ГЛАВА 23
— Ну, Сара! — воскликнула леди Элизабет. — Как ты чудесно выглядишь. Вот уж ни за что не ожидала, что ты, в твоем возрасте, решишься надеть такое легкомысленное платье. Однако я, конечно же, была не права.
Фолкнер возвел глаза к потолку, надеясь, что небесные силы вмешаются в этот бред. Однако ничего не произошло, трещин над головой маркизы на потолке не оказалось. Обреченно вздохнув, он улыбнулся.
— Леди Элизабет, я давно мечтал познакомиться с вами.
Он мечтал об этом так же, как человек ожидает, когда же, наконец, ему вырвут гнилой зуб. Но говорить об этом или давать это понять было бы неуместно.
Маркиза зарделась под толстым слоем пудры.
— Как мило с вашей стороны, — заявила она, протягивая ему руку.
Сара глубоко вздохнула и на мгновение закрыла глаза. Она решила последовать за Фолкнером. Уж если он на такое способен, то чем она хуже?
— Лорд Харли, разрешите представить вам сэра Уильяма Деверо Фолкнера.
Маркиз вскинул голову. Это был низкорослый мужчина с редеющими волосами и слезящимися глазами. Почему-то он напоминал старого петуха, из которого давно испарился боевой дух. Вид у него был несколько растерянный, словно он никак не мог поверить собственным глазам.
— Он не хотел верить, — фыркнула леди Элизабет, будто это самое забавное, из когда-либо слышанного. — Даже когда я сказала ему, что вы будете здесь сегодня вечером, он ответил, что я, по всей видимости, ошибаюсь.
— По всей видимости, нет, — пробормотал виконт, пока продолжалась церемония знакомства. Он смотрел на мать с таким откровенным презрением, что Сару так и подмывало дать ему пощечину. Она не питала особого расположения к Элизабет, однако была возмущена, увидев, что сын так неуважительно относится к собственной матери.
— Прошу вас, — вежливо пригласила она, указывая на дверь столовой. Чем раньше они приступят к ужину, тем скорее все закончится.
Фолкнер предложил руку леди Элизабет, которая ухватилась за нее с такой силой, что, того гляди, могла оторвать. Лорд Харли предложил себя в пару Саре. Джастин следовал за ними, вместе с другом, которого он представил как Бертрана Джонсона, сына баронета и своего старого школьного приятеля.
Бертран, увидев Фолкнера, исполнился такого благоговения, какого Джастин пытался не допустить в себе, всеми правдами и неправдами. Казалось, вся эта церемония навевает на него непреодолимую скуку. Однако Сара заметила, как он исподтишка поглядывает на Фолкнера так, словно все еще пытается убедиться, что действительно видит его перед собой.
Сдерживаясь изо всех сил, Сара заняла место в дальнем конце стола. Фолкнера она усадила во главе, леди Элизабет пристроила по правую руку от него, Джастина — по левую. Лорд Харли и ошеломленный Бертран таким же самым образом уселись по обеим сторонам от нее. К счастью, этикет допускал некоторые отклонения в подобных ситуациях. Верно, Сара могла бы усадить лорда Харли слева от Фолкнера. Однако существовала традиция по возможности разделять супругов. Особенно, если они не возражали. Если пожелает, хозяйка может усадить справа от себя первого по старшинству мужчину.
То, что Сара пустилась в такие тонкости, еще раз подтверждало, насколько сложны обстоятельства, в которых она оказалась. Не будь Элизабет ее троюродной-четвероюродной сестрой, имейся у нее хоть какая-нибудь возможность избавиться от Ходдинуортов, чтобы они каким-то чудом убрались из Эйвбери, Сара не задумываясь, послала бы их всех к дьяволу. Но, вместо этого, она должна была сидеть с ними за одним столом и улыбаться. Она кивнула миссис Дамас, показав, что пора подавать угощение.
Между прочим, платье на ней трудно было назвать легкомысленным. На самом деле, оно было весьма замысловатого фасона, сшито из шелка абрикосового цвета и украшено коричневым кружевом. Впереди был изящный лиф с атласными бантами. Нижняя юбка синего цвета вышита крошечными золотыми цветами. Вырез был оформлен широким декольте, зато в отличие от декольте Элизабет, не слишком глубоким. Рукава — до локтя и заканчивались несколькими рядами оборок.
К счастью, Саре не требовалось затягивать себя в корсет. Однако ей пришлось уступить модным веяниям, вернее, настоятельным просьбам миссис Дамас, и согласиться на небольшой кринолин. Ее рыжеватые волосы были зачесаны наверх, ниспадая ей на спину длинной тяжелой косой. Сара не стала пудриться, как, впрочем, ей не было необходимости с помощью белладонны придавать блеск глазам. Собственно говоря, они и без того сверкали, наблюдая, какие фортели разыгрываются на противоположном конце стола.
Благоразумие, кажется, так выражается Фолкнер? Это скорее напоминает совращение. Он с самого начала намеревался пустить в ход свои чары. Однако сегодня он явно перестарался. Еще несколько минут, и Элизабет придется приводить в чувство.
Раковый суп миссис Дамас прослыл в трех графствах. Сара едва прикоснулась к нему. Она с трудом заставила себя прислушаться, о чем же говорит лорд Харли. Он твердил что-то о вложениях в Вест-индский сахар — право, нечто несущественное.
Интересно, а сколько лет леди Элизабет? Она так следила за собой, что ее возраст было невозможно угадать. Но, если Саре не изменяет память и судя по возрасту Джастина, ей уже за сорок. Однако сей факт, по всей видимости, явно не останавливал ее от того, чтобы, без зазрения совести, кокетничать с мужчиной менее чем на десяток лет старше ее собственного сына. Причем, прямо перед носом у мужа.
Правда, лорда Харли это почти не интересовало. Он не удостоил жену ни единым взглядом. Вот Джастин, совсем другое дело. Он не скрывал своего отвращения к матери. И в то же время, глубоко страдал. Фолкнер был — сама учтивость. Он втянул Джастина в разговор, несмотря на откровенное старание его матери не допустить этого.
— Я уехал из Лондона около недели назад, — говорил Фолкнер. — Что там произошло в мое отсутствие?
В вопросе звучала откровенная лесть, словно то, что поведает молодой человек, могло заинтересовать его. Его, кто обитал на самом пике вершины, недоступном простым смертным и именуемым двором. Постепенно, перед зачарованной Сарой развернулось зрелище окончательного переманивания Джастина на свою сторону. Озлобленность юноши вскоре смягчилась. Поначалу нехотя, он начал перечислять последние столичные новости. Собственно, это был пересказ разговоров в кофейнях и клубах. Но Фолкнер был весь внимание. Несколько раз он кивнул, задал пару вопросов и даже рассмеялся, когда Джастин попытался съязвить.
Сара догадывалась, что перед ней опасный человек. Однако она еще не до конца прониклась глубиной его коварства. Он был не просто слепой, сокрушающей силой на поле брани, не просто страстным любовником в ее объятиях. Он был, помоги ей Бог, сама проницательность. И умел владеть своими чувствами так, что у нее захватывало дух, глядя на него. Она восхищалась его самообладанием до тех пор, пока не вспомнила, что от его самообладания и сдержанности остаются одни осколки, когда он оказывается с ней наедине. Странно, эта мысль, каким-то удивительным образом, успокоила ее. И все равно, Сара продолжала смотреть, точно зачарованная, как мастерски он разыгрывает свою роль.
Подали рыбу. Вслед за рыбой барашка. Лилось вино, мерцали свечи. Ходдинуорты были в восторге, не замечая, как вращаются на острие его остроумия, его могущества, его связей, всего того, что он собой олицетворяет, словно шарики в руках у жонглера.
Сара поднялась из-за стола. Она стояла несколько мгновений, прежде чем Элизабет заметила. Маркиза, казалось, была несколько изумлена, увидев, что Сара все еще здесь, и раздосадована. Настолько она позабыла о ее присутствии и существовании. Сухо улыбнувшись, Сара сказала:
— Давайте, оставим джентльменов, пока они будут пить портвейн.
На мгновение ей показалось, что Элизабет, скорее всего, откажется. Однако старшая женщина с превеликим неудовольствием вспомнила о требованиях хорошего тона. Она поднялась медленно, нехотя преодолевая каждый дюйм. Она не сводила с Фолкнера восторженных глаз.
— Вы не заставите себя долго ждать? — эти слова были произнесены с улыбкой, словно поддразнивая. Но выражение глаз осталось совершенно серьезным. Ее глаза просили и умоляли. На мгновение Саре стало жаль маркизу.
— Неужели мы позволим себе такую непочтительность? — игриво пообещал Фолкнер, с таким видом, будто бросил кость голодной собаке.
Сара едва успела вовремя отвернуться, чтобы не выдать себя. Она первой вышла из столовой в гостиную. Не успели они переступить порог, как Элизабет принялась возмущенно упрекать ее.
— Неужели в этом и впрямь есть необходимость? Я понимаю, что вам — деревенским мышкам — хочется порисоваться своими манерами. Однако мы вполне могли бы остаться за столом.
— И лишить себя, тем самым, редкого удовольствия побеседовать наедине. Ну, дорогая кузина, я вас не узнаю! К тому же, не кажется ли вам, что лорд Харли и Джастин смогут лучше уладить ваши дела с Фолк… сэром Уильямом?
Элизабет вспыхнула. Она уже приготовила язвительную реплику, но внезапно остановилась. Глаза ее сузились.
— Как вы его назвали?
Сара опустилась на кушетку, разгладила юбки. Она едва сдерживала дрожь в пальцах.
— Сэр Уильям?
— Нет. Вы начали, было, говорить «Фолкнер», — Элизабет оскалила зубы в тигриной улыбке. — Что это такое? Ласковое прозвище?
Временами Саре казалось, что она самая неискренняя из женщин. Но как вести себя, если долгие годы приходится скрывать от посторонних свое безумие?
— Боже, Элизабет, — сказала она с совершенно непроницаемым выражением лица. — Мне, право, странно, что вы этого не знаете. Его все называют Фолкнером, по крайней мере, при дворе. И если вы назовете его там сэр Уильям, никто и не поймет, о ком вы ведете речь.
Элизабет уставилась на нее, не находя ответа. Однако ее подозрения не рассеивались. Собравшись с мыслями, она попыталась снова атаковать:
— А откуда вам знать, как его называют при дворе?
Сара усмехнулась.
— Удивительно, не правда ли? Это я полагаю, что уж кому-кому, а вам все это известно намного лучше, нежели мне. Неужели я ошибаюсь?
— Нет, конечно, — медленно, с расстановкой, отозвалась Элизабет и взглянула на кузину с возросшим уважением и… осторожностью. — Значит, побыть наедине, вы говорите? Как мило! Но в таком случае, о чем нам с вами побеседовать?
Миссис Дамас заранее приготовила для них чайник. Сара разлила чай.
— Вчера похоронили Дэйви Хемпера.
Ей явно не доставало светской деликатности и утонченности Фолкнера. Она вовсе не собиралась лезть напролом. Но ее душила злость на маркизу и она не смогла удержаться.
— Кого? — нахмурилась Элизабет.
— Это наш деревенский паренек.
— Ах, да. Я действительно что-то слышала, — Элизабет поднесла чашку к губам. — Однако с какой стати его смерть должна меня волновать?
— Только потому, что его убили.
— Неужели? Вот уж удивительно! Наверное, повздорил с местными парнями из-за какой-нибудь пышнотелой девицы?
— Кто знает? Кстати, это уже третье убийство в наших краях. Вы, надеюсь, слышали о цыганах?
Элизабет только махнула рукой, давая понять, что это ей известно, зато стала слушать с возрастающим интересом.
— И коль уж это — третье убийство, вам следует позаботиться о мерах предосторожности.
Маркиза опустила чашку. В глазах мелькнули опасение и страх.
— Что вы хотите этим сказать? Нам угрожает что-либо?
— Трудно сказать определенно, — ответила Сара. Она подняла со столика чашку и улыбнулась из-за ее края. — Ясно одно, что вам всем надо быть осторожными, — чай был хорошо заварен, крепкий и горячий. Именно такой, какой ей особенно нравился. Она посмотрела на Элизабет прямо в глаза. — Предельно осторожными.
Скрипнула доска. Первая доска перед камином в столовой, угадала Сара. Когда огонь догорал, а воздух в комнате начинал остывать, доска слегка потрескивала. В коридоре за дверями спальни шелестело, словно кто-то еле слышно перешептывался. Наверное, ветер играет с занавесками на окне в дальнем конце коридора. Их следовало…
Сара нетерпеливо вздохнула. В доме ей был знаком каждый звук. И ни один из них не был для нее неожиданным. Стояла ночь. Стояла тьма. Было уже за полночь. Где же Фолкнер?
— В Эйвбери на свободе бродит убийца, — сказал он ей тогда. — Я не позволю тебе оставаться одной, — и добавил: — Во мне нет доброты.
Она понимала, что он говорил правду. Она лежала на спине, крепко сжав кулаки, ногти больно впились в ладони. Вытянув руки вдоль тела, смотрела в потолок. В глазах было горячо от слез. Однако она не позволяла им катиться по щекам.
Будь он проклят! Он и его конь. Нет, только не Негодяй. Негодяй ей нравился. Сейчас ей хотелось задушить только его хозяина.
— Не задерживайтесь, — сказала Элизабет. Об этом лучше не думать. Это, скорее всего, новый вид безумия или бреда. Более ужасающий, чем тот, который она познала раньше. Фолкнер ничем не обязан ей. Она сама все ему объяснила. Но мысль о том, что он может сейчас находиться у другой женщины, доставляла ей нестерпимую боль. Ей казалось, что у нее вырывают сердце. И от мучительной боли все внутри леденело. Скоро он уедет. Для нее будет гораздо лучше. Она снова вернется в свое убежище, в сад за высокими каменными стенами. И никогда больше не допустит подобной боли в свою душу. Но память о пережитом останется? Верно. Все верно. Без него она никогда не сможет стать собой.
Будь он проклят.
Надо заснуть. Хорошенько выспаться. И завтра утром отправиться собирать травы. Она совсем забыла, когда последний раз ходила в лощину. А еще надо навестить арендаторов, поговорить о ремонте домов. Помнится, весной у нее всегда находилось множество дел.
Будь он проклят!
Сара повернулась на бок, невидящим взглядом уставилась в стену. Мгновения растягивались в минуты. Минуты были бесконечными. Ей показалось, будто все в ней натянулось, как струна. Сейчас она не выдержит и закричит. Но не от страха, не от ужаса, от нестерпимой боли…
У окна мелькнула тень. Игра света и тени? Или игра ее воображения? Она лежала, боясь шелохнуться, затаив дыхание. В сердце закралась тревога. Что это учуяла она в ночной прохладе? Аромат духов Элизабет? Что-то другое, знакомое… Ее дразнил, бередящий душу запах влажной земли. Она вздохнула свободно и раскованно. Стыд захлестнул ее.
Он подумал, что она спит, подошел к постели, увидел блеск ее широко раскрытых глаз.
— Ни за что не угадаешь, где я сейчас был, — прошептал он, словно извиняясь за то, что заставил ждать себя. Ему не терпелось поделиться с ней.
— Нет, — согласилась она, голос был слегка охрипшим. — Не угадаю…
— Я гонялся за мертвыми монахами, — сообщил он с ребяческим восторгом в голосе, как будто только что пережил удивительное приключение.
Она села в кровати. Он, как всегда, присел на краешек, чтобы стянуть башмаки. Ей нравилась его основательность. Странным образом она вселяла в нее уверенность. Нравилась? Ей нравился лимон в чае. Нравился определенный оттенок лилового цвета. Это чувство, что испытывала она к нему, было более весомым.
— С тобой все в порядке? — спросила она. Он явно удивился вопросу.
— Разумеется. Надеюсь, не надо объяснять, что мне так и не удалось их поймать. Или… его. Я до сих пор не уверен, сколько их там было.
— А что, собственно, произошло?
— Я уже собирался улизнуть из гостиницы, когда к Морли снова явились привидения. Я услышав стоны и звон цепей. Звуки доносились со стороны кладбища. Но когда я туда пришел, то они уже унесли ноги.
— А ты уверен, — настороженно спросила она. — Что это кто-то?
— В противоположность потустороннему чему-то? Да, абсолютно уверен. Я обнаружил следы. Но было чересчур темно, и я не мог разглядеть, сколько людей там прошло. Мне придется еще раз проверить утром.
Значит, пока она лежала здесь, насылая на его отчаянную голову проклятья, он был занят тем, что пытался разгадать, по крайней мере, одну из загадок Эйвбери. Да, конечно, стыд не лучший спутник ночи. Но, слава Богу, он ни о чем не может догадаться. Он проскользнул к ней под одеяло. В ее глазах не отразилось ни одно из одолевавших ее сомнений. Притянув ее к себе, он рассеянно, словно по привычке, провел пальцами вдоль ее спины. И это показалось ей до боли сладким и мучительным.
— Интересно, кого, собственно, пытаются запугать? — она пощекотала губами ему грудь, словно нечаянно.
— Морли считает, что пугают его, — его рука напряглась. — А может, Аннелиз?
— Или сэра Исаака? Ведь, если верить Морли, привидения объявились здесь относительно недавно, — добавила она. — Раньше такого не было. Они стали наведываться с тех пор, как ты появился в Эйвбери.
— В таком случае, кто-то старается напрасно, — он погладил ей щеку. — От меня не так-то просто избавиться.
«Да, — подумала Сара, — мне даже собственные страхи нипочем».
Ночь укутала их своим темным покрывалом, и они забыли обо всем на свете.
