ГЛАВА 14

О помолвке и замужестве Катрионы Сильвано во Фридженти говорили еще многие и многие годы. Со временем эта история обросла новыми пикантными и даже фантастическими подробностями и ее рассказывали друг другу длинными зимними вечерами, непременно начиная свой рассказ словами: «А ты помнишь?..»

История, ставшая легендой, передавалась из поколения в поколение.

Дети, которых еще не было на свете в то лето, когда Катриона рассталась со своей свободой, спрашивали родителей, показывая на могучее дерево:

– Это то самое дерево, которое было совсем маленьким, когда Вито Алоро хотел поцеловать Катриону, а она закатила ему такую оплеуху, что бедняга упал и разбил о него голову и даже потерял сознание?

– Нет, то дерево находится чуть дальше.

– А ты, мама, видела это?

– К сожалению, нет, но моя кузина Дорио, которая потом вышла замуж за сицилийца и уехала в Америку, там была и видела все своими собственными глазами. Она-то и рассказала мне эту историю.

– И она рассказала, как Катриона оторвала оборку от своей нижней юбки и перевязала Вито голову, а потом навестила его вечером и накормила пирогом с ягодами и куриным бульоном?

– Нет-нет, бульон был овощным, а пирог с сыром и миндалем, Пирог с ягодами Катриона запустила в твоего дядюшку Пьетро, когда тот назвал ее бедной женщиной, нуждающейся в мужской поддержке.

– А папа тоже хотел жениться на Катрионе, мама?

В течение многих лет этот вопрос вызывал замешательство во многих семьях Фридженти и был поводом для многочисленных ссор, так как из двадцати одного предложения руки и сердца тринадцать Катриона получила в родном городе.

Если хозяин дома, в прошлом сватавшийся к синьорине Сильвано, смел только заикнуться, что мясо сегодня не такое вкусное, как обычно, или хлеб слишком сухой, разгневанная супруга тут же ядовито замечала:

– Ну конечно, Катриона приготовила бы лучше.

Если муж хотел сорвать на домашних свое плохое настроение (а с кем из мужей этого не случается?) и повышал голос, ему тут же давали достойный отпор:

– Ты забыл, что разговариваешь не с Катрионой Сильвано!

Одна женщина через много лет с гордостью хвасталась, что ее муж первый посватался к Катрионе и получил отказ. Нита, розовощекая горничная Креспи, обслуживая гостей на свадьбе Анны и Санти, весь день наблюдала за Катрионой, восхищаясь ее уверенностью в себе и чувством собственного достоинства. Казалось, Катрионе не было никакого дела, что болтают о ней Досужие языки.

Нита смотрела на Катриону с чувством зависти, смешанным с восхищением, потому что она считала Марко Манфреди совершенно неотразимым мужчиной, даже более красивым, чем английский лорд.

Когда Нита узнала от жены сторожа, что Марко Манфреди ходил свататься к Катрионе Сильвано и получил отказ, она стала искать предлог, чтобы встретиться с Марко. В этом ей помогла Анна Фурилло Сильвано, которая попросила Ниту передать синьоре Манфреди какой-то рецепт из дворцовой кулинарной книги.

После того, как Катриона отвергла Марко, он стал постоянно бегать к ней за советом, как будто бы они всегда были закадычными друзьями. После этого он сломя голову несся в замок Креспи к прелестной маленькой горничной.

Весь Фридженти покатывался со смеху. Даже музыкальный фестиваль не привлекал к себе такого внимания и не веселил публику больше, чем сватовство к Катрионе Сильвано. За всю свою историю Фридженти не видел ничего подобного. Этот фарс, длившийся несколько недель, доставлял несказанное удовольствие всем жителям городка, от мала до велика.

Пока друзья и родные Катрионы забавлялись происходящим, сама виновница всей этой кутерьмы чувствовала себя, как в осажденной крепости.

Стоило ей выйти из дома, как с ней тут же заговаривал кто-нибудь из потенциальных женихов, отмечая все великолепие красоты девушки, открывшейся его взору после того, как за ней обещано было богатое приданое. Бьянка радостно сообщала подробности происходящего лорду Фитэйну, который теперь зачастил в дом Сильвано. Он являлся почти каждый вечер, когда подавали кофе и десерт.

Первые два дня Катриона хмурилась, слушая болтовню Бьянки и англичанина, а на третий день не выдержала и присоединилась к их беседе, горько подшучивая над собой и своей участью.

– Я еще могу выносить, когда эти болваны на меня глазеют, – заявила она спустя неделю, – но что мне делать с их ручищами? Иногда мне кажется, что у них не две руки, а целых четыре.

Бьянка звонко рассмеялась.

– Точно! Две руки, чтобы щипать тебя за зад, а две другие, ой-ой! – Встретившись с разгневанным взглядом сестры, она оборвала свои вульгарные замечания на полуслове и, надо сказать, сделала это весьма своевременно.

Питер Карлэйл от души расхохотался, Винченцо сделал вид, что кашляет, а ветреная Бьянка даже не попыталась сдержать свой энтузиазм. Катриона сделала вид, что рассердилась на всех троих.

Лорд Фитэйн встал и, предложив Катрионе, руку, поинтересовался:

– Не прогуляетесь ли со мной, Катриона?

Катриона, не обращая внимания на протянутую руку, язвительно ответила:

– Не возражаю. Мне нужно подышать свежим воздухом, и ваше предложение оказалось очень даже кстати. По крайней мере, никто из местных ухажеров не посмеет приблизиться ко мне, если я буду рядом с вами.

– Вы на редкость любезны, но мне в любом случае хочется с вами прогуляться. Бьянка, не хотите ли пойти с нами? – вежливо предложил он.

– Нет, спасибо, – Бьянка сонно улыбнулась. – Вы оба слишком темпераментны, это меня утомляет, кроме того, я сегодня хочу пораньше лечь.

– И я тоже, – сказал Винченцо, вставая с места.

– До свидания, лорд Питер, – попрощалась Бьянка по-английски.

Катриона мрачно заметила про себя, что сестра откровенно кокетничает с англичанином, а ведь сама только и говорит об Энрико.

– Ты накинешь шаль, Катриона?

– Нет, я думаю, что на улице тепло.

– Если даже и нет, то очень скоро будет.

Девушка гневно посмотрела на Питера, но тот ответил ей ясным, невинным взглядом. После недолгой внутренней борьбы Катриона решила не затевать ссору и промолчала.

Когда они оказались на улице, молодой человек взял ее под руку – она не сопротивлялась.

– Ну, сколько ты получила предложений руки и сердца?

– Одиннадцать, – неохотно ответила Катриона.

– Одиннадцать было прошлым вечером, – Питер насмешливо посмотрел на девушку. – Ты хочешь сказать, что за сегодняшний день не получила ни единого предложения? Ты теряешь популярность, Катриона.

Девушка выдернула руку.

– А тебе это доставляет огромное удовольствие? – спросила она насмешливо и в то же время с чувством обиды.

– Ты же не станешь отрицать, что комедия получилась превосходная?

– Да, для тебя и всех остальных! Но только не для меня. Мне ни капельки не смешно!

– Ну же, Катриона, – его голос звучал ласково, а в глазах светилась коварная улыбка. – Признайся, что тебе доставляет огромное удовольствие смотреть на то, как все неженатые мужчины Фридженти откровенно выставляют себя на посмешище.

– Да, – ответила Катриона, внезапно дав волю долго сдерживаемому смеху. Она не могла остановиться и хохотала до слез, до тех пор пока, совсем обессиленная, не упала в объятия Питера, чувствуя, что не может больше стоять на ногах без поддержки.

Сильные руки молодого человека сомкнулись, радостно принимая желанную тяжесть ее тела.

– Знаешь, что мне нравится в тебе больше всего? Что когда ты что-нибудь делаешь, то отдаешься этому вся, без остатка.

– Да, как сказали бы твои соотечественники, наблюдение за этими ослами было дьявольски забавным зрелищем, – Катриона вытерла слезы о шелковую сорочку Питера и перевела дух.

– Будучи в Англии, я бы мог так сказать, но ни одной леди это и в голову бы не пришло.

– Ни для кого не секрет, что я вовсе не леди.

– Конечно, это не секрет. – Лунный свет падал на Питера, он улыбнулся девушке и наклонился, чтобы ее поцеловать. Затем он осторожно опустил ее на лужайку под деревом, где их не могли видеть ничьи любопытные глаза.

– Нет, слава Богу, ты не леди, – прошептал Питер после очередного долгого поцелуя, – но я буду безумно счастлив, когда ты станешь моей женой, моей единственной леди, и нам больше не придется прятаться по углам.

Катриона отпрянула в сторону и уселась на лужайке.

– О чем это ты?

– О женитьбе, Катриона, о чем же еще мне говорить? Когда тебе надоест дурачить мужскую половину Фридженти и играть со мной, я пойду к твоему отцу просить твоей руки.

– Если мне нравится с тобой целоваться, это еще не значит, что я хочу выйти за тебя замуж, даже если ты сейчас говоришь серьезно, чему я, разумеется, мало верю.

– И зря. Поверь, наконец. – Питер сел, и их снова осветила луна. Он собирался серьезно поговорить с Катрионой, но она явно отдавала предпочтение поцелуям. – Я приехал на несколько месяцев во Фридженти только затем, чтобы жениться на тебе, или навсегда вычеркнуть из своей жизни.

– А какое отношение я имею к твоей жизни? Я была ребенком, мы оба были детьми. Прошло больше десяти лет. Я тебе просто не верю.

Услышав в голосе девушки неуверенность, смешанную с испугом, Питер тихо улыбнулся.

– Да, прошло более десяти лет. Но синьор Креспи все время сообщал мне, что происходит в твоей жизни, и уж поверь, что я приехал бы раньше, если бы не был уверен, что ты настроена против замужества и у меня нет соперников. Мне нужно было закончить кое-какие дела, прежде чем приехать сюда. Или ты забыла, каким униженным я покинул Фридженти в прошлый раз?

– Я никогда об этом не забывала.

– А ты была главной свидетельницей моего унижения и основной его причиной.

– Я что-то не понимаю.

– Я рос болезненным мальчиком, избалованным, богатым сиротой. Обычные мальчишеские забавы были не для меня, и моей жизнью стала музыка. Я упросил опекуна позволить мне поехать во Фридженти на фестиваль. Он часто встречался с синьором Креспи в Риме, поэтому все очень легко было устроить. Я слышал о твоей матери, читал о фестивале. Думаю, я немного влюбился в тебя, – Питер улыбнулся. – Это было мальчишеское увлечение. На сцене ты была похожа на ангела, и голос у тебя был ангельский. Однако в жизни ничего ангельского в тебе не оказалось, но я готов был смириться со многим ради твоего пения. А потом настал тот ужасный день… Разве ты не можешь понять, как я себя чувствовал? Ниже тебя ростом, с писклявым голоском, я едва лепетал по-итальянски, в то время как ты прекрасно говорила по-английски. И вот я стоял перед тобой, глупый и беспомощный, а ты, девочка, бесстрашно атаковала четырех здоровенных парней, которых я тщетно пытался утихомирить. Помнишь, как ты обратила их в бегство? Потом, как только я начинал об этом думать, мне хотелось свернуть тебе шею, мне очень хотелось…

– Задать мне трепку? – пришла на помощь Катриона.

– Да, задать трепку, – согласился Питер. – Хорошенько отшлепать и многое другое. Прошло лет пять, прежде чем я вдруг понял, что это был самый необходимый момент в моей жизни. Понимаешь?

– Нет, ничего не понимаю.

– Унижение, свидетельницей которого была ты, заставило меня взглянуть на себя со стороны, и совершенно беспристрастно. Я заставил опекуна, бесспорно доброго, но слишком уж заботливого человека, в корне изменить мою жизнь. Гувернантки и наставники, которых больше всего беспокоили мои промокшие ноги, чем образование, исчезли. Прежде всего, я начал заниматься итальянским. Мне вовсе не хотелось заикаться при встрече с тобой. Я стал заниматься боксом и другими видами спорта. Настоял на том, чтобы меня отправили в школу. В Хэрроу пришлось нелегко – по правде сказать, мне больше пришелся по душе Кэмбридж.

– А музыку ты бросил?

– Нет, но мои интересы стали гораздо шире.

– Если ты говоришь правду, то почему не приехал раньше? – спросила Катриона со скептической улыбкой. – Я могла обзавестись мужем и дюжиной ребятишек, пока ты в Англии с таким усердием готовился ко встрече со мной.

– В двадцать пять лет я стал хозяином своих земель и всего состояния. Мне необходимо было время, чтобы вникнуть во все дела. Кроме того, как я уже говорил, синьор Креспи держал меня в курсе всех событий. Он сообщил, что у тебя нет женихов, ведь до того момента, как твой отец объявил о приданом, никто не делал тебе предложений. Стоило тебе открыть рот, как все мужчины в ужасе разбегались. Если бы ты знала, как это меня успокаивало! Я был уверен, что меня ты не запугаешь.

Слушая Питера, Катриона вдруг ощутила себя совсем юной и беспомощной. Теперь она поняла, почему это состояние было так ненавистно англичанину много лет назад.

– Ну и что? – сказала она. – То было всего лишь детской мечтой, а вот когда ты приехал сюда, то увидел меня такой, какая я есть!

– Вот именно, Катриона. И никому бы не пришло в голову назвать тебя детской мечтой! – согласился Питер. – Я увидел, что ты стала еще более сварливой и грубой… Но при этом ты превратилась в гордую, страстную, легко ранимую женщину, настоящую красавицу, притягательную и манящую. Как бы ни казалось тебе это странным, но ты по-прежнему меня устраивала. Я решил, – тон Питера стал почти отеческим, – что должен о тебе позаботиться.

– Неужели?! – воскликнула Катриона. – Может, тебе больше и не хочется надрать мне уши, зато я с удовольствием дала бы тебе хорошего тумака! Он решил! Вы только посмотрите! Ты что, вообразил, что я брошусь тебе в ноги и буду благодарить? Ну как вы все не понимаете? Мне не нужен муж! Я хочу заниматься музыкой, петь на сцене, если это еще не поздно. Хочу получить все то, чего лишилась моя мать, выйдя замуж!

– Но замужество вовсе этому не помеха, – спокойно заметил Питер. – Я не стану препятствовать твоей учебе.

– Я полагаю, – ехидно сказала Катриона, – что детей ты не хочешь?

– Ну…

– Тебе не нужен очаровательный сынишка, к которому перейдет твое имя и титул?

– Нет, мне, конечно, хотелось бы…

– Ага, я так и думала.

– Но я вовсе не хочу, чтобы ты все время ходила беременной, если ты так этого боишься.

– А если у меня родится дочь, как у Бриджиды? А потом еще одна, и еще… Хорошенькая из меня выйдет певица!

– Я буду рад малютке Кэтрин так же, как и карапузу Питеру. Но с этим можно подождать, скажем, хотя бы первые три года нашей супружеской жизни.

– Ты хочешь на мне жениться и три года жить без, без…

– Ты хочешь сказать, без физической близости? Ну нет. Здесь я решительно отказываюсь ждать три года. Даже три дня не хочу. Я собираюсь пользоваться средствами контрацепции, поэтому ты сможешь спокойно заниматься своей карьерой и не думать о беременности.

– И ты знаешь, как это делается? – спросила ошарашенная Катриона. – Я тоже об этом кое-что слышала, но ведь против этого выступает церковь. Никто из моих знакомых подруг не захотел мне ничего рассказать. – Катриона с вызовом посмотрела на Питера. – Я – девственница. Ты точно знаешь, как этим пользоваться и где это взять?

– Конечно, знаю.

– Разумеется. Имея столько любовниц, ты просто обязан все знать, – задумчиво произнесла она.

– Эти знания оказались очень полезными, – серьезно заметил Питер.

– Но, с другой стороны, если ты вдруг передумаешь, – хитро посмотрев на него, сказала девушка, – то я окажусь в твоей власти. Ты – капитан корабля, а я – твоя команда, так ведь? В Англии все точно так же, как и в Италии, – жены везде находятся под пятой у своих мужей.

– Да, закон дает нам некоторые преимущества, – вынужден был признать Питер.

Ему хотелось запомнить каждое слово их восхитительного по своей нелепости спора. Да, не каждый мужчина может справиться с такой девушкой, как Катриона. Питер давно для себя решил, что она предназначена ему самой судьбой.

– Я никогда не нарушу данного слова, – твердо пообещал он.

– Но эта, как ее, контра…

– Контрацепция?

– Да, контрацепция. На нее не всегда можно положиться. Кроме того, ты во всем хочешь быть главным, так же, как и я. Когда мы поженимся, ты можешь передумать. Нет, благодарю покорно! Может быть, когда я приеду в Англию, то захочу стать твоей любовницей. А пока запишу твое предложение под номером двенадцать, – великодушно сообщила Катриона. – Официальное предложение, которое было отвергнуто. А теперь, Питер, можешь меня поцеловать, и…

– И что?

– И приласкать, как тебе нравится. – В этот момент девушка была похожа на щедрую хозяйку, предлагавшую гостю великолепное блюдо. – Это гораздо больше того, что я позволяла претендентам от первого до одиннадцатого номера.

– А что стало с номером первым?

– Это был Марко. Мы пожали друг другу руки и стали друзьями. Так ты будешь меня целовать или нет? – нетерпеливо спросила она.

– Прекрати болтать и увидишь сама.

– О, Господи! – прошептала Катриона, когда рука Питера скользнула к ней под юбку и нежно провела по ногам, – О, Боже, Боже!