Глава 8
Сладкий запах сена и зерна окутал Марию, когда она вошла в конюшню. Она направлялась в дом переодеться и сказать Гертруде, что Бейсинсток вместе с леди Дреймонд уезжают в Лондон примерно через час. Бейсинсток осторожно катил кресло брата по вымощенному кирпичом проходу между вычищенными стойлами. Салтердон молчал и смотрел прямо перед собой.
При приближении герцога конюхи отрывались от уборки навоза и чистки лошадей и снимали шляпы.
– Как хорошо, что вы вернулись, – мягко сказал молодой парень с соломенными волосами.
– Да, – подхватил другой. – Без вас тут все не так.
В этот момент распахнулись створки ворот, и в проходе появился всадник, который так ловко гарцевал на арене. Разгоряченное тело жеребца было окутано облаком пара, блестящая шкура гнедого искрилась инеем. Его мощная шея была красиво изогнута, полированные копыта высекали искры. Всадник едва сдерживал животное, направляя его к Салтердону.
У Марии перехватило дыхание, когда вокруг нее лошади в стойлах зашевелились и подняли головы, громким ржанием приветствуя приближающегося жеребца. Да, подумала она, это действительно экзотические неземные существа, с закругленными мордами и блестящими карими глазами, в которых светился почти человеческий ум.
Всадник остановил Аристократа всего в нескольких футах от братьев, и на лице герцога мелькнула улыбка, слишком дружеская, чтобы предназначаться обычному конюху. Наездник снял шляпу и тряхнул густыми выгоревшими на солнце светлыми волосами.
– Вы чертовски правы, ваша светлость, что навестили нас. А то я уже начал думать, что вы утратили интерес к лошадям. Аристократ все время спрашивал о вас. Правда, малыш? – добавил он, похлопав по влажной от пота шее жеребца.
Легко спрыгнув на землю, он протянул руку Салтердону.
Герцог смотрел прямо перед собой, отказываясь замечать этого дружески настроенного и очень красивого молодого человека.
– Не обращай внимания, – сказал Бейсинсток. – Он упрям как осел.
– Я рад, что кое-что осталось прежним, – ответил мужчина и откровенно подмигнул Марии.
Она покраснела и с трудом удержалась, чтобы не улыбнуться.
– Кто эта симпатичная девушка? – спросил он с кривой усмешкой, от которой Мария покраснела еще больше.
– Сиделка коего брата. Мисс Эштон, вы удостоились чести быть представленной лорду Лансдоуну, лучшему другу моего брата. Неисправимому шалопаю и превосходному наезднику. Во всей Англии не найдется человека, так ловко сидящего на лошади. Он время от времени приезжает сюда и следит, чтобы за лошадьми Трея ухаживали должным образом. Кстати, только между нами, – добавил Бейсинсток, понизив голос, – он имеет привычку хвастаться.
С кривой усмешкой Лансдоун склонился к руке Марии, Бросив взгляд на Салтердона, он сказал:
– Ваша бабушка умеет выбирать сиделок. Это, вероятно, и объясняет визит герцога на конюшни. Хорошенькое личико всегда поднимало его настроение.
Он опять подмигнул Марии.
Вырвав руку и с трудом сдерживая смех, клокотавший у нее в горле, подобно весеннему ручью, она ответила:
– Вы слишком невинны, милорд, чтобы быть опасным.
– Невинен? Бог мой, кажется, я чего-то не понимаю. Хорошенькие девушки когда-то называли меня безнравственным.
– Я недостаточно знаю вас, чтобы называть безнравственным.
– Правда? – он сдвинул брови. – А хотели бы? Бейсинсток похлопал Лансдоуна по плечу и покачал головой.
– Она слишком невинна для таких, как ты. Кpoме того, я слышал, что ты начал новую жизнь. Отказался от дешевого джина и дал обет безбрачия.
Лансдоун закашлялся и, демонстративно схватившись за грудь, покачнулся. Мария прыснула в платок.
– Отказаться от дешевого джина? Никогда! Конюхи обменялись улыбками и возобновили свои занятия. Некоторые таскали ведра теплого пойла из отрубей, от которых поднимались клубы пара, другие, вооружившись вилами, переходили от стойла к стойлу и наполняли навозом тачки. Наконец непринужденная атмосфера сменилась грустью. Лорд Лансдоун опустился на одно колено возле Салтердона, который продолжал смотреть прямо перед собой, отказываясь узнавать друга и лошадь, стоявшую неподвижно со свисающей прямо на его колени уздечкой.
– Ваша светлость, – тихо и ласково произнес он. – Видите, Аристократ помнит вас. Он спрашивал меня утром, перед самой нашей прогулкой, когда вы снова сядете на него. Похоже, у меня нет с ним такого контакта, как у вас. Старина работает у меня только вполсилы.
Он вытащил из кармана маленькое яблоко, вложил его в руку герцога и взглянул на Марию.
– Видите, мисс Эштон, моя преданность его светлости безгранична. Я обязан Трею жизнью. Именно я должен был находиться в этом кресле… или, скорее, в могиле. Я был одним из четверых сопровождающих герцога в ту роковую ночь. Мы весь день провели на скачках, а когда возвращались домой, то подверглись нападению бандитов. Я вел себя глупо и самоуверенно. Когда я попытался вступить в схватку с одним из бандитов, несколько негодяев набросились на меня и стали избивать прикладами ружей. Салтердон ринулся на мою защиту, и они переключились на него.
Лицо лорда Лансдоуна пылало, голос срывался. Он накрыл руку Салтердона своей и крепко сжал.
– Вы услышите много рассказов о Салтердоне, мисс Эштон. Некоторые, или даже большинство, будут правдой. Он… был… несколько бесцеремонен и, быть может, слишком интересовался знатными дамами и их приданым. Увы, он нес на себе обязанности продолжения рода, включая подходящий брак. Но он никогда не оставлял друга в беде. Я остался жив только благодаря ему. И единственное мое желание – как-нибудь отплатить ему.
Переведя взгляд на Салтердона, он тихо добавил:
– Трей, если ты слышишь меня, знай, что друзья передают тебе привет. Они молятся за тебя. Господи, Трей, ты не одинок, что бы тебе ни казалось. Если бы ты только позволил нам помочь тебе…
Лансдоун испуганно оглянулся на Марию, как человек, который не может справиться со своими чувствами. Затем он быстро вскочил на ноги и вышел из конюшни, остановившись на мгновения у порога.
Бейсинсток что-то пробормотал вполголоса и последовал за ним. Вскоре они исчезли за живой изгородью из боярышника.
Мария дернула за ленту чепчика, которая вдруг показалась ей слишком тесной. Она развязала тонкую тесьму и с раздражением сдернула мешавший ей головной убор. Она не отрывала взгляда от затылка хозяина.
– Мне иногда кажется, – тихо сказала она, – что вы используете ваше бессердечное молчание в качестве наказания. В том, что случилось, виноваты только напавшие на вас бандиты.
Опустившись на колени рядом с ним, она посмотрела на зажатое в его руке яблоко. Уздечка жеребца свернулась кольцом на коленях герцога. Конь насторожился и протянул морду Марии, чтобы она погладила его. Девушка осторожно подняла руку и вздрогнула всем телом, ощутив на коже горячее дыхание животного.
Краем глаза она заметила, что Салтердон пошевелился – совсем чуть-чуть. Его голова слегка повернулась, а пальцы крепче сомкнулись вокруг яблока. Если она правильно понимала его, он опять собирался погрузиться в, темные пучины своего сознания.
Не говоря ни слова, она взяла сжимавшую яблоко руку Салтердона и протянула ее жеребцу. Аристократ заржал и деликатно ухватил зубами лакомство.
Сладкий сок брызнул на их сплетенные пальцы.
Мария засмеялась. Она продолжала смеяться, пока проголодавшееся животное доедало яблоко, вскидывая голову от удовольствия. Когда она взглянула на герцога, сердце ее сжалось: лицо Салтердона разгладилось, а в серых глазах мерцали искорки удовольствия.
Мария встала и покатила кресло по чистому вымощенному кирпичом проходу.
– Гертруда и лорд Бейсинсток были правы, ваша светлость. Это самые замечательные животные, каких я когда-нибудь видела. Понятно, почему вы так гордитесь ими. Я никогда не видела у лошадей таких умных глаз и такой преданности хозяину.
Из стойла вышел, что-то тихо насвистывая, долговязый парень. Увидев их, он улыбнулся и шире распахнул ворота. Перед ними стояла белоснежная кобыла с новорожденным гнедым жеребенком. Глаза Марии наполнились слезами, не только от этой трогательной картины, но и от довольного выражения, появившегося на лице Салтердона. Морщины на его лбу разгладились, плечи расслабились. На мгновение показалось, что все его тело стало легким и подвижным, как воздух.
Герцог наклонился вперед и протянул руку.
– Нап… Жемчужина, – прошептал он.
Кобыла заржала и слегка подтолкнула маленького неуклюжего жеребенка, как бы говоря: «Посмотри, друг мой, кого я тебе подарила».
– Вот, – тихо сказал конюх. – Это Жемчужина, ваша светлость. Она принесла вам чудесного жеребенка, прекраснее, чем все пески Аравии. Вы сами должны выбрать ему имя.
Покачиваясь на тонких изящных ногах, жеребенок, которому от роду был всего один день, заковылял к незнакомым людям, уставившись на них своими огромными, влажно блестящими глазами. Голова у него была вогнутая, как у матери, а крошечная мордочка могла поместиться в чайной чашке. Яркая белая звездочка выделилась на темной шкуре прямо между глаз, а левая передняя нога была обута в белый носок.
– Ох, – выдохнула Мария. – Смотрите, ваша светлость какой он красивый!
Протянув руку, она осторожно шагнула вперед. Жеребенок потянулся к ней, и Мария опустилась на мягкую солому. Черная юбка мягкими складками накрыла ее ноги.
Опиравшийся на вилы конюх улыбнулся и, немного важничая, сказал, обращаясь к Марии:
– Он будет серой масти. Его светлость учил меня, что серые всегда рождаются гнедыми.
Жеребенок ткнулся носом в подбородок Марии. Она засмеялась и взглянула на своего подопечного. Салтердон наблюдал за ними, приподняв бровь.
– Такой красавец заслуживает не менее красивого имени, ваша светлость. Надеюсь, вы что-нибудь придумаете.
В ответ Салтердон лишь чуть-чуть пошевелился.
Странно, что его так заворожила эта картина. Казалось, она навсегда врезалась в его память: девушка, опустившаяся на чистую благоухающую солому, и маленький жеребенок, тыкающийся мордочкой в ее сложенные ковшиком наполовину детские ладони. О Боже! И эти широко распахнутые голубые глаза, чистые и невинные, как у жеребенка… Красивый изгиб губ цвета спелой сливы. Ее улыбку не смог бы выдержать ни один мужчина, даже такой измученный и обозленный, как он. Оставалось только улыбнуться при виде ее радости. Молодой и наивный мальчик, вероятно, не смог бы сдержать чувств, упал бы рядом с ней на колени и зашептал какие-нибудь нежные глупости прямо в ее прекрасное ушко. Но он, герцог Салтердон, никогда не выставлял себя в глупом виде…
Вдруг он понял, что улыбается – не ртом, глазами… но тем не менее улыбается.
* * *
Она погрузилась в туманные мечты. Теплые солнечные лучи ласкали ее лицо, над головой шумели ветки с набухшими почками. Прислонившись к стволу вяза, Мария лениво подыскивала слова, чтобы сообщить ее светлости герцогине Салтердон, что ее любимый внук наконец очнулся от забытья. Но как сообщить эти потрясающие новости? Как выразить радость и воодушевление, которые она почувствовала, когда ей удалось, в конце концов, добиться понимания хозяина? Или ей это только кажется?
– О Господи, – вздохнула она и подняла отяжелевшие веки.
На расстилавшихся перед ней пологих склонах начала пробиваться трава, так что казалось, что они укрыты серо-зеленой мантией.
Действительно ли между ней и Салтердоном установилось шаткое перемирие? Прекратились ли, наконец, его вспышки агрессивности по отношению к слугам? Мог ли герцог Салтердон из самого жестокого и ужасного человека, которого ей когда-либо приходилось встречать, превратиться в кроткого и ласкового, готового расплакаться при виде новорожденного жеребенка? Смешно: всего несколько часов назад она решила, что лучше всю оставшуюся жизнь будет терпеть гнев и побои отца, чем снова подойдет к Салтердону, не способная защититься от физического насилия.
– Я бы не торопился писать об этом, – внезапно раздался голос у нее за спиной. Она вздрогнула от неожиданности и резко выпрямилась, уронив на землю перо и бумагу.
Тадеус прислонился к искривленному стволу старого вяза и заложил большие пальцы рук за пояс брюк.
– Теперь ему лучше, но в любой момент он может вернуться к прежнему состоянию, – он прищелкнул пальцами. – Так уже бывало раньше. Ему немного нужно, чтобы опять отключиться.
Тадеус постучал пальцем по лбу.
– Ее светлость слишком стара для такого количества разочарований.
– Я надеюсь убедить его, что искренне хочу ему помочь, – нахмурилась Мария.
Тадеус опустился на одеяло рядом с ней и взял в рот зеленый стебелек.
– Он никогда не проявлял особого уважения к родне и знакомым. По крайней мере, в эти пять или шесть лет, что я работаю у него. Он считал себя хозяином этого мира по праву рождения. В десять лет он стал герцогом. Его родители утонули у берегов Африки. Акулы растерзали их тела прямо на глазах у сыновей, – Тадеус немного помолчал, глядя на поросшие вереском холмы. – Думаю, такое не проходит бесследно для ума и сердца. Кстати, о сердце. Много разбитых сердец ты оставила в Хаддерсфилде?
– Разбитых сердец?
– Влюбленных парней. Ухажеров. Держу пари, их было не меньше дюжины, таких же красивых, как ты.
Она покачала головой, глядя на прыгавшего по ветке желтогрудого зяблика. Тадеус опять пытался ухаживать за ней, и на этот раз более настойчиво. Он принял ванну, надел чистые брюки, ботинки его сияли. Даже неопытный глаз Марии заметил в нем изменения, которые про исходят в мужчине, когда он ухаживает за женщиной, Что-то такое во взгляде: он стал нетерпеливым и страстным, почти голодным. Один или два раза она замечала подобное выражение в глазах Джона, пока он не спохватывался и не напоминал себе, что вся его любовь должна быть обращена к Богу. Таким же становился взгляд Пола, когда он говорил о жене кузнеца, сломавшего ему позвоночник.
Ей не доставляло никакого удовольствия наблюдать за чувствами, отражавшимися в бледных глазах Тадеуса. Одна мысль о них бросала ее в дрожь, вызывала в памяти вид обнаженного тела, извивающегося поверх тела Молли, и то, что ни один изгиб ее собственного тела не оставался тайной для него.
– Его светлость может проснуться в любой момент, – заявила она, протянув руку, чтобы поднять перо и бумагу.
Пальцы Тадеуса ухватили ее за подбородок. Молодой человек принялся внимательно разглядывать ее лицо.
– Тебе не надоело все время говорить только о нем?
– Это моя работа. Меня наняли, чтобы я заботилась о нем. Ты что-нибудь слышал об ответственности?
– Ее можно оставить на крайний случай. А сейчас можно подумать и о себе, например. Такая хорошенькая девушка должна мечтать об ухажерах и тому подобном. О том, чтобы встретить суженого и нарожать дюжину ребятишек.
– Я подумаю об этом, – ответила она, вздернув подбородок и приподняв бровь. – Когда встречу подходящего мужчину.
Он наклонился к ней, криво улыбаясь.
– И каким должен быть этот мужчина?
– Я не… знаю.
– Думаю, молодым, высоким и сильным. Вроде…
– Боюсь, ты становишься слишком дерзким.
– Каким?
– Полагаю, мне следует напомнить тебе о Молли.
– Молли? – его глаза на мгновение широко раскрылись, а румяные щеки еще больше порозовели. – Ты не можешь упрекать парня, если он не отказывается от того, что ему дают. Мужчина не может без этого. И женщина тоже.
Он наклонился к ней и ласково добавил:
– Возьмем, например, тебя. Такая красивая девушка. Твое тело вызывает страстное желание у любого мужчины. Прямо сердце замирает. С тех пор как ты появилась в Торн Роуз, я не могу думать ни о ком другом. Молли просто дешевая проститутка, чье желание я иногда удовлетворяю.
У нее перехватило дыхание, когда Тадеус прижал ее к себе, провел губами по щеке и коснулся языком мочки уха. Мария отстранилась, и он с жаром сжал ее запястье.
– Вынуждена напомнить тебе, Тадеус, что я не дешевая проститутка, – возмущенно воскликнула она.
– Конечно нет, – заявил он и так посмотрел на Марию, что ее глаза широко раскрылись от изумления. – HO ты ничего не можешь поделать с тем, что при виде тебя мужчины сходят с ума. Твоя внешность приводит в восхищение. Твои глаза, грудь…
Неожиданным движением он опрокинул ее на спину, прижал руками плечи девушки к земле и с кривой усмешкой смотрел, как она пытается вырваться.
– Ты сразу мне показалась недотрогой. Похоже, я оказался прав, но теперь это неважно. Так даже интереснее.
Она прищурилась. Все ее тело охватил жар.
– Держу пари, тебя еще никто никогда не целовал, правда? – рыжие брови Тадеуса поползли вверх, и он рассмеялся. – Провалиться мне на этом месте, если я ошибаюсь. Подумать только! Такая взрослая девушка – и ни разу не целовалась.
– Не вижу здесь ничего плохого.
– Конечно. Только это противоестественно, – хрипло заявил он и с силой приник своим приоткрытым влажным ртом к ее губам.
Мария не двигалась и не дышала, а только смотрела на его прикрытые, усыпанные веснушками, как и все лицо, веки и вспоминала искаженное лицо Молли, ее извивающееся в экстазе тело. Поцелуй казался бесконечным. Дыхание Тадеуса стало бурным, тело напряглось, его длинная худая нога, двигалась вверх, по ее ноге, задрав юбку до колена.
Он накрыл ладонью ее грудь. Мария вскрикнула, сбросила его руку и попыталась отвернуть свое лицо. Вкус его губ вызывал у нее отвращение и ярость.
– Хватит, – сквозь зубы сказала она и, высвободившись наконец, встала на колени. Ее волосы распустились и спадали на одно плечо, закрывая пол-лица. Губы Марии онемели, щека казалась поцарапанной.
Тадеус ухмылялся. На его лице отражались те же чувства, что в тот вечер на лице Молли.
– Понравилось, а? – хрипло спросил он.
– Нет, – безжизненным тоном ответила Мария и вытерла рот тыльной стороной руки.
– Неправда. Мужчина всегда знает об этом. Женщина пахнет по-особому, когда возбуждается.
Вдали послышался звук колокольчика. На мгновение облегченно прикрыв глаза, Мария вскочила. Тадеус пытался схватить ее за лодыжку, но она увернулась.
– Ты становишься слишком фамильярен.
– А кто в этом виноват? – его похотливая улыбка заставила девушку отшатнуться.
Мария бегом бросилась к дому. На пороге, уперев руки в бока и недовольно надув губы, стояла Гертруда. Экономка переминалась с ноги на ногу.
– Он проснулся и хмур, как медведь. Тебе лучше набраться терпения на сегодняшний вечер. А пока приведи в порядок волосы – они совсем растрепались. И стряхни с юбки прилипшую траву.
– Со мной что-то еще не в порядке? – спросила она, торопливо шагая вслед за Гертрудой по бесконечным коридорам.
– Точно. Ты могла бы держаться подальше от этого несносного конюха. Приличная девушка не должна портить себе репутацию общением с подобными парнями.
– Сомневаюсь, что дочь бедного викария достойна лучшего общества, – ответила Мария с такой горечью, что Гертруда замедлила шаг.
Экономка проводила Марию в ее комнату. Пока девушка торопливо расчесывала волосы и скалывала их на затылке в обычный тугой узел, Гертруда открыла шкаф и схватила платье, которое штопала сегодня утром.
– Я застираю пятна от травы, – недовольно вздохнула она.
– Боже милосердный! Ты поднимаешь такой шум, как будто мы занимались невесть чем. Это был всего лишь поцелуй. Я даже не придала этому особого значения.
Мария недовольно смотрела на свое отражение в зеркале, на потрескавшиеся губы.
Гертруда встала позади нее. С ее лица сошло озабоченное выражение, но тон оставался взволнованным.
– Послушай меня, девочка. Дважды нам приходилось из-за него расставаться с хорошей прислугой. Это были приличные девушки, пока не попали в его грязные руки. Он опозорил их, сначала сделав им ребенка, а потом отказавшись жениться.
– Можешь не беспокоиться, – твердо заявила Мария и вздрогнула, представив, что он опять касается ее.
– Это последние слова перед потерей невинности. И ты еще будешь отрицать, что он тебе нравится?
– Конечно, – выпалила она. – Буду!
– Тогда ты лжешь самой себе. Каждый раз, когда он входит в комнату, ты вспыхиваешь и смущаешься.
Она открыла рот, собираясь возразить, что смущается только из-за того, что видела его обнаженного, когда он занимался любовью с Молли на кухонном столе, а он, в свою очередь, тоже имел возможность видеть ее без одежды… И все это из-за ее склонности к мечтаниям. Но вместо этого она отбросила испачканное платье и взяла другое из рук Гертруды.
Экономка покачала головой и прищелкнула языком.
– Повторю тебе то, что мать говорила тебе с тех пор, как у тебя стала расти грудь: то, что Господь поместил между ног женщины, можно отдать лишь одному-единственному мужчине – единственной настоящей любви. Твоя девственность – самая большая жертва на алтарь любви.
– Моя мать ничего мне такого не говорила, – заявила Мария и, фыркнув, направилась к двери в комнату Салтердона.
– А должна была! – крикнула Гертруда ей в спину.
С раздраженным вздохом Мария наконец справилась с лентами чепца, затем схватила соломенную корзинку с клубками ниток и вбежала в комнату герцога, оставив что-то недовольно бормотавшую Гертруду в одиночестве.
Когда она подошла, Салтердон, как обычно, не обратил на нее внимания. Он неподвижно сидел у окна, и ветер ласкал его порозовевшие щеки.
– Простите, что опоздала. Я… – она прикусила губу, лихорадочно подыскивая оправдания своей задержке, а затем торопливо сказала: – Я писала письмо вашей бабушке.
Это не ложь, хотя и не совсем правда, подумала она, испытывая угрызение совести.
Он издал резкий звук – глубокий горловой смех, заставивший девушку удивленно взглянуть на него. В этой неожиданной усмешке слышались удивление и ярость. Затем он поднял на Марию свои серые глаза, и его губы искривились в циничной ухмылке. Она в замешательстве отступила и оглянулась. Ее взгляд упал на хорошо видное из окна лоскутное одеяло, расстеленное под голыми ветвями вяза, где всего несколько минут назад сидели они с Тадеусом.
Мария зарделась и на мгновение закрыла глаза.
– Разве у меня не может быть личной жизни? – с жаром спросила она и поставила корзину ему на колени. – Могу я хоть немного заняться собой? Никого не должно волновать, что я делаю в свободное время.
Салтердон опять рассмеялся. Прищурившись, он смотрел на нее, как на дешевую проститутку в таверне, и этот взгляд заставил ее вскинуть голову и сжать зубы.
– Вы гадкий извращенец, – взорвалась Мария и повернулась к выходу.
Он схватил ее за руку и рывком опрокинул к себе на колени, лицом вниз. Голова ее оказалась у самого пола, а ноги болтались в воздухе. Она вскрикнула, когда его рука сильно сжала ее ягодицы, а затем дернулась и снова вскрикнула, почувствовав, что он просунул под нее другую руку и стиснул ей грудь.
Брыкаясь и размахивая руками, она сползла на пол. Салтердон смеялся.
Откинув голову назад, Мария поднялась на четвереньки и полными слез глазами смотрела на герцога сквозь упавшие на лицо волосы.
– Вы низкий и жестокий человек! – голос ее и срывался, слезы ручьями бежали по щекам. – Подумать только, я уже была готова полюбить вас, поверить что вы довольно приятный, но просто непонятый человек.
Мало-помалу ухмылка исчезла с лица Салтердона.
– Все предупреждали меня, что вы животное, – процедила она сквозь зубы. – Но я не верила им. Я не верила, что человек может быть таким безнравственным и лишенным всяких моральных устоев.
Она закашлялась, прикрыв рот рукой и изо всех сил стараясь подавить клокотавшую в ней ярость. Она тряслась всем телом и делала попытки встать, стараясь держаться подальше от герцога. Он с каменным лицом продолжал смотреть ей прямо в глаза.
Наконец она поднялась и на несколько секунд прислонилась к подоконнику, пока не убедилась, что ноги держат ее.
Стараясь выровнять дыхание и справиться со своим гневом, она повторяла про себя поговорку: «Доброта питает душу, а жестокость разрушает ее». Но это не очень помогало, особенно когда она вспоминала, как его рука сжимала ей грудь.
Схватив упавшую на пол корзинку, и прижав ее к груди, она выскочила в коридор, прислонилась к стене и закрыла глаза.
Господи милосердный, как долго она еще выдержит такое?
Ребенком, чтобы унять вспышку гнева, она тщательно полоскала рот мыльной водой. Это помогало. Она скоро успокоится, если не будет видеть этого мерзавца. Как он посмел швырять ее, как мешок с мукой? Как ин посмел так бесстыдно приставать к ней? От одной мысли об этом ее бросало в дрожь. Даже теперь она ощущала, как его пальцы, подобно маленьким раскаленным уголькам, впиваются в ее грудь, заставляя вспоминать Молли и Тадеуса и то, как искажалось лицо Молли в блаженной и непостижимой агонии.
Закрыв глаза, Мария сглотнула и крепче прижала корзинку с нитками к животу. Колени ее подгибались, в груди саднило.
Затем она вернулась к двери.
Салтердон продолжал смотреть в окно. Он сидел спиной к ней, и прохладный ветерок шевелил его длинные темные волосы. В вечернем свете он выглядел мальчишкой, и ей вдруг стало стыдно за те ужасные, полные ненависти слова, что она бросила ему в лицо, которые порядочный человек, находящийся в здравом уме, не имеет права обрушивать на ближнего.
Испытывая отвращение к самой себе, Мария вернулась в свою комнату, бросила на пол корзину с клубками, схватила кувшин, плеснула побольше воды в умывальный таз и зачерпнула пригоршню жидкого мыла.
Она долго полоскала рот, яростно терла зубы и губы (так часто делал отец), пока не перестала злиться на себя, а затем в изнеможении оперлась на спинку кровати, чувствуя себя виноватой и перед хозяином, и перед собой. – Что я натворила? – вслух спросила она. Как бы отвечая на ее вопрос, поднявшийся ветер пошевелил занавески, отчего неяркие блики пробежали по суровому лику святого Петра на потолке. Создалось впечатление, что он погрозил ей пальцем.
«Я должна извиниться», – подумала Мария. Она подошла к двери в комнату герцога. Он сидел в той же позе, нахохлившийся и отрешенный. Расправив плечи, она приблизилась к нему и взглянула за окно на темнеющий сад. Хозяин не пошевелился и не издал ни звука, и она вопросительно взглянула на него, надеясь, что он подскажет ей путь к сближению. Но его лицо оставалось хмурым, губы крепко сжатыми. Очевидно, он не собирался облегчать ее участь. Внезапно ее осенило.
Ни слова не говоря, она ухватилась за спинку кресла, повернула Салтердона и покатила к двери, затем вытолкнула кресло из комнаты и повезла по длинным коридорам, с беспокойством ища знакомые приметы.
Наконец они оказались рядом с залом, где стояло пианино.
При свете дня комната производила неизгладимое впечатление. Солнечные лучи, проникавшие внутрь помещения сквозь световые люки и широкие окна, освещали портреты и натюрморты в позолоченных рамах, висевшие на обтянутых алым шелком стенах. Диваны, скамейки и позолоченные стулья, расставленные на некотором расстоянии друг от друга, чтобы оставить место для пышных дамских платьев, располагались в центре зала. Таким образом, присутствующие имели возможность не только наслаждаться звуками пианино, но и без помех рассматривать развешанные на стенах шедевры.
Взглянув на Салтердона, Мария увидела, как напряглись его плечи, а пальцы с силой сжали подлокотники кресла.
– Иногда, ваша светлость, перемена обстановки помогает исправить настроение. Возможно, человеку вашего ума и темперамента упражнения с клубками показались слишком скучными.
Он шевельнулся, пытаясь повернуть кресло и избежать встречи с этой комнатой…
– Нет, нет, – возразила она. – Лорд Бейсинсток говорил мне, что это ваша любимая комната. Он рассказывал, что мальчишкой прятался здесь и слушал вашу игру.
Его голова слегка повернулась.
– Вы разве не знали, ваша светлость? Похоже, лорд Бейсинсток очень завидовал вам и вашему таланту. Он говорил, что в свое время вы были настоящим виртуозом.
Он что-то рассерженно прорычал и попытался вырвать управление креслом из ее рук.
– Он также рассказывал, что ваш отец считал музыку занятием женщин и простолюдинов. Он заявлял, что не позволит сыну тратить время на женские глупости. Это не по-мужски и не годится для будущего герцога Салтердона. Мужчины должны быть финансистами, охотниками. Мне говорили, что после смерти родителей вы часами просиживали за фортепиано. Иногда ваше лицо было залито слезами.
– Как печально, – тихо продолжала Мария, не отрывая взгляда от затылка Салтердона. – Что человек вынужден зарывать в землю такой талант. В мире слишком мало музыки. Ваш дар мог бы приносить столько радости страждущим.
– Больше… никогда! – внезапно выкрикнул он и ударил кулаками по подлокотникам кресла.
Она вздрогнула, а затем, крепко обхватив дрожащими руками рукоятку на спинке кресла, покатила его к пианино.
– Нет, – запротестовал он.
– Не вижу смысла лишать себя…
– Увезите… меня… отсюда!
Она поставила кресло перед инструментом и отошла.
Салтердон смотрел на клавиши. Его побелевшие пальцы с силой стискивали подлокотники, на щеках играли желваки. Затем он поднял кулак и с силой опустил его на черно-белые пластинки.
Комната наполнилась резкими диссонирующими звуками. Он ударил по клавишам еще, а затем еще раз. Мария, не в силах больше вынести этой какофонии, схватила его руки и прижала к своей груди, чувствуя, как они дрожат.
– Остановитесь, – взмолилась она. – Вы опять поранитесь. Нет, я не отпущу вас, пока вы не пообещаете мне успокоиться.
– Нет! – выкрикнул он, и с силой оттолкнул девушку от себя. Она налетела на пианино, и комната опять наполнилась громкими звуками. – Оставьте… меня… черт возьми… в покое!
– Так не пойдет, ваша светлость. В любом случае, – она опять схватила его за руки, – я не могу пренебречь своими обязанностями и дальше терпеть ваше отвратительное и самоубийственное поведение. И прекратите нападать на меня, иначе мне придется снова связать вас.
– Сука!
– Герцогиня надеется на меня…
– Шлюха!
Салтердон опять оттолкнул ее, наклонившись при этом вперед. Кресло выскользнуло из-под него, и он всем телом навалился на Марию, прижав взвизгнувшую девушку к пианино.
Клавиши врезались ей в ягодицы, крышка упиралась в спину… Она с трудом дышала под тяжестью навалившегося на нее тела. Лицо герцога оказалось всего в нескольких дюймах от ее лица. Сердце ее замирало, дыхание участилось. Она вспомнила, как несколько секунд назад прижимала к груди руку герцога, и перед ее внутренним взором всплыло изображение двух сплетенных тел на кухонном столе перед горящим очагом: груди женщины были обнажены, а мужчина жадно ласкал их губами и языком. Только это были не Молли и Тадеус, Салтердон и…
– Я не шлюха! – крикнула она, задыхаясь. Ярость в глазах Салтердона постепенно гасла, сменяясь каким-то тусклым мерцанием. Тяжелым, почти сонным взглядом он смотрел на ее губы, и у Марии возникло странное чувство, будто нервы ее обнажены.
– Вы самый несдержанный человек из всех, что знаю, – прошептала она ему в самые губы и добавила, почувствовав, что он соскальзывает вниз: – Мне следует дозволить вам упасть. И оставить лежать здесь, может, это послужит вам уроком.
На его губах сверкнула улыбка, обезоруживающая и такая же неожиданная, как его оскорбительное поведение. Затем он ухватился за пианино обеими руками; плечи и руки его напряглись, на шее моментально вздулись жилы. Собрав все силы, Мария обхватила его за талию, нащупала ногами пол и вместе с Салтердоном сползла с пианино.
На несколько секунд они застыли, раскачиваясь из стороны в сторону. Его пальцы крепко сжимали худенькие плечи девушки, а она обвивала руками его талию. Наконец, она повернула его и позволила опуститься в кресло.
– Может быть, теперь… – она задыхалась, – ваша светлость не будет позволять чувствам брать над собой верх.
Он вытер взмокшие от пота лоб и щеки рукавом рубашки.
– Возможно, я тоже научусь лучше сдерживать себя, – добавила она мягче и заставила себя улыбнуться. – Я знаю, что ваша светлость обожает играть на пианино. Может, попробуете?
Он покачал головой, и выражение его лица вновь стало враждебным.
Мария выдвинула из-под блестящего черного инструмента скамеечку и поставила ее рядом с креслом. Затем она села, взяла его лежащие на коленях руки и, раскрыв сжатые в кулак пальцы, положила их на клавиши.
Прошло несколько томительных секунд.
Он сердито покачал головой и отдернул руки.
– Вы разучились играть? – небрежно спросила она и вновь положила его руки на клавиши. – Или вы просто запрещаете себе из-за отца?
Он схватил ее за руки и с такой яростью сжал, что чуть не сломал кости. Мария задохнулась от боли.
– Н-нет, – процедил он сквозь зубы, еще сильнее впиваясь пальцами в ее тело. – Это не ваше дело. Заткнитесь и убирайтесь отсюда.
Салтердон отпустил ее, и Марии показалось, что она вот-вот потеряет сознание. С трудом проглотив ком в горле, она смотрела, как он развернул кресло и, вращая руками колеса, поехал к двери.
– Я подумала, – в ее напряженном голосе звучало отчаяние, – что мы можем использовать пианино для тренировок.
Он остановился, не снимая рук с колес кресла. Мария подошла, взялась за спинку кресла и опять подкатила его к инструменту.
– Сосредоточьтесь и легко нажимайте на клавиши, ваша светлость. Возможно, это поможет восстановить координацию и способность сконцентрировать внимание. Я уверена, что в данных обстоятельствах ваш отец не стал бы возражать. Это ведь для тренировки, а не для удовольствия. Если хотите, я уйду… пока вы будете привыкать к инструменту.
Мария отступила к двери, а герцог остался неподвижен. Положив руки на колени, он не отрывал взгляда от клавиш. Она вышла и направилась к себе в комнату. Закрыв дверь, Мария прислонилась к ней спиной, а затем соскользнула на пол и уткнулась лицом в колени.
* * *
Тени удлинялись, и мало-помалу комната погрузилась в темноту.
Почему, зажмурившись, он видит вместо спасительной тьмы голубые глаза и волосы, похожие на лунное сияние? Как смеет она беспокоить его, преследовать, будить в нем глубоко запрятанные чувства, в которых он боится признаться самому себе.
Будь она проклята за то, что заставляет его переживать… надеяться… мечтать. За то, что захлопнула дверь в спасительное забытье… Женщина-ребенок с таким необычным лицом, одновременно соблазнительным и невинным. Если он опять погрузится во тьму, она покинет его.
Но где он тогда окажется? С чем останется?
Кто будет верить в него?
