Грусть расставания с Робби прошла быстро – в конце концов, они ведь до последнего времени в течение четырех лет жили раздельно. Тоска по Глен-Оуксу длилась дольше, но никоим образом не уменьшила удовольствия Чарли от того, что он приобрел сейчас.

Вкусив свободы впервые в жизни, юноша жадно вдыхал ее вместе с резким морским воздухом, решительно настроившись извлечь как можно больше удовольствия в предстоящие годы, начиная с первого же дня.

За несколько дней он изучил каждый уголок на корабле независимо от того, разрешалось или нет пассажирам проникать туда. Каждое утро, отмеривая милю за милей по палубе, Чарли перезнакомился со всеми другими пассажирами и только иногда садился почитать.

На борту оказались две хорошенькие девушки, две сестры, белокурые красавицы, почти неотличимые друг от друга, а Чарли был не из тех, кто пропускал хоть одну юбку.

В течение недели они весело флиртовали с Чарли, с добродушным юмором соревнуясь за право на его внимание, потому что он считался самым красивым молодым человеком на корабле. Но затем он шокировал их обеих – и не только их, но и всех этих господ на борту – дружбой с людьми более низкого происхождения, после чего сестры стали проходить мимо, задрав свои носики вверх и переключив внимание на мистера Хьюго Прентисса, человека под тридцать и немного туповатого, но, по слухам, кузена лорда.

У Чарли и в мыслях не было шокировать или отчуждать друзей из числа пассажиров, просто на корабле приходилось так много читать и гулять, есть и флиртовать, что невозможно было выдерживать все это каждый день, не испытывая невыразимой скуки. Когда он оказался сыт по горло всеми этими четырьмя занятиями, то не придумал ничего лучшего, как, сняв свое прекрасное пальто из тонкого черного сукна, закатать рукава рубашки и начать помогать простым матросам делать их работу.

Сначала они отнеслись к нему угрюмо и пренебрежительно, однако Чарли вкладывал всю свою энергию в работу с такой силой, что многие из них не верили в возможность этого. Чарли небрежно пожимал плечами, видя волдыри на руках, смеялся над испачканными бриджами, а завершив неделю тяжелого труда, забрался на корабельное парусное устройство и снял кота, принадлежащего коку. В довершении ко всему поделился со всеми ромом и фруктами, и признание матросов, так же как и отвращение господ на борту, было завоевано полностью.

Он прибыл в Оксфорд в сентябре и сразу же, как и предсказывал Робби, начал валять дурака, хотя и намеревался доказать, что Робби ошибался, но оказалось слишком много соблазнов, способных сбить с пути прилежного молодого человека: игра в карты и кости, выпивки, множество прекрасных друзей, с которыми можно было кутить ночи напролет; женщин было также слишком много, и трудно было уделять внимание какой-нибудь одной из них. Однажды утром Чарли проснулся с тошнотой во рту, раскалывающейся головой и неприятной мыслью: прошел почти год, как он в Англии, растрачена большая часть денег и не приобретено взамен почти никаких знаний.

Когда закончился семестр, он решил поехать в Корнуолл, чтобы повидаться с Ионой, или, как тот сам себя называл, Ионой Освобожденным, ставшим теперь правильным и степенным семьянином, директором частной подготовительной школы для юных джентльменов, намеревавшихся получить высшее образование, и отцом другого очень юного джентльмена, который как раз учился ходить.

– Итак, ты все это время валял дурака? – спросил Иона кающегося Чарли, когда они на второй вечер после его приезда прогуливались вдоль берега. – Перестань казнить себя, Чарли, с этим покончено. Пусть все останется в прошлом. Возвращайся в Оксфорд и начни все сначала.

– Не готов к этому, – признался Чарли. – В следующем семестре будут те же самые друзья, у меня полдюжины приглашений на лето от них. Мои намерения правильные, но боюсь не устоять перед искушением.

– Тогда обдумай следующее, – предложил Иона. – Оставайся у нас на год, стань школьным учителем – мне нужен учитель по классическим языкам. Подпиши контракт со мной, Чарли. – Он усмехнулся. – Я заставлю тебя работать так, что на беспутный образ жизни не останется времени.

– Ты действительно предлагаешь это?

– Да.

– Договорились!

Они пожали друг другу руки со смешанным чувством удовольствия и веселья, выражаемого громкими криками, по поводу чего Джеймс Дуглас Гленденнинг, не колеблясь, заявил бы, что мир перевернулся кверху ногами.

Итак, Чарли провел весь следующий год в Корнуолле, имея, однако, немного больше времени для распутной жизни, чем обещал Иона. Как отказаться от девушек, таких хорошеньких, таких флиртующих, таких мягкосердечных и так заботящихся о франтоватых американских мужчинах? Каким-то образом Чарли удавалось удовлетворять их всех, некоторых даже любить, и расставаться со всеми без сожаления.

В сентябре 1778 года он окончательно вернулся в Оксфорд, и на этот раз полностью использовал благоприятные возможности. Если и позволял себе поблажки, то это были все те же женщины. Чарли не понимал, почему они липли к нему: обладая только хорошей фигурой, он полностью отдавал себе отчет, что не был красив со своими огненными, взъерошенными волосами, которые никогда не пудрил, и резко выраженными чертами лица, включая ястребиный нос.

Тем не менее женщины любили его, хотя знали, что в конце концов будут покинуты. Он как будто играл с ними – кто кого? – и действительно, немалое число женщин бросили и его, но Чарли только пожимал плечами и переходил к следующим. Или на время возвращался исключительно к занятиям.

Чарли пользовался популярностью у товарищей по учебе, особенно в политических либеральных группах, члены которых были молодыми титулованными джентльменами, открыто объявлявшими себя либералами, ставшими на американскую сторону. Потратив первый год на кутежи, а второй проработав школьным учителем, он мало внимания уделял борьбе, происходящей в его собственной стране. Сейчас, пристыженный тем, что какая-то капризная группа британских господ и аристократии знает об этом больше его, Чарли стал по крохам собирать информацию о борьбе Америки за свободу.

Напряженный месяц изучения этого вопроса поверг его в легкий трепет: все сведения, почерпнутые им из газет, сконцентрировались в одной совершенно очевидной истине: «Боже мой, Америка, как и я, хочет свободы!»

Чарли сразу же стал еще большим либералом, чем те, кто еще недавно пытался обратить его в свою веру: посещал университетские собрания и восторженно аплодировал всем речам, славящим Америку; начал произносить речи сам, которые сначала принимались тепло, затем начали надоедать, а через некоторое время и раздражать слушателей.

Возможно, американская борьба и справедлива – ни один либерал в Англии не оспаривает этого, – но какого черта, если все уже сказано и сделано, этот парень Гленденнинг, очередной неотесанный провинциал из Америки, так грубовато высказывается о дорогой старушке Англии!

Весной 1779 года, едва начав свое выступление на университетском митинге, он был прерван репликой из зала, брошенной одним из студентов, пришедшим не столько слушать, сколько побазарить.

– Если ты настолько заинтересован в американской свободе, то почему все время говоришь о ней здесь, в Англии, а не участвуешь в борьбе колоний?

Чарли посмотрел вниз на парня, который хотел подколоть его, затем громко и весело рассмеялся.

– Давайте крикнем «ура!» джентльмену в шестом ряду, – обратился он к публике. – Безусловно, он прав. Я должен быть в Америке, а не здесь, и к концу семестра буду там – в американской армии. Надеюсь, джентльмены, – он вежливо поклонился, – никогда не столкнусь в сражении ни с одним из ваших родственников.

Чарли сошел с трибуны под свист и улюлюканье, среди которых раздавались одобрительные возгласы, а местами и смех. Но слухи о его возмутительном поступке прокатились по всему Оксфорду, к ним добавились и другие случаи его скандального поведения. Чарли стали понятны мотивы поведения Сесилии, миловидной незамужней дочери преподобного Мортимера Хэлси, выбравшей его для того, чтобы назвать отцом ребенка, которого носила.

Не было никакой уверенности, что девушка права, потому что Сесилия просто дразнила его; она знала это, и он тоже. Она приглашала его, возбуждала, но никогда не отдавалась. Чарли не обижался, получая прямой отказ, но терпеть не мог, когда его водили за нос, поэтому быстро оставил Сесилию Хэлси.

Почему она назвала его? На этот вопрос Чарли мог легко ответить: его нынешняя репутация давала благоприятную возможность для обвинения. Почему не назвала настоящего виновника? Вполне возможно, его уже давно нет здесь или он оказался совершенно неподходящей кандидатурой.

– Молодой человек! – кричал преподобный Хэлси, все еще не пришедший в себя от известия о грехе, совершенном его хорошо воспитанной дочерью, и возмущенный развращенностью этого упрямого молодого человека из Америки. – Не очень хочется делать такой неприятный шаг, но я обращусь к закону, если вы откажетесь жениться на Сесилии. Моя бедная несчастная дочь никогда бы не отдала вам своего целомудрия, если бы не поверила вашим обещаниям жениться.

– Не было никаких обещаний! – отрезал Чарли. – Как и никаких интимных отношений. Если бы были, я бы использовал предохраняющие средства. Заявляю, что не женюсь на ней.

Сесилия заплакала еще громче, так что преподобному Хэлси пришлось повысить голос, чтобы быть услышанным.

– Пойду к декану вашего университета, раз вы даже не делаете вид, что джентльмен. И вам еще придется услышать о вашей позорной аморальности. Пошли, Сесилия.

В эту ночь Чарли долго и трудно размышлял, зная, что скоро все власти обрушатся на него – декан, члены университетского совета, преподаватели, а затем, возможно, и ректор. А в конце всего этого, если верить преподобному Хэлси, он испытает на себе силу закона.

– Бог мой! – внезапно воскликнул Чарли. – Зачем мне ждать конца семестра, чтобы отправиться домой и присоединиться к борьбе? Это нужно сделать сейчас или никогда.

Вскочив со стула, он вытащил из-под кровати две большие дорожные сумки и начал складывать туда все, что было ценного из одежды и личных вещей. Закончив упаковываться, оставил только то, что не представляло никакой ценности.

Природная проницательность предупредила, что если будет организована погоня, она направится прямо в Лондон, где есть порт и корабли, поэтому в Лондон ехать нельзя. Решение пришло просто и легко: Иона, Корнуолл и безопасность.

Спустя месяц, когда Чарли уезжал из Корнуолла, предприимчивая жена Ионы снабдила его припудренным париком, под которым можно было спрятать его красные волосы, и рыбачьей лодкой, чтобы добраться до Плимута, где можно было сесть на корабль, отплывающий в Америку.

Через два дня пути он выбросил парик в серые воды Атлантики, сбросил пальто из сукна, закатал рукава рубашки и спросил удивленного матроса, счищавшего ржавчину с крышки люка:

– Помочь тебе?

Он прибыл в нью-йоркскую гавань в первую неделю декабря и пробыл там два дня. Затолкав свое имущество в меньшую из дорожных сумок, избавился от другой и лишних вещей. В последний вечер пребывания в Нью-Йорке нашел время написать коротенькое письмо Робби.

«Ты, наверно, удивишься, что я снова в Америке. Мне пришлось довольно поспешно покинуть Англию, частично из-за разгневанного отца одной леди, преследующей меня, но больше из-за решения вступить в армию. Спешу добавить, не в ту, которая сейчас оккупировала этот город. Если информации, которую получал, можно доверять, войска Вашингтона расположились на зиму в Нью-Джерси в месте, называемом Морристаун. Возможно, сумею вступить там в полк».