Бабушка Микэ дождалась-таки того времени, когда появился правнук, родившийся в Грейс-Холле в апреле 1779 года, на две недели позже предполагаемой даты. Лайза назвала его в честь отца, Торна, и бабушки Микэ – Джордан Жак Джорис Холлоуэй. Считалось, что она – вдова верноподданного Британии, но их политические взгляды настолько разошлись, что ей пришлось выбрать себе фамилию не мужа, а бабушки и дедушки. Длинное, изящно звучащее имя малыша с самого младенчества сократилось до Джей-Джея.

Во время последней болезни бабушка Микэ попросила ставить в дневное время колыбель рядом с кроватью, чтобы, повернув голову, видеть ангельское лицо спящего младенца или любоваться его играми с пальцами на руках и ногах; бодрствующего малыша укладывали рядом с ней. Если Лайза или служанки пытались успокоить Джей-Джея, поднимавшего энергичную возню, бабушка раздраженно говорила прежним повелительным тоном:

– Оставьте нас в покое! Мы с правнуком понимаем друг друга.

Втайне довольные, что бабушка говорит в своей обычной манере, все беспрекословно выполняли ее приказания.

Однажды, когда малыш уснул, а Лайза тихо сидела в бабушкиной качалке и вязала, ей показалось, что блестящие глаза на впалых щеках широко открылись и смотрят прямо на нее. Она поднялась.

– Бабушка, что-нибудь нужно?

– Сядь, девочка. Не суетись. – Кивком указала на колыбель. – Он и ты… знаешь, не правда ли, – в вас двоих вся моя жизнь?

Лайза сдержала слезы.

– Мне бы хотелось, чтобы вы были рядом всегда… старые люди… но это эгоистично, – бессвязно проговорила старая дама, перескакивая с одной мысли на другую. Затем взгляд ее стал снова острым, а голос твердым и сильным. – Тем не менее мужчина имеет право знать, что у него родился сын!

– Знаю, бабушка, но не могу заставить себя… Может быть, когда закончится война.

– Когда война закончится, тебе будет… – ее забил приступ кашля. – Ты станешь миссис Микэ, как тебе нравится называть себя, будешь постоянно жить в Грейс-Холле и еще больше не захочешь… – Приступ кашля повторился, и Лайза, налив столовую ложку болеутоляющего, заставила бабушку проглотить снадобье. К обсуждению этого вопроса, каким бы важным он ни был для них, больше не возвращались, и бабушка тихо умерла во время сна пять недель спустя.

Как и было завещано много лет назад, Лайза унаследовала все поместье. Приехав на похороны, родители убеждали ее нанять управляющего, а самой вернуться с Джей-Джеем в Холланд-Хауз, но она только отрицательно качала головой.

– Мой дом здесь. Грейс-Холл – мое состояние и наследство Джей-Джея, а Холланд-Хауз станут наследовать Аренд и его сыновья. Вот все утрясется – приеду навестить вас, но пока идет война, останусь здесь.

Убежденные в правоте и мудрости ее слов, родители уехали в Холланд-Хауз в начале ноября, боясь застрять потом в зимних снежных заносах. Лайза, ставшая теперь миссис Микэ, превратилась в настоящую хозяйку Грейс-Холла.

В последнее время она вела уединенный образ жизни и наконец задумалась о том, что, если собирается доживать свои дни в Грейс-Холле, следует завязать теплые отношения или хотя бы наносить визиты соседям.

Надев красивое шелковое траурное платье, перешитое из бабушкиного, Лайза без особого энтузиазма решилась нанести ответные визиты тем, кто выразил свое соболезнование, решив начать тоже с вдовы, только настоящей, проживающей в Морристауне в особняке Фордов.

В отличие от Лайзы, миссис Теодосия Форд с удовольствием говорила о муже, полковнике американской армии, подхватившем смертельную болезнь во время ужасной кампании 1776 года в Нью-Джерси.

– Во всяком случае, я была с ним в это время, так как он вернулся умирать домой, – щебетала миссис Форд, наливая гостье чай из настоя ромашки. – А наш дорогой генерал приказал похоронить его со всеми воинскими почестями, соответствующими военному самого высокого ранга.

– Очень чуткое отношение, – вежливо пробормотала Лайза.

Миссис Форд явно не сочла оценку достаточной.

– Чуткое? – уточнила она. – Да нет в мире более доброго, внимательного, милосердного, талантливого человека, чем генерал Вашингтон.

– Жаль, что некоторая часть страны не всегда думает так же, – осмелилась заметить Лайза.

Миссис Форд покраснела.

– Как и все по-настоящему благородные люди, генерал со всех сторон окружен завистью и злобой, но, слава Богу, не здесь, в Морристауне: сейчас, когда он снова будет среди нас зимой, его будут окружать те, кто ценит его.

– Генерал Вашингтон приезжает сюда?

– Да, собирается зимовать здесь со своей армией, как в семьдесят седьмом, и я предложила ему свой дом для личного пользования с женой и помощниками и вчера получила согласие.

– Как великодушно с вашей стороны!

– Оказывая услугу нашему главнокомандующему, – просто ответила миссис Форд, – чувствую, что служу стране, за которую отдал жизнь мой муж.

– Вы планируете перебраться куда-нибудь в город? – спросила Лайза с искренним интересом.

– Нет, оставлю две комнаты для себя. – Она весело засмеялась. – Но мы переживем, не боюсь этого. Дело в том, что член медицинского корпуса ищет также неподалеку другое место.

– Какое?

– Пригодное для маленького частного военного госпиталя недалеко от Джоки-Холлоу, где расположится основная часть наших войск.

– Не понимаю, как маленький госпиталь сможет обслуживать такую армию, как наша.

– Но это же не единственный госпиталь, к тому же, насколько понимаю, – довольно рассеянно продолжала миссис Форд, – речь идет об экспериментальном, хотя точно не могу объяснить, каким образом… – Доктор Бенраш! – окликнула она человека, проходящего мимо открытой двери. – Как вы вовремя: пытаюсь объяснить миссис Микэ – миссис Микэ, позвольте представить вам нашего армейского доктора Бенраша, – что собой представляет госпиталь, который вы планируете открыть. Возможно, миссис Микэ сочтет мои объяснения о вашем экспериментальном госпитале не совсем понятными.

Обменявшись короткими приветствиями с доктором, Лайза с удовлетворением отметила, что он, в отличие от большинства из его коллег, хорошо одевается и чрезвычайно опрятен: волосы, за исключением выбившейся пряди, аккуратно связаны сзади, открывая тонкое, умное лицо; борода, такого же красно-золотистого цвета, как и волосы, искусно подрезана, длинные чувствительные пальцы и ногти выглядели тщательно ухоженными.

Лайза тепло улыбнулась ему и попросила сообщить ей информацию.

– Это госпиталь для выздоравливающих пациентов – не с инфекционными болезнями, а для тех, кто поправляется после полученных ран или других повреждений и должен, но не хочет жить.

Было слышно, как миссис Форд пробормотала что-то о воле Господней.

– Нет на то воли Господа, чтобы мужчины умирали в результате полной апатии, – с твердой уверенностью объяснил доктор Бенраш, – а я слишком часто наблюдаю такие случаи. Думая, что, наверно, умрут, многие действительно умирают без всякой на то причины – слишком хорошо думаю о Боге, чтобы называть такие смерти Его волей, мадам. Больше верю в то, что Его желание – предотвратить их.

– И вы собираетесь, доктор, лечить всех пациентов такими дозами мрачной решительности? – довольно насмешливо спросила Лайза и обрадовалась, уловив в его ответе чувство юмора.

– Нет, дорогая миссис Микэ. – Он улыбнулся в ответ. – В большинстве случаев понадобится тяжелый труд врачей и нянечек, хорошая пища и лекарства, которые сможем выпросить, одолжить или, если понадобится, добыть, а также некоторые простые предписания, касающиеся антиспастического лечения, и, наконец, немного удачи, молитвы, чуть-чуть помощи – поверьте, никогда не отрицал этого – всемогущего Бога.

Миссис Форд выглядела немного подавленной этим потоком красноречия и с извиняющимся видом повернулась к гостье, боясь, что та тоже утомлена. Даже ничуть не будучи обескураженной, Лайза искренне рассмеялась.

– Насколько просторным предполагается ваш госпиталь, сэр, и как прочно построенным? – уточнила она у доктора. – Приблизительно такого же размера, как особняк миссис Форд, или намного больше?

Мгновенно понявшая все миссис Форд широко открыла глаза.

– О, моя дорогая! – выдохнула хозяйка, а затем обратилась к доктору, всплеснув руками: – Грейс-Холл – идеальное для вас место, сэр, и располагается намного ближе к войскам, чем Морристаун.

– Вы предлагаете свой дом для госпиталя, мадам?

– Вначале осмотрите его, сэр, а уж потом продолжим обсуждение.

– А ваш муж не будет возражать?

– Мой муж… – Глаза Лайзы быстро сверкнули. – У меня его нет. Вдова, сэр. Семь месяцев, как являюсь наследницей Грейс-Холла, поэтому сама распоряжаюсь своей собственностью. – Поднявшись, она одернула свои черные юбки. – Из-за своего маленького сына не смогла бы принять в дом инфекционных больных, но если ваш госпиталь будет таким, как вы описали, это осуществимо. Мне бы тоже хотелось внести свою лепту в помощь родной стране, сэр, но так как женщины не могут стрелять…

– Так же, как и мужчины моей профессии, мадам, но мы помогаем войне другим способом.

Они быстро договорились, доктор обещал приехать в Грейс-Холл на следующее утро. Возвращаясь домой с Хайрамом – тем же самым кучером, который привез ее в Нью-Йорк искать лейтенанта Холлоуэя три года назад, – Лайза впервые за несколько месяцев почувствовала, как поднялось ее настроение, и, честно говоря, знала причину этого.

Госпиталь для раненых американцев в Грейс-Холле, в котором она будет работать, выхаживая их…

Будет оправдывать совершенные ею поступки так, как делала это тогда, когда носила еду, вино и медикаменты американским узникам войны в Нью-Йорке. Искупит свой грех за то, что, вынужденная обстоятельствами, вышла замуж за англичанина, и еще больший, полностью отдав свое сердце и несколько лет жизни офицеру в презренной форме врага страны.

Филадельфия, 1779 год.

Лайза, моя дорогая подруга!

Я рада, что у тебя родился сын. Какое счастье для этого малыша, что ты – его мать! Пусть растет здоровым и счастливым и принесет здоровье и счастье и тебе. Я также довольна, что Грейс-Холл стал твоим надежным домом. Возможно, после окончания войны разрешатся и другие твои вопросы. Пишу, надеясь, что ты прочитаешь это, но на самом деле не знаю, где, когда или как письмо дойдет до тебя, и дойдет ли вообще. Только надеюсь, что в конце концов получишь его, а позже поймешь, почему оно написано или почему не смогу получить письмо от тебя. Будет лучше, если ты даже не попытаешься связаться со мной. Я не дома, и возможно, меня там не будет несколько лет. Не могу объяснить причину, хотя и хотелось бы, но когда-нибудь все станет ясно. Может быть, догадаешься, если вспомнишь песню, которую мы пели вместе в день пикника на том холме, возвышающемся над…»

Письмо заканчивалось небольшим пятном, нанесенным зеленой краской, поэтому Лайза легко поняла его смысл: она узнала почерк Крейг, хотя стояла подпись Джоан Крейг, а маленькое пятнышко напоминало очертания Грин-Гейтс, песня же, которую они тогда пели, называлась «Болваны янки».

Ее сердце дрогнуло, когда поняла, что лишилась еще одной поддержки, не говоря уже о той опасности, в которую, вероятно, попала ее любимая подруга.

Уж эта война! Проклятая война!