ГЛАВА XVIII
Проклиная про себя свою судьбу, Кэл неторопливо встал на ноги, чтобы не выдать беспокойства, Маккензи поднялась вместе с ним.
– За то время, что ты прожил с белыми, ты сделался слепым, глухим и ленивым, – отчитывал Кэла Джеронимо, – разве это тот воин, которого я воспитывал? Глупый мальчишка, ты спал, как убитый, и не думал, что к тебе может подойти кто угодно!
Кэл понимал, что заслужил эти упреки. В заботах о Маккензи и в мыслях об их будущем он совершенно потерял бдительность.
– Ты прав, дядя. Живя с белыми, я стал мягким, как воск. Хорошо, что эти воины оказались моими братьями, а не врагами.
Маккензи изо всех сил сжала руку Кэла. Он подумал, что она еще здорово держится. Джеронимо говорил на языке апачей, и Маккензи не могла понять, что он сказал – слова дружеского приветствия или приказ готовиться к смерти, для нее все звучало одинаково. Но все же она стоит рядом с ним, гордо выпрямившись, и спокойно рассматривает пришельцев.
– На этот раз тебе повезло, – успокоил Кэла Джеронимо, и его морщинистое лицо преобразилось в подобие улыбки. – Исти и Бей-чен-дей-сен сказали мне, что какой-то белый выгнал тебя за то, что ты убил одного из них.
Еще один сюрприз. Кэл внимательно вгляделся в лица людей, расположившихся на площадке за Джеронимо. Исти и Бей находились в заднем ряду отряда. Когда он встретился с ними взглядом, выражение их лиц не изменилось, но Кэл почувствовал, что они хотят попросить прощения за что-то.
– Я встретил их, когда они возвращались в резервацию, – продолжал Джеронимо, – и сказал, что они должны бороться, как мужчины, а не убегать, как маленькие дети. Я знал, что ты тоже захочешь бороться, поэтому искал тебя.
Вдруг Кэл заметил еще одно знакомое лицо. Он постарался не выдать своего изумления, когда узнал Йанозу, своего брата, которому он сохранил жизнь шесть лет назад и который, видимо, убил Фрэнка Батлера.
Джеронимо заметил, куда смотрит Кэл.
– Твой брат будет рад приветствовать тебя. Он тоже лишился всего из-за белых. Его первая жена заболела и умерла в резервации, его вторую жену изнасиловал солдат, и она не захотела больше жить. Его сын предпочел остаться в резервации со старухами и бездельниками. Он будет счастлив сражаться бок о бок со своим братом.
– Я тоже рад приветствовать своего брата. И я рад, что великий воин Джеронимо дозволяет мне присоединиться к его отряду.
Это были единственные слова, которые мог произнести Кэл, если хотел остаться в живых. Джеронимо удовлетворенно кивнул.
– Хорошо! – он одобрительно посмотрел на Маккензи. – Прекрасно, что у твоей жены хватило смелости ехать с тобой. Жена Гошк-ана не такая слабая и глупая, как другие белые женщины. Она мудра и сильна, как жены апачей. Она понимает, что мужчине нужна жена даже тогда, когда он идет воевать.
Внезапно он перешел на английский и обратился непосредственно к Маккензи:
– Жена Гошк-ана, твоя дочь Фрэнки здорова? Кэл почувствовал, что Маккензи страшно удивилась, и успокаивающе сжал ее руку, не заботясь о том, что этот жест не был похож на то, к чему привыкли апачи.
– Фрэнки здорова, – спокойно и четко ответила Маккензи, – она со своей бабушкой.
Джеронимо кивнул.
– Хорошо!
Он повернулся к своим людям и приказал что-то. Индейцы спрыгнули с лошадей и повели их к источнику.
– Пока мы будем есть, твоя жена сможет приготовить лошадей к отъезду, – сказал Джеронимо Кэлу.
– Мою жену укусила змея, – начал Кэл, – она еще слишком слаба, чтобы ехать, дядя.
Джеронимо внимательно посмотрел на Маккензи.
– Ты сказал правду. Женщина больна.
Он позвал одного индейца, тот вскочил на коня и ускакал. Через пять минут он вернулся, ведя за собой двух юношей – почти мальчиков, шестерых женщин и одного малыша, такого же, как Фрэнки. Когда они спешились, Джеронимо подозвал к себе одну из женщин и представил ее Маккензи:
– Это Бай-я-нета. Ты больна, жена Гошк-ана. Бай-я-нета будет присматривать за тобой.
Бай-я-нета оглядела Маккензи черными суровыми глазами, потом дотронулась до ее предплечья. Маккензи испуганно оглянулась на Кэла, когда женщина повела ее к своим подругам. Он постарался, чтобы его улыбка выглядела более уверенной, чем он чувствовал себя на самом деле.
Женщины-апачи окружили Маккензи сплошной стеной. Они смотрели на нее надменно и враждебно, пока Бай-я-нета не бросила пару коротких фраз. Тогда их лица смягчились и просветлели. Мальчик лет пяти с важным видом изучал Маккензи, прижимаясь к юбкам матери.
– Я сказала им, что ты – жена племянника Джеронимо, – отчетливо произнесла Бай-я-нета.
– Ты говоришь по-английски! – удивленно воскликнула Маккензи.
Женщина кивнула.
– Я хорошо понимаю по-английски. Я жила в резервации и часто разговаривала с белыми людьми.
– Это хорошо.
– Маккензи – странное имя. Что оно означает?
– Ну, это… Это означает «шотландская женщина». Мои дедушка с бабушкой приехали из-за океана.
– В той земле у всех женщин такие огненные волосы, как у тебя?
– У некоторых. Бай-я-нета призадумалась.
– Должно быть, это странное место… Муж сказал, что тебя укусила змея, – сменила она тему разговора, – ты больна?
– Уже не так, как раньше. Просто еще чувствую слабость.
– Змея укусила в руку? Покажи.
Другие женщины подошли еще ближе, когда Бай-я-нета стала осматривать руку Маккензи, принюхалась к ее дыханию, надавила на кожу и послушала, как бьется сердце. Женщины быстро говорили о чем-то, видимо, обсуждали состояние здоровья Маккензи. Наконец, Бай-я-нета остановила разговоры решительным жестом.
– Ты выздоравливаешь, – объявила она.
– Да, – согласилась Маккензи.
Она могла бы сказать это и сама без всякой суеты.
– Я буду присматривать за тобой, когда мы поедем.
– Спасибо…
Поедем. Сердце Маккензи упало. Неужели их будут сторожить? Она надеялась, что Джеронимо просто навестил их, как тогда на ранчо, и вскоре отправится по своим делам, предоставив им заниматься своими.
Бай-я-нета покачала головой, будто прочла мысли Маккензи.
– Мы все едем с Джеронимо, хотим мы этого или нет.
Маккензи изумилась:
– Ты делаешь это не по своей воле?
– Джеронимо побывал у нас в резервации. Он очень злился, что мы жили в резервации и не боролись. Он убил много мужчин, женщин и детей. Нас он забрал с собой, чтобы сделать женами своих воинов. Он взял даже мальчишек, чтобы «учиться сражаться».
Маккензи никогда в жизни не слышала ничего более отвратительного. Она еще могла понять, почему Джеронимо убивает белых – в конце концов, они выгнали апачей с их земель, разрушили их жизнь. Но теперь он начал убивать своих соплеменников…
– Это чудовищно! Сколько же тебе пришлось пережить!
Бай-я-нета ответила:
– Наши женщины научились переносить все. Теперь ты одна из нас, будь сильной.
Она пошла вперед, расталкивая окружавших их женщин.
– Пошли. Я помогу тебе подготовить лошадей. Мужчины скоро захотят ехать.
Маккензи взглянула на Кэла, который беседовал о чем-то с Джеронимо, и поняла, что он испытывает не больше радости от такого поворота событий, чем она, и так же, как она, ничего не может изменить.
К тому времени, когда Бай-я-нета скрутила одеяла Маккензи и приторочила их к седлу Долли, отряд был готов тронуться в путь. Кэл помог Маккензи взобраться на гнедую кобылицу.
– Может быть, тебе лучше ехать со мной? – спросил он.
– Со мной все будет в порядке. Кэл с тревогой посмотрел на нее.
– Не бойся, я справлюсь, – пообещала она.
Кэл оседлал лошадь, принадлежавшую раньше Израэлю Поттсу.
– Пока нам придется смириться с этим, – сказал он тихо, когда они поехали рядом. – Джеронимо круто обходится с людьми. Отказаться ехать с ним означало оскорбить его. Мы не могли так рисковать, Мак.
– Я знаю, что мы вынуждены были так поступить.
– Я придумаю, как отправить тебя на ранчо к Фрэнки.
Сердце Маккензи болезненно сжалось. Бедняжка Фрэнки… Возможно, ей уже сказали, что ее мать умерла. А Лу, наверное, проклинает Маккензи за опрометчивый поступок и ужасно переживает. Сколько же времени пройдет, прежде чем Маккензи сможет вернуться домой?
Или дело обстоит еще серьезнее: возвратится ли она вообще когда-нибудь на «Лейзи Би»?
К полудню горы остались позади, и отряд вышел на равнину, по которой можно было добраться до Мексики и суровой Сьерра-Мадре. Соратники Джеронимо были непревзойденными наездниками. Большинство белых людей не поверило бы, что за такой короткий отрезок времени можно покрыть такое расстояние.
Маккензи хотела сидеть в седле прямо, чтобы показать этим изгнанникам, что белые женщины не менее выносливы, чем их жены. Однако, еще вчера она едва стояла на ногах, а для того, чтобы скакать на лошади, требовалось много сил, гораздо больше, чем было у нее сейчас. Мышцы стали, как резиновые, и ужасно ныли, но Маккензи умудрялась держаться так же гордо, как и апачи.
После двух часов непрерывных мучений в седле, Маккензи очень обрадовалась, когда Кэл перетащил ее на свою лошадь и усадил перед собой. Его сильная рука обнимала ее за талию и надежно удерживала в седле, а широкая грудь служила прекрасной опорой.
– Спасибо, – прошептала она, доверчиво прислонившись к нему.
В ответ Кэл наклонился и поцеловал ее лохматую макушку. Несколько мужчин с удивлением посмотрели на такое странное, по их мнению, поведение, но Кэла это не волновало. За те несколько дней, которые он провел в горах, Кэл вспомнил привычки своего детства, но теперь – в компании товарищей-апачей – чувствовал себя неловко. Слушая их разговоры и беседуя с Джеронимо, он понял, как верно они называют себя – «мертвецы». Они ни о чем не думали и не говорили, кроме смерти – о тех, кого они убили, и о том, что скоро наступит и их черед. Больше не было тех добродушных шуток, того товарищества и грубого мужского юмора – того, что он с детства привык связывать с воинами-апачами. Эти люди были мрачны, как палачи, а в черных глазах Джеронимо горел огонь фанатизма. Даже Йаноза, постоянный товарищ детства и юности Кэла, превратился в человека, у которого осталось только два чувства: ненависть и печаль. После первого приветствия они ни разу не поговорили друг с другом. Когда-то они были братьями, а сейчас стали чужими, им нечего было сказать друг другу.
К вечеру отряд пересек мексиканскую границу. Они ехали без отдыха до темноты, пока не добрались до реки. Там они остановились на несколько часов, чтобы дать отдых лошадям и поесть вяленой говядины и оленины. Маккензи уснула еще до того, как Кэл снял ее с лошади и уложил на одеяла. Она не слышала ни того, что Джеронимо велел Кэлу оставить ее на попечение женщин, ни того, как Бай-я-нета с другими женщинами расположились на своих одеялах вокруг нее, чтобы хоть немного поспать.
На следующий день, когда солнце поднялось над горизонтом, они были уже на лошадях и мчались на юг. Река текла в пустынных местах, сверкая и переливаясь, как бриллиантовое ожерелье. По обоим берегам были глубокие заводи, во многих местах встречались шумные водопады. Вода была холодная и чистая. Чем дальше они продвигались на юг, тем больше зелени было в долине. По берегам реки располагались густые заросли тростника. На высоких гребнях суровых гор, которые прорезала река, росли большие кедры.
Чем дальше на юг они продвигались, тем свободнее чувствовали себя люди из отряда. Здесь, в неприступной Сьерра-Мадре, они будут, как дома. Тут скрывалось не одно поколение апачей, ни один белый не решался проникнуть туда. Через четыре дня отряд забрался высоко в горы, пройдя такой же трудный путь, как вся жизнь этих людей. Под копытами лошадей были острые камни, известняк, подвижный гравий. В некоторых местах отряд проходил по узким карнизам над пропастью. Путь был устлан скелетами коров и лошадей, не сумевших много месяцев, а может быть и лет назад преодолеть этот подъем. Маккензи порой задумывалось о том, сможет ли она выдержать эту дорогу, или на этой ужасной тропе появится скелет еще одного несчастного существа, побежденного горой.
В дороге апачи часто пополняли запасы продовольствия из тайников, которые имелись на всем пути. Кэл из первого же тайника взял две рубашки из тонкой оленьей кожи для себя и для Маккензи. Правда, ей оказались длинны рукава, но женщина решила эту проблему, распоров боковые швы и закатав рукава.
После четырех дней тяжелого пути Джеронимо объявил о том, что они сделают привал в маленькой долине, заросшей пышной травой, где был ручей с чистой прохладной водой. В эту ночь женщины развели большой костер. После ужина, состоявшего из белки, кролика, желудей и дикого картофеля, мужчины приволокли в лагерь полое бревно и сделали себе барабанные палочки из молодых ивовых побегов. Играя роль верной жены апача, Маккензи помогла Кэлу нарисовать на лице охрой страшную красную полосу, а потом смотрела, как он присоединился к дикой пляске мужчин вокруг костра.
Этот танец был почти таким же ужасным, как нападения индейцев. Барабан, в который превратили полое бревно, отбивал леденящий душу ритм. Апачи делали прыжки и выпады во все стороны, опускались на одно колено, затем внезапно высоко подпрыгивали и произносили непонятные слова.
– Что они говорят? – спросил Маккензи у Бай-я-неты, стараясь перекричать весь этот шум.
– Они восхваляют свои воинские подвиги. Рассказывают о храбрых поступках, которые они совершили, и о том, как они убивали своих врагов. А еще говорят о том, что все мексиканцы трусы.
– Почему они упоминают мексиканцев?
– Завтра они нападут на мексиканскую деревню. Джеронимо хочет привести в лагерь скот и лошадей. Но Джеронимо напал бы на них, даже если бы у них не было ни лошадей, ни коров. Он любит убивать мексиканцев больше, чем белых. Много лет назад, когда он был еще молод, мексиканцы убили его мать и первую жену.
– Ой! – вырвалось у Маккензи.
Ей было ужасно жалко несчастных мексиканцев, которые проснутся на рассвете и увидят, что их жизнь разбита и затоплена в крови.
Когда маленькую долину осветило солнце, Маккензи еще не спала. Ночью она разговаривала с Кэлом и просила его не участвовать в набеге, а под каким-нибудь предлогом остаться в долине. Но Кэл сказал, что Джеронимо не позволит. Одним нападающим больше или меньше – для мексиканцев это ничего не изменит, но предводитель апачей после отказа воевать станет относиться по-другому и к Кэлу, и к Маккензи.
Маккензи хотелось плакать, умолять его беречь себя и не пятнать своих рук кровью невинных жертв, но она сдержалась. Кэлу. и без того было нелегко. Эти люди больше не были для него родственниками, и боль утраты отражалась в его глазах. Друзья детства и юности стали чужими, Кэл уже не понимал и не принимал образ жизни, к которому был приучен с детства. Маккензи поняла, что он потерял что-то очень дорогое, и какого бы мнения она ни была об апачах, такая потеря мучила Кэла. Поэтому Маккензи провела ночь, моля бога сотворить чудо и дать им возможность свернуть с дороги, ведущей в ад.
С рассветом мужчины наскоро позавтракали, последний раз проверили оружие, вскочили на коней и с дикими криками помчались на запад. Женщины остались в долине под охраной двух индейцев. Маккензи поняла, что жены апачей редко отдыхают; вот и теперь, как только отряд скрылся из виду, они занялись сбором плодов юкки и лофофоры. Женщины учили Маккензи, как надо готовить эти плоды. Лофофора, любимое блюдо апачей, готовилось очень долго. Бай-я-нета сказала, что лофофору нужно выдерживать несколько дней между горячими камнями.
Маккензи с радостью узнала, что когда мужчины вернутся, женщинам не придется сразу же хвататься за работу и носиться сломя голову, пока все не переделаешь: на радостях им позволят отдохнуть.
В то время, пока жены апачей работали, Маккензи провела большую часть дня, бездельничая под деревом. Она наблюдала за игрой птичек в зарослях тростника. Одна пара темно-синих колибри особенно понравилась ей. Маккензи так завидовала их свободе и беззаботному веселью! Как бы замечательно было, если бы она могла так же беззаботно порхать!
Солнце село, но мужчины не возвращались из похода. Женщины не обращали на это внимания, а Маккензи беспокоилась. Бай-я-нета сказала, что, наверное, мужчины возвращаются в лагерь кружным путем, чтобы сбить с толку своих преследователей, но Маккензи не перестала тревожиться.
На следующий день незадолго до полудня отряд под предводительством Джеронимо вернулся в лагерь, ведя за собой стадо тощих животных. Ни один индеец не был ранен, настроение у всех было прекрасное, воины громко восклицали, стреляли в воздух и спрыгивали с коней, чтобы рассказать о своей победе при помощи танца. Маккензи поняла, что веселье Кэла было вынужденным. Когда празднование закончилось, и они вдвоем пошли к реке мыться, он не стал ничего рассказывать о налете, а Маккензи не стала спрашивать. О некоторых вещах лучше молчать.
После победного возвращения мужчин остаток дня женщины провели почти так же, как и накануне. Когда они не были заняты с жарящейся лофофорой, они подходили к Маккензи и учили ее строить хижину. Женщины построили уже три хижины в лагере: одну для мужской парной бани, вторую для женщин и маленького мальчика, третью – для Кэла и Маккензи. Одна из индеанок – симпатичная молодая девушка лет двадцати – с трудом произнося английские слова, заметила, что Маккензи нашла себе сильного красивого мужа. Остальные женщины хихикали и переговаривались, одобряя ее выбор. Маккензи была ошеломлена, но не потому, что они нашли Кэла привлекательным, а потому, что они сплетничали совсем так же, как белые женщины. Маккензи поражалась их самообладанию: в сущности, эти женщины были такими же пленницами, как и она, но повезло им еще меньше, чем ей, ведь у Маккензи был Кэл, который заботился о ней. А у этих женщин не было никого, кроме ненавистных воинственных мужчин, которые силой увели их из домов и семей. Но женщины принимали свою судьбу без жалоб и жалости к себе.
Маккензи поблагодарила за подаренную хижину несколькими словами, которым она научилась у апачей за последние дни. Она попыталась также выразить свое восхищение их мужеством. Неизвестно, поняли ли женщины то, что она старалась сказать на их языке, но приняли эти комплименты с такой торжественной благосклонностью, которую сочла бы безукоризненной даже тетушка Пруденс.
Однако, мужчины произвели на Маккензи далеко не такое благоприятное впечатление. Их поведение нельзя было определить никаким другим словом, кроме как «варварское». Одного из украденных мулов закололи для вечерней трапезы. Какой-то молодой индеец, очевидно не утоливший жажду крови во время налета на деревню, завизжал и принялся срезать мясо с боков бедного животного еще до того, как оно умерло. Маккензи чуть не вырвало на виду у всех – от позора ее спасло поспешное бегство в хижину. В этот вечер кусок не лез ей в горло, хотя апачи поглощали мясо мула с большим аппетитом. Кажется, даже Кэлу мясо пришлось по вкусу, но он с детства привык к такой пище.
– Мясо мула ничем не отличается от мяса коровы, – сказал он, когда Маккензи отказалась от своей порции.
Наверное, он был прав, но все равно Маккензи не могла есть.
Кроме животных, индейцы прихватили в мексиканской деревне еще кое-что – теквилу. Маккензи с ужасом наблюдала, как после вечерней трапезы двенадцать мужчин, сидевших вокруг костра, осушили три огромных емкости спиртного. Вскоре послышался хриплый смех, речь стала невнятной. Бутылки торжественно разбили о камни, которыми был обложен костер. Один индеец, шатаясь, побрел по естественной надобности, но свалился в реку. Четверо товарищей, хотя были пьяны не меньше, стали вытаскивать его из воды. Другие потащили женщин в заросли тростника, повинуясь другому зову природы. Но не все были столь деликатны – некоторые расположились с женщинами прямо у костра.
Маккензи чувствовала себя все хуже и хуже, у нее постоянно стоял ком в горле, но остановить пьяную оргию было не в ее силах. Она застыла возле Кэла, как каменное изваяние. В этом безумном мире он был ее единственной надеждой и защитой.
Маккензи надеялась, что апачи позволят им с Кэлом мирно созерцать празднование, но эти надежды растаяли, как дым, когда молодой индеец по имени Чако присел возле Маккензи и начал пожирать ее голодными глазами. Его голова раскачивалась из стороны в сторону, будто он был не в состоянии держать ее прямо, а лицо пылало, но не от близости жаркого костра. Вдруг Чако перевел пристальный взгляд на Кэла и невнятно пробормотал несколько слов. Кэл что-то резко ответил ему. Чако снова взглянул на Маккензи, чуть прикрыв лукавые глаза. Он протянул руку, чтобы дотронуться до ее волос, заплетенных в толстую косу. Маккензи отпрянула. К этому моменту все, кто оставался у костра, стали бросать на них туманные взоры. Индеец снова что-то крикнул Кэлу. Кэл ответил с такой же горячностью. Оба встали.
– Маккензи, иди в хижину, – велел Кэл. Маккензи с трудом поднялась на ноги и отступила на несколько шагов.
– Иди же!
Она повернулась, чтобы уйти, но внезапно ее остановила какая-то грубая темная рука. Она оглянулась и увидела Джеронимо.
– Останься, – спокойно велел он по-английски.
С бешено бьющимся сердцем Маккензи наблюдала за Кэлом и Чако, прошедшими внутрь круга. Они согнулись и кружили, как два волка, жаждущих крови противника. Вдруг в круг, пошатываясь, вступил еще один индеец и что-то громко объявил.
– Это брат Гошк-ана Йаноза, – объяснил Маккензи Джеронимо.
Он говорил четко и ясно, хотя Маккензи видела, что пил он не меньше остальных.
– Он будет бороться на стороне Гошк-ана. Йаноза! Человек, который убил ее отца. Макензи стало холодно несмотря на жар костра.
– Гошк-ан будет драться из-за тебя, – продолжал пояснять Джеронимо, и Маккензи показалось, что это его забавляет.
– Не могли бы Вы остановить их? – попросила она. Предводитель апачей ничего не ответил.
Кэл и Йаноза тем временем страстно спорили. Кэл махнул в сторону, чтобы Йаноза отошел, и тот вышел из круга со смертельно обиженным видом. В этот момент Чако набросился на Кэла, и они схватились. Соперники двигались очень медленно, но от напряжения всех сил лица их стали красными, а мускулы так налились, что казалось: вот-вот лопнет блестящая от пота кожа. Чако споткнулся и опустился на одно колено, Кэл изогнулся, и оба упали на землю. Они перекатывались по площадке несколько раз, потом остановились – Кэл был наверху.
Вдруг что-то сверкнуло в свете костра. В руке Чако появился нож. Как только он занес руку, Кэл схватил его за запястье. И снова продолжилось состязание в силе, но уже не на жизнь, а на смерть.
Джеронимо хмыкнул, затем что-то резко крикнул. Противники немедленно прекратили борьбу. После следующего приказа вождя Чако бросил нож, а Кэл поднялся с земли.
– У меня и без того мало воинов, чтобы позволить им убивать друг друга из-за женщины, – сказал Джеронимо.
Маккензи знала, что он произнес это по-английски для нее.
Кэл все еще злился, Чако уставился в землю. Джеронимо обвел индейцев суровым взглядом.
– Жена Гошк-ана одна из нас. Вы будете относиться к ней с таким же уважением, с каким апачи всегда относились к женам соплеменников. К женщинам, которых мы увели из Сан-Карлоса, вы тоже будете относиться с уважением. Если хотите, выберите себе жен. В противном случае относитесь к ним, как к сестрам.
Маккензи подумала, что Джеронимо несколько запоздал со своим приказом.
– Мне больно видеть, когда вы ведете себя подобно мексиканцам и белым, – проворчал он, заканчивая речь.
После этих слов мужчины насупились, как обиженные маленькие дети. Джеронимо взял бутылку теквилы и снова уселся у костра, как каменная статуя. Воины снова занялись питьем, и через час почти все валялись на земле мертвецки пьяные.
Когда Кэл и Маккензи ушли, наконец-то, в свою хижину, женщина все еще дрожала.
– Мы уйдем отсюда, – сказал Кэл, как только они остались одни.
– Но как это сделать?
– Я придумаю. Ты не можешь так жить, – он поморщился, – и я не могу. Всю жизнь мне казалось, что самые счастливые годы я провел среди них, но сейчас… Черт! Мак, апачи так не живут. Так живут…
– Я знаю, – мягко сказала она.
Когда-то Маккензи ненавидела апачей так же, как все белые в Аризоне, но за последние несколько недель, когда она увидела, как работают Мако, Бей и Исти, когда она познакомилась с Бай-я-нетой и ее подругами-пленницами, Маккензи пришла к выводу, что во многих отношениях этот дикий народ, способный жить в бесплодных горах, достоин восхищения. Это мужественные, неунывающие, мудрые и гордые люди. Но, к большому сожалению, апачи вымирали как народ, и это было страшно. А если даже Маккензи было больно видеть это, то как же должен был мучиться Кэл! Тому, что когда-то для него было всем, пришел конец, и он вынужден был наблюдать агонию.
– Джеронимо больше не следит за нами, – сказал Кэл. – Он поверил мне, и в горах он чувствует себя в безопасности. Этой ночью никто не будет охранять лагерь. Все, кроме Исти и Бея, слишком пьяны. И, мне кажется, горные апачи захотят уйти с нами.
– Ты хочешь бежать этой ночью? Так скоро? – спросила Маккензи, затаив дыхание.
– Мы никогда не уйдем от них, если дождемся, что Джеронимо уведет отряд в укрепление. Он сказал, что подождет еще один день, пока женщины закончат приготовление лофофоры, но он может передумать. Надо уходить сегодня, Мак. Сегодня или никогда.
– А если нас схватят?
В ответ на это Кэл лишь поднял брови. Маккензи поняла, что удастся или не удастся их побег, но жизни среди апачей придет конец.
Кэл пошел разговаривать с Исти и Беем, а Маккензи осталась ждать, сидя на одеялах. Когда Кэл вернулся, он сказал Маккензи, что горные апачи действительно хотят бежать вместе с ними, но нужно подождать несколько часов. К тому времени мужчины, которые все еще пьют у костра, будут в бессознательном состоянии.
– Я бы предпочел убраться отсюда без шума и драки, – сказал Кэл, – я не хочу сражаться со своим народом и убивать этих людей.
Маккензи были понятны его чувства, но у нее были свои причины для того, чтобы не ввязываться в драку. Ей не хотелось, чтобы индейцы убили кого-нибудь из них.
– Ты дрожишь, – заметил Кэл, опускаясь на одеяло возле нее, – тебе холодно?
– Я боюсь, – ответила она.
– Маккензи Батлер боится! Я рад слышать это, Мак. Это значит, что ты умная женщина.
Она задумчиво посмотрела на Кэла.
– Не то, чтобы я очень боюсь, что нас убьют. Рано или поздно все умирают. Это страшнее… – она вздохнула. – Однажды я видела семью, которую привезли после нападения на их повозку людей Витторио. Они ехали в Калифорнию, и их путь лежал через Тумстоун. Это было несколько месяцев спустя после смерти папы. Я повстречалась с ними в лавке, очень милые были люди… А на следующий день нашли их повозку. Их… их…
Кэл взял Маккензи за плечи и повернул к себе лицом.
– Мак, даже если нас поймают во время побега, ни один индеец не дотронется до тебя. Это я тебе обещаю. Никто, кроме меня, не прикоснется к тебе.
Маккензи поняла, что он имел в виду.
– Разве ты еще не поняла, что мне можно верить?
– Да, я верю тебе, – сказала она спокойно.
– Тогда забудь все, что случилось с теми несчастными людьми, и постарайся уснуть.
– Я не смогу уснуть, – Маккензи протянула руку и дотронулась до его щеки. – Я люблю тебя, Калифорния Смит. И я рада тому, что мы вместе, даже здесь.
Он улыбнулся.
– Лучше бы мы оказались в каком-нибудь другом месте.
Маккензи тоже улыбнулась.
– Если ты в самом деле не хочешь спать, я знаю способ, как скоротать время.
– В лагере, полном индейцев?
– Для этого и существует хижина.
Он нежно уложил ее на одеяла и, опираясь на локти, вытянулся над женщиной. От его близости страх Маккензи стал проходить. В его надежных руках она забыла об опасности, которая бродила за непрочными стенами их хижины. Маккензи собиралась расспросить Кэла о Йанозе, но не стала. У них и без того хватало проблем. Дорога была каждая минута, ведь неизвестно, сколько им осталось жить на белом свете.
– Я люблю тебя, Калифорния Смит.
– И я люблю тебя, Маккензи Батлер, – Кэл поцеловал ее теплыми губами так, будто коснулся легкий ветерок. – Позволь мне доказать, как сильно.
