В Торби был солнечный вечер, и лучи заходящего солнца скользили вдоль холмов, заполняя своим светом живописные долины, окрашивая золотой каймой рябь тихой морской волны и крылья чаек, кружащих над скалистыми островами, где они устраивали свой ночлег. В тот день на берегу царило необыкновенное оживление в Торби и Торре, Ливермиде и Пингтоне. По берегу сновали женщины, мужчины, дети, собравшиеся из окрестных деревень для того, чтобы посмотреть на корабли, стоящие в заливе. Редко их можно было увидеть столько сразу — сторожевые корабли, фрегаты и флагманы во всей красе, с реющими на мачтах разноцветными флагами. Это был день всеобщего возбуждения и радости, потому что при Ватерлоо была одержана победа, война окончилась и на борту «Баллерофона» находился сам пленный Наполеон.

Весь день рыбаки бойко сновали вдоль берега, пытаясь заманить в свои лодки желающих поближе подобраться к «Баллерофону» в надежде увидеть Бони в его зеленом плаще с алыми эполетами и в знаменитой треуголке с кокардой, раскрашенной цветами французского триколора. И лишь благодаря чисто английской традиции не рассматривать более поверженного противника как врага, он уже не был в их глазах монстром, а лишь небольшого роста человеком, довольно неприглядным, которого они теперь очень жалели. Им даже было неловко за те ограничения, которые он испытывал, и за то, что правительство решительно отказывалось рассматривать его как гостя Англии. Множество женщин носили его эмблему — красную гвоздику, а мужчины, увидев его прогуливающимся по палубе, снимали шляпы.

Это крайнее сочувствие, однако, было не настолько глубоким, чтобы затмить чувство радости. Война окончилась. Эта изнурительная, бесконечно долгая война, конец которой так часто казался уже совсем близким, и которая затем разгоралась с новой силой, наконец окончилась, и перед всеми этими людьми возникла радужная картина длительного мира. Теперь они могли спокойно спать и не бояться за своих детей. Весь день на борту стоящих в бухте кораблей и в селениях на берегу продолжалось громкое веселье. Однако с приходом вечера то ли величие окружающего, то ли мерные взмахи крыльев парящих чаек, то ли пробудившееся в людях — одновременно с опустившимся на берег вечерним покоем — более глубокое понимание счастья снизошедшего на них мира стали причиной наступившей вдруг тишины. Люди на берегу смотрели в сторону моря и любовались красотой кораблей в лучах вечернего солнца. Они думали о том, что их командам больше не придется подвергать свою жизнь смертельной опасности. А моряки, стоя на палубах, не могли оторвать глаз от лесов и склонов холмов, от белых стен хижин в садах, от колечек дыма, уплывающих вверх из труб. Они вспоминали родные жилища и были счастливы.

В это время со стороны моря появились три фрегата. Скользя по воде, они медленно вошли в бухту. По их виду можно было догадаться, что прибыли они издалека. Однако, несмотря на достаточно потрепанный ветрами и штормами вид, они сохранили свое величие. Легкий бриз надувал их паруса, и они гордо рассекали синюю гладь воды, украшенную золотым бисером вечернего солнца, словно исполненные сознанием хорошо выполненного долга. Молодой капитан первого фрегата стоял, словно статуя, на корме, но лицо его не было таким же каменным, как фигура. Оно было неподвижным, но когда Торкви со своими живописными холмами, которые капитан знал так же хорошо, как и залитые светом долины, появился на горизонте, что-то на мгновение пробежало по его лицу, как пробегает лучик света по морской волне.

Почти ничего не изменилось здесь за одиннадцать лет. Стало немного больше белых хижин, разбросанных по холмам, и больше кораблей, стоящих в гавани. Но красота этих мест ничуть не померкла. Все это представлялось чем-то из другого мира гардемарину О'Коннелу, работающему с парусами на реях, и все это осталось таковым для капитана О'Коннела, неподвижно стоящего на корме. Он с неохотой переносил невзгоды морской службы, но теперь расставался с ней с тяжестью на сердце. Война окончилась, он возвращался из последнего плавания и жалел об этом. Сколько времени он мечтал о последней минуте своего последнего плавания, а сейчас испытывал сожаление. Он полагал, что так и должно быть. Человек смотрит в будущее, надеясь, что жизнь, полная тяжких испытаний и трудностей, закончится, и когда этот момент наконец наступает, он испытывает разочарование. Эта жизнь обогатила его и выковала его характер. Она стала для него родной. Да и расставание с друзьями тоже дело не из легких.

Однако та новая жизнь, которая теперь вырисовывалась перед ним, была хороша и знакома ему. Она тоже таила в себе трудности, равно как и моменты глубокой радости. Эта жизнь не будет простой, и с ее сложностями предстоит пройти бок о бок. Капитан О'Коннел решительно отвел от себя грустные мысли и открыл свою душу и сердце тому, что предстояло ему в будущем, начиная с этого момента. Как прекрасна была земля, к которой он возвращался, как удивительно дорога ему! За годы опасностей он привык думать о ней, как о земле, за которую надо сражаться и умереть; сейчас же он думал о ней, как о земле, на которой предстоит жить и которая будет дарить радость снова и снова с каждым восходом солнца утром и с каждым появлением луны ночью. По мере приближения к берегу сердце его стучало все чаще и чаще, заставляя его тело дрожать так же, как оно трепетало, когда, будучи курсантом, он возился с такелажем высоко на реях. Внезапно тело его расслабилось, и он улыбнулся, как будто его коснулась чья-то нежная рука.

Стелла внизу, в каюте, почувствовала его состояние и пришла успокоить его. Он не разрешал ей быть рядом на корме из соображений соблюдения дисциплины, и здесь, на корабле, она всегда подчинялась ему. Но, казалось, не имеет никакого значения то, что они часто оказывались в разлуке, потому что она всегда знала его мысли так, словно была рядом с ним. С двадцати лет она выходила с ним в море, когда могла это сделать, и он получал много упреков за то, что подвергал свою прекрасную молодую жену таким испытаниям и опасностям. Но это не было вопросом запрета. Как только для нее становилось возможным уйти вместе с ним в море, она не оставалась в стороне. Хотя он женился на ней, когда ей было пятнадцать лет, и это, по мнению отца Спригга, был возраст, в котором мужчина может удержать в повиновении женщину, Стелла сохраняла спокойную настойчивость в следовании своим принципам, против которой возражения были бесполезны. Ее склонная к приключениям натура воспринимала жизнь в море с радостью, которая передавалась и Захарии. Из-за того, что Стелла любила море, и он полюбил его тоже. Ее страстный восторг перед видом старых красивых городов и гаваней в различных уголках земного шара сильно обогатил его восприятие красоты. Сейчас они видели перед собой свой дом. Долгие четыре года плавания закончились. Он знал, что никогда больше не забудет этих путешествий. Их любовь к родной земле стала еще крепче, потому что они научились любить весь мир.

Все ближе и ближе они подходили к берегу. Их мыслями все больше и больше овладевали те, кого оставили они на берегу, кто ждал и любил их. Это его отец, сыновние чувства к которому крепли у него с каждым годом, это отец Спригг, уже постаревший и ждавший Захарию в надежде, что тот возьмет заботы о хуторе на свои плечи, это матушка Спригг, тоже постаревшая, но не изменившаяся с тех пор, и это, наконец, Стеллин отец, все еще работающий в Лондоне для того, чтобы прокормить себя, никогда не забывающий о них и всегда старающийся при первой возможности навестить их. Он любил их искренне и всегда молился за них в часовне святого Михаила на вершине холма. И для этих четырех близких им людей они везли хорошие вести — к весне Стелла должна будет родить своего первенца.

Он услышал легкий звук шагов позади себя и шелест женского платья. Стелла на этот раз ослушалась его и подошла к капитану, стоящему на корме. Он не пошевелился и, когда она приблизилась, не проронил ни слова, так как вся команда видела их. Она стояла позади него, и их плечи слегка касались. Стелла была примерно одного с ним роста, высокая и стройная. Оба они были сильны и душой и телом. Одно прикосновение плеча Стеллы придавало Захарии сил. Ему не нужно было поворачивать голову для того, чтобы посмотреть на нее, потому что он сердцем чувствовал каждую черточку ее лица. Ее загорелые щеки пылали, серые глаза были полны сияния, и он знал, что она счастлива. Стелла держала голову так высоко, что капюшон плаща упал ей на плечи, и ветер разметал по лицу ее темные кудри.

Берег становился все ближе и ближе; они уже чувствовали дыхание земли — этот запах свежести и цветения. Высоко над их головами парили чайки. Их белые крылья были позолочены вечерним солнцем. Стелла крепче прижалась к плечу мужа, и их руки время от времени соприкасались в такт качке корабля. Где-то на берегу колокол пробил очередной раз. Было уже восемь, и они возвращались на родную землю, где больше не было войны.