ГЛАВА 18
Все оставшееся время года Лайза регулярно посещала тюрьмы, в которых содержались американские заключенные, доставляя им котелки с супом, горшки с бобами и рисом, мыло, лекарство и вино, стараясь посетить каждую тюрьму хоть раз в неделю, если ее по чьей-нибудь прихоти не отправляли назад, а это случалось довольно часто. С ней всегда были Тилли и Льюис, или другой британский солдат, приставленный к ней Торном.
Вначале Торн, обеспокоенный возможностью заражения, пытался отговорить ее от этих посещений.
– Я должна, – непреклонно сказала она ему. – Не получу удовлетворения, если кто-то будет делать это вместо меня. Что сказал бы ты, если бы тебя попросили не участвовать в сражении, потому что оно представляет опасность?
Торн посмеялся над таким притянутым за уши доводом.
– Это разные вещи, – напомнил он. – Я – солдат по профессии, а ты – женщина.
– Не опекай меня, Торн, – попросила она. – Для меня это почти одно и то же. Я американка, а там представители моего народа, ужасно страдающие в британских тюрьмах. То, что время от времени я могу хоть немного облегчить их страдания, как-то примиряет меня с тем, что сама комфортно живу с их врагами, в то время как мои соотечественники терпят лишения и голодают. Почему, – закончила она с горечью, – даже самые лучшие мужчины, такие, как ты, не понимают, что женщины – это не просто игрушки на ночь? У нас есть собственное понятие о чести и долге.
Торн долго и серьезно смотрел на нее, затем вытащил из кармана кошелек из воловьей кожи и отсчитал банкноты.
– Тебе нужны деньги для этого, – спокойно объяснил он, а Лайза схватила его руку, предлагавшую щедрую пачку британских фунтов стерлингов, и прижалась губами к его ладони.
– Спасибо, – прошептала она со слезами на глазах.
– За то, что люблю тебя, Лайза? – спросил он, гладя свободной рукой ее волосы.
– Нет, не за это. Знаю – ты любишь меня. Спасибо за признание моего права решать самой… то есть за уважение.
Секундой позже она пересчитывала деньги и смеялась, слушая, как муж обещает еще, когда они понадобятся.
– Такими темпами, – дразнила она его, – ты скоро растратишь свою тысячу фунтов и совсем не получишь прибыли от сделки.
– Какую тысячу фунтов? – спросил он неосторожно.
Лайза с удивлением посмотрела на него.
– Деньги, которые вручил тебе поверенный бабушки мистер Филдз за то, что женился на мне.
– О да, те деньги, конечно. Забыл. Лайза подозрительно посмотрела на него.
– Тысяча фунтов не такое уж громадное богатство, – заявила она, – но и не такая маленькая сумма, чтобы ее можно было так легко забыть. – Ее взгляд стал странно задумчивым. – Надо навестить мистера Филдза на этой неделе.
Торн застонал.
– Нет, не надо, ты, невозможная придира. Признаюсь во всем сам: деньги, за которые ты собиралась купить меня, не тратятся – тысяча фунтов бабушки прибавились к сумме брачного контракта, который я составил для тебя и вложил в ценные бумаги.
– У меня есть брачный контракт? – спросила Лайза с интересом.
– Обычное дело, сама знаешь.
– Но не при обстоятельствах, сопровождавших наш брак. Не будет ли нескромным с моей стороны узнать, какова сумма контракта?
– Пять тысяч фунтов.
– Пять тысяч фунтов! В самом деле? Плюс взнос бабушки?
– Плюс взнос бабушки, – подтвердил Торн. – Почему, черт возьми, я оправдываюсь? – спросил он возмущенно.
– Потому, что одурачил меня, ты, британский ублюдок, – притворилась она рассерженной и так резко набросилась на него, что оба упали на пол. Лайза тотчас же просунула руки под его мундир и начала щекотать. – Хочется сломать тебе ребро или два… как вспомню о своей уверенности, что тебе отчаянно нужна была тысяча! А ты все это время, должно быть, посмеивался в рукав.
– Нет, нет, моя любимая, – успокоил он жену. – Я смеялся совершенно открыто, но только когда тебя не было рядом. И мистер Филдз тоже согласился, что это хорошая шутка. И, надеюсь, твоя бабушка тоже. Он отправил ей для ознакомления условия нашего соглашения.
– Проклятый британский ублюдок, – нежно сказала она ему. А затем спустя минуту спросила: – Торн, я кое-чего не понимаю. Джеймс, – она без затруднений произнесла его имя, – насколько помню, всегда горько жаловался на недостаток средств.
– Он был моложе меня, и основная часть денег нашего отца, не слишком, правда, большая, перешла ко мне.
У Лайзы готово было сорваться пренебрежительное замечание, но она сдержалась: Джеймс давно мертв, и незачем травмировать его брата.
– Забыла сказать, – сменила тему разговора Лайза. – Вчера тебе пришло письмо из Англии, оно в ящике письменного стола.
Он поднялся и вернулся, улыбаясь.
– Письмо от моего друга Джошуа Ричардсона. Он тебе понравится, когда встретимся, – он самый лучший из всех парней.
Лайза, как всегда, испугалась малейшего намека на то, что ей, возможно, когда-нибудь придется поехать в Англию.
– Вы живете недалеко друг от друга? – поспешно спросила она.
– Нет, Джош из Кента, а Водсворт – в то время мой дом – находится в Дербишире. Мы познакомились в Итоне, когда мне было семь, а ему восемь лет.
– Тебя отправили в школу семилетним?! – с ужасом воскликнула Лайза.
– Конечно, вместе с кузеном Юстасом, которому было столько же, – ничего необычного.
– Сколько же ты там пробыл?
– До того, когда пришла пора отправляться в Кембридж. А после двух лет учебы в университете пошел служить в армию, в которой и нахожусь с тех пор.
– Выходит, лучшая часть твоей жизни прошла вдали от дома?
– Да, мой дядя – наш опекун – считал, что так лучше. Отец умер молодым, и дядя Юстас взял маму, меня и Джеймса в Водсворт. Мама, по его мнению, баловала и портила нас, и он решил, что избавит нас от ее слишком мягкого влияния.
– Никогда, – совершенно искренне возмутилась Лайза, – не слышала ничего более варварского: теряешь отца, а опекун отправляет тебя подальше от матери в таком нежном возрасте, когда ребенку больше всего нужны любовь, забота и руководство.
– Ну, не скажи, Итон предоставлял заботу с избытком, – с ухмылкой пояснил Торн, – а что касается руководства, то его обычно заменяли розгами, которых хватало на всех.
– Ужасно! – закричала Лайза. – Как ты можешь смеяться над таким жестоким обращением?
– Моя дорогая, ты не понимаешь: дядя Юстас очень заботился о нас, но в Англии считается, что государственная школа должна быть неотъемлемой частью воспитания мальчика любого происхождения. Разве не расслышала, что и собственный сын дяди был отправлен в Итон вместе со мной? Семь или восемь лет – средний возраст для ребенка, когда его отсылают в школу.
– Но не для моего сына, – заверила Лайза. – Ни за что в таком возрасте. Скажи, ты был счастлив там?
– Не особенно, но не считаю, что английский школьник, – сказал он довольно задумчиво, возвращаясь мысленно в прошлое, – готовится быть счастливым, он должен стать выдержанным.
– Моим сыновьям, – воинственно заявила Лайза, – не придется ничего выдерживать.
– Будем надеяться, нет, – уклончиво дал он ответ, который не совсем удовлетворил Лайзу.
– Торн, – сказала она с неожиданной энергией, положив обе ладони на его руки и крепко сжав их, – ты никогда не думал о том, чтобы оставить армию и поселиться в Америке? Я не имею в виду Нью-Йорк, я думаю о Нью-Джерси. Можно держать нейтралитет, пока не закончится эта противная война. Подумай, насколько счастливее были бы все мы, если бы не находились по разные стороны.
Она замолчала, выжидая. Освободившись от ее рук, Торн посмотрел на нее глазами, полными беспокойства.
– Совсем недавно я думал о том, чтобы оставить армию. Сердцем не стремлюсь к борьбе против людей одной со мной крови, которые еще недавно были такими же англичанами, как и я. Но я надеялся, что ты поняла, моя любимая, что в конце концов мне придется вернуться в Англию – наше будущее только там.
Она чуть не проговорилась о Грейс-Холле – наследстве, завещанном бабушкой Микэ, которое вместе с ее приданым от Джориса Ван Гулика и его собственными деньгами могли бы обеспечить нужды двух людей в будущем. Пока она колебалась, Торн заговорил снова, и момент для признания был упущен.
– У меня семейные обязательства в Англии, от которых я не могу уклониться, даже если захочу.
– Какие? – спросила она холодно. – Твои родители умерли.
Он колебался, затем сказал:
– Следовало сказать тебе раньше, что являюсь предполагаемым наследником моего дяди, виконта Водсвортского.
Лайза обессиленно опустилась на край кровати.
– Предполагаемый наследник, – повторила она, проглотив комок в горле. – Что это означает?
– В нашем случае следующее: кузен Юстас, его единственный сын и наследник, умер от туберкулеза три года назад, я, старший сын второго брата дяди, оказался следующим в генеалогической линии для получения титула и поместья.
– Почему же ты сейчас не называешься наследником?
– Дядя, будучи вдовцом, после смерти Юстаса снова женился на женщине, вдвое моложе его. Существует большая вероятность, что она родит другого сына, а возможно и нескольких.
– Потому ты и считаешь семейной обязанностью вернуться в Англию и болтаться там, ожидая, не заимеет ли сыновей твоя молодая новоявленная тетка? – насмешливо спросила Лайза. – Так вот какое будущее запланировано – делить шкуру неубитого медведя?
Подавляя внезапное желание встряхнуть ее, он сказал невозмутимо:
– Даже если у дяди появятся сыновья, учитывая, что ему ближе к шестидесяти, чем к пятидесяти, маловероятно, что он дождется их зрелости. Тогда, по договоренности, я становлюсь их опекуном.
– И в таком случае, – медленно размышляла Лайза, – мы живем в доме, который…
– В замке, – прервал он ее вежливо. – Водсворт – замок.
– Жить в замке, – она с отвращением произнесла это слово, – который не будет нашей собственностью и где хозяйка – другая женщина, мать наследника.
– У тебя будут собственные апартаменты, которые, уверяю, такие же просторные, как любой американский дом.
– Однако не мои собственные, – возразила жена. – Я бы предпочла коттедж здесь.
– К несчастью, тебе следует подготовиться к испытанию роскошью. Если бы даже я не любил дядю, все равно был бы у него в вечном долгу за его заботу о матери, брате и обо мне, и я не могу отплатить ему за эту заботу и доброту, покинув его, когда он нуждается во мне. Буду ли я его наследником или только опекуном его детей и поместья, все равно должен вернуться в Англию – в любом случае он рассчитывает на меня, и в последнее время думаю, что чем быстрее вернусь, тем лучше.
– Понимаю, – сказала Лайза, охваченная ощущением, будто ее сердце поместили в лед.
Много времени спустя она будет спрашивать себя, не этот ли холод стал первым предупреждением, что их кратковременное счастье закончилось.
