ГЛАВА 13
После первой брачной ночи они стали играть в карты почти ежедневно в одной из комнат, служившей одновременно столовой и гостиной.
Так как Лайза неоднократно напоминала Торну, что она дочь экономных голландских бюргеров, а не расточительных англичан, они снизили ставки в игре до шиллингов.
Она продолжала оплачивать проигрыши поцелуями, и ему оставалось только скептически закатывать глаза, когда она, сделав в очередной раз это заявление, краснела от смущения.
– Я рад, – прошептал Торн однажды вечером, когда пришел к ней в комнату, что уже вошло у них в привычку, для небольшого разговора и долгого прощального поцелуя, – что твоя бережливость не распространяется на это.
– На что? – спросила она мечтательно, с трудом отрываясь от его губ.
– На то, что мы делаем, моя радость.
Она удобно устроилась у него в руках, прижавшись еще крепче.
– Не понимаю, о чем ты говоришь, – пробормотала она.
– Ты очень щедро отдаешь себя, Лайза.
Она оттолкнулась от него, чтобы лучше увидеть его лицо.
– В самом деле? – спросила она, наполовину довольная, а отчасти озадаченная.
– Да, – подтвердил он. – Если бы обстоятельства были другими, ты бы…
Он замолчал, его взгляд стал напряженным, и Лайза, поспешно отодвинувшись от него, сменила тему разговора.
– Сегодня получила письмо от отца. Моя семья очень хочет познакомиться с тобой. Можно это устроить? Не могли бы мы поехать к ним домой?
– В Элизабеттаун? Он находится в округе Юнион, не так ли? Боюсь, мои обязанности не позволят сделать это сейчас. Но обещаю организовать твоим родителям сопровождение, если они приедут сюда.
– Наверное, они не поедут. – Лайза смахнула внезапные слезы. – У отца твердые убеждения. Для него непостижимо, как я могла выйти замуж за британского офицера, хотя он и упомянул, что ты написал хорошее откровенное письмо, и при других обстоятельствах вы бы понравились друг другу.
– Ах ты, моя бедняжка. – Он заботливо посмотрел на нее. – Холлоуэи действительно испортили твою жизнь, не правда ли? Джеймс должен был бы ответить за это.
– Если уж на то пошло, – возразила Лайза, – то Ван Гулики в большей степени испортили твою жизнь, Торн. Но полагаю, что я оказалась в надежных руках.
– Merci, madame, ma femme.
Лайза отступила назад и сделала глубокий реверанс.
– Il n'y a pas de quoi, monsieur, mon mari. Она выпрямилась и рассмеялась – им обоим не хотелось расставаться.
– Мне не хватает игры в пикет, – сказал он. Сегодня они обедали не дома, а во французской таверне и домой приехали поздно.
– Мне тоже.
– Хочешь спать? – задал он провокационный вопрос. – Или сможешь не заснуть, пока сыграем хоть одну партию?
– Не только буду бодрствовать, – сказала Лайза, доставая карты, – но сегодня возьму реванш.
– Наверно, надо устроиться удобнее, – предложил Торн, и жена кивнула в знак согласия.
– Мне нужно десять минут, – попросил он и прошел в свою комнату через внутреннюю дверь.
Торн вернулся несколькими минутами позже назначенного времени в своем обычном темно-бордовом халате, надетом поверх ночной рубашки. Лайза, тоже одетая соответственно, уже сидела за игровым столиком, который муж приказал принести в ее комнату сразу же после женитьбы.
Они играли в течение двух часов, и Лайза достигла своего первого триумфа. Муж весело наблюдал, как ее бледно-золотистая голова, закончив подсчитывать итоги, поднялась от листа бумаги, где велся счет, чтобы объявить злорадно:
– Итак, вы должны десять шиллингов и шесть с половиной пенсов, капитан Холлоуэй.
– Я тоже так думаю. Хочешь, чтобы я пошел за бумажником и заплатил немедленно, или доверяешь настолько, что подождешь такую огромную сумму до завтра?
Лайза откинулась на спинку стула и притворилась, что размышляет.
– Решено, – объявила она, – в честь этой первой великой победы Америки – но не последней, уверяю тебя – над Британией обмениваю десять шиллингов на поцелуй.
Едва эти слова слетели с ее губ, как он уже обошел стол и поднял ее со стула.
– Никогда не говори, что я унываю при проигрыше, – сказал он ей на ухо. – Отбрось шесть пенсов, и будешь иметь один поцелуй за каждый шиллинг.
– Договорились, – согласилась Лайза, и не успело это единственное слово слететь с ее губ, как они были ей уже не подвластны.
– «Один», – сосчитал он в секундном интервале, отпущенном ей для восстановления дыхания; прежде чем снова поцеловать, пробормотал: – «Два». – Ко времени, когда выдохнул «Шесть», Лайза с изумлением обнаружила, что они уже удобно устроились: каким-то образом он уложил ее – или она уложила себя и его? – на кровать, и они лежали там, прижавшись руками, ногами, телами друг к другу так плотно, что между ними не поместился бы даже листок бумаги со счетом карточной игры. – «Семь». – Его руки коснулись ее бедер. – «Восемь». – Развязался халат и обнажились груди. При счете «девять» только ночная рубашка осталась между этими руками и ее обнаженным телом, а на «десять» даже тонкая хлопчатобумажная ткань оказалась лишней.
Откатившись от нее, Торн встал и, прерывисто дыша, сообщил своим обычным веселым голосом:
– Рассчитался полностью, любовь моя. Лайза ошеломленно села, разрыдавшись. Муж положил ей руку на плечо, и она раздраженно и резко сбросила ее.
– Что случилось, Лайза? – спросил он.
– Уйди, оставь меня одну, – всхлипнула она сердито.
– Не могу уйти и оставить тебя в таком состоянии.
– Убирайся!
Он сел на кровать и попытался обнять – она вырвалась, как дикий зверь, а затем, размахнувшись, влепила сильную пощечину.
Ее звук громом отдался в тишине комнаты – Лайза с ужасом переводила взгляд со своей ладони на его покрасневшее лицо и заплакала еще сильнее.
– Извини, – рыдала она. – Извини. Не знаю, что на меня нашло.
– А я знаю, – сказал Торн таким странным тоном, что значительность этих трех слов полностью остановила поток ее слез.
– Знаешь? – неуверенно спросила она.
– Когда женщина обходится с мужчиной таким образом, – спокойно сказал ей Торн, – она наказывает его не за то, что сделано, – скорее всего, наказывается обманутое ожидание.
– Не понимаю.
– Не хочешь понять. Как ты себя чувствовала, когда я только что оставил тебя, Лайза?
Она с недоумением уставилась на него, и он продолжил, впервые за все время, с нотками раздражения в голосе:
– Я занимался любовью с тобой и внезапно оставил. Что ты почувствовала?
– Рассердилась, – прошептала Лайза. Торн взял ее за плечи, и на этот раз она не сопротивлялась.
– А до того, как пришел гнев, у тебя не было другого чувства? Разве – только будь искренной – не почувствовала…
– Лишенной чего-то, – прозвучало застенчивое признание.
– Я собирался сказать «неудовлетворенной», но «лишенной» – тоже неплохо. Разве ты не испытала оба эти чувства?
– Да, – ответила Лайза, стараясь не встречаться с ним глазами.
– Ты хотела, чтобы с тобой занялись любовью, Лайза.
– Нет, нет. Не смогу. Я… я не буду…
– Иди ко мне, моя любовь. – Его бархатный голос вызвал дрожь во всем ее теле. Она позволила ему увлечь себя на кресло.
– Только потому, что… Это не причина для того, чтобы тебе остаться неудовлетворенной, моя жена.
Она не могла сдержать дрожь, когда он притянул ее к себе на колени. Схватившись за сатиновые отвороты халата, спрятала лицо у него на груди, и ее дрожь усилилась, когда его руки скользнули под ее ночную рубашку, затем медленно двинулись вдоль ног, от лодыжек до колен, а затем к бедрам.
– Нет, – судорожно выдохнула Лайза, а он только и сказал: «Молчи», продолжая делать то, что начал, до тех пор, пока она не вскрикнула, когда непроизвольные спазмы сотрясли ее тело, вслед за которыми пришло облегчение.
Он продолжал ласкать ее еще несколько минут, поглаживая волосы, целуя затылок, нашептывая нежные слова.
Лайза сидела, прильнув к нему, не поднимая голову, пока он не поднял ее с колен и не заставил встать. Краснота на его щеке уменьшалась, в то время как обе ее щеки пылали.
– Тебе нечего стыдиться, Лайза, – сухо сказал он. – Скорее, ты должна быть довольна.
– Довольна?!
– Конечно. Когда мы встретились впервые, ты была так же искалечена раной, которую тебе нанесли, как любой солдат в войне – как, например, я. Хотя в этом не было твоей вины, ты оказалась обречена прожить жизнь, будучи только наполовину женщиной.
– Я не была наполовину женщиной! – возразила Лайза, и гнев придал ей смелости встретить твердо его взгляд.
– Я не сказал, что была, – поправил он ее, слегка забавляясь. – Исключительно из-за своего отвращения к мужчинам ты готова была стать такой, дав обет безбрачия. Но получилось так, что очень быстро, с большой охотой и с очень большим энтузиазмом ты откликнулась на мои прикосновения, – заметил Торн совершенно бесстрастно. – Ты в равной степени могла бы ответить и на полный акт любви, если бы, конечно, не вышла замуж за неполноценного мужчину.
– Не говори так! – Она дотронулась до него, забыв о своем стыде, смущении, гневе и чувствуя только необходимость утешить его.
– Да, я хотел только добра, но, привязав тебя, здоровую и полноценную женщину, к себе, наверно, оказал плохую услугу.
– Запрещаю тебе раз и навсегда говорить так! – властно приказала она. – Я была в отчаянии, когда мы встретились. Не имеет значения, какой я тебе показалась тогда – напуганной настоящим, боящейся будущего и, ты прав, испытывающей ужасное отвращение к мужчинам. Даже не надеялась, что смогу избавиться от презрения ко всем им, не считая семьи, за то, что было сделано двумя из них. Никогда не думала, что смогу быть счастлива или так непринужденно вести себя с мужчиной, как сейчас с тобой. Друзья. Мы ведь друзья, Торн? – переспросила она умоляющим тоном.
– Очень хорошие друзья, Лайза. К несчастью, я жадный мужчина. Хочу быть и твоим любовником тоже.
Она обняла его, крепко прижимая к себе и убаюкивая, как ребенка, несвязно бормоча слова утешения и успокоения.
– Ну, ну, не расстраивайся, все будет хорошо, Торн. Успокойся, ведь хорошо быть просто друзьями. Я буду любить тебя, Торн. Позволю любить меня. Мы проживем хорошую жизнь, вот увидишь, проживем.
