она желает Стива! Энни села на бёдра мужчины, и толчки наслаждения в ответ на его движения снизу вверх заставили изогнуться дугой ее тело. Потом она легла на него, и их губы слились в поцелуе, а затем, все также, не разжимая объятий, и помогая друг другу, они поменялись местами, но и теперь, когда Энни оказалась на спине, их движения по-прежнему продолжались все в том же упоительном режиме.

Вверх… вниз… вперед… назад…

А потом наступил покой…

– Ты очень темпераментная, Энни, – когда все закончилось, – сказал ей Стив.

– Знаю, – радостно и без тени смущения ответила она ему. – Это ты меня сделал такой.

Несмотря ни на что, они по-прежнему были счастливы в краткие часы свиданий. Когда они кончили заниматься любовью, то встали, не спеша оделись и вышли на улицу. Стив повел ее по тихим, неприметным улочкам. В тот день они обедали в небольшом еврейском ресторанчике.

Стив знал множество таких интересных местечек, уютных, нешумных и изысканных. Иногда они ходили на любительские постановки каких-то забавных пьес. Однажды оказались на концерте органной музыки в старой церкви, похоже выстроенной самим Кристофером Реном, где-то в Сити. По тому, как на нее смотрели незнакомые люди, Энни знала, что непохожа на других женщин. Она светилась от счастья и жила такой насыщенной, такой великолепной жизнью, как уже и не надеялась никогда пожить. Энни с радостью отдавала себя этим счастливым минутам, потому что без них не было оправдания тому холоду и мраку, которые наполняли остальные часы ее жизни. Их времяпрепровождение мало чем напоминало те беззаботные и безденежные дни, которые она когда-то давным-давно, проводила с Мэттью, и все же короткие встречи со Стивом часто напоминали ей те времена.

А иногда, глядя на Стива, сидящего напротив нее в ресторане, или стоящего где-нибудь в церкви у памятной надписи, Энни едва верила, что этот привлекательный, хладнокровный мужчина имеет с ней что-то общее. И в такие минуты она затаивала дыхание, но Стив, с его способностью читать ее мысли, брал ее за руку, говорил ей что-нибудь приятное и это ощущение отчужденности сразу исчезало. А потом наступало время идти за Беном. Энни оставляла Стива и шла забирать сына из садика или от знакомых.

Сияние счастья сразу же угасало, и ею вновь овладевало тоскливое болезненное чувство раздвоенности.

Среди этих ужасных метаний, как только выкраивалось время, Энни ходила повидаться со своей матерью. Тибби все еще была в своем доме, но стала такой слабой, что едва могла дойти от кровати до кресла, стоявшего в углу у камина. Джим, Энни, экономка и приходящая няня старались как можно лучше ухаживать за Тибби и делали все, чтобы скрасить ее последние дни. Тибби по-прежнему желала одеваться в привычную одежду – твидовая юбка и шерстяной жакет. Обычно по утрам Энни отправляла детей в школу и сад, а сама бежала к матери, чтобы помочь ей сделать утренний туалет и одеться. Юбки, жакеты, платья, когда она доставала их из комода, издавали привычный лавандовый запах материнской одежды и казались огромными, когда их одевали на иссохшее тело Тибби.

– Как ужасно скроена эта юбка, – говорила в таких случаях Тибби, – а вот эта хороша. Сейчас, любовь моя, уже так не шьют. Я бы хотела к этому розовый жакет. Так-то лучше, не правда ли?

Помогая матери одеваться, застегивая ей пуговицы, Энни обнаружила, что едва может отвечать. Мать была центром и сердцем этого большого дома, а теперь оказалась, будто каким-то ветром ее отбросило куда-то в угол, словно легкую паутину или пыль, с которыми она сражалась все эти годы.

Энни помогала матери сесть в кресло. Руки, которыми Тибби держалась за дочь, казались совсем прозрачными.

– Может, тебя повернуть, чтобы ты видела сад? – спросила она.

Мать подумала секунду, бросила взгляд на низенький столик, на котором стояли многочисленные семейные фотоснимки. Свадебная фотография Тибби, Энни свадьба Энни, жена и дети брата, Томас и Бенджамин – у Тома не хватает верхнего зуба.

– Да, пожалуй, – сказала Тибби.

Энни развернула ее кресло, и они обе посмотрели в окно на сад. Стояла первая неделя апреля. Ранние нарциссы уже отцвели, на полумесяце клумбы у окна появились похожие на почки зеленые копья тюльпанов. Энни увидела, что лужайку пора подстригать. Должно быть, трава бурно пошла в рост после мартовского тепла.

– Я попрошу Мартина, чтобы он помог отцу подстричь траву, – сказала Энни.

Тибби кивнула, но о розах, как это было бы всего неделю назад, она не заговорила. Старая женщина смотрела на цветы, на лезвие проклюнувшихся стеблей.

– Мне кажется, весна – лучшее время года, – сказала она тихо, почти про себя. – Я вообще, сдается, всегда предпочитала обещания и надежды реальности. Конечно, летом все иначе, и цветы, и краски более яркие. Не то, что эта тихая бледная зелень и первое золото.

«Ну и ну, продолжай, – беззвучно молила ее Энни. – Пожалуйста. Разве ты не хочешь поговорить со мной?». Ей хотелось опуститься перед матерью на колени.

«Говори об обещаниях и надеждах, ну, пожалуйста! Потому что у нас осталось не так много времени, Тибби. А нам так много нужно сказать друг другу».

Внезапно Энни охватило сильное желание рассказать матери обо всем.

Она мягко спросила Тибби:

– Как ты себя чувствуешь?

Если бы мать только знала, что с ней происходит! Тибби выпрямилась в своем кресле и, не отводя глаз от золота в саду, ответила:

– Кажется, немного лучше.

Казалось невозможным подумать о том, что она умирает и это может случиться с ней в любое время. Мать уйдет навсегда, оставив после себя только пыль в большом доме и эхо их разговоров о розах.

Энни склонила на мгновение голову, чтобы Тибби не увидела ее печального лица, потом опять выпрямилась и оживленно спросила:

– Может, тебе подать что-нибудь, прежде, чем я уйду?

– Если не трудно, принеси, пожалуйста, журнал и книгу со стола возле кровати, дорогая. Скоро Джим вернется из магазина.

Энни подала матери книгу и журнал, поцеловала ее в голову и вышла из дому.

В конце второй недели Энни поняла, что окончательно пропала. Для того, чтобы конспирировать свое состояние отрешенности от семьи, она старательно пыталась уйти в знакомые домашние дела: стирала, гладила белье, внимательно следя за тем, чтобы тщательно уложить рубашки в аккуратные симметричные стопки. По вечерам Мартин часто приходил домой очень поздно, и Энни заполняла часы тем, что готовила продукты к последующему замораживанию в холодильнике. Она укладывала полуфабрикаты в пакеты, заворачивала их в фольгу, приклеивала ярлыки и надписывала даты мелким аккуратным почерком. Но даже удовольствие, которое Энни обычно получала от такой работы, сейчас обернулось против нее. Ей сразу же пришло в голову, что она набивает продуктами домашнее гнездо прежде, чем окончательно покинуть его.

Однажды Энни поймала себя на том, что думает, уже не стала ли она ненормальной от всех этих передряг. Наступило время школьных каникул, и количество часов, которые ей удавалось выкроить для встреч со Стивом, сократилось до минимума.

– Как ты думаешь, – однажды спросил он во время телефонного разговора, – мог бы я как-нибудь познакомиться с твоими детьми?

Она не сразу ответила, а стояла, сжимая трубку и глядя на сыновей, игравших в дальнем конце комнаты, пока вновь не услышала его голос:

– Энни, ты слышишь?

– Да, да! Тебе это надо сделать обязательно, но как? – И тогда Энни вместе со Стивом стала готовиться к такой встрече. Они решили, что это произойдет в пятницу. Они сходят в Макдональдс, а потом пойдут в кино, посмотреть фильм, за который уже несколько недель вел агитацию Том. Энни со дня на день откладывала момент, когда скажет детям о предполагаемой прогулке. Она говорила себе, что надо будет сообщить им о том, что с ними будет Стив, очень вскользь, невзначай. Так, неожиданная встреча с одним старым другом. Наконец, наступила пятница. Это был один из тех дней, когда Мартин встал и ушел на работу спозаранку, так что Том и Бенджи его совсем не видели. Накануне вечером, когда он пришел, они уже спали.

– Мама, что мы сегодня будем делать? – спросил Томас. Он уже без всяких протестов вымыл свои тарелки после завтрака, четверть часа занимался складыванием мозаики с Беном, развлекая братишку, пока мать выметала кухню и чистила пылесосом гостиную.

– Может, позвонить Тимоти и попросить его прийти к нам? – предположил он.

Энни осторожно повернула шланг пылесоса.

– Думаю, мы сегодня можем съездить погулять, – сказала она. – Сходим в Макдональдс, а потом посмотрим фильм, о котором ты так много говорил.

Она поймала испытующий взгляд сына.

«Он чего-то ждет, – подумала Энни. – Может, он не до конца понимает, что происходит, но он чего-то ждет, или опасается. Это все равно. Том чувствует, что что-то неладно по атмосфере в доме, догадывается по выражениям наших лиц».

– Пойдем только мы? – спросил Том.

– Один мой друг хотел пойти с нами, – Энни старалась говорить небрежно и спокойно.

– Кто это? – голос сына стал подозрительным.

– Его зовут Стив.

– Мы его не знаем, – тут же заявил Том с таким видом, что все решено.

– Еще не знаете, – согласилась Энни. – Но я надеюсь, что он вам понравится.

Томас опустил глаза, потом повернулся к своей коробке с мозаикой и с демонстративным шумом развалил все, что сделал.

– Думаю, что скоро мы должны выходить, – продолжала Энни. – Нам придется поехать в город на метро.

Томас сел на корточки все еще склонившись над своей игрой. Он раскачивался вперед-назад, внимательно разглядывая мать.

– Я не хочу идти, – сказал он наконец. Бенджи перевел свой взгляд с брата на мать.

– Я тоже не хочу идти, – эхом отозвался он. – Совсем не хочу.

Совершенно инстинктивно они оба настроили себя против попыток матери познакомить их с ее другом.

Энни поняла, что их отказ окончателен.

«Им обоим всего-то одному – восемь лет, а другому – три года, – пыталась она убедить себя. – А ты взрослая и к тому же их мать. Ты можешь просто им приказать! Пообещай им что-нибудь или силой заставь!… Но ради кого? Ради Стива? Ради нее самой?»

Энни подошла к сыну и присела рядом с ним.

– Почему ты не хочешь идти? – мягко спросила она. – Ты же несколько недель говорил, что тебе просто необходимо посмотреть этот фильм?

Надо признаться, не очень уверенно, но она все-таки надеялась, в тайне, что желание детей увидеть фильм приведет их к знакомству со Стивом, а дальше все будет проще.

Томас поднял на нее глаза, и ее поразило взрослое выражение его взгляда. На Энни будто вылили ушат холодной воды. «Что я делаю с детьми!» – подумала она.

– Я хочу посмотреть этот фильм с папой, – сказал Том. – Это про космос, папе нравятся такие вещи.

– И я тоже, – вмешался Бенджамин. – Я хочу посмотреть этот фильм с папой.

Энни перевела дыхание, пытаясь улыбнуться.

– О'кей, – сказала она. – Посмотрим фильм с папой. Может быть, тогда хоть проведем ленч со Стивом?

Томас сунул игрушки назад в коробку. Его лицо покраснело, как это бывало у него всегда, когда он начинал злиться. Он крикнул раздраженно:

– Я не хочу никуда идти! Мне не нравится этот Стив! Я не пойду! И Бенджи не пойдет!

Энни растерялась. Уговаривать Тома, настаивать не было никакого смысла. Из обрывков сердитых родительских разговоров, из гнетущей тишины в доме и из собственных подозрений Том, конечно, создал себе свой портрет Стива. Он чувствовал, что опасность рядом, и защищался от нее единственными известными ему способами.

Сейчас, стоя возле сына на коленях, Энни увидела со всей отчетливостью, как все будет в дальнейшем. Подобные сцены будут продолжаться месяцы, а может быть и годы. Она смотрела на раскрасневшееся лицо Тома, на обеспокоенную мордашку Бена и видела, как больно им разрываться между родителями. Дом Стива будет казаться сыновьям тюрьмой, если они останутся с ней. Кроме того, она была уверена, что Мартин не смирится с потерей детей и будет бороться с ней за мальчиков. Отчетливо, как будто это все уже произошло, Энни представила, какими бесцветными и тоскливыми будут субботние встречи с детьми, независимо от того, кто из них с Мартином одержит верх, в их споре за детей. Стоит ли ее собственное счастье, их счастье со Стивом всего этого?

Наконец Энни встала с колен, чувствуя, как болит ее сердце.

– Хорошо, – тихо сказала она. – Все правильно. Необязательно идти, если не хочешь. Но мне придется пойти, потому что я обещала. Сейчас я позвоню и спрошу Одри, не сможет ли она немного побыть с вами.

Мальчики тихо сидели, пока она звонила.

– Одри? – говорила она, – знаю, что надоела тебе своими просьбами, но обещаю – это в последний раз.

– Ты хочешь, чтобы я посидела с мальчиками?

Энни подумала об Одри, ее взрослых дочерях, внуках, об ее вечно угрюмом муже, – есть у нее все, о чем она мечтала?

– Всего только на час или на два…

– Ну, конечно, дорогая, я приду. Я буду только рада. Хоть отдохну от дома.

Энни с сыновьями сели кружком вокруг коробки с мозаикой и стали ждать Одри, целая вид, что вместе играют. Но, когда Том услышал знакомые шаги по садовой дорожке, он посмотрел на мать и торопливо, с тревогой спросил:

– Все хорошо, мама?

– Я сделаю так, что все будет хорошо, – пообещала она ему.

«Чего бы это мне не стоило». Одри вошла в прихожую.

– Это всего лишь я, – сообщила она, как делала обычно. Энни вышла и поставила чайник на плиту.

– Хэлло, Одри! Угостить тебя чаем? Как мило с твоей стороны, что ты меня снова выручаешь.

Одри посмотрела на хозяйку дома и сняла с головы вязаный шарф.

– Беги, моя милая. Делай, что хочется, пока есть возможность.

Энни смущенно отвернулась.

– Это в последний раз, – прошептала она.

Когда Одри села пить чай из своей любимой фарфоровой чашки с блюдцем, Энни одела пальто. В зеркало она смотреться не стала, и Одри пришлось ее окликнуть:

– Энни, воротник на пальто сзади смялся.

Она подошла к Энни и по-матерински заботливо поправила ее одежду.

– У тебя все нормально, детка?

– Да, – быстро ответила Энни, – все отлично.

От двери она посмотрела на Бенджи и Тома. Сыновья увлеклись своей игрой. Она ведь сказала им, что все сделает хорошо, так чего же теперь беспокоиться?

– Пока! – сказала она. – Приду, как только смогу.

– Пока, – отсутствующе, не глядя на нее сказал Том. А Бен, тот и вообще не обратил на нее внимания, и только Одри снова сказала:

– Делай, дорогая, то, что считаешь нужным, о детях не беспокойся.

Энни чуть не рассмеялась, услышав это и вышла из дома. Слова Одри долго еще раздавались в ее голове.

Она не помнила, как добралась до Стива, но была уверена, что едет к нему дольше, чем обычно и, только боялась, что решимость по дороге покинет ее.

Наконец, она вошла в зеркальный лифт, поднялась наверх. В лифте Энни смотрела себе под ноги, будто боялась увидеть свое отражение.

Когда Стив открыл ей дверь, она взглянула ему прямо в глаза и выпалила:

– Я так больше не могу.

Он взял ее за руку, повел в квартиру, закрыл дверь. Черный диван был прямо перед ней, так близко, такой удобный! Энни невольно отшатнулась и села на ближайший стул.

– Чего ты не можешь? – спросил Стив.

– «Ничего, – хотела ответить она. – Нет, ничего, чего бы я не смогла, пока ты со мной». Но в ту же секунду Энни устыдилась этих своих мыслей. Далеко внизу, за окном, был слышен шум городских улиц. Сюда, наверх, в комнату, звук еле проникал…

– Я не могу их оставить, – сказала она, а сердце ныло так, как будто в нем сидела заноза. Стив отвернулся, через мгновение встал, подошел к окну и посмотрел на вереницы машин там, внизу.

– Почему именно теперь, Энни? Почему ты решила сказать об этом именно сейчас.

Его голос был ледяным от разочарования. Энни подумала о тех двух неделях, которые они со Стивом только что прожили и обо всех тех долгих годах до этого Рождества. Нет, решение она приняла не сегодня утром, как должно быть, думает Стив. Да и никакое это не решение, – это просто признание той очевидной правды, которая ей всегда была известна.

– Я просто малодушна, – прошептала она. Стив резко развернулся, чтобы вновь посмотреть на нее. Его черные брови сомкнулись над потемневшими от гнева глазами.

– Ничего подобного! Не ищи, Энни, себе оправдания!

Она увидела, что он выбит из равновесия, и заговорила деловым тоном.

– Я скажу тебе, что случилось. Помнишь, мы планировали ленч в Макдональдсе и поход в кино. Я предложила детям все это сегодня утром, ненавязчиво, небрежно, в общем, как смогла. А они сразу замкнулись, сразу догадались, что это им чем-то угрожает… Знаешь, что мне ответил Томас?

Стив молча слушал ее рассказ. Энни продолжала.

– Я еще тогда знала, что не смогу их оставить. Не смогу даже попытаться это сделать. Слабость это или трусость? Я не могу допустить, чтобы все было так, как сейчас.

Она улыбнулась дрожащими губами.

– Если бы это случилось с ней сейчас, если бы это произошло через десять лет…или десять лет назад.

Впрочем, подобное уже случилось десять лет назад, и тогда она сделала легкий выбор. «Я не заслужила ничего иного», – печально подумала Энни.

– Ты уверена, что твои дети оценят жертву, которую ты им сейчас приносишь?

Энни снова улыбнулась. Такое может спросить только тот, у кого нет детей, и кто не понимает, что родителям приходится приносить ежедневные жертвы.

– Я так не думаю.

– А Мартин? – Энни помолчала.

– Мартин и я были друзьями, может быть, нам удастся вернуть назад хоть что-то, ради детей.

Стив сделал последнюю попытку. Он отбросил все чувства, гнев, все, что его сейчас мучило, и сказал ей правду:

– Энни, я люблю тебя. А ты не дала мне никакого шанса.

Она хотела броситься к нему. До боли в сердце хотела прижаться головой к его груди. Но Энни не двинулась с места. Сейчас, когда она уже зашла так далеко, у нее больше не было права колебаться.

– Я тоже тебя люблю. Вот только шансов у нас никогда никаких не было…

Они снова взглянули друг на друга, шагнули навстречу и взялись за руки. Энни очень хорошо знала эти его прикосновения, а сейчас его ладони были такими теплыми, желанными, что одна мысль о том, чтобы жить без них, казалась невозможной. Энни обещала себе уйти раньше, чем расплачется, но вот ее слезы побежали по щекам, и она ничего с этим не могла поделать.

Она посмотрела на Стива сквозь их горячую пелену и сказала с отчаянием:

– Прости, пожалуйста. Мне надо было бы сделать что-то другое для разнообразия, а то все плачу и плачу.

Неожиданно быстрым движением Стив вытер ей слезы со щеки ладонью и поцеловал ее. Он целовал ей глаза, уголки губ, шею. На какое-то мгновение, долгое, как вечность, показалось, что можно связать, соединить все то, что она сейчас только что разрушила. Энни знала, что есть еще такая возможность. Но очень скоро все та же правда вновь стала перед ней во весь свой рост.

У Энни к горлу подкатили рыдания, но она смогла сдержаться.

– Мне нужно идти домой, – сказала она. – Меня ждут… Том и Бэнджи.

Стив разжал свои руки и отпустил ее.

– Не могу заставлять их ждать, – сказал он.

«Я не должна осуждать его за резкость,» – подумала Энни, повернулась и неуверенно пошла к двери, чуть помедлив около нее, с трудом удерживаясь от желания повернуться к Стиву. Она чувствовала, что он ждет.

«– Нет! Ну же, решай быстрее», – мысленно приказала она себе и, открыв дверь, шагнула за порог… Перед ней был пустой коридор, и она была одна.

Стив стоял неподвижно, не отрывая глаз от закрывшейся двери, и вместо нее отчетливо, как будто наяву, видел Энни, хотя ум подсказывал ему, что ее уже здесь нет. Потом он болезненно поморщился, встряхнул головой, как будто пытался освободиться от воспоминаний. Стив подошел к окну, уперся лбом в стекло. Это напомнило ему больницу, ту угловую комнату над боковой улочкой.

– Энни… – громко позвал он.

Стив нашел ее фигурку на улице и, провожая взглядом, долго видел плечи Энни, она не пересекла улицу, и ее толпа не поглотила.

Он не знал, сколько времени стоял у окна, бесцельно глядя на людской поток, текущий по улице.

Зазвонил телефон, и Стив поднял трубку.

– Извини, что беспокою дома, Бобу нужна какая-то информация, не возражаешь, если я тебя с ним соединю?

Звонила секретарша Боба Джеффери. Стив нахмурился, мрачно глядя на черный журнальный столик, заваленный сценариями, докладами, записками. «Что б тебе провалиться!» – подумал он.

– Соединяй, Сандра. Я не занят.

Стив разговаривал со своим компаньоном, обсуждая рекламу корма для собак, а сам в это время, как обычно, думал совсем о другом. Когда, наконец, Боб закончил и простился с ним, Стив постоял в раздумий несколько мгновений, держа телефонную трубку в руке, как гранату, а потом набрал другой номер, ему ответила его собственная секретарша.

– Дженни? С понедельника я снова выхожу на работу. Достаточно бездельничал. Посмотри, пожалуйста, Все, что нужно сделать, хорошо?

Дженни, сидя за столом в офисе, выразительно посмотрела на машинистку напротив. Она слишком хорошо знала, когда шеф начинает говорить таким тоном.

– Да, конечно. Для вас есть несколько записок. Читать?

– Конечно. – Дженни прочитала. Ничего особенного – обычные скучные напоминания и просьбы. Потом она добавила:

– Было несколько звонков от Викки Шоу. Сегодня утром она звонила опять, интересовалась, не вышли ли вы на работу. – Все, что было связано с этим именем показалось теперь таким далеким, что Стиву понадобилось несколько секунд, чтобы вспомнить, о ком это идет речь. Он нахмурился, осмотрел свою опустевшую квартиру. В открытую дверь спальной был виден краешек широкой кровати.

Стив снова подумал об Энни, представил, как она лежит в этой кровати, как смеется, прильнув к его губам своими. Он вспомнил как она, закрыв глаза, стонала от наслаждения… И волосы рассыпались по ее плечам и подушкам.

Она ушла. После ее ухода ему стали особенно ненавистны и эта пустая квартира, и тишина, окружавшая его, и его собственное одиночество.

– Стив? – голос Дженни в трубке.

– М-м… – он сгребал свободной рукой бумаги со стола и запихивал их в свой дорогой черный кейс. – Слушай, если Викки еще позвонит, скажи, что я на пути в офис. И ей перезвоню после ленча. Пока, увидимся через полчаса.

Дженни повесила трубку.

– Ну, начали работать, – сказала она машинистке.

Стив закончил сборы. Он думал теперь о своей машине, ждущей его в подземном гараже, знакомой дороге, о своем кабинете, в современном офисе компании, его ждет работа. Корм для животных, фруктовые соки, моющие средства – все, что нужно показать и продать. Ленч, обед с Викки, постель, сон, и снова работа. И так будет всегда, всю жизнь, одно и то же! Словно ничего не случилось. Стив застегнул разбухший кейс.

– У нас никогда и не было никаких шансов! – громко произнес он, отзываясь на свои мысли.

«Ты не права, Энни. У нас были все шансы, какие только можно желать.»

Снова раздался телефонный звонок.

– Да, иду я! – с ненавистью крикнул Стив. – Какого черта!

Он вышел из комнаты, и вслед ему неслись настойчивые звонки.

Энни сказала Мартину:

– Я видела сегодня Стива…

Она очищала тарелки от остатков еды, и складывала их в раковину. Мартин помоет посуду после того, как они посмотрят телевизионные новости.

«Как странно, – думала Энни. – Мы, кажется, дошли до края, находимся так далеко друг от друга, что неизвестно, как нам удастся и удастся ли вернуть все назад. И в то же время, продолжаем делать все, что делали раньше, как обычно выполняя все домашние дела. Совсем как вон те здоровые кастрированные коты у двери».

Энни чуть не расхохоталась от этого сравнения, но повернувшись, она увидела, что Мартин растерянно и встревоженно смотрит на нее. Тогда она подошла к мужу и положила ладонь на его руку.

– Я… сказала ему, что… решила остаться с тобой и детьми. Я не желаю бросать вас, потому что… ну, я вижу, что из всего этого получится («Господи! Как глупо звучат эти слова!») ПРОСТИ, пожалуйста.

Мартин кивнул. Ему бы надо было испытать чувство полета, почувствовать облегчение от этой давящей тяжести, которая, казалось, опустилась на весь дом. Но он ничего не почувствовал. Он смотрел в лицо Энни, пытаясь прочитать на нем хоть что-то, что успокоило бы его, развеяло бы его тревогу, и знал, что не сможет успокоиться, как не мог это сделать за все предшествовавши недели.

– Не имеет значения, кто из нас прав, – наконец проронил он. – А ты сможешь этим жить, Энни?

– Да… – ответила она, потому что должна была что-то ответить. – Я смогу…

И это было все, что она смогла сказать.

Мартин и Энни так долго жили вместе и достаточно хорошо изучили друг друга, чтобы не ожидать чего-либо большего. Примирения яркого, триумфального, в свете праздничных огней, – такого примирения не будет. Вместо этого последуют мелкие, незаметные шаги, уступки, услуги, осторожно предлагаемые другому. Со временем ей ровные вежливые отношения вернуться и это будет все, что им нужно и на что они могут надеяться.

Этой ночью Мартин вернулся и лег в кровати рядом с женой, конечно, пройдет немало времени, прежде чем он вновь обнимет ее. А пока Энни просто тихонько лежала на своей половине кровати, пытаясь почувствовать привычное тепло от присутствия рядом мужа. И еще всеми силами старалась заглушить в себе голос, звавший Стива.

С нею случалось то, чего она больше всего и боялась, когда отвечала Мартину. Она «с этим» жить не могла. Энни осознанно и честно приняла решение оставить Стива и делала все возможное, чтобы выполнить свой план.

Но дни складывались в недели и Энни почувствовала, что строит дом без окон, в нем уютно, красиво, на столе – еда, а в шкафу чистая одежда, но в ней нигде нет света. Она бралась за любое занятие, за любую работу, лишь бы отвлечься от своих невеселых мыслей. И несмотря на все старания наладить мир в доме, никак не удавалось вновь сблизиться с мужем, да и не было никакой уверенности, что Мартин позволит это. Они были вежливы и предупредительны друг с другом, но даже просто друзьями не могли больше оставаться. Холодно-нейтральные отношения – вот все, на что они могли теперь рассчитывать. Для Энни это было невероятно тяжело.

Стива она потеряла… Энни каждый день слышала его интонации в голосе диктора радио, его лицо мелькало в толпе на улице и она спешила, чтобы догнать его, и вздрагивала от разочарования, когда незнакомец оборачивался и оказывалось, что у него нет совсем ничего общего со Стивом. Энни ловила себя на том, что думает о нем, когда несет развешивать белье, и когда идет вместе с Беном, чтобы забрать из школы Томаса. Ей мучительно хотелось знать, думает ли Стив о ней. Два или три раза, проклиная себя за малодушие, она капитулировала, поднимала трубку телефона и набирала его номер. В первый раз, когда Мартин уехал на пару дней по делам, Энни почти час сидела за столом на кухне, глядя на телефон и боясь подойти к нему. Дрожащими пальцами она набрала знакомый номер и услышала гудки. Их было всего два – слишком мало для того, чтобы Стив успел подойти и снять трубку, потом раздался щелчок, и Энни услышала его голос. С болезненным толчком радости она узнала его прежде, чем поняла, что это всего лишь автоответчик. Он повторил номер, назвал имя хозяина. Голос Стива звучал совсем рядом, и все же она не смогла бы докричаться до него, как бы сильно не желала этого.

С сердцем, сжавшимся от чувства вины, Энни слушала обычные типовые фразы:

– Сожалею, что не смогу ответить на ваш звонок. Если вы мне оставите ваш номер и назовете ваше имя…

Раздался гудок. Энни повесила трубку, вернулась на свое место и бессильно уронив руки на колени уставилась в никуда.

Прошла неделя, и она позвонила снова. И опять Стива не оказалось дома, и ответил магнитофон. Знакомые фразы вновь вызвали у нее чувство, будто он рядом.

«Я схожу с ума, – подумала Энни. – Что за удовольствие слушать магнитофонную запись его голоса? Но это, действительно, доставило ей удовольствие, и она позвонила в третий раз, тайно, словно предавалась какому-то постыдному занятию.

Прошел апрель, май, начался июнь. Появились бутоны первых ранних роз, потом они зацвели… Тибби еще была жива, но уже не могла их видеть.

Мать снова решила лечь в хоспис, и Энни знала, что домой она больше не вернется. Но ради матери она все также регулярно ходила в старый родительский дом, чтобы стереть пыль с полированной мебели, наполнить вазы водой, завести каминные часы. Она знала, что отец вряд ли сделает все это. Он перебрался из дома в летнюю кухню, едва ли с облегчением и жил теперь там, засоряя обгорелыми спичками и пеплом своей трубки. Энни подрезала розы, ставила их в любимый серебряный кувшин матери и вообще следила за порядком в опустевшем доме. Заходя в помещение, она прислушивалась к гулкому стуку своих шагов по паркету, и вспоминала дом таким, каким он был много лет назад, во времена ее детства.

То же самое Энни вспоминала и там, в развалинах. Как она в легком платьице и с лентами в волосах бежит к матери, падает и сильно разбивается. Тибби уносит дочку с залитого солнечным светом двора, в затемненную гостиную и ласково утешает ее.

Стол по-прежнему стоит на том же самом месте, и солнечные зайчики скачут и дрожат на паркетном полу, как много лет назад. Энни вновь чувствовала, как из прошлого к ней тянутся те нити, которые связывают Тибби и ее мужа, Энни с Мартином, детей Энни. Здесь, в пустынном доме, среди нахлынувших воспоминаний о собственном детстве, мысль о детях принесла умиротворение ее измученной душе. Ей показалось, что она слышит их звонкие голоса в кромешной темноте под руинами.

– Мама, мама, – посмотри на нас!

Они бегут по саду к дому, как и она, зовя Тибби. Любовь к ним во всем захлестнула и согрела ее, все эти запутанные узлы тревог, волнений, ослабли, и пришло чувство облегчения от того, что несмотря на все испытания, они по-прежнему вместе.

Однажды утром Энни с детьми поехала в Хэмистел Хиз, чтобы посетить передвижную ярмарку, дважды в год приезжавшую в Лондон и разбивавшую свой яркий временный лагерь у подножия холма. Многие годы, когда бы ярмарка ни появлялась, они посещали ее всей семьей, но вечером Мартин сказал, что ему срочно необходимо закончить какие-то чертежи, поэтому Энни и пришлось отправиться с детьми одной.

Пока они ехали, горькое чувство одиночества не покидало Энни. Но когда они вылезли из машины, и дети завизжали от восторга, где-то впереди, ее настроение стало подниматься, совсем как те флажки, которые полоскались над красочными палатками. В их семье всегда любили ярмарки и карнавалы.

Энни подошла к сыновьям, которые затаив дыхание, восторженно смотрели на разноцветные шатры, качели, карусели, машины с пестрыми плакатами.

– На чем мы будем кататься, мам?

Она взяла их за руки и повернула кругом.

– На всем!

Они легко смешались с шумной толпой. Музыка и голоса уличных торговцев, запах сахарной ваты и жареного лука, водоворот красок поглотил их. Среди этого ярмарочного веселья Энни внезапно почувствовала себя не старше Томаса и Бенджи. Удовольствие от того, что она имеет возможность побаловать детей и разделить с ними наслаждение этим праздничным весельем, наполнили ее такой непосредственной радостью, какой она уже давно не испытывала.

С Томом во главе они протискивались к огромной карусели в центре карнавальной площадки. Грохотание вагончиков, кружащихся на деревянных подмостках, заглушало, даже музыку. А те, кто в них ехал, громко визжали от восторга и наслаждения.

Энни пыталась отговорить Тома, напоминая ему об осторожности, даже прикрикнула на него.

– Бенджи еще мал для такой забавы!

Том обернулся к ней – руки на поясе, на секунду напомнив ей живую копию Мартина.

– Не мал! Мы посмотрим за ним. Посадим его в середину.

– Я уже большой, – капризно заявил Бенджи.

– Ну, ладно, уговорили.

Большой вагончик опускался, замедляя свой бег. Как только возле них оказалась кабина с пустыми местами, Томас полез в нее, отбиваясь от других, желавших залезть туда тоже.

– Нет! Это наша! Мама, Бенджи, скорее сюда! – Они взбежали вслед за ним по крутым ступеням и впрыгнули в обитую войлоком кабину. Энни привязала Бенджи между собой и Томасом и вытянула хромированное кольцо, чтобы они втроем могли за него держаться.

– Поехали! – взвизгнул Том, наклонившись вместе с кабиной, когда та начала поворачиваться и вращаться все быстрее и и быстрее. Энни крепче обняла детей, чувствуя их острые плечики, съежившихся от сладкого ужаса. Глаза и рот Бена превратились в три широких удивленных круга, а улыбка Томаса казалась приклеенной к его напряженному лицу. Вращение становилось все быстрее и быстрее, и мир начал сливаться перед ними в огромную пеструю стену. Паренек, собиравший в у них деньги, улыбнулся Энни, а потом весело присвистнул, когда ее юбку задрало порывом ветра.

– Ой-е-е-ой! – вопил от радости Томас, а Бен вторил ему тоненьким голоском.

– «Держи их покрепче, – подумала Энни, – Держи! Всегда! Вот так».

Наконец, карусель стала постепенно замедлять ход. Энни и дети еще сидели на своих местах, вздыхая и смеясь, от удивления, что мир вновь приобретает привычные очертания, распадаясь на отдельные фрагменты.

– А правда я смелый? Ну, мам, правда?

– О, да! – кивнула Энни. – И ты тоже. Вы оба такие смелые. Я бы без вас ни за что не смогла бы все это выдержать.

Они спустились вниз на ватных ногах, с удивлением чувствуя странную неподвижность земли под ними.

– А что теперь? – спросил Томас. Посмотрев на его лицо, Энни положила руку ему на плечо и на мгновение привлекала сына к себе.

– Теперь давайте что-нибудь спокойное – взмолилась она.

– Я знаю, что тебе подойдет – с торжественным видом сказал он, взяв мать за руку, а другую протянул Бену.

– Пойдемте, только не торопитесь, – Том потянул их сквозь толпу к большой, увешанной зеркалами, карусели, рядом с которой Орган хрипло наигрывал старомодный вальс. Энни посмотрела на ярко раскрашенный навес и тент, поворачивающийся вокруг своей оси.

– Карусельные лошадки, – восторженно прошептала Энни. – Я действительно так мечтала прокатиться на лошадках!

– Правда, они крутятся совсем медленно, – снисходительно заявил Томас, впрочем, это не помешало ему получить от катания на скользкой спине лошадки удовольствие не меньшее, чем матери с Беном.

После этого, они катались на всем на чем только было можно, даже на самых крохотных каруселях для начинающих ходить малышей. Бенджи забрался в пожарную машину и бешено трезвонил, проезжая мимо Энни, а Томас уселся сначала в гоночный автомобиль, потом, в вертолет и хмурился, глядя на мать, когда проезжал мимо нее.

Наконец, накатавшись вволю, они нырнули в павильоны с попискивающими компьютерными играми, которые безумно нравились всем троим. Потом в дырявых стареньких палатках Энни и Том сражались друг с другом в дарме на шатающихся мишенях и стреляли из духовых ружей по воздушным шарикам. Бенджи отчаянно болел по очереди то за брата, то за мать. И, дергая Энни за руку кричал:

– Ну, мама, же! Почему ты не выигрываешь? – Энни смеялась и положила свое ружье.

– Ничего не выйдет, Бен. Мне далеко до Томаса.

– На, детка, – фыркнул Том, сунув Бену в руки оранжевого мехового медвежонка, которого он выиграл для брата. – Ну, ты его хотел?

– Я просто хотел, чтобы мама выиграла – повторил Бен, – не хочу, чтобы она была грустной.

– Я не буду грустить, – пообещала ему Энни.

– А теперь пошли в комнату смеха.

Они ходили в узком балаганчике перед кривыми зеркалами, а их отражения скакали перед ними вперед, назад, то увеличиваясь, и становясь похожими на длинных веретенообразных змей, то уменьшаясь до коротеньких пузатых бочонков с ухмыляющимися тыквообразными лицами.

Мальчики покатывались от хохота, хлопали друг друга по плечам.

– Глянь, глянь на маму! Какие ноги.

– А зубы у тебя! Как у старой лошади!

Энни тоже смеялась, больше над их весельем, чем над своей искаженной фигурой.

Наконец-таки ей удалось вытащить их из комнаты. Они вышли на солнечный свет, щурясь и все еще фыркая от смеха.

– Есть хотите?

– Да! Я так голоден!

– И я!

Они закусили сосисками в тесте с жареным луком и кетчупом, а потом Энни купила им огромные похожие на облака, клубы сахарной ваты…

– Ма, ты нам даешь исключительно вредные вещи.

– Ну, это только сегодня – сурово насупилась она. – А не пора нам на колесо обозрения?

По молчаливому согласию Энни и мальчики оставили это удовольствие на самый конец программы развлечений. По вытоптанной траве они прошли и киоску с билетами и стали в очередь в тени огромного колеса.

– В последний раз, когда мы здесь были, я был еще очень маленьким – сказал Бенджи, запрокинув голову и заглядываясь на то, как высоко над ними проплывали гондолы.

Энни наклонилась к ребенку и одернула его курточку, просто для того, чтобы хоть прикоснуться к нему.

– Ну, сейчас ты уже совсем взрослый. – Наконец, наступила их очередь. Распорядитель пропустил их в маленькую металлическую калитку и они взобрались в качающуюся лодочку. Сыновья уселись по обе стороны от Энни, закрылась страховочная перекладина, и гондола поплыла вверх, покачивая своих пассажиров.

Они поднимались, чувствуя на своих лицах дуновение ветра, приносившего даже сюда, на эту высоту запахи скошенной травы и дыма от костров возле палаток, в которых продавались сосиски.

На самой высокой точке гондола замерла, и Энни с детьми повисли в тишине в ветреном пустом пространстве.

Бен тихо пискнул от страха и зарылся головой в колени матери, а Энни положила ему ладонь на глаза, закрывая их. Том подался вперед, его лицо потемнело от волнения…

Внизу под ними бурлила и шумело яркое карнавальное море ярмарки. Там волновались зеленые верхушки деревьев, окаймлявших холм и дома на окраине пустоши. А еще дальше величаво раскинулся бледно-голубой, серый и золотисто-коричневый Лондон.

– Как красиво! – воскликнул Том.

У Энни на глазах выступали слезы, поэтому она просто кивнула, обняла сына свободной рукой и привлекла его к себе.

– Да, – прошептала она, – город просто прекрасен.

Так они сидели в качающейся лодочке и смотрели на Лондон. В эту секунду покоя Энни вдруг поняла, что любит своих детей больше, чем когда-либо. А потом колесо вздрогнуло и начало двигаться вновь, опуская их на землю.

И вот уже они стоят в тени колеса.

– Ну, куда теперь, мама?

Энни достала свой кошелек, открыла его и показала им все, что в нем осталось.

– Вот смотрите, мы истратили все деньги. На последние деньги я куплю вам по воздушному шарику, хотите?

Сыновья по очереди залезли в кошелек, желая лично убедиться в горькой правде слов матери. Да, наступало время для того, чтобы потратить последний пенни, а потом отправляться домой. Том и Бенджи вздохнули разом огорченные и удовлетворенные проведенным днем. По дороге назад мать купила им по воздушному шарику серебристо-красного цвета с портретами героев мультсериалов. Тому достался супермен, а Бен выбрал утенка Дональда. А потом они спустились вниз с холма, оставляя позади себя ярмарочные краски и карнавальное веселье. В машине Том повернулся к матери:

– Здорово было, – сказал он, – думаю, что ни у кого нет мамы, которая, как бы, выдержала бы все это. Ну, не знаю, может и есть. Только они не смогут так… так… радоваться, как ты!

– О, да! День прошел чудесно! – улыбнулась Энни. – Спасибо вам, мои хорошие.

А Бенджи в порыве любви и благодарности просто уткнулся своим раскрасневшимся личиком в материнскую шею.

Энни включила зажигание и направила автомобиль на дорогу к дому. Там их ждал Мартин, а ее домашние заботы и боль… от того, что рядом нет Стива.

Вскоре после этой прогулки с детьми доктор, лечивший Тибби, отозвал Энни в сторону.

– Если вы собирались вызывать вашего брата, чтобы он приехал повидаться с матерью, то полагаю, что это надо сделать по возможности скорее.

Брат Энни, Филипп, работал инженером на Ближнем Востоке. Энни с отцом тут же позвонили ему.

– Я приеду через пару дней, – ответил он. Тибби лежала в окружении цветов, которые ей принесла из сада Энни.

– Должно быть в этом году будет красиво, – сказала она, когда дочь ставила розы на стол и подливала воды в кувшины.

Энни села у кровати, глядя на прозрачное лицо матери. Тибби теперь обычно бодрствовала, но разговаривала редко. А когда говорила, то в основном о мелочах: о докторах, пациентах, о еде, которую ей приносили, и которую она не могла съесть. Она даже о внуках больше не заговаривала. Энни понимала, что мир матери сжался до размеров ее больничной палаты. Старой женщине немалого труда стоило сохранять достоинство и спокойствие в таком положении. Разговоры о болезни Тибби упорно обходила, а персонал хопсиса делал все возможное, чтобы уменьшить ее боли. Тибби больше не говорила о выздоровлении, но и никогда не позволяла себе думать о скорой смерти…

Энни потянулась к руке матери и взяла ее в свои ладони. Рука была сухой и легкой, как мертвый листок. Сидя в этой украшенной цветами комнате, Энни осознала, что не хочет, чтобы мать умерла так и не узнав правду. Может, узнав обо всем, она скажет своей дочери:

«Все в порядке, я знаю, что со мной, и смогу это вытерпеть. Сможешь и ты.»

«Я совсем, как Том и Бенджи, – думала Энни. – Хочу, чтобы мать меня подбадривала даже сейчас, когда, она умирает».

Любовь, обязанности… все переплетается снова и снова.

Энни подняла глаза и увидела, что Тибби смотрит на нее. Ее взгляд был чистым, требовательным, исполненным материнской доброты и понимания. И Энни решилась: «Сейчас!»

Но в этот момент Тибби откинулась на подушки.

– Я устала, – сказала она, – я, пожалуй, посплю, дочка.

Энни встала, склонилась над ней, поцеловала мать в щеку.

– Завтра утром я приду в это же время, – пообещала она, как всегда.

Филипп прилетел через тридцать шесть часов. Энни встретила брата в Хитроу и повезла прямо в хоспис.

– Никто не знает, сколько ей осталось, – сказала она. – Я рада, что ты приехал, Фил.

Управляя машиной, она посмотрела украдкой на брата. Филипп был, как и она светловолосым, но уже начал лысеть, а его кожа покраснела под лучами солнца. Выглядел он так, как и должен был выглядеть преуспевающий инженер, который только что вернулся из далекой страны. Энни с братом никогда не были особенно близки, даже в детстве. Филипп всегда был энергичным, деятельным малым с реальным, практичным подходом к жизни, одним словом, – сын своего отца. Энни, мечтательная и спокойная, больше тянулась к матери, с которой она была так похожа, что они на всю жизнь стали настоящими друзьями.

Но сейчас Энни была рада, что брат приехал, и она с ним увидалась. Ей казалось, что часть ее волнений и тревог теперь переляжет на его плечи, семья все-таки всегда объединяет.

Когда машина остановилась у светофора, Фил положил руку на плечо сестры.

– Извини, что не приезжал. У тебя все в порядке, Энни? Я бы не сказал, что ты сама выглядишь абсолютно здоровой.

– Спасибо, у меня все в порядке.

Автомобиль снова тронулся с места.

– А как бы ты смог приехать? Да и чем бы тут помог?

– Тебе в этом году крепко досталось? – Энни, не отрываясь, смотрела на дорогу.

– Да, по-всякому бывало… То лучше, то хуже. – Больше говорить было не о чем, хотя он и смотрел вопросительно и сочувствием. Но что она могла сказать этому упитанному краснолицему мужчине, так внезапно появившемуся из неизвестного ей мира, пусть даже он и ее родной брат.

Они подъехали к хоспису и поднялись прямо в комнату Тибби. Джим, сидевший у ее кровати, встал и обнял сына. Тибби открыла глаза.

– Привет, мама, – сказал Филипп, – вот, дали отпуск. Так, что я приехал.

Тибби все так же лежала, не двигаясь, глядя на них. Потом она слабо улыбнулась и подняла свою морщинистую руку.

– Здравствуй, дорогой. Подойди, сядь рядом. – Энни смотрела, как Филипп сел и взял Тибби за руку. Она увидела внимательные понимающие глаза матери. Конечно, мать знала, что умирает. Но то, как она принимала свою болезнь, восхищало Энни.

– Я заеду попозже, – сказала она шепотом и ушла, оставив мать с мужем и сыном.

Вечер еще только начинался, когда Энни приехала назад в хоспис. Дома, магазины, парки, были залиты лучами заходящего солнца. Она поставила машину на стоянку, и поднялась по ступеням мимо матового бархата голубых и белых петуний.

В комнате Тибби был полумрак от задернутых штор, Энни даже показалось, что мать спит, но когда дверной замок щелкнул, та повернула голову и взглянула на дочь.

– Я тебя разбудила? – тихо спросила Энни.

Тибби отрицательно покачала головой.

– Нет, я просто думала, вспоминала разное. Я сейчас очень много вспоминаю. Все, все… даже то, что, казалось, забыла давным-давно. – Энни улыбнулась ей. Она знала, как это бывает, когда воспоминания становятся фрагментами одной драгоценной мозаики.

– Приоткрыть шторы? – спросила она. – На улице так хорошо!

Тибби опять покачала головой.

– Не надо, так тоже хорошо.

Энни поняла, что матери больше не хочется видеть яркий свет. Ее мир сократился до кровати и окружающих лиц. Энни кивнула, на глазах у нее выступили слезы, и некоторое время они просто сидели в тишине, пустынной грустной комнаты.

Потом Тибби произнесла:

– Спасибо тебе за то, что ты вызвала Филиппа домой.

Мать широко открыла глаза, пристально глядя на дочь, словно говоря: «Я понимаю, что это значит!». Потом она улыбнулась, и Энни опять показалось, будто Тибби сказала: «Все правильно»…

Эта смесь боли, облегчения и любви, наполнившая Энни, казалась слишком тяжелой для нее. Они сидели молча, и дочь держала руку матери между своих ладоней. Энни думала, что мать продолжает распутывать нить своих воспоминаний, как делали это они со Стивом, пытаясь связать воедино пестрые картины прошлого. Но Тибби внезапно сказала ясным чистым голосом:

– У вас с Мартином проблемы? Поэтому ты такая грустная?

В голове Энни вихрем пронеслись слова отрицания, успокоения, признания, она уже было открыла рот, чтобы сказать: «Ну, конечно, нет! Мы счастливы». Но, подняв голову, натолкнулась на внимательный взгляд материнских глаз. «Ты сама хотела сказать ей правду», – подумала Энни.

– Когда?

– После взрыва. Мы оказались с ним в развалинах вместе.

Тибби кивнула.

– Я так и думала… – Интуиция матери снова заставила Энни почувствовать себя совсем юной девушкой, почти ребенком. «Не уходи, Тибби! Это будет для меня слишком большой утратой!»

– Ну и что ты собираешься делать? – Энни безнадежно посмотрела на мать.

– Ничего. Что тут можно сделать?

Внезапно она увидела, как блестят в сумраке комнаты материнские глаза. Тибби слегка скривила губы. Это был жест нетерпения и разочарования, единственное экономное движение, на которое у матери хватило сил.

Энни знала, что ответила не правильно. Прошло несколько долгих минут, прежде чем Тибби вновь заговорила.

– Я в свое время тоже ничего не делала, – сказала она. – Не повторяй моих ошибок… Не повторяй…

Последние слова уже больше напоминали легкий выдох. Признание причинило ей боль и мать закрыла глаза обессилев. Энни потрясло это открытие, она сразу все поняла. Значит, и ее родители когда-то так же, как они с Мартином, потеряли друг друга! Возможно, дело тогда было в другом мужчине или в чем-то еще, но что бы там у них не случилось, родители остались вместе. Может быть ради нее и Филиппа. Тибби ушла в домашние заботы, занялась садом, а Джим взял на себя другую часть повседневных материальных забот. Энни почувствовала всю печаль такого существования, бесконечную и безмолвную, как пыль, покрывавшая теперь материнскую мебель.

«Не повторяй моих ошибок».

Но не бывает одинаковых ошибок. Они все разные, и это выясняется только потом, когда уже известные их последствия.

Энни поднесла к губам материнскую ладонь, чувствуя легкие кости под высохшей старческой кожей. Что-то в словах матери было верным, было в них и понимание, и сострадание, и поддержка.

– Ты нас понимаешь, – прошептала она, – я люблю тебя, мама!

Тибби улыбнулась, не открывая глаз. Ее голова утонула в подушках.

– Я знаю… – сказала она дочери.

Энни оставалась у нее, пока не убедилась, что мать уснула. Тогда она осторожно положила материнскую руку на покрывало и вышла на свет вечернего солнца. После полумрака комнаты его яркость ослепила женщину, и она некоторое время постояла на ступеньках, ожидая, пока привыкнут глаза, потом села в машину и поехала назад к Мартину и детям, ожидающим ее в уютном доме, казавшимся таким надежным укрытием от всех жизненных передряг.

А Тибби умерла этой же ночью незаметно, во сне.

Завещания она не оставила, кроме того, которое они с мужем оставили много лет назад в пользу своих детей. Не оставила она и никаких указаний о своих похоронах. Энни была уверена, что мать хотела бы быть похороненной на кладбище, но ничего не сказала, когда брат с отцом решились на кремацию.

– Это разумно, – энергично доказывал Филипп, и Энни мрачно отвернулась, отказываясь понимать, как что-либо, связанное со смертью матери, может называться разумным.

Были сделаны все необходимые приготовления, и Тибби была кремирована посте коротенькой торопливой службы, проведенной в уродливой современной часовенке. Занавеси, которые раздвинулись, пропуская скользящий гроб, напомнили Энни такие же бархатные шторы в театре. Ей хотелось биться в истерике и рыдать, но она, окаменев, стояла рядом с Мартином и орган играл траурную музыку над их головами.

После окончания церемонии все вышли на улицу, залитую солнечным светом.

Энни, отец и брат решили, что они и их друзья соберутся в родительском доме после похорон, и сейчас она, оглянувшись назад, увидела, как за машиной Мартина следует небольшая кавалькада других автомобилей. Отец сел на переднее сиденье, Филипп устроился рядом с Энни, которая никого не замечала, поглощенная своим горем. Одиночество и пустота после смерти матери были так сильны, что она чуть не закричала: «Подождите! Мы оставили ее одну! Вернемся назад!»

Мартин остановился поодаль от дома, чтобы оставить место другим машинам. Затем печально вереницей они вчетвером подошли к воротам, и отец Энни, взглянув на фронтон здания сказал:

– Я собираюсь выставить его на продажу. – Зеленые створки ворот распахнулись, скрипнув при этом, как когда-то приветствовали Энни, возвращавшуюся из школы.

– Может быть, это и правильно, – сказал Филипп. – Дом стал слишком большим.

Они вошли, а Энни задержалась у входа. За своей спиной она слышала, как подъезжают другие автомобили, раздавались приглушенные, тихие голоса. Энни посмотрела надверной молоточек из латуни, который Тибби обычно тщательно начищала, на окна, слегка запыленные, и от того тусклые.

«Это же только дом» – пыталась утешить себя она. И все же он был чем-то больше. Для Тибби это была тщательно обустроенная респектабельная святыня, место поклонения той семейной жизни, которая уже давным-давно пришла в упадок. В конечном итоге, это было смыслом существования ее матери, и вот теперь дом должны будут продать, а новые владельцы будут смеяться над его старомодным убранством.

Мартин подождав ее у дверей, подошел к ней и взял под руку.

– Без Тибби это уже совсем другой дом, – сказал он, стараясь утешить жену.

– Знаю, – ответила она и спустя мгновение прошептала: – Как жаль! Для меня это такая потеря!

Они вошли в дом.

Энни делала то, что от нее ожидалось, то же, что в свое время делала ее мать. Она приветствовала старых друзей и обменивалась с ними печальными вежливыми улыбками, предлагала гостям холодные закуски, разливала по бокалам белое вино и передавала его желающим. А потом, когда наступило небольшое затишье, поднялась наверх в спальню матери.

Энни присела на краешек кровати, и ровная светлая поверхность покрывала сразу же захрустела под ней своей накрахмаленной тканью. Потом она встала, подошла к встроенному стенному шкафу, немного подождав, открыла зеркальные дверцы, посмотрела на одежду матери, аккуратно развешанную на вешалках, еле сдерживая слезы, глянула на туалетный столик, на старомодные стеклянные флакончики с любимыми духами Тибби, осторожно взяла в руки один из них…

И вот, пока Энни стояла и смотрела на материнскую комнату в ее голове все громче и громче, все настойчивей зазвучал голос. Сердце гулко забилось в груди.

СТИВ! СТИВ!

Она поставила флакон с духами на столик и решительно подошла к телефону, стоявшему на тумбочке рядом с кроватью Тибби. Энни набрала номер Стива, опять выслушала объявление автоответчика, и тепло от звуков голоса любимого снова разлилось по ее телу…

В этот раз она назвала свое имя и, подумав, добавила несколько слов.

Стив вернулся домой раньше, чем обычно. Он провел ленч с одним парнем из рекламной компании, которого он терпеть не мог, и теперь у него было отвратительное настроение. Поэтому, а также для того, чтобы как-то убить время он напился, и вот теперь он сидел в комнате, наблюдая, как от солнца остается один краешек, и день угасает, оставляя ему головную боль и мерзкий, металлический привкус во рту.

Квартира, где он сидел, выглядела голой и заброшенной. Он зашвырнул куртку на спинку дивана, встал и пошел в кухню, чтобы приготовить себе еще выпить. Затем, с полным стаканом виски в руке он вернулся, подошел к столу и нажал кнопку автоответчика.

И вдруг, в первую секунду, когда Стив услышал ее голос, он еще не был уверен в том, что это голос ему не послышался. Так уже ни раз случалось с ним в то время, когда он еще надеялся, что Энни ему позвонит, Но сейчас он уже не ждал от нее звонка. Энни, конечно, ушла навсегда. И вот, наконец!

Стив нажал на кнопку и перемотал пленку, чтобы прослушать еще раз. Голос Энни не исчез. Она была здесь, говорила с ним, ее голос звучал так невыносимо близко.

– Это Энни, – сказала она. Затем была пауза, и Стив увидел Энни совершенно отчетливо, вплоть до малейших черточек ее лица. Она торопливо заговорила.

– Я хочу увидеть тебя… Еще ведь не очень поздно, правда? Скажи, что не поздно…

И все.

Стив закрыл глаза. Холодное виски приятно жгло язык. Сделав глоток, Стив улыбнулся. Улыбка была вымученной, но он больше не колеблясь, уверенно набрал памятные ему цифры. Она оказалась дома. Как только он услышал знакомый голос, понял, что любит ее даже больше, чем раньше.

– Спасибо, что позвонил, – тихо сказала она.

– Что случилось, Энни?

– Моя мать умерла несколько дней назад.

– Поверь, мне так жаль.

Энни повернулась спиной к кухне и уперлась лбом в стену.

– Дело не в этом, – сказала она, – Стив, ведь ничего не окончилось, правда? То, как мы расстались…

– Да, – спокойно ответил он, – ничего не кончилось.

– Я хочу тебя снова увидеть… – Взгляд Стива упал на мокрые круги, оставленные стаканом на столе, на край неубранной кровати, видной в открытую дверь спальной.

– Я собираюсь уехать на несколько дней. Ты поедешь со мной? – Он даже на расстоянии почувствовал радость, охватившую Энни.

Без промедления она ответила:

– Да! О, да! Я поеду…

Мартин с мальчиками были в саду. Энни увидела их в окно, когда торопливо снимала с полки и запихивала в сумочку коробочки и баночки с косметикой. Она замерла у окна, и опущенные жалюзи отделяли ее от детей и мужа непреодолимым барьером. Ей было очень тяжело, во рту пересохло, сердце гулко колотилось в груди. Энни резко отвернулась, чтобы не видеть склоненные головы сыновей и сутулые плечи Мартина.

Она в тот же вечер сказала мужу, что разговаривала со Стивом. Дети уже спали, и весь дом затих, как будто в ожидании чего-то, что должно было сейчас произойти. Она говорила и знала, что эти слова уже не нужно смягчать. Мартин несколько мгновений сидел, склонив голову, потом посмотрел ей в лицо. Энни увидела, что он не удивился и не разозлился. Ей внезапно захотелось упасть перед ним, закрыть лицо его ладонями. Но она осталась неподвижной.

– Ты вернешься? – наконец спросил он ее. Энни ясно поняла, что в своем непреодолимом влечении к Стиву, она была поглощена только своей тоской. Весь ужас, вся двойственность ее положения с новой силой нахлынули на нее. Невозможно было думать о том, чтобы бросить детей и мужа и невозможно остаться и забыть Стива. Ничего уже нельзя было изменить.

«Господи, что я делаю?»

– Я не знаю. Да… Не знаю…

– Когда ты к нему пойдешь?

Она сказала, и Мартин отсутствующе кивнул.

– Если ты все-таки вернешься, мы будем тебя ждать. Я и дети.

У нее к горлу подступил комок, она что-то пробормотала в ответ, повернулась и выбежала из комнаты.

Утром она стала вынимать из шкафа свои вещи и складывать их в сумку. С мужем она больше ни о чем не говорила, и только одна мысль неотвязно звучала в ее голове: Что я делаю? Зачем я это делаю? И вот теперь, увидев через оконное стекло в саду до боли знакомые фигуры детей и мужа, она снова почувствовала, как отчаяние холодной дрожью пробегает по телу.

Энни отошла от окна, засунула поверх всего какую-то последнюю, случайно провернувшуюся блузку и защелкнула замки. Пора идти. Стив, должно быть уже ждет ее. Она медленно спустилась по лестнице, неся свою сумку. Посмотрела на висевшие на стене картины и машинально поправила одну из них.

Энни оставила сумку у передней двери, а сама через кухню вышла в сад. Три головы повернулись к ней, глядя, как она идет по траве. Дети и Мартин ожидали, не двигаясь, пока мать подойдет к ним. Бенджи первый не выдержал, подбежал к ней и обнял ее за ноги.

– Я НЕ ХОЧУ, чтобы ты уезжала.

Энни положила ладонь на вихрастую макушку ребенка, прижала его круглую головку к себе. Том все так же стоял возле Мартина, но Энни видела, как он пытается подавить слезы, чтобы не подумали будто он маленький. Наконец Мартин неловко выпрямился, встал и подошел к жене. Энни ясно видела, какую боль она ему причиняет, но ей и самой было в эту секунду так больно, как никогда не бывало со времени того взрыва.

Я ВАС ЛЮБЛЮ, – беспомощно и растерянно думала Энни, – Я так вас люблю!

Мартин нагнулся и взял Бенджи на руки. Энни поняла: муж отпускает ее настолько тактично, насколько это вообще возможно в такой ситуации. Она малодушно склонила голову, боясь глядеть ему в глаза, потом побежала по траве к Томасу и порывисто обняла его. Ее сын ответ лицо в сторону.

– До свидания, – прошептала Энни, понимая, что было ложью и пустым обещанием добавить: «Я скоро вернусь».

Мартин мягко и бережно, словно боялся оставить отпечатки пальцев на ее коже, прикоснулся к щеке жены.

– Мы будем ждать тебя, – напомнил он.

Она кивнула, не в силах промолвить: «Я знаю», торопливо повернулась и почти побежала через сад, быстро прошла через затихший дом к парадной двери, взяла там свою сумку и ушла.

Когда Энни скрылась из виду, и даже Бенджи перестал смотреть на дверь, ожидая, что мать вернется, только тогда Том громко разрыдался.

– Почему она должна была уйти? Это не честно! – Все еще держа младшего сына на руках, Мартин подошел к Томасу и сел рядом, Бенджи положил голову на отцовское плечо и тут же засунул большой палец в рот.

– Послушай, Том, – мальчик дернулся, не поворачивая головы, но Мартин был уверен, что сын слушает его.

– Мама, – она ведь не только ваша мама. Она еще и человек. Мы принадлежали друг другу, все мы, но точно так же мы принадлежим и самим себе. Если Энни нужно уйти, я думаю, мы должны отпустить ее, и сделать все как можно лучше.

Лицо Тома было все так же не видно, но Мартин знал, что сын плачет.

– Она вернется к тебе, Том. Она всегда будет твоей мамой и мамой Бена, вашей мамой, которая вас так любит.

«Они оба всегда понимают, что произошло, – думал Мартин. – Каким-то образом они все узнали, или догадались, и теперь чувствуют то же, что и я.»

– Ну, конечно, всегда. Мама вернется обязательно, – солгал он ему.

Сыновья поверили ему – на первых порах этого достаточно. Том, успокаиваясь, посидел еще несколько минут, а затем повернулся к отцу.

– Можно я позвоню Даниэлю?

– Отличная идея! Спроси, не хочет ли он прийти поиграть с тобой.

Томас побежал в дом, а Бен слез с отцовских колен и поковылял за братом.

В саду стало тихо. На солнце набежало облако, и по траве протянулись тени, как-будто кто-то там, наверху, задернул шторы.

Энни…

Мартин уткнул голову в руки. Он уже очень давно не плакал, пожалуй, с детских лет, но в эту секунду его глаза наполнились горькими слезами.

Он знал, что ничего сделать нельзя. В этой ситуации оставалось только ждать и надеяться на возвращение Энни. И все же Мартин чувствовал, что он приходит в отчаяние от собственного бессилия. Это состояние напомнило ему долгие часы ожидания в полицейском участке. Он говорил себе тогда: «Если бы я только оказался на твоем месте, Энни!». В то время он был уверен в своей любви к ней, готов был сам все перенести, только бы спасти жену от страданий.

И вот сейчас Мартин снова думал об этом.

Если он любит Энни, то достаточно ли сильна его любовь, чтобы забыть о себе и позволить ей уйти, уйти к Стиву? Если это действительно то, чего она хочет?

Он громко ответил себе и пустому саду «Да!».

Значит, он не беспомощен. Он сделает это для Эк ни, ради Энни.

Мартин поднял голову, сквозь листья старой груши посмотрел на облако. Опять закрывшее солнце. Собирался дождь. Мартин подождал, пока глаза высохнут, откинулся на спинку садовой скамейки и сидел так до тех пор, пока не решил, что теперь уже ничего необычного в его лице дети не заметят. Тогда он встал и неторопливо пошел к дому.

Стив резко вывернул руль и обогнал автобус. Потом нажал на газ, догоняя такси, следовавшее в нескольких десятках метров впереди. Однако вскоре ему пришлось сбросить скорость, потому что он уперся в огромную колонну машин, ждущих зеленого сигнала светофора. Стив взглянул на часы, встроенные в панель приборов. Он опаздывал уже минут на пять и теперь нетерпеливо пытался протиснуть свой БМВ между велосипедиками разносчиков газет и фургонами с почтой. Они с Энни договорились встретиться на Кинг-Кросс, у станции метро.

– Почему на Кинг-Кросс, – спросил ее Стив.

– А почему бы и нет, – улыбаясь ответила Энни. Стив быстро подсчитывал время, которое ему еще понадобится, чтобы добраться до места, и нетерпеливо стучал пальцами по рулевому колесу. Пять минут, в крайнем случае, восемь. Ну, за это время она его навряд ли бросит. В потоке машин Стив миновал красно-желтые башенки монастыря Сент-Панкрат, и тут увидел Энни. Она стояла на самом краю тротуара, возле входа на станцию и ждала, а возле ее ног стояла большая дорожная сумка. На Энни было простое льняное платье, волосы она зачесала назад и сейчас казалась такой беззащитной, хрупкой, и была похожа на школьницу, сбежавшую с уроков. Стив остановился у обочины, но Энни продолжала рассеянно смотреть на другую сторону дороги, и ему пришлось окликнуть ее.

– Вы, кажется, собираетесь куда-то ехать, девушка? Может быть поедете со мной?

Энни резко повернулась в его сторону и тут же ее лицо осветилось от радости.

Минуту спустя она была уже рядом со Стивом в машине среди потока проезжавших мимо автомобилей и спешащих прохожих. Долгие мгновения они смотрели друг на друга, не в силах оторвать взгляда от любимых глаз, а пальцы их сплетались трепетно и нежно. Энни наклонилась и поцеловала Стива в губы.

Позади раздался требовательный сигнал какой-то машины, которой они загораживали выезд.

– Куда едем? – спросила Энни.

Стив влился в поток автомобилей, и сигнал замер вдали. Потом он посмотрел на сидящую рядом женщину.

– Мы едем на море, – сказал ей Стив.

Назад: Глава 7

Дальше: Глава 9