ГЛАВА 60
Несколько месяцев, а не считанные дни и недели понадобились Торну, чтобы закончить все дела и уехать в Англию. В этом никто не мог его упрекнуть, и меньше всего Лайза. Ее муж неофициально помогал генералу Клинтону в работе с секретной корреспонденцией, которой раньше занимался майор Андрэ.
Он не смог отказать в исключительно деликатной просьбе генерала Клинтона, чье сердце и душа были разбиты ужасной смертью офицера, которого тот любил, как сына, схваченного и повешенного американцами, – его гибель оплакивала вся армия.
Лайза с радостью хваталась за любой предлог, лишь бы отсрочить отъезд в Англию. На Рождество, наконец, состоялся давно откладываемый визит в Холланд-Хауз. Муж отвез в ее родной дом всю их семью. Аренда, конечно, там не было, он находился с армией где-то в плоскогорьях на берегу Гудзона, но все замужние сестры приехали со своими мужьями и детьми.
Как хорошо было снова почувствовать себя ребенком у папы и мамы! Даже враждебно настроенная Кэтрин, совершенно безразличная к тому, что муж младшей дочери носил титул лорда, признала себя побежденной, убедившись, как он любит и заботится о Лайзе и детях.
– Я оказалась неправа по отношению к Торну, – однажды призналась она дочери. – Он – хороший человек, ты за ним, как за каменной стеной, но сомневаюсь, – последовал тяжелый вздох, – что буду видеться с тобой, когда уедешь в Англию, чаще, чем в эти ужасные годы войны.
После такой переоценки Лайза уже не могла признаться матери, что ее не совсем устраивал этот брак.
Торн был хорошим отцом для обоих детей, добрым и заботливым мужем, всегда милым и неизменно учтивым. Обладая богатством и древним титулом, никогда этим не кичился; став без всяких усилий милордом, в один прекрасный день объявит ее тоже миледи в своем замке.
Но она многое бы отдала – почти все – за одну из их добрых ссор: повысил бы он хоть раз на нее голос, а она дала бы ему отпор. Его подчеркнуто вежливые манеры подавляли Лайзу – Торн превратился в такого чертовски скучного и сдержанно-вежливого мужа, что это убивало ее.
Вернувшись в Нью-Йорк, они восстановили прежние отношения. Он приходил к ней в комнату и занимался с ней любовью, не так часто, как раньше, но и не редко. Лайза сама себе стала казаться домоправительницей, подающей обед, а не женой в постели, особенно выслушивая его вежливые благодарности перед возвращением в свою комнату. От этого их близость, ставшая такой спокойной, неинтересной, вежливой и благоразумной, будто превратилась в любовь двух незнакомцев, встречающихся по ночам!
Мужчина, деливший с ней постель, перестал брать ее в кресле или на коврике около камина, не бросал, визжащую, на пуховое одеяло и не переворачивал будуара во время шутливых схваток, и уж, конечно, не просил слуг оставить их одних, чтобы раздеть ее в середине дня.
Ему хотелось – и он брал ее, нуждался в ней – и пользовался ею. Продолжая любить ее, проделывал это довольно часто… И в то же время все еще сердился, не доверял и не прощал.
На одном из приемов, устроенном британским командующим, Лайза, осмотрев комнату для танцев, с негодованием узнала высокого человека в британском обмундировании, появившегося в дверях. Ей многого удалось добиться за это время, подавляя свою гордыню, как и советовал Эли, но на этот раз у нее не хватило сил.
Последний раз она видела этого человека одетым в голубую форму американской армии во время военного суда над ним в Морристауне, его судили за должностное преступление, заключавшееся в использовании высокого служебного положения в целях личной наживы.
Может быть, простое сходство… Боясь ошибиться, она потянула за рукав мужа, спрашивая:
– Тот мужчина, вон там… Это не Бенедикт Арнольд?
Торн посмотрел в сторону, куда она показывала, и кивнул.
– К несчастью, да. Сэр Генри желает, чтобы мы оказали ему всяческое почтение, так как его вернули теперь, цитирую, к «надлежащей преданности». – Он усмехнулся. – Несомненно, другие американские офицеры могут последовать его продажному примеру. Лайза! Лайза, куда ты?
– Куда, черт возьми, ты думаешь, я иду? – почти выкрикнула его жена, не делая ни малейшей попытки понизить голос. – Наружу… туда, где можно дышать чистым воздухом. Этот… эта тварь портит его.
И начала отчаянно проталкиваться к двери, не заботясь о тех, кто попадался на ее пути, и Торн, последовавший за ней, потерял драгоценные секунды, принося извинения вместо нее. Лайза уже почти достигла двери, когда генерал Клинтон поймал ее за руку.
– Дорогая леди Водсвортская, – необычно радушно начал он, – разрешите представить вам одного из ваших соотечественников. Лайза выдернула руку.
– Нет, сэр Генри, вы не смеете представлять его мне, – в тишине зала прозвучал ее чистый, звенящий голос. – Американцев можно заставить есть тараканов в ваших вонючих британских тюрьмах, генерал, но, слава Богу, они не обязаны насиловать себя в любых других обстоятельствах. Спокойной ночи, сэр Генри.
Не обращая внимания на ошеломленное выражение лица генерала Клинтона и искаженное яростью лицо генерала Арнольда, она выскочила за дверь и, не увидев нанятого экипажа, быстро пошла по булыжной мостовой.
Лайза была уже в двадцати ярдах, когда Торн спустился по ступенькам и отправился вдогонку.
Не успела она произнести ни слова, как очутилась в экипаже. Всю короткую дорогу до дома Торн ощущал ее дрожь и был уверен, что это гнев, а не страх. Для него оставалось загадкой, как можно публично оскорбить самого могущественного в стране британского генерала и столь же непопулярного человека в Америке и дрожать от ярости, но не от страха!
Он сделал пробный шаг.
– Сэр Генри ждет извинений.
– За что?
– Ты оскорбила его гостя.
– Если ты имеешь в виду этого предателя Арнольда, то оскорбить его невозможно.
– Возможно, генерал Клинтон, – продолжал муж спокойно, – имеет на сей счет другую точку зрения?
– Генерал Клинтон, – не сдержалась миледи Водсвортская, проведшая столько времени в обществе американских солдат, – может принять любое извинение, которое ему хочется получить от меня, – она снова повысила голод, – и засунуть его в одно место.
Муж едва прокашлялся, прикрыв рот носовым платком, и, что самое странное, хорошо знающий улицы города кучер пропустил поворот на Боури-Лейн.
Лайза вплыла в дом и величаво поднялась по ступенькам.
– Спокойной ночи, – лишь бы отделаться от него. А то его лекция может не закончиться и утром.
Лайза из своей комнаты прошла через внутреннюю дверь в спальню, где новая служанка Клара дремала в кресле-качалке и, сразу же проснувшись, сообщила:
– Вели себя прекрасно, миледи: маленькая Гленниз начала ворочаться несколько минут назад, наверное, – она лучезарно улыбнулась, освобождая кресло, – ее пора кормить.
Лайза, расстегнув пуговицы, спустила платье и сорочку с одного плеча. Клара подала Гленниз.
– Извините, миледи, спущусь в кухню выпить чашку чая, вернусь и уложу малышку.
Служанка отсутствовала минут двадцать, но за это время в комнате появился посетитель – ее муж – и остановился, лениво опершись на закрытую дверь, ничего не говоря, только наблюдая. Почувствовав его взгляд на своей высокой, с затвердевшей от молока груди, Лайза нервно зашевелилась, перекладывая младенца от одного соска к другому.
«Как будто никогда не видел», – с раздражением подумала она, понимая, что этот взгляд отличался от тех, которые наблюдала в последние месяцы; улыбка тоже обещала интимность и ласку.
Лайза обрадовалась, что ему не видны ее дрожащие руки, но, поймав его взгляд, поняла, что от него ничего не укроешь – отлично знает, как подействовать на нее.
Малышка перестала сосать до прихода Клары, но Лайза продолжала держать ее, нежно укачивая и используя как защиту от Торна. Защиту? – мысленно переспросила она себя с досадой, когда это слово еще раз отдалось эхом в мозгу. Интересно, с чего это ей вдруг понадобилась защита от Торна?
Как только вернулась Клара, она передала ей ребенка.
– Позови, если понадоблюсь, – сказала буднично, как обычно говорила каждый вечер.
– Хорошо, миледи, – ответила Клара, и Лайза торопливо вышла из комнаты, небрежно бросив через плечо:
– Пока, Торн.
– Спокойной ночи, Лайза.
Однако спустя четверть часа он вошел в ее комнату через дверь из коридора, одетый в новый халат и шлепанцы.
– Что ты хочешь? – нелюбезно спросила Лайза. Он решил ответить в том же духе.
– Тебя, – ответил он, развязывая пояс.
– Убирайся, – грубо предложила жена. – Устала. И, кроме того, – продолжила она, увидев скрученный и брошенный на ближайший стул халат, – не хочу тебя – нет настроения.
Не самые приятные слова для обнаженного мужчины, у которого уже появились все признаки приподнятого настроения. Торн, не ожидая продолжения, устроился в постели рядом с ней.
– Моя маленькая мегера, – нежно обратился он, – знаешь ли, что на Бродвее всю ночь сегодня будут гореть свечи, чтобы очистить возможный позор английского флага, причиненный твоей маленькой вспышкой по отношению к генералу Арнольду?
– Можешь считать его генералом для себя, но не навязывать американцам, – вскипела снова Лайза. – Пройдут годы, Америка станет свободной от Британии, и имя Бенедикта Арнольда покроется позором.
– Не удивлюсь, если окажешься правой, – признался Торн, – но где же твоя острая наблюдательность – постель не лучшее место для политических дискуссий.
– Но…
И не смогла больше произнести ни слова, потому что его твердые губы прервали ее речь и биение ее сердца, заставив кровь петь в жилах.
Вернулись прежние поцелуи Торна, когда страстные прикосновения через минуту сменялись нежными и наоборот. Так… так… открывая ему свое тело, подумала она, так обычно они раньше занимались любовью.
– Думал, моя прежняя Лайза никогда не вернется назад… а останется только женоподобной незнакомкой, каковой была в последнее время.
– Я боялась, ты никогда не простишь меня.
– Мне стало понятно, что могу простить все, кроме твоего холода и желания расстаться со мной. Последовал твоему совету и съездил на «Джерси», и не смог выдержать более нескольких минут.
– Попробую полюбить Англию, правда, попробую, Торн, но в душе навсегда останусь американкой.
– А мне и хочется, чтобы ты ею осталась – это даст возможность взять самое лучшее из двух миров.
– Кажется, малышка плачет.
– Скорее всего, Джей-Джей. Лайза села.
– Скоро вернусь.
Торн быстро уложил ее снова.
– Никуда не пойдешь – с ними Клара. В эту ночь будешь моей – полностью моей и только моей.
