ГЛАВА 26

Сара была одна. Она озябла и попыталась пошевелиться. Она проснулась и была в полном сознании, но никак не могла сосредоточиться и понять, где находится.

Воздух вокруг был прохладный, он словно застыл, неподвижный и странным образом оцепеневший. Ничего не было видно: ни движения теней, ни деревьев, ни звезд у нее над головой. Постепенно глаза привыкли к тусклому свету. Она разглядела неясные очертания, связанных концами вместе палок. На некоторых даже осталась кора. Поверх палок, образуя подобие шатра, были натянуты шкуры какого-то животного или несколько шкур, сшитых вместе.

Итак, она оказалась в хижине из выделанных звериных шкур. Лежала на тростниковой циновке. Рядом с ней, в маленьком очаге, остывали догорающие угли. Неподалеку от очага глиняный, грубо вылепленный горшок. Судя по всему, ей опять пригрезился сон. Она знала, что будет погружаться в него. А потом неожиданно проснется. И снова вернется в свой действительный мир, в свою спальню. Или же …

Но она не ложилась в постель. Они вместе направились в лощину. Их словно тянуло друг к другу. Какой-то непреодолимый голод завладел ей и Фолкнером. Казалось, они никогда не насытятся близостью друг друга. Они напрочь забыли про всякий стыд и…

А где же он? Она встревожилась и резко села, К ужасу обнаружив, что на ней нет совершенно никакой одежды. Но это не только сон. Даже несмотря на то, что он скорее походил на реальность. Ничто, из того, что она видит, не существует на самом деле. Это только плод ее больного воображения.

Тело ощущало шероховатую поверхность циновки. А кожа от утренней свежести покрылась колючими пупырышками. Она медленно поднялась, слегка недоумевая. Что за удивительный сон, в котором можно протянуть руку и дотронуться до стенки хижины, чтобы потрогать гладко выделанную шкуру? Ощутить шершавую поверхность глиняного горшка, расписанного черными завитками. Этот узор казался знакомым и привычным. Где она видела такой?

На одной из опор хижины был оставлен сучок. С него свисало коричневое платье. Она привычным движением сдернула его с крючка и натянула на себя. И только, когда оделась, сообразила, что же такого она сделала. И как естественно все получилось у нее, будто надевала эту тунику каждый день.

Она вышла из хижины. Ей пришлось слегка нагнуться, чтобы не задеть головой низкий проем. Выпрямилась и пошла по тропинке навстречу неизвестности. Ноги сами несли ее, будто знали, куда ей нужно идти.

Она остановилась на холме, который всего несколько дней назад обмеряла с сэром Исааком. Она стояла рядом с тем местом, где наткнулась на убитого цыгана. Двойной каменный круг был целехонек. Грубо отесанные каменные глыбы стояли, совершенно прямо. На дальнем краю холма, соединяясь с каменными кольцами, четко просматривались глыбы Кеннетского большака.

И ни души вокруг. Хотя она понимала, что поблизости должны быть люди. Подтверждением тому были хорошо ухоженные поля. На пастбищах, словно белые облачка, бродили овцы.

Воздух постепенно согревался. Сара направилась к реке. Опустилась на колени, умылась и напилась. Капли чистые и прохладные падали на загорелую руку. Она чувствовала, как под туникой мягко колышется грудь. У нее даже слегка саднило то место, где грубая ткань натерла нежную кожу сосков.

Но все-таки окружающее виделось ей словно со стороны, словно бы не наяву. Собственно, чему удивляться? Это только сон, пусть более яркий и осязаемый, чем предыдущие, чем те, что снились ей всю жизнь. Все равно, это только сон. Скоро она проснется, и все водворится на свои места.

Но день разгорался ярче, и сон продолжался. Она снова поднялась на холм, зашла в хижину, взяла корзину, села, подтянув колени к подбородку и принялась есть ягоды. Они были очень сладкими, ее самое любимое лакомство. Она каждое лето с нетерпением ждала, когда они созреют. И сейчас собирала с таким же удовольствием и усердием, с каким занималась этим в детстве.

Но она уже давно не девочка. Теперь она даже не юная девушка, какой была в тот год, когда приволокли от меловых утесов последнюю глыбу и достроили круг. Она была женщиной, которая сидела на расстеленной в хижине циновке, лакомилась ягодами и наблюдала, как рождается новый день.

Женщина не она сама, не Сара, но так хорошо знакомая ей жрица. Но почему-то она было одна. А где же молодой охотник? Действительно, где все остальные люди? И почему она сидит одна-одинешенька, глядя, как встает солнце и земля купается в теплых и ласковых лучах.

Жрица вышла из хижины, пристально и внимательно оглядела каменный круг. Но не стала подходить к нему. В душе рождалось нежелание, почти страх. День разгорался все ярче и ярче. Пора было приступать к выполнению привычных обязанностей. Долг, который был когда-то привилегией, власть, когда-то бывшая любовью, а теперь все превратилось в… во что? Плотно сжав губы и подавив в себе неосознанное чувство протеста, она шагнула в каменный круг.

— Сэр Уильям? — эти слова были сказаны еле слышно и дошли до сознания Фолкнера словно сквозь туман. Он медленно поднял голову. Рядом стоял сэр Исаак. Лицо старика собралось озабоченными морщинками. Он посмотрел на Сару, неподвижно лежащую под одеялом и нахмурился еще больше.

— Миссис Дамас разрешила мне войти. Есть хоть какие-то изменения?

— Изменения? — Фолкнер посмотрел на Сару. Как хотелось ему, чтобы румянец вернулся на ее щеки, чтобы глаза снова открылись, чтобы она сама вернулась к нему. Он мотнул головой и угрюмо ответил:

— Не думаю…

— По деревне идут странные слухи. Фолкнер хрипловато и горько рассмеялся.

— Могу себе представить.

Сэр Исаак вздохнул. Подтянув табурет ближе к Фолкнеру, сел рядом. Они молчали растерянно и напряженно. За окнами распевали птицы, сияло солнце, и день разворачивался во всей свой красе. А здесь были одни только тени и бесконечные вопросы, на которые эти два человека не могли найти ответа.

— Мне не следовало сюда приходить, — наконец, произнес сэр Исаак.

Фолкнер понял его правильно. Он знал, что старик имеет в виду вовсе не спальню Сары.

— Так что же привело вас сюда?

— Рассказы, которые мне довелось услышать, рисунок, который однажды попался мне на глаза. Все с трудом поддается объяснению. Но мне кажется, здесь имеет место некая животворная сила, некая божественная искра, если можно так выразиться. Движитель всего сущего.

Фолкнеру эта идея была не в новинку. Хотя он обо всем этом никогда не задумывался. Ее законы были заложены в основе большинства явлений, которые было принято называть алхимией. Таинственному искусству, которому, как поговаривали, отдал дань и сэр Исаак.

— И вы надеялись обнаружить ее здесь?

— Я подозревал, что те сверхъестественные усилия, какие затрачивали здесь на протяжении, судя по всему, довольно длительного времени, могут найти свое объяснение в наличии такой силы. Возможно, они ощущали ее присутствие и на протяжении нескольких поколений пользовались ею, пусть даже не в полной мере.

Фолкнера одолевала усталость. И то, что говорил сэр Исаак, было ему малопонятно. Его воспитали в любви к строгому, но справедливому Богу. Таким и полагалось быть истинному отцу. Он установил известный свод правил и законов. И требовал от людей их соблюдения.

Позже Фолкнер открыл для себя науки и здравый смысл. Картина мироздания и человеческого бытия не стала более понятной, но, так или иначе, поддавалась контролю. И вот теперь непонятно откуда, взялись эти таинственные силы, божественные искры, спрятанные в земле, но доступные, по всей видимости, не каждому человеку.

И еще хуже, что эта идея исходила от человека, слывшего гигантом эпохи и науки, чьи воззрения полагалось уважать или хотя бы прислушиваться к ним. Фолкнеру хотелось забыть об этом, не задумываться. Но он не мог. Почему-то эти мысли находили отклик в глубине его сознания.

— Я не могу мысленно дотянуться до нее.

— Это еще что такое?

— Миссис Хемпер сказала, что, наверное, имеется какая-то возможность, но я понятия не имею с чего начать. Пытаюсь сообразить хоть что-нибудь и тут же начинаю сомневаться.

Сэр Исаак пристально посмотрел на него.

— Скажите, когда вы в последний раз спали?

— Прошлой ночью, если не ошибаюсь, — он проснулся в лощине, однако не мог точно сказать, спал ли он там. Говоря по правде, он вообще не был уверен в том, что с ним произошло и тем более почему.

— У вас такой вид, будто вы вовсе не ложились. Могу поклясться, что вы еще и не ели. Идите-ка прогуляйтесь, подышите свежим воздухом, перекусите. А я побуду здесь.

Фолкнер отказался:

— Я не могу оставить ее.

— Этим вы ей не поможете. Я вполне могу посидеть рядом с ней. Если понадобится, тотчас же дам знать. Идите же.

Фолкнер все еще сомневался. Он понимал, что сэр Исаак абсолютно прав. От того, что он, превозмогая усталость, будет сидеть у постели Сары, той не будет никакой пользы. Он почему-то страшился уйти, оставить ее даже на минуту.

— Вскоре стемнеет, — сказал старик. — Посидите на солнышке, пока еще не поздно. Обдумайте все хорошенько.

Солнечные лучи даже сквозь окно щекотали лицо. Вокруг царил удивительный покой. Фолкнер поднялся и легонько дотронулся пальцами до щеки Сары. Она была такой прохладной по сравнению с его теплыми ладонями. Ее легко можно было принять за мраморную статую, так тихо и неподвижно лежала она.

Что же, вскоре это может быть единственным, что останется от нее, если он не предпримет ничего.

— Постараюсь не задерживаться, — пообещал он.

Фолкнер вышел в сад. Здесь было очень тихо. Лишь малиновка промелькнула среди аккуратных рядов трав, уже поднимающих свои головки над жирной землей, спряталась в зарослях тиса, отделяющих грядки. Больше не шелохнулась ни единая ветка, не дрогнула травинка.

Присев на каменную скамью, он попытался ни о чем не думать. Возможно, если ему удастся это, решение придет само. Но как он ни старался, ему не удавалось отогнать мысли. Они переплетались друг с другом, вызывая в его памяти череду образов. Сара в лощине возле ручья. Сара на холме Сильбери. Сара улыбается, слушая его. Сара в его объятиях. Над ним. Бледная в лунном свете.

Он вспоминал ее то чопорной и правильной, даже некрасивой, какой она показалась ему вначале. То она являлась ему олицетворением чувственности, играя в океане страсти, словно рыба в воде. То — лучезарно-живой, светящейся от счастья. Она протягивает ему лимонное печенье. Смеется его шутке. Нежно треплет гриву Негодяя. Заставляет Фолкнера вспоминать и рассказывать о похождениях юности, о которых до этого он не обмолвился никому. Она сделала его счастливым, она заставила его тосковать о ней. Она вдребезги разбила неприступную стену, которую он тщательно, но, как оказалось, тщетно, возводил вокруг себя многие годы. Она превратила в явь самые несбыточные мечты. Он не мог позволить ей ускользнуть, исчезнуть из его жизни. Но не знал, как ее остановить. Здесь, в саду, на пороге дня и ночи, он ждал, отчаянно надеясь услышать долгожданный ответ.

Миссис Дамас принесла ему миску ячменного супа с говядиной. Суп был очень вкусный. Фолкнер выхлебал его до последней капли, доел хлеб.

Он почувствовал себя несколько лучше, увереннее. Не слишком, разумеется. Однако достаточно неплохо, чтобы, наконец, продумать дальнейшие действия. Если ему было суждено отыскать свой единственный путь во мраке непонимания происходящего, что ж, пусть все исполнится. Несмотря на то, что было сказано и пережито ими вместе, он почти не знал Сару. Ему было известно, что она прожила всю жизнь в этом доме. Что родители ее давно умерли. Что она пользуется большим уважением у себя в деревне. Кроме этого — абсолютно ничего. Пришло время узнать о ней больше.

Он обернулся и взглянул на дом. Это было радующее взгляд сооружение. Основательное, но не мрачное. Собственно, в нем не было ничего необычного. Но что там говорил сэр Исаак о каком-то старом фундаменте?

Фолкнер встал и по гравийной дорожке направился к боковой двери. Солнце за его спиной клонилось к закату. Из-за горизонта выползала темная туча, застилая собой яркие закатные краски. В доме было прохладно и тихо. Из кухни слышались приглушенные голоса и звон посуды, но прислуги не было видно. Фолкнеру только того и надо было.

Дверь в дальнем конце коридора выходила на лестницу. Ступени вели вниз. Он стал спускаться по ним и очутился в небольшом, но хорошо обустроенном винном погребе. На столике у нижней ступеньки лестницы лежали огниво и свеча. Фолкнер зажег свечу.

В углу погреба, наполовину скрытый рядами винных бочонков и ящиков, в полу виднелся лаз, достаточно широкий, чтобы в него можно было пролезть даже толстяку.

Фолкнер посветил вниз и обнаружил, к собственному удивлению, узкие каменные ступени, ведущие в темноту. Он не колебался ни секунды. А просто начал спускаться. Воздух становился заметно более холодным и сырым. Пламя задрожало. Он испугался, что свеча может погаснуть. Однако через мгновение язычок пламени снова стал ярким и выровнялся. Фолкнер смог оглядеться по сторонам. Он находился в помещении, которое, судя по всему, занимало всю длину дома. Потолок был очень низким. Фолкнеру приходилось слегка пригибаться, чтобы не удариться головой. Вокруг виднелись каменные своды и скамьи вдоль стен. Ближе к середине дома в полу выдолблено прямоугольное углубление, обложенное со всех сторон камнем. Уж не римская ли это купальня, о которой упоминал сэр Исаак?

Фолкнер нагнулся над обломком колонны. Взволнованный открытием, он обнаружил на камне слова, которые без труда прочел: «Fata obstant» — «Боги противятся».

Противятся чему? Неужели они задумали стереть с лица земли эту древнюю виллу и всех, кто живет на ней? Это была довольно-таки мрачная мысль, но она прекрасно вписывалась в его теперешнее положение. Римляне пришли и ушли. Как и другие, кто побывал в этих краях на протяжении бесконечных веков. А вот Хаксли остались здесь, в этом месте. Они были неотъемлемой частью Эйвбери.

А что еще говорил сэр Исаак об этом доме? Что в нем имеется еще более древний колодец, построенный еще в доримские времена. Вполне правдоподобно. Остатки римской купальни совершенно однозначно свидетельствовали о том, что здесь есть вода. Фолкнер двинулся дальше в темноту. Пол стал покатым. Язычок пламени свечи трепетал и вздрагивал. Фолкнер остановился и прислушался. Вот оно. Совсем рядом. Еле слышно журчит вода. Он почти на ощупь подошел еще ближе. И понял, что достиг своей цели. Наконец-то он различил очертания каменного колодца. Где-то чуть ниже вспыхнуло отражение пламени свечи. Фолкнер остановился и поставил свечу на камень. Он зачерпнул ладонями воды из источника. Вода была холодной и вкусной. Он медленно отпил несколько глотков.

Напившись, сел на влажный пол, вслушиваясь в окружающую его тишину, нарушаемую лишь тихим и ласковым лепетом источника да редким звоном капель, падающих в чашу колодца с потолка.

Лишь постепенно до него дошло, что он здесь не один. С камня на него сурово смотрели глаза. Неведомый мастер умелой рукой высек мужественные черты лица. Голова была увенчана оленьими рогами. Рогатый бог. Супруг самой Матери-земли.

Затаив дыхание, Фолкнер провел пальцами по каменному изображению. Он ощущал силу, уверенность и вдохновение мастера, с которыми было высечено изображение. А еще было ощущение чего-то, не поддающегося объяснению. Камень оказался теплым. Кровь жарко и бешено понеслась по жилам.

Тихо, тоном, средним между требованием и мольбой, Фолкнер проговорил:

— Отдай ее мне!

Неясный шепот прошелестел во мраке. Порывом сквозняка загасило свечу.