Эмили Кармайкл
Цветок Прерий
ГЛАВА I
Июнь 1885 года.
Аризона, долина Сан-Педро, ранчо «Лейзи Би».
Гнедая кобылица бешеным галопом мчалась через площадку для выгула лошадей; грива ее развевалась по ветру, а ноздри гневно раздувались. Чтобы не врезаться в восточные ворота загона, кобылица замедлила ход и, пробороздив копытами мягкую землю, подняла густые клубы пыли. Свиньи, лениво жевавшие в небольшом закутке по соседству, злобно глянули на лошадь маленькими черными глазками и недовольно захрюкали.
Кобылица нервно фыркнула и завертелась на месте, заметив людей: женщину, прислонившуюся к южным воротам, и девочку, сидевшую на заборе.
– Похоже, она взбесилась!
Девочка улыбнулась – на пухленьких щечках появились ямочки, а в изумрудно-зеленых глазках засверкали веселые огоньки. Золотистые волосы девчушки были заплетены в тугие косички, немного не доходившие до банта, которым был завязан на спине поясок ее передничка.
– Да, она сошла с ума.
Маккензи Батлер наблюдала, как лошадь, встряхнув великолепной гривой, встала на дыбы и рысью помчалась по кругу. Прижав уши к голове и не сводя глаз с человека у больших раздвижных ворот конюшни, который держал в руках веревку, кобылица делала бесконечные круги от бака с водой, стоявшего в углу загона, до закутка со свиньями.
– Кажется, пришла пора по-настоящему заняться тобой, прекрасная дикарка!
Тони Геррера поднял над головой лассо, бросая вызов животному.
При звуках его голоса уши лошади слегка вздрогнули, но она ни на секунду не замедлила бег по кругу.
– Похоже, у нашей красавицы есть свое мнение о том, кого следует приручить, – сказала Маккензи дочери.
Тони продолжал убеждать кобылу:
– Сегодня моя возьмет, слышишь, сеньорита? Он медленно приближался к лошади.
– Иди сюда, дикарка. Сегодня мы с тобой подружимся. Я и ты… Ты позволишь вскочить тебе на спину, а?
– А что ты об этом думаешь, Фрэнки? – спросила Маккензи.
Девочка на секунду задумалась.
– Я думаю, что победит лошадь. Бедняжка Тони, как мне его жалко! – произнесла она со вздохом.
Маккензи довольно усмехнулась.
– Мне кажется, что ты права.
Тем временем Тони дошел до центра площадки. Лошадь зафыркала, остановилась и повернула к нему обезумевшую морду с раздувающимися ноздрями. Тони стал плавно поднимать лассо, готовясь к броску. Кобыла била копытом, вызывающе выгнув шею.
Фрэнки улыбнулась.
– Мне нравится эта лошадка. У нее на носу такая красивая белая полоска, а на ногах белые носочки.
– Да, симпатичная кобылка, – согласилась Маккензи.
– Сегодня у меня день рождения, – с важным видом напомнила девочка матери.
– Я знаю, малышка, – засмеялась Маккензи. – Тебе исполнилось пять лет. Это чудесный возраст!
– А когда у Исси Кроссби был день рождения, ей подарили пони, и теперь у нее есть собственная лошадка. Исси рассказывала мне об этом в церкви.
– Но Изабелле уже семь – она гораздо старше тебя.
Выдавив тяжелый вздох, Фрэнки скривила маленький ротик, который был так прелестен, словно принадлежал не обычной девочке, а ангелочку с иконы.
– Мне очень нравится эта лошадка, – сказала она. Неожиданно лошадь перешла в наступление: издав какой-то неопределенный звук, выражавший недовольство, она помчалась на человека с веревкой в руках, но в последний момент шарахнулась в сторону. К несчастью, Тони отскочил туда же; туловище лошади столкнулось с грудью мужчины, и он упал на землю. Кобыла, громко заржав, повернулась и стала злобно наблюдать, как человек хватает ртом воздух и пытается встать на ноги. У Маккензи перехватило дыхание, но лошадь позволила Тони отползти к забору и перевалиться за него.
– Бедный Тони, – Фрэнки попробовала изобразить сочувствие, но тут же хихикнула.
– Кажется, ты собирался сегодня прокатиться? – спросила Маккензи с ироничной улыбкой.
– Это какая-то шлюха, а не лошадь, – под холодным взором Маккензи Тони смутился и потупился. – Прошу прощения. Я хотел сказать, что это очень опасное и своенравное животное.
– Я поняла, что ты имел в виду. Надо бы найти пару парней и отправить лошадь обратно на южное пастбище. Я давно уже подумываю об этом, но она слишком красива, и мне не хочется расставаться с ней.
– Маккензи, ты ненормальная, если считаешь, что с ней можно сладить, не применяя жестких мер. Нам все равно придется привязать кобылу к столбу и показать ей, кто здесь хозяин. Это единственный способ переломить ее упрямство.
– Я хочу, чтобы ее приручили, а не переломили.
– Не понимаю, в чем тут разница, – мрачно заметил Тони, отвернулся и зашагал к конюшне с гордо поднятой головой.
Маккензи вздохнула и посмотрела на скачущую галопом вдоль забора лошадь. В глазах кобылицы стоял отчаянный страх. Животное не могло найти выход из ловушки, в которой оказалось. Некуда бежать, негде спрятаться. Порой такое же чувство возникало и у самой Маккензи.
– Мам, а я смогла бы приручить ее, – заявила Фрэнки, – и кататься верхом!
Маккензи ловко подхватила девочку на руки и спустила с забора на землю.
– Через несколько лет ты, возможно, и сумеешь, малышка, но только не сейчас.
– Нет, я сейчас могу! – заспорила Фрэнки.
Она побежала рядом с матерью в дом, подпрыгивая и выкрикивая на ходу:
– Нет, я могу! Нет, могу!
– Что же ты можешь? – приветственно воскликнула Андалусия Батлер, когда Маккензи открыла калитку, ведущую во двор.
На женщине было строгое черное платье, которое подчеркивало ее стройную фигуру и нежную бледную кожу. Шесть лет назад умер ее муж – Фрэнк Батлер, и с тех пор она почти всегда была в черном.
– Я могу справиться с лошадью! – выпалила Фрэнки. – Ты только послушай, Лу! Эта лошадь просто взбесилась! Она швырнула Тони прямо на землю!
– Опять? – вздохнула Лу.
Маккензи пожала плечами и стряхнула с юбки пыль.
– Может быть, мне стоит прислушаться к мнению Тони о том, как следует обращаться с этой кобылкой.
Лу криво улыбнулась.
– Он бы страшно обрадовался.
– Не сомневаюсь. Он бы обрадовался еще больше, если бы ему позволили переехать в дом вместе со всем имуществом, – Маккензи покачала головой. – По-моему, Тони немного помешан на этом.
– Но, дорогая, мы же давно все обсудили. Это ранчо принадлежало мне и твоему отцу, а теперь оно мое и твое. А твой сводный брат здесь никто, просто наемный работник. Я ясно дала ему понять это, когда он стал просить денег. Если ты считаешь нужным, то следуй его советам, но только если эти советы будут чего-то стоить, а не из-за того, что он мой сын.
– Вообще-то, эти советы ничего не стоят. Фрэнки нетерпеливо дергала мать за юбку.
– Я смогла бы прокатиться на этой лошадке! – попыталась она вернуть разговор к интересующей теме.
– Только не сейчас! Сейчас, моя красавица, тебе нужно умыться перед обедом.
Маккензи взяла девочку за руку и повела в комнату. Они остановились перед шкафом, в котором хранилась миниатюрная фарфоровая посуда Лу. Шкаф был с зеркалом, в котором отражались крошечные чашки и блюдца.
– Только посмотри, детка, как ты вымазалась! И где тебя только носило все утро?
– Мы с бабушкой ходили в штольню.
Старая штольня, где когда-то работал Фрэнк Батлер, была излюбленным местом Фрэнки.
– Ты не забыла, что ходить туда можно, только пока светло?
– Конечно, не забыла! – бодро откликнулась Фрэнки.
Маккензи опустилась на колени возле девочки и посмотрела на отражение в зеркале. Рядом с маленьким хорошеньким ребенком она казалась гораздо старше своих двадцати четырех лет. Куда делась та жизнерадостная молоденькая девушка, которая приехала в Аризону из Бостона почти семь лет назад? Тогда она ничего не боялась. Маккензи вся сияла в ожидании счастья, как солнце над Аризоной. Когда ей, наконец-то, позволили приехать сюда, она твердо решила полюбить эту землю. Все здесь радовало девушку, все казалось чудесным. То, что рядом проходила граница продвижения поселенцев, не пугало Маккензи, наоборот, придавало местности таинственность и очарование.
Какой же глупой простодушной девчонкой Она была тогда! Позднее ей пришлось узнать, что доверчивых людей очень часто обманывают, а с теми, кто хочет догнать радугу, может случиться все, что угодно.
Теперь Маккензи видела в зеркале свои усталые глаза и рот, забывший, что такое улыбка. Это было лицо женщины, а не наивной девочки. Кожа ее от яркого солнца приобрела золотистый оттенок, ведь Маккензи пренебрегала советом Лу не выходить из дома без шляпы. Под глазами молодая женщина заметила первые признаки морщинок – скорее всего, они появились не от слепящего солнца, а от переживаний. Но прошлого не изменить, и с морщинками теперь тоже ничего не поделаешь.
Маккензи убрала назад непослушные золотистые завитки дочери. Девочка унаследовала ее волевой подбородок и зеленые глаза, но ангельский ротик и улыбка были явно отцовскими. Вьющиеся волосы малышки сверкали на солнце, как у матери, но ямочки на круглых щечках были точно такие же, как у отца.
– Детка, пойди умойся. Бабушка будет недовольна, если мы опоздаем к обеду. Они с Кармелитой приготовили к твоему дню рождения что-то совершенно необыкновенное.
Маккензи улыбнулась, заглядевшись, как Фрэнки проскакала к выходу из комнаты и помчалась вприпрыжку через внутренний дворик их фермерского дома из необожженного кирпича.
Ручной насос со всех сторон был окружен зарослями нарциссов, гладиолусов, душистого горошка и гибискуса; и девочка в голубом передничке, со сверкающей на солнце золотистой головкой казалась таким же ярким цветком, как и те, что окружали ее.
Маккензи уже собиралась пойти к водокачке вслед за дочкой, но раздался скрип отворяемой калитки, и в дверь громко постучали. Она пошла открывать – на пороге стоял Булл Фергюсон, он только что поднял мясистый кулак, чтобы стукнуть снова.
– Мисс Батлер, на северном пастбище опять неприятности.
Огромные размеры Булла вполне оправдывали его имя. Если бы необыкновенное благородство и доброта этого человека не смягчали грубые черты лица, то он просто был бы похож на толстый бочонок, стоящий на двух здоровенных ножищах; причем «бочонок» этот состоял из одних мускулов. Но в данный момент потное лицо Булла пылало после бешеной скачки под палящим солнцем, а глаза потемнели от ярости.
– Какие неприятности? – нетерпеливо спросила Маккензи.
– Лучше поезжайте, мэм, и посмотрите сами, а то как бы их не стало еще больше.
Возле соляной глыбы возвышалась гора вздувшихся трупов одиннадцати коров. Работники ранчо Сэм Кроуфорд и Джордж Келлер сновали по всему участку, как мрачные хищные птицы, а их лошади храпели от безобразной вони, исходившей от протухших туш.
Как только Маккензи, Булл и Тони подъехали ближе, женщине пришлось закрыть лицо носовым платком, чтобы хоть как-то облегчить дыхание.
Келлер прикоснулся в знак приветствия к краю шляпы, а Кроуфорд кивнул, потому что своей единственной рукой он управлял лошадью.
– Их отравили, – хрипло сказал Келлер.
Это был худой человек с седыми коротко остриженными волосами и густой бородой. Сразу было видно, что и характер у него такой же жесткий, как и борода. Он с явным неодобрением глянул на широкие брюки хозяйки, сшитые из грубой ткани. Маккензи знала, что он не любил, когда женщины надевали брюки; он и вообще не особенно любил женщин.
Маккензи осмотрелась и едва сдержала тошноту.
– Эти коровы валяются здесь не меньше двух дней, – она повернулась к Тони. – Почему за этот срок никто не побывал тут?
Тони пожал плечами.
– Спросите Моргана.
– Ты прекрасно знаешь, что Джеффа Моргана здесь нет, и я не могу спросить его, – резко ответила Маккензи. – Пока ты отвечаешь за все, я буду спрашивать тебя!
Тони снова пожал плечами и сплюнул.
– Я был занят с той чертовой кобылицей.
– Как ты разговариваешь с мисс Батлер! – сурово одернул его Булл.
Булл и Тони злобно уставились друг на друга, и это длилось до тех пор, пока между ними не оказался маленький юркий Сэм Кроуфорд.
– Это дело рук Кроссби, – заметил он.
– Конечно, работа мерзавца Кроссби, – согласился Келлер, выпустив в пыльный воздух струю табачного дыма. – Давно пора навестить этого приятеля, чтобы он, наконец-то, понял, с кем имеет дело.
– Пожалуй, ты прав, – сказал Кроуфорд. Тони сердито заговорил:
– Хватит уже валять дурака и спокойно смотреть, как Кроссби вытворяет все, что ему вздумается.
Булл тоже поддержал их, прорычав что-то невнятное.
Маккензи сжала зубы и собралась с духом.
– Мы не будем никого навещать, – твердо произнесла она, с трудом выдерживая раздраженные взгляды мужчин. – Если бы здесь регулярно бывали люди, и все делалось, как положено, этого и не случилось бы.
Келлер сплюнул.
– Может быть, а может и нет.
– Тони, – решительно продолжала Маккензи, – ты и мистер Келлер должны срочно заменить соляные глыбы на открытом пастбище, куда мы чаще всего пригоняем скот. Мистер Кроуфорд, Вы должны проконтролировать всю нашу территорию – пусть люди объедут все за сегодняшний день.
Кроуфорд скорчил недовольную гримасу.
– Да, мэм, – сказал он с едва заметной усмешкой.
– Я не хочу, чтобы Натан Кроссби имел возможность безнаказанно портить мой скот.
– О, боже, Маккензи! – вскричал Тони. – Ты нанимаешь людей, умеющих постоять за себя и за тебя, и не позволяешь им действовать! Зачем разрешать этой сволочи издеваться над нами?
Булл буркнул:
– Заткнись, Геррера.
– Ничего страшного, мистер Фергюсон, – Маккензи старалась говорить спокойно. – Дело в том, Тони, что я не хочу начинать войну из-за нескольких коров, объевшихся соли, тем более, что ничего нельзя доказать.
А теперь иди и работай. Я сама поговорю с Натаном Кроссби.
– Поговорю! Чушь собачья! – Тони пришпорил коня и помчался прочь.
Келлер недовольно покачал головой и отправился следом.
– Пожалуйста, проследите за ними, мистер Фергюсон.
– Да, мэм.
Маккензи повернула коня к дому. Вдруг рядом с ней оказался Сэм Кроуфорд.
– Геррера явно что-то задумал, – обронил он.
Маккензи устало посмотрела на него.
Несмотря на малый рост Кроуфорда, люди его побаивались. Он потерял правую руку в сражении с апачами, но это не мешало Сэму управляться с оружием так ловко, как не удавалось многим другим; а когда дело доходило до рукопашной, единственный кулак Кроуфорда наносил такие страшные удары, будто в нем жила сила обеих рук. Из всех мужчин, с недавнего времени работающих на ранчо «Лейзи Би», именно он пользовался наибольшим доверием Маккензи, хотя знали об этом немногие. И сейчас ей не понравилось то, что Сэм встал на сторону Тони.
– И что же он задумал? – ровно спросила она.
– Обычно этот юнец несет всякую чушь. Но, мисс Батлер, не стоит забывать, что Кроссби постоянно наступает нам на пятки все два месяца, что я работаю у Вас. И, как я могу догадаться, начал делать это еще раньше. А парни, которых Вы наняли, не позволят с собой шутить. Это отчаянные ребята, и они не из тех, что подставят другую щеку. Они обозлились.
– Но плачу им я, мистер Кроуфорд, и они будут делать то, что я им прикажу.
Сэм резко дернул плечом – выглядело это очень неприятно из-за отсутствия руки.
– Да, мэм, но помните, что котелок закипает не сразу, но потом вода льется через край.
– Я постараюсь иметь это в виду.
– Хорошо. Я собираюсь проехать вдоль реки и посмотреть, что там творится. Вы отправитесь обратно одна?
– Да. Я не боюсь.
Маккензи тяжело вздохнула, глядя, как Кроуфорд поскакал прочь. За несколько последних месяцев у нее была уйма неприятностей. Натан Кроссби хотел, чтобы Маккензи убралась со своей земли. Он мечтал о том, чтобы завладеть главным источником воды «Лейзи Би». Три года назад Кроссби привез в эту долину огромное стадо и расположился с ним в десяти милях севернее ранчо Батлеров. Они мирно соседствовали до тех пор, пока сильная засуха не заставила Натана обратить завистливый взор в сторону ключей Дрэгон Спрингс. Эти ключи были самым надежным источником воды в долине Сан-Педро, но находились не на общем пастбище, а на земле, принадлежащей семье Батлеров. И за последние полгода Кроссби вынудил уйти постоянных работников Маккензи, воровал ее скот, ломал изгороди, теперь отравил коров – все для того, чтобы захватить три маленьких ручья, бравших начало в горах.
Вдобавок ко всему этому нынешние работники Маккензи стояли на пороге открытого мятежа. Многие из них пришли на ранчо «Лейзи Би» совсем недавно, заменив надежных парней, которых Кроссби заставил уйти с помощью угроз и шантажа. Новички же были бродягами и вольными охотниками. Маккензи наняла их, потому что они умели драться: сейчас на ранчо больше ценилось умение постоять за себя, чем способность управляться со скотом. Люди вроде Джорджа Келлера, Сэма Кроуфорда, Спита Маккалоха, Скиллета Махоуни, Гида Смолла и Булла Фергюсона были той единственной силой, которая могла противостоять таким выпадам Натана Кроссби, как, например, набеги его скота на ее кукурузные поля. Только благодаря этим людям Натан все еще наступал на пятки вместо того, чтобы взять за горло.
Маккензи знала, что сидит на пороховой бочке со спичкой в руках. Она не желала войны; больше всего ей хотелось спокойно выращивать свой скот и лошадей, заниматься садом и воспитывать дочурку. И пока Кроссби не перешел в открытое наступление, и Маккензи удавалось сдерживать своих людей, нужно было сделать все возможное, чтобы эта долина, так нуждавшаяся в воде, не оросилась людской кровью.
Приближаясь к дому, Маккензи услышала взрыв хохота. Честно говоря, ей было не до гостей, но по четвергам у них в семье всегда ужинал доктор Эймос Гилберт – врач и уважаемый неженатый джентльмен из городка Тумстоун. К тому же, если бы сегодня даже был другой день недели, он все равно бы приехал, чтобы вместе с Батлерами отпраздновать день рождения Фрэнки. Эймос был больше, чем просто другом: он не только давал советы и оказывал моральную поддержку, но в случае нужды мог помочь и деньгами. Уже не раз с тех пор, как умер Фрэнк Батлер, Маккензи приходилось пользоваться его щедростью, чтобы привести в порядок дела на ранчо.
Почистив лошадь и отведя ее в стойло, Маккензи усталой походкой направилась в столовую.
– Вот и Маккензи! – Эймос сидел за столом перед тарелкой с великолепным ростбифом, приготовленным Лу, который дополняли первый горошек с грядок, тушеный картофель и только что испеченный хлеб. – Я рад сообщить Вам, что дела у парней идут на поправку.
Трое работников ранчо приняли участие в шумной ссоре в салуне в субботу вечером, и им не повезло.
– Скиллет и Гид через пару дней снова смогут сидеть в седле, а Джеффу Моргану придется лежать со сломанной ногой не меньше шести недель, – доктор на секунду задумался, – хотя похоже, что он разумнее остальных.
Голос подала Фрэнки:
– А как это дядя Джефф ухитрился сломать ногу?
– Просто он вел себя, как дурак, и ввязался в пьяную драку, – резко ответила Маккензи.
Фрэнки задумчиво склонила головку набок.
– А он победил?
– В таких драках, дочь, не бывает победителей. Если бы мужчины работали с такой же энергией, с какой они ссорятся, эта земля не трескалась бы от засухи.
Эймос обратил внимание, что молодая женщина чем-то раздосадована.
– Что случилось, Маккензи?
– То же, что и всегда, – сказала она, вяло ковыряя вилкой в тарелке. – Эти люди способны только сражаться, размышлять они не привыкли. Они задержались на ранчо только потому, что им не с кем было воевать, и потому, что здесь они получают достаточное количество денег для того, чтобы ездить каждую субботу в Тумстоун и напиваться там.
Лу печально кивнула.
– Я знаю, Тони такой же пропащий, как и все остальные.
Маккензи не стала напоминать Лу о том, что Тони даже хуже других. Он был единственным ребенком Андалусии от раннего брака. Тони покинул дом почти сразу после того, как Лу вышла замуж за Фрэнка Батлера. Несколько лет его носило неизвестно где, но два года назад Тони вернулся и попросил у Лу денег. Она приняла его, но условилась с Маккензи, что ее сын будет сам зарабатывать свой хлеб. Маккензи знала, что Тони считал, что именно ему следовало распоряжаться на ранчо: его мать вышла замуж за Фрэнка Батлера, поэтому, по мнению Тони, он должен быть здесь таким же хозяином, как и Маккензи. Обиду он демонстрировал постоянно.
– Тони еще просто не дорос, – Маккензи не хотелось расстраивать Лу, которая и без того давно уже разочаровалась в единственном сыне. – Меня беспокоят другие.
– Это опасные люди, Маккензи, – мрачно произнес Эймос.
– Думаешь, я об этом не знаю? Я бы очень хотела расстаться с ними, да не могу. Закон не поможет выгнать Натана с моей земли.
Эймос согласно кивнул.
– Несколько лет назад я не был уверен, сможем ли мы когда-нибудь избавиться от Клэнтонов, Маклоурисов и Эрпсов. Тумстоун и все наше графство могли бы стать чем-нибудь и получше, чем приютом для картежников, карманников, конокрадов и убийц. Но тех парней давно уже нет, а с нами остались такие, как Кроссби и слабый в коленках Израэль Поттс.
– Израэль не так уж плох, – вставила Маккензи.
– Он боится Кроссби, – сказал доктор. Маккензи горько улыбнулась.
– Временами и я его побаиваюсь.
Как только Фрэнки покончила с тортом, ее отправили спать, не обращая внимания на протесты и утверждения о том, что в день рождения девочка может оставаться с гостями столько, сколько захочет.
Пока Кармелита убирала со стола, Маккензи с удивлением заметила, что Лу и Эймос тайком обмениваются многозначительными взглядами. Благополучие Маккензи в последние годы было связано с ними обоими, и она очень тепло относилась и к мачехе, и к доктору, но Лу давно должна была понять, что Маккензи уже не та наивная девочка, которая приехала в Аризону за счастьем и сказками, а нашла трудную и опасную работу. Теперь она знала, что чудес на свете не бывает, а гоняться за радугой – глупое и бессмысленное занятие.
– Ты выглядишь усталой, – начал разговор Эймос. Он набил трубку и позволил Лу поднести спичку к ароматному табаку.
– Это заключение врача? – спросила Маккензи с кривой усмешкой.
– Нет, это мнение друга.
Не очень сложно было понять, почему врачебная деятельность Эймоса имела большой успех: его убедительный тон, безупречные манеры, величественная седая шевелюра и аристократические черты лица производили на людей впечатление, будто с ними говорят от имени самого Бога.
– Сегодня был тяжелый день, – сказала Маккензи, – завтра все будет в порядке.
– Маккензи, – начал Эймос со вздохом, – я понимаю, почему ты так привязана к этому ранчо. Твой отец любил эту землю, и ты влюблена в нее. Но теперь тебе слишком трудно. Давай, девочка, не будем говорить об избирательных правах женщин и тому подобном. Ранчо в Аризоне – не совсем подходящее место для того, чтобы женщина испытывала свой характер.
От удивления у Маккензи вытянулось лицо и расширились глаза.
– Я не стремлюсь испытать свой характер, Эймос.
– Тогда почему бы тебе не продать все это? Ты выручила бы хорошие деньги.
– Я не могу продать «Лейзи Би». Это ранчо было голубой мечтой моего отца. После того, как мама вернулась в Бостон и умерла там, чем только отец ни занимался, чтобы отвлечься от мрачных мыслей: работал на руднике, пытался торговать, даже перевозил грузы на корабле. Но лишь на этом ранчо он обрел покой и снова стал самим собой, – она грустно улыбнулась. – Я хорошо помню то письмо, которое он послал мне в Бостон, когда я еще жила там с тетей Пруденс. Он описывал эту землю так, будто это был рай земной. Отец мечтал о том, чтобы это место стало чем-то особенным, каким-то сказочным уголком, принадлежащим семье Батлеров. Он так любил это ранчо! Здесь его и похоронили… Если я продам эту землю, я предам моего отца. Кроме того, «Лейзи Би» принадлежит не только мне, но и Лу, и когда-нибудь будет принадлежать Фрэнки.
– Разве тебе не приходило в голову, что для Фрэнки было бы гораздо лучше жить где-нибудь в более цивилизованном месте?
– Где не всем известно, что у нее нет отца?
– Я не это хотел сказать, – спокойно возразил Эймос, – но, может быть, в этом тоже есть смысл.
– Извини, Эймос, я не собираюсь ссориться с тобой. Наверное, я в самом деле слишком устала.
Маккензи не могла обижаться на слова доктора. Он был одним из немногих жителей долины Сан-Педро, кто ни единым словом или взглядом не показал, что осуждает ее за рождение внебрачного ребенка. Он встал на защиту Маккензи, когда почтенные граждане Тумстоуна просили, чтобы священник епископальной церкви св. Павла изгнал ее из храма. Эймосу Гилберту – одному из самых уважаемых жителей Тумстоуна – пришлось немало потрудиться, чтобы местные торговцы и банкиры относились с уважением к Маккензи Батлер.
– Ты думаешь, что Фрэнки несчастлива? – озабоченно спросила она и нахмурила брови.
– Нет, дорогая. Я думаю, что Фрэнки живется так же здорово, как мышке в сыре. Но это сейчас, а когда она подрастет, могут появиться серьезные проблемы.
Маккензи вздохнула.
– Мак, – мягко начал Эймос. Он был единственным человеком, который пользовался привилегией называть ее так теперь. Этим именем ее звали только Фрэнк Батлер и отец Фрэнки – о них обоих Маккензи было больно вспоминать. – Девочка моя, – продолжил доктор, – я помню, какой ты была, когда впервые приехала сюда – настоящая юная леди, выросшая в Бостоне. Ты была ни к чему не приспособленной барышней, которая восхищалась всем, что видела. Ты витала в облаках. Посмотри, во что ты превратилась сейчас – твоя улыбка померкла, а ноги к вечеру наливаются свинцовой тяжестью.
– Просто я узнала, что витать в облаках – никчемное занятие, и спустилась на землю, Эймос. Когда-нибудь это произойдет и с моей дочерью, – Маккензи не сразу поняла, что слова ее звучали немного цинично. – Извини, Эймос, я очень ценю твое доброе отношение ко всем нам, но не собираюсь продавать «Лейзи Би».
– Тогда хотя бы найди кого-нибудь, кто поможет тебе вести хозяйство и управляться с работниками. С этими бродягами, которых ты наняла, не каждый мужчина справится, а женщине это…
Он не стал договаривать, но Маккензи и так знала, что опасность велика: люди в любой момент могли взбунтоваться.
– Здесь каждый отрабатывает свой хлеб. А Натан выгнал отсюда всех трусов и бездельников.
– Да уж, – Эймос взял трубку, глубоко затянулся и медленно выдохнул дым. – Я знаком с одним человеком… Он мог бы помочь. Это мой хороший приятель, недавно он приехал в город в поисках работы. Может быть, тебе нужен именно такой человек.
И снова Маккензи увидела, как Эймос и Лу незаметно переглянулись. Что же они затевают?
– Он не бродяга и не преступник. Я даже не знаю, умеет ли он стрелять из револьвера, хотя ружьем владеет прекрасно. Но, можешь быть уверена, твои люди не захотят с ним спорить. А если все-таки попытаются, то только однажды, потому что второго раза не будет. Вдобавок, он умеет вести хозяйство на ранчо. Он проработал много лет в Техасе и Канзасе.
– Пожалуй, неплохо было бы нанять управляющего, пока Джефф Морган не выйдет из больницы.
Лу презрительно фыркнула.
– Джефф Морган! Он способен руководить этим сбродом не лучше тебя самой!
– Все, ладно! Вы меня убедили, – Маккензи с улыбкой признала свое поражение. – Присылайте это «чудо» сюда, я с ним побеседую. Довольны?
«Заговорщики» обменялись таинственными улыбками.
После того, как Эймос уехал, а Лу ушла отдыхать, Маккензи долго не могла уснуть. Теплые дружеские отношения между Лу и Эймосом всегда напоминали ей о собственном одиночестве и наводили на мысли о прошлом, отчего на душе становилось грустно. И все ее размышления, в конце концов, приводили к воспоминаниям об одном и том же человеке, которого давно пора было забыть.
Несмотря на то, что прошло уже несколько лет, Маккензи прекрасно помнила тот день, когда впервые встретилась с ним. Его глаза были точно такого же голубого цвета, как ясное февральское небо, а волосы сияли, как само солнце. Сначала она обратила внимание на то, как странно он был одет, и лишь потом заметила, насколько красиво его суровое лицо. Рубашка из хлопка и прочные полотняные штаны были обычными – на ранчо так одевается каждый ковбой, но вместо сапог на нем были доходившие до икр мокасины с прочными подошвами, загнутыми вверх, чтобы защищать пальцы ног; великолепные светлые волосы спускались ниже плеч, а лоб пересекала матерчатая повязка. Для недавно приехавшей из Бостона Маккензи это было удивительное зрелище.
Маккензи уселась тогда на низкую стену, окружавшую двор и дом, и стала смотреть, как он работает на большой площадке для выгула лошадей. Он занимался с молоденькой капризной кобылкой, которая вытанцовывала круги вместо того, чтобы скакать вдоль каната. Во всех его движениях была такая сила и красота, что ни одна девушка не смогла бы остаться равнодушной. А когда он улыбнулся этой кобылке, у Маккензи задрожали колени. Если бы она была на месте лошадки, она бы из кожи вон вылезла, лишь бы угодить этому золотоволосому парню с ласковой улыбкой. Фактически, именно этим она и занималась все последующее время, не обращая внимания ни на то, что его вырастили проклятые апачи; ни на то, что почти все белое население Аризоны недолюбливало его и презрительно сторонилось; ни даже на то, что отец строжайше запретил ей делать из себя посмешище и встречаться с ним. Маккензи была самоуверенна, невинна, как ребенок, и считала, что ей известно все на свете.
Даже теперь Маккензи помнила острый вкус его первого поцелуя, то долгожданное признание в любви и ту безысходную тоску, охватившую ее, когда отец прогнал человека, за которого она собиралась выйти замуж. Как дорого пришлось заплатить за самонадеянность, за желание любой ценой доказать, что она сама знает, где ее счастье.
Маккензи уткнулась лицом в подушку и крепко зажмурилась, словно это могло облегчить боль. Она не хотела вспоминать часы своей отчаянной глупости – его лицо, отливающее бронзой в лучах заходящего солнца, его руки, обнимающие ее дрожащее тело… Она не желает помнить об этом!
Маккензи тихо помолилась с закрытыми глазами о том, чтобы прошлое, наконец, отпустило ее…
На следующее утро сразу после завтрака Маккензи отправилась на ранчо Натана Кроссби. Винтовку Фрэнка Батлера она держала в правой руке, а ружье, заряженное пулями двенадцатого калибра, было приторочено к седлу. За последние годы Маккензи прекрасно научилась владеть и тем, и другим, но все же больше всего она надеялась на Булла Фергюсона, неотступно следовавшего за ней. Удаляться в одиночку на более-менее значительное расстояние от ранчо было опасно: месяц назад из резервации Сан-Карлос исчезли Джеронимо, Натчез, Чихуху, Мангас и Нана вместе с полусотней других индейцев, женщинами и детьми. Они совершали набеги на белых поселенцев. Но не менее опасны были и белые люди, скитавшиеся в этих местах. Хотя Тумстоун уже не был тем пристанищем преступников всех мастей, каким он был в конце семидесятых годов, и сейчас там было неспокойно.
Ранчо Кроссби находилось в добром часе езды от «Лейзи Би», так что у Маккензи было достаточно времени, чтобы вспомнить обо всех проделках Натана, которые он совершил за последние четыре месяца. Она позволяла ему изредка пользоваться водой источников Дрэгон Спрингс, считая, что соседи должны помогать друг другу, но Кроссби этого было мало, он хотел, чтобы его громадное стадо имело постоянный доступ к этой воде. А Маккензи не собиралась позволять жадному наглецу портить свои прекрасные пастбища. Воды этих источников едва хватало ее собственному небольшому стаду; и все время приходилось следить за тем, чтобы скот постоянно перегонялся с общего пастбища на ее собственное и обратно, чтобы животные не выели все дочиста.
Маккензи и Булл ехали по иссушенной солнцем земле. Там, где раньше все было покрыто пышной растительностью, теперь расстилалась голая серо-коричневая поверхность с отдельными островками полыни и мимозы. Когда-то здесь было общественное пастбище, но Кроссби как владелец крупнейшей скотоводческой фермы завладел этим огромным участком и испортил его неумелым обращением.
Когда Маккензи и Булл въехали в ворота в восьмифутовой каменной стене, окружавшей все постройки ранчо, их приветствовал сам Кроссби. В помятой шляпе, пыльной одежде, с двухдневной серой щетиной на щеках и противно свисающим через ремень брюхом Натан выглядел именно так, как и требовала исполняемая им роль: старого сумасбродного чудака, который не выносит слабонервных, хорошо одетых или добродушных людей. Да, этот человек не вызывал никаких симпатий.
Кроссби стоял на широкой веранде, окружавшей дом с трех сторон. Можно было подумать, что он специально вышел сюда, чтобы встретить Маккензи.
– Здравствуй, Маккензи, – произнес Натан ледяным голосом. – Что привело тебя в наши края?
Маккензи спешилась и привязала коня к перилам. Как раз в тот момент, когда она собиралась сказать Натану все, что о нем думает, из-за дверей вышла семилетняя Изабелла Кроссби. Девочка робко приблизилась к ним, теребя подол своего ситцевого платьица.
– Доброе утро, мисс Батлер. Вы не привезли с собой Фрэнки?
– Здравствуй, Исси. Сегодня Фрэнки осталась дома. Исси и Фрэнки были очень дружны, но виделись не часто. После воскресной службы в церкви они всегда задерживались и весело чирикали, как два воробушка.
– Фрэнки сказала, что тебе на день рождения подарили пони.
– Да, – гордо подтвердила девочка. – Хотите посмотреть?
– Я обязательно посмотрю, но только как-нибудь в другой раз. А сейчас мне нужно поговорить с твоим отцом.
«И как это у свиньи Натана мог появиться такой чудесный ребенок?» – подумала Маккензи.
– Исси, детка, пойди узнай, не надо ли помочь Мартине с тестом, – сказал Натан дочери.
– Хорошо, папа, – девочка послушно нырнула в дом.
– Она уже умеет готовить, хотя ей всего семь, – заметил Кроссби, и его неприветливое лицо озарила улыбка. – Когда-нибудь она станет хорошей женой.
Его тон и взгляд напомнили Маккензи о том, что сама она не была ничьей «хорошей женой».
– Но, кажется, ты проделала этот путь не ради того, чтобы поздравить Исси с новым пони, – Кроссби взглянул на Булла. – Какой у тебя серьезный охранник! Я рад, Маккензи, что ты наконец-то прислушалась к моим предостережениям. Эти места слишком опасны для одиноких женщин.
Маккензи пришлось проглотить обиду молча. Она приехала сюда не для того, чтобы скандалить с Кроссби.
– Натан, на северном пастбище возле соляной глыбы лежат протухшие туши одиннадцати моих коров.
– В самом деле?
– Да, в самом деле. И мы оба прекрасно знаем, кто отравил соль.
Кроссби прищурил глаза.
– Ты меня обвиняешь в этом?
– Натан, не валяй дурака. То, что ты затеваешь, может очень плохо кончиться. Если бы ты уменьшил стадо, твое пастбище и сейчас было в полном порядке, а тебе не пришлось бы ссориться со мной и искать доступ к моей воде. Я хочу предупредить тебя, что больше не стану с этим мириться.
Кроссби небрежно облокотился на перила веранды.
– Маккензи, детка! Как ты не понимаешь, что женщинам нельзя заниматься такими вещами! Я развожу скот уже сорок лет и не потерплю, чтобы какая-то девчонка указывала, что мне делать, а что нет. Или ты думаешь, что натянула на себя штаны и стала похожа на мужчину? Мужчиной надо было родиться, а ты родилась женщиной. А если бы ты была хорошей женщиной, то и вела бы себя так, как полагается, а не совала бы нос не в свое дело и не имела кучу неприятностей.
Маккензи отвязала своего коня и вскочила в седло. Разговаривать с Кроссби было не о чем. Она уже и сама не знала, зачем приехала сюда. Маккензи вся клокотала от бессильной ярости.
– Натан, у тебя в голове опилки вместо мозгов. На твоем месте я все-таки подумала бы, прежде чем предпринимать что-то еще. А то как бы не пришлось потом пожалеть! Булл, мы уезжаем!
Спиной Маккензи чувствовала злой взгляд Кроссби. Без сомнения, он с удовольствием просверлил бы глазами дыры в упрямой женщине, которая никак не желала знать свое место. Булл был, конечно, поражен тем, как не по-женски храбро хозяйка разговаривала с Натаном. А Маккензи подумала, что ее строгая тетушка Пруденс, наверное, перевернулась в могиле, видя такое поведение своей племянницы.
Нехорошо начиналось это утро, ох, нехорошо…
Они молча возвращались на «Лейзи Би». Маккензи была мрачнее тучи. Она попала в паутину, раскинутую Натаном, и с каждым днем запутывалась в ней все безнадежнее. Но не меньше, чем Натан, беспокоили ее свои собственные работники. Кроссби будет продолжать делать мелкие пакости до тех пор, пока ее ковбои не взбунтуются. Маккензи подозревала, что Кроссби так же, как и она, не хочет настоящей войны. Скорее всего, он рассчитывает, что сможет запугать Маккензи, она покинет ранчо, и воевать не придется.
Может быть, Натан в чем-то и прав. Женщине трудно соперничать с мужчинами в этих диких местах. Маккензи думалось, что за годы, прошедшие после смерти отца, она настолько огрубела, что порой сама себе была неприятна. Она научилась ладить со всеми местными дельцами, бродягами и служителями закона, иметь дело с которыми иной раз было так же опасно, как и с бандитами, за которыми они охотились. Она трижды отражала нападения апачей и научилась избегать случайных выстрелов, которые постоянно раздавались в этих местах. Но, видимо, этого было недостаточно. Как глупо будет, если эта тупая свинья Кроссби все-таки победит ее… Чтоб его черти изжарили в аду! Да, кажется, тетушка Пруденс извертится в своей могиле, потому что при мысли о Кроссби Маккензи вспомнила только грубые ругательства.
Подъехав к ранчо, Маккензи увидела привязанного к ограде крупного мерина; тот мотнул головой, словно приветствуя путников.
– У Вас гость, – прорычал Булл.
Маккензи сурово нахмурилась, но вдруг вспомнила, что Эймос обещал кого-то прислать на место управляющего. На душе у нее стало немного веселее. Как знать – может быть, этот человек и станет тем чудесным спасителем, который так необходим сейчас.
Она соскочила с коня и попросила Булла почистить его и отвести в конюшню.
– Да, мэм, – проворчал Булл.
Маккензи стряхнула с себя пыль и зачесала назад пряди рыжих волос, выбившиеся из косы, уложенной вокруг головы. Войдя во двор, она громко позвала Лу.
– Я в кухне, – откликнулась женщина.
Маккензи зашагала в сторону кухни, которая находилась в отдельном домике в другом конце пыльного двора. Через открытую дверь она увидела, как Лу замешивает тесто для хлеба и беззаботно болтает с каким-то человеком, сидящим на стуле, как на коне. Маккензи не видела его лица, потому что он сидел спиной к дверям.
– Я уже дома! – провозгласила Маккензи.
– Рада тебя видеть, – в голосе Лу чувствовалось какое-то напряжение, и Маккензи сразу насторожилась.
– Это не… – начала она и осеклась.
Слова застряли в горле Маккензи, как только человек повернулся к ней лицом.
Сияющие на солнце длинные светлые волосы. На лбу матерчатая повязка. Глаза такого же ясного голубого цвета, как небо над Аризоной. Кожа, покрытая бронзовым загаром. Широкие плечи и сильное тело. На ногах высокие мокасины с загнутыми вверх подошвами. Суровое, без всякого выражения, будто вырезанное из дерева лицо индейца.
Это был Калифорния Смит.
