ГЛАВА 3
В последующие четыре дня они встречались ежедневно, с каждым разом поцелуи становились более долгими и страстными, а следовавшие за ними извинения Филипа – соответственно более длительными и пылкими.
Затем два дня подряд шел дождь, и они не встречались. На третий день Филип уже оставил надежду увидеть ее, уселся на свою жалкую лошадку, чтобы вернуться в город, как увидел Прекрасную Девочку, приближающуюся легким галопом.
Он недоверчиво рассматривал Лайзу, соскочившую с лошади и спешившую к нему: рубашка с широкими рукавами из грубой полушерстяной ткани и домотканые бриджи для слуг, перехваченные в талии широким кожаным ремнем с матросской пряжкой, осязаемо подчеркивали, как никогда раньше, ее живот и ноги, округлость бедер. Во время поцелуя его руки опустились вниз и прошлись по бедрам, круглым упругим ягодицам. Филип глухо застонал, а Лайза, отступив назад, удивленно глядела на него.
– Что-то не так? – наивно спросила она. Капли пота выступили на лбу Филипа.
– К чему такая одежда?
– Помогала Авессалому чистить конюшни, – беззаботно ответила Лайза. – Понадобилось бы слишком много времени, чтобы пойти в дом и переодеться. Не думала, что будешь возражать, – добавила удивленно, впервые задумавшись над тем, какое впечатление производит ее мальчишеская одежда на любого чувствительного мужчину.
Отца, Авессалома, Амоса, Аренда? Нет, на них, конечно, никакого. Но на Филипа?..
Теперь, возбужденная своим грешным желанием, девушка не могла удержаться от искушения проверить его реакцию, выставив себя напоказ.
А реакция обернулась бурей, о которой можно только мечтать: лицо в испарине, потные руки, дрожащее тело. Поцелуи более ненасытные, нежели обычно. Настойчивые. Почти грубые объятия и хриплый шепот.
– Разреши прикоснуться к тебе, Лайза. Хочу прикоснуться.
– Ты и так касаешься, – подтвердила Лайза, а его руки совершали путешествие вдоль всей ее спины и намного ниже, гладили волосы, ласкали лицо и шею, сжимали плечи.
– Нет, я хотел сказать… святой Иисус, должен прикоснуться к тебе, – почти простонал он, шаря руками по передней части ее рубашки, что сделало понятными его намерения.
На какую-то долю секунды она окаменела от возмущения и гнева: как смеет кто-либо, пусть даже Филип, дотрагиваться до такой интимной части ее тела! Однако шок продолжался недолго, гнев испарился.
Почему руки, недоумевала она, гладящие грудь, поднимающие ее большими пальцами вверх, все эти поглаживания, прикосновения, ласки так подействовали, что у нее пересохло во рту, грудь судорожно поднималась, а ноги так дрожали, что еле удерживали ее. И к тому же эта ужасная боль между ними… О, небо! Так вот почему после непродолжительной кокетливой игры кобылы с такой готовностью уступали жеребцу по кличке Вспышка Молнии, гордости Ван Гулика.
«Но мне-то нельзя уступить моему жеребцу», – решила Лайза и последним усилием воли оттолкнула Филипа от себя.
– Надо ехать. Мама хочет, чтобы мы вместе навестили семью нашего арендатора Йохансена. У них только что родился ребенок. Конечно, у миссис Йохансен. Мальчик, – бормотала она. – Первенец после четырех девочек. Можешь представить, как все взволнованы.
Подтянувшись, она поймала нижнюю ветвь гигантской ивы, в течение нескольких секунд висела в воздухе, ничуть не беспокоясь о том впечатлении, которое производит на юношу ее ясно очерченная фигура, затем спрыгнула в седло.
– Приедешь завтра? – настойчиво спросил Филип, дотронувшись до ее руки, державшей уздечку.
Внутренний голос шептал – не следует… Но все еще не проходило ощущение его руки на груди, восхитительно возбуждающей. Усевшись в седле, снова почувствовала странный горячий трепет какого-то смутного желания, а какого – не понимала. А он стоял там, как всегда божественно прекрасный, с волосами, позолоченными солнцем, напряженным взглядом голубых глаз, умоляющих… требующих… обещающих.
– Приеду завтра, – пообещала Лайза, затем развернула Прекрасную Девочку и пустила ее галопом по направлению к дому.
Воспитанный в духе приверженности к условностям, Филип неодобрительно отнесся к ее мальчишеской одежде, но тем не менее почувствовал глубокое разочарование, когда на следующий день обманулся в ожиданиях: все восхитительные изгибы и впадинки нижней части ее тела, которые его жаждущие руки обнаружили и обследовали, были теперь скромно спрятаны под благопристойным корсетом и тяжелой тканью многоярусной юбки, на виду осталось только то, что располагалось выше талии.
Прикоснувшись однажды к запретному плоду, Филип нехотя вернулся к почти неинтересным целомудренным поцелуям, и после трех или четырех попыток не терять рассудка довольно грубо уложил ее на одну руку, а другой принялся расшнуровывать корсаж.
Все произошло слишком быстро.
– Филип, я… не… Нет, пожалуйста, – молила Лайза дрожащим голосом, но ее грудь, уже освобожденная от шнуровки, полностью открылась, дав простор не только нетерпеливым пальцам, но и губам тоже. Она не противилась, не сопротивлялась, когда очутилась рядом с ним на траве под ивой. Как во сне, прижалась к нему, разрешив его рукам вести любовную игру, испытывая счастье от нежных и любящих прикосновений… Но вдруг…
Повернув ее на спину, он руками забрался к ней под юбку, прошелся вдоль ее ног, а затем, совершенно неожиданно, руки оказались между ними.
– Я хочу тебя, – говорил он осипшим голосом, и Лайза, закрыв глаза и замирая от счастья, шептала:
– Поговори с моим отцом.
– Хочу сейчас, – задыхался он так, что Лайза, широко открыв глаза, не узнавала его искаженное лицо, нависшее над ней, – оно не было божественно красивым! А его увеличившийся орган, туго натянувший бриджи, вызвал почти панический страх.
Испугавшись, Лайза попыталась приподняться, но он прижал ее коленом и держал одной рукой, а другой расстегивал пуговицы на брюках.
Лайза сделала еще одну безуспешную попытку подняться.
– Дай уйти, Филип. Подними меня.
Его глаза остекленели, казалось, он не видит и не слышит ее. Как только расстегнулась последняя пуговица, высунулся огромный член, и Лайза закричала:
– Нет, Филип, нет!
Ее слова заглушались прижатой ко рту юбкой и нижним бельем, тяжесть его тела не давала дышать, и ее крик от боли, пронзившей ее, был похож на булькающий звук.
К счастью, все закончилось чуть ли не раньше, чем началось, и Филип лежал на ней так безвольно, что вскоре ей удалось высвободиться.
Он лежал вниз лицом, когда на дрожащих ногах она добралась до кобылы. Стиснув зубы, забралась в седло и, невзирая на боль, охваченная стремлением убежать от этого ужасного места, галопом пустила Прекрасную Девочку.
Чтобы не встретиться лицом к лицу с Авессаломом или Амосом, Лайза оставила лошадь во дворе конюшни – все равно кто-то из них обнаружит ее кобылу и, хотя будет удивлен ее небрежностью, расседлает, напоит и накормит ее.
Она прокралась в дом со стороны кладовой, поднявшись по черной лестнице, мимо кухни, вздохнула с облегчением, добравшись до своей комнаты, не встретив по пути ни членов семьи, ни еще более остроглазую Молли; придвинув стул к двери, повесила его спинкой на ручку, обезопасив себя от чьего-либо вторжения. Поспешно раздевшись, Лайза, внимательно осматривая каждую деталь одежды, обнаружила кровь и землю на хлопчатобумажной нижней юбке и рубашке.
С брезгливостью вспоминая, как все произошло, скрутила их, связала старой лентой и засунула в шкаф под обувь. Как только представится возможность… когда пройдет эта смертельная усталость… она уничтожит эти гадкие улики… сожжет их!
В кувшине на столике обнаружила немного воды. Вылив ее в таз, смочила салфетку, протерла живот, низ живота и ноги, содрогаясь при виде крови, слегка окрасившей воду, которую выплеснула в окно на растущие внизу кусты.
Ей очень хотелось взять в руки одну из тех деревянных щеток, которые служанки используют для мытья полов, и скрести себя ими, не обращая внимания на повреждения кожи, болячки и царапины, что угодно, лишь бы почувствовать себя снова чистой.
Вылив несколько капель воды, оставшейся в кувшине, на руки, похлопала ими по лицу, охлаждая пылающие щеки, надела чистое белье, наслаждаясь запахом свежего мыла, сняла стул с дверной ручки; сев на край кровати, почувствовала то жар, то холод и тяжесть во всем теле – она устала, очень устала.
– Вот те на! – Дверь с шумом широко открылась, и в комнату ворвалась Молли. – Вот ты куда забралась, дитя мое. Мама ищет тебя повсюду.
Она уставилась на поникшую фигуру на кровати.
– Лайза! – В ее голосе прозвучало беспокойство. – Плохо себя чувствуешь?
– Не понимаю… Одевалась, чтобы поехать с мамой, но не… – Девушка склонилась головой на спинку кровати и закрыла глаза.
Лайза слышала стук тяжелых ботинок Молли сначала по комнате, затем по коридору, потом раздалось легкое постукивание каблучков Кэтрин, и удивительно прохладная рука легла на ее пылающие щеки, а затем на горячий лоб.
– Что-нибудь болит, моя дорогая?
Кэтрин обняла дочь; голос матери, ласковый и заботливый, звучал в ушах, Лайза прильнула к ее руке, задохнувшись от благодарности, и громко разрыдалась, – как прекрасно почувствовать себя снова маленькой девочкой, окутанной материнской заботой и трогательной любовью.
– Все болит, – по-детски всхлипнула она.
– Накройся, дорогая, похоже, небольшой жар. Надеюсь, тебе станет намного лучше, если поспишь несколько часов. Ты голодна? Молли принесет суп и чай.
– Поспать, пожалуй, лучше, – вздохнула Лайза и, когда Молли накинула на нее одеяло, свернулась калачиком, подтянув коленки почти к подбородку.
Женщины, стоявшие по обе стороны кровати, вместе стянули с нее нижнюю юбку, оставив только рубашку, аккуратно накрыли ее.
– Спасибо, мама. Спасибо, Молли, – прошептала Лайза снова, закрывая глаза. И не успели они выйти из комнаты, как девушка уже крепко спала.
Проснувшись через несколько часов, Лайза не могла ничего сообразить – так странно очутиться в постели в середине дня; села и вспомнила все случившееся. Обняв колени, попыталась хладнокровно подытожить: шестнадцать лет, не замужем, и теперь не может выйти замуж; одна, от силы две минуты неосторожной страсти лишили ее девственности… которой мужчины, похоже, гордятся наравне с приданым девушки.
На мучивший ее вопрос она так и не находила ответа: неужели мужчина получает удовольствие от того, что сделал с ней Филип Фэртон – больно, гадко, слишком быстро (а именно это он совершил)? Если судить по его стонам, он сам получил не большее удовлетворение, чем и она.
Итак: она не выйдет замуж – небольшая потеря; на самом деле ей никогда и не хотелось этого, пока не встретила Филипа, а этот подонок определенно вылечил от непредвиденного, неожиданно приобретенного желания, преподав ей еще один урок: ее легко одурачить, как и любую другую девушку, красивым лицом и мягкими, приятными манерами, но теперь она уже позаботится, чтобы не попасть в эту ловушку снова.
В будущем она сумеет позаботиться о сердце и теле, а пока постарается стереть из памяти эти последние три недели, ее жизнь будет протекать, как и до них. Она счастливо проживет свою жизнь в Холланд-Хаузе; папа оставит причитающееся ей приданое, когда умрет, но лучше не думать о том времени. Он всегда повторял, что нечестно ставить дочерей в зависимость от милости мужей.
Божьей молитвой мама и папа никогда не узнают о позоре, случившемся с их дочерью.
«Я, – подытожила Лайза, вздернув свой упрямый голландский подбородок, – не собираюсь чувствовать себя виноватой из-за того, что случилось, за исключением одного – приняла отбросы за золото. Ошибка, которую никогда не повторю».
Не ясно пока одно: результатом спаривания жеребца и кобылы является жеребенок. Она положила руку на живот, – неужели двухминутная мерзость на траве под ивой станет причиной появления такого драгоценного, но в ее случае нежеланного ребенка? Все прояснится со временем… и очень скоро, ее периоды всегда точны по времени, – через неделю, возможно, чуть больше, все станет на свои места.
А пока она не собирается прятаться в своей комнате, подобно испуганному кролику, – Филип Фэртон силой овладел ее телом, но она не даст повода видеть ее униженной.
Лайза встала, натянула через голову нижнюю юбку, в шкафу выбрала свое лучшее зеленое платье из люстрина.
Подняв волосы на макушку, заколола их черепаховым гребнем так, чтобы концы свободно свисали на плечи; застегнув на загорелой шее янтарное ожерелье и высоко подняв голову, Лайза медленно спустилась по ступенькам в гостиную – поужинать со всеми вместе.
