Назад: Эмилия Кинг Чисто английские вечера

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Миссис Эмили Томпсон, шумно вздохнув, аккуратно расправила на столе и без того гладкую скатерть и, часто окуная ручку со слегка заржавевшим пером в старинную чернильницу, стала старательно выводить на листе бумаги:

«Дорогой мистер Стоун! Вы написали мне после столь долгого молчания. Печальное известие – лорд Гроули скончался. Мы уже прочли об этом в «Манчестер-Гардиан», наша семья тяжело переживает утрату…»

Несмотря на внешнюю сдержанность, миссис Томпсон всегда была немного склонной к сентиментальности. Ее глаза, некогда поражавшие своей синевой, а теперь поблекшие, мгновенно наполнялись слезами.

Эмили, промокнув слезу кружевным платком, опять принялась за письмо:

«Мистер Стоун! Знаем мы и о продаже Гроули-холла – продаже по причине того, что денег на содержание такого громадного поместья нет.

В газете также сообщалось, что сам замок, скорее всего, будет снесен, а земля продана за 5 тысяч фунтов какому-то местному богатею…»

Миссис Томпсон, немного подумав, встала из-за стола и, подойдя к этажерке, легко отыскала среди газет, сложенных стопкой, нужный номер.

На первой полосе вечернего выпуска «Манчестер-Гардиан» крупным шрифтом выделялся заголовок:

«Последний из рода Гроули – лорд Джеймс Гроули скончался в полном одиночестве у себя в замке».

С фотографии в траурной рамке смотрел благообразный седой мужчина. Умные глаза, тонкий большой нос с горбинкой, плотно сжатые четко очерченные губы и чуть выдающийся волевой подбородок…

Эмили, будто стесняясь своего порыва, осторожно провела дрожащей рукой по портрету. Она еще долго вглядывалась в фотографию Гроули, а потом ее взор упал на небольшое сообщение на той же странице газеты:

«Аукцион по продаже коллекций картин, фарфора и столового серебра из Гроули-холла состоится 2 апреля в 14 часов…»

Внезапно хлынувшие слезы не дали возможности миссис Томпсон дочитать объявление до конца. Прижимая платок к лицу, Эмили отложила газету и подошла к окну.

Прямо перед нею разворачивалась изумительная по красоте панорама. Слева круто поднималось шоссе, а из окон дома виднелась долина, расположенная у подножия высокой гряды холмов, за которыми тянулась вересковая пустошь.

Это курортное место среди золотого боярышника и пушистой зелени лиственниц, пахнувших лимоном под нежарким апрельским солнцем, очень нравилось Эмили, всей душой любившей романтические уголки.

Сегодня был необычный день. Если бы миссис Томпсон не ушла от своего супруга пять лет назад, забрав с собою дочь и вернув право носить девичью фамилию, то нынче они с мистером Бенсоном праздновали бы день серебряной свадьбы. Кстати, Стивен прислал ей по этому поводу трогательную открытку.

Утренняя почта принесла еще и письмо от Питера Стоуна. Почти двадцать лет Эмили старалась не вспоминать ни о Гроули-холле, ни о его хозяине, ни, тем более, о дворецком. И вот, пожалуйста, эта весточка из прошлого!

И Эмили мгновенно представила себе сэра Питера – дворецкий в ее памяти остался молчаливым, даже излишне суровым человеком, с чуть асимметричным носом и слегка припухлыми губами.

Внимательный взгляд его черных глаз будто и сейчас остановился на Эмили, как и тогда, когда она впервые переступила порог Гроули-холла.

Женщина передернула плечами, как бы стряхивая это наваждение.

И все же тоска, тяжелая тоска охватила все ее существо.

Какой бы полной и значительной жизнь ни была, всегда остается какая-то неудовлетворенность, какая-то подсознательная жадность, ощущение уходящего времени.

Казалось бы все сейчас в жизни миссис Томпсон уже утряслось: она хозяйка своего уютного дома в Торки, в нескольких милях от моря. Пейзажи, которые каждый день открыты ее взору, могут излечить любую душу, зарядить энергией и оптимизмом на долгие годы.

Ну и что, что она разведена с мистером Бенсоном!

Этот поступок Эмили не был для него неожиданностью. Он всегда знал, что их супружеский союз изначально обречен. А миссис Томпсон сохранила до сих пор прекрасные дружеские отношения и со Стивеном и с его матушкой.

И хотя Эмили так больше и не нашла себе спутника жизни, не это обстоятельство сейчас повергло в тоску ее сердце.

Письмо от дворецкого из Гроули-холла – вот истинная причина ее тревоги!

Эмили была уверена, что прошлое давно умерло в ней.

Но при виде первых строк, написанных каллиграфическим почерком Питера Стоуна, что-то в ее душе вздрогнуло. Это письмо воскресило в Эмили уже почти угасшее воспоминание о сладком, диком счастье, оборванном так быстро и неожиданно.

Дорога, петляя среди зелени полей, внезапно выпрямилась и ровной лентой пролегла до самой границы поместья. По правую сторону от нее тянулась ограда из потрескавшегося дуба, древняя, замшелая и такая низкая, что каждый мог видеть растущие за ней колокольчики. Море колокольчиков, бегущих вдаль, к подножию холма, увенчанного красивой усадьбой.

Вечерний свет ровно падал на землю, заставляя пламенеть оконные стекла, придавая лучам райский вид. И везде, где свет падал сквозь деревья на колокольчики, глазу представлялась чарующая возможность полюбоваться как огромным океанским разливом цветочных полей, так и неповторимой красотой каждого отдельного цветка.

Стволы буков тускло серебрились в лучах солнца, их листья, только что появившиеся, были как облака зеленых бабочек, еще не расправивших свои крылья. Там, где ограда была сломана, дорога пахла бензином, и цветы были вытоптаны в местах, где мародеры проникали в зеленое море, собирая букеты и нарушая хрупкую красоту.

Женщина, яркая, как тропическая пальма, появилась на дороге так неожиданно, что «бьюик» чуть не налетел на нее.

Тормоза заскрипели. Из окна высунулось рассерженное лицо водителя.

Женщина, даже не взглянув в его сторону, сошла на обочину и, что-то насвистывая, пошла прочь.

– Эмми! – раздалось позади нее.

Но она шла, не оглядываясь, перебросив за спину розовый чемодан.

…Перед глазами водителя еще долго маячил ее толстый зеленый макинтош, выцветший до пастельных оттенков. Он был порван, причем прореха была старая – женщина явно не относилась к поклонницам нитки и иголки. Шелковый розовый шарф, переброшенный вокруг ее шеи с той же заботой, с какой бросают на веревку мокрое полотенце, был испачкан и забрызган, хотя все еще не был лишен былой прелести.

Огромное обвисшее черное сомбреро, когда-то принадлежавшее мужчине, а сейчас увенчанное сломанным зеленым пером, прятало блеск ее таинственных черных глаз.

Она тащила чемоданчик из розовой кожи, потертый и непрочный, как и все ее вещи: он был перевязан веревкой, а из-под крышки кокетливо торчал край белых кружев.

Женщина бросила свой чемоданчик в один из проломов в изгороди. Он приземлился среди помятых цветов рядом с буком. Ударом ноги отшвырнув его в сторону, женщина шлепнулась в цветы, потом, сбросив свою щегольскую шляпу, она блаженно зажмурилась, вытянула ноги.

Ее черные, как воронье крыло, волосы, разделенные аккуратным пробором, густым занавесом закрыли ее лицо от посторонних глаз.

– Эмми!

При звуке приближающихся шагов глаза прелестницы вспыхнули. Она развернулась и спокойно смотрела на подходившего к ней мужчину.

Тот не обладал таким самоконтролем, как она, и эмоции отражались на его лице: голубые глаза потемнели, черты лица исказились.

– Куда ты направляешься? – спросил он.

– Прямо по этой дороге, – сказала она, – а затем по следующей.

– Эмми! – вновь крикнул ей мужчина. – Ты же знаешь, что тебе некуда идти.

– И знаю, что это не в первый раз, – вызывающе ответила она. – Девушка всегда где-нибудь пристроится.

Потом, немного подумав и одарив его взглядом своих сияющих глаз, Эмми сказала:

– Если хочешь помочь, дай мне пять шиллингов. У меня нет ни пенни.

– Ты что, не получала жалованье? – удивился мужчина.

– Да, но я задолжала все до последней монеты другим слугам. Я пыталась унести деньги с собой, но они поймали меня, – девушка дерзко смотрела ему в глаза.

– Но, Эмми, за что же тебя все-таки уволили? – вкрадчиво спросил он.

– За воровство!

– Но это же ложь! Ты не способна на это, – не поверил он.

– Я воровала!

И, подняв с земли чемодан, Эмми показала на торчащие из него белые кружева.

– Одна из ночных рубашек твоей сестры, – хмыкнула она. – Внутри еще несколько.

Мужчина осторожно дотронулся до руки Эмми:

– Пойдем назад, – сказал он. – С сестрой я все улажу. Ты должна остаться.

– Слушай, Ник, – она впервые обратилась к нему по имени. – Ты славный парень, но говоришь глупости.

И затем, вспыхнув неожиданной страстью, закричала:

– Какого дьявола я должна остаться? Посмотри туда – это проклятая большая тюрьма. Я рада, что меня там больше нет!

И, сняв сомбреро, Эмми выразительным жестом махнула им в сторону дома на холме.

Молодой человек посмотрел на дом и проговорил вполголоса:

– Он чудесный! Я нигде не был так счастлив, как там! – потом, набрав воздух, он выпалил вдруг фразу, которой от себя не ждал: – И я никогда не был бы там счастлив, если бы не твой приход в наш дом. Эмми! Возвращайся!

– Во имя Господа! – закричала девушка. – Чего ради? Тебе просто нужна дешевая девка? Будь честным хоть сам с собой. Я дам тебе имена трех девушек, если ты захочешь. И они будут рады услужить тебе. Кстати, одна из них – девственница, а это уж лучше, чем я!

Эмми резко повернулась к парню спиной.

Ник попытался развернуть ее к себе, но она упорно отворачивалась, прикрывая лицо шляпой. Потом, словно вспомнив о чем-то, Эмми толкнула его в грудь:

– Так что?! – громко закричала она. – Ты даешь мне пять шиллингов?

Не говоря больше ни слова, Ник побрел назад к машине с опущенной головой.

Эмми искоса наблюдала за ним. Молодой человек сел в салон машины, нажал на стартер и уехал.

Эмми еще долго смотрела вслед автомобилю, пока тот не скрылся из виду.

Девушка подняла свою ношу и пошла вперед, напевал что-то веселенькие…

Эмми брела по грязи, хотя середина дороги была Вымощена булыжником.

Через какое-то время она увидела в ограде ворота, на которых были развешаны одеяла, а за ними белела палатка.

Она посмотрела за ворота и увидела сидевшего на бревне перед костром мужчину, жарившего себе мясо на палочке.

– Чьи это одеяла? – крикнула Эмми.

– Мои, – ответил мужчина, глядя не на нее, а на подрумянившийся кусочек. – Они проветриваются.

– Снимите их, дуралей! – сказала девушка. – Время проветривания давно прошло. На них упадет роса, и вы умрете от холода и простуды.

– Тогда сверните их, – ответил он. – Вы же видите – я занят.

Эмми бросила чемоданчик в сторону палатки и легко, как мальчишка, перелезла через забор.

– Лучше, если я сверну их с этой стороны, – сказала она и, свернув одеяла, положила их в палатку, а на них водрузила свой розовый чемоданчик.

Сев на бревно рядом с мужчиной, который искоса взглянул на нее, Эмми стала смотреть на его руку, державшую палочку с мясом.

– Я надеюсь, у вас есть еще кусочек мяса, – сказала она. – Почему бы вам не поджарить его для меня?

– Потому, что это достаточно дурацкое занятие, особенно, если у вас нет с собой сковороды, – ответил он. – Держите этот!

Женщина взяла палочку, а мужчина залез в палатку, причем ему пришлось встать на колени и согнуться, такой низкой она была. Потом он вылез, держа тарелку, немного хлеба и несколько кусочков мяса.

Выпрямившись, мужчина посмотрел на сидящую к нему спиной женщину, на ее брошенную на землю шляпу со сломанным зеленым пером, на тяжелую копну ее волос, сверкающую как полированное черное дерево, и усмехнулся.

Взяв у Эмми палочку, он снял с нее пропекшееся мясо и, протянув ей нож, тарелку и хлеб, сказал:

– Это будет уже следующая порция.

Он насадил на шампур очередной кусочек мяса. Эмми села и начала жадно есть. Мужчина склонился над костром.

– Мое имя Дэвид Шредер, – проговорил он. – А ваше?

– Эмили Томпсон, – проговорила она с полным ртом. – Среди своих – Эмми.

Мужчина глянул на нее изучающе:

– Вы оставили свой чемодан в моей палатке.

– Я подумала, что смогла бы здесь остановиться.

– А я подумал, вы его оставили по ошибке, – беззлобно пробурчал Дэвид.

– Нет. Я не делаю ошибок! – с вызовом ответила Эмми.

– Счастливая! – Шредер иронично улыбнулся и принялся за ужин.

Наевшись, он собрал при помощи оставшегося куска хлеба с тарелки жир. Затем, подбросив в огонь несколько поленьев, вытащил из внутреннего кармана своей куртки блокнот, а из кармана жилетки выудил несколько карандашных огрызков.

– Наденьте шляпу! – почти приказал Дэвид.

Эмми нехотя сделала то, что просили. Шредер встал перед нею и посмотрел на девушку так, словно она была деревянной…

Глаза Дэвида замелькали вверх и вниз от нее – к блокноту. От блокнота…

Эмми рассматривала его зеленую, не очень чистую вельветовую куртку, нестиранную серую фланелевую рубаху. Выражение его глаз было как у полуголодного ястреба, а сжатые губы Дэвида и его грозный крючковатый нос вызывали ощущение чего-то хищного.

– Дайте мне посмотреть! – осторожно попросила Эмми.

Вместо ответа Шредер вырвал листы из блокнота, скомкал их в шарик и бросил в огонь. Затем он вытащил из кармана пачку сигарет, закурил и объявил:

– Я собираюсь прогуляться. Можете укладываться, когда захотите.

Эмми устала до смерти. До ухода Шредера она и не осознавала, насколько устала. Поэтому она быстренько загасила костер песком, влезла в палатку и разложила одеяла.

Потом Эмми развязала веревку на розовом чемоданчике, открыла его и достала ночную рубашку.

Ласково погладив пальцами плотную шелковую ткань, девушка выскользнула из своих одежд и какое-то время сидела нагая, с распущенными волосами. Затем она надела ночнушку и, юркнув под одеяла, тайно улыбнулась их терпкому запаху.

Спать Эмми не собиралась. Она намеревалась ждать Шредера, но, к сожалению, скоро уснула.

Было уже темно, когда до нее донеслись слова:

– Эй, вы забрали оба одеяла! – Дэвид чиркнул спичкой. – Ну же, передайте мне хотя бы одно…

Эмми видела голодный блеск его глаз до тех пор, пока полы палатки не захлопнулись. С волочившимся позади одеялом, Дэвид пошел к стоявшему на другом конце поля сараю…

Когда утром Шредер подошел к палатке, Эмми уже разжигала костер. Рядом с костром лежал распахнутый розовый чемоданчик, и она сжигала его содержимое.

– Дорогой способ готовить бекон, – сказал Дэвид, потягиваясь на свежем утреннем воздухе, невыспавшийся и небритый.

– Я вовсе не готовлю бекон, – ответила Эмми. – Но я рада слышать, что он у нас есть. Святые ангелы, я голодна!

Дэвид кивнул на кучу пепла:

– Для чего ты тогда сожгла этот мусор?

Эмми охотно пояснила:

– Освобождаю место. Дурацкий способ – жарить на палочке. Нам нужна сковорода. Я куплю ее и смогу носить в чемодане.

Дэвид иронично поклонился:

– Огромное вам спасибо, мадам!

Он полез в палатку, чтобы взять свои бритвенные принадлежности и, когда выползал обратно, взгляд его остановился на Эмми. Та стояла к нему спиной, согнувшись над костром. На ней не было ни обуви, ни чулок. На ноги налипли лепестки лютиков, а юбка сзади волнующе приподнялась…

– Здесь поблизости нет воды, – сказал Дэвид, – но через два поля есть озерцо. Я надеюсь, ты уже нашла его.

Эмми ухмыльнулась в ответ:

– И надеешься напрасно, я еще не умывалась.

– Тогда тебе лучше пойти со мной.

И Шредер двинулся, не оглядываясь. Было еще очень рано.

Солнце всасывало росу с длинного ряда кустов боярышника и с миллиона крошечных алебастровых белых чашечек, каждая из которых предлагала свое содержимое его сверкающим лучам.

Эмми промокла до колен. Наконец они достигли пруда, еще дымящегося в прохладе утра.

Было безветренно и тихо, ветки ив неподвижно нависали над поверхностью воды. Солнце мягко освещало цветы кукушкиных слезок, растущих на берегу пруда. Над водой летали куропатки. Посреди пруда, с головой, откинутой на спину, спал лебедь.

Дэвид достал из кармана маленькую кружку, зачерпнул ею воды, а из другого кармана – безопасную бритву и мыло. На корневище дерева он установил кусочек зеркала, снял куртку и рубашку и, встав на колени, начал бриться.

Эмми откровенно рассматривала его какое-то время, затем повернулась и пошла к ивовым зарослям.

Сбросив одежду, девушка посмотрела на свое упругое и гибкое тело цвета слоновой кости и, найдя его красивым, попробовала воду ногой, вздрогнула и плавно скользнула в озеро. И только оказавшись в воде, Эмми издала радостный крик.

Дэвид обернулся и увидел ее руки, разбивающие сверкающую серебряную гладь, и ее тело, легко скользящее по воде.

Ополоснув лицо, тело и грудь холодной водой, Дэвид вытерся и бросил полотенце на одежду Эмми под ивами. Затем пошел прочь, неся в руке котелок с водой.

Когда Эмми вернулась к палатке, он раздувал угасающее пламя. Вода в котелке бурлила, и пока он заваривал, чай, Эмми поджарила кусок бекона.

Больше ничего из еды не осталось, поэтому она заставила Шредера съесть бекон, а сама ела хлеб, запивая его горячим чаем. Волосы Эмми были распущены по плечам, и, когда они покончили со своим скудным завтраком, она достала из чемодана щетку с серебряной накладкой и стала расчесываться, позволяя спадать волосам черным водопадом. Высушив волосы, Эмми скрутила их в такой же тугой узел, как и вчера, и с вызывающим видом натянула чулки.

– Твой отец будет сегодня на бегах? – спросил Дэвид.

Синие глаза Эмми широко раскрылись.

– Я помню тебя, – сказал он, – а ты меня нет. И если твой отец узнает, что сегодняшнюю ночь ты провела в моей палатке, мне от него достанется на орехи, да и тебе, думаю, тоже.

Немного подумав, Шредер добавил:

– Он великий человек, хотя и маленького роста!

– Бог спаси его душу! – Эмми набожно перекрестилась, а затем ее пальцы прикоснулись к висевшему на шее крестику. – Вот уже шесть месяцев, как его нет в живых: он умер после того, как лошадь ударила его копытом.

Дэвид тяжело вздохнул:

– Мне очень грустно слышать об этом. Я видел его на бегах в Тарпорли год назад, и ты была с ним. А когда мы с ним подружились, тебя уже не было…

– Я ездила с отцом в Тарпорли в течение пяти лет, – глаза Эмми наполнились слезами. – Хотя он и был всего лишь конюхом, из него мог бы выйти великий тренер!

Она украдкой смахнула слезу тыльной стороной ладони.

– Я рисовал тогда в Тарпорли лошадей, – заговорил Дэвид после непродолжительного молчания, – и мы договорились встретиться с ним сегодня.

– Святой Боже! – воскликнула Эмми. – Как будто его дух послал меня сдержать обещание.

– Даже если это так, – грустно отметил Дэвид, – мне очень жаль, что я не встретил его самого.

– Сэр Джордж Гроули – его бич, – сказала Эмми со вздохом. – Сэр Джордж держал собственных лошадей: у него их было несколько, и без отца он ничего не мог с ними сделать.

Эмми обвела грустным взглядом окрестности и стала вспоминать.

– Это было прекрасное время. Мой отец имел собственный маленький коттедж. А потом сэр Джордж купил эту бестию, лягнувшую отца в живот, шесть месяцев тому…

Дэвид достал портсигар и закурил.

– И что было потом? – спросил он.

Некоторое время Эмми молчала, потом продолжила:

– О, кругом преобладала всеобщая доброта, и как только они не превозносили моего отца!

Эмми поднялась и нервно заходила вокруг сидящего на бревне Дэвида. Тот не спускал с нее пристального взгляда своих черных, как угли, глаз.

– Представляешь, они только и говорили о том, что им необходимо позаботиться о дочери такого человека, о том, что она не должна ни в чем нуждаться и так далее… – Эмми зло плюнула на землю. – И все это закончилось тем, что из меня собрались сделать прислугу!

Девушка с размаху шлепнулась на край бревна рядом с Дэвидом. Он едва удержался, чтобы не свалиться в кострище.

– Не так резво, Эмми! – попробовал пошутить Шредер.

Девушка, не слушая его, заговорила опять, словно кому-то пыталась в который раз доказать свою правоту:

– Я, как только поняла к чему идет дело, сказала себе: все, стоп, спасибо! Вот пережду, когда кончится зима, а затем уйду!

Эмми пытливо глянула на Шредера:

– Знаешь ты этих Гроули?

– Слышал о них, – ответил Дэвид. – Древний род.

– Слышал о молодом Тоби? Будущем лорде? – лицо девушки покрылось красными пятнами.

С нескрываемым интересом Дэвид ответил:

– Да. А что?

Эмми хлопнула себя по коленям, как заправский жокей:

– Все, забудь о нем!

Потом, словно навсегда оставив прошлое, девушка встала с бревна и, оправив юбку, подошла вплотную к Дэвиду. Он слегка попятился, стряхивая пепел сигареты на свою куртку.

– Что мы собираемся сегодня делать?

Эмми уперлась в свои бока обеими руками и стала похожа на яркую деревенскую куклу. Дэвид отметил это про себя, как художник.

– Я собираюсь на бега, – медленно проговорил он. – Ты же можешь делать все, что тебе вздумается.

На такое предложение Эмми заявила с вызовом:

– Мне бы хотелось пойти с тобой!

Он глянул на нее с неожиданной свирепостью:

– Какого дьявола ты мне навязываешься?!

– Мне некуда идти, – Эмми опустила голову. – Некуда, совершенно некуда, – тихо добавила она.

Дэвид продолжил разговор довольно мирно:

– У тебя ведь есть место. Почему бы тебе там не остаться?

– Потому, что я сама выбираю себе место, даже если его у меня и нет!

С этими словами Эмми встала и нахлобучила на голову свое сомбреро. Затем она вытащила из палатки свой забрызганный макинтош.

– Я хотела бы заплатить вам за ночлег! – девушка сердито схватила свой розовый чемоданчик.

Дэвид сидел, оперев голову на руки, глядя на потухшие угольки и перебирая пальцами свои курчавые волосы.

Эмми напряженно ждала ответа:

– Ну, так как?!

– Я одинок! – послышалось в ответ.

Розовый чемодан мягко шлепнулся в заросли медуницы:

– И ты еще пытался прогнать меня…

Палатка была сложена и поместилась в старый армейский мешок времен Первой империалистической войны, со всем остальным имуществом Дэвида.

Эмми с облегчением вздохнула, когда он взгромоздил рюкзак на свои узкие плечи.

– Мне кажется, ты умеешь работать не только языком, – думая о чем-то своем, заговорил Шредер, и вышел на грунтовую дорогу. – Да, Эмми, в куске хлеба ты никогда не будешь нуждаться! Это ж так ловко упаковать мой вещмешок! – Дэвид восхищенно щелкнул языком.

Эмми, польщенная похвалой, весело защебетала:

– Ну, если о хлебе речь, – в данный момент я бы от него не отказалась! Если мы собираемся раздобыть себе еду, я могу кое-что предложить, – и она хитро подмигнула. – Я ведь могу заложить щетку для волос, которую украла у Гроули. И мы могли бы поставить потом эти деньги на лошадь.

– В принципе ты могла бы ее заложить, – немного подумав, ответил Дэвид, – если бы нам удалось найти ломбард в центре Чешира. А я сделаю несколько набросков лошадей, и, может быть, продам их, а вечером я буду рисовать портреты в пабе. Хорошее дело – быть художником в этих счастливых краях!

Они обсуждали все это, шагая по прекрасным цветущим полям, Дэвид, с оттягивающим плечи вещмешком, а Эмми, помахивая своим розовым чемоданчиком.

– Я внимательно тебя рассмотрела сегодня утром, – заговорила девушка, время от времени забегая вперед. – Так вот, на твоих костях ничего нет, кроме кожи. Тебе нужен кто-то, кто бы следил за твоим питанием.

– Я питаюсь нормально, когда есть чем питаться, – беззлобно пробурчал Дэвид. – И не надо обо мне заботиться. Я могу сам о себе позаботиться.

Увидев, что Эмми сразу как-то вся поникла, Дэвид вдруг предложил ей:

– Лучше давай споем!

– Я не знаю никаких светских гимнов, – Эмми очень оживилась. – Знаю песню «Хватит, миссис Мурт» Идет?

– Нет, под нее плохо маршировать. Давай лучше «Я – бродяга»!

– О'кей! Начинай!

Дэвид запел во все горло:

– «Я люблю своего хозяина, он мой лучший друг!
Вот почему я стою в очереди за куском хлеба,
Среди других, таких же безработных, как и я.
Аллилуйя! Я – бродяга!
Аллилуйя, аминь!
Аллилуйя! Возложи на нас свои руки!
Оживи нас вновь…»

Эмми присоединилась к припеву и научила Дэвида тем словам, которых он не знал. Их пение далеко разносилось по окрестности.

За поворотом дороги показались черно-белые домики и пруд.

Возле одного дома Эмми увидела скамейку. Уставшая, она присела на нее. Когда она оглянулась, то увидела стоящую на пороге молодую хозяйку.

Стараясь задобрить хозяйку и понравиться ей, Эмми поспешно заговорила ласковым голосом:

– Я думаю, вы не будете возражать, если мы немного передохнем здесь. Мы направляемся в Биркенхэд, ботинки моего мужа почти развалились, а там нас ждет работа, благодарение Господу…

Дэвид отупело смотрел на нее, а женщина смотрела на исхудалое лицо Дэвида и его измученные глаза. Эмми уловила ее взгляд.

– Садись, дорогой! Отдохни, пока есть возможность. И так тяжело идти на пустой желудок, – Эмми похлопала по скамейке рядом с собой.

Женщина ушла, но вскоре вернулась и поставила перед ними тарелки с хлебом и говядиной и горячий чай.

Поев, Эмми собрала посуду и поставила ее у дверей дома.

– Благослови вас Бог, – сказала она, – и вашего малыша, когда он появится на свет.

Женщина покраснела от пронизывающего взгляда Эмми.

– Пойдем, дорогой, – ласково обратилась она к Дэвиду. – Нам следует поспешить, пока дорога не заполнилась людьми, спешащими на бега.

– Возьмите это, мадам, – сказал Дэвид, протягивая хозяйке дома забавный эскиз, который только что набросал. – Когда-нибудь это будет стоить больше, чем стоимость того, что мы съели у вас. Я подписал его.

Шредер догнал Эмми у остановки автобуса.

– Что это значит? – взревел он. – Ни разу в жизни я не попрошайничал, и не собираюсь этого делать. Если останешься со мной, запомни: мы должны зарабатывать себе на хлеб.

Эмми хладнокровно ответила:

– Возьми себе на заметку: иногда доброе слово может оказаться весьма кстати…

Кое-как втиснувшись в переполненный автобус, они, безусловно, бесплатно, добрались до Тарпорли.

Толпа хлынула в сторону ипподрома.

Шредер, крепко держа за руку Эмми, старался идти с краю дороги. Становилось все теплее и теплее.

Автомобили, фыркая и рыча, обгоняли всех, наполняя воздух дымом и пылью. И вдруг Эмми вырвалась и наперерез бросилась к желтому «бьюику». Раздался скрип тормозов. Из открытого окна машины посыпались проклятия, а потом один из сидящих в ней мужчин, закричал:

– Эгей! Эмми! Откуда это ты? – он, вытянув руки, потрепал по щеке подбежавшую к нему девушку. – Я не слышал о тебе с тех пор, как старик помер.

– Брожу по свету в поисках судьбы, – весело сказала Эмми, – и таскаю с собой своего голубка. Дэвид, подойди и познакомься с приятным джентльменом, букмекер Пигги Уайт.

Пигги ногой толкнул дверцу «бьюика» и буквально вывалился на зеленую обочину дороги.

Вслед за ним из машины выскочил маленький юркий еврей лет сорока. Он подбежал к Эмми и прижался к ее лбу своими мокрыми красными губами.

Дэвид ошарашено смотрел на них.

Эмми же обняла коротышку и потерлась головой, как кошка, о его небритое лицо.

– Вот так встреча! Дод! Я уже не видела тебя вечность!

Потом, сообразив, что Шредер впервые видит этого человека, взяла его за руку и подвела к Дэвиду.

– Это Дод Розинг, клерк Уайта, – больше ничего не объяснив, Эмми вдруг присела возле своего розового чемоданчика. Открыв его, она вынула серебряную щетку.

– Пигги! Есть товар для тебя. Сколько?

– Ты что, стащила ее? – Уайт распрямился и взялся за пояс, охватывающий, как экватор, внушительную сферу его живота.

– Должна же была я уйти от Гроули хоть с чем-то? – оправдываясь, ответила Эмми.

Пигги повертел щетку в руках:

– Монограммы нет. Достаточно безопасно. Десять шиллингов, – оценил он вещь.

– Идет, – кивнула Эмми.

Пигги достал банкноту. Эмили взяла ее и протянула Розингу.

– Для малышки, – сказала она.

Дод грустно кивнул.

– С нею все в порядке? – встревожилась Эмми.

– Да! – успокоил ее Дод. – Она – прелесть!

– Поцелуй ее за меня и скажи, что мама скоро обнимет свою Кэтрин!

Эмми приложила к своим губам указательный палец, поцеловала его, а потом провела им по пухлым устам Дода. Розинг сразу стал краснеть, но Уайт потянул его за полу пиджака.

– Все, растаял уже. Хватит, поехали. У нас сегодня полно работы! – Пигги чуть втиснулся в машину и, нажав на стартер, начал медленно выруливать на дорогу. – Увидимся к вечеру! – долетело до Эмми.

Шредер стоял в стороне под лиственницей и пристально рассматривал идущую к нему Эмми.

Девушка подошла к Дэвиду и, как будто ничего не случилось, поправив на голове сомбреро, проговорила:

– Пожалуйста, ничего сейчас не спрашивай. Пойдем, скоро первый заезд.

Шредер поправил лямку вещмешка, что врезалась в его плечо, и, достав из бокового кармана небольшой блокнот, молча пошел в толпу.

Они долго бродили среди людей. Здесь были «жучки», знавшие секреты успеха, но все еще носящие рванье, негритянские певицы, бренчащие на банджо, евангелисты и иудеи.

В маленьких буфетах продавалась закуска и танцевали цыганские девушки. Попрошайки клянчили милостыню, а там, где стояли ряды автомобилей, знать ела икру и пила шампанское.

Из автобусов выгружались все новые партии прибывающих из города людей, нагруженных свертками с едой и бутылками пива.

В маленьком загоне водили по кругу лошадей. Робкие и красивые существа, они, казалось, презирали толпу, собравшуюся вокруг.

Дэвид ходил среди этой веселой суеты, и его рука быстро и легко летала над блокнотом. Лошади, люди, собаки, богачи и бедняки, адвокаты и продавцы – все ложилось на бумагу.

Шредер сбросил с плеч рюкзак, и Эмми, молча ходившая за ним, понесла его в одной руке, а свой чемоданчик в другой.

Дэвид зарисовал и ее в блокноте, в сомбреро со сломанным пером и макинтоше, подпоясанным вокруг тонкой талии.

– Бог мой! – воскликнул Шредер. – Ни одна женщина здесь не может сравниться с тобой! Я только что разглядел тебя. Рядом с тобой все эти дамы из «роллс-ройсов» выглядят как торты. Ты и лошади – единственное, на что здесь стоит посмотреть.

Он прикрепил булавками свои наброски к лежащему рюкзаку и начал выспрашивать свою цену, предлагая каждый за шесть пенсов.

– Если мы продадим четыре, – сказал Дэвид, – нам уже хватит на день. Шиллинг на еду и шиллинг, чтобы поставить на лошадь.

– Ты не подписал их, – заметила Эмми, рассматривая рисунки.

– Я знаю, – ответил, улыбнувшись, Шредер, – это, конечно, небольшое надувательство, но дураки не знают об этом.

– Ты, кажется, обольщаешься, – заметила Эмми. – С каких пор твой автограф является ценностью?

– Может, с послезавтрашнего дня, – подумав, сказал Дэвид. – Или около того.

– Ты не приколол мой портрет! – Эмми осмотрела эту маленькую выставку.

– А я и не собирался этого делать, потому… – Шредер внезапно умолк.

Стройный юноша, от которого пахло хорошими духами, остановился перед рисунками. Он был чисто выбрит, хорошо одет. Золотые кудри вились на его голове, а голубые глаза внимательно рассматривали экспозицию работ Шредера.

– Я хочу взять несколько, – наконец заговорил он, а потом добавил: – Что за фокус?

– Никаких фокусов, – буркнул Дэвид.

– Я понимаю, что вы не хотите их подписывать.

– Почему я должен это делать? – с вызовом ответил художник.

Покупатель спокойно пояснил:

– Они будут тогда более ценными.

Дэвид недовольно пробурчал:

– С чего это вы взяли?

– Проклятье, у меня есть глаза! – внезапно закричал юноша. – Сколько вы хотите за подписанный?

Дэвид задумался.

– Фунт за каждый! – дерзко предложил он.

– Немного крутовато, – покупатель несколько раз подходил к рисункам и приглядывался. – Шесть фунтов вместо трех шиллингов, – предложил он мастеру.

Дэвид отвернулся от юноши.

– Это даром!

– Я возьму одну – вот эту – подписанную, – и покупатель протянул Шредеру банкноту и шиллинг. Потом, помахав картинкой, он сказал Дэвиду. – Эта лошадь на вашем рисунке – Ройстерер. Она принадлежит моему отцу – сэру Джорджу Гроули. Она всегда приносит нам удачу!

С этими словами Тоби Гроули чинно удалился.

Дэвид оглянулся в поисках Эмми, чтобы рассказать ей о покупателе. Девушка выскользнула из-за стоящей неподалеку повозки.

– Он ушел? – испуганно проговорила Эмми. – Фу, чуть не попалась!

Толпа собралась вокруг будущей знаменитости, многие хотели купить рисунки по шесть пенсов, но Дэвид больше ничего не продавал. Он сложил рисунки, поднял рюкзак, и они пошли к буфету.

Эмми дожевывала свой бутерброд, когда Дэвид, осушив уже третий бокал пива, спросил у нее:

– Ты слышала когда-нибудь о такой лошади – Ройстерер?

– Ах, Святые Ангелы Господни, если бы моего отца не пнули в живот, какую лошадь он бы сделал из этого Ройстерера! Эта лошадь может бежать весь день и перепрыгивать через дома. Это птица, Пегас! – глаза Эмми подернулись слезой.

– Тоби Гроули купил у меня рисунок с Ройстерером, – задумчиво проговорил Шредер. – Еще он сказал, что эта лошадь приносит Гроули удачу.

– Конечно, у кого есть деньги, тому и конь их копытами высекает, – недовольно пробурчала Эмми.

– Может, все-таки объяснишь мне, что ты имела с этим красавчиком Гроули?

Дэвид не скрывал своего раздражения. Эмми откинулась на спинку стула и, прикрыв глаза, тихонько заговорила:

– Дело было так. Я была доверчивым ребенком и родила, когда мне исполнилось шестнадцать лет. Здесь нечем гордиться, не правда ли? – девушка глянула на молчащего Дэвида. – Возможно, на востоке такое дело не редкость, и мне захотелось написать об этом в «Дейли мейл», в рубрику «Рекорды», но мой отец был против огласки, и он стал искать возможность куда-нибудь пристроить Кэтрин. Это было еще до того, как мы очутились у Джорджа Гроули.

– А что, твоя мать не смогла стать девочке хорошей бабушкой? – осторожно спросил Дэвид.

– Моя матушка, упокой Господи ее душу, – Эмми быстро перекрестилась, – матушка умерла за год до рождения своей внучки, – ответила девушка и, раскрутив тугой узел волос, спустила их по плечам.

Ее бледное, без единой кровиночки, лицо, необыкновенной красоты продолговатые глаза и черные, как смоль, длинные волосы, притягивали к себе не только внимание художника. Почти каждый мужчина, который входил в буфет, останавливал взгляд на Эмми. Но она ничего не замечала вокруг, продолжая рассказывать Шредеру свою грустную историю.

– В то время мой отец работал конюхом в Шропшире. Как-то на скачках в Ландлоу он излил свою душу толстяку Пигги Уайту. А тот только что нанял на работу Дода Розинга. У Розингов не было детей. А они их очень хотели иметь. Да плюс лишний шиллинг в неделю за то, что они присматривали бы за моей Кэтрин. Вот что стоило мое любопытство дорогому папе, спаси Господь его душу! – она опять набожно перекрестилась.

– Я думаю, отец ребенка мог бы сделать что-нибудь, – осторожно заметил Дэвид.

– Это было на празднике в Блэкауле, – сказала Эмми, – я сомневаюсь, чтобы магистрат стал рассматривать это дело. Я видела этого мужчину через день и после не хотела больше знать о нем. Я не позволила бы грязному псу, даже если бы он был набит деньгами, прикоснуться к моей малышке кончиком пальца!

– Все это эмоции, – вставил Дэвид, – они не могли помочь твоему отцу.

– Так или иначе, это было желанием отца, – ответила Эмми. – Он исполосовал мне всю спину и сказал, что сделает то же самое, если я приведу того мужчину к порогу его дома.

– Сейчас по виду Дода Розинга не скажешь, что твоя дочурка ему в тяжесть, – вспомнив про необычную встречу с клерком, съязвил Дэвид.

– Да, ты прав, – не заметив иронии, согласилась Эмми. – Дод безумно любит мою Кэтрин, и слышать не хочет о том, что рано или поздно мне придется их разлучить.

Потом, тяжко вздохнув, Эмми сказала:

– Вот только как и куда я привезу сейчас мою девочку!

– Ладно, не печалься! Еще не вечер! – и Дэвид похлопал Эмми по ладошке.

– Знаешь что, – вдруг оживился Шредер. – Идем со мной в мастерскую к моему другу – американцу Фрэнку Льюису. Он отличный малый, а художник так себе…

Автобус остановился недалеко от Мосли-стрит.

Студия Фрэнка – это большая комната на верхнем этаже дома без лифта. Эмми и Дэвид поднялись по деревянным ступенькам.

Когда Шредер постучал в знакомую дверь, она моментально открылась. На пороге мастерской возник ее хозяин – высокий стройный здоровяк с ярко-голубыми глазами и шелковистыми светлыми волосами. Он был одет в американский твидовый костюм, у него на шее болтался яркий галстук.

– Дэвид! – вскричал он. – Я и не знал, что ты вернулся!

Потом Фрэнк вопросительно посмотрел на Эмми.

– Эмили Томпсон – Фрэнк Льюис, – представил их Дэвид.

– Натурщица? – спросил американец.

– Нет, – сказала Эмми и густо покраснела.

Шредер постарался уйти от опасного разговора об Эмми.

– Фрэнк – образец для всех нас, – с улыбкой глядя на друга, сказал Дэвид. – Он трудится в поте лица, добывая хлеб насущный.

– Не обращайте внимания на шутки Шредера, я к ним давно привык, – успокоил Фрэнк девушку.

– И я уже привыкаю, – весело парировала Эмми и пошла рассматривать студию.

Фрэнк отвел Дэвида в сторону и зашептал ему на ухо:

– Здорово, что вы пришли сейчас. А то бы через полчаса меня уже не застали. Сегодня вечером в Лондон приезжает мой дядя. Он же и мой опекун. Дядя Джек не знает, что я занимаюсь живописью. Он послал меня в Англию, чтобы я изучил сталелитейное дело. А меня оно ну совсем не интересует! – Фрэнк перевел дыхание и опять зашептал: – Эту студию я оплатил до конца года. Не знаю, когда мне опять удастся сюда вернуться. А пока – мои холсты, краски, кисти – все для тебя. И буду горд, что такой художник, как Дэвид Шредер гостил в моей студии.

– Ну, ну, ты еще закажи табличку на дверь и позвони в музей, – засмущался Дэвид. – А за приют – спасибо. Я из Лондона сбежал. И думаю – навсегда, – Шредер умолк, не продолжая эту тему.

Эмми подошла к друзьям:

– Дэвид, я хочу есть! – безапелляционно заявила она.

– Ну, знаешь ли, – возмутился Шредер. – Мы же недавно обедали!

– И два несчастных бутерброда ты называешь обедом! – капризно поджала губы Эмми.

– Ну не ссорьтесь по пустякам, – примирительно сказал Фрэнк. – Вон там в углу газовая горелка, в буфете все для приготовления кофе и не только.

Потом Льюис подхватил небольшой кожаный саквояж и, помахав рукой с ключами, бросил их на столик.

Оглядев комнату, Фрэнк подошел к Эмми, поцеловал ей руку, а Дэвида похлопал по плечу.

– Ну, все, привет! – он захлопнул за собой дверь и его ботинки прогрохотали вниз по лестнице.

Затем внизу гулко хлопнула входная дверь.

Дэвид осмотрелся. Эмми уже поставила чайник на газ. Потом она нашла в буфете печенье и сгущенное молоко. Скоро скудный ужин был готов.

А пока Дэвид бесцельно бродил по студии, проверяя карандаши, кисти, краски. Посмотрев на портрет, стоявший на мольберте, Шредер криво усмехнулся. Затем он снял портрет с мольберта и поставил его лицом к стене. Дэвид нашел новый холст, натянутый на подрамник, и начал забавляться кистями и красками.

Когда Эмми позвала его к ужину, холст был покрыт пятнами, смысл которых не был ей понятен. Дэвид молча прикурил сигару. Эмми стояла рядом.

– Сними одежду, всю, – вдруг скомандовал Шредер.

– О, Господи! – сказала Эмми. – Это что, восточный рынок рабов?

Дэвид зло огрызнулся:

– Быстрее, черт возьми!

Девушка ничего не ответила, но скользнула за ширму.

Не привыкшая к своей наготе перед мужчиной, Эмми жалась к ширме. Но Шредер схватил ее, как будто она была манекеном, и подвел к возвышению.

– Подними руки вверх. Вот так.

Он установил их в нужном положении и вернулся к мольберту.

– Ты помнишь, как ты плавала вчера утром? – спросил Дэвид.

– Да.

– Отлично. Припомни это как следует, – Дэвид быстро наносил мазок за мазком на холст. – Представь: солнце только что взошло. Ты на берегу озера. Ты поднимаешь руки вот так, в удивлении. Ты восхищена этим чудесным днем.

Шредер бросил взгляд на застывшую в неудобной позе Эмми и закричал:

– Не смотри на меня! Не думай обо мне! Измени выражение лица. Думай о Кэтрин! Думай о ее возвращении. Ты собираешься вернуть ее сегодня. Разве это не чудесно?

Пока Дэвид внушал ей все это, он работал. Зажигая сигарету за сигаретой, не докуривая порой, Шредер был безжалостен к Эмми.

– Сегодня! Сегодня! – кричал он. – Радуйся тому, что сегодня Кэтрин будет с тобой!

Эмми чувствовала себя уставшей, ужасно уставшей, но еще долгое время он держал ее в таком положении.

Но вдруг девушка слабо вскрикнула:

– Дэвид!

Он яростно взмахнул кистью, призывая ее не двигаться.

– Дэвид! Кровь, кровь идет у тебя изо рта!

Шредер машинально провел тыльной стороной ладони по губам, проверяя. Затем вытер руку о штаны, выругался и начал снова рисовать.

Минут через сорок Дэвид крикнул ей:

– Теперь одевайся!

Чувствуя себя измотанной, Эмми заползла за ширму. Ей было любопытно узнать, что вышло из созерцания ее стройного молодого тела.

Когда Эмми появилась одетая, Дэвид бросил свои кисти и сел, вконец изнуренный, на стул.

Эмми посмотрела на холст с любопытством непосвященной:

– Боже! – воскликнула она. – Ты хочешь сказать, что это я?

– О, я не хотел нарисовать именно тебя, – с иронией заметил Шредер. – Любая рослая девица подошла бы.

– И это все, для чего тебе нужны рослые девицы? – зло спросила Эмми.

Дэвид не ответил. Молча он поднялся и стал накладывать мазки в разных местах холста. Затем он отошел и посмотрел на свою работу: женщина, лебедь, мягкий свет, падающий на воду…

– Неплохо! – констатировал Шредер. – Возможно, если мой туберкулез не опередит меня, я закончу этот шедевр!

Глаза Эмми расширились от ужаса, и она опустилась на стул.

Дэвид подошел к ней и ободряюще похлопал по плечу.

– Не кисни, детка, когда-нибудь эту картину будут оценивать в тысячи фунтов. И если кто-нибудь признает тебя за оригинал модели, то есть, узнает в тебе эту наяду – быть тебе в выигрыше. Это говорю я – Дэвид Шредер! Запомни!

И он осторожно поцеловал Эмми в лоб…

Гроули-холл был огромным древним строением. И сейчас, под потоками проливного дождя, он казался сделанным изо льда и черного дерева. Поколение за поколением достраивали его на свой вкус, пока он не стал таким, как сейчас. Окна разных форм и размеров располагались во всех возможных местах. Перед домом, там, где когда-то было множество клумб с цветами, сейчас, совершенно нелепая на фоне этого, пусть сумрачного из-за дождя, но все же такого милого сердцу добропорядочного англичанина пейзажа, громоздилась палатка-тент.

На площадке мокло десятка два автомобилей самых престижных марок.

Из приоткрытого палаточного полога доносился громкий визгливый голос, то и дело называвший номера лотов и их первоначальную цену. А редкий удар гонга извещал досточтимую публику о том, что вещь продана.

Аукцион по продаже богатой коллекции лорда Джеймса Гроули подошел к своей кульминации. Настала очередь картин.

Среди участников аукциона было немало истинных ценителей искусства. А толстосумы, среди которых преобладали так называемые «новые англичане», разбогатевшие в основном на спекуляциях с военными поставками Второму фронту, держали при себе искусствоведов-советников.

Аукционист был расторопный малый, похожий на опереточного актера-любовника: прямые набриолиненные волосы и черные, слегка подкрученные кверху усы.

Он картинно закатывал к небу свои маленькие нахальные глазки, когда лот набирал значительную сумму. И важно ударял в гонг, с видом победителя оглядывая публику.

– Продано! – эта сакраментальная фраза аукциониста встречала неизменное одобрение собравшихся.

– Дамы и господа! Прошу внимания! – аукционист сделал актерскую паузу. – Четыре рисунка и портрет «Наяда» работы знаменитого нашего соотечественника Дэвида Шредера!

Зал восторженно загудел в ответ.

– Дамы и господа! Коллекция продается целиком. Таково условие аукциона, – ведущий откашлялся. – Торги мы начнем с двух тысяч фунтов.

Замелькали поднятые руки. Аукционист начал счет:

– Три тысячи фунтов? Кто больше? – он торжественно оглядел зал.

– Три с половиной! – громко произнесла дородная дама в норковой пелерине.

– Четыре с половиной! – дама с неприязнью посмотрела на крупного осанистого мужчину в клетчатом пиджаке, который сидел как бы в стороне от основных участников торгов.

И по тому, как небрежно был повязан его шейный платок, и как с растяжкой и едва уловимым акцентом произносил он слова, было понятно, что в игру вступил иностранец.

– Пять с половиной тысяч! – не уступала дама.

Ее щеки покрылись пятнами, а глаза метали молнии в сторону соперника.

– Семь тысяч с половиной! – иностранец даже не посмотрел в сторону конкурентки.

Он не спеша достал из накладного кармана блокнот и стал делать в нем какие-то пометки маленьким карандашиком.

Аукционист почувствовал «крупную рыбу» и придал торгам темп.

– Восемь тысяч! – дама взмахнула перчаткой.

– Десять тысяч! – иностранец выкрикнул цифру, от которой по залу пронесся ропот.

– Десять тысяч с половиной! – не очень уверенно произнесла дама, с нескрываемой ненавистью глядя на соперника.

Но иностранец и не думал сдаваться:

– Двенадцать тысяч! – прозвучало в ответ после непродолжительной паузы.

– Двенадцать тысяч – раз! – закричал аукционист.

Зал напряженно затих.

– Двенадцать тысяч фунтов за несколько шедевров Дэвида Шредера! – солировал аукционист.

Зал ответил молчанием.

– Двенадцать тысяч фунтов – три! Продано! – удар гонга был такой силы, что у публики едва выдержали барабанные перепонки.

И сразу к иностранцу бросились со всех сторон. Трясли его руку, хлопали по спине. Журналисты щелкали фотоаппаратами. Один из них подскочил к покупателю с микрофоном и, не давая опомниться, затрещал: – «Местная радиокомпания». Пожалуйста, сэр! Ваше имя! Я хочу, чтобы вся Англия знала, кто приобрел изумительную коллекцию картин Гроули-холла.

– Не думаю, что мое имя обрадует англичан-патриотов, – пробурчал иностранец, пытаясь отделаться от назойливого репортера.

– Ну, почему же вы так о себе! – игриво проговорил в микрофон комментатор. – Откройте тайну, и мои соотечественники с восторгом вам зааплодируют!

– Тогда пеняйте на свою настырность! – иностранец взял из рук репортера микрофон и отчетливо произнес:

– Да, я американский подданный, Джек Льюис, приобрел не только великолепные рисунки Дэвида Шредера, но и фарфор Гроули-холла, и столовое серебро Гроули-холла, и, наконец, сам Гроули-холл. Так что, господа хорошие, торги закончены, и я бы попросил вас как можно скорей очистить территорию частного владения. Понятно?!

Последние слова американец нарочно так громко прокричал в микрофон, что их услышали все, кто находился в палатке.

Репортер с ужасом и почтением смотрел на возвышавшегося над ним Льюиса и все не осмеливался забрать у него свой микрофон.

Наконец Джек сам воткнул его в оттопыренный карман куртки репортера и, подталкивая бедолагу к выходу, незлобливо пошутил:

– Волка ноги кормят. А на моей ферме много овечек. Можете еще у них взять патриотическое интервью, я не буду возражать. Думаю, и они тоже!

Оставшись в палатке один, мистер Льюис сел на стул и, поставив перед собой приобретенную картину Шредера, начал ее внимательно рассматривать.

На полотне, выполненном в характерной для Шредера манере, было изображено лесное озеро. Мягкий, льющийся с неба свет, падал на воду, по которой скользил белый лебедь. Молодая женщина собралась купаться, но так и застыла в восхищении перед этим чудом природы.

Мистер Льюис не мог оторвать взгляда от ее стройного обнаженного тела. Но особенно ему хотелось увидеть лицо наяды.

Однако Шредер успел написать только ее глаза – необыкновенно синие, опушенные длинными ресницами. Еще бы несколько мазков – и портрет натурщицы мог бы стать украшением любого музея мира.

Но судьбе угодно было распорядиться иначе.

Дэвид Шредер умер через день после того, как начал писать эту картину.

Эту историю Джек Льюис знал от своего племянника Фрэнка. В. его мастерской и теперь хранятся кисти Шредера, которыми тот писал свой шедевр.

И еще у мистера Льюиса все время было ощущение, что он знаком (хотя это чушь, безусловно) с натурщицей. Особенно не давали ему покоя бездонно-синие глаза. «И где, и когда я мог их видеть?» – подумал американец.

«Фрэнк, негодный мальчишка! – продолжал размышлять он. – Если бы честно сказал мне, что он хочет стать художником, разве я не отправил бы его в Париж или Мадрид? Там существует истинная художественная школа. А в Англии можно научиться лишь тратить дядюшкины деньги не на лекции по упругости металла, а на упругость форм какой-нибудь милашки из мюзик-холла! – Джек улыбнулся собственному каламбуру. – Благо, ума все же у Фрэнка хватило сбывать мазню свою и друзей, и за приличные деньги, этому добряку. Племянничек знал, что мой друг сэр Джеймс Гроули любил и ценил живопись».

И вот лорда уже год, как нет в живых, а его коллекция – теперь – одно из главных богатств Гроули-холла. Кто бы мог подумать, что Фрэнк водился даже с такой знаменитостью, как Дэвид Шредер! Да еще и его картины писались в студии Фрэнка!

За спиной мистера Льюиса раздалось осторожное покашливание. Джек вздрогнул и обернулся.

Перед ним стоял Питер Стоун – дворецкий лорда Джеймса Гроули. Плотный, слегка седеющий, он, с легкостью склонив прекрасной формы голову, смотрел на Льюиса печальными глазами.

– Простите, сэр, что я нарушил ваш покой, – заговорил он низким бархатным голосом, – но я хочу поблагодарить вас за то, что вы не дали погибнуть Гроули-холлу, а заодно и сохранили его знаменитые коллекции.

– Не стоит благодарности, Питер! Не вам мне рассказывать, что долгая дружба связывала меня и бедного лорда Джеймса. Я просто выполнил данное ему когда-то обещание выкупить Гроули-холл.

Мистер Льюис еще раз взглянул на картину Шредера.

– Кстати, Питер, вы не помните, когда сэр Джеймс купил у Фрэнка это полотно?

Дворецкий бросил быстрый взгляд на картину, и Льюису показалось, что у Питера нервно дернулся подбородок.

– За год до приезда в Гроули-холл экономки миссис Эмили Томпсон, сэр! – приветливо отрапортовал ему Стоун.

– Да, давайте теперь поговорим о слугах.

Мистер Льюис достал свой блокнот. Дворецкий по-прежнему стоял перед ним навытяжку.

– Вы садитесь, Питер.

Джеймс подтолкнул к Стоуну кресло.

– Благодарю вас, сэр, – прозвучало в ответ. – Но я привык выслушивать указания хозяина стоя.

И дворецкий вновь опустил голову в вежливом поклоне.

– Ну, Питер, браво! Вот одну проблему мы и разрешили с вами, – громко расхохотался Льюис. – Безусловно, если Гроули-холл не растащили по частям, и он остался, то в нем может быть только один дворецкий – это вы!

– Благодарю за доверие, сэр! – с достоинством ответил Стоун.

– Я слыхал, что ваш авторитет для слуг непререкаем, – продолжал мистер Льюис, закуривая сигару. – Но, как вы понимаете, я не буду содержать такое количество прислуги, как лорд Гроули. Мы – американцы – привыкли считать каждый цент, – он назидательно поднял вверх указательный палец. – Поэтому у нас в Штатах так много миллионеров. И я хочу, чтобы новый персонал Гроули-холла уяснил себе это.

Дворецкий молча слушал Льюиса, а взгляд его время от времени останавливался на картине Шредера. И лицо Питера Стоуна при этом озарял какой-то внутренний свет.

Но американец, увлеченный своими размышлениями, не замечал ничего вокруг. Он деловито подсчитывал количество будущих слуг и аккуратно записывал какие-то цифры в блокнот.

Миссис Эмили Томпсон отошла от окна и вновь принялась за письмо:

«Мистер Стоун! Я часто думаю о старых добрых временах, когда я была экономкой в Гроули-холле. Я с благодарностью вспоминаю те дни, когда мы работали вместе, хотя всегда знала, что удовлетворить вас было труднее всего».

Глаза Эмми вновь стали влажными, но она не дала себе воли расслабиться, и быстро начала писать…

«Наверно, сейчас в Гроули-холле совсем другие слуги. Вряд ли кто-то помнит меня, ведь прошло так много времени с тех пор, как я покинула это поместье…»

Миссис Томпсон судорожно вздохнула, готовая расплакаться. Прошло несколько минут, прежде чем она продолжила письмо:

«Если вы, мистер Стоун, примете совет своей бывшей экономки, то, думаю, ваш новый хозяин будет доволен вами. Так вот – сократите количество прислуги. Это слишком разорительно держать столько персонала!»

В этом месте письма в миссис Томпсон проснулась прежняя экономка, и она энергичнее заводила пером по бумаге.

«Мои новости не очень бурлят. Я снова ушла от мужа, но на сей раз – окончательно. Год назад мы оформили наш развод. А сегодня как раз день серебряного юбилея нашей свадьбы со Стивеном Бенсоном…»

Легким вздохом миссис Томпсон отметила этот период своей жизни.

«Но я ни о чем не сожалею. Вы, как никто, знали, что моему браку не быть счастливым… Живу теперь я в своем домике в Поркли, недалеко от моря.

Моя дочь, Кэтрин, замужем и мы ждем пополнения семейства. Но она живет своим домом в ста милях от меня…»

Вновь затуманенный взор миссис Томпсон унесся в неведомые дали. Но она быстро пришла в себя и вернулась в реальность, выразившуюся на бумажном листе в нескольких строчках:

«И вот я теперь думаю, что жизнь моя стала пустой.

И я, безусловно, хотела бы снова оказаться кому-то полезной.

Так что ваше предложение вернуться мне экономкой в Гроули-холл, безусловно, пришло вовремя. И я бы хотела обсудить его с вами.

А посему – приглашаю вас в ближайший уик-энд посетить мой маленький домик.

Искренне ваша

Эмили Томпсон».

Мистер Льюис, американский конгрессмен, при внешнем спокойствии и рассудительности, был тем не менее весьма тщеславен.

Если что и запомнилось ему после сегодняшних торгов, так это то благоговейное почтение, с которым обратился к нему дворецкий: «Спасибо за спасение Гроули-холла».

Льюису нравилось ощущать себя спасителем. Помимо всего он устал от своего положения вечного путешественника. Сейчас для него настало удобное время, чтобы упорядочить жизнь, осесть на месте.

Состояние Джека Льюиса, умноженное в годы войны, не было растрачено. Удачная женитьба на Дороти дала ему возможность стать очень богатым человеком.

Сидя в уютном кожаном кресле у камина в библиотеке с застекленными книжными шкафами, высокой наклонной лестницей на рельсах, громадным глобусом в полированном деревянном каркасе, мистер Льюис вдруг отчетливо ощутил, что счастлив.

– Боже! Подумать только, – размышлял он, из-под приопущенных век наблюдая за горящими поленьями, – моя главная забота теперь – это спокойствие и благополучие семьи! Спокойствие! Плевать на политику! И спокоен я потому, что богат! Очень богат! – Джек затянулся дорогой сигарой. – Здорово мне повезло с Гроули-холлом! Старина Джеймс наверняка был бы доволен тем, что его поместье не растащили по частям родственнички!

Мистер Льюис встал и подошел к высокому окну.

Прямо перед ним пологая травяная лужайка спускалась к аккуратному маленькому пруду. С одной стороны пруда виднелся лодочный домик, с другой начинались зеленые луга, тянувшиеся до горизонта.

– Вроде раньше у пруда был сооружен большой навес, – подумал Джек, – надо бы сделать его снова…

Мистер Льюис дернул за шелковый шнур. В дальних комнатах Гроули-холла прозвенел звонок.

Через несколько минут дверь бесшумно отворилась, и в библиотеку, неся на подносе чашку чая и свежие газеты, вошел дворецкий.

– Очень хорошо, Питер, что вы помните о моей привычке – читать газеты с чашкой чая в руках, – с удовольствием глотая янтарный напиток, проговорил Льюис. – Но что за гадость была мне подана на завтрак, позвольте у вас узнать?

– Вы имеете в виду овсяную кашу, сэр? – с невозмутимым видом осведомился дворецкий.

– Нет, я имею в виду весь завтрак. Мне кажется, я ел его и 20 лет назад в Гроули-холле, – сердито ответил американец.

– Но это и есть традиция, сэр! – Питер почтительно кивнул.

– К черту такую традицию! – взбесился Льюис. – И сколько, интересно, человек занимаются в доме стряпней?

– Понимаете, правила такие, – спокойно заговорил дворецкий, – кашу готовит один повар. Тосты делает другой, третий…

– Так, понятно, – прервал его хозяин. – Необходимо пересмотреть список тех, кто нам действительно нужен.

Питер смиренно произнес:

– Ваша воля!

– Сколько человек было в обслуге у лорда Джеймса?

– Сорок один человек, с вашего позволения! – ответил дворецкий.

– С ума можно сойти, это же неслыханное расточительство! – закричал мистер Льюис и забегал по комнате. – Да, я богат! Я смог купить Гроули-холл и даже не почувствовал этого, но в то же время я близок к компромиссу нищих: я всегда готов заплатить поменьше, а получить побольше.

Дворецкий молча выслушивал сентенции нового хозяина. И только глубокая складка над переносицей выдавала его истинное состояние: внутри у Питера полыхала истинная буря. За все годы безупречной службы у лорда Гроули, он никогда не слыхал, чтобы сэр Джеймс обсуждал с персоналом необходимость изменения порядка ведения дома.

«Традиции превыше всего для истинного аристократа, – думал дворецкий, краем глаза следивший за бегающим от камина к стеллажам Льюисом. – А этот! Сразу видно, что его главное достоинство – туго набитый кошелек! Ну, ничего, нам придется привыкать друг к другу».

Наконец, мистер Льюис вновь опустился в кресло и, подозвав к себе дворецкого, сказал:

– Я хотел бы вам сказать, Питер, что вы – человек разумный и сами должны разобраться с необходимым количеством прислуги в доме.

– Да, сэр, постараюсь! – кивнул головой дворецкий.

– Так, вот, Питер, я собираюсь поехать отдохнуть! – Льюис внимательным взглядом изучал Питера. – Ненадолго!

– Ну, разумеется, отдохните, посмотрите мир! – согласился Стоун.

– Когда вы последний раз смотрели мир, Стоун? – снисходительная улыбка блуждала по лицу мистера Льюиса.

– Позволю себе заметить, – дворецкий вскинул подбородок, – раньше мир приходил в этот дом! – четко проговорил он.

– Да, да, конечно, – согласно закивал Джек.

– Так вот, я все-таки поеду на следующей неделе, – продолжал Льюис. – Сначала заеду в Лондон.

Он опять изучающе посмотрел на дворецкого.

– А знаете что, Питер! – радостная улыбка осветила лицо американца. – Позвольте вам сделать небольшой подарок в честь начала нашей совместной деятельности!

Дворецкий удивленно вскинул брови.

– И не спорьте со мной, – быстро заговорил Льюис, хотя Питер хранил молчание, – знаете, возьмите, в подарок машину, возьмите «Воксхолл».

Дворецкий взмахнул руками, как бы защищаясь от такого дорогого подарка:

– Ну, что вы, сэр, это невозможно!

– Стоун! По-моему, вы и эта машина были просто созданы друг для друга, – попыхивая сигарой, добродушно говорил Льюис, пуская замысловатыми кольцами дым.

Вежливо, но не теряя чувства собственного достоинства, Питер ответил:

– Это очень любезно с вашей стороны, сэр!

Потирая руки от удовольствия, Льюис продолжил:

– Ну, вот мы и уладили это дело! И послушайте моего совета, Стоун, прокатитесь с ветерком по дорогам доброй старой Англии, пока я слетаю в Штаты.

– Тогда, сэр, с вашего позволения, я бы съездил в западную часть материка, – медленно проговорил дворецкий.

– Отлично! – обрадовался Льюис. – Там великолепные пейзажи.

Не обращая внимания на хозяйскую восторженность, дворецкий спокойно продолжил:

– И может быть, именно там я бы смог разрешить все наши проблемы со слугами. Кстати, я получил письмо от нашей бывшей экономки, миссис Эмили Томпсон. Она живет в Торки и пишет, что сейчас абсолютно свободна, так что, если вы не против, сэр, она смогла бы вернуться на прежнее место.

– Ваша подружка? – весело подмигнул Льюис, – признавайтесь, старый вы плут! Старая связь!

– Ни в коем случае! – ни один мускул не дрогнул на лице дворецкого. – Но она весьма способная экономка, сэр! Весьма способная!

– Простите меня, Стоун! Я просто пошутил!

Питер ничего не ответил. Он подошел к окну и открыл его створки. Солнечные лучи хлынули в комнату. Мокрые ветви яблоневых деревьев отливали серебром. В саду заливались птицы. Весна во всю мощь заявила о себе. Природа ликовала и буйствовала. Дворецкий посмотрел на круглую беседку в глубине сада. Ему показалось, что у беседки мелькнула легкая девичья тень и мгновенно исчезла.

Что-то сладко заныло у Питера в груди.

– Послушайте, Стоун, – громкий голос мистера Льюиса заставил дворецкого повернуться. – Мне в ваших газетах больше всего нравятся некрологи.

Американец лениво перелистывал принесенную дворецким прессу.

– Государственные похороны любому сукиному сыну. У нас в Соединенных Штатах такого нет, к сожалению…

Почтальон опустил письмо в щель входной двери именно в тот момент, когда миссис Томпсон пылесосила ковер в холле. Она аккуратно вытерла руки сухой ветошью, и осторожно вскрыла конверт. Письмо было отправлено из Гроули-холла два дня назад.

«Дорогая миссис Томпсон!– писал ей Питер Стоун. – Возможно, я на следующей неделе буду в Торки. Пожалуйста, оставьте сообщение до востребования в почтовом отделении, сможете ли вы меня принять для беседы».

Эмили с радостью вчитывалась в четкие буквы стоунского почерка.

«Миссис Томпсон! У вас всегда была великолепная память! – польщенная Эмили улыбнулась. – Вы, безусловно, должны помнить нового хозяина Гроули-холла мистера Джека Льюиса».

– Ну, еще бы мне его не помнить! – вслух проговорила женщина, оторвавшись от письма.

«Он был конгрессменом, но теперь ушел от политической жизни, выкупил Гроули-холл и поселился в нем, – продолжал дворецкий. – Скоро должна приехать и супруга хозяина. Но, должен я вам сообщить, что мы ищем новых слуг для дома. Прежних почти не осталось, кого уволил Льюис, кто ушел сам еще в последние годы жизни лорда Гроули».

В этом месте письма Эмили тяжело вздохнула и, присев на краешек кресла, вытерла платком вмиг повлажневшие глаза.

Потом миссис Томпсон опять принялась за чтение.

«Я хочу вам сказать, дорогая Эмили, что когда вы уехали из Гроули-холла, чтобы выйти замуж за Стивена Бенсона, с тех пор ни одна экономка, поработавшая в доме, не поднялась до ваших высот!»

Краска смущения залила бледное лицо миссис Томпсон и она вдруг вспомнила день своего приезда в Гроули-холл…

После внезапной смерти от туберкулеза Дэвида Шредера, Эмми долго не могла прийти в себя. Знакомы они были всего неделю, но эта неделя осталась в памяти на всю жизнь.

Дэвид будто чувствовал свой скорый конец и поэтому так много рисовал, что порой падал без сил у мольберта, где и находила его Эмили, лежащего без чувств, а рядом валялись окровавленные платки Дэвида.

Эмми упрашивала Шредера обратиться к врачу, но он упрямо отмахивался от нее. Дэвид почти не ел, а курил одну сигарету за другой. Останавливался лишь тогда, когда с глухим кашлем легкие выбрасывали кровавые сгустки.

Эмми пыталась выяснить у Шредера что-нибудь о его родных. Но этот ее вопрос всегда натыкался на глухую стену молчания.

– У тебя есть пока я. У меня пока есть ты! – обычно огрызался Дэвид. – Я не хочу знать, кто, когда и где был с тобой раньше. И ты не должна желать знать, кем, с кем и где был я до тебя, ясно!

Все это Шредер проговаривал обычно, не выпуская сигарету изо рта и нанося мазок за мазком на холст. «Купальщица» – так называла про себя Эмми картину с лебедем на озере, что стояла незавершенной. На лице девушки, которая застыла в позе изумления перед дивным творением природы, художником были написаны только глаза – бездонно-синие, распахнутые навстречу жизни.

Эмми долго рассматривала себя в зеркале. Она знала, что ее глаза привлекали людей своим необычным цветом. Но с полотна на Эмили смотрели неземные, полные божественного света очи ангела.

И тогда она поняла, что Шредер – гений. Он настоящий художник, который готов положить свою молодую жизнь на алтарь искусства.

Эмми с ужасом наблюдала за тем, как силы покидают Дэвида. Он уже и кисть держал двумя руками. И мало говорил с Эмми, а все больше сидел и смотрел на нее своими черными пронзительными глазами.

В один из таких вечеров, Шредер вдруг поманил к себе Эмми и, едва успевая отдышаться от разрывающего все его нутро кашля, прохрипел:

– Малышка, видно мне скоро конец. Возьми у меня во внутреннем кармане вещмешка бумажник и подай мне.

Эмми быстро принесла портмоне Дэвиду и он, с трудом оттянув ногтем тоненькую кожаную обшивку, вытянул небольшой кусок картона. На нем значился какой-то телефонный номер.

– Возьми это, – дрожащей рукой Шредер протянул квадратик Эмми. – Беги на почту и позвони в Лондон Фрэнку. Пусть поскорей приезжает. Мне необходимо его видеть.

Рыдая, Эмми проговорила:

– Но у меня нет денег на телефон!

– Попроси в кредит на имя Фрэнка. Тебе обязательно нужно его застать сегодня. Иди!

И Дэвид, легонько подтолкнув плачущую Эмми, в изнеможении откинулся на подушку.

Фрэнк Льюис появился в мастерской поздно вечером. Весь мокрый от дождя, он, едва сбросив плащ, кинулся к постели Дэвида.

Шредер лежал, обложенный всеми мягкими вещами, которые можно было найти в студии.

Эмми, заплаканная, то и дело подбегала к постели больного, меняя ему полотенца и подавая теплое питье.

Фрэнк тихо спросил:

– Ну, как он?

Слезы градом брызнули из глаз Эмми:

– Совсем плох!

– Немедленно иди за врачом! – строго приказал ей Фрэнк.

Девушка жалобно проговорила:

– Но у нас уже нечем платить врачу!

Фрэнк бросил в подол Эмили толстый бумажник:

– Вот тебе мой кошелек. И бегом к доктору!

Когда за Эмми закрылась дверь, Фрэнк подошел к постели Шредера.

– Дэвид! Очнись! Это я, Фрэнк, ты звал меня?

Больной медленно поднял тяжелые веки и долго всматривался в лицо друга, прежде чем память вернулась к нему окончательно.

– Фрэнк, дружище, – облизывая сухие, потрескавшиеся от жара губы, едва слышно проговорил Шредер. – Спасибо, что ты приехал.

– Ну, что ты, не стоит благодарности. Ведь мы – друзья. И ты бы поступил так же, не правда ли? – Фрэнк суетливо поправлял одеяло, подтыкал падающий с постели хлам, а сам то и дело с надеждой поглядывал на двери.

Однако время шло, а Эмми и доктор все не приходили.

– Фрэнк! – опять захрипел Шредер. – Я знаю, что часы мои сочтены, а мне надо тебе кое-что сказать, пока не вернулась Эмми.

– Ну, что ты такое говоришь, – опять засуетился Фрэнк, боясь встретиться с Дэвидом взглядом. – Вот сейчас придет врач и…

– Помолчи! – оборвал его Шредер. – Мне врач уже не нужен, – он на мгновенье забылся.

Фрэнк беспомощно опустился на стул рядом с постелью Дэвида.

– Фрэнк! – опять позвал его больной. – Обещай мне, что ты не дашь пропасть Эмми. Она – чудная, чистая душа. И все эти дни Эмми для меня была как дочь и сестра одновременно…

Фрэнк хотел было что-то спросить, но вовремя закрыл рот.

– Пожалуйста, позаботься о ней и ее малышке! – губы Дэвида едва шевелились.

– О ком? – изумленно проговорил Фрэнк.

– Потом Эмми тебе все объяснит. А пока – вот что. Я тебе отдаю все мои рисунки. Распорядись ими по своему усмотрению. А для Эмми у меня в рюкзаке есть небольшая коробочка. В ней ты найдешь несколько золотых изделий – это все, что осталось от старинного наследства Шредеров. И коль никого из Шредеров уже нет в живых, пусть драгоценности достанутся Эмили. Но она – большая транжирка. И поэтому я прошу тебя с умом распорядиться этим богатством.

Через полчаса после прихода в мастерскую доктора Рэйгела, Дэвид глубоко вздохнул раз, другой и затих навеки…

После похорон Шредера, Эмми стояла прижавшись к кладбищенской стене, не зная, куда идти, когда к ней подошел Фрэнк и тихо сказал:

– Пойдем, Эмми, нам нужно с тобой кое-что обсудить.

И он, слегка приобняв Эмми за плечи, повел ее к шоссе.

Махнув проезжавшему мимо такси, Фрэнк сказал водителю:

– Ресторан «Стэут» на Харгингэм-стрит, пожалуйста.

– Но ведь я не одета соответственно, – едва слышно пролепетала Эмми, оглаживая руками свой видавший виды макинтош.

– Нас там ждут! – ответил Фрэнк, помогая Эмми сесть в машину.

Пока они ехали в такси, пошел теплый дождь. Они молча смотрели через окна автомобиля на мокрые улицы города, и каждый думал о своем.

Но вот машина остановилась у небольшого здания, в витринах которого были выставлены деликатесы.

Внутри стояло полдюжины столиков, но все они были заняты. За стойкой, заваленной всевозможной снедью, высился огромный немец, которого Фрэнк приветствовал, назвав его Шульцем.

Шульц вылез из-за стойки с видом радушного хозяина, весь день ждущего этого торжественного момента, когда он сможет персонально обслужить клиента.

Немец провел Фрэнка и Эмили вверх по ступенькам и ввел их в маленькую комнату. Там он предложил им меню и поспешил продемонстрировать свою немалую эрудицию в вопросах кулинарии.

– Шульц, ты сначала принеси нам какой-нибудь сытной еды, а затем посмотрим, – попросил Фрэнк.

– Сэр Тоби Гроули был здесь сегодня, – сказал Шульц, выходя.

Эмми невольно вздрогнула, но Фрэнк не заметил этого.

– Я считал, что «Зевс» больше в его вкусе, – вслед немцу проговорил Фрэнк.

Шульц пожал плечами, всем своим видом давая понять, что никогда не поздно исправиться.

– Сейчас сэр Тоби поехал в «Палас», – донеслось с лестницы.

– Он может ехать хоть к дьяволу! – грубо ответил Фрэнк.

В маленьком зале воцарилось молчание.

– Сэр Тоби Гроули? Сын лорда Джеймса Гроули был здесь недавно? – взволнованно спросила Эмми.

Этот вопрос заинтересовал Фрэнка:

– А ты что, с ним знакома?

– Знакома, это мягко сказано, – уклончиво ответила девушка. – Скажите, Фрэнк, зачем вы позвали меня сюда? Ведь после смерти Дэвида нас ничего уже не связывает, – глотая слезы, говорила Эмми.

Фрэнк ласково коснулся дрожащей руки девушки:

– Успокойся, крошка! Дэвид был моим единственным настоящим другом и здесь, в Англии, и во всем мире! – торжественно, как клятву, произнес он последние слова.

Официант принес бургундское, шницель, яблочный пирог, стальтонский сыр, кофе и отличное брэнди. Вся эта роскошь была выставлена на подсобный столик в углу комнаты.

Официант взглянул на Фрэнка, тот благодарно кивнул ему головой.

Когда они вновь остались одни, Эмми, краснея по-девичьи, глядя на Фрэнка своими бездонно-синими глазами, спросила:

– А чем мы будем рассчитываться за такой шикарный ужин? Ведь, насколько мне известно, вы – студент. У нас в Англии студенты не сидят с дамами в таких дорогих ресторанах!

И она обвела восторженным взглядом драпированные золоченым штофом стены, хрусталь на люстрах и на столе, столовое серебро и отличной штучной работы фарфоровую посуду.

– Но, во-первых, я студент американский, и, во-вторых, я единственный и любимый, заметьте, племянник дядюшки-миллионера, который, к тому же, является еще и моим опекуном, – как учитель маленькой ученице объясняет урок, так и Фрэнк покровительственным тоном говорил с Эмили. – Поэтому, дорогая Эмми, ни о чем не беспокойтесь, а приступайте к трапезе.

Спустя час Эмми, наслаждаясь сытым теплом, разливающимся по телу, старалась не думать о темных улицах и предстоящих поисках ночлега, а слушала Фрэнка, который перешел с ней на ты.

– Знаешь, Эмми, я тебе расскажу о себе и о своей семье, а ты мне – о своей семье. Идет?

Девушка вспыхнула:

– Зачем это вам?

– Во-первых, говори мне – ты, ведь мы друзья. Не так ли? – ласково улыбнулся Фрэнк, демонстрируя великолепные ровные зубы. – Во-вторых, хотя это должно бы быть во-первых, я тебе должен буду кое-что сообщить, то, что может повлиять на твою будущую жизнь.

Фрэнк заговорщицки посмотрел на разрумянившуюся от тепла и сытости девушку и подмигнул ей. Эмми невольно улыбнулась.

– Хорошо! – согласилась она. – Но сначала расскажете о себе вы, ой, ты, – поправилась Эмми.

Фрэнк поудобней устроился в кресле.

– Я родился в Штатах в городе Флорида, но сразу после моего рождения наша семья переехала в Англию, в Ливерпуль. Когда мне было восемь лет, мои родители, достаточно богатые люди, решили совершить круиз из Европы в Америку на пароходе. В это путешествие отправились мои мать, отец, две сестры, их мужья и тетя.

Меня не взяли с собой, так как я только что переболел корью и к тому же я плохо переносил морскую качку. Правда, мне было позволено с бабушкой приехать на пристань, откуда отправлялся этот шикарный корабль.

Я хорошо помню день проводов. На причале собралось очень много народу. Корабль огромный, как дом, был украшен гирляндами из электрических лампочек.

Гремели оркестры. Мимо меня то и дело проходили шикарно одетые дамы, а за ними спешили носильщики, волоча на себе чемоданы, картонки, коробки с роскошными шляпами, – Фрэнк на минуту замолчал, вспоминая прошлое.

Эмми смотрела на него огромными глазами.

– Капитан корабля в белоснежном кителе сказал в мегафон, чтобы провожающие отошли от трапа. Бабушка потащила меня за руку прочь. И в этот момент я споткнулся и упал, а когда поднялся, то увидел, что возле чугунного столба, на который набрасывают канаты, стоит маленький худенький мальчик и, словно не замечая никого вокруг, что-то быстро рисует в блокноте.

Сразу забыв и про ушибленную коленку и про бабушку, которая, выпустив мою руку, тотчас потеряла меня, я подбежал к юному художнику.

Мальчик, даже не глянув в мою сторону недовольно проворчал:

«Ну, что уставился, ты мне их загораживаешь!»

Я быстро оглянулся. За мной был только опустевший причал и огромный, величественно отплывающий корабль.

Мне на всю жизнь врезалось написанное золотом на черном фоне название парохода – «Титаник».

Мальчик уже не рисовал, а как завороженный, следил за удаляющейся махиной. По его тонкому лицу с нежными чертами из черных иудейских глаз катились крупные слезы. А пухлые детские губы шептали, как молитву.

– Прощайте, навсегда! Прощайте, навсегда! Прощайте!

– Ну, что ты заладил, прощайте навсегда! – не выдержал я. – Прокатятся по океану и вернутся, – как взрослый маленькому объяснил я мальчишке.

– Нет, не вернутся! – со вздохом, утирая ладошкой слезы, ответил он. – Они там будут сначала справлять свадьбу Ребекки, моей сестры, а потом все поедут в Штат Техас к ее мужу, а оттуда к папиной родне в Чикаго.

– А тебя почему с собой не взяли? – поинтересовался я.

– У меня – морская болезнь, – со вздохом сообщил мальчик.

– Какая такая морская болезнь? – оторопел я. – Корь знаю, скарлатину знаю, зубную знаю, а морскую – ты врешь, такой не бывает.

– А у меня есть, это когда сильно укачивает на воде и рвет, – не вступая со мной в спор, мой новый знакомый начал складывать блокнот в школьный ранец, что висел у него за спиной.

Я пристыженно помолчал, а потом сказал:

– Дай, пожалуйста, посмотреть твой альбом, что ты там нарисовал. Мне интересно. Меня зовут Фрэнк. Меня тоже укачивает. И я остался здесь с бабушкой, а вся моя семья – там, на «Титанике» уплыла.

Все это я выпалил на одном дыхании, боясь, что мальчик сейчас быстро соберет рисунки и уйдет.

Но он выслушал меня и, опустившись на корточки, раскрыл передо мной блокнот. Я, не отрываясь, смотрел на удивительные, будто живые, карандашные портреты, которые заполнили все страницы альбома. На них были изображены молодые и не очень молодые женщины и мужчины. Все они были красивые, черноглазые и черноволосые и чем-то напоминали моего нового друга.

– А где же корабль, ты же сказал, что я тебе загораживаю! – возмущенный, я несколько раз перелистывал блокнот, отыскивая в нем рисунок «Титаника».

– Ты загораживал мне память! – совсем как взрослый, спокойно ответил мне художник. – В любой газете есть фото «Титаника». Можешь вырезать и хранить себе на память, а это – и он бережно погладил альбом, – это моя семья, такой я ее запомнил, навсегда, – тихо добавил мальчик и отвернулся.

Вдруг кто-то больно ущипнул меня за ухо. Я обернулся. Бабушка крепко держала мое левое ухо и, шипящим от негодования голосом, выговаривала:

– Не успели родители отчалить, как ты тоже отчалил. На сегодня останешься без ужина, негодный мальчишка! – и она перчаткой шлепнула меня по затылку.

– Вы зачем бьете ребенка. Он и так из-за вас ушиб коленку, а вы еще деретесь!

Тонкий мальчишеский голос в мою защиту прозвучал для бабушки так неожиданно, что ее рука с перчаткой застыла в воздухе, так и не обрушившись во второй раз на мой затылок.

– Это еще что за адвокат тут выискался? – бабушка, слеповато щурясь, всматривалась в худенькую мальчишескую фигурку. – Ты кто, еврей? – вдруг грозно спросила она.

– Да. Меня зовут Дэвид Шредер. Мой отец – известный банкир Марк Шредер. Слыхали! – с вызовом ответил мальчик и, быстро засунув блокнот в ранец, бросился с плачем к бегущей ему навстречу высокой красивой девушке-еврейке.

– Рейчел! Я здесь! – громко крича, он обхватил подол ее пышной юбки руками и зарылся с головой в шелковых складках.

– Ну, успокойся, малыш, я с тобой, хвала Господу! – девушка гладила его курчавую голову и покрывала поцелуями мокрое от слез лицо мальчика.

Потом она оправила на нем костюмчик, и они, о чем-то весело переговариваясь, направились в сторону города.

Я смотрел на эту пару и всей своей детской душой понимал, что первый раз в жизни вижу по-настоящему счастливых людей. И мне так захотелось тоже стать счастливым, что я рванулся из цепких бабушкиных рук и, что было силы, припустил за Шредерами. С тех пор мы с Дэвидом стали как братья, тем более, что после гибели «Титаника», мы оба осиротели… – Фрэнк тяжело вздохнул. – А теперь Дэвид оставил меня навсегда.

В комнате повисло гнетущее молчание. Фрэнк сидел, опустив голову на руки. Эмили еще долго не могла прийти в себя от услышанного рассказа.

– Так что, Дэвид был сыном банкира, а умер, как последний бедняк, – чуть слышно, захлебываясь слезами, проговорила она.

– Банк Марка Шредера лопнул за неделю до этого трагического рейса, – тихо сказал Фрэнк. – Возможно, Марк об этом знал и поэтому взял на корабль всю свою семью. Они могли потом скрыться в Штатах. Но это только наши с Дэвидом догадки, – вздохнул он.

Эмили, подперев кулаками щеки, плакала, по-детски слизывая языком слезы.

Шульц заглянул в кабинет, но Фрэнк жестом показал ему на рыдающую девушку и тот бесшумно скрылся за высокой дверью.

Когда Эмми немного успокоилась, Фрэнк достал из кармана небольшую коробочку и, улыбнувшись, протянул ее девушке.

– Вот это на память о Дэвиде. Он, умирая, просил передать тебе.

Эмми дрожащими пальцами попыталась открыть коробочку:

– Что это?

– Думаю, там все, что осталось от некогда огромного состояния Шредеров! – задумчиво проговорил Фрэнк.

Под картонной крышкой находился небольшой деревянный футляр. Эмми ногтем щелкнула по изящному крючку – футляр легко открылся. В нем было два отделения. В одном лежала Записная книжка.

Эмми осторожно взяла ее и стала рассматривать удивительный переплет: по старому, стершемуся и посеревшему от времени бархату вился тускло золотой филигранный узор редкой сложности, тонкости и красоты, – очевидно, любовное творение рук искусного и терпеливого художника. Орнамент на переплете складывался в фигуру креста.

Книжка была прикреплена к тоненькой, как нитка, золотой цепочке.

– Боже! Какая прелесть! – прошептала Эмми, рассматривая книжечку.

– А застежки?! Да ведь это же чистое золото, Эмми! Похоже, что этой книжке лет двести! – проговорил Фрэнк, заглядывая Эмми через плечо. – Смотри-ка, вон и карандашик к ней имеется, – и американец мизинцем едва коснулся изящной головки карандаша, что был вложен в книжку.

Карандаш проскочил и повис, как закладка, на золотом шнуре. Страницы раскрылись и Эмми прочла единственную надпись, сделанную рукой Дэвида:

– День, когда я встретил тебя – лучший день моей жизни!

Слезы градом хлынули из глаз девушки. Она покрывала поцелуями бархатный переплет, прижимала к сердцу драгоценный подарок.

Фрэнк, растроганный такой реакцией Эмми, налил ей немного бургундского в фужер и сказал:

– Дэвид просил меня передать тебе не только свои сокровища. Он также хотел, чтобы я позаботился о тебе и твоей дочери. Ведь тебе нужно на что-то жить? Так вот, у меня есть предложение, в память о моем друге, я пока могу оставить за тобой свою студию. Она оплачена до конца года. Живи в ней. Кое-что я смогу тебе выделять из тех денег, что зарабатываю на оформлении комнат в пристройке к дому сэра Джорджа Гроули.

– Где ты зарабатываешь? – удивленно переспросила Эмми.

– Мой друг Тоби Гроули собирается жениться и для этого хочет заново переоборудовать левое крыло своего родового поместья. Его отец, сэр Джордж и его сестра согласились финансировать эту затею своего любимца, – охотно пояснил Фрэнк.

– Прекрасно, значит Тоби наконец-то оставит меня в покое, – как бы про себя прошептала Эмми.

Настало время удивляться Фрэнку:

– Так ты знакома с их семейством?

Эмми перестала всхлипывать и сердито проговорила:

– И не просто знакома. Из-за притязаний этого светского льва, я лишилась не только хорошего места, а и хорошей репутации.

Фрэнк был удивлен:

– Репутации?

– Да, я специально украла из дома Гроули несколько ночных рубашек, чтобы был предлог туда больше никогда не возвращаться, – гневно проговорив эти слова, Эмми замолчала.

– Ну, хорошо, – примирительно сказал Фрэнк. – Давай выпьем за светлую память нашего дорогого друга Дэвида!

И он, стоя, осушил свой фужер.

Эмми сделала несколько глотков и потянулась рукой к стоящей на столе коробке. Во второй половине деревянного ящичка лежал небольшой ювелирный футляр красного плюша.

Эмми подняла крышечку, подбитую бледно-голубым шелком, и увидела втиснутый в бархат овальный золотой браслет.

Девушка взяла его в руки и стала рассматривать. Браслет оказался золотой, очень толстый. С наружной стороны его поверхность была усыпана небольшими, хорошо отшлифованными драгоценными камнями. На середине браслета возвышались, окружая какой-то странный маленький зеленый камешек, пять прекрасных алмазов-кабошонов, каждый величиной с горошину.

Когда Эмми случайным движением удачно повернула браслет под электрическим светом люстры, то в камнях, глубоко под их гладкой яйцевидной поверхностью, вдруг загорелись прелестные живые огоньки.

Девушка, заворожено глядя на сверкающие алмазы, проговорила:

– Это же целое состояние!

– Да, Дэвид передал его в твое владение. Можешь продать, можешь заложить, а можешь…

– Я не знаю, за что Бог наградил меня встречей с таким добрым человеком, как Дэвид Шредер, но я до конца своих дней буду хранить его записную книжку, а вот браслет…

Эмми еще раз полюбовалась сокровищем, а потом, положив его обратно в футляр, протянула его американцу:

– Фрэнк, я не смогу толком распорядиться таким богатством, думаю, ты сделаешь это лучше, я тебе верю.

Фрэнк положил футляр в карман:

– Хорошо, я знаю, кто будет рад возможности купить такую вещицу.

– Уж не сэру ли Тоби для его невесты ты собираешься предложить браслет? – догадалась Эмми.

– А ты смышленая! – радостно согласился Фрэнк.

– Что есть, то есть. Это мое наследство от покойного папаши, – улыбнулась Эмми.

Вдруг на лестнице, ведущей в кабинет, раздались быстрые шаги. В дверь решительно постучали и, не дожидаясь ответа, на пороге возник молодой человек с ярко-голубыми глазами и шелковистыми светлыми волосами. На голове у него была бесформенная черная шляпа, огромный шелковый бант пламенел на груди. Одет он был в мягкий твидовый костюм.

– Ну, вот и дождались! – почти в один голос воскликнули Эмми и Фрэнк и дружно засмеялись.

Юноша изумленно застыл на пороге.

– Тоби! Ты что застрял там? Иди сюда, старый дьявол!

Фрэнк вышел из-за стола и стал трясти в объятьях своего друга.

Тот, едва освободившись от Фрэнка, быстро подошел к Эмми и, густо покраснев, заговорил:

– Эмми! Что ты здесь делаешь? Я обыскался тебя по всему городу. Я хотел тебе сказать…

– Что ты скоро женишься?! – за него договорила Эмми и улыбнулась. – Тоби! Успокойся, хватит врать! Фрэнк мне все рассказал.

Гроули перевел вопросительный взгляд на американца.

– Да, да, Тоби! Эмми все про тебя знает и не сердится! – Фрэнк протянул обескураженному юноше наполненный вином бокал. – А мы с тобой давай почтим светлую память моего друга Дэвида Шредера.

– Он все-таки умер? – сэр Тоби сокрушенно покачал головой. – Прекрасный художник!

Дрогнувшим голосом, Эмми тихо произнесла:

– И человек был прекрасный!

Все молча выпили.

– Кстати, Тоби, ты бы мог купить его рисунки, кое-что осталось в моей студии, – Фрэнк вопросительно глянул на Эмми. – Ты не против продать их Тоби?

Девушка, сдерживая слезы, кивнула.

– Я могу их предложить за неплохие деньги своему дядюшке – лорду Джеймсу Гроули. Он – известный ценитель искусства и коллекционер. К тому же, ему больше и не на что тратить свои фунты, – почти с обидой проговорил Тоби. – Живет, как сыч в своем Гроули-холле. Ни семьи, ни детей…

И вдруг какая-то мысль озарила лицо Тоби:

– Послушай, Эмми! Насколько мне известно, дядюшка давно ищет хорошую экономку к себе в дом. Почему бы тебе не пойти, а?

И он радостно забегал вокруг стола, потирая от удовольствия руки.

– Но ведь для этого нужны рекомендации… – нерешительно произнесла Эмми, – а я так нехорошо ушла от вас, – и девушка смущенно опустила глаза.

– С рекомендациями я улажу. Обещаю тебе! Думаю, мой отец, в память о твоем, поможет тебе получить приличное место, – уверенно проговорил Тоби.

– А твоя сестра? – немой вопрос застыл в глазах Эмми. – Ведь я унесла с собой пять ее ночных рубашек.

– Ерунда, забудь. Я знаю, что Анна всегда любила тебя. И все тебе прощала, – успокоил ее Тоби.

Фрэнк весело посмотрел на друзей.

– Ну, вот и хорошо, все уладилось с Божьей помощью! Тоби! – заговорщицки начал он, обращаясь к юноше. – У нас с Эмми есть предложение к тебе. Я правильно говорю, Эмми?

Эмми согласно кивнула.

– Ты уже нашел подарок к свадьбе для своей невесты?

Тоби пристально посмотрел в чистые глаза Фрэнка.

– Ну, как вам сказать… – уклончиво ответил Тоби.

– На, посмотри вот эту вещицу…

С этими словами Фрэнк положил на стол перед Тоби футляр с браслетом.

Тоби осторожно дотронулся до футляра.

– Что это?

– Открой. Думаю, лучше ты ничего не найдешь!

Фрэнк отошел от стола, чтобы не мешать Тоби рассмотреть драгоценность.

Сэр Гроули осторожно раскрыл футляр и от восхищения прищелкнул языком.

– Откуда такая прелесть? – юноша, как истинный знаток, вертел браслет в руках, подносил к люстре, гладил пальцами филигранные края.

Эмми, как зачарованная, не могла оторвать взгляда от этого великолепия.

– Чей это браслет? – спросил Тоби, не выпуская при этом его из рук.

– Этот браслет достался мне в наследство от Дэвида Шредера, и я могу им распоряжаться по своему усмотрению! – с вызовом ответила Эмми и, закусив нижнюю губу, отвернулась, пытаясь скрыть от Тоби предательски повлажневшие глаза.

– Ты можешь быть уверен, что Эмми говорит правду, – вмешался Фрэнк. – Шредер перед своей смертью, вручил мне этот браслет, завещав его Эмми.

Тоби, краснея, как мальчишка, подошел к Эмми и осторожно коснулся ее бледных пальцев.

– Не сердись, пожалуйста, Эмили, я не хотел никого обидеть, – юноша наклонился и поцеловал девушке руку. – Но этот браслет, смею вас обоих заверить, стоит не одну сотню фунтов.

Тоби задумчиво помолчал.

– Давайте договоримся с вами, друзья, так, – он стал вдруг не по возрасту серьезным. – Я на следующей неделе буду в Лондоне. Там у меня есть знакомый ювелир, которому я полностью доверяю. И если его цена будет моему семейству, а не мне самому, по средствам, браслет станет отличным подарком моей невесте.

– Мы – согласны! – поспешно заявил Фрэнк и вопросительно взглянул на Эмми.

Девушка утвердительно кивнула.

– Эмми! Завтра утром я привезу тебе рекомендательные письма, и мы поедем в Гроули-холл к лорду Джеймсу. Будь готова к десяти часам, – Тоби встал из-за стола. – Мне еще нужно заехать в пресс-клуб, так что до свидания, мои дорогие.

Тряхнув золотыми кудрями, молодой человек исчез за дверью.

– Завтра я начну совсем другую, новую жизнь, – то ли ему вслед, то ли себе самой сказала тихонько Эмми, прижимая к груди изящную записную книжку с одной единственной записью в ней…

Утренний туман медленно съеживался под лучами восходящего солнца. День обещал был знойным, а пока утренняя свежесть бодрила и заставляла людей, собравшихся поохотиться, все время пребывать в движении. Они то проверяли ружья, то проверяли готовность лошадей и собак к предстоящему действу.

Сидя в роскошном темно-сером «роллс-ройсе» лорд Джеймс Гроули с презрительным видом, даже не пытаясь для приличия скрывать свое отношение, наблюдал за всей этой суетой.

Его автомобиль среди всадников, егерей и псов казался дорогой игрушкой, случайно попавшей на охотничью тропу.

Желтовато-коричневый верх машины был откинут и свернут на хромированных стояках, а большая часть его пряталась в специальной нише. Сиденья были покрыты светло-серой кожей. Приборная доска – облицована хорошим деревом.

Лорд Гроули, в прекрасном дорожном костюме, откинувшись на сиденье, рассеянно смотрел по сторонам.

Охотники сгрудились и что-то возбужденно обсуждали. В стороне от них, две молодые лошади, играя, пытались сдернуть друг у друга уздечку. Шкуры лошадей лоснились, а хвосты были заплетены в косички. Лошади отличались природной грацией и двигались очень красиво.

Один из охотников, господин средних лет, в куртке с «заплатами» из замши на рукавах, в темно-зеленом галифе и высоких ботинках, поправляя висевший на боку патронташ, направился к машине Гроули.

– Ваше лордство, вы организовали для нас этот чудесный праздник, а сами будто и не собираетесь охотиться.

– Да, дорогой баронет, я собрал сегодня почти всех своих соседей. Но этот вид спорта не для меня. Я не получаю удовольствия ни от вида мертвых окровавленных зверей, ни от запаха псины, – лорд Гроули снисходительно улыбнулся.

В этот момент отчаянный визг и лай десятка собак заставил всех обернуться. Животные сбились в клубок, отчаянно кусая друг друга. Охотники пытались их разнять.

Глядя на эту свалку, лорд Гроули вдруг стал безудержно хохотать.

– И что вы, ваше лордство, нашли здесь такого смешного, – сердито спросил его баронет. – Вы-то знаете, что хорошие охотничьи собаки стоят почти десять тысяч фунтов каждая. А их выучка! И что в итоге? Безумие какое-то, – и он нервно отошел от машины.

– Да перестаньте вы, Фонт, не сердитесь из-за пустяков, – попробовал остановить его Гроули. – Ведь, насколько я могу судить, здесь очень молодые псы. Они еще обучатся делу.

– Молодые, говорите? – баронет зло сплюнул под ноги. – А десять тысяч фунтов – каждой под хвост, так, что ли?

– Да успокойтесь же, сэр Фонт, деньги уже не вернешь, – все еще пытался остудить горячего соседа сэр Гроули. – Лучше поехали со мной, пообедаем, посидим, как старые хорошие соседи…

Однако баронет уже не слышал приглашения. Быстро подбежав к своей лошади, он вставил ногу в стремя и через несколько секунд, оседлав жеребца, мчал по полю среди десятка таких же страстных любителей охоты на зайца…

Стройная молодая женщина в изящном темно-синем, почти под цвет ее глаз, костюме, в кокетливой шляпке и туфлях на высоком каблуке, выйдя из такси, остановилась у парадного входа Гроули-холла.

Огромное древнее строение в стиле викторианской архитектуры отлично вписывалось в окружающий ландшафт. Лестница в несколько каменных ступеней, вела к высокой белой двери.

Приезжая, подхватив небольшой дорожный саквояж, легко поднялась по ступенькам. И в тот момент, когда она собралась уже постучать в дверь висящим на стене старинным молотком, в распахнувшемся проеме показался человек. Среднего роста, среднего возраста, плотный осанистый мужчина с удивительно умными карими глазами и красивым высоким лбом. В его внешнем облике было столько достоинства, что женщина нутром почувствовала самодержца. Он знал свое призвание – править. И это отражалось даже в его манере встречать приезжих.

Слегка нервничая, женщина обратилась к нему:

– Добрый день! Я приехала по рекомендации сэра Джорджа Гроули, – заливаясь краской, залепетала она.

– Добрый день, мисс. Пройдите в дом, пожалуйста!

Человек говорил как-то скорбно, но с достоинством, будто император на похоронах.

Женщина вошла в роскошный темный холл, грандиозность и величественная красота которого поражали сразу. Она пыталась не показать своего волнения, но ей это удавалось с трудом.

– Я – Эмили Томпсон. Знаю, что для Гроули-холла нужна экономка. Вот мои рекомендации, – и она, набравшись храбрости, протянула мужчине аккуратный пакет.

– Я – Питер Стоун, дворецкий. Нам действительно нужна экономка. Вы посидите вон там, а я ознакомлюсь с вашими бумагами, – дворецкий оценивающе взглянул на Эмили, и она едва не залилась краской.

Стоун подвел Эмили к высокому кожаному креслу, а сам, подойдя к окну, начал внимательно изучать письма.

Эмили, сидя в кресле, оглядела холл. Все вокруг сверкало: полы из старинного дуба, деревянные панели на стенах, зеркала в позолоченных рамах. На столике у окна стояли свежие нарциссы, и его блестящая поверхность отражала их.

– Вы представили великолепные рекомендательные письма, мисс Томпсон, я, признаюсь, таких еще не видел, – голос дворецкого чуть потеплел, но все равно Стоун демонстрировал перед нею свое право давать указания прислуге. – Возможно, я показался вам в начале нашего знакомства негостеприимным, – дворецкий подошел к креслу Эмили. Она порывалась встать, но он жестом не разрешил ей этого. – Думаю, что представленные вами бумаги объективны, хотя я и сомневаюсь немного в точности данных вам оценок по причине вашей молодости.

Эмили сидела, плотно вжавшись в спинку кресла, а дворецкий, упиваясь своей властью, ходил перед нею, как дрессировщик в цирке, и, время от времени бросая быстрые взгляды на молодую женщину, монотонно повторял:

– Я еще раз хочу вас предупредить – никаких контактов с мужчинами.

Его тон был невыносим для Эмили, и она несчастно вздохнула.

Расхаживая перед креслом, дворецкий продолжал смотреть на Эмили тяжелым взглядом, от которого она вся сжалась, словно испуганная птица.

– Предыдущая экономка, невесть что вбила себе в голову и убежала с помощником дворецкого!

Стоун грозно глянул на Эмили. Та судорожно вздохнула в ответ.

– Если все-таки вдруг кто-то влюбится и захочет пожениться, ну что ж – я не против, – милостиво согласился дворецкий, но тут же, будто испугавшись своей мягкости, опять стал суровым стражем морали. – Есть еще в нашей жизни люди другого сорта, – Стоун остановился перед Эмми и, глядя в ее испуганные глаза, строгим голосом договорил: – Эти люди мечутся с места на место в поисках любовных интрижек! Я уверен, что вас это не касается, мисс Томпсон.

– Конечно, – сникла Эмили. – Это так!

– Вы не обижайтесь на меня, – начал дворецкий снова, – но ваша предшественница была виновата.

Эмили вдруг осмелела:

– Виновата в чем?

Дворецкий же, наоборот, почувствовав эту перемену, как-то сразу стушевался.

– Никто не хочет, чтобы слуги не работали, а только влюблялись друг в друга и все такое прочее…

Лорд Гроули, в домашнем халате, попыхивая трубкой из вишневого дерева, медленно поворачивал глобус, когда в дверь библиотеки постучали.

– Войдите…

Сэр Джеймс ладонью остановил вращение глобуса и посмотрел на дверь.

– Милорд, можно переговорить с вами? – в дверях стоял дворецкий в учтивой позе.

– Разумеется, проходите, – лорд Гроули отошел от глобуса и сел в тень зеленого абажура. Стоун встал перед ним навытяжку.

– Сэр, это по поводу помощника дворецкого и экономки, которые сбежали, – вкрадчиво начал Питер.

– Да, пренеприятнейшая история приключилась у нас, – хозяин покачал головой. – Как ваши дела насчет новых слуг? – оживленно осведомился Гроули.

– Похоже, я нашел две первоклассные замены, – с готовностью ответил Стоун.

Хозяин заинтересованно посмотрел на дворецкого.

– И кто же они?

– Мисс Эмили Томпсон, молодая женщина с прекрасными рекомендациями вашего брата, милорд.

Черные брови лорда Гроули от удивления взлетели вверх, как два мотылька:

– Мой брат отдает мне хорошую экономку? Здесь явно что-то не так. Или ему нужно было почему-то от нее избавиться, или она действительно отличная хозяйка, а моему братцу и его деткам такие в доме не нужны, – голосом язвительным, полным сарказма, сэр Гроули выговаривал все это дворецкому.

Настала тишина.

– Я не смею вам советовать, сэр, но, по моим наблюдениям, мисс Томпсон производит впечатление вполне порядочного человека.

– Ну, тогда нам она подходит, – согласился Гроули. – А кто второй?

– Человек с большим опытом. Я его рекомендую на помощника дворецкого, – отрапортовал Стоун. Потом, сделав небольшую паузу, добавил: – Его фамилия – Стоун.

– Стоун? – переспросил лорд Гроули. – Он что, ваш однофамилец?

– Нет. Это мой отец, сэр, – сказал дворецкий.

– Хорошо. Лучшего нам и не найти, я уверен в этом, – согласился хозяин. – Но мне бы хотелось с ним встретиться. Когда это возможно?

– Сейчас, сэр. Он ждет за дверью, – ответил Стоун с готовностью.

– Тогда проводите его, пожалуйста, сюда, – предложил лорд.

Дверь открылась, и на пороге появился представительный седой человек лет семидесяти. Пряча складки подбородка под белоснежным воротничком, он старался держаться прямо. И это ему неплохо удавалось.

Лорд Гроули подошел к старику и крепко пожал ему руку.

– Мистер Стоун! Здравствуйте! Я рад с вами познакомиться.

– Добрый день, милорд! – величественно кивнул головой старик.

И полным собственного достоинства взглядом уставился на лорда Гроули.

Сэр Джеймс невольно поежился от этого всепроникающего взора.

– Ваш сын – прекрасный работник! – поспешно заговорил хозяин. – Он оказывает мне огромное количество услуг: блестяще справляется с десятком лакеев, сонмом кухарок и вечно суетящихся посудомоек, а также с ужасающе темпераментным поваром-испанцем. Мы все гордимся нашим дворецким!

– Я тоже! – сурово произнес старый Стоун.

– Я буду рад, что вы согласились у нас работать! – в голосе сэра Джеймса прозвучали заискивающие нотки. Он, сам того не желая, вроде даже робел в присутствии этого, застывшего в величественном молчании, человека.

– Благодарю за доверие, сэр! – вежливо ответил старик.

– Да, Стоун! – обратился лорд Гроули к дворецкому. – Думаю, что вы позаботитесь о размещении в доме вашего отца. И, если вам не сложно, распорядитесь насчет ужина. Мне бы хотелось посидеть вечером на террасе. А в среду, не забудьте, у нас обедает пастор Генри.

– Все будет исполнено в срок, сэр! – дверь за Стоунами бесшумно закрылась.

Несколько дней спустя, новая экономка Гроули-холла мисс Эмили Томпсон ходила по саду и срезала ножницами цветы. Сентябрь выдался на редкость холодным и поэтому клумбы уже почти опустели и имели непривлекательный вид. Доцветали махровые гвоздики, а также левкои – они были наполовину в цветах, а наполовину в тонких зеленых стручках, пахнувших капустой.

Розовые кусты еще давали – в третий раз за это лето – бутоны и розы, но уже измельчавшие, редкие, точно выродившиеся. Зато пышно цвели своей холодной, высокомерной красотой георгины, пионы и астры, распространяя в густом воздухе осенний, травянистый грустный запах.

Остальные цветы после своей роскошной любви и обильного летнего материнства тихо осыпали на землю бесчисленные семена будущей жизни.

Когда Эмили, аккуратно обвязав букет лентой, собралась идти в дом, на одной из дорожек сада она увидела плотную фигуру дворецкого. Тот шел быстрой походкой и, похоже, направлялся прямо к экономке.

Эмили в ожидании остановилась, прижимая к груди цветы.

Питер Стоун, слегка замедлив шаг, просто залюбовался этой «живой картиной». Осеннее солнце золотило верхушки деревьев и его косые лучи освещали миловидное женское лицо. Бездонные глаза Эмили смотрели в мир с надеждой. Черные, с отливом волосы, обрамлявшие, как дорогая рама, чистый безупречный овал, спадали по покатым плечам, подколотые у лба изящными заколками.

Строгое темно-серое форменное платье плотно облегало отличную фигуру мисс Томпсон. А со вкусом подобранный букет в руках экономки был, как яркий факел осени.

– Мисс Томпсон. Я по просьбе сэра Джеймса иду в Бриксен к пастору Генри Денману, недалеко отсюда. Если у вас не очень много сейчас дел по дому, я готов познакомить вас с поместьем, ведь вы его еще по-настоящему и не видели, – говорил дворецкий тоном, не терпящим возражений.

– Хорошо, я согласна, – сразу и без раздумий ответила Эмили, – только нужно цветы отнести в столовую.

– Я буду ждать вас у той беседки, – Пит показал в сторону ротонды. – И, мисс Эмили, обязательно набросьте что-нибудь на плечи. Сентябрь уж на исходе!

Дорога, обсаженная вековыми деревьями, спускалась к большому старому парку. Эмили и Стоун миновали еще один маленький садик в итальянском стиле, к которому прилегал заброшенный розарий.

– Вчера, когда я гуляла недалеко от лодочного домика, мне показалось, что где-то шумит вода. Я была уверена, что здесь, в Гроули-холле есть только пруд, а, похоже, рядом где-то река? – спросила Эмили, стараясь своей легкой походкой попасть в такт равномерного вышагивания Питера.

– Я для того и пригласил вас с собою, чтобы показать наши достопримечательности, – неспешно заговорил дворецкий. – Здесь есть река под названием Вартсол, она пересекает имение с севера на юг. Много лет назад на реке, по велению отца нашего лорда, построили плотину, а рядом с плотиной воздвигли мельницу. Если вы прибавите шагу, мы сможем немного отклониться от нашего маршрута и посмотреть на нее.

Эмили с радостью согласилась.

Место оказалось очень красивым. Ступеньки вели вниз к зеленой лужайке где рядом с жерновами высилось каменное здание мельницы. Плотина была с двух сторон окружена плакучими ивами, склонившимися над водой.

Рядом плавали лебеди.

– Боже, какая красота! – воскликнула Эмили, остановившись перед лесенкой. – Давайте спустимся к мельнице, – предложила она и сделала шаг к первой ступени.

– Знаете, мисс Томпсон, с этим местом связана романтическая легенда, – дворецкий изучающе всматривался в раскрасневшееся от быстрой ходьбы лицо Эмили. – Если пройти по этим ступеням, взявшись за руки с любимым человеком, и загадать желание, то вы будете избавлены от несчастий на всю оставшуюся жизнь…

Эмили подняла на него свои дивные глаза:

– Вы когда-нибудь пробовали проверить действенность этой легенды?

Теперь настала очередь слегка покраснеть невозмутимому Питеру.

– Зачем? Я не верю в сказки. Это все предрассудки! – и он резко отвернулся. – Нам нужно спешить. Идемте!

Не уяснив причину перемены настроения дворецкого, Эмили, со вздохом посмотрев на волшебную лестницу, отправилась догонять Стоуна.

– Я бы хотел еще показать вам конюшни, это гордость лорда Гроули, – говорил дворецкий, когда они с Эмили приблизились к длинным аккуратным строениям.

– Вы, я надеюсь, не боитесь лошадей?

Питер вопросительно взглянул на Эмили, когда они переступили порог одной из конюшен.

– Нет, сэр, я все свое детство провела в Шропшире при лошадях. Мой отец был потомственным конюхом, от удара копытом и погиб, – и Эмили набожно перекрестилась.

– Извините, мисс, я не знал вашей истории, – поспешно проговорил Стоун, подводя Эмили к рослой беговой лошади.

– Это Изабель – любимица сэра Джеймса, – сказал дворецкий и потрепал лошадь по шее.

Изабель, ноги и тело которой были безупречных, совершенных форм, повернув к Эмили свою большую голову, потянула нежными ноздрями воздух и звучно фыркнула, а потом ткнулась носом в волосы Эмили. Девушка обняла тонкую лошадиную шею и потерлась о нее щекой.

– Кажется, Изабель признала вас, – ревниво заметил Стоун. – Я замечаю, что все, с кем вы знакомитесь, сразу к вам испытывают симпатию.

– И вы тоже? – осторожно спросила Эмили.

Стоун, ничего не ответив, неопределенно передернул плечами.

Миновав небольшой лес, путники подошли к церкви. Видимо, она была построена еще во времена нормандцев. Кто-то из предков Гроули реставрировал ее весьма неудачно.

Территория церкви примыкала к поместью Гроули.

Здесь начинались владения пастора Генри Денмана. Информацию о нем Эмили получила от дворецкого, который с огромным воодушевлением и любовью говорил о священнике, старом друге своего хозяина.

– Пастор Генри сделал потрясающую карьеру в Оксфорде и принял сан, будучи еще очень молодым, – рассказывал Стоун. – Денмана ожидало великолепное продвижение по службе, но ему помешал крутой нрав. Генри слишком часто выступал против безразличия и коррупции, столь характерных для нашей англиканской церкви. Он мечтал создать идеальную церковь, рассчитывал на веру прихожан и пропаганду воли Господа. Эти взгляды настроили против него священнослужителей, и Денмана едва не лишили сана. Не будь пастор Генри настолько чист сам, это, наверное, произошло бы. Тогда-то в дело вмешался отец лорда Гроули. Он предложил Генри поселиться в его поместье. Сэру Ричарду Гроули даже пришлось использовать свои связи с архиепископом, чтобы пастор получил это место. Во всяком случае, я рассказал вам, мисс Томпсон все, что мне известно о нашем пасторе.

– И что, теперь ваш пастор успокоился? – делая ударение на местоимении «ваш», заинтересованно спросила Эмили.

– Он много сил отдает на улучшение жизни бедняков, – уклончиво ответил Стоун. – А вообще-то, этот человек предъявляет немыслимые требования к сэру Джеймсу, – задумчиво проговорил дворецкий. – Если ему позволить тратить деньги лорда Гроули, то пастор Генри давно бы разорил его.

– И что, его наверно любят прихожане? – спросила Эмили.

– Нет, – подумав, уверенно ответил Стоун. – Странно, но нет. Люди его уважают, но, в то же время, и боятся. Этот человек отпугивает многих. Его нужно знать близко, чтобы понять. Пастор настолько честен сам, что способен заглянуть в душу другому, и сразу разглядеть в ней всю грязь. Вряд ли за подобное качество могут любить, – вздохнул дворецкий и бросил быстрый взгляд на Эмили. – Прихожане не понимают, что только такой пастор, как Генри, способен их спасти.

И Стоун надолго замолчал. Внезапно он остановился и спросил Эмили:

– А вы, мисс Томпсон, верите в Бога?

От неожиданности этого вопроса, заданного здесь на лесной дороге, Эмили остановилась.

– Ну и вопрос, мистер Стоун, вы задали! – удивленно сказала она. – Верю ли я в Бога? Когда я была маленькой, мне казалось, что Бог живет в соборе святого Петра, и богачи навещают его по воскресеньям: а на бедных он не обращает внимания, – глаза Эмили стали влажными. – Мама рассказывала мне библейские истории об Иисусе, и они очень трогали мое сердце, ибо Бог в них был бедняком и изгнанником…

Девушка замолчала, вспомнив о чем-то своем, далеком и потаенном.

– Но все-таки, вы верите в Бога? – настойчиво повторил вопрос Стоун, пристально глядя на Эмили.

– Без веры в Бога нет для меня жизни! – твердо ответила экономка и осенила себя крестным знамением.

– Так я и думал, – довольно мягко сказал Стоун. – И вы, безусловно, представляете Бога в образе человека, – он испытующе смотрел в глаза Эмили.

– Думаю, что да, – честно призналась она. – Хотя порою в моей жизни были такие моменты, когда я ощущала его присутствие как силу, которую невозможно увидеть и понять, – размышляла Эмили вслух, впервые поверяя свои самые сокровенные мысли другому человеку.

Питер Стоун, поддавшись несвойственному ему порыву, осторожно взял Эмили за руку и, проникновенно глядя в ее испуганные глаза, зашептал:

– Вот в этом-то как раз и заключается разница между нами. Вот пропасть, которую никак не преодолеешь. Я знаю, что Бог есть, и его дух более реален, нежели все материальные тела, сущие на земле. Так давайте же, дорогая мисс Томпсон, каждый заниматься своим делом. Но может настать тот день, прийти такое время, когда мы будем нужны друг другу, – Стоун сделал паузу, – но нужны не телесно, а лишь духовно…

Он внезапно повернулся и пошел вперед по дороге.

Эмми постояла еще немного, обескураженная этим странным заявлением, а потом быстро нагнала дворецкого.

Через несколько минут Эмили увидела на опушке леса серую церковную башню.

Стоун решительно направился к небольшому домику, что прилепился к церковной ограде.

Эмили последовала за ним.

Дворецкий постучал в дверь, и она мгновенно открылась, как будто за ней только и ждали гостя.

На пороге появился очень высокий человек, в черной мантии, похожей на ту, что носят католические священники. У незнакомца было аскетичное лицо с широкими скулами и тонкие красивые губы.

– Добрый вечер, мистер Стоун! Какими судьбами в наши края? – приглашая пройти в дом, заговорил он звучным баритоном.

– Добрый вечер, сэр Генри! Разрешите вам представить нашу новую экономку – мисс Томпсон.

Эмили подошла к пастору и поцеловала его руку. Он быстро отдернул ее и внимательно посмотрел на девушку. Эмили даже отпрянула под взглядом его жгучих черных глаз.

Пастор Генри Денман напоминал внешне испанца или итальянца. Хотя, по словам Стоуна, он происходил из древнего английского рода. Пастор говорил мало, но голос его звучал удивительно музыкально.

Когда глаза Эмили и пастора встречались, в ее душу проникал холод. Она чувствовала, что эта странная личность одновременно притягивала и отталкивала ее.

Пока Стоун, стоя в прихожей, объяснял пастору цель своего визита, Эмили осматривалась вокруг.

Из небольшого холла, где она сейчас находилась, открывался вид на деревянную лестницу, что вела наверх и разделяла, казавшийся снаружи маленьким, а внутри достаточно просторный, дом на две части.

Мебели было много, и, несмотря на то, что она представляла собой разные стили и эпохи, ее опрятный вид создавал уют, хотя вокруг и лежали разбросанные вещи, кое-где было не прибрано. В общем, чувствовалось, что в доме нет женщины.

– Вы, наверное, устали после своего путешествия, мисс? Могу предложить вам отдых и легкий вегетарианский ужин, – учтиво наклонив голову, проговорил пастор.

– Вы очень добры, мистер Денман, но я выполнял поручение лорда Джеймса и нам следует поспешить в Гроули-холл, – Стоун упредил своим ответом Эмилию.

Она благодарно улыбнулась дворецкому.

Во дворе раздался гудок автомобильного рожка.

– А вот, кстати, и Чарльз за нами приехал, – Питер подошел к Эмили и взял ее за локоть. – Позвольте проводить вас к машине, мисс.

Пастор, прощаясь, сказал Стоуну:

– Передайте, пожалуйста, лорду Джеймсу, что я постараюсь не опоздать к нему в среду, – и, поклонившись Эмили, добавил: – Мои наилучшие пожелания. Счастливого пути! Безмерно рад нашему знакомству. Жаль, что нам не довелось сегодня дольше пообщаться.

Через несколько минут изящный автомобиль-карета мчал по лесной дороге переполненную впечатлениями мисс Томпсон.

Питер Стоун, откинувшись на кожаном сиденье, сидел мрачный, погруженный в свои мысли. Вдруг, повернувшись к Эмили, он назидательно изрек:

– Беда нашего пастора, что он относится к тому типу людей, на которых держится Англия. Они сначала бузят, громко заявляют свои требования власть имущим. Но время утрясает драмы, и эти люди утихают, живут внешне даже скучновато…

Эмили, озадаченная этой тирадой дворецкого, удивленно смотрела на него.

– Мне показалось, что пастор Генри вполне доволен своей участью, – осторожно заметила Эмили.

Однако Стоун, не слушая ее, продолжал:

– Беда в том, что такие люди, как пастор Генри, слишком добропорядочны. И поэтому, мисс Томпсон, вы понапрасну перед ним распустили свои чары, – хрипло проговорил Стоун. – Соблазнить его вам не удастся!

От унижения и ярости Эмили мгновенно побледнела:

– Как вы, мистер Стоун, смеете говорить мне подобное? Что заставило вас так думать обо мне? – ее губы тряслись от обиды, а бездонные глаза блестели от слез.

Не отрывая от нее пронзительного взгляда, дворецкий произнес:

– Я не слепой, я сразу все понял.

– Что вы поняли? – рыдания вырвались из груди Эмили.

– Еще бы несколько минут до приезда Чарльза, и не было бы меня рядом – вы начали бы соблазнять пастора, – хрипло выдавил Стоун. – Но вы забыли о главном: пастор Генри – слуга Господа и у него есть невеста – церковь! Больше никто не имеет для него значения, и не будет иметь, – все распалялся дворецкий, он уже выкрикивал в лицо Эмили фразу за фразой: – Женщина никогда не заставит Генри переступить законы, как бы прекрасна и умна она ни была. Так что оставьте бедного пастора в покое!

Эмили плакала, пытаясь сквозь слезы урезонить совсем вышедшего из равновесия Стоуна. Ей был совершенно непонятен мотив столь странного поведения дворецкого, и в последующие дни Эмили много раздумывала над происшедшим.

– Прекратите! – грозно потребовал Стоун.

– Что прекратить? – чуть слышно, сквозь слезы, проговорила Эмили.

– Сейчас же прекратите истерику, мисс Томпсон! – в голосе Стоуна появились просительные нотки.

Затем, спустя мгновение, он проворчал:

– Если я неправильно понял вас, мисс Томпсон, то приношу вам свои извинения.

Когда автомобиль подкатил к парадной лестнице Гроули-холла, дворецкий вышел из машины и, помогая Эмили ступить на землю, буквально пронзая экономку взглядом, негромко произнес:

– Запомните! Никаких контактов с мужчинами – это главное для вас правило, если вы собираетесь долго работать в Гроули-холле…

Стоун решительно рванул на себя входную дверь.

Эмили понемногу привыкала к своей новой жизни. Экономка Гроули-холла – это звучало внушительно. Она неплохо ладила с многочисленной прислугой. И только взаимоотношения с дворецким были натянуты.

Эмили терялась в догадках, чем же была вызвана все-таки вспышка гнева Питера Стоуна тогда в машине, при возвращении от пастора Генри?

Ведь Эмили всего-то пару раз и взглянула на Денмана, да ответила на несколько его вопросов.

После той злополучной прогулки, Эмили старалась выполнять все просьбы дворецкого и без его напоминаний.

Вот и теперь Эмили следила за тем, как несколько слуг сметали пыль с портретов в галерее, натирали мастикой позолоченные рамы.

По длинному коридору, увешанному множеством маленьких и больших картин, рисунков и миниатюр, важно прохаживался дворецкий и, отдавая слугам мелкие приказания, объяснял Эмили суть традиции для англичанина. При этом мистер Стоун в пример приводил историю Гроули-холла.

– Все они, – дворецкий указал на ряд портретов предков сэра Джеймса – от первого Гроули в накрахмаленном воротничке и доспехах времен королевы Елизаветы, до последнего – отца сэра Джеймса, – все Гроули служили родине беззаветно. А поскольку старший сын – лорд Джеймс Гроули, то с момента рождения его карьера была предопределена, так же, как и то, что Гроули-холл по наследству достанется ему.

Эмили с интересом рассматривала портреты бывших владельцев поместья. Все они были изображены красивыми и очень серьезными.

– А если кому-то из Гроули захотелось бы стать, ну скажем, морским офицером? – полюбопытствовала Эмили.

– Неважно, что кому-то нравилось море, а кому-то было приятнее скакать на лошади по прерии, – Стоун строго прервал ее как непослушную ученицу. – Традиции такой семьи, как Гроули, более важны, чем интересы личности, запомните это, Эмили!.. Возможно, вам еще трудно это себе уяснить, но именно на подобных устоях зиждется мощь Великобритании!

И, уже уходя к себе в комнату, грустно, ни к кому не обращаясь, дворецкий произнес:

– Когда ты поживешь немного на свете, только тогда осознаешь, как это мудро!

Мистер Стоун сидел в кресле, сомкнув тяжелые веки. Сегодня у него был трудный день. Началась подготовка к приему очень важных гостей – генеральная уборка в доме. Лорд Гроули просил своего дворецкого проследить лично за ее ходом.

Поэтому Стоун почти десять часов провел на ногах, проверяя работу мойщиков, полотеров, горничных и десятка лакеев, что скребли полы, трясли белье и чистили столовое серебро.

И вот сейчас, устав от беготни, он у себя в комнате наслаждался покоем. Жизнь в Гроули-холле протекала в тишине и в этом тоже была заслуга дворецкого: он пятнадцать лет добивался от прислуги умения двигаться бесшумно и не произносить лишних слов.

дверь постучали.

– Войдите! – Питер удивленно обернулся на дверь.

Вошла мисс Томпсон с небольшим букетом в руках.

– Мистер Стоун! Я решила, что это сможет оживить ваш кабинет! – и она протянула цветы дворецкому.

Тот в некотором недоумении смотрел на букет, а потом взглянул на Эмили.

– Но я не просил вас, мисс Томпсон, об этом, – неуверенным голосом проговорил он.

– А я думаю, что с цветами вам будет уютнее и веселее, – мило улыбнувшись, экономка взяла у Стоуна букет и поставила его в вазу на рабочем столе дворецкого.

– Благодарю вас, Эмили. Это очень любезно с вашей стороны, – Стоун благодарно посмотрел на слегка зардевшуюся от похвалы девушку.

– Если хотите, я могу еще принести вам цветов из сада, – быстро сказала Эмили.

– Еще раз благодарю вас, мисс Томпсон, но это моя комната, мое рабочее место, и я не хотел бы, чтобы что то в ней меня отвлекало, – чеканя каждое слово, сердито говорил дворецкий.

– Цветы отвлекают? – искренне удивилась Эмили.

– Благодарю вас за доброту, мисс Томпсон. И, если уж вы пришли, то, прошу вас, садитесь. У нас есть предмет для разговора.

Эмили осторожно опустилась на край кресла. Стоун, заложив руки за спину, ходил перед ней, как школьный учитель на уроке.

– Я слышал вчера, проходя мимо, мисс Томпсон, как на кухне вы обратились к кому-то из слуг: Тимоти! – дворецкий резко остановился перед Эмили и спросил, глядя ей в глаза: – К кому вы так обратились?

– Но, мистер Стоун, по-моему, это я обращалась так к вашему отцу, других же Тимоти в доме нет, – простодушно объяснила экономка.

– Да, да, вы правы, – немного подумав, согласился дворецкий. – И все-таки в будущем, я прошу вас, мисс Томпсон, обращаться к моему отцу только мистер Стоун. Понятно? – и он опять впился взглядом в Эмми.

Экономка ответила безмолвным кивком головы.

– А когда вы говорите о моем отце в третьем лице, мисс Томпсон, нужно называть его мистер Стоун-старший, чтобы его отличали от меня, – назидательным тоном дворецкий закончил разговор.

– Хорошо, мистер Стоун, – вдруг Эмили дерзко вскинула голову. – Но если честно, я не очень вас понимаю. Я – экономка, а ваш отец – помощник дворецкого. В других домах я всех слуг в моем подчинении называла по именам.

Стоун недовольно хмыкнул:

– А вы, мисс Томпсон, все-таки умерьте свою гордыню и поймите, что если вы обращаетесь по имени к моему отцу, то это, по крайней мере, неприлично.

Красные пятна выступили на щеках Эмили:

– Очевидно, вашему отцу тяжело слышать, как его называет по имени такая, как я? – гневно проговорила она.

– Нет, вы поймите, что я хочу вам внушить, мисс Томпсон. – Стоун поднял вверх указательный палец. – Вы многого достигнете в этом доме, если будете прислушиваться к моим советам.

Лицо Эмили залилось краской. Дрожа от гнева, срывающимся голосом, она спросила:

– Какие еще есть у вас наблюдения на мой счет, мистер Стоун?

– Ну, вы пока не очень хорошо знаете, что класть и куда, где и что должно лежать, – загибал пальцы дворецкий.

– Я уверена, что мистер Стоун-старший прекрасно выполняет свои обязанности, – и Эмили дерзко взглянула на Питера, – а я, смею вас заверить, прекрасно выполняю свои! А теперь – разрешите мне откланяться, мистер Стоун! – и она, гордо подняв голову, вышла из комнаты дворецкого…

– Ну, что ж, пусть пока будет так, – проговорил ей вслед Стоун, – а там – посмотрим!..

В небольшой столовой для прислуги, что примыкала к кухне Гроули-холла, ужин проходил довольно оживленно.

В торце стола, прямо под массивной люстрой, торжественно восседал старик Стоун. По одну руку от него находилась экономка Эмили Томпсон, по другую – дворецкий Питер Стоун. Остальные места заняла прислуга, которая обслуживала лично лорда Гроули – две его горничные Рита и Сарра, шофер Джерти, садовник Тредьелл, старый лакей Брайан и младший дворецкий Чарльз Флойд.

Ужин состоял из прекрасно приготовленного филе барашка с зеленой фасолью и картофельным пюре. Еда была вкусной и горячей и все ели с большим аппетитом, время от времени перебрасываясь остротами в адрес кухни.

Только Тимоти Стоун пока не притронулся к ужину. Он внимательно рассматривал собравшихся за столом и это занятие, кажется, весьма забавляло его.

Эмили, опустив свои длинные ресницы, чувствовала на себе то любопытный взгляд старого Стоуна, то испытующий – его сына Питера. И поэтому она нервничала и постоянно роняла то платок, то вилку, то хлеб.

Но вот мистер Тимоти вздохнул и принялся за трапезу.

В этот момент все замолчали и уставились на него, а он, наоборот, кажется, забыл вообще о чьем бы то ни было присутствии.

Старик осторожно поддел вилкой кусок мяса и, повернув его на тарелке, оставил вилку стоять торчком в мясе. Затем медленно взял со стола салфетку, развернул ее и положил себе на колени.

Потом старик с рассеянной улыбкой взглянул на мистера Стоуна-младшего и опустил глаза на свой бокал. Дворецкий тут же торопливо наполнил его красным вином.

Взяв вилку в левую руку, а нож – в правую, Тимоти отрезал маленький кусочек мяса и, переложив вилку из левой руки в правую, отправил его в рот. За мясом последовали фасоль и маленькие катышки картофельного пюре.

Все это действо совершалось мистером Стоуном-старшим с подчеркнутым изыском и обрядовой медлительностью – так школьные учителя пишут на доске слово, одновременно произнося его по слогам.

Все сидящие за столом не сводили со старика глаз, а он взял бокал, поднес его к губам и отпил вино безо всякого звука, так, что когда он поставил бокал на стол, Эмили даже засомневалась, отпил ли он вообще хоть капельку вина.

Более угнетающей демонстрации утонченности никому из присутствующих прежде видеть не приходилось.

Молоденькие горничные незаметно обменялись между собой взглядами, старый Брайан нахмурился, Чарльз уставился на скатерть с грустным выражением лица, а сохранявший бесстрастное выражение лица Питер Стоун сложил губы в одобрительную гримасу.

Мисс Томпсон, слегка наклонив голову, окинула взглядом стол и произнесла сухим металлическим голосом:

– Благодарю вас, мистер Тимоти Стоун! Сегодня за ужином мы получили прекрасный урок и впредь все постараются следить за своим… – она запнулась, подыскала подходящие слова, а потом, слегка зардевшись, договорила, глядя на благодушно улыбавшегося дворецкого, – постараемся следить за своими манерами!

За столом оживленно зашумели. Старик Стоун аккуратно вытер рот салфеткой и, складывая ее вчетверо, величественно проговорил:

– Ну, что ж, приготовлено великолепно! Мои комплименты повару!

Горничные, Рита и Сарра, о чем-то пошептались и тихонько захихикали.

– Ну, если вы смеетесь, то, может, поделитесь с нами своим настроением, а то нам не хватает веселости, – благодушно заметил Питер Стоун.

Девушки замолкли.

– Чарльз! – дворецкий переключил общее внимание на своего молодого помощника. – Я уверен, что у тебя есть какие-то цели в жизни. Думаю, ты собираешься и дальше двигаться по служебной лестнице? Да?

Юноша вскочил из-за стола и, вытянувшись, как капрал на докладе у полковника, с готовностью затараторил:

– Я хотел бы стать таким же прекрасным дворецким, как и вы, мистер Стоун. И тогда бы у меня был собственный камин, собственные сигары, собственное жилье…

Питер Стоун с любопытством посмотрел на Чарльза.

– А ты знаешь, что нужно, чтобы стать хорошим дворецким? – спросил он, и в столовой стало тихо.

– Чувство собственного достоинства! – гордо заявил Чарльз, тряхнув аккуратно стриженной головой.

– Правильно, чувство собственного достоинства! – неожиданно включился в разговор старый Стоун. – Дворецкий джентльмена должен быть и сам джентльменом! – говорил он ясным голосом, четко произнося каждую фразу. От его чопорности не осталось и следа. Перед благодарной аудиторией сидел отличный рассказчик. – Так вот, дворецкий должен быть, прежде всего, невозмутим! – старик обвел хитрым взглядом притихшую челядь.

– Вот, например, мой друг, он служил дворецким в доме посла. Дело было в Индии, – Тимоти удобнее устроился в кресле. – Так вот, однажды дворецкий входит в столовую и что же он видит? – восемь пар глаз уставились на старика, а тот, слегка понизив голос, прошептал:

– Под столом лежит тигр!

– Тигр?! – хором переспросили испуганные горничные.

– Да, представьте себе, настоящий тигр – такой желтый, в черную полоску, – пряча улыбку под седой щеткой усов, серьезным голосом сказал Тимоти. – И тогда мой друг идет в гостиную, где в это время отдыхал посол. Подойдя к нему, дворецкий тихонько шепчет хозяину на ухо, чтобы не беспокоить его сидящую за вышиванием супругу.

– Простите, милорд, – говорит дворецкий послу, – похоже, под столом у нас в столовой лежит тигр. Может, его лордство разрешит мне использовать ружье двенадцатого калибра?

– Хорошо, действуйте, – спокойно соглашается посол.

Дворецкий уходит и через несколько минут раздаются три выстрела.

– Жена посла, наверно, здорово перепугалась? – подал голос Чарльз.

– Ну, что вы, в Индии никто на выстрелы не обращает внимания, мало ли что там может случиться, – охотно пояснил старый Стоун. – Когда же мой друг, дворецкий, возвращается в гостиную, неся на подносе освежающие напитки, он спокойно говорит своему хозяину:

– Милорд! Ужин будет подан как всегда! А еще хочу вам сказать, что к тому времени в доме не будет каких-либо следов пребывания непрошенного гостя!

Тимоти остался доволен эффектной концовкой своего рассказа.

Все дружно засмеялись. Особенно громко хохотал старый лакей Брайан. Он восторженно скалил в смехе свои скверные зубы, а его худое, обтянутое блестящей кожей лицо с прилизанными жидкими волосами, с ввалившимися глазными орбитами, походило на карнавальную маску черта.

– Никаких следов пребывания непрошенного гостя, – повторял без конца, давясь от смеха, Чарльз.

– Да, прекрасная и поучительная история, – Питер Стоун встал из-за стола, за ним поднялись и остальные.

Ужин прошел весьма удачно, и только маленькая заминка, происшедшая в столовой после ухода Тимоти Стоуна, слегка подпортила настроение его сыну.

Мисс Эмили Томпсон наблюдала, как пухлая прыщеватая девица из кухонной прислуги убирала грязную посуду. Она взяла тарелку Тимоти и решила смести с нее щеткой остатки пищи в таз с отходами. Зоркий глаз экономки сразу подметил, что на тарелке лежат несколько нетронутых кусочков мяса.

– Погодите, Розали, не трогайте его тарелку, а отнесите на кухню. Тимоти любит съесть что-нибудь мясное на ночь, – приказала Эмили, собираясь покинуть столовую.

– Мисс Томпсон, пожалуйста, передайте Розали, чтобы она отнесла тарелку мистера Стоуна-старшего на кухню и передала ее повару, – остановил ее Питер Стоун, слегка повысив голос. Он в упор смотрел на немного растерявшуюся экономку.

– Мисс Розали, отнесите тарелку мистера Стоуна-старшего на кухню, – машинально повторила за дворецким Эмили.

– Благодарю вас, мисс Томпсон, – Питер резко повернулся на каблуках и вышел вон…

Против ожидания вечер был тихий и теплый, и старик Тимоти укрыв ноги пледом, сидел на застекленной террасе у открытого окна.

Он вспомнил, как повеселил всех своим рассказом сегодня за ужином. Стоун-старший имел необыкновенную и очень своеобразную манеру рассказывать.

Назад: Эмилия Кинг Чисто английские вечера

Дальше: ЧАСТЬ ВТОРАЯ