Глава 21

– Доктор, моя жена скоро поправится? – спросил Марко дрожащим голосом, когда они с врачом спускались по лестнице. Жюльетт четыре часа пролежала без сознания, теперь за ней ухаживала сиделка.

– Давайте пройдем в гостиную, где мы можем спокойно поговорить, – ответил доктор.

Марко провел его через прихожую. Он все еще пребывал в состоянии глубокого шока от содеянного.

– Вы не откажетесь от бренди?

Ему было необходимо выпить, чтобы немного прийти в себя. Врач отказался, но предложил хозяину не стесняться и выпить одному. Наливая коньяк, Марко бросил быстрый взгляд в ту сторону, куда упала Жюльетт, с облегчением заметив, что прислуга уже успела убрать следы крови.

– Я стараюсь не вмешиваться в семейные проблемы, столь часто возникающие между супругами, – начал доктор, – но причиной большого синяка в правой части лица синьоры Романелли мог быть только сильный удар кулаком, а порез на щеке, без сомнения, – след перстня. У нее массивная подкожная гематома, к счастью, надеюсь, без травмы глаза.

Марко застонал и одним глотком выпил рюмку коньяка.

– Я никогда раньше не бил ее. Не знаю, что на меня нашло.

– Неуправляемый гнев – обычная причина подобных ситуаций, – сдержанно прокомментировал доктор. – Быстрота ее выздоровления полностью зависит от вашего терпения и понимания. Вы должны забыть о том, что явилось причиной сегодняшней семейной драмы. В течение нескольких дней вашей жене будет нужен полный покой и столь же полное отсутствие всяческих отрицательных эмоций.

Когда доктор ушел, Марко позвонил в цветочный магазин и заказал букет красных роз. Когда цветы привезли, он поднялся к Жюльетт. Та открыла глаза, прошептала, что цветы прекрасны, и снова отвернулась.

На следующий день, когда друзья узнали, что с Жюльетт произошел несчастный случай, ее спальня стала напоминать беседку, увитую множеством цветов. Она захотела увидеть детей. Ей позволили несколько минут подержать на руках дочь, а Мишеля заинтересовала повязка на голове матери. Он расплакался, когда Арианна забрала его, вырвался от няни, убежал из детской и стал изо всех сил барабанить в дверь, требуя, чтобы его впустили. Этот стук резкой болью отдавался в голове Жюльетт, огорчение ребенка расстроило еще больше. Она испугалась, что сына вообще не будут пускать к ней, и попросила, чтобы Мишелю разрешили поспать после обеда рядом с ней. К Жюльетт не пускали никаких посетителей, и Марко был вторым, кроме врача, кто мог зайти. Он только что возвратился из конторы. Уходя утром, он не видел жену, зато четыре раза за день позвонил домой, чтобы справиться о ее состоянии.

Марко сел рядом с кроватью на стул, который для него освободила сиделка, тактично удалившаяся из комнаты. Не прошло еще и суток с тех пор, как Жюльетт получила травму, и его все еще терзали невыносимые муки совести, а кроме того, еще одна тревожная мысль, не переставая, сверлила голову.

– Тебе лучше? – спросил Марко, осторожно, но нежно касаясь руки жены.

– Да, – прошептала Жюльетт с большим трудом, опухоль с правой стороны лица мешала говорить. Шторы на окнах были задернуты, ее глаза болезненно реагировали на свет. В полутьме комнаты она все-таки видела муку и отчаяние во взгляде мужа, но пока не чувствовала в себе никакого сострадания и способности простить. – Я скоро совсем поправлюсь.

– Да-да, конечно, – согласился Марко с какой-то преувеличенной уверенностью, которую часто можно услышать у постели больного. Но затем безнадежно покачал головой, не в силах больше совладать с потоком чувств, захлестнувших его. Глаза наполнились слезами.

– Ведь я мог убить тебя в ту минуту!

– О, меня не так-то просто отправить на тот свет. Я нисколько не жалею о своем поступке и считаю, что ты не имел ни права, ни основания бить меня. Это больше никогда не должно повториться в наших отношениях, – Марко увидел в ее взгляде предупреждение.

– Я не владел собой.

– Я знаю, и могу отчасти понять, и все-таки ты ошибаешься. Николай никогда не станет предъявлять никаких прав на Мишеля. И я пыталась убедить тебя в этом вчера в гостиной. Если Николай переживет войну, которая надвигается на нас, – а я буду молиться за него каждый день – он никогда больше не вернется ни в мою, ни в твою жизнь. Глаза Марко недоверчиво сузились.

– Но он видел Мишеля! Ты же сама это сказала! Ведь он все понял.

– Да, это так, но, также понял, что теперь мы идем в жизни разными путями. Наше прощание было окончательным. Ему довольно сознания того, что со мной все в порядке, и у него есть сын.

Марко понимал, ему не следует больше задавать вопросы и нужно оставить жену в покое, но разум и душу продолжало мучить нечто такое, что заставило произнести этот вопрос:

– В Палаццо Орфей ты оставалась с Карсавиным наедине?

Жюльетт устало закрыла глаза. Как она сможет избавить его от мучительного, неизбывного подозрения?

– Когда я пришла, там была Генриетта, но вышла, чтобы дать нам возможность поговорить.

– Где вы оставались?

– В салоне-мастерской.

Жюльетт понимала, что сейчас в голове Марко мелькают образы плотных драпировок и мягких бархатных диванов.

– Я вошла через дверь лоджии.

– Сколько времени ты оставалась наедине с Карсавиным? – Марко чувствовал, что засыпает жену грубыми и бестактными вопросами подобно какому-нибудь прокурору на суде, но, как и за день до этого, им владела безумная ревность, буквально сводящая с ума.

Она снова открыла глаза и пристально взглянула на мужа.

– Я утратила чувство времени. Забыла о том, что дома меня ждут гости. Но почему же ты прямо не задашь мне вопрос, изменила ли я тебе с ним?

Марко еще не утратил способности смущаться. Жюльетт была настолько слаба, что он едва смог расслышать произнесенный ею вопрос.

– Мы поговорим на эту тему, когда ты поправишься.

– Нет. Давай расставим все точки над «i» сейчас же, – ей с большим трудом, преодолевая резкую боль, удалось привстать. – Я могу уверить тебя, что того, чего ты больше всего боишься, между нами не было. Я твоя жена. Николай не смог ничего изменить в наших с тобой отношениях. И Мишель остался прежде всего твоим сыном.

Она снова упала на подушки, закрыв глаза рукой, словно защищаясь от возможных подозрений и вопросов. Марко вскочил и с тревогой склонился над женой.

– Я верю тебе. Просто хотел, чтобы ты еще раз сказала это для меня вслух, – он отвел ее руку и поцеловал в закрытые глаза. – Тебе нужно отдохнуть от меня!

Когда Марко вышел, Жюльетт открыла глаза, но ее взгляд был печален. Она сказала правду, но сможет ли он когда-нибудь полностью освободиться от этого подозрения? Она видела, как в здании их брака возникла трещина, пока еще маленькая. Жюльетт пообещала себе сделать все, что в ее силах, чтобы исправить положение. Как бы ни менялись взаимоотношения с Николаем, чувства благодарности и привязанности к Марко оставались неизменными.

Жюльетт впервые вышла из спальни и спустилась вниз по лестнице в тот августовский день, когда во всех газетах было объявлено о решимости Италии сохранять нейтралитет. Кроме того, сообщалось, что Германия объявила войну Российской империи и уже имели место первые столкновения. Жюльетт с особым чувством понимания подумала о всех тех женщинах в Германии и России, которые прощались со своими любимыми так же, как несколько недель назад она простилась с Николаем.

Зазвонил телефон, и Жюльетт взяла трубку. Как она и ожидала, звонил Марко, узнать, не слишком ли она утомилась, одеваясь и спускаясь по лестнице. Жюльетт успокоила его, однако, он настаивал, чтобы жена прилегла на диван и немного отдохнула. Перед тем, как попрощаться, Марко успел сказать, что новости очень плохие, но, в любом случае, Италия не вступит в войну.

Жюльетт вернулась на диван. На голове еще была повязка, швы удалили только накануне, и она надевала на голову легкий шифоновый шарф, скрывающий следы неприятного инцидента. Опухоль на лице прошла, но оставалась легкая синева, скрыть которую помогал слой крем-пудры. Навестить больную собиралась Генриетта, но несколько раньше, в полдень, должна была зайти та величественная дама, которой столь вызывающе пренебрегли во время ее последнего визита. Жюльетт очень не хотела встречаться с ней, но донья Сесилия письменно попросила разрешения навестить ее.

Появившись, донья Сесилия сразу вежливо оборвала поток извинений, в которых рассыпалась Жюльетт, продемонстрировав лучшую сторону своей натуры, чаще всего остававшуюся скрытой от окружающих.

– О, прошу вас, Жюльетт, больше ни слова об этом. Размышляя о происшествии, я вспомнила, что многие молодые матери после родов ведут себя несколько странно, а Сильване было в то время всего несколько недель от роду. Не удивительно, что день у вас кончился таким неприятным инцидентом. Мне сказали, вы поскользнулись, упали и сильно разбили голову. Поэтому я попросила Марию Луизу подождать с визитом. Одного гостя в день в подобной ситуации вполне достаточно.

– Может быть, вашей дочери будет удобно зайти завтра? – Жюльетт не хотела, чтобы Мария Луиза чувствовала себя брошенной и на этот раз.

– Хорошо. Ей будет очень приятно, – донья Сесилия улыбнулась.

Возникшее недоразумение было устранено. Жюльетт надеялась, что, по крайней мере, в ее обыденной повседневной жизни все возвращается на круги своя. Марко чувствовал себя в обществе жены превосходно, в его поведении не было заметно никаких отголосков разговора в спальне в первый день после случившегося, и она начала думать, что первоначальные дурные предчувствия, к счастью, не оправдались.

На следующее утро перед уходом на работу Марко зашел к жене, чтобы рассказать о последних событиях, не предвещающих ничего хорошего. При этом он был предельно внимателен и осторожен. Жюльетт закончила завтрак в постели, роскошь, от которой собиралась отказаться, как только позволит доктор, и была еще в неглиже, так как готовилась принять ванну.

– В утренней газете есть новости, которые, боюсь, могут тебя огорчить, – мрачно сказал Марко. – Я хочу, чтобы ты была готова к ним.

На ее лице отразились дурные предчувствия.

– То, чего я больше всего боялась? Он печально кивнул.

– Германия объявила войну Франции.

– Моя несчастная страна! – прошептала Жюльетт в ужасе.

Она была благодарна за слова утешения, за нежное объятие, за то, что могла видеть в нем надежную опору в эти тяжелые дни.

Следующим ударом было известие, что кайзер пренебрег заявлением Великобритании при любых обстоятельствах защищать нейтралитет Бельгии и побережье Франции. Вторгшись во Францию, войска вошли на территорию Бельгии. Англия объявила войну Германии. Австрия сделала то же самое по отношению к России, Сербия тоже объявила войну Германии. Создавалось впечатление, что из долгого заточения на свободу вырвался демон всеобщего безумия.

Иностранцы покидали Венецию, словно стаи перелетных птиц в предчувствии осенних холодов. Все суда, отплывающие из венецианского порта, буквально атаковались гражданами той страны, куда направлялся корабль. Отели опустели, официанты стояли без дела по углам ресторанов в безнадежном ожидании посетителей, сувениры не раскупались, над гондольерами нависла тень нищеты. И даже те венецианцы, кто отрицательно относился к ежегодному наплыву иностранцев, приезжавших посетить музеи или провести медовый месяц, были потрясены подобным всеобщим исходом. Большинство иностранцев, не желающих покинуть Венецию, давно переселились сюда и ни при каких обстоятельствах не представляли себя где-нибудь в другом месте. Фортуни был одним из таких. И хотя он весьма гордился испанским происхождением, своими предками и оставался гражданином Испании, ему уже было сорок три года, он уже перешагнул верхнюю границу призывного возраста даже в том случае, если бы Испания решила вступить в войну, но пока ничто не вынуждало его возвращаться на родину.

– Преданность Мариано Венеции, – сказала Генриетта в беседе с Жюльетт, – иссякнет только с его последним вздохом.

Как только доктор разрешил выйти из дома, Жюльетт сразу же направилась в церковь Скальци. К этому времени война активно велась уже на нескольких фронтах, и все стороны несли тяжелые потери. Под вдохновенными фресками Тьеполо Жюльетт молилась о спасении от смерти Николая и тех молодых знакомых французов, которые, без сомнения, ушли на фронт.

Думая о недавних угрозах Италии со стороны Германии и Австрии из-за нейтралитета, она молилась о скорейшем возвращении мира и взаимопонимания между народами.

Проведя какое-то время среди церковной тишины, Жюльетт вновь вышла на залитые солнцем венецианские улицы. Она договорилась о встрече с тремя подругами – Анжелиной, Изабеллой и Еленой – у Квадри, на площади Святого Марка. В обычное время в разгар сезона там невозможно было найти свободный столик, туристы любили этот ресторан, отсюда можно созерцать восхитительный вид собора Святого Марка, отливавшего золотом, и его ни с чем не сравнимую колоннаду. Но сегодня большинство столиков оказались свободными. Подруги Жюльетт уже были там. Они помахали ей, так как заметили ее еще издалека на площади среди взлетающих и кружащихся голубей.

– Что ты будешь? – спросила Изабелла, обменявшись приветствиями. – Мороженое или кофе?

Она была первой, с кем Жюльетт подружилась в Венеции, живая, очень подвижная женщина, брюнетка с пышными формами. Жена процветающего бизнесмена и мать пятерых детей.

– То и другое! Я сегодня свободна.

– Ты пока не занимаешься созданием новых моделей? – поинтересовалась Анжелина, художница, всегда одетая в восхитительные свободные платья, которые ей очень шли. Старшая из подруг – ей уже было за сорок – обладала проницательным умом, имела взрослого сына, учившегося на медицинском факультете, и мужа, служившего капитаном в итальянском флоте. Анжелина была подругой Генриетты, и Жюльетт познакомилась с ней в Палаццо Орфей.

– Вовсе нет. Я уже давно отправила в ателье Ландель модели зимней одежды и внесла кое-какие изменения в первоначальные эскизы весенней коллекции.

– Что за изменения? – Изабелла заказала официанту мороженое, кофе должны были принести позже.

– Я подумала, к весне война так или иначе наложит свой отпечаток на стиль жизни большинства клиенток ателье. Широкие длинные юбки обречены. В моих новых моделях юбки узкие, но со складками или плиссе сзади, это дает возможность свободно двигаться. Все предметы коллекции отличаются простотой линии, за исключением вечерних платьев. Не знаю, как война воздействует на людей, но почему-то думаю, что мужчины, приезжающие в отпуск с фронта, будут искать в женах не только красоту, но и женственность, то, чего им больше всего не хватало на фронте.

– Естественно, ты права, – сказала Елена, хорошенькая молодая женщина, ровесница Жюльетт, чем-то напоминающая птичку. Она всегда одевалась по последней моде. Длинная юбка, надетая сегодня, была настолько узка, что женщина едва могла передвигаться мелкими шажками. Мачеха двоих детей, до сих пор не имеющая своих, Елена была счастливой женой крупного венецианского инженера, вдвое старше ее. Ей не терпелось поделиться новостями.

– Жюльетт, сегодня мой муж встречается с твоим. Будет какое-то собрание с участием представителей всех музеев, картинных галерей и церквей.

– Марко говорил мне, что предстоит тяжелый день, но он почти не открывает рта за утренней газетой.

Елене было известно больше.

– Так как Марко является специалистом по тканям, ему предложено поставить целые километры особой защитной ткани для всех произведений искусства, которыми располагает город.

Изабелла, собиравшаяся поднести ко рту ложку с клубничным мороженым, испуганно опустила руку.

– Что это значит?

Жюльетт, заметив, как расстроила подругу эта новость, поспешила успокоить ее.

– Это разумная мера предосторожности. Угрозы со стороны Германии и Австрии, скорее всего, просто бряцание оружием, но нужно быть готовым ко всему.

– Но я читала, Европа убеждена, что война закончится к Рождеству.

– Европа, но не кайзер, – коротко ответила Жюльетт, вспомнив слова Николая.

– Я согласна, – решительно поддержала ее Анжелина. – Наша страна сейчас разделилась на тех, кто считает, что мы должны присоединиться к Германии и таким образом спасти себя, и на тех, кого можно назвать оппозиционерами, не желающих новых унижений Италии. Мы не должны забывать, Австрия в любой момент вновь готова своими когтями вцепиться в сердце Венеции. Мы ведь так уязвимы, находясь под боком у нашего старого врага.

Изабелла побагровела, оттолкнув от себя мороженое, судя по выражению ее лица, у нее совершенно пропал аппетит.

– Им не следует уповать на то, что их имперский орел вновь будет простирать крылья над Венецией! Еще не прошло и пятидесяти лет, как закончилась их мрачная оккупация. Моя мать хорошо помнит, как они ввели комендантский час и как ее не пускали сюда, на площадь Святого Марка, когда здесь играл военный оркестр. Какая наглость! А бабушка рассказывала еще более страшные истории о годах своей молодости. Изнасилования, заключения в тюрьму без суда и следствия и прочее. Судя по газетам, немцы также ведут себя с бедными бельгийцами, а вчера они взяли Брюссель.

Елена пожалела, что стала инициатором разговора о войне. Эта тема постепенно начинала портить всем настроение.

– Теперь все должно измениться, ведь там высадились англичане. Как твои дети, Изабелла? Лоренцо поправился, простуда прошла?

Изабелле нравилось болтать о своих детях. Выражение ее лица изменилось, она вновь вернулась к своему мороженому. И когда женщины в конце концов разошлись, они чувствовали себя значительно веселее.

Против всех ожиданий война не закончилась к Рождеству. 1915 год начался ожесточенными боями. Менялся и облик Венеции, так как угроза вовлечения в конфликт становилась все более вероятной. С фасада собора Святого Марка сняли четверку бронзовых коней – символ Венеции – впервые с тех пор, как Наполеон увез их в качестве военного трофея, возвращенного затем Францией обратно.

Жюльетт и Марко находились среди молчаливой и мрачной толпы, наблюдавшей за тем, как опускали лошадей одну за другой на канатах с огромного фронтона храма. В то же утро они пошли во Дворец Дожей, и Жюльетт увидела, как покрывались тканью бесценные росписи потолков перед началом сложной и кропотливой работы по их снятию. Ткань поставлял Марко.

– Что будет с фресками Тьеполо в церкви Скальци? – Жюльетт решила, что следует посмотреть их еще раз перед тем, как их снимут.

– Они останутся, – ответил Марко. – Их осмотрели эксперты и пришли к выводу, что они нанесены на слишком тонкую штукатурку и рассыплются при любой попытке снять. По той же причине невозможно снять еще множество росписей.

Когда с фасада собора опустили лошадей, начались работы по его защите. Постепенно фасад исчез под покрывалами и мешками с песком. Жюльетт и многим другим казалось, что вместе с исчезновением блистательного венецианского храма погасло вечно пылавшее сердце Венеции. Другие здания тоже маскировались, но не столь тщательно. Все крылатые львы Святого Марка и другие скульптуры на улицах были закрыты мешками с песком. Неповторимое средневековое стекло вынесли из церквей и собора.

В городе, построенном на воде, без подвалов и погребов, эвакуация бесценных произведений искусства и церковных реликвий в относительно безопасное место за пределами города казалась неразрешимой задачей. Для упаковки использовались сухие водоросли, и их требовалось огромное количество. Большие полотна скручивались в рулоны и укладывались в специальные цилиндры, картины меньшего размера упаковывались в плоские ящики. Ценные предметы необычной и неудобной для транспортировки формы, которые могли быть повреждены в дороге, оставлялись на хранение в Палаццо Орфей под опекой Фортуни.

Все более привычным зрелищем становились специально изготовленные понтоны, которые после полуночи тянули буксир по Большому каналу. При дефиците другого водного транспорта эти суда перевозили грузовые вагоны до ближайших наземных станций, откуда бесценные сокровища транспортировались далее по железной дороге.

Возвращаясь под утро домой после вечеринки у Анжелины, Жюльетт остановилась у моста Академии, чтобы взглянуть на один из таких вагонов, который в этот момент везли на понтоне. Как и во всех подобных случаях перевозки ценных грузов, его сопровождал взвод солдат. Стояла теплая майская ночь, Жюльетт некуда было торопиться, и она остановилась, облокотившись на деревянный парапет.

Марко, продолжавший спускаться по ступенькам, заметив, что идет один, повернул назад и поднялся к жене. На ней было золотисто-черное платье от Фортуни, она сбросила накидку, и мелкий бисер отделки загадочно мерцал в ночи, а прекрасные руки отливали молочной белизной в свете фонарей.

– Почему ты остановилась? – спросил он с нетерпением.

Марко не понравилась вечеринка. На ней присутствовал муж Анжелины, его судно стояло на приколе в заливе, и на вечеринку он пригласил еще троих своих товарищей-офицеров. Все трое уделяли Жюльетт слишком много внимания, а один из них, по мнению Марко, вел себя просто вызывающе, приглашая ее на танец при каждой возможности. И хотя Марко не в чем было упрекнуть жену, ревность вспыхнула с новой силой, пробудив старые, дремлющие, но никогда полностью не исчезающие подозрения. Часто он целыми неделями не вспоминал о них, особенно оставаясь наедине с Жюльетт. Марко видел в ней искренне любящую и преданную жену, но что-то в этом морском офицере, в его фигуре и чертах лица напомнило ему Николая, и Марко сразу же почувствовал ужас от того, что и Жюльетт могла заметить сходство, способное пробудить в ней воспоминания. И вот уже все поведение Жюльетт на вечеринке, ее улыбки, смех, толковались Марко весьма однозначно.

Жюльетт подошла к мужу.

– Я наблюдала за одним из вагонов, вот и все. Чтобы немного успокоить, она взяла его за руку.

Там, у Анжелины, он казался совершенно безумным, когда всякий раз, как она начинала танцевать с офицером, не отрываясь, смотрел на них. Прекрасный вечер был безнадежно испорчен. И это происходит уже не впервые. Жюльетт делала все, зависящее от нее, чтобы спасти брак, и когда начинало казаться, что она уже близка к успеху, Марко взрывался из-за какого-нибудь пустяка.

Они дошли до дома, не сказав друг другу ни слова, между ними словно выросла стена молчания. Жюльетт ощущала отчаяние и безнадежность. Поднимаясь по ступенькам лестницы, она шла немного впереди. Что-то незримо изменилось в ней. Как только дверь спальни за ними закрылась, и Жюльетт могла говорить без страха быть услышанной прислугой, она резко повернулась к мужу и бросила ему в лицо полный боли и горечи вопрос:

– Когда ты прекратишь наказывать меня? Ему не нужно было спрашивать, что она имеет в виду. Смерив ее злобным взглядом, Марко бросил плащ в кресло.

– Итак, ты вспоминала о нем! Жюльетт была поражена.

– О чем ты говоришь?

– Этот русский никак не выходит у тебя из головы, не так ли?

– Мне кажется, эти слова ты должен с большим основанием обратить к самому себе, – ответила она с нескрываемым возмущением. – Неужели вся наша жизнь, наше будущее должны стать жертвой твоей неспособности примириться с прошлым?

– Я пытался все забыть, когда привез тебя из Тосканы, – ответил Марко. – Но ведь ты, ты сама вернула в нашу жизнь прошлое. Снова встречалась с этим русским! Более того, ты взяла Мишеля на встречу с ним! – он отвернулся, голос был полон горечи. – Только не говори мне, что прошлое ушло. Ты свято хранишь его, оно всегда будет живо для тебя!

Жюльетт решительно подошла к мужу. Остановилась между ним и комодом, на который он собирался положить жемчужные запонки.

– Теперь я вижу, ты никогда не перестанешь использовать происшедшее тогда в качестве оружия против меня.

– И никто не осмелится сказать, что я не прав, – Марко прошел мимо жены, снял запонки и положил их в бархатную коробочку.

– Я осмелюсь сказать, что ты не желаешь слышать и видеть правду! Но это ничего не меняет. Я останусь с тобой, и тебе не удастся избавиться от меня, что бы ты ни говорил и ни делал! Я не могу позволить, чтобы наши дети росли в распавшейся семье! Мишель и Сильвана не должны страдать из-за наших разногласий. Мы обязаны вести себя как цивилизованные люди, независимо от того, до какой степени ты ненавидишь меня.

– Что ты такое говоришь? Разве я способен ненавидеть тебя? – слова жены совершенно обескуражили Марко. Он сразу же представил свой дом без Жюльетт. Лишиться ее – все равно, что лишиться собственного сердца. – Неужели ты думаешь, что я желаю твоего ухода? – что было сил закричал Марко. Схватив жену за руки, начал трясти до тех пор, пока не почувствовал, что она вот-вот упадет. – Я люблю тебя! О, если бы я только мог до конца верить тебе!

И в это мгновение раздался телефонный звонок, пронзивший ночную тишину, заставший их врасплох и прозвучавший подобно удару колокола, что знаменовал кульминацию их семейного кризиса. Он отпустил Жюльетт, сделав шаг назад.

– Дети могут проснуться, – сказала она, совершенно неожиданно вернувшись к нормальному состоянию.

Марко кивнул и поспешил вниз по лестнице ответить на настойчивый звонок. Жюльетт подошла к туалетному столику, села за него, сняла изумрудное ожерелье и серьги, которые Марко подарил ей на свадьбу, и положила в верхнюю часть шкатулки для драгоценностей. Она сказала то, что думала на самом деле.

Она уже была в ночной рубашке и решила, что Марко задержался, чтобы выкурить сигарету, когда услышала на лестнице его шаги. Увидев мужа, она сразу же поняла: он получил какое-то страшное известие, и мгновенно догадалась, что произошло.

– Звонила Анжелина, – глухо произнес Марко. – Ее мужа и других отозвали на корабль. Италия больше не нейтральная страна. Мы вступили в войну с Австрией.

Жюльетт бросилась к нему, обняла.

– Это мужественный шаг, но мне так жаль, что его пришлось совершить.

Марко прижал ее к себе.

– Так и должно было случиться. По крайней мере, теперь все более или менее определено. Всегда легче прямо смотреть в лицо даже самой страшной правде, чем мучиться предположениями и сомнениями, как мы это делали последнее время.

– Перед этим ты напомнил о том, как привез меня из Тосканы, – она настойчиво пыталась возобновить прерванный разговор. – Чувство благодарности, зародившееся в тот момент, когда ты сделал мне предложение, переросло в зрелое чувство к тебе. Кроме того, тот факт, что мы прошли долгий и трудный путь, делает наши отношения еще более значимыми для обоих. Мы просто обязаны устранить недоразумения, которые сохраняются в наших отношениях, раз и навсегда. И теперь в еще большей степени, чем когда-либо, нас должна объединить любовь.

Это была глубоко прочувствованная мольба. Марко пристально взглянул в глаза жене, рассеивались последние сомнения. И он так надеялся, что настанет день, когда они рассеются полностью.

– Да, Жюльетт, – ответил Марко едва слышно, привлек ее к себе, и они слились в долгом и страстном поцелуе. Потом занимались любовью так, словно это была их первая ночь.