Глава 3

Энни думала о свадебной фотографии. Но не о той, на которой были изображены они с Мартином. В жаркий июльский день одиннадцать лет назад тот снимок сверкал богатой палитрой красок, разноцветными пятнами женских нарядов, яркой синевой летнего неба над церковным куполом. На этот раз перед мысленным взором Энни так отчетливо стояло то фото, что она всегда видела на столике слева от камина в гостиной родительского дома. Их фотография была черно-белой, с развившимся от времени коричневым оттенком. Родители сфотографировались во время войны, и мать была с строгом костюме с прямыми плечами и маленькой шляпке, кокетливо сдвинутой набок. Волнистые легкие волосы пушистым ореолом обрамляли ее лицо. Отец в армейской форме стоял приосанившись, положив руку на плечо молодой жены. Такие до боли знакомые, родные лица, улыбающиеся, безмятежно счастливые несмотря на все трудности тех нелегких лет. Родители мало изменились с тех пор, вот только поредели волосы отца, да у рта и в уголках глаз появились усталые морщинки. Мама… До сих пор у нее был нежный овал лица, и чуть застенчивая улыбка мягких губ оттенялась блестящей губной помадой.

Господи, как же здесь было холодно! Ощущение постоянного ритмичного движения не покидало ее. Раньше казалось, что они слегка покачиваются, тихо плывут по спокойному озеру. Но теперь у нее появилось чувство, что ее стремительно несет прямо в огромный слепой провал какого-то тоннеля. Она панически боялась быть проглоченной этим тоннелем и поэтому еще крепче ухватилась за руку Стива, словно протянутую с надежного берега, чтобы вытащить ее из враждебного потока.

– Я так замерзла, – пожаловалась она.

Стив напряженно вслушивался в безмолвие, окружавшее их. На мгновение ему показалось, что он уловил наверху металлическое позвякивание, тяжелый скрип и голоса каких-то людей.

Если только до них доберутся… Боже, пусть это произойдет поскорее. Чем быстрее это случится, тем больше шанс, что с ними не произойдет самого худшего. Время теперь для них остановилось, и Стив проклинал собственную неловкость, из-за которой потерял наручные часы где-то там, среди осколков и битого кирпича и штукатурки. Он-то еще мог продержаться, но вот хватит ли сил у Энни? Он вслушивался и вслушивался в бесконечную тишину. Нет, голоса больше не доносились. Ни звука, глушь и мрак.

Он собрал все свое мужество.

– Энни, потерпи еще немного, уже недолго осталось ждать, – пообещал он. – Поговори со мной, если можешь.

Он хотел слышать ее голос, но теперь ему, пожалуй, еще нужнее было, чтобы раздавались, пусть далеко и глухо, другие звуки. От нетерпения его бросило в дрожь. Стив даже широко распахнул глаза, вглядываясь в темноту, как будто надеясь с помощью зрения услышать что-нибудь.

– Я думала о родителях, – прошептала Энни. – Знаешь, у меня в детстве все было совсем иначе, чем у тебя. Уютный дом, любящие родители, никаких причин для беспокойства. Все равно стабильно. Главное в жизни – порядок, устоявшийся быт, определенность в будущем. Они и мне передали эту любовь ко всему упорядоченному. Мать с отцом всегда верили, что только так и надо жить, и жизнь их вот уже сколько лет катится по привычному пути четко, как отлаженный часовой механизм.

– Вот я и думаю, – с внезапной болью выдохнула Энни, – а были ли они по-настоящему счастливы?

Внезапно течение, уносившее ее в неизвестность, прекратилось. Быстрый его бег, казалось, на мгновение замер, и вдруг с новой силой закружил Энни.

Свадебная фотография родителей, их свадьба с Мартином, дом, сыновья, детство… Она вспомнила прошлое, чтобы в нем обрести уверенность и стабильность наперекор окружавшему ее сейчас хаосу, чтобы укрепиться духом и построить мост, соединивший бы ее с будущим. И с мучительной ясностью осознала, что жизнь родителей поразительно напоминает ей собственную семейную жизнь. Ее замужество как в зеркале отразило их жизненный путь, а ее судьба стала отражением их судьбы.

Энни подумала, что, вполне вероятно, и мама в свое время отказалась от чего-то, что уже невозможно вернуть. И как бы не хотелось наверстать упущенное, теперь ее матери остается надеяться и желать только выздоровления. Все несбывшееся осталось в прошлом…

– Совсем как сейчас у меня, – промелькнула равнодушно усталая мысль.

И снова она вспомнила материнский дом, вспомнила его до мельчайших деталей. Блестящие паркетные полы, сверкающие окна с накрахмаленными кружевными занавесками, полотенца для гостей, платяные шкафы, содержимое которых было всегда в идеальном порядке.

Праздничная скатерть неукоснительно заменялась на другую, попроще, на каждый день. Энни даже подозревала, что у матери существовало отдельное полотенце для каждой чашки, чтобы вытирать их каждый раз после чаепитий.

Запекшаяся кровь задержала улыбку, уже готовую было появиться на пораненных губах Энни.

Дом, построенный еще в довоенные годы на углу тихой солнечной улицы сейчас, когда дети обзавелись своими семьями и покинули его, стал для родителей слишком большим. Но он все так же сиял чистотой и сладко пах сдобными булочками и комнатными цветами, несмотря на то, что большинство комнат вообще давно никто не посещал.

Вспоминая все это, Энни почти физически ощутила светлую тихую печаль. Вся молодость ее матери прошла в неустанных заботах о муже, детях, доме. Оставалось ли у нее время задуматься о себе, заглянуть в потаенные уголки души? Когда она умрет, муж продаст дом. И уже с возмущением Энни подумала, что чужие люди поселятся под крышей дома, где прошло ее детство, где прошла вся жизнь матери. Они посмеются над старомодным убранством, переделают все на современный лад. И совсем ничего не останется от того, что мать так любила, чем дорожила. Что же от нее останется в этом мире вещей, будничных событий, чужих судеб?

– Как, оказывается, все глупо устроено, – с тоской думала Энни. – Ведь и со мной может случиться так же. И мой дом, в лучшем случае, будет похож на бездушный мемориал в честь меня, в честь моих похороненных надежд и нереализованных планов.

Новый, доселе неизведанный ужас ледяной рукой коснулся ее души.

Ее дом… Большая красивая раковина, внутри которой она сама себя заключила, обрекая на растительное бездушное существование, ограниченное утренними проводами мужа на работу и вечерним ожиданием мужа с работы. Да, конечно, под надежными створками этой раковины так легко было поддерживать иллюзию счастливой семейной жизни, ухаживать за Мартином, воспитывать детей, пока те не вырастут и станут достаточно самостоятельными, чтобы покинуть ее дом, выйти в большую жизнь, вне его добрах, но тесных стен, как сделала в свое время и она сама.

Энни теперь отчетливо сознавала, что никогда не имела полного представления о замужестве. Символом семьи, залогом стабильного настоящего и уверенности в будущем для нее был свой собственный дом. Она была уверена, что в этом мире взаимосвязано, существует одно для другого, что связи эти прочны и надежны. Дом ее родителей, весь уклад их жизни, как и ее жизни с Мартином, был респектабельным и достойным. Чего же еще надо!

И вдруг она поняла, что это было лишь одной стороной медали, внешним проявлением скрытой доселе внутренней жизни. Что, на самом деле, она знает о своих родных? Какие тайные печали и неисполненные желания скрываются за этим нарядным фасадом добропорядочной семьи?

А мы с Мартином такие же или… другие?

Здесь, среди обломков камней и стекла рухнувшего супермаркета, в суженном до предела пространстве, в странной близости с человеком, до этого дня абсолютно неизвестным, наступила для тридцатилетней женщины минута удивительного прозрения, пришла пора посмотреть на свою жизнь беспристрастным взглядом, очищенным страданием от суеты и будничности.

Для нее дом не был храмом, она не обожествляла его. Но ей нравилось, как они с Мартином наладили свой быт, окружили себя и детей удобными и красивыми вещами. Все в их доме дышало спокойствием и уютом, ничего не обременяло ни излишней роскошью, ни нарочитой небрежностью. Может быть, иногда у нее и возникало желание жить в каком-нибудь другом доме, сменить привычную обстановку, приобрести дорогие картины, изящные безделушки. Но с годами эта смутная тяга к чему-то новому, необычному постепенно исчезала. Ее давняя страсть к Мэттью не была ли последним отголоском стремления к постоянному обновлению, прощальным всплеском того творческого импульса, который необычным светом наполнял и ее оформительскую работу и живописные полотна? Где они теперь, на каком чердаке пылятся…

Энни лежала, безнадежно вглядываясь в бесконечную темноту, все так же прижатая тяжелой дверью. Ее поверхность была гладкой и холодной, как лед. Энни никак не могла унять дрожь, все сильнее охватывающую ее тело. В голове все перепуталось: дом ее детства стал тем домом, который купили они с Мартином, лица друзей и родных переплелись с фигурами манекенов, которые когда-то она окутывала воздушными тканями, картины известных художников накладывались на ее собственные, события и люди неустанно кружились перед ней. Мысли разбегались, сумятица чувств охватила Энни. Единственное, в чем она была уверена, – или только пыталась себя уверить? – это то, что с Мартином она была счастлива. Усилием воли Энни постаралась собрать воедино разбегающиеся мысли, и желание оказаться рядом с Мартином охватило ее волной, затопило сумятицу ощущений.

Где он теперь? Знает ли муж, что с ней случилось? Наверняка знает: он так хорошо изучил ее, что почти научился читать мысли жены. Да, конечно, он уже где-то здесь, недалеко, он пытается ей помочь.

Энни закрыла глаза и теперь лежала, поглощенная мыслью только о Мартине. Она почувствовала его совсем рядом, так близко, как будто его тело стало частью ее и страдало от той же боли, физической и душевной. Это его рука держала ее руку, а вовсе не рука сегодняшнего знакомого или Мэттью.

– Мы связаны в неразделимое целое временем, общими радостями и печалями, привычкой. Мы с Мартином едины. Так будет всегда, – как заклинание твердила Энни, отгоняя страх, цепляясь за их совместное прошлое как за единственную надежду на будущее.

Годы замужества вставали в ее памяти так отчетливо. Они с Мартином немало потрудились, создавая свое маленькое счастье.

У них были дети, был дом и достаток, благополучие и уверенность в завтрашнем дне, и они были этим довольны. Порой Энни вспоминала свои нереализованные планы, иногда ей становилось обидно при мысли, что всю оставшуюся жизнь придется довольствоваться тем, что уже есть и что появится в устоявшихся рамках налаженного существования. Но ведь и это было неплохо, хотя и принималось как нечто само собой разумеющееся. Мальчики будут расти, они с Мартином – стареть. Мартин все так же будет трудиться, чтобы обеспечить материальное благополучие семьи, Энни – хранить и оберегать тепло семейного очага, они доживут свой век в согласии и гармонии, и сыновья воплотят в жизнь ее мечты. Дети и дом вобрали в себя всю силу ее таланта, и жизнь впереди была такой ясной, такой долгой.

А теперь ничего этого не будет! Только смерть! Люди, которым она отдала всю себя, останутся, а ее, Энни, жизнь так нелепо прервется.

Энни спросила себя, было ли бы ей так же горько, если бы она тяжело заболела, как ее мать, и ей сказали бы, что она проживет недолго. Ну что же, у нее осталось бы достаточно времени, чтобы постараться закончить все свои земные дела, сказать всем последнее «прости» и с достоинством встретить смерть. Смерть, та же самая смерть, конец всего… Это будет то же самое! Как невыносимо жаль расставаться с жизнью!

Как жаль, что она никогда уже не исполнит данных когда-то обещаний, никогда не даст новых, никогда не вернется к своему творчеству, никогда не закончит начатых когда-то разговоров, никогда не побывает в местах, где прежде бывать не довелось, никогда не встретится с людьми, которых раньше не знала и никогда не узнает. Как жалко, как нестерпимо жалко упущенных возможностей. Огромность и непоправимость, с чем она боролась все эти часы, уже была готова сокрушить ее волю.

– Я умираю… – подумала Энни.

Чернота была совершенно неподвижной, но Энни знала, что она сгущается вокруг нее, уже совсем готовая поглотить ее, потушить сознание и исторгнуть из головы все эти смутно окрашенные картины воспоминаний.

– Как жаль! – эти слова закружились над нею, ударили набатом в ушах или висках – теперь уже не определить. Может быть, она сама их так громко сказала.

– Простите меня!

Как бы ей хотелось, чтобы Мартин каким-то чудом услышал ее. Он и дети потеряли ее, и она знала, как они в ней нуждаются.

– Я боюсь… боюсь умереть, – вновь сказала Энни. Стив лежал, растерянно размышляя, что можно теперь сделать.

Он свыкся со своей болью, старался относиться к ней как к чему-то, чего невозможно теперь избежать. Но что делать в этой ситуации? Что он мог сделать для Энни? Что ей сказать теперь? «Я не знаю, что говорить. Всегда был находчив. Был так чертовски остроумен, что мог бы отбрить самого себя».

Вдруг он вспомнил, как когда-то его бабушка, его Нэн предупреждала, сидя в своей кухоньке на четвертом этаже, что он плохо кончит. И вот, сбылось…

– Я тоже боюсь, – еле слышно прошептал Стив. Чувство общего страха еще больше сблизило их, и от этого стало немного легче. Они не могли прижаться друг к другу и так ожидать конца или спасения, но сейчас даже возможность просто держаться за руки уже много для них значила.

– Хвала господу, что ты оказался рядом! – произнесла Энни. Потом, немного погодя, добавила: – Стив! Когда наступит… это… Ты будешь здесь, со мной.

– Когда наступит смерть, хотела она сказать, – подумал он. – Смогу ли я пережить это!

– Да, – сказал он вслух, – я буду с тобой. Мы подождем вместе.

Энни почувствовала, что своими словами Стив как бы признавал и подтверждал ее собственный страх перед смертью, и это немного укрепило ее. Ужас слегка отступил за время, проведенное здесь, Энни уже привыкла к тому, что в ее памяти постоянно хаотично возникают картины ее жизни, а она, как следует восстановив их, водворяет каждую на строго отведенное ей место. Поэтому-то стало очень важным выстроить свои воспоминания в логически согласованную цепь. Энни сосредоточилась, пытаясь собрать оборванные нити своего сознания. Как все-таки много этих обрывков!

Однажды она встретила Мартина.

Да, да! Вот с этого все и началось. Она всмотрелась повнимательнее в эту часть своих воспоминаний.

Он сидел за соседним столиком в заполненном студентами баре на Олд Комптон Стрит недалеко от колледжа Вент-Мартин. Энни училась на первом курсе, Мартин – двумя курсами старше. Конечно, она видела его и раньше в аудиториях. Однажды они столкнулись на какой-то вечеринке, но Энни никогда не обращала на него особого внимания.

У него были длинные волосы. Одет в кожаную куртку, искусно потрепанную и вытертую, как у всех в то время. В этот день он сидел за столиком и сосредоточенно зарисовывал что-то в блокнот. Энни навсегда запомнилась теплая уютная атмосфера бара с гудящими кофейными аппаратами, шумом людских голосов. Она сидела возле огромной кассы, когда парень за соседним столиком закончил рисовать, поднял голову от блокнота, улыбнулся ей и спросил: «Еще кофе?»

Потом он принес два кофе, и когда ставил чашку на столик, она вытянула шею, чтобы подсмотреть, что такое он там рисовал в альбоме. Мартин тотчас прикрыл свой рисунок, но Энни все же удалось рассмотреть неплохой карандашный набросок бара с громадной кассой, двумя блестящими кофейными аппаратами.

Она даже различила за стойкой толстого улыбающегося хозяина. За ближайшим к кассе столиком была нарисована ее подруга, но самой Энни не было видно.

– А почему же ты меня не нарисовал, – смеясь, спросила она.

– Ну, это чтобы не слишком себя выдавать, чтобы никто не догадался, ради кого на самом деле я так трудился.

– А в нем что-то есть, – подумала Энни. В этот момент у нее появилось чувство необычности, неординарности происходящего с ней в этой, такой привычной обстановке. Радостное чувство волнения и ожидания чего-то неизведанного переполнило ее.

Уже спустя годы Энни казалось, что сам воздух тех далеких дней был напоен ароматом этого предчувствия будущего чуда, которое обязательно случится в их жизни. Все это было похоже на захватывающее приключение, и каждый новый день открывал сверкающие горизонты и манил удивительными перспективами.

– Как тебя зовут? – спросил парень. – Мы, кажется, уже виделись в колледже, да?

– Аннет… то есть Энни, – поправилась она. Закончив школу, она навсегда отказалась от детского «Аннет» в пользу «Энни», более подходящего, по ее мнению, для взрослой девушки, студентки художественного колледжа, с ее модным париком и короткими сапожками.

– А я – Мартин.

Вот так они познакомились. Нити их судеб тянулись, тянулись и наконец соединились в первый пробный узелок. Мартин достал из кармана смятый листок. Это был пропуск, выданный университетским обществом любителей кино.

– Смотри, это билет на…. – Мартин назвал известный фильм. – Видела его? – И когда Энни отрицательно помотала головой, сказал: – Ты обязательно должна его посмотреть. Хочешь, пойдем вместе?

При всем их тогдашнем свободолюбии и максимализме они очень легко ладили друг с другом, соглашаясь практически во всем. Он пригласил ее в кино, и она, не задумываясь, приняла это приглашение. А потом он повел ее ужинать в ресторан «Сорренто».

Было еще одно неприятное воспоминание. Она устало брела под дождем по какой-то улице возле Бэтттери Парк, а в кармане у нее лежал адрес Мартина. Он раза два-три пригласил ее сходить с ним куда-то, а потом они перестали встречаться. Возможно, он просто забыл о ней или бросил ее ради другой? Ей было тогда, кажется, лет девятнадцать. Энни вспомнила, как она шла в своем белом нейлоновом плаще, на котором, словно строчки, виднелись капли брызг, и представляла себя Жанной Моро или Катрин Денев, или еще какой-нибудь французской актрисой из фильма про любовь, с такой же, как у них, трагической судьбой и разбитым сердцем. Энни было так жалко себя, такую покинутую! Она шла к Мартину, чтобы посмотреть ему в глаза. Потом она попросит его выслушать ее и скажет ему, что без него она погибнет… В сумке у Энни лежала бутылка вина, и, когда придет время, они откроют ее, выпьют вместе, и все барьеры, все преграды между ними рухнут…

На самом деле этим планам суждено было совершенно внезапно измениться. Она отыскала дверь и позвонила. Ее лицо выражало одновременно и нежность, и печаль, и растерянность, и отчаянную решимость, – словом, все, что должно было выражать лицо Катрин Денев, стоящей перед дверью избранника в ожидании решающего разговора. Мартин открыл дверь, держа в одной руке поварешку. Он посмотрел на нее, и ее сердце забилось, запрыгало, как воздушный шарик на веревочке.

– О, Энни! Это ты! Вот здорово, ты-то как раз и нужна. Заходи!

Она вошла вслед за ним в кухню и в изумлении остановилась, озираясь по сторонам. То, что она увидела, было для нее совершенно неожиданным.

В кухне было полно народу. В основном, там были ребята из колледжа; они сидели кружком вокруг стола и были явно голодны. В центре стола среди разбросанных картофельных очисток, бутылок из-под пива и ситро лежал толстый ломоть поджаренной свинины, уже наполовину разрезанный. Из розовато-красного пореза сочилась кровь.

– Мы тут собрались попировать в домашней обстановке, – объяснил Мартин. – Но мясо, похоже, не удалось. Как ты думаешь?

– Я думаю, что оно еще часа четыре должно быть в духовке, – заявила Энни. Дальше было совершенно невозможно отождествлять себя с Катрин Денев, оказавшись перед куском подгоревшей свинины и лицом к лицу с дюжиной голодных физиономий.

Мартин оживленно потер руки.

– О'кей, сунем его обратно в печь и пойдем в ближайшую пивнушку.

И они отправились туда все вместе, а потом очень поздно вернулись назад. На квартире они ели свинину, вернее, то, что от нее осталось. И кто-то выпил вино, которое принесла Энни, потом принесли еще вина. Энни не думала ни о чем, кроме того, что Мартин тут и она рядом с ним.

Он повел ее наверх, в свою комнату, и там обнял ее, и они взглянули друг другу в глаза, словно боясь, что все это сон, который вот-вот кончится.

– Почему ты сегодня вечером пришла сюда? – спросил Мартин, и она удивительно легко и просто ответила:

– Потому что я не могу жить без тебя.

– Ну и не нужно, – сказал он.

После этого эпизода все обрывки воспоминаний, которые Энни пыталась соединить в единое целое, были связаны с ними обоими.

Медленно, шаг за шагом Мартин и она шли тем же путем, которым в то время проходили многие их друзья, начинавшие жить вместе. Они познакомились друг с другом сначала неумело, неуклюже на матрасе в комнате Мартина. Потом пришла смелость, потом опыт, который сменился нежностью. Так же постепенно, даже еще медленнее их жизнь стала принадлежать им обоим, стала общей. Они узнали вкусы друг друга, открыли, что приятно другому, и это объединило их еще больше. Они проводили время в бесконечных разговорах, которые убеждали их в том, что у них родственные души и что они созданы друг для друга.

И поняв это, Мартин и Энни сменили индивидуализм юности на трезвое сознание того, что каждый из них зависит от другого, сознание, свойственное взрослому человеку.

Они всегда были вместе, все делали сообща, так что постепенно для всех своих друзей они стали единым целым – Мартин и Энни. Когда он был уже на последнем курсе, они некоторое время жили вместе в его квартире, где кроме них тогда обитали еще три других студента. От тех дней у нее остались только пестрые воспоминания о хаосе и беспорядке, царивших в их жилище. Помнились какие-то смутные лица за обеденным столом, кто-то, сидящий с ногами в кресле. Куда делись все эти люди? Где они теперь? Образ Мартина затмил их черты. Он стал тем связующим, который объединил отрывочные картины прошлого в единое целое.

В то время ей было двадцать, и она горделиво играла роль домашней хозяйки. Вспомнилось, как она ходила в соседнюю прачечную с двумя большими сумками, как готовила еду и гладила Мартину рубашки.

– Думала ли я когда-нибудь, что очень похожа на свою мать? – спрашивал а себя теперь Энни. – Боялась ли я повторить ее судьбу?

Нет, не боялась. Да она просто не задумывалась тогда над этим. Они создали свой собственный мир, старались жить совсем по другим правилам и были уверены, что и сами будут другими. А так ли уж эти правила отличались от жизненных взглядов их родителей? Они начали совместную жизнь задолго до дня бракосочетания, но и как мать, Энни старательно налаживала быт, невольно стремилась к порядку и уюту. Им только казалось, что они перевернули весь мир, потому что Мартин охотно помогал Энни в хлопотах по хозяйству. Как часто, пока Энни сидела над книгами, он громыхал ведром по всему дому в безуспешных попытках отодрать полы или принимался готовить ужин, который в этом случае раньше двенадцати не удавалось дождаться, и после которого оставались горы неубранной посуды. Сколько было тогда веселья, безобидных минуток, ласкового подтрунивания. И какие они строили радужные планы, в которых обязательно присутствовали и увлекательные путешествия, и интересная работа, и дети, и конечно же уютный дом с садом. А они и не догадывались, как эти мечты были похожи на давние мечты их родителей.

Они были просто счастливы!

Сейчас, лежа без движения в своей темнице и держась за руку Стива, Энни снова пыталась вдохнуть жизнь в картины прошлого.

В конце того года Мартин уехал работать в Милан. Она вспомнила, как провожала его в аэропорт и, когда он обнимал ее, прятала заплаканное лицо в складках кожаного пальто. Так закончился начальный этап их совместной жизни, и целых два года они были вдали друг от друга.

Годы разлуки с Мартином Энни провела в странном состоянии полусна-полуяви. Из его писем из Италии, своих грез и памяти об их любви она соткала прозрачный кокон, невидимо, но прочно отделивший ее от окружающего мира. Она заканчивала свою учебу, немного подрабатывала и много мечтала. На узкой улочке в Вест-Энде, недалеко от большого супермаркета Энни сняла квартиру, сама покрасила стены в салатный цвет, повесила на стену старенький гобелен, напоминавший ей детство, и поставила на столик фотографию Мартина, улыбающегося на фоне Колизея. Здесь она проводила большую часть своего времени, гуашью и акварелью на небольших листах ватмана писала картины, которые были своеобразными иллюстрациями к письмам Мартина: горы в дымке цветущего миндаля, развалины языческих храмов, синее море с белыми парусами рыбацких лодок, забавные серые ослики, нагруженные корзинами винограда, и смеющиеся мальчишеские рожицы. Бывало, неожиданно для нее самой, ощущения другой жизни, бурной, страстной, возникали в глубинах подсознания, и тогда краски взрывались фантастическими фейерверками, изломанными линиями и уносящимися в неизвестность спиралями. И словно испугавшись самой себя, она убегала в дом матери, где так уютно пахло свеженатертыми полами, где так привычно и мирно текла упорядоченная размеренная жизнь. Энни никому и никогда не показывала эти свои работы. Впрочем, она догадывалась, что и занятия живописью придется забросить, когда начнется настоящая семейная жизнь с Мартином и появятся дети. А в том, что именно так все и произойдет, Энни никогда и не сомневалась.

Иногда реальная жизнь врывалась в ее маленький мирок. Приходили друзья и уводили в шумные студенческие кафе, на концерты современной музыки или на веселые пикники в предместьях Лондона. Энни никогда не отказывалась от развлечений, но неизменно возвращалась в свою комнату, где ее ждал мольберт в углу и новые письма Мартина на столе.

Сейчас она словно наяву видела мягкий свет лампы, бахрому на абажуре, – и легкая судорога исказила ее лицо. Возможно, это была улыбка. Мысленно Энни снова совершила путь по всем улочкам, которые вели к ее дому, находящемуся недалеко от супермаркета, превратившегося сегодня в гору каменных обломков, нависшего над ней и прижавшего ее к земле, как бабочку к стеклу. Словно наяву увидела она крошечную квартирку, мягкий свет лампы, бахрому на абажуре, – и легкая судорога исказила ее лицо. Возможно, это была улыбка…

Через два года Мартин вернулся из Италии, и они с радостью убедились, что им хорошо и удобно друг с другом, как бывает удобно после наступления холодов одеть старое зимнее пальто, что все лето провисело на вешалке в шкафу. В скором времени они обручились. Их родители встретились, обменялись визитами, побывали друг у друга в гостях, в домах, похожих, как близнецы. Они одобрили выбор своих детей и были искренне рады, что те, наконец-то, нашли свою судьбу. А еще через год, когда все ее помыслы были заняты Мэттью, когда противоречивые чувства боролись в мятущейся душе, Энни вышла замуж за Мартина.

– Я думала, что доброта и понимание всегда будут с нами в нашем доме, – задумчиво сказала она. – В общем-то, все так и вышло…

– Ты очень счастливая, – отозвался Стив.

Его слова заставили ее повернуть к нему голову, насколько это было возможно.

– Почему же тогда сейчас мне так горько и стыдно?

Стив помолчал. Он почти не рассмотрел эту женщину сегодня утром у той злополучной двери за минуту до взрыва. Сколько времени они тут пролежали, сопротивляясь боли и ужасу смерти, рассказывая о своих судьбах? Теперь он знал ее лучше, чем когда-то свою жену, лучше, чем сможет кого-нибудь когда-нибудь узнать. Если только доведется с кем-нибудь встретиться…

– Тебе нечего стыдиться, Энни.

– Нет, я сделала слишком легкий выбор, – снова горестно повторила она. – А теперь уже поздно что-то изменить. Я чувствую, что все потеряно… И для меня, и для Мартина.

Энни не могла плакать – она слишком устала. Только уголки глаз жгло от выплаканных слез. Это был совсем крохотный участок ее тела, который еще продолжал жить. Да такой же маленький участок мозга упорно боролся за жизнь, заставляя ее продолжать разговор со Стивом.

– Никогда нельзя терять надежду, – он постарался придать своему голосу уверенность.

– Может быть… Но нам с мужем слишком поздно начинать все сначала.

– Энни, скажи мне, если бы не произошла эта катастрофа, если бы мы не оказались здесь, ты бы захотела, ты бы попыталась изменить свою жизнь? – Подумав буквально секунду, Энни ответила:

– Пожалуй, нет. Я бы… я бы прошлась по магазинам, проведала маму, вернулась бы с покупками домой. Спрятала бы от мальчишек подарки, приготовила ужин. Потом мы с Мартином уложили бы детей спать, а сами сели бы ужинать, как делали это каждый вечер.

Делали… Вот и собраны все кусочки мозаики, все фрагменты их совместной жизни. Она тщательно соединяла их в целостную картину, преодолевая боль в израненном теле и кошмары небытия, и вот эта работа завершена. Вот они все перед ней, словно многоцветный ковер, яркие, полные жизни.

– Тебе нечего стыдиться, – убежденно повторил Стив. – Ты любишь свою семью, воспитываешь детей, у тебя свой дом, где всем тепло и светло. Это такие нормальные, естественные и такие восхитительные вещи! Держись за все это.

– Держись за это, – эхом отозвалась Энни, и вдруг резко, непримиримо добавила: – Нам всем должно быть стыдно! За неслучившееся, за потерянное в суете, за трусость, да мало ли за что!

Стив почувствовал, как близка она ему. Даже прикосновение ее холодных пальцев было для него дороже и важнее, чем многое в той, прошлой жизни.

– Энни, милая, ведь и мне стыдно. И причин тому тысячи. Мне стыдно за свое отношение к людям, за прагматичность, за некоторые деловые качества. Господи, а сколько я лгал! Да я же всем лгал: и бабушке, своей доброй старой Нэн, и Кэсс, и Викки, – всем, кого знал, о ком должен был заботиться.

Энни слышала его прерывистое дыхание, слышала, как он с натугой втягивает в себя спертый воздух.

– Мне стыдно, что я никого никогда по-настоящему не любил. Если бы сегодня ничего не произошло, так и прожил бы еще лет сорок, никому не принося счастья. А ты еще говоришь, что тебе стыдно. Горечь в его голосе резанула ее, как физическая боль.

– Нет, – громко сказала Энни, – нет, Стив. Я теперь тебя знаю. То, что ты говоришь, – неправда.

Наверху, над развалинами, ветер снова принес снег. Колючие хлопья почти горизонтально хлестали лица людей, все еще стоявших маленькими группами вокруг взорванного здания. Ветер трепал оранжевые ленты заграждений, они хлопали, обрывались, и полицейским приходилось отчаянно сражаться, чтобы водворить их на место. Мартин стоял, не двигаясь, глядя на фронтон универмага. Вместе с другими людьми ему пришлось отойти так далеко назад, что теперь у него даже заболели глаза от усилий хоть что-нибудь рассмотреть. Резкие порывы ветра выбивали у всех стоящих слезы.

Стрела крана очень медленно повернулась и снова неподвижно застыла. Принесли лестницы, и их хрупкие на вид концы опять потянулись к вершине фасада. Мартину были видны желтые шлемы спасателей, снующих по лестничным пролетам. Казалось, что они двигаются нестерпимо медленно. Что они там копаются? ПОЖАЛУЙСТА, ПОТОРОПИТЕСЬ! Эта мольба стучала у него в висках вместе с ударами крови. Господи, почему так долго! Сквозь слезы, которые высекал ветер, Мартин смотрел, как с изуродованных останков фасада падают обломки кирпичей. Ему было слышно взволнованное дыхание людей, вместе с ним следивших за сыпавшимся вниз дождем мелких фрагментов стены. Работавшие в развалинах люди останавливались и непроизвольно оборачивались, чтобы взглянуть на быстро оседающую стену, которую, казалось, уплотнившееся небо само вдавливало в землю. Затем, когда пыль относило в сторону, спасатели возвращались к работе. Наиболее крупные обломки арматуры, бетонных блоков, останки ферм и сломанных конструкций относили в сторону.

К этому времени часть того, что было первым этажом, уже откопали. Показались ковры, белые от покрывшего их толстого слоя известковой пыли. Невесомые снежинки, кружась, падали на ковры и тут же исчезали, и снова падали, становясь невидимыми среди кусков извести.

В большом штабном фургоне, стоявшем среди других автомобилей внутри оцепления, полицейский комиссар принимал донесения о ходе спасательных работ.

Было начало четвертого. Быстро темнело. Электрическое освещение было, конечно, уничтожено взрывом магазина, но уже установили передвижную электростанцию, так что свет можно было бы включить в любой момент еще на несколько часов. Работать придется и при электрическом свете.

Пятнадцать минут четвертого. Комиссар резко повернулся к двери и взглянул на то, что натворил взрыв.

Сейчас он мог с большой долей уверенности сказать, где изготовили взрывное устройство, каким оно было и какой силы взрыв вызвало.

С этой минуты комиссар мог бы даже указать, на кого ложится ответственность за содеянное. Единственное, чего он не знал и не мог знать, так это – есть ли еще шанс спасти оставшихся в живых людей. Они были погребены на самом фундаменте здания и находились под обломками уже более пяти часов.

– Трое..? – громко произнес он, ни к кому не обращаясь и не отводя глаз от дверного проема.

Инфракрасная видеокамера обнаружила среди развалин три тепловых источника, соответствующих параметрам человеческого тела. Двое из пострадавших лежали очень близко друг к другу, а третий находился в нескольких ярдах от них.

Эти трое могли оказаться там в момент взрыва, но могли и упасть туда, на фундамент, когда здание разрушилось.

Офицер снова дернул себя за усы – единственный признак волнения, который он допускал. Теперь вопрос спасения людей был только вопросом минут, ну, в крайнем случае, часа.

Опасность продолжал представлять разрушенный фасад, который по-прежнему нависал всей своей тяжестью над местом, где проводились спасательные работы.

К сожалению, они не сразу поняли, что его не удастся безопасно столкнуть на улицу, а теперь уже не было времени на то, чтобы ставить леса и разбирать фасад сверху. Оставалось только быстрее работать и спасти обнаруженных людей раньше, чем стена рухнет сама или под напором ветра.

В сотый раз за сегодняшний день полицейский комиссар благодарил судьбу за то, что бомба взорвалась, когда магазин еще только-только открылся, и вместо сотен жертв, которыми могли стать ни в чем не повинные люди, пришедшие за рождественскими подарками, общее число погибших пока составило только восемь человек. За последний час были найдены еще двое. На этот раз спасенными оказались швейцар магазина и подросток. Оба лежали у главного входа и были серьезно ранены. Всего пострадало от взрыва чуть больше тридцати человек. Практически все они были случайными прохожими, которых ранили осколки стекол.

И вот теперь осталось спасти последних трех человек, возможно, еще живых. А потом уже можно будет отвести на безопасное расстояние команды спасателей и дожидаться, пока фасад обвалится на искореженные остатки фундамента.

– Если только ветер не обрушит его раньше, – добавил про себя комиссар.

Он спустился из фургона по лестнице, одел защитную каску и почувствовал на лице сильные порывы ветра.

Высокие желтые шлемы и оранжевые жилеты полицейских и спасателей ярко выделялись на фоне серых руин, и казалось, что в мире больше не осталось никаких цветов, кроме серого и оранжевого.

Наклонив голову, комиссар быстро пошел мимо разбитых витрин к месту работ.

Там установили гигантский парусиновый экран для защиты от ветра. Полицейские расступились, давая своему начальнику возможность подойти поближе. Сейчас в том месте, где раскачивали основание супермаркета, появилось нечто вроде укрытия. Края тента загнули, сверху его накрыли такой же парусиной, и получилось подобие детского домика.

Под этой слабой защитой спасатели продолжали вгрызаться в развалины. Один из них на секунду поднял лицо, покрытое пылью и грязью.

Комиссар услышал, как позади него обрушились куски каменного лома, и подумал, что когда достанут пострадавших и все будут в безопасности, надо будет напомнить криминалистам, чтобы они подвергли тщательной экспертизе все находки.

Комиссар решил еще немного пройти вперед, и один из пожарных направился к нему, чтобы помочь забраться в этот импровизированный шатер. Внизу были видны края цветного ковра, покрывавшего пол первого этажи. Там же двое рабочих продолжали разбирать обломки. А еще ниже, футах в восьми или десяти, лежали двое из трех оставшихся под развалинами человек.

Площадь работ постепенно сокращалась. Комиссар похвалил и подбодрил спасателей и пошел назад к фургону.

С рабочими остался его коллега из пожарного департамента, который продолжал стоять внутри брезентового укрытия и внимательно наблюдал за разборкой завалов.

– С божьей помощью мы доберемся до них примерно через час, – произнес он.

Полицейский кивнул, и они еще постояли, наблюдая за тем, как поднимали и относили в сторону крупные обломки.

– Смотрю я на весь этот кошмар… – комиссар покачал головой. Оба они слишком хорошо понимали, что ему хотелось сказать.

Невозможно было поверить, что под этой горой каменных обломков еще могли остаться живые люди.

Командир спасателей бросил быстрый взгляд на угрожающе наклонившийся фасад. Он волновался за своих людей, которые могли быть в любую минуту раздавлены и все же продолжали работать, стараясь докопаться до людей, вполне возможно, давно уже мертвых.

Но ни один из начальников не сказал ни слова, и медленный процесс разрезания, разборки и вытаскивания кусков арматуры и бетона продолжался…

Стив услышал их первым. Это длилось всего лишь несколько секунд, но совершенно точно, что это был звук отбойного молотка. Его стук раздавался где-то во тьме. А это могло означать только одно, что до них все-таки, наконец-то, действительно добрались!

– Энни! Я слышу их! Слушай…

И как будто для того, чтобы подтвердить его слова, раздался другой звук: резкий скрежет металла по камню, а потом снова вой пневматического молотка.

Стив почувствовал огромное облегчение, даже боль в теле стала стихать, как будто он принял чудесное лекарство.

Когда Энни не ответила, он рассердился на нее:

– Да что же ты молчишь? – требовательно спросил он.

Темнота проглотила его вопрос, и Энни прислушалась в надежде, что появятся какие-нибудь звуки. Какими они будут, голоса спасателей, после того, как их так долго ждали?

Потом до них вновь донесся отдаленный металлический скрежет. Тишина. И снова скрежет – уже громче.

«Звучит, как музыка», – с замиранием сердца подумала она и шепотом сказала:

– Да… я слышу…

– Теперь можно кричать, – торжествовал Стив, – я считаю до трех, а потом кричи, как можно громче.

Они стали считать: «Один…два…три!» И вместе закричали. Звук их голосов оказался таким слабым! Ненавистная тьма сразу поглотила его, и Энни, уронив голову назад, в отчаянии закрыла глаза. Бессмысленно! Конечно, это все бесполезно…

Стив представлял, как все это происходит наверху. Конечно, они притащили силовые установки, кабели, наладили освещение, словом, сделали все возможное.

Он как будто наяву видел змееподобные кабели, извивающиеся между развалинами, усталые лица рабочих, на которых свет прожекторов оставляет черные тени. Их с Энни очень долго окружала тишина. С того момента, когда Стив услышал первый звук полицейской сирены, прошла целая вечность.

Он уж совсем было отчаялся, и в первый момент ему показалось, что все остальные звуки ему просто померещились. Он даже боялся, что наверху вообще уже нет никаких спасателей.

Тогда, в самом начале, ему на какой-то миг показалось, что это был взрыв, может быть, даже атомной бомбы, и наверху не осталось никого, кто мог бы их откопать.

Теперь он смело мог посмотреть в лицо своим прежним страхам, зная, что для них нет оснований.

На мгновение ему опять стало страшно, и ужас холодком пробежал по спине. Но в следующую секунду звуки спасательных работ возобновились.

– Они прямо над нами, Энни. Ты понимаешь, что это значит? – Она опять не ответила, и он закричал на нее: – Понимаешь?!

– Нет, объясни мне, пожалуйста, – устало произнесла она. И он, услышав ее измученный голос, понял, что у нее уже почти не осталось сил, и она готова потерять надежду сейчас, в последние минуты их заточения, после стольких часов упорной борьбы за жизнь.

– Энни, – попросил он, – продержись еще, ну хоть чуть-чуть. Они же прямо над нами. Это значит, что нас уже обнаружили! У них есть специальные видеокамеры, с помощью которых можно найти человека под снегом или под обломками по теплу его тела. Я совсем забыл про эти устройства! Спасатели выйдут прямо на нас!

Стив тряхнул головой, удивляясь собственной забывчивости.

– Нам надо сделать так, чтобы нас услышали. Энни, я опять считаю до трех. Кричи!

И снова слабый звук крика умер в бесконечной темноте.

– Это бессмысленно, – прошептала она, но пальцы Стива, как когти, опять впились в ее руку.

– Еще! – скомандовал он. – Кричи!

Один из рабочих наклонил голову, прислушался и поднял руку, останавливая других. Остальные тоже неподвижно замерли перед бесформенной дырой, которая круто обрывалась перед ними ти из которой, казалось, на них истекало безмолвие. В следующее мгновение все они услышали… Крик! Очень слабый, но живой, человеческий крик! Они замерли, вслушиваясь, и снова услышали его.

– Там внизу есть живые! – Эта новость понеслась, как пламя раздуваемого ветром факела. Она долетела до полицейского тента, и до медиков, сгрудившихся вокруг карет скорой помощи.

Комиссар быстро прошел вперед к месту работ и взглянул вниз на грязные, зачумленные лица спасателей.

– Пожалуйста, поторопитесь, – попросил он, стараясь сохранять спокойствие, и рабочие еще энергичнее продолжали свою работу.

Мартин продрог до костей, пока смотрел на застывшую картину в отдалении; его лицо онемело, хотя он и старался отвернуться от ветра. Тогда он стал спиной к руинам, вид которых все равно теперь навечно запечатлелся в его мозгу.

Он знал, что ему никогда не забыть этой бесформенной кучи огромных обломков, выделяющейся на фоне холодного неба.

Мартин пошел назад, его ноги в тонких домашних туфлях ныли от холода и усталости. Ближайшая к месту взрыва станция метро была закрыта – он заметил это, когда еще возвращался из полицейского участка после разговора с полицейскими. Теперь ему пришлось идти до следующей станции, где был телефон.

Он немного согрелся, пока шел, но его ноги от холода болели все сильнее. Теперь он все ускорял и ускорял свои шаги и думал о том, что вот сейчас он поднимет трубку, наберет номер и, возможно, Энни ответит ему. Может быть, она давно уже дома. И с удобством расположившись в уютной и теплой комнате, ждет его звонка вместе с Одри и мальчиками!

Господи, какой он болван, что так долго не звонил!

Красно-синяя эмблема станции метро как будто манила его, и последние сто ярдов он пробежал, спотыкаясь и скользя на грязном тротуаре.

В кассовом зале имелось два телефона-автомата, которые находились в неопрятных вонючих деревянных кабинках.

Мартин заскочил в одну из них, схватил трубку и, с трудом переводя дыхание, прислушался. Полная тишина – телефон неисправен. В это время какой-то толстяк с трудом втиснул себя в соседнюю кабину и стал лениво набирать номер. Мартин встал так, чтобы тот его видел, достал мелочь, стараясь показать, как важно ему позвонить по возможности быстрее, но толстяк демонстративно повернулся к нему спиной и явно настроился на долгий разговор. Мартину ничего не оставалось делать, как только ждать, напряженно считая убегающие секунды, и думать о том, что он скажет жене.

– Энни? У тебя все нормально? Слава богу! – Толстяк неожиданно закончил разговор, повесил трубку и выбрался из кабины. Мартин схватил трубку, еще теплую от чужой руки, и позвонил.

– Алло?

…Это был голос Одри. Аппарат запищал, требуя платы, и Мартин опустил в него монету, но даже на начав разговор, он с остановившимся сердцем понял – Энни домой не пришла.

– Нет, – сказала Одри, – никто пока не звонил. Я думаю, что она, может быть, еще ходит по магазинам.

Мартин смотрел на темный квадратный зев входа в метро. Оттуда доносилась музыка – какой-то рождественский мотивчик, и Мартин еще подумал, что это, наверное, внизу, у эскалатора, играют бродячие музыканты.

Уже почти совсем стемнело. Нет, Энни сейчас не ходила по магазинам. Он знал, где она.

– Пока что спасли двух человек, – сказал он Одри. – Оба мужчины, я спрашивал полицейских в оцеплении. Больше я ничего не знаю. Но работы продолжаются, тут десятки спасателей, говорят, что есть надежда еще обнаружить людей.

Мартин посмотрел на стенку телефонной будки, испещренную всякими надписями. «Позвони Сюзанне», «Ким и Вив здесь были»… Миллионы людей спешат по улицам Лондона, толкутся в магазинах… Почему беда должна была сегодня случиться именно с Энни?

– Больше я ничего не знаю, – безнадежно повторил он. – Буду ждать тут до конца…

Голос Одри прозвучал очень тихо, и он понял, что она не хочет, чтобы ее услышали дети.

– Мартин, я не включала телевизор, чтобы не узнать… что-нибудь такое. Но по радио передали, что под обломками, кажется, еще есть три человека.

– Живы?

– Говорят, что вполне возможно… Мне кажется, это просто всего лишь репортерские домыслы. Восемь погибших.

Про это он знал сам. Несколько минут назад он подошел к командному фургону насколько это было возможно и спросил, спасли ли еще кого-нибудь. Офицер, с которым он разговаривал, был так же доброжелателен, как и тот, к кому Мартин подходил в самом начале, и почти так же немногословен. Восемь тел обнаружены и опознаны. Энни среди них не было. Но как Мартин не спрашивал, полицейский так и не сказал, есть ли еще надежда спасти кого-то, – возможно, просто не знал.

– Журналист, кто бы он ни был, поступил все-таки лучше, – с тоской подумал он и сказал Одри.

– Я вернусь и подожду еще.

– Ну конечно!

Мартин обратил внимание на то, что она уже не успокаивает его словами о скором возвращении Энни.

Он повесил трубку и пошел к выходу из метро. Навстречу ему и вместе с ним двигался огромный поток людей; у многих в руках были сумки, набитые рождественскими подарками.

Большинство из пассажиров, попадая на освещенную платформу, растерянно озирались по сторонам, неожиданно для себя оказавшись на другой станции. Их недоумение разозлило Мартина, и он поспешил выйти на обледеневшую улицу, и пошел назад.

Развалины универмага четко вырисовывались на фоне потемневшего неба, совсем не изменившись за то время, которое он говорил по телефону. Мартин поплотнее запахнул пальто, в который раз пожалев, что не одел теплые ботинки.

И вдруг до него донесся какой-то необычный грозный звук. Налетел бешеный порыв ветра; Мартин спрятал голову в воротник. Стало слышно, как воет ветер среди длинного ряда домов узкой улицы, по которой он шел. Затем вихрь немного стих, и казалось, что тот странный шум должен был бы пойти на убыль.

Но вместо этого он дополнился другим, таким жутким звуком, что у людей, слышавших его, зашевелились волосы на голове. Никто сначала даже не понял, откуда он доносится. Это было похоже на низкий раскат грома, только раздался он у самой земли, а не в небе. После первого удара он превратился в отдаленный рокот прибоя, бьющего в берег.

Мартин услышал, как закричали люди. За немыслимо короткие мгновения у него в голове пронеслось: «Снова бомба!» Он ждал ослепительной вспышки, но ее все не было, и он стоял, холодея от ужаса и вглядываясь в мутную, густеющую темноту.

Несомненно, еще до того, как раздался этот грохот, там что-то произошло. Раньше от разбитого фасада универмага отражались бело-голубые огни. Теперь их видно не было. Пелена густой клубящейся пыли затянула все вокруг.

Мартин побежал к руинам.

Никто не ожидал, что это произойдет так быстро.

Комиссар полиции стоял в группе саперов около трайлера, когда налетел сильный порыв ветра. Он посмотрел из-под руки на фасад и увидел, что края разрушенной стены задрожали и стали осыпаться внутрь. Он открыл рот, чтобы отдать команду, понимая, что уже не успеет этого сделать, слыша нарастающий грохот падающих дождем осколков кирпича.

– Назад! – страшно закричал он. – Все назад!

Люди бросились в разные стороны под защиту автомобилей. Гром обвала все нарастал; фасад на всю свою высоту наклонился к центру, задержался на несколько мгновений, как будто повиснув в воздухе, а затем рухнул в середину теперь уже окончательно рассыпавшегося здания.

Пыль, смешанная с густым острым запахом раскрошившихся кирпичей, взметнулась вверх.

Кашляя и давясь, закрывая руками нос и рот, комиссар полиции всматривался в пыльные облака.

Голубой брезентовый тент был разорван в клочья. Дощатые перекрытия лесов оказались погребенными под камнями.

Из-под козырька своей защитной каски комиссар полиции увидел командира отряда спасателей, оцепеневшего от ужаса, и комиссар знал, куда тот сейчас смотрел. Там, где еще совсем недавно были остатки витрины, наполовину высунувшись наружу и как-то неестественно перегнувшись, лицом вниз лежал рабочий, и его ноги мелко подрагивали.

Во мраке развалин этот грохот прозвучал, как еще один взрыв, и с ним вернулся давний, еще утренний ужас. Он заполнил все пространство, пожрал их тела без остатка, наполнил своим запахом легкие. Земля под ними задрожала от нового удара.

– Сти-и-ив!

Он услышал страшный крик Энни, а потом его заглушил нарастающий рокот обвала. Снова появилось чувство, что он падает, но сейчас было даже страшнее, чем утром, потому что Стив знал, что падать некуда. И все-таки, что-то вокруг них падало с жутким ревом.

Стив отвернул голову, чуть не вывихнув шею, прижимаясь щекой к плечу, как будто это могло защитить его. Вокруг него нарастал, словно шум прибоя, гром падающих обломков, и было ясно, что они с Энни утонут в этом смертельном море грохота и звенящих камней.

Но новой боли не было, за исключением приступов страха, ничто не напоминало его утреннее ощущение.

Злой, затихающий где-то вверху гром тоже напоминал утро. Твердый тяжелый дождь все еще продолжал падать, но теперь он стал слабее. Дождь омыл все небо, освежил воздух…

Воздух!

Стив содрогнулся, почувствовав набившуюся ему в горло грязь. Легкие тоже оказались забиты ею.

Не хватает воздуха! Нечем дышать! Попытки вздохнуть сотрясли его тело; он корчился, пока его вновь не пронзила боль в ноге. Стив мог бы застонать, но не мог дышать. Воздуха не было даже для того, чтобы откашляться. Мрак сгустился, стал еще тяжелее; казалось, что боль наполнила все вокруг.

Стив закрыл глаза, и забытье, такое сладкое и уютное, как сон ребенка, окутало его, отгоняя все кошмары сегодняшнего дня…

Он не хотел, чтобы они возвращались – боль, запах кирпичной пыли, тяжелый воздух, накрывший его лицо, словно маска. Но они все же вернулись, вернулись вместе с возвратившимся сознанием. Каждый вдох раздирал грудь, легкие были готовы разорваться от недостатки кислорода. Так, страдая, Стив лежал некоторое время в полной тишине. Тишина… Грохот исчез, закончился.

Что бы это ни было, оно пришло и вновь ушло, опять оставив его в одиночестве… Тут что-тп беспокойно шевельнулось в его сознании. Стив попытался в тумане забытья ухватить это ускользающее воспоминание, и вдруг он вспомнил!

Не в одиночестве! Он здесь не один!

Стив попытался ощутить каждую клетку своего израненного тела, чтобы понять, каким оно у него стало. Казалось, будто оно разорвано на тысячи мелких кусочков. Впрочем, плечо и рука все еще оставались его частью, и он мог их почувствовать, и даже пошевелить ими. Правая рука вытянута, и пальцы, его пальцы все еще сжимают руку девушки…

– Энни!

Имя прозвучало коротко, хрипло, но заставило Стива задохнуться. Рука, которую он держал в своей, казалась безжизненной, холодной, как лед. Он полежал несколько секунд, стараясь собраться с силами, и вновь позвал ее:

– Энни!

Тишина становилась тревожной. Что-то во всем этом было не так, настораживало. Стив тихонько освободил свои пальцы от ее пожатия и нащупал тонкую обнаженную женскую кисть. Его пальцы двинулись вверх по ее руке. Вот они наткнулись на грубый шов рукава пальто…

Все же что-то изменилось вокруг. Что же?

Стив пошевелил пальцами, щупая засыпанную песком ткань. Да, вот оно! Ткань!

Сердце забилось в груди так, что каждый его удар больно отозвался во всем теле. Ведь раньше он мог достать лишь ее пальцы! Плечо до сих пор болит от усилия, с которым он тянулся к ней. А сейчас можно нащупать всю ее слегка согнутую руку до самого локтя!

В тишине, среди безмолвия Стив слышал, как гулко и тревожно бьется его сердце. Открыв рот, он тяжело дышал, пытаясь хоть немного вдохнуть сгустившийся воздух.

Несколько долгих стылых секунд он думал только об одном – ее рука! Он держал ее, но рука уже не принадлежала Энни. За эти мгновения случилось что-то кошмарное. Спазмы тошноты свели его желудок, а потом ужас и боль, словно створки раковины, закрылись над ним, и он снова стал проваливаться в забытье.

Собрав остатки своих сил, Стив не поддался слабости, мысли его постепенно становились яснее. Наконец, он почувствовал, что теперь в состоянии посмотреть в лицо страшной действительности.

Итак, от Энни осталась одна рука…

Он крепко сжал зубы, чтобы не застонать, сделав это чудовищное открытие. Потом скользнул рукой вниз, чтобы взять ее пальцы в свои. Медленно-медленно Стив потянул женскую руку к себе… Это было нелегко, потому что рукав пальто цеплялся за обломки арматуры и кирпичей. Но рука двигалась, и он подтягивал ее к себе все ближе, пока его пальцы вновь не ухватились за женский локоть. Он стал ощупывать руку Энни выше, дюйм за дюймом, сжавшись в кулак, чтобы не потерять сознание, когда пальцы наткнутся на изуродованную плоть и обломки костей. Но пока у него под рукой были только складки разорванной одежды, и вдруг он нащупал округлое женское плечо!

Внезапно, как только до его сознания дошло то, что он обнаружил, в мозгу вспыхнула догадка – пульс! Ведь надо же пощупать пульс! Его пальцы метнулись назад к запястью и скользнули под шерстяной манжет платья Энни. Повернув женскую руку ладонью вверх, Стив указательным пальцем осторожно прикоснулся к ее тонкой нежной коже. Под пальцем еле заметно пульсировала вена: тик… тик…

Стив облегченно выдохнул. Снова взметнулась кирпичная пыль. Она жива! Он по-прежнему держит Энни за руку! И тогда Стив ухватился за нее, как за спасительную соломинку, которая одна только и могла еще удержать его на поверхности.

Думай, думай опять! Что могло произойти?

Необходимо все как следует обмозговать, чтобы найти возможность сохранить у Энни надежду.

Стив попытался вспомнить тот шум и грохот обвала, последовавшего за ним. Нет, они с Энни никуда больше не падали, но все вокруг невидимо, все обрушилось. Поняв это, Стив пришел к твердому убеждению, что границы их темного пространства сместились сами и передвинули его и Энни. Он слышал, как она выкрикнула его имя, а потом? Наверное, кто-то из них, стараясь спастись от лавины, сумел-таки изменить свое положение. А, возможно, тяжесть, пригвоздившая их к земле после первого взрыва, сместилась и освободила одного из них.

Сделав это открытие, Стив снова попытался подползти к Энни. От его первых усилий все тело пронзила боль, но теперь ему удалось приподнять поясницу и сдвинуться на пару дюймов вправо. Он чувствовал, как его левая нога тянется за ним. Вдруг его рука наткнулась на бок женщины. Стив нащупал на ее пальто пуговицу, потом другую…

Это открытие принесло ему некоторое успокоение. Значит, Энни удалось перекатиться к нему, когда начался обвал. Прежде она лежала на спине, а ее волосы были придавлены чем-то тяжелым. Теперь она лежала на боку, значительно ближе, все так же вытянув в его сторону свою руку. Наверное, Энни, собрав остаток своих сил, обрывая волосы, все-таки смогла приблизиться к нему.

Но раньше она была придавлена массивной дверью – она сама это говорила. Стив вспомнил, что сегодня утром, – господи, когда же это было? – он пытался открыть ее перед Энни. Дверь лежала на ней углом, прижимая ее правый бок. А сейчас, как Стив не пытался, ему не удалось нащупать даже края этой двери.

Итак, что бы там не обвалилось, но оно упало, столкнуло дверь и освободило Энни. Однако, что же теперь защищает их? Стив напряженно вглядывался в непроницаемую враждебную мглу. Где-то в подсознании мелькнуло, что если случится новый обвал, – они умрут.

И впервые за все время Стив подумал, что он, пожалуй, был бы этому рад…

И в ту же секунду, словно острое голубое пламя, вспыхнул протест: «Нет!» Его пальцы коснулись женского запястья, и он вновь почувствовал под ними слабое биение пульса…

Мартин побежал быстрее…

Облака пыли поднимались, клубясь над местом обвала, и свет прожекторов окрашивал их в разные причудливые цвета.

Когда начало темнеть, многие прохожие, стоявшие у ограждений и смотревшие, как идут спасательные работы, стали расходиться. К тому же вечером резко похолодало. Но теперь Мартину было видно, что они бегут назад, заслышав удаляющееся эхо катастрофы. Он добежал до людей, стоявших у линии оцепления и смотревших на оранжево-голубые пышные клубы над тем местом, где стоял фасад универмага.

Мартин протиснулся вперед, перепрыгнул через ограждение и побежал вдоль развалин. Вместе с ним бежали другие люди; все вокруг было наполнено их криками, скрежетом хрустящих под ботинками обломков кирпича и осколков стекла.

Мимо пробежали два человека с носилками, и Мартин увидел, что недалеко от него несколько рабочих склонились над лежащим на земле спасателем. Когда носилки поставили на землю и стали укладывать на них раненого, его тяжелый шлем упал вниз и покатился в сторону. Мартин несколько мгновений оцепенело смотрел на этот шлем, потом взглянул в сторону руин на закопченную гору камней, блоков, стропил. Голубое брезентовое полотнище хлопало, зацепившись за какой-то столб.

Мартин вытянул перед собой руки и бросился вперед.

Энни там! Она внизу! Он бросится туда и будет рыть эти руины, пока не откопает ее! Люди в форме, полицейские шлемы, пожарные с их бравыми серебряными пуговицами, – Мартин пробирался вперед в их окружении через зияющие дыры, на месте которых когда-то были двери, сквозь непроницаемую пелену пыли и бурю мелких осколков, которые сдувал с разрушенных стен ветер.

На месте обвала уже снова кипела работа. Люди лопатами, скребками и просто голыми руками опять расчищали развалины.

Мартин еще немного продвинулся вперед, и кто-то широкий, стоявший к нему спиной, повернулся и передал крупный обломок камня. Мартин, даже не почувствовав его огромной тяжести, принял камень, передал назад людям, уже ставшим за ним в единую цепь, и опять повернулся за следующим камнем. Он сжал губы, словно помогая своим мускулам, и почувствовал, как медленно исчезает наконец-то напряжение целого дня.

Наконец-то он помогал ей, работал, чтобы спасти ее!

Руки вперед, в них ложится тяжелый камень, поворот назад, камень отдан, и все повторяется опять…

– Энни! Я не позволю ей уйти навсегда! Не дам отобрать ее у меня!

Слова стучали в его мозгу одновременно с движениями рук, бросавших обломки, и поворотами тела. Вместо осколков и развалин под ногами, вместо людей, работавших рядом с ним, он видел Энни. Он видел ее дома, ожидающую его возвращения в конце рабочего дня. Вот ее лицо озаряется радостью – она услышала его голос.

Он вспомнил, как она выразительно поднимает брови, когда читает Томасу книжку, а потом весело смеется, когда на нее начинает карабкаться Бенджи, толстенький большеголовый малыш.

Он думал о ее ласковом, нежном, мягком теле, лежащем рядом с ним в их широкой постели. Привычно чувствовал ее волосы своим плечом. Ее тепло словно распространялось вокруг него и отделило от всего окружающего.

Мартин ощущал щедрую силу и искренность ее любви к ним троим: к нему и сыновьям. Если Энни мертва, и ее тепло и жизнь исчезли навсегда, как ему тогда жить!

А если она не погибла, а засыпана и лежит раненая под развалинами, о чем она думает? Боль ее ран проникла в него, стала его болью, и он утроил свои усилия. Словно автомат, он принимал и передавал назад все новые и новые обломки бетона, куски штукатурки…

– Лучше бы это случилось со мной, Энни! Я люблю тебя! Ты знала это? Как бы я сейчас хотел тебе это сказать! Как бы я хотел доказать тебе свою любовь!

Он знал, что может работать еще целую вечность и даже дрожал от нетерпения, когда передадут новый камень. Мокрые от пота волосы липли к лицу, но он даже не мог отбросить их – некогда!

Все новые и новые люди в форме пробегали мимо него, отталкивая его в сторону. Внезапно Мартин отчетливо услышал пронзительный вой сирен. Тогда он опустил бессильно руки и отступил в самую тень. Мертвенный свет прожектора выхватил в развалинах какую-то комнату, и спасатели ринулись туда. Мартин попытался тоже проскользнуть за их спинами. На корточках он съехал в темный провал и потянул на себя кусок какой-то балки, торчавший в углу. Огромное напряжение целого дня все же сказалось. Чувство бесконечности своих возможностей оказалось иллюзорным, силы совершенно покинули его, и Мартин замер с куском дерева в руках. Ледяные капельки пота застывали на его лице. Потом он почувствовал на своем плече чью-то руку:

– Кто вы?

Это был полисмен в серой шинели и высокой фуражке.

– Там моя жена! – Мартин кивнул головой в сторону, где работали спасатели, а потом посмотрел на человека в форме и увидел, как официальное выражение на его лице исчезло и сменилось симпатией и сочувствием.

– Как он молод! – почему-то, совсем некстати, подумал Мартин. – На вид ему не дашь больше двадцати лет. Может, он только на год-другой старше, чем были они с Энни в год их знакомства?

– Пройдите, пожалуйста, сюда, сэр.

Мартин устало кивнул и пошел в указанном направлении, хотя его избитые и исцарапанные руки все еще непроизвольно вздрагивали, словно ожидая, что в них положат обломок камня.

Он прошел за полицейским к ступенькам стоявшего у самых развалин штабного вагона и поднялся в него. Внутри Мартину бросились в глаза телефоны на низких откидных столиках, несколько человек, сидевших на скамейках, чего-то ожидавших. После холодной промозглой улицы в фургоне было очень тепло и даже душно.

– У меня там жена, – объяснил Мартин. – Я хочу помочь в работе, чтобы быстрее спасти ее.

– Вы точно знаете, что она там, под обломками? – Мартин неуверенно покачал головой, но затем торопливо заговорил:

– Да, да. Ей просто негде больше быть – уже столько времени прошло, как она ушла.

Слова иссякли, а мужчины в фургоне все так же смотрели на него.

– Видите ли, фасад еще не безопасен, – мягко возразил ему кто-то, по виду старший. – Я не могу позволить никому, кроме спасателей, находиться сейчас вблизи от места работ. Самое большее, что вы сейчас можете сделать для своей жены, это позволить спасать ее тем, кого специально подготовили для такой работы. Уверяю вас, они сделают все возможное, если, конечно, ваша жена там.

– Я хочу помогать! – повторил Мартин.

– Понимаю, но что получится, если после моего разрешения вы пойдете туда, и на вас рухнет какой-нибудь обломок стены?

Полицейский нетерпеливо потер пальцами переносицу. Мартин ясно видел, что с ним изо всех сил стараются быть предупредительными и внимательными, но в то же время его присутствие раздражает всех.

– Почему бы вам не пройти вниз по улице в местный полицейский участок, – предложил ему кто-то. – Там вы могли бы выпить чашку чая, согреться. Сейчас наша сотрудница вас проводит, а как только мы тут что-нибудь узнаем, так сразу же немедленно сообщим вам.

Офицер потянулся к одному из телефонов.

– Я бы все-таки предпочел остаться как можно ближе к месту работ.

– Боюсь, сэр, что тогда я просто обязан просить вас выйти за пределы ограждения. Внутренний пояс оцепления – это ближайшее место, где можно находиться, – и комиссар скомандовал через плечо:

– Констебль, проводите, пожалуйста, господина. Мартин подумал об уже виденных им сегодня юных лицах, замерзших, обветренных под высокими шлемами.

– Нет, спасибо, – покачал он головой. – Я сам найду дорогу.

Они кивнули, ожидая, пока он выйдет и даст им работать. У двери Мартин на секунду задержался.

– Скажите, там говорили… По радио сказали, что под обломками обнаружили еще трех человек. Это правда?

Офицер помедлил несколько секунд и потом ответил:

– Да. До того, как рухнула стена, по крайней мере, один из этих людей был жив. Мы слышали крик.

– Есть еще хоть какая-нибудь надежда?

– Думаю, что определенная надежда еще сохраняется.

Мартин болезненно поморщился и встал со своего места, ссутулясь, словно старик.

– Энни, ты ли это кричала там, внизу?

Его проводили за оранжевую линию оцепления, но он подошел как можно ближе к штабному фургону и снова стал смотреть на развалины.

За его спиной началось какое-то движение, но Мартин ничего не слышал, следя за разборкой руин. Вдруг его кто-то похлопал по плечу, и только тогда Мартин полуобернулся назад, стараясь не упускать из виду остатки универмага и работающих там людей.

– Хелло! Я Майк Бартоломью из Би-Би-Си, – позади стоял парень с микрофоном, а за ним оператор целился в него объективом телекамеры. – Я видел, как вы выходили из штабного фургона. Можете что-нибудь сообщить телезрителям?

Мартин резко повернулся, чуть не выбив микрофон из рук репортера, а потом с трудом удержался от того, чтобы не ударить назойливого нахала.

– Нет! – зло крикнул он. – Я не могу ничего, черт бы вас всех побрал, сказать.

А после он снова обреченно глядел туда, в освещенный круг перед бывшим супермаркетом… и слезы застилали ему глаза.

Стив собрался с силами, приподнял плечи и рванулся еще на несколько сантиметров вправо. После этого отчаянного усилия несколько минут он лежал без движения, прикусив губы, ожидая, пока ослабеет приступ боли, затем опять собрался для нового отчаянного рывка.

Если бы только удалось подобраться к ней поближе, тогда он смог бы придумать, как помочь ей.

Энни лежала тихо, не шевелясь, и биение пульса казалось пугающе слабым.

Последние силы Стив потратил на то, чтобы проползти несколько оставшихся до нее дюймов, и тогда бессильно уронил голову на землю, тяжело страдая от недостатка воздуха.

Наконец, он добрался до Энни. Некоторое время Стив лежал, по-прежнему держа ее за руку, с трудом пытаясь вдохнуть пыльный воздух. Самым страшным в истекшие минуты для Стива была мысль о том, что от его движений может произойти новый обвал, который перекроет воздух в их подземелье. К счастью, похоже, воздух наоборот улучшался, дышать становилось все легче, и хотя пыль еще мешала, но все же в легкие поступало уже достаточное количество кисло рода.

Стиву даже почудилось легкое дуновение холодного воздуха на лице. Он лежал на боку, совсем рядом с Энни, лицом касаясь ее лица, почти физически ощущая ее близость. Внезапно ему показалось, что они похожи на лежащих в уединении влюбленных. Он осторожно высвободил свои пальцы и снова пощупал пульс. Тот все еще слабо бился. Тогда Стив отпустил ее руку и прикоснулся к лицу Энни. Он очень осторожно и бережно провел по нему пальцами, пытаясь наощупь, словно слепой – да он и был слепым в этой темноте – увидеть ее губы, нос, глаза.

Волосы Энни рассыпались у нее по щеке, и он убрал их ей за плечо. Лоб у нее был холодный, как лед, но Стив знал, что она еще жива. Чуть раньше он прикоснулся к ее губам, и когда его пальцы дотронулись до уголка рта, до того места, где запеклась кровь, губы женщины раскрылись, и он ощутил еле заметное движение на своей ладони. Потом Стив снова коснулся ее щеки, его пальцы скользнули по подбородку, дотронулись до упругой твердости женских скул. Если не считать засохшей крови в уголке рта, лицо Энни оказалось неповрежденным.

Стив полежал еще несколько секунд, отдыхая, Он размышлял. Его расстроенный мозг был занят поисками ответа на единственный вопрос: «Что же все-таки произошло там, наверху?» Он пытался вспомнить звук, которым все это сопровождалось… Это был долгий оглушительный грохот. Не взрыв а обвал. А… Наверное, обвалилась какая-то стена супермаркета. А может, спасатели сами обрушили ее и теперь окончательно погребли их.

Стив продолжал обдумывать положение, в котором они очутились. Нет, конечно, в конце концов спасатели до них доберутся, но сколько же теперь придется ждать? Он снова вспомнил про часы и подумал, что это в общем, хорошо, что он и тогда потерял.

Энни и он переместились со своих мест, так что теперь и не найти, где они упали. Щека Энни, на которой лежала его ладонь, стала чуть-чуть теплее. Волосы ее были запорошены пылью, но крови на голове не было. Со всей осторожностью Стив приподнял ее тяжелую голову и подложил под нее свою правую руку. Вроде бы нигде на ее лице не прощупывались переломы. В первый раз за последние минуты в сердце Стива шевельнулась надежда.

Голова Энни теперь покоилась на его ладони. Своей свободной рукой он нежно погладил, расправляя, ее волосы.

И вдруг, как бы в награду за все его страхи и усилия, Энни слегка пошевелилась, а потом что-то прошептала:

– M-м…я…я…чи. ки…

Стив попытался вслушаться, чтобы понять смысл того, что она шептала: «Мальчики». Вот что!

– Энни, – шепнул он, потом повторил ее имя громче, настойчивей. И ничего в ответ. Она снова неподвижна.

Уже в который раз Стив стал обстоятельно обследовать ее тело. Ощупал горло, а потом провел рукой по тем лохмотьям, в которые превратилось пальто. На уровне грудной клетки Энни он задержал ладонь. Сначала просто что-то привлекло его внимание какое-то отличие в самой структуре ткани. Он провел рукой чуть ниже, и тут его пальцы наткнулись на то, чего он и боялся. Кровь… Под боком Энни уже набежала целая лужица крови, просочившейся через одежду.

Стив не мог просунуть руку ей под поясницу, чтобы определить, сколько крови натекло, но внизу на камнях, куда он опустил руку, и под женщиной было липко и мокро.

Кровь была и там, перемешанная с грязью и пылью. Он поднял ладонь ко рту. Вкус крови и грязь. Когда его пальцы снова коснулись земли под ее телом, ему показалось, что лужа крови стала больше.

Стив в отчаянии откинулся назад. Легчайший порошок пыли струйкой душа полился на него сверху.

Энни слабела с каждой секундой и будет становиться все слабее, пока не умрет у него на руках!

И тогда он в отчаянии закричал прямо в черную бездну над ними:

– Ну где же вы? Что вы копаетесь там, ублюдки! Когда же вы нас отроете?

Крик получился хриплый, как карканье, в горле было сухо. Стива начала мучить жажда.

Теперь уже некому и некуда кричать… Все это больше не имеет никакого значения…

– Энни… – прошептал он, повернувшись лицом к ней, почти прикасаясь губами к ее голове. – Я здесь, с тобой… – шептал и шептал Стив.

Навалилась слабость. Почти удобная и уютная вялость начала сковывать его истощенное тело. Густой спертый воздух стал теплым одеялом.

– Если бы не жажда, – подумал Стив, – я бы, пожалуй, смог заснуть… Как влюбленный, держа лицо Энни в своих ладонях. Если удастся чуть-чуть подвинуть руку, то я смогу прикоснуться губами к ее щеке…

Энни… не Кэсс или Викки. Незнакомка, которую он теперь так хорошо знал.

Стив напряг глаза, стараясь не дать им закрыться, чтобы не уснуть.

– Не спать! Нет!

Он заставил себя думать о чем-нибудь, вспоминать все, что угодно, лишь бы поддержать свое едва тлеющее сознание.

Наверху свет прожектора образовал яркий эллипс, пропадавший в темное провале уже расчищенной территории взорванного супермаркета. Людей прибавилось, и они работали в этом освещении быстрее и ожесточеннее. Обвал произошел, при этом ранило двух человек, но теперь опасность миновала.

О раненых забыли после того, как они оказались вне опасности. Теперь спасатели яростно работали, врываясь в то место, где еще недавно стояли строительные леса. Снова натянули брезентовый тент, и он защитил работающих от ветра и дождя со снегом.

Полицейские, стоявшие снаружи в оцеплении, слышали, как все чаще громыхали отбрасываемые прочь обломки и пронзительно выли отбойные молотки.

…Было уже десять минут шестого. Прошло сорок две минуты после того, как рухнул фасад, – это казалось невероятным, но первый этаж уже опять был освобожден от обломков, и рабочие снова приступили к раскопкам фундамента и подвала.

Был теплый летний день. Энни играла в саду возле дома. Она знала, что это сад, потому что чувствовала запах скошенной травы, на которой был расстелен ковер, вдыхала густой аромат листьев герани, стоявшей на подоконниках в ящиках.

Потом она как-то ударилась. Возможно, упала на дорожке и разбила коленку, а может, стукнулась головой об косяк, когда порывом ветра внезапно захлопнуло дверь.

Вся в слезах она побежала к матери и уткнулась головой в ее колени, и та промыла ей царапины, утерла слезы с лица. А потом они вместе пошли в прохладную гостиную.

На пианино и низеньком столике у камина стояли фотографии – мама и папа в молодости, Энни с братом на берегу моря. Все так спокойно, мирно. Энни лежала на диване. На ногах у нее белые сандалии, белые ажурные носочки, а ее льняное платье было такого же зеленого цвета, что и ленты в ее косичках. Мать убрала волосы с ее щеки.

Энни блаженно улыбнулась. Пока она лежала, у нее появилось удивительное ощущение. Оно казалось немного странным, но в то же время таким теплым, уютным и безопасным.

За один краткий миг перед ее глазами прошло все ее детство: летние полдни, дни рождений и другие праздники, зимние вечера – все это смешалось и соединилось в воспоминания одного дня.

Энни немного повернула голову, чувствуя прикосновение материнских рук и боясь, что это всего лишь видение, и оно сейчас покинет ее.

Ей бы очень хотелось прикоснуться к матери, но Энни знала, что этого никак нельзя делать, потому что видение сразу лопнет, как воздушный шарик, лишь только она прикоснется к нему.

Прошло еще немного времени, и Энни почувствовала, что ее улыбка угасает. Такие четкие, ясные воспоминания о детстве никогда не бывают у ребенка! Детское восприятие жизни, с мельканием разнообразных удовольствий и необъяснимых потерь, коротких разочарований и радостного ожидания ушло навсегда.

Вокруг нее был холод, а не приятная прохлада, и она уже не ребенок. Словно издалека, со стороны Энни увидела себя в той гостиной. Вот она садится, затем опускает ноги с дивана и бежит к двери, а банты в ее волосах трепещут, как две бабочки. Мать остается сидеть на диване, глядя на нее, и ее лицо печально.

Но это уже не мать, а сама Энни, и это она смотрит в открытую дверь, а солнечные лучи рисуют длинные яркие прямоугольники на паркетном полу холла…

Ей послышались голоса сыновей в саду, и тогда она встала и подошла к окну. Там не было девочки с бантами. Там играли Томас и Бенджамин. Бенджи катался на своем педальном автомобильчике, а Том карабкался на ветку грушевого дерева.

Они оба звали ее, а она не только не могла подбежать к ним, но даже была не в состоянии ответить им.

– Мальчики! – попыталась Энни позвать сыновей.

Кто-то все-таки ее услышал – это она знала точно. Было очень приятно чувствовать себя не одинокой среди темноты и боли. Этот кто-то был совсем рядом, и Энни услышала, как он ей сказал: «Я здесь…»

Энни хотела попросить, чтобы ее сосед вышел и посмотрел за детьми, но сил для этого у Нее не нашлось, и она продолжала смотреть в окно, зная, что он увидит то же самое, что и она.

Сыновья были увлечены своей игрой. Бенджи ехал по дорожке и лицо у него было серьезное и сосредоточенное. Том повис на ветке, болтая ногами, делая вид, что вот-вот упадет, и явно желая попугать Энни. Она помахала детям рукой, но они не махнули ей в ответ. Глядя на них, Энни чувствовала такое же спокойное умиротворение, как и тогда, когда представляла себя ребенком. Только в этом саду почему-то было очень холодно. Деревья стояли голые, и, кажется, собирался пойти снег. Вот он уже начал белой пудрой покрывать стены и дорожки сада. Вдруг поднялся резкий, пронизывающий ветер. А дети, ничего не замечая, продолжали играть в саду.

Энни знала, почему ей так холодно и грустно. Она боялась оставить детей одних, но чувствовала, что слабеет и теряет их. Ее любовь к сыновьям наполняла каждую минуту ее жизни, и тысячами нитей неразрывно связывала ее собственную судьбу с судьбами мальчиков. Разве сможет эта темнота оборвать такие нити? Разве может когда-нибудь кончиться ее любовь?

Энни отвернулась от окна в сад, пошла по дому, и каждая комната дарила ей новые воспоминания. Вот ее сыновья лежат на полу, почти касаясь друг друга своими головками, рядом с игрушечной железной дорогой. В своей спальне Энни увидела детскую кроватку, куда она положила Тома, когда принесла его домой из больницы. Он лежал под белым покрывалом – маленький, теплый сверточек… А вот их лица обернулись к ней от обеденного стола в кухне. Лицо Бенджи измазано повидлом… Почему-то детские голоса стали подниматься к самым звездам, и Энни услышала у себя над головой торопливые шаги.

Энни уже была вне дома. Она хотела быть там, с ними, но случилось что-то ужасное, что не позволяло ей вернуться назад. Она чувствовала любовь детей к ней, и как она нужна им, но круг который их соединил, разорвался, и его острые края смертельно ранили ее.

Боль этой потери стала нестерпимой, и Энни громко застонала. И в ту же секунду рука, обнимавшая ее задрожала.

– Том! – позвала она, – Бенджи!

– Энни, – нежно произнес мужской голос, как будто любимый позвал ее из тьмы.

– Держись, девочка. Они идут к нам… Я их слышу…

Энни не поняла, что он имеет в виду. Она была в саду и смотрела на своих сыновей, играющих в нем…

А Стив все прислушивался. Скрежет заступов и вой пневмомолотков становился все громче, и тело вибрировало от резких металлических ударов по камням у них под головами. Но одновременно с этими спасательными звуками Стив чувствовал, как с каждой секундой Энни уходит от него все дальше и дальше, и со страхом ждал, что скоро произойдет самое ужасное.

– Думай о своих детях! Умолял он ее. Скоро ты будешь с ними. Как бы я хотел иметь детей!. Раньше я никогда этого не хотел. А теперь слишком поздно!

Скрежет над головой был уже совсем близко, но Стив чувствовал, что он сам отдаляется от этих звуков.

Жестокая шутка судьбы! Он улыбнулся, но уже не мог вспомнить почему. И, тогда он положил ладонь на щеку Энни, надеясь, что их связь от этого прикосновения окрепнет и они сумеют продержаться еще немного…

– Если бы я имел детей! – пробормотал он. – Но я все делал не так. Сегодняшний день изменил меня, раньше я был не таким. Это я точно знаю. Может поэтому и не вышло у меня ничего с Кэсс. Раньше я как-то не думал об этом.

Энни повернула голову, возможно, чтобы лучше слышать, возможно, чтобы крепче прижаться щекой к его пальцам. Стив взял ее лицо в свои ладони.

– Хочешь, я расскажу тебе еще кое-что? Я рассказал много, но далеко не все.

Он начал говорить. Энни слушала его рассказ, и маленький мальчик, о котором он рассказывал, становился одним из его сыновей, и вот уже Стив, Томас и Бенджи бегут вместе по садовой дорожке, а ветер относит в сторону их голоса…

Конечно, в этом доме он бывал и раньше. В тот день, когда мать привела его сюда с чемоданчиком, в котором лежали его нехитрые вещички, Стив знал этот дом также хорошо, как и свой собственный. На третий этаж вели выщербленные ступени с выпадающими кусочками цемента. В гостиной, ожидая их с матерью, сидела бабуля. Еще в квартире была кухня с потрескавшимся линолеумом на полу. Там стояла плита, покрытая серой эмалью. Вокруг какой из четырех ножек плиты натекли кольца жирной грязи, и вид этих засаленных ножек с прилипшими к ним волосками, вызвал у него приступ тошноты.

– Вот мы и пришли, – сказала его мать. Когда у нее был такой бодрый голос! Стив знал, что она собирается сделать что-нибудь такое, что ему совсем не понравится.

Нэн, его бабушка, едва приподняла подбородок и хмыкнула: «Я вижу…». Он оставался с Нэн и раньше. Он не любил спать в комнатушке позади кухни, потому что там не было даже самого маленького окошка, и просыпаясь по утрам, в комнате все равно было темно, даже если над Хай-Стрит светило ослепительное солнце.

Мать отнесла его чемодан в эту самую комнату. Когда она раскладывала там его вещи, Стив заметил, что их, пожалуй многовато для одной или двух ночей.

Бабушка поставила чайник, заварила чай, и его мать выпила чашку, держа ее в руке, стоя у окна и глядя на улицу. Она избегала взгляда Стива, и это его насторожило и напугало.

Потом, допив свой чай, она подошла к нему и обняла:

– Послушай меня, Стив! Мне на некоторое время нужно уехать. Ты побудь тут немного, слушайся свою бабушку, а там и я приеду и заберу тебя, хорошо?

Он испуганно кивнул, зная, что возражать и спорить бесполезно – взрослые все равно сделают все по-своему.

И вот мать оставила его с бабушкой, он пошел в свою комнату и достал свои игрушечные автомобильчики из чемодана. А потом он играл ими на кухне, на драном линолеуме, стараясь не смотреть на жирные пятна вокруг плиты.

Мама иногда навещала его, но со временем ее визиты становились все реже и реже.

Первое время она еще приносила деньги, и бабушке это нравилось.

– Может быть, на следующей неделе, – отвечала она, если Стив спрашивал, когда же она заберет его отсюда.

Потом она стала приходить без денег, и Нэн из-за этого сердилась и ругалась с ней. И, наконец, мать перестала приходить совсем.

Сейчас Стив лежал во мраке, сжимая Энни в объятиях, и пытался вспомнить, что и как было потом. Сделать это было необычайно трудно, потому что все дни были похожи один на другой.

Очень долго все оставалось неизменным вокруг него, только сам он становился взрослее с каждым годом. Стив до сих пор помнит все места, связанные с его детством.

Рядом с домом бабушки была большая школа, сложенная из серого кирпича и окруженная высокой проволочной сеткой. После занятий в школе он играл в конце улицы среди воронок от бомб и всяких глубоких ям непонятного происхождения, зарастающих энергично укоренявшимся Иван-чаем. Эта обстановка и заменяла ему друзей, и если когда-то у него и было теплое чувство к тем местам, то сейчас он этого не помнил.

Однажды Нэн за что-то рассердилась на него, и тогда Стив закричал в ответ:

– Я уйду отсюда! Я найду папу и все ему расскажу! – Саркастически улыбаясь, бабушка сказала:

– Для того, чтобы найти его, понадобятся детективы получше тебя, дружочек.

Примерно тогда же он узнал, что его мать уехала со своим другом в Канаду.

Через некоторое время, после долгого молчания, она прислала письмо и немного денег. Мать написала, что часть денег – для рождественского подарка. Вот тогда Нэн сказала, что они поедут в Уэст-Энд «Сэмфридж» (она выделила голосом в «Сэмфридж») – повидать Деда Мороза.

– Мне было восемь или девять лет для такого свидания. Моя мать забыла, что я вырос, она должно быть все еще думала, что мне только шесть лет. И все-таки мы пошли. Вернее, поехали, на автобусе через весь город. Эту поездку я помню до мельчайших подробностей.

Собственно, сам Дед Мороз его не особенно интересовал. Обыкновенный парень с бородой из ваты и в забавном костюме. Но все остальное показалось ему видением райской жизни. Они с бабушкой ехали на эскалаторе мимо зеркальных колонн огромного супермаркета, в которых отражались толпы покупателей.

Стив смотрел вниз, на россыпи всевозможных товаров, ярких, манящих, благоухающих и никто, даже бабушка, не поражались этому великолепию.

– Для некоторых это вполне привычно, – вот и все, что сказала ему Нэн.

А он, он мог бы там оставаться хоть целый день. Просто бродил бы между прилавками туда-сюда, глядя на все эти богатства. А какие там были люди! Все с красивыми прическами, элегантные, в мехах, такие улыбающиеся, приветливые.

Когда, наконец, бабушка вытянула его оттуда, они пошли пешком по Оксфорд-Стрит, заглядываясь на каждую сверкающую витрину. Они зашли выпить чаю в Лайонд-клуб и сели за угловой столик возле самой двери. Стив пил чай и смотрел в окно на проезжавших мимо такси и роскошные лимузины. Именно в этот день Стив решил, где он будет жить и как.

– Я помню, какой серой мне показалась бабушкина квартира когда мы вернулись назад. Серой и унылой. После того дня было уже неважно, сколько времени придется ему тут еще прожить, прежде чем я покину этот дом навсегда. Теперь это был только вопрос времени…

Энни молчала. Стив отбросил вновь ее волосы и прошептал: «Ты все слышала, Энни? Ты еще со мной?»

Да она слышала, но в то же время видела перед собой детей. Они бежали впереди, а потом вдруг остановились, чтобы заглянуть в витрину магазина. Там стояли рождественская елка, на ветках ее висели яркие стеклянные шары, сверкавшие всеми цветами радуги. Вокруг дерева лежали подарки в блестящей серебряной бумаге и перевязанные алыми шелковыми лентами.

Энни не видела лиц детей, но их силуэты были такие маленькие и беззащитные на фоне ярких белых огней. Она хотела подбежать к ним, прижать к себе, приласкать – и не смогла. У нее не хватило сил даже поднять руки, чтобы обнять мужчину, чей голос она слышала сквозь забытье. Ей так хотелось отблагодарить своего случайного знакомого за тепло, которым он окутал ее.

Она немного повернула голову и почувствовала, что он напряженно прислушивается к ее дыханию.

– Дети… – вновь произнесла она.

Стив кивнул в темноте и опять ободряюще произнес:

– Молодец, Энни, держись! Помни о своих мальчиках! Скоро нас спасут. Они близко! Разве ты не слышишь?

Энни видела детей, все еще разглядывающих елку, но уже не слышала их радостных восклицаний.

Их заглушили другие голоса и звуки, скрежещущие и грубые. И тогда, собрав последние силы она ответила мужчине:

– Да…

Работы велись в полном молчании. Спасатели сгруппировались в кругу под слепящим светом прожекторов.

Каждую минуту они останавливались и прислушивались, не донесется ли какой-нибудь звук из-под камней. А когда тишина вокруг оставалась ненарушенной, рабочие с удвоенной силой начинали врываться вниз.

Полицейский комиссар в своем штабном фургоне ждал и нервно теребил кончики усов… Мартин оставался на своем месте у заграждения, не отрывая глаз от брезентового навеса.

– Дети… – думал Стив, как бы я хотел иметь дочь! Его лицо было мокрым от слез, и мелькнула мысль, что это страшно глупо оплакивать дочь, которой у него никогда не было.

– Я бы купил ей пони, – продолжал думать Стив. – А еще она бы ходила в балетную школу, и в ее сумочке лежали бы белые матерчатые туфельки с ленточками. К ее семнадцатилетию я купил бы ей автомобиль. Однажды утром мы спустились бы с моей девочкой из гостиной вниз, я распахнул бы перед ней дверь, и она увидела бы свою машину, припаркованной рядом с домом. Тогда я улыбнулся бы и сказал ей: «Это…»

В ту самую секунду, когда он представлял, как открывает дверь перед своей воображаемой дочерью, внезапно его ослепил свет!..

Свет бил прямо в лицо, и стало нестерпимо больно от его яркости. Стив закрыл глаза, но ослепительное сияние проникло даже сквозь зажмуренные веки. Когда показалась, что сияние немного ослабело мужчина снова раскрыл глаза, и теперь пятно света было больше и ярче.

Он разжал искусанные губы и сквозь пыль, забивавшую горло закричал: «Мы здесь! Здесь… внизу!»

Свет мигнул и исчез, и Стив почувствовал мгновенное разочарование, но почти сразу же понял, что это просто чья-то голова заслонила источник света, наклонившись над их ямой, чтобы заглянуть вниз.

– Здесь, внизу… – опять позвал он, и потом, умоляюще произнес, – пожалуйста, побыстрее!

– Вы в порядке? – послышался чей-то голос. – Мы мигом доберемся до вас…

– Быстрее, – умолял он снова, – ей совсем плохо…

Он взглянул на Энни. Ее глаза были закрыты, казалось, она крепко спит, а веки были темными от пыли, покрывшей все лицо.

– Энни, – прошептал он, – мы спасены. Они уже здесь…

Она не ответила, но Стив по-прежнему чувствовал биение ее пульса под своими пальцами. Свободной рукой он попытался очистить Энни от грязи.

Неровный пучок света сделался немного пошире. Стиву были слышны разговоры людей, чьи-то команды, звон лопаты. Сейчас на свету он видел, что Энни, которую он обнимает, выглядит совсем юной. Но она казалась такой безжизненной, что теперь, после всего, что пришлось вынести, он боялся, не слишком ли поздно пришли спасатели.

– Пожалуйста, поторопитесь! – в который раз просил он их.

Вопросы сыпались на него один за другим:

– Как вас зовут?

– Это ваша жена?

– Вы знаете имя этой женщины?

Им хотелось с ним поговорить, но теперь, когда все закончилось, Стив был слишком слаб, чтобы разговаривать. Он произнес чуть слышно:

– Я хочу пить…

Спустя несколько секунд ему передали маленькую бутылочку с водой. Он взял ее свободной рукой и, приподняв голову, приложил горлышко ко рту. Вода потекла по губам, подбородку – чистая, прохладная. Он снова тяжело уронил голову.

Отдышавшись, Стив стал отвечать на вопросы:

– Ее зовут Энни. Кажется, ее тяжело ранило, когда произошел обвал.

– Ничего, ничего, не волнуйтесь, – они хотели его успокоить, он понимал это. – Сейчас появится доктор.

Через минуту кто-то начал спускаться к ним в провал, тяжело цепляясь за стенки и поднимая клубы пыли.

Стив попытался собраться с духом. Он знал, что, когда к нему прикоснутся, будет очень больно. Свет бил ему прямо в глаза и боль нарастала, становилась такой нестерпимой, что Стив испугался, сможет ли перенести ее без стонов.

Доктор с трудом втиснулся в их невообразимо узкое убежище.

– Меня зовут Тим, – сказал он. Стив подумал, что это похоже на то, как если бы они знакомились где-нибудь на вечеринке. Если бы не дикая боль в ноге, он бы расхохотался от этой мысли.

– А там наверху, Дойв, Тони, Роджер, Терри. Они все отличные ребята. Скоро они вас отсюда вытащат.

Доктору спустили сумку с лекарствами. Фонарик Тима светил так ярко, что Стив больше уже не видели лица Энни, а потом, после того, как врач ввел ему шприц в вену, свет и вовсе померк у него в глазах.

Боль ослабла. Стив лежал и смотрел на черный профиль мужчины, стоявшего между ним и Энни. Вот он стал на колени, склонился к ней и коснулся липкого пятна у нее на пальто.

Стив услышал, как доктор шарит у себя в сумке, услышал тихий металлический стук инструментов.

– Она ведь не умрет, правда? – Помедлив, доктор тихо ответил:

– Еще не знаю…

– Так пусть поторопятся же, черт побери! Почему они так медлят?

– О'кей, Стив, – назвал его кто-то по имени. – Продержитесь еще несколько минут…

Комиссар полиции припал к земле на краю ямы. Отсюда, при свете прожекторов, ему было видно голубое женское пальто и черные ботинки.

– Приметы совпадают, сэр, – один из его людей только что проверил по компьютеру данные на всех людей, пропавших за этот долгий день.

– Мужчина в сознании. Он сказал, что ее зовут Энни.

Комиссар кивнул. Несколько мгновений он думал о собственной жене и о том, что бы он чувствовал, если бы она была тут, под обломками.

– Сколько еще времени потребуется? – спросил он командира группы спасателей.

– Десять-пятнадцать минут.

Теперь люди работали в абсолютном молчании. Еще одну крупную балку нужно было поднять и отбросить в сторону прежде, чем можно было сдвинуть мелкие куски камней и бетона – последнее из того, что осталось сделать, чтобы пострадавших можно было вытащить.

Комиссар посмотрел вниз на голову доктора, а потом на санитаров с носилками, ожидавших рядом. Машина скорой помощи подъехала к самому месту раскопок.

– У заграждений ожидает ее муж, – сказал комиссар, и, когда один из его подчиненных собрался идти, добавил, – подождите. Пусть потерпит еще несколько минут, пока все будет готово, чтобы поднять ее. Он сразу бросится сюда, но если она будет без сознания, он все равно ей ничем не поможет. Отведите его в вагончик и там скажите, договорились?

Стив не знал, сколько прошло времени. Рядом стоял врач, держа в руках сумку с инструментами и какой-то флакон, из которого шла трубка к руке Энни.

Рабочие, расчищая завалы и все ближе подбираясь к ним, пытались шутить.

– Сейчас, парень, уложат тебя в кроватку рядом с хорошенькой сиделкой, и все как рукой снимет, уж ты поверь!

– Который час? – спросил он их.

– Десять минут седьмого. Придется выходить, магазин закрывается.

Он смеялся их Шуткам. Его тихий смех совсем не соответствовал тому ощущению счастья, которое сейчас переполняло его.

Он любил их всех – пожарных, спасателей, доктора. Его жизнь не кончена! У него еще есть шанс все начать сначала!

Когда рабочие в касках и тяжелых ботинках были уже совсем рядом, Стив повернул голову, чтобы еще раз взглянуть на Энни. Ее глаза были открыты, а взгляд замер на его лице.

– Ну, видишь? – улыбнулся он ей. – Я знал, что мы с тобой выберемся.

Он увидел, что она перевела взгляд на доктора и людей вокруг, на темно – сером, неподвижном лице странно выделялись ее живые глаза.

Потом Энни опять взглянула на него. Ее губы шевельнулись, и Стив услышал, как они произнесли его имя…

– Готово? – спросили сверху.

Доктор кивнул, но его губы озабоченно сжались.

– Сначала вытащим Энни, – сказали они Стиву. – А ты еще минуту-другую потерпи.

Ей больно! Стив сжал кулаки, страстно желая принять на себя хоть часть этой боли, в то время, как под измученное тело просовывали ремни. Ему хотелось взять Энни за руку, но на ее запястье были пальцы доктора. Наконец, Энни стали осторожно поднимать, и Стив увидел ужасное темное пятно на том месте, где она лежала. Ее глаза опять закрылись. Тело женщины слегка качнулось, но доктор и спасатели придержали его.

Волосы Энни свесились вниз, и Стив вспомнил, как видел их у нее на спине целую вечность тому назад, когда открывал перед ней тяжелую дверь. Сейчас они, ее волосы были серыми от пыли и в некоторых местах грубо оборванными.

Вокруг стало темно, и Стив сразу подумал о тех долгих часах, которые они вместе провели тут, под обломками.

А теперь ее унесли…

Его снова ослепила болезненная яркость прожекторов.

– Энни, – прошептал он, – я люблю тебя!

Мартин спустился по ступенькам штабного фургона вслед за полицейским. Наконец-то он узнал все.

Она была здесь, и она жива… Пока…

Его кулаки сжались в карманах так, что почти впились в ладони.

Они подошли к голубому брезенту, и перед ним придержали края полотнища, чтобы он вошел внутрь. Там горели яркие, холодные огни, какие-то люди пристально следили за спасателями, которые хлопотали вокруг чего-то, что они вытащили на свет.

Мартин рванулся вперед и на носилках увидел Энни.

Рядом с нею, поддерживая ей голову, сидел доктор. Мартину бросилась в глаза мертвенная бледность ее обнаженной руки – они разрезали в этом месте рукав пальто.

Он посмотрел вниз мимо носилок и увидел лежащего на боку мужчину. Каким темным было пространство, где она лежала! Мартин заметил, как судорожно сжимается и разжимается рука лежащего внизу человека.

Энни уносили от этого страшного места, и Мартин побежал за носилками, догнал и пошел рядом с ними. Сердце его разрывалось от безмерной печали.

– Господи! Пожалуйста! Пусть она выживет! Пусть она живет. Она должна жить!

Носилки миновали голубые брезентовые полотнища у входа.

Когда люди вышли из развалин супермаркета, Мартина ослепил яркий блеск фотовспышек. Фотоаппараты, телекамеры. Он почувствовал приступ гнева, но времени на эту суматоху уже не оставалось. Санитары с носилками и Мартин влезли в машину скорой помощи, и двойные двери захлопнулись. Как только автомобиль тронулся с места, на крыше завертелись отсветы синих мигалок. Медицинская бригада уже работала. Две медсестры и доктор что-то делали возле лежащей перед ними Энни, но Мартин все-таки нашел себе место рядом с ней. Энни опять открыла глаза. Ее взгляд, полный муки и боли, обшарил все вокруг и остановился на лице Мартина. На мгновение ему показалось, что в глазах жены мелькнуло разочарование, будто она ожидала увидеть кого-то другого. Он взял ее руку и пожал, но пальцы Энни остались все такими же безвольными и холодными.

Назад: Глава 2

Дальше: Глава 4