ГЛАВА 5
Не считая родителей и Аренда, Лайза больше всего на свете любила острую на язык бабушку по материнской линии, жившую в окружении слуг в Грейс-Холле, большом особняке, подаренном ей дедушкой Жаком в день свадьбы, недалеко от Джоки-Холлоу и в трех милях от Морристауна.
Вот уже целых десять лет она оставалась вдовой, но все еще носила черные траурные платья: хлопчатобумажные или шерстяные – днем, шелковые или из тафты с прекрасным старым кружевом на рукавах и маленьким круглым кружевным воротничком, приколотым брошью из оникса, – по вечерам и воскресеньям.
– О, небо, конечно же нет, мое дитя! – живо воскликнула она в ответ на вопрос Лайзы. – Конечно, я не в трауре по дедушке Жаку, хотя не проходит и дня, когда бы не вспоминала его, этого шельмеца! – добавила нежно. – Дело в том, что легче одеваться в черное, нежели постоянно беспокоиться, что сейчас в моде; кроме того, это спасало от мужчин: едва Жака опустили в могилу, как они стали кружить вокруг меня, наподобие собак во время своих свадеб.
Она проницательно посмотрела на Лайзу.
– Можешь смеяться сколько угодно, мисс, но не думай, что они не увивались за мной, потому что мне было за пятьдесят: богатая вдова, у которой уже не может быть детей, должна тебе сказать, более выгодна для брака, чем хорошенькая девушка без приданого.
– Не смеюсь, бабушка, или, во всяком случае, смеюсь не над тобой. Держу пари, ты дашь еще фору молодым, включая и меня.
– Не льсти, девочка. Расскажи лучше о той беде, в которую ты попала, и поподробнее, не просто голые факты.
И Лайза рассказала все, не щадя и себя.
– Фу! – фыркнула бабушка Микэ, когда рассказ закончился. – Благодари Бога, что не забеременела, а у твоего отца и у моей Кэтрин хватило здравого смысла.
– Мама держалась молодцом, и папа тоже, а вот Аренд постоянно дрался из-за меня, поэтому я решила, что будет лучше для всех, если удалюсь на некоторое время.
– Чепуха! Это твоя семья. Как еще им следовало поступать? Прекрати думать об этом. К тому времени, как вернешься в Холланд-Хауз, наверняка появится более новый, более изысканный скандал, который захватит всех в округе.
– Почему так думаешь?
– Потому что так бывает всегда, – цинично ответила бабушка. – Все неприятности вызываются тем, что кто-то согрешит, поэтому не стесняйся. Однажды я поймала свою Кэтрин в яблоневом саду с твоим отцом в тот момент, когда он соблазнил ее, и я, насколько могла, ускорила день свадьбы. Если бы не сделала этого, боюсь, твою сестру Эмили пришлось бы объявить родившейся семимесячной.
– Бабушка, зачем ты мне все это рассказываешь?
– Потому что в прошедшие три дня ты вела себя, как Магдалена, а это ни к чему. Кроме того, когда приходят посетители, пугаешься мужчин, этого я также не потерплю. Mon dieu, Лайза! В самом начале жизни ты вытащила из бочки одно из гнилых яблок. Поверь мне, ma petite, – ее рука с проступившими на ней венами ласково легла на руку внучки, – там осталось много хороших фруктов, и придет день, выберешь один из них по своему вкусу. Не позволю тебе в возрасте шестнадцати лет отречься от всех мужчин. Слышишь меня, девочка?
Лайза засмеялась, и это был ее первый громкий беззаботный смех за длительное время.
– Mais oui, Grand-mere, слышу тебя. Не сомневаюсь, что тебя хорошо слышно даже на той стороне Гудзона в Нью-Йорке.
– Госпожа Дерзость! – Бабушка погрозила Лайзе пальцем в серебряном наперстке. – Хотя, признаюсь, предпочитаю дерзость, чем ту поникшую мрачную позу, в которой ты пребываешь в последнее время.
Лайза снова громко засмеялась, затем внезапно остановилась.
– Согласна, – призналась она, – я действительно немного потеряла присутствие духа. – Девушка, поднявшись со стула, быстрым грациозным движением опустилась перед бабушкой на колени. – Видишь ли, все домашние ходили вокруг меня на цыпочках, боялись сказать что-нибудь, напоминавшее о происшедшем, – создалось напряжение, а с тобой все по-другому, бабушка, – сказала она нежно.
– Гм! – бабушка похлопала ее по щеке. – Ты права, здесь вокруг тебя ходить на цыпочках не будут – нет причин. Мы побудем в обществе друг друга, прежде чем я отправлю тебя назад… давай посмотрим когда… – Она молча что-то подсчитывала, загибая пальцы. – Вероятно, надо ехать в середине апреля, и с новыми красивыми платьями.
– А почему в середине апреля? – полюбопытствовала Лайза, зная, что бабушка ничего не делает без серьезной на то причины.
– Пораскинь мозгами, дитя. L'affaire племянника священника произошло в конце сентября. В начале ноября ты надолго уехала из дома к родственникам. Не будь такой наивной, пойми, какие пересуды могут возникнуть в связи с этим?
Лайза, оставаясь зрелой только телом, покраснела до корней волос, и бабушка насмешливо кивнула.
– Так я и предполагала. Итак, вернешься домой в это время, чтобы ни у кого не возникло никаких сомнений. Будешь ездить верхом по окрестностям, как и прежде, выезжать в экипаже со своей маман в город и наносить визиты, и всегда в красивых, идеально сидящих платьях, чтобы всем стало ясно: вопрос о ребенке никогда не возникал.
Она встала, внучка тоже. Бабушкина миниатюрная фигура казалась еще ниже рядом с высокой девушкой. Но это преимущество только в росте, объяснила себе Лайза, нет сомнения, кто из них обладает большей силой.
– Теперь, когда появилась ясность в наших планах, – предложила бабушка Микэ, – надо поесть – эти разговоры вызвали у меня аппетит. Завтра, – продолжала она, направляясь в маленькую гостиную, – испечем что-нибудь вкусненькое, а на следующей неделе пригласим портных.
Таким образом, Лайза, свыкшись с мыслью, что следующие несколько месяцев станут для нее наказанием, неожиданно почувствовала себя втянутой в различного рода деятельность и развлечения – обеды, танцы, встречи с друзьями, катание на санках, вечеринки.
А вскоре заметила, что больше не боится мужчин, хотя и выслушивала их напыщенные речи с ироничной улыбкой. Когда они расточали ей щедрые комплименты, на ее губах появлялась усмешка, а брови поднимались вверх, что приводило в замешательство любого джентльмена, пытавшегося открыть ей сердце, – нельзя же восхищаться леди, которая, похоже, смеется над тобой!
Полные страстного желания мужчины стекались в Грейс-Холл, благодаря им время текло быстро, и ей совершенно не хотелось возвращаться домой.
В намеченный день середины апреля экипаж отца стоял у парадной двери особняка, и ее два сундука были уже внизу – старый, привезенный ею, и новый, приобретенный бабушкой и наполненный красивой одеждой. Лайза почувствовала, что сейчас расплачется.
Бабушка и внучка расцеловались на французский манер в обе щеки, Лайза крепко обняла бабушку.
– Merci bien, Grand-mere, – прошептала она. – Спасибо за все.
– Не глупи, дитя, – проворчала бабушка своим излюбленным тоном. – Ты должна знать, что доставила радость своим пребыванием здесь, однако, как бы мне ни хотелось отсрочить отъезд, этого делать нельзя: возвращение домой имеет определенную цель, – добавила она многозначительно. – Красуйся в своих одеждах, дитя, и держи высоко голову. Позже, если захочешь вернуться… – она выразительно пожала плечами. – Комната всегда будет к твоим услугам, но мне хотелось бы, чтобы у тебя появился муж.
– Не хочу никакого мужа.
– Не настраивай себя так упорно против замужества, Лайза. Согласна, бывают ситуации, когда одной жить лучше, – разве сама не испытала это после смерти Жака? Но надо, по крайней мере, дать себе возможность узнать и другую жизнь – не будь трусишкой, это на тебя не похоже.
Лайза отступила от бабушки. Слезы уже высохли на ее глазах, сверкая молодым огнем, она присела в реверансе в знак глубокого уважения.
– C'est bon, – удовлетворенно воскликнула бабушка. – Так-то лучше. Всегда помни, моя Лайза, борись и никогда не сдавайся!
В последующие месяцы Лайзе часто вспоминались эти слова, поддерживавшие ровное настроение. Новые и наверняка более пикантные скандалы произошли на территории от Хэкенсака до Хобокена, но в окрестностях Элизабеттауна память о грехе Лайзы Ван Гулик все еще давала знать о себе.
Приличные молодые люди из хороших семей не решались ухаживать за ней, как это было принято. Какие бы чувства они ни испытывали к ней на самом деле, стыдясь сверстников, никто не решился бы жениться на такой девушке, как Лайза. Их семьи тоже не дали бы согласия на женитьбу.
И эти же молодые люди, встречая ее на Прекрасной Девочке во время поездок по фермам отца, легко и свободно предлагали ей известно что. Лайза разбила несколько физиономий и приложилась кнутом ко многим спинам, прежде чем приставания прекратились. Она изливала душу в письмах к бабушке Микэ, но никогда не говорила ни Аренду, ни отцу об этих многочисленных оскорблениях – они, конечно же, бросились бы защищать ее.
В середине лета ее скверное настроение заметно улучшилось – она собралась с давно откладываемым визитом к лучшей подруге Крейг Сент-Джон в Грин-Гейтс, ее родовое поместье в пригороде Трентона. Но тут пришло письмо от Крейг, написанное с обычной откровенностью.
«Лучше бы мне приехать в Холланд-Хауз. Хотя Грин-Гейтс сейчас принадлежит мне, я не чувствую себя в нем как дома с тех пор, как моя мать вышла замуж за мистера Томаса Кохрана. Можешь ли представить себе такую наглость? Он ожидал, что я стану звать его па или папа. Пришлось разъяснить, что единственный отец, который у меня был и которого хотелось бы иметь, похоронен на другой стороне Атлантики. С тех пор от него только и слышу о моей неблагодарности и дурных манерах, а это нытье делает жизнь матери невыносимой, значит, ради нее придется попытаться относиться к нему терпимо – попытка, которая истощает мое терпение.
Поэтому, дорогая Лайза, попроси, чтобы мать разрешила тебе написать послание – что-нибудь такое заковыристое, которое можно будет показать матери или мистеру Кохрану. Сообщай о каких-либо ужасных обстоятельствах, заставляющих тебя изменить планы, – сломанной ноге или простых растяжениях связок на лодыжке. И, конечно, подчеркни, как здорово было бы мое присутствие, чтобы облегчить твои страдания.
Верь: я говорю искренне, – ты не получишь удовольствия от приезда сюда. В эти дни Грин-Гейтс напоминает мрак. В довершение ко всему, Кохран считает, что Бог является противником любой формы развлечения. Люди такого типа известны: семейные молитвы – утром и вечером, а битье слуг – в промежутках между ними. Иногда читаю в его взгляде, как бы хотелось ему побить и меня, но до сих пор не осмелился. Лучше ему и не пытаться!»
Беспокоясь за свою подругу, Лайза показала письмо родителям, которые сразу же одобрили идею, предложенную Крейг.
– Пусть будет перелом лодыжки, – предложила Кэтрин. – Серьезно, но не слишком.
– Полученный – ах, эта проклятая религия! – в результате аварии экипажа по дороге в церковь, – добавил, ухмыляясь, Аренд.
– И прикована к дивану в гостиной, где проводишь все дни за шитьем для бедных, – внес свой вклад отец.
– Священник, – снова вставил Аренд, – приходит каждую неделю и проводит молебен возле твоего дивана.
– Хватит, – остановила их Кэтрин. – Незачем быть непочтительными. Приведи достаточно серьезную причину, чтобы он ни в коем случае не мог запретить визит, – добавила она, избегая иронического взгляда мужа и игнорируя громкое хихиканье сына.
Все вместе составили текст письма и сделали это достаточно хорошо, так как неделю спустя прибыл груз на Зевсе, лошади Крейг, а сама она, сопровождаемая большим багажом для длительного пребывания, появилась несколькими днями позже.
