ГЛАВА 1

Филадельфия, август 1778 года

Говорят, по ночам людские судьбы играют в кости. Об этом мало кто знает, но это истинная правда. Иначе как объяснить то, что деяния, совершаемые в ночное время, столь часто имеют разрушительные последствия?! Ну а последний жребий обычно бывает брошен, когда первые лучи солнца слегка окрашивают золотом далекий горизонт. Поэтому игральные кости остаются лежать так, как упали, и именно тогда они влияют на поворот событий. Их причуды длятся до тех пор, пока за горизонтом не погаснет последний луч солнца. При свете дня людьми правят воля и разум. А вот рассвет не зря называют временем смятения чувств. В эти часы часто происходит борьба между тем, что возможно, и тем, что должно быть на самом деле, между приговором судьбы и разумным выбором человека. Наверное, поэтому именно на рассвете армии, как правило, начинают наступление, люди отправляются в путешествия, а влюбленные расстаются.

В тот август судьбоносные игральные кости волею случая оказались в Филадельфии и день за днем лежали на побережье, предопределяя будущее целых континентов и отдельных правителей. Под их влиянием в колониях вспыхивали мятежи, то тут, то там возникали и затихали споры, совершались всевозможные сделки и подписывались различные документы. Но самое главное заключалось в том, что этим утром одна из костей попала в трехэтажный особняк в георгианском стиле, расположенный в фешенебельном районе города, а другая покатилась к гавани и по заливу Делавэр благополучно добралась до одного корабля, надежно устроившись между корпусом и якорной цепью.

Первые лучи солнца едва позолотили край горизонта, а Блайт Вулрич уже одевалась в своей полутемной спальне. Внезапно раздался треск разрываемой материи, и в руке девушки оказался шнурок от корсета.

– Пропади все пропадом! – в сердцах воскликнула Блайт, с неудовольствием осмотрев свою фигуру.

Ну почему господь наградил ее телом, части которого совершенно не сочетались друг с другом?! Тонюсенькая талия, слишком полная грудь, а плечи… Да, их можно назвать красивыми, если бы они принадлежали… мужчине. Будь у нее хоть чуточку другое сложение, Блайт раз и навсегда отказалась бы от этих проклятых новоизобретенных приспособлений!

Однако она не принадлежала к числу тех, кто сокрушается по поводу того, чего уже никак не изменишь. Блайт, не раздумывая, бросилась к высокому комоду красного дерева и начала выдвигать ящик за ящиком. Она привычно рылась в их содержимом, перебирая разноцветные лоскутки, обрывки кружев, крючки, благоразумно отпоротые от старых платьев, обтрепанные по краям глаженые-переглаженые ленты. Неожиданно ее палец наткнулся на острую булавку, которой было самое подходящее место в корзинке для шитья. Блайт поднесла ко рту пораненный мизинец и, вздохнув, прислонилась спиной к комоду, с досадой закрыв глаза: судя по всему, шнурков для корсета больше не осталось.

– Будь благоразумна, Блайт! – пробормотала она, затем расправила плечи и вскинула красиво очерченный подбородок. – Нечего так переживать из-за порванного шнурка. Просто иди сегодня без корсета, а в магазине подберешь подходящий шнурок. Ты вполне сможешь обойтись и без этой штуковины, особенно зная твою ненависть к корсетам.

Блайт решительно принялась стаскивать столь ненавистный предмет одежды. При этом ее охватили какие-то совершенно странные ощущения. Казалось, у нее внутри словно что-то оборвалось и упало, подобно тому, как заскользил вниз по длинным стройным ногам пресловутый корсет. Блайт не могла знать, что в это самое утро вместе с корсетом в спальне осталась и частица ее легендарного самообладания. Полагая, что необычный внутренний трепет вызван лишь отсутствием огня в полутемной комнате, она торопливо натянула чулки, завязала на талии тесемки нижней юбки, затем облачилась в шерстяное платье болотно-зеленого цвета и принялась как можно туже зашнуровывать лиф. Покончив с этим, Блайт раздвинула тяжелые шторы и бросилась к огромному зеркалу, чтобы проверить результат своих стараний. Ей пришлось прищуриться, поскольку отражение оказалось весьма смутным и расплывчатым. Да, без свечи нельзя быть абсолютно уверенной… Но все же Блайт с досадой отметила, что строгий силуэт платья со скромным вырезом и удлиненным лифом безнадежно испорчен неблагопристойной пышностью ее упругих грудей. Она со стоном попыталась потуже затянуть окаянный корсаж, чтобы хоть как-то замаскировать свою вопиющую женственность, но ее старания, увы, не увенчались успехом.

Состроив недовольную рожицу отражению в зеркале, Блайт отвернулась и схватила щетку, собираясь привести в порядок непокорную гриву волос. Вчера она так устала, что еле доплелась до кровати. У нее просто не хватило сил, чтобы заплести их в косу. Да, если бы она это сделала, ей не пришлось бы так мучиться сейчас, раздирая спутанные пряди. Господи, ну что за наказание каждый день возиться с прической! Так бы взяла и отрезала волосы. Как же они осточертели! Сколько времени уходит на бесполезную возню с ними! Блайт с трудом подавила нарастающее раздражение, напомнив себе, что порядочная, заслуживающая уважения женщина никогда не избавится от этого истинно женского украшения. А Блайт Вулрич как раз и была порядочной и заслуживающей уважения молодой женщиной.

Привычным движением она скатала из длинных темно-каштановых волос тугие валики и закрепила их на затылке изящными черепаховыми гребешками. Блайт заставила себя еще раз посмотреться в зеркало, затем недовольно одернула платье и, резко повернувшись, направилась из комнаты.

В этот момент к двери спальни, с другой стороны, приближалась Лиззи, маленькая неряшливая служанка. Опустив голову, она с трудом несла огромный медный чайник с горячей водой и просто не могла видеть выходящую из комнаты Блайт. Столкновение оказалось неизбежным. Вода, разумеется, расплескалась, а служанка с воплями и причитаниями принялась лихорадочно отряхивать промокшую юбку хозяйки.

– Извините, что я опять опоздала, мисс Блайт, – простонала Лиззи. – Но миссис Дорнли послала меня к Симмонсу, мяснику, потому что ей уже стыдно показываться ему на глаза. Я только что вернулась. А сейчас вас зовет ваша бабушка, – служанка сочувственно поморщилась и отправилась восвояси, пробормотав напоследок: – Возможно, вы ее уже и сами слышите. Да и все соседи тоже.

Блайт посмотрела вслед острой на язычок девушке, затем, нагнувшись, как следует разгладила ладонью влажные пятна на платье, беспокоясь о том, что они наверняка будут заметны, когда высохнут. Волна раздражения вновь захлестнула ее, но Блайт постаралась успокоиться. Горячая вода была единственной роскошью, которую она могла себе позволить или, по крайней мере, пыталась это сделать. Впрочем, что толку от воды, если каждое утро ее приносят слишком поздно и все заканчивается тем, что Блайт сама же относит воду бабушке?!

Кроме того, Лиззи и так достается: по утрам ей еще приходится помогать на кухне миссис Дорнли, экономке. Кухарка давно уволилась, недовольная маленьким жалованьем, и теперь преданная семье экономка вынуждена готовить сама. Смешно сказать, в доме, где когда-то сновала полная дюжина слуг, их осталось только трое: миссис Дорнли, Лиззи и старый Уильям – слишком старый, чтобы беспокоиться о своем жалованье, а временами и о своих обязанностях. Не желая впадать в отчаяние, Блайт как заклинание неустанно твердила себе одно и то же: в эти тяжелые времена им всем приходится много работать, и неразумно ожидать мгновенного исполнения всех своих желаний, пусть даже самых скромных. А Блайт Вулрич как раз и считалась очень разумной молодой женщиной.

Подняв чайник с водой, Блайт поспешила по темному коридору, ориентируясь по памяти. В доме давно не было свечей, чтобы вставить их в великолепные старинные канделябры, украшавшие стены. Изысканные ковры и элегантные деревянные панели – иными словами остатки прежней роскоши – также напоминали о былом процветании дома Вулричей. Три поколения праведно и трудолюбиво, с верой во Всевышнего жили в этом великолепном особняке, и каждое вносило свой вклад в поднятие престижа торговой и фрахтовой компании, владельцами которой являлось их семейство. Однако за последние пятнадцать лет дом заметно пришел в упадок. Похоже, его нынешние обитатели будут последними, кто насладится остатками прежней роскоши. Если дела пойдут так и дальше, от состояния Вулричей скоро не останется и следа, а затем исчезнет и весь род.

Величественную тишину старинного здания вдруг разорвал пронзительный крик Наны Вулрич. Блайт едва не споткнулась от неожиданности и, закрыв глаза, покачала головой, в который раз удивляясь, каким образом столь хрупкое, слабое тельце может вмещать в себя такой голосище. Она ускорила шаг, чтобы поскорее положить конец этим душераздирающим воплям.

– Бла-а-айт!

– Я здесь, Нана! Вовсе ни к чему так кричать.

Блайт вошла в просторную обставленную добротной мебелью спальню бабушки и принялась раздвигать портьеры из темно-вишневой парчи, впуская в комнату утренний свет.

– Ко мне никто не приходил, – донесся до нее голос Наны Вулрич, в котором явственно слышались плаксивые нотки.

Блайт откинула полог кровати и взглянула на обиженное лицо бабушки, почти наполовину скрытое ночным чепчиком.

– Эта твоя девушка, – продолжала Нана, – она вообще не обращает на меня внимания. А я лежу здесь больная и… так жестоко страдаю.

«Даже корабли в гавани наверняка слышали этот кошачий концерт», – в сердцах подумала Блайт, а вслух сказала:

– Поверь, бабушка, Лиззи очень много работает и просто не могла зайти к тебе утром, потому что миссис Дорнли послала ее к мяснику.

Заметив, что старушка пытается сесть, Блайт бросилась ей на помощь.

– Ты принесла мне воду? – капризно спросила Нана, вытягивая шею, чтобы посмотреть, не стоит ли что-нибудь на полу, и, обессилев, снова откинулась на подушки.

– Да, разумеется, – ответила Блайт, укутывая плечи бабушки взятой с кресла шалью.

– А мыло, о котором я тебя просила?

Блайт перевела дыхание, готовясь к новому взрыву негодования со стороны Наны.

– Я забыла твое лавандовое мыло. Возможно, завтра…

– Завтра… – Нана неожиданно закашлялась и лишь спустя некоторое время с трудом прохрипела: – Всегда завтра, а я не знаю, сколько таких «завтра» мне еще осталось. Я прикована к этой проклятой постели, забыта друзьями и брошена на произвол судьбы надменными и непочтительными слугами. А теперь даже ты забыла обо мне! – ее голос прервался, она всхлипнула и промокнула кончиками пальцев уголки глаз. – Не знаю, как я смогу пережить еще один день…

– Нана, пожалуйста, – Блайт обняла бабушку за плечи, охваченная смешанным чувством жалости и раздражения. – Поверь, я вовсе не забыла о тебе, просто у меня много дел. Обещаю сегодня же принести тебе мыло, – заверила она, хотя, по правде говоря, не имела ни малейшего представления о том, как ей удастся достать подобную роскошь. – А теперь давай умоемся и переоденемся. Я уверена, после ячменного кофе и свежей булочки ты почувствуешь себя гораздо лучше.

– Терпеть не могу ячменный кофе. Да и вряд ли это вообще можно назвать кофе, – проворчала Нана, поглубже зарываясь в одеяло.

Блайт пришлось уговорами и лестью заставить ее заняться ежедневным утренним туалетом. Когда наконец на старушку был надет свежий чепец, Блайт с облегчением принялась наполнять горячей водой глиняную бутылку, которую Нана, по обыкновению, держала у своих вечно холодных ног. Девушка уже собралась уходить, когда Нана цепко схватила ее за руку и со страдальческим выражением лица проговорила:

– Будь хорошей девочкой и принеси мне книгу, – искривленный старческий палец указал при этом на мраморный столик возле камина. – И мое вязание… Эта спесивая девчонка положила его на подоконник.

Блайт кивнула и послушно направилась за книгой, а Нана внимательно следила за внучкой.

– К полудню мне понадобится немного красной пряжи, – продолжила она, затем сделала паузу, выжидательно уставившись в спину девушки. Отказа со стороны внучки не последовало, и серые глаза старушки удовлетворенно сверкнули. – Тебе также придется напомнить преподобному Уоррену, что он должен навестить меня на этой неделе. Вероятно, Уоррен просто забыл это сделать. Не знаю, о чем он только думает: так пренебрежительно относиться к своей пастве! – с осуждением заметила Нана.

– Я сделаю все, что смогу, – ответила Блайт, вручая бабушке книгу.

В этот момент что-то опять едва ощутимо шевельнулось у нее в груди и плавно скользнуло куда-то вниз. Точь-в-точь, как это произошло сегодня на рассвете.

– И скажи своему отцу, чтобы он непременно зашел ко мне сегодня! Он просто обязан! С его стороны грешно так ко мне относиться! – гремел вслед Блайт голос Наны.

– Хорошо, я передам отцу, – уже от двери сухо промолвила Блайт и нырнула в спасительную темноту коридора, плотно прикрыв за собой дверь.

Она быстрым шагом направилась в гостиную, но на полпути вдруг остановилась и, сжав кулаки, бессильно прислонилась к стене. Разумеется, Блайт понимала: Нана не виновата, что с ней стало так трудно. Затянувшаяся болезнь и постоянное одиночество превратили бабушку в комок нервов. Волевой, властной женщине, привыкшей с юных лет отдавать приказы, ей было нелегко смириться с теперешним положением. Блайт, как могла, пыталась оградить бабушку от невзгод, связанных с разорением некогда процветающего семейства Вулричей. Она опасалась, как бы известие о том, что им практически не на что жить, окончательно не добило бы Нану. Правда, с каждым днем скрывать это становилось все труднее, но Блайт не уставала придумывать новые и новые уловки.

– Бла-а-айт! Бла-а-айт! – опять донеслось из спальни.

Виновато оглянувшись, девушка поспешила прочь, чувствуя, как горят от стыда ее уши.

Какое-то время Нана не сводила с двери прищуренных серых глаз, но та оставалась по-прежнему закрытой. Недовольно поморщившись, старушка посмотрела на подоконник, на котором стояла корзинка с вязанием.

– Пропади все пропадом! – пробормотала она и, откинув одеяло, свесила ноги с кровати.

Проворно вскочив, Нана засеменила босыми ногами по холодному полу, схватила вязание и быстро юркнула в свою уютную постель.

Сегодняшним утром большая центральная гостиная показалась Блайт особенно пустой: в ней уже не было персидских ковров, зеркал, мраморных столиков… Девушка ускорила шаг, не желая лишний раз растравлять себе душу, однако некогда элегантная столовая в стиле королевы Анны тоже встретила ее голыми стенами, с четко проступающими на них выцветшими прямоугольниками от картин и мебели. Понуро опустив плечи, Блайт посмотрела на длинный стол орехового дерева, на одном конце которого стояла нехитрая еда. Скатерти не было, да и какой толк ее использовать, если все равно некому стирать? Не осталось и серебряных подсвечников. Их продали месяц с небольшим назад, поскольку в доме уже давно обходились без свечей. Многие изысканные предметы мебели, ранее являвшиеся гордостью дома Вулричей, теперь украшали совершенно другие гостиные.

Запах горячих лепешек напомнил Блайт о том, что она голодна. Слава Богу, ей пока удается обеспечивать домочадцев едой. Блайт уже взялась за спинку стула, когда в дверях с кофейником в руках показалась миссис Дорнли. Тяжело ступая, экономка медленно приблизилась к столу, и по ее насупленным бровям, по грохоту, с которым она поставила кофейник, Блайт поняла: предстоит очередной разговор.

– Конечно, это не мое дело… – миссис Дорнли всякий раз начинала именно так. – Я бы вовсе не придавала этому значения, но, поверьте, весь город только об этом и говорит. Нужно что-то делать. Гниды всегда превращаются во вшей, если с ними не бороться, – глубокомысленно заключила экономка, сложив на животе пухлые руки.

Этим жестом миссис Дорнли символизировала свое, по ее мнению, поистине ангельское терпение.

Затем с торжественностью Моисея, вещающего с горы, она объявила:

– Нам все отказали.

– Отказали? – потрясенно переспросила Блайт.

– Отказали. Пока не расплатимся с долгами и не докажем свою платежеспособность. Больше не будет мяса от Симмонса. И он не единственный. От Рауша мы не получим хлеба, от Джекобсона – сахара и соли, а в кофе я добавила последнее молоко. Шульц также отказал нам.

– Но я думала, что деньги, полученные от продажи столового серебра, помогут нам продержа… – Блайт густо покраснела под проницательным взглядом экономки и нервно сцепила на коленях руки.

– Нужно что-то делать, – повторила миссис Дорнли, задрав вверх свой двойной подбородок, а заодно и мясистый нос.

– Я делаю все, что могу, – выдавила Блайт сквозь стиснутые зубы.

– Мне это известно, мисс. Однако такая хрупкая девушка, как вы, не может одна вести и дом, и дела, – экономка выдержала многозначительную паузу, затем с непоколебимой уверенностью изрекла: – Кто вам действительно нужен – так это мужчина, мисс Блайт.

– Спасибо, он у меня уже есть – мой отец! – выпалила Блайт, но тут же прикусила язык, чтобы не сказать лишнего.

Она прекрасно понимала, что миссис Дорнли имеет в виду совсем другого мужчину. «Если сейчас будет произнесено имя Невилла Карсона, – подумала Блайт, – я просто не выдержу и взорвусь». Блайт поспешно выскочила из-за стола, с грохотом отодвинув стул.

– Что мне нужно – так это деньги и немного поддержки! – горячо возразила она и посмотрела на пустующий стул на противоположном конце стола. – Где он? – с вызовом спросила Блайт.

– Он?..

Миссис Дорнли отступила назад и растерянно взглянула на Лиззи, вошедшую с подносом для миссис Вулрич. Лиззи остановилась, чувствуя себя неуютно под вопросительным взглядом хозяйки.

– Мой отец, – уточнила Блайт, наблюдая за обеими женщинами и подозревая, что они что-то скрывают от нее. – Где он? Дверь его комнаты была приоткрыта. Кроме того, отец всегда первым выходит к завтраку…

По спине Блайт пробежал холодок. Наверняка что-то произошло, и, судя по их лицам, им это известно.

– Хорошо, я сама его найду! – воскликнула Блайт, бросаясь к парадной лестнице.

Она уже догадывалась, где искать отца – на чердаке! Именно там он складывал свой «магнитный железняк», когда был одержим идеей превратить дом Вулричей в «магнитный центр» колоний. Здесь же, на чердаке, отец изобретал крылья «Да Винчи», доказывая с пеной у рта, что раскрыл величайший секрет и теперь знает, как научить людей летать. Оттуда он наблюдал за Полярной Звездой и сделал «открытие», в соответствии с которым потом ходил, сидел, спал и вообще жил, только повернувшись лицом к этой звезде. Не удивительно, что прохожие неизменно провожали отца недоуменными взглядами.

Да, Уолтер Вулрич был самым настоящим чудаком. Он жил в гармонии с небесной мелодией, которую, кроме него, никто в мире – или по крайней мере в Филадельфии – больше не слышал. Унаследовав огромное состояние, Уолтер, к сожалению, не сумел им распорядиться, поскольку в нем напрочь отсутствовала коммерческая жилка. Философия, медитация, исследование необычных природных явлений – вот что было по душе отцу. Со дня смерти своей любимой жены – это произошло пятнадцать лет назад – он все глубже и глубже погружался в мир фантазий и мистических изысканий. В конце концов Уолтер Вулрич практически потерял контроль над делами компании, и Блайт пришлось все взять в свои руки. Слава Богу, для этого у нее вполне хватило ответственности и благоразумия.

Блайт быстро поднималась по лестнице в сопровождении запыхавшихся миссис Дорнли и перепуганной Лиззи, которые, не умолкая, наперебой клятвенно заверяли ее, будто ничегошеньки не знают о том… ну, о том, что она может там обнаружить. По дороге к ним присоединился старый Уильям. Правда, он не мог угнаться за молодой госпожой и порядком отстал, но, если пахнет дымом, не благоразумнее ли держаться чуточку подальше? Ведь дыма без огня, как известно, не бывает.

Блайт пулей пронеслась мимо нежилого третьего этажа и прямиком направилась к узкой деревянной лестнице, ведущей на чердак. Она остановилась, чтобы перевести дыхание, затем решительно распахнула дверь. Ослепительный свет, жар и запах расплавленного воска заставили ее тут же отшатнуться, невольно заслонив ладонью глаза. Похоже, одновременно горело не менее двухсот свечей! Господи, а что это сверкало по всему чердаку? В ту же секунду это «что-то» задело плечо Блайт. Прищурившись, она с удивлением заметила хрустальную призму, свисающую с потолка на тонкой веревке. Присмотревшись внимательнее, Блайт поняла, что их здесь по крайней мере целая сотня!

В центре чердака, между двумя длинными скамьями с установленными на них свечами, стоял сам Уолтер Вулрич. Он был при параде: в алом парчовом сюртуке и жилете такого же цвета, в белых бархатных бриджах с алыми бантами по бокам, чуть ниже коленей. Его когда-то красивое, с тонкими выразительными чертами лицо сияло. Но блеск серо-голубых глаз отца не шел ни в какое сравнение с сиянием двух сотен свечей. У ног Уолтера лежал остов некогда великолепной хрустальной люстры, которая на протяжении многих десятилетий украшала центральную гостиную, радуя два с половиной поколения Вулричей. Уолтер продолжал свое варварство, привязывая оставшиеся хрустальные подвески к свисающим с потолочных балок веревкам. Он был так поглощен этим занятием, что не сразу заметил Блайт, а увидев ее, машинально спрятал руки за спину и принял виноватый вид.

– Блайт?! Как ты… меня нашла?

В этот момент позади Блайт показались миссис Дорнли и Лиззи. Округлив глаза и вытянув шеи, они старались ничего не пропустить из столь потрясающего зрелища.

– Это вы ей сказали, – с осуждением проговорил Уолтер.

– Нет, они здесь ни при чем, – возразила Блайт, – но было бы лучше если бы мне сразу же сообщили об этом.

– Ладно, ты здесь, и это главное. Я и сам собирался позвать тебя… немного позже. Разве это не восхитительно?!

С этими словами Уолтер медленно повернулся и восторженно взмахнул рукой, указывая на переливающееся всеми цветами радуги великолепие.

– Ради Бога, отец, что ты пытаешься сделать?! – воскликнула Блайт, наконец обретя дар речи. – Сжечь дотла дом?! Немедленно погаси свечи!

Уолтер даже же шевельнулся, тогда она яростно принялась задувать их сама. Отец схватил Блайт за руки и притянул к себе.

– Нет, не надо! Мне необходим свет! Ты должна понять! Мне нужен свет, чтобы… прекратить войну.

– Чтобы что?.. – в ужасе уставилась на отца Блайт.

– Видишь ли, наконец-то я постиг это и знаю единственный способ проникнуть в разум короля, освободить его от тьмы, в которую он погружен, – при этом Уолтер указал на крошечное чердачное оконце и с восторгом произнес: – Видишь то окошко? Оно обращено на восток. Там Англия. Если мне удастся сфокусировать свет, много света, и направить его на маяк… Тогда я дотянусь до короля Георга! Все, что мне нужно, – это сконцентрировать…

Дрожа от ужаса и возмущения, Блайт растерянно смотрела на свечи, медленно превращавшиеся в дым. О Боже, последние две недели у нее не было даже огарка, чтобы осветить себе дорогу в спальню! Блайт бросила на миссис Дорнли полный боли взгляд, но та тотчас опустила глаза. Сомнений не оставалось: деньги, вырученные от продажи серебра, ушли на очередную бредовую идею Уолтера Вулрича. И это в то время, когда они буквально погрязли в долгах! Господи, помоги им всем! Неужели она единственная в этом проклятом доме, у кого осталась хоть капля здравого смысла?!

– Не-е-ет! – воскликнула Блайт, вырываясь из рук отца; она даже зажала ладонями уши, не желая слышать этот несусветный бред. – Ни слова больше! Пойми, твой «свет» никогда не достигнет Англии. Ради Бога, отец, подумай сам: даже самые сильные маяки уже не видны на расстоянии нескольких миль!

– Но это особенный свет…

– Нет, нет и нет!

Блайт схватила одну из свечей и резко задула ее.

– Это всего лишь кусок воска, а мы всего лишь люди, самые обыкновенные люди. Мы мерзнем, когда нет огня в наших каминах, и голодаем, когда на столе нет еды. И мы должны работать, чтобы как-то существовать! Твоя сумасшедшая выходка оставила нас на долгие месяцы без еды, света и тепла. Я не намерена больше терять ни минуты!

Отвернувшись от отца, Блайт принялась одну за другой гасить свечи. Едкий дым застилал ее глаза, проникал в легкие. Задыхаясь и кашляя, она старалась изо всех сил, потом вдруг остановилась, ослепленная слезами, и медленно повернулась к отцу.

Господи, что сделало с ним время?! Где тот веселый, улыбчивый человек, который так баловал свою дочурку? Разве эти горестно опущенные по краям губы умеют смеяться? Неужели эти безвольно опущенные руки когда-то подбрасывали маленькую Блайт к потолку?

Едва дыша, она сделал несколько шагов на одеревенелых ногах и схватила отца за рукав.

– Так больше продолжаться не может. Разве ты не видишь: мы почти разорены.

На лице Уолтера отразилось страдание, однако Блайт опасалась, что оно вызвано отнюдь не осознанием их плачевного состояния или пониманием своей вины.

– Ты должен прекратить заниматься подобными вещами, иначе когда-нибудь ты всех нас погубишь! – она что есть силы тряхнула руку отца и с отчаянной решимостью добавила: – Я больше тебе этого не позволю, ты слышишь? Пойми, кому-то нужно быть благоразумным и позаботиться обо всем.

Встретив страдающий взгляд отца, Блайт едва не разрыдалась у него на груди. «Нет, – сказала она себе, – нужно быть сильной, нужно перебороть свою слабость…»

– Немедленно потушите все свечи! – приказала Блайт миссис Дорнли и Лиззи. – Наведите здесь порядок и… то, что можно продать, продайте, чтобы заплатить Симмонсу и Джекобсону.

Экономка снова потупилась, заметив, что хозяйка с трудом справляется с душившими ее слезами.

– Соберите люстру, – продолжала отдавать приказы Блайт. – Поскольку мы уже давно обходились без нее, сможем делать это и впредь. Я сегодня же найду покупателя!

С этими словами она бросилась к двери. Лиззи и миссис Дорнли испуганно расступились в разные стороны, давая ей дорогу.

Да, жизнь Блайт Вулрич наверняка не выдержал бы и святой, и этой жизни предстояло стать еще хуже.