28

Петушок Робин действительно вернулся, когда Инглсайд и Долина Радуг снова пылали едва заметным зеленоватым пламенем весны, и вернулся не один, а с подругой. Вдвоем они свили гнездышко на яблоне Уолтера, но новобрачная была более робкой и осторожной и никогда никому не позволяла никому подойти к ней поближе. Сюзан считала возвращение Робина настоящим чудом и в тот же вечер написала об этом Ребекке Дью.

В маленькой драме инглсайдской жизни театральный прожектор менял время от времени направление своего луча, и тот падал то на одно, то на другое действующее лицо. Зиму они прожили без каких-либо из ряда вон выходящих происшествий, но в июне настала очередь Ди стать героиней одного из эпизодов.

В школе появилась новая девочка — девочка, сказавшая в ответ на вопрос учительницы о ее имени: «Я Дженни Пенни» — таким тоном, каким могло быть сказано: «Я королева Елизавета» или «Я Елена Прекрасная». В тот момент, когда она сказала это, вы не могли не почувствовать, что не знать Дженни Пенни значит не знать никого, а не удостоиться ее внимания значит не существовать вообще. Во всяком случае, именно это чувство возникло у Ди Блайт, хотя она вряд ли сумела бы выразить его точно такими словами.

Дженни Пенни была лишь на год старше восьмилетней Ди, но с самого начала держалась на равных с большими девочками десяти и одиннадцати лет. Они обнаружили, что не могут относиться к ней пренебрежительно или не замечать ее. Никто не сказал бы, что она хороша собой, но ее внешность произвела большое впечатление — каждый невольно задерживал взгляд на этой девочке. У нее было круглое, кремового цвета лицо, обрамленное мягкими, матовыми, черными как смоль волосами, и огромные темно-голубые глаза с длинными, загнутыми черными ресницами. Когда она медленно поднимала эти ресницы и смотрела на вас этими полными презрения глазами, вы чувствовали себя червем, которому оказали большую милость тем, что не наступили на него. Но вы предпочли бы оскорбление из ее уст льстивой похвале из любых других, оказаться избранной во временные наперсницы Дженни Пенни было огромной, почти невыносимой честью. Ибо секреты и признания Дженни Пенни поражали воображение. Пенни явно не были простыми людьми. Тетя Лина имела чудесное золотое с гранатами ожерелье, подаренное ей ее дядей-миллионером. Одна из кузин Дженни носила бриллиантовое кольцо, стоившее тысячу долларов, а другая победила на конкурсе чтиц, в котором принимали участие тысяча семьсот девушек. Еще одна тетя работала миссионеркой в «колонии прожженных» в Индии. Короче, школьницы Глена, верившие — по меньшей мере, в первое время — Дженни Пенни на слово, смотрели на нее снизу вверх с восхищением и завистью и так много говорили о ней дома за ужином, что взрослым пришлось в конце концов обратить на это внимание.

— Сюзан, кто эта девочка, с которой Ди, судя по всему, очень подружилась? — спросила Аня однажды вечером, после того как Ди рассказала ей об «особняке», в котором живет Дженни, с белыми «деревянными кружевами» вокруг крыши, пятью эркерами, чудесной березовой рощей за ним и с красным мраморным камином в парадной гостиной. — Я никогда не слышала фамилию Пенни в Четырех Ветрах. Вы что-нибудь знаете о них?

— Они новые люди в здешних местах, миссис докторша, дорогая, — недавно поселились на старой ферме Конвеев. Говорят, мистер Пенни — плотник, который не мог прокормить семью на доходы с плотницких работ — поскольку, как я поняла, был слишком занят тем, что пытался доказать, будто Бога нет, — и решил попробовать заняться фермерством. Странное семейство, насколько я могу судить. Дети вытворяют что хотят. Отец говорит, что его в детстве замуштровали вконец, но этого не будет с его детьми. Потому-то эта самая Дженни и появилась в школе Глена. Школа в Моубрей-Нэрроузе гораздо ближе к ним, и остальные дети Пенни ходят туда, но Дженни решила учиться в Глене. Половина фермы Конвеев — в нашем округе, так что мистер Пенни платит местный налог на обе школы и, конечно, может посылать детей в обе, если захочет. Хотя эта Дженни, кажется, не дочь ему, а племянница. Ее родители умерли. Говорят, что это его сынок, Джордж Эндрю Пенни, посадил овцу в подвал баптистской церкви в Моубрей-Нэрроузе. Я не говорю, что они люди недостойные, но… они такие безалаберные, миссис докторша, дорогая, и в доме все вверх дном, и, если я могу взять на себя смелость дать вам совет, лучше бы не позволять Диане водить с ними компанию.

— Я не могу, Сюзан, помешать ей общаться с Дженни в школе. Да и ничего плохого о самой этой девочке я не знаю, хотя уверена, что она сильно преувеличивает, рассказывая о своих родственниках и приключениях. Но Ди, вероятно, скоро избавится от этого своего увлечения, и мы больше не услышим о Дженни Пенни.

Однако они продолжали слышать о ней каждый день. Дженни сказала Ди, что та нравится ей больше всех остальных девочек в школе Глена, и Ди, чувствуя, что королева снизошла до нее, отвечала поклонением и обожанием. Они стали неразлучны на переменах, они писали друг другу записочки по выходным, они дарили друг другу сосновую смолу, которую любили жевать, и обменивались пуговицами, и наконец Дженни предложила Ди пойти после школы в «особняк» и провести там весь вечер и всю ночь.

Мама очень твердо сказала «нет», и Ди проливала обильные слезы.

— Ты же разрешала мне оставаться на ночь у Персис Форд, — всхлипывала она.

— Это было… другое дело, — сказала Аня немного неуверенно. Она не хотела, чтобы Ди росла чванливой, но все слышанное ею о семействе Пенни указывало на то, что как о друзьях для инглсайдских детей о них не может быть и речи, и ее в последнее время стало заметно беспокоить то, каким очарованием обладала Дженни в глазах Дианы.

— Я не вижу никакой разницы, — хныкала Ди. — У Дженни такие же благородные манеры, как у Персис, да! Она никогда не жует покупную жвачку. У нее есть кузина, которая знает все правила этикета, и Дженни узнала их все от нее. Дженни говорит, мы даже не знаем, что такое этикет. И она попадала в такие удивительные истории.

— Кто говорит, что она в них попадала? — спросила Сюзан.

— Она сама мне рассказывала. Ее семья небогата, но у них есть очень богатые и уважаемые родственники. Дядя Дженни — судья, а кузен ее матери — капитан самого большого в мире корабля. Дженни давала имя этому кораблю, когда его спускали на воду. А у нас нет ни дяди-судьи, ни тети, которая была бы миссионеркой в колонии прожженных.

— Прокаженных, дорогая, а не прожженных.

— Дженни сказала «прожженных». Я думаю, ей лучше знать, раз это ее тетя. А в их доме так много всего, что мне хотелось бы увидеть, в комнате Дженни обои с попугаями, а в парадной гостиной у них полно чучел сов, а еще у них вязаный ковер в передней, и на нем изображен домик, и шторы у них сплошь в розах, и настоящий домик для игр — ее дядя построил его для них, и ее Гэмми живет с ними, а она самый старый человек на земле. Дженни говорит, что Гэмми жила до потопа. Мне, может быть, никогда больше не представится случай увидеть человека, который жил до потопа.

— Их бабушке почти сто, как мне говорили, — заметила Сюзан, — но, если твоя Дженни утверждает, будто старушка жила до потопа, она завирается. Чего ты только не нахватаешься, если пойдешь в такой дом!

— Они уже давно переболели всем, чем могли, — возразила Ди. — Дженни говорит, что у них была свинка, корь, коклюш и скарлатина — все в один год.

— Не поручусь, что у них нет оспы, — пробормотала Сюзан. — Вот уж поистине человек околдован!

— Дженни должны удалить гланды, — всхлипывала Ди. — Но это ведь не заразно, правда? Одна из кузин Дженни истекла кровью, когда ей вырезали гланды, и умерла, не приходя в сознание. Так что, вероятно, с Дженни произойдет то же самое, если это у них в роду. Она очень болезненная и хрупкая — она три раза падала в обморок на прошлой неделе. Но , она готова ко всему. И отчасти именно поэтому она так хочет, чтобы я провела ночь у нее — чтобы мне было что вспомнить, когда она скончается. Пожалуйста, мама! Я обойдусь без новой шляпы с длинными лентами, которую ты мне обещала, — только отпусти меня к Дженни!

Но мама была неумолима, и Ди отправилась обливать слезами подушку. Нэн не сочувствовала ей — Нэн не выносила Дженни Пенни.

— Не знаю, что нашло на ребенка, — сказала Аня обеспокоенно. — Она никогда не вела себя так прежде. Кажется, что действительно, как вы говорите, эта Дженни Пенни ее околдовала.

— Вы совершенно правы, миссис докторша, дорогая, что не позволили ей пойти к людям, которые ей не ровня.

— О, Сюзан, я не хочу, чтобы она смотрела на кого-то свысока. Но мы должны где-то провести границу допустимого. Дело не в самой Дженни. Я думаю, она довольно безобидна, если не считать ее привычки преувеличивать, но мне говорили, что их мальчики просто ужасны. Учительница в Моубрей-Нэрроузе не знает, что с ними делать.

— Неужели, они тираничают тебя до такой степени? — высокомерно спросила Дженни, когда Ди сообщила, что ей не разрешили пойти в «особняк». — Я никому не позволила бы так обращаться со мной. Я слишком сильна духом. Да я сплю под открытым небом всю ночь, когда мне захочется. Ты, наверное, и мечтать о таком не можешь?

Ди с грустью и завистью посмотрела на эту таинственную девочку, которая «часто спит под открытым небом всю ночь». Как это чудесно!

— Ты не сердишься на меня, Дженни, за то, что я не иду к тебе? Ты же знаешь, я очень хотела бы пойти.

— Конечно, я не сержусь на тебя. Другие девочки, разумеется, не стали бы мириться с такими запретами, но ты, я полагаю, ничего не можешь поделать… А нам было бы так весело. Я рассчитывала позвать тебя ловить рыбу при луне в нашем ручье. Мы часто ходим туда поздно вечером. Я поймала там вот такую форель. А еще у нас прехорошенькие поросятки и маленький жеребенок — просто прелесть! И щенята… Может быть, я приглашу Сейди Тейлор. Ее папа и мама дают ей распоряжаться собой.

— Мои папа и мама очень хорошо ко мне относятся, — возразила Ди. — А мой папа — лучший доктор на всем нашем острове. Так все говорят.

— Задаешься, потому что у тебя есть папа и мама, а у меня нет, — сказала Дженни презрительно. — Да у моего папы есть крылья, и он всегда носит золотой венец. Но я не задираю нос из-за этого, правда? Слушай, Ди, я не хочу ссориться с тобой, но терпеть не могу, когда хвастаются родственниками. Это не итикет. А я решила во всем вести себя как подобает леди. Когда Персис Форд, о которой ты вечно толкуешь, приедет этим летом в Четыре Ветра, я с ней ощаться не буду. У нее какая-то странная мама — я слышала от тети Лины… была замужем за мертвым, а он ожил.

— Все было совсем не так, Дженни. Я знаю… Мама рассказывала мне. Тетя Лесли…

— Я не хочу о ней слышать. Что бы там с ней ни вышло, лучше о таком не говорить… И уже звонок на урок.

— Ты действительно собираешься пригласить Сейди? — глухо спросила Ди, обиженно глядя на нее.

— Ну, не сразу… Я подожду и посмотрю. Может быть, я дам тебе еще один шанс. Но он будет последним.

Несколько дней спустя Дженни Пенни подошла к Ди на большой перемене.

— Я слышала, как Джем говорил, что твои папа с мамой вчера уехали и не вернутся до завтрашнего вечера.

— Да, они поехали в Авонлею навестить тетю Мариллу.

— Тогда это твой шанс.

— Мой шанс?

— Провести всю ночь у меня.

— О… Дженни… но я не могу…

— Можешь. Не будь размазней. Они ни о чем не узнают.

— Но Сюзан не позволит мне…

— Незачем ее спрашивать. Просто пойдешь со мной после школы. Нэн скажет ей, куда ты пошла, так что она не будет беспокоиться. И она не нажалуется на тебя, когда твои папа с мамой вернутся, — побоится, что они обвинят во всем ее саму.

Ди стояла в муках нерешительности. Она прекрасно знала, что ей не следует идти к Дженни, но искушение было непреодолимым. Дженни обратила против нее всю огневую мощь своих необыкновенных глаз.

— Это твой последний шанс, — сказала она самым драматическим тоном. — Я не могу продолжать ощаться с девочкой, которая считает ниже своего достоинства посетить меня. Не пойдешь — расстаемся навеки.

Это решило дело. Ди, все еще находясь под властью очарования Дженни Пенни, не могла вынести мысли о «расставании навеки». Нэн в тот день вернулась домой одна и сообщила Сюзан, что Ди пошла на всю ночь к этой самой Дженни Пенни.

Если бы Сюзан была такой бодрой, как обычно, она пошла бы прямо к Пенни и привела Ди домой. Но Сюзан в то утро подвернула ногу и, хотя ухитрялась ковылять по дому и готовить детям еду, знала, что не сможет преодолеть милю, отделявшую Инглсайд от фермы Пенни. Телефона у Пенни не было, а Джем и Уолтер отказались пойти — они были приглашены запекать моллюсков на костре возле маяка, да и никто не съест Ди у Пенни! Сюзан пришлось примириться с неизбежным.

Ди и Дженни пошли напрямик через поля, так путь был короче — чуть больше четверти мили. Ди, несмотря на угрызения совести, чувствовала себя счастливой. Они шли, а вокруг была такая красота — заросли папоротника-орляка, где, казалось, должны жить эльфы, густая темная зелень лесов, шелестящие ветрами лощины, где приходилось брести по колено в лютиках, извилистая тропинка под молоденькими кленами, ручей, который, отражая яркие цветы, казался радужным шарфом, солнечное пастбище, где полно земляники… Ди, пробуждающаяся к восприятию красоты мира, была в восторге и почти желала, чтобы Дженни не говорила так много. В школе это не вызывало возражений, но здесь Ди была далеко не уверена, что ей хочется слушать о том, как Дженни отравилась — в ризальтате несчастного случая, разумеется, — приняв не то лекарство. Дженни прекрасно расписывала свои предсмертные муки, но не уточнила, по какой причине она все-таки не умерла. Она «потеряла сознательность», но доктор сумел оттащить ее от края могилы.

— Хотя я с тех пор так и не оправилась окончательно… Ди Блайт, на что ты так таращишься? Ты меня совсем не слушала.

— Нет, я слушала, — отвечала Ди виновато. — Я думаю, у тебя была удивительнейшая жизнь, Дженни… Но ты посмотри на пейзаж!

— Пейзаж? Что такое пейзаж?

— Ну… ну… то, на что ты смотришь. Все это, — она указала рукой на луг, лес, почти касающийся облаков холм и сапфировую полоску моря между утесами.

Дженни презрительно фыркнула:

— Старые деревья да коровы. Я видела это сотню раз. Ты иногда бываешь ужасно странной, Ди Блайт. Я не хочу тебя обидеть, но иногда мне кажется, что у тебя не все дома. Мне вправду так кажется. Но я полагаю, ты ничего не можешь с этим поделать. Говорят, твоя мать всегда так же бредит… Ну, вот и наш дом.

Ди растерянно смотрела на дом Пенни и переживала первое глубочайшее разочарование. Неужели это «особняк», о котором говорила Дженни? Дом, конечно, был довольно большим и имел пять эркеров, но отчаянно нуждался в покраске, да и значительная часть «деревянного кружева» отсутствовала. Крыльцо заметно покосилось, а некогда красивое старинное веерообразное окно над парадной дверью было разбито. Ставни висели криво, на многих окнах красовались трещины, заклеенные полосками оберточной бумаги, а «красивая березовая роща» за домом представляла собой несколько голых, в наростах старых деревьев. Амбары были в полуразрушенном состоянии, двор завален старыми ржавыми фермерскими машинами и инструментами, а сад казался настоящими джунглями сорной травы. Ди никогда в жизни не видела такого неухоженного дома, и впервые в ее душе шевельнулось сомнение: а все ли рассказы Дженни правдивы? Мог ли кто-нибудь, даже в девять лет, столько раз быть на волосок от гибели? Внутри дом оказался ненамного лучше, чем снаружи. В гостиной, куда ввела ее Дженни, пахло плесенью и пылью. Потолок пугал пятнами и трещинами. Знаменитый мраморный камин был просто нарисован — даже Ди ясно видела это — и задрапирован отвратительно некрасивым японским шарфом, державшимся на месте благодаря выставленным в ряд чашкам. Обвисшие кружевные занавески давно пожелтели и порвались во многих местах, а шторы оказались обтрепанными по краям кусками сильно потрескавшейся синей бумаги с огромными корзинами роз, изображенными посередине каждого из них. Что же до чучел сов, которых, по утверждению Дженни, было полно в гостиной, то в одном углу действительно стоял маленький застекленный шкафчик с тремя довольно пыльными и затертыми чучелами птиц — одно из них совсем без глаз. Ди, привыкшей к красоте и достоинству Инглсайда, эта комната казалась чем-то увиденным в дурном сне. Однако, как ни странно, Дженни, судя по всему, совершенно не сознавала того, что существует какое-то несоответствие между ее описаниями и реальностью, и бедная Ди спрашивала себя, уж не приснилось ли ей все то, что Дженни рассказывала о своем доме.

Возле дома было, пожалуй, веселее. Маленький домик для игр, построенный мистером Пенни на опушке елового леска, выглядел как настоящий дом в миниатюре, и вызвал у Ди большой интерес, а поросята и жеребенок в самом деле были просто прелесть. Что же до щенков дворняжки, никто не стал бы отрицать, что они не менее мохнатые и милые, чем если бы принадлежали к одному из самых благородных собачьих родов. Одного из них Ди нашла особенно очаровательным — с длинными коричневыми ушками и белым пятном на лбу, крошечным красным язычком и белыми лапками. Она испытала горькое разочарование, узнав, что все они уже кому-то обещаны.

— Хотя я не уверена, что мы дали бы вам щенка, даже если бы еще никому их не обещали, — сказала Дженни. — Дядя Бен очень придирчиво выбирает дома, в которые отдает своих собак. Мы слышали, что у вас в Инглсайде не прижилась ни одна собака. Вы, должно быть, какие-то не такие. Дядя говорит, собаки знают про своих хозяев то, чего другие люди не знают.

— Ничего плохого они про нас знать не могут! — воскликнула Ди с негодованием.

— Ну, надеюсь, что нет. Твой отец жестоко обращается с твоей матерью?

— Нет, конечно, нет!

— Я слышала, что он бил ее, бил, пока она не завопила. Но в это я, конечно, не поверила. Ужасно, как люди лгут, правда? Во всяком случае, ты, Ди, всегда нравилась мне, и я всегда буду выступать в твою защиту.

Ди чувствовала, что она должна быть очень благодарна Дженни за это, но почему-то благодарности не испытывала. Ей все больше становилось не по себе, а романтичный ореол, окружавший Дженни, неожиданно и безвозвратно исчез. Она не испытывала прежнего трепета, слушая рассказ Дженни о том, как та чуть не утонула, упав в мельничный пруд. Ди не поверила в это… Дженни просто все это вообразила. И вероятно, дядя-миллионер, и тысячедолларовое бриллиантовое кольцо, и тетя-миссионерка в Индии тоже были плодом воображения. Все иллюзии Ди развеялись как дым.

Но еще оставалась Гэмми. Уж она-то, безусловно, существовала. Когда Ди и Дженни вернулись в дом, тетя Лина, полногрудая, краснощекая особа, в не слишком свежем ситцевом платье, сказала им, что Гэмми хочет видеть гостью.

— Гэмми прикована к постели, — объяснила Дженни. — Мы всегда ведем всех, кто приходит, наверх — повидать ее, а иначе она злится.

— Смотри не забудь спросить, как ее спина, — предупредила тетя Лина. — Она не любит, когда люди забывают о ее спине.

— И о дяде Джоне, — добавила Дженни. — Не забудь спросить ее, как чувствует себя дядя Джон.

— Кто такой дядя Джон? — поинтересовалась Ди.

— Это ее сын, который умер пятьдесят лет назад, — объяснила тетя Лина. — Перед смертью он несколько лет болел, и Гэмми привыкла к тому, что люди всегда спрашивали ее, как он себя чувствует. Теперь ей этого не хватает.

У дверей комнаты Гэмми Ди вдруг оробела. Она почувствовала, что ее пугает встреча с этой невероятно старой женщиной.

— В чем дело? — спросила Дженни. — Никто тебя не укусит.

— Она… она действительно жила до потопа, Дженни?

— Конечно нет. Кто сказал такую чушь? Но ей исполнится сто, если она доживет до своего следующего дня рождения. Заходи!

Ди вошла, робко и осторожно. В маленькой, тесной спальне, где царил ужасный беспорядок, на огромной кровати лежала Гэмми. Ее лицо, невероятно морщинистое и высохшее, напоминало мордочку старой мартышки. Она всмотрелась в Ди запавшими, с покрасневшими веками глазами и сказала брюзгливо:

— Нечего пялить на меня глаза! Ты кто?

— Это Диана Блайт, Гэмми, — сказала Дженни неожиданно робко.

— Хм! Имя — ничего не скажешь — звучное! Говорят, сестра у тебя — гордячка.

— Нэн не гордячка! — порывисто воскликнула Ди. Неужели Дженни плохо отзывалась о Нэн?

— А ты тоже ничего — дерзкая! Меня не так учили говорить со старшими. И она гордячка! Если ходит так задрав нос, как рассказывает мне младшая Дженни, значит, гордячка! Фу-ты, ну-ты, какие мы важные! Не спорь со мной.

У Гэмми был такой разгневанный вид, что Ди поспешно осведомилась, как ее спина.

— Кто говорит, что у меня спина? Какая наглость! Моя спина никого не касается! Иди сюда… подойди к моей кровати!

Ди подошла, хотя очень хотела бы очутиться в этот миг за тысячу миль от Гэмми. Что эта отвратительная старуха собирается сделать с ней?

Гэмми проворно придвинулась к краю кровати и положила похожую на клешню руку на волосы Ди.

— Рыжие, но гладкие. Красивое платье. Подними подол и покажи твою нижнюю юбку.

Ди повиновалась, радуясь, что на ней ее белая нижняя юбочка, обшитая вязаными кружавчиками Сюзан. Но что это за семья, где вас заставляют показывать нижнюю юбку?

— Я всегда сужу о девочке по ее нижней юбке, — сказала Гэмми. — Твоя сойдет. Теперь панталоны.

Ди не посмела возражать и подняла подол нижней юбки.

— Хм! Тоже с кружевами! Это уж лишнее. И ты не спросила про Джона!

— Как он себя чувствует? — судорожно выдохнула Ди.

— Как он себя чувствует, говорит она, бесстыжая! Он, как тебе известно, умер. Скажи-ка вот что. Это правда, что у твоей матери золотой наперсток — из чистого золота?

— Да. Папа подарил ей в этом году на день рождения.

— А я все никак не могла поверить. Младшая Дженни сказала мне про это, да только нельзя верить ни одному слову младшей Дженни. Наперсток из чистого золота! Никогда ничего подобного не слышала! Ну, идите поужинайте. Еда никогда не выходит из моды. Дженни, подтяни штаны. Одна штанина торчит из-под платья. Соблюдай ты хоть какие-то приличия!

— Мои шта… панталоны не видны, — раздраженно возразила Дженни.

— Штаны — у Пенни, панталоны — у Блайтов. Вот разница между вами, и так всегда будет. Не спорь со мной.

К ужину в большой кухне собралась вся семья Пенни. Ди до сих пор не видела никого из них, кроме тети Лины, но, обведя стол быстрым взглядом, поняла, почему мама и Сюзан не хотели, чтобы она посетила этот дом. Скатерть была изодранная и в засохших пятнах соуса, посуда — не поддающийся описанию набор чашек и плошек. Что же до самих Пенни… Ди еще никогда не сидела за одним столом с такой компанией и очень хотела бы быть в эту минуту не здесь, а в родном Инглсайде. Но теперь она должна была пройти через это испытание до конца.

Дядя Бен, как называла его Дженни, сидел во главе стола; у него была ярко-рыжая борода и лысая голова с седой бахромой над ушами. Его холостой брат Паркер, худой и небритый, сел боком к столу, так, чтобы было удобно плевать в ящик с дровами, что он делал довольно часто. У мальчиков — Керта, двенадцати, и Джорджа Эндрю, тринадцати лет, — были тусклые бледно-голубые глаза и наглый взгляд. Сквозь дыры их потрепанных рубашек виднелось голое тело. Рука Керта — он порезал ее битой бутылкой — была обмотана окровавленной тряпкой. Аннабела, одиннадцати, и Герти, десяти лет, были довольно хорошенькими девочками с круглыми карими глазами. Двухлетний Таппи имел восхитительные кудри и румяные щеки, а младенец с озорными черными глазками, сидящий на коленях у тети Лины, был бы очарователен, если бы был чистым.

— Керт, почему ты не почистил ногти, если знал, что будут гости? — строго спросила Дженни. — Аннабела, не говори с набитым ртом. Я единственная, кто пытается научить эту семью хорошим манерам, — объяснила она, обернувшись к Ди.

— Заткнись! — сказал дядя Бен глубоким, низким голосом.

— Не заткнусь… ты не можешь заставить меня заткнуться! — крикнула Дженни.

— Не дерзи дяде, — безмятежно отозвалась тетя Лина. — И вы, девочки, ведите себя как леди. Керт, передай картошку мисс Блайт!

— Хо-хо, мисс Блайт! — фыркнул Керт.

Но, по крайней мере, один раз дрожь восторга Диане была обеспечена. Впервые в жизни ее назвали мисс Блайт.

Как ни странно, еда оказалась вкусной, и ее хватило на всех. Успевшая проголодаться Ди получила бы удовольствие от ужина, хотя ей было очень неприятно пить из выщербленной чашки, если бы она только была уверена, что чашка чистая, и если бы все не ссорились так ужасно между собой. Перебранки следовали одна за другой — между Джорджем Эндрю и Кертом, между Кертом и Аннабелой, между Герти и Дженни, даже между дядей Беном и тетей Линой. Они ругались отчаянно и бросали друг другу жесточайшие обвинения. Тетя Лина подсчитала и сообщила дяде Бену, за скольких прекрасных мужчин она могла бы выйти замуж, а дядя Бен сказал, что все, чего он желал бы, это чтобы она вышла за любого, только не за него.

«Как это было бы ужасно, если бы мои папа и мама так ссорились! — подумала Ди. — Ах, если бы я только могла сейчас оказаться дома».

— Не соси пальчик, Таппи.

Она сказала это, прежде чем успела подумать. Дома им было так трудно отучить Риллу от привычки совать палец в рот.

В тот же миг покрасневший от гнева Керт крикнул ей:

— Оставь его в покое! Пусть сосет, если хочет! Мы не замуштрованы до смерти, как вы в вашем Инглсайде. Что ты, по-твоему, из себя представляешь?

— Керт, Керт! Мисс Блайт подумает, что ты совсем невоспитанный, — сказала тетя Лина добродушно. Она была опять совершенно спокойна и, улыбаясь, положила две ложки сахара в чашку дяди Бена. — Не обращай на него внимания. Возьми лучше еще кусок пирога.

Ди не хотела пирога. Она хотела убежать домой, но не знала, как это сделать.

— Ну, — густым басом сказал дядя Бен, с шумом втянув с блюдца последний глоток чая, — День прошел. Встанешь утром, работаешь весь день, три раза поешь и на боковую. И это жизнь?

— Папа любит пошутить, — улыбнулась тетя Лина.

— Кстати, о шутках… Видел я сегодня методистского священника в магазине Флэгга. Он пытался возразить мне, когда я сказал, что никакого Бога нет. «Вы говорите в воскресенье, теперь моя очередь, — говорю я ему. — Докажите-ка мне, что Бог есть». — «Так вы же взялись говорить», — отвечает он. Тут они все загоготали как дураки. Решили, что он остряк.

Нет Бога! Ди показалось, что пол проваливается под ее ногами. Ей хотелось заплакать.