ГЛАВА 5
– Денег у меня нет, – просто сказала Женевьева.
Дигби Ферт сложил вместе кончики пальцев, строго и внимательно рассматривая необычную гостью из-под бровей, напоминающих седеющие щетки.
– Что вы знаете о том, как выращивают табак, миссис Калпепер?
Женевьева грустно посмотрела на свое розовое кисейное платье, доставшееся ей от Пруденс, так как вся ее одежда уже износилась, и прикусила губу. Решимость девушки оказалась поколеблена, и не впервые. Разумеется, глупо было отправляться в Йорктаун вместе с Лютером Квейдом, глупо было мечтать в одиночку возродить ферму. Но уже через минуту Женевьева распрямила плечи и твердо посмотрела в глаза комиссионеру.
– Мне известно, как он пахнет, когда его курят в таверне. Но я немного интересовалась тем, как возделывать землю, а она на моем участке первоклассная и когда-то давала по два урожая в год.
– Табак очень трудно выращивать. Процесс должен быть непрерывным, и если окажется неправильным хотя бы одно звено, это может означать провал. Каждый шаг в подобной цепи требует искусства, рассудительности и просто везения, миссис Калпепер.
– Я все понимаю, мистер Ферт. Я прочитала трактат мистера Черинга вдоль и поперек.
Собеседник Женевьевы набил трубку, раскурил ее и, хмурясь, смотрел на девушку сквозь кольца серо-голубого дыма.
– Ну почему, миссис Калпепер? – наконец спросил он. – Почему вы хотите создать именно табачную плантацию? Поверьте, это очень ненадежное, порой жестокое дело.
Женевьева в упор посмотрела на комиссионера, затем решительно произнесла:
– Я хочу, чтобы на моей земле что-нибудь росло, мистер Ферт.
Кустистые брови Ферта взлетели вверх, но взгляд из-под них вовсе не казался неприязненным.
– А как вы полагаете осуществить это, миссис Калпепер?
– Если вы сейчас дадите мне заем, я куплю семена, инструмент, лошадь и найму работников, чтобы в январе подготовить грядки для рассады. Потом мне понадобится помощь в апреле, когда нужно будет пересаживать растения на поля, а затем – для сбора урожая.
– Миссис Калпепер, а вы отдаете себе отчет в том, что ваш первый урожай не будет отправлен вниз по реке до следующей весны, что до тех пор вы не получите никакого дохода?
– Я живу без денег вот уже пять месяцев, с момента приезда в Вирджинию.
– Скажите мне, миссис Калпепер…
– Да?
– Почему вы так уверены в успехе?
– Я действительно уверена в успехе, мистер Ферт, потому что я не позволю себе не добиться его.
Комиссионер внимательно посмотрел на девушку: руки сложены на коленях, лицо загорело на солнце, на носу и щеках выступили веснушки, платье слегка выцвело, под ногтями заметна грязь… Он улыбнулся. Очевидно, люди удивятся его решению и подумают, что твердолобый мистер Ферт уже впал в старческое слабоумие, раз проникся доверием и сочувствием к этой молодой вдове, одной в целом свете. Когда Женевьева подняла глаза, Дигби Ферт окончательно решил дать ей деньги.
Он смотрел через стол на миссис Калпепер и понимал, что упорство в ее взгляде – это не просто бравада. Женевьева Калпепер на самом деле добьется успеха. Конечно, по масштабам Вирджинии ее ферма была очень маленькой и незначительной, но даже скромный урожай можно было выгодно продать на тех рынках, которые ему так хорошо известны. Ферт сам так разбогател вовсе не потому, что скупился на милосердие, а потому что сумел стать самым знающим и изворотливым комиссионером в Йорктауне.
Обмакнув перо в чернильницу, он торопливо нацарапал записку и, пододвигая ее через стол Женевьеве, пояснил:
– Отнесите это Норису Виллинхэму. Его контора находится через два дома от конторы Флаудью и Нортона. Он даст вам все, в чем вы нуждаетесь.
Пока Женевьева не вышла на улицу, она не позволила себе поверить, что Дигби Ферт действительно решил помочь ей, но, прочитав записку, поняла, что он оказался более чем щедр. Ее радостный вопль испугал нескольких прохожих, которые, оглянувшись, с удивлением наблюдали, как молодая хорошенькая девушка почти скачет по улице.
Когда Женевьева проходила мимо какого-то склада, прямо ей под ноги оттуда вылетел человек. Через открытую дверь раздался издевательский смех и кто-то проговорил:
– Мы не позволим черномазым делать работу, предназначенную для белых. Отправляйся лучше обратно на поля: именно там место таким, как ты.
Сначала Женевьева подумала, что мужчина пьян, и его из-за скандала выставили со склада. Но посмотрев на кофейного цвета лицо, с ясными карими глазами, она поняла, что он абсолютно трезв.
– Простите, мадам, – сказал негр, поднимаясь с земли.
Женевьева протянула ему изрядно потрепанную шляпу:
– С вами все в порядке?
Мужчина кивнул, надевая головной убор:
– Что там произошло?
Он пожал плечами:
– Просто я попытался наняться на работу.
– Почему же они не взяли вас?
Негр удивленно посмотрел на девушку.
– Разве вы сами не слышали? Я недостоин выполнять работу, предназначенную для белых, – покачав головой, он добавил: – Я ждал свободы целых сорок пять лет. А цена ей, очевидно, та, что моя семья обречена голодать. Уж лучше бы я остался рабом.
Женевьева изучающе посмотрела на мужчину: он был жилистым и изможденным, щеки его ввалились, глубокие морщины безжалостно избороздили лицо.
– Вы не должны так говорить, – быстро возразила она.
– Наверное, не должен, – согласился негр, отряхиваясь от пыли.
Девушка подала ему руку:
– Меня зовут Женевьева Калпепер. Я живу в Дэнсез Медоу, округ Олбимарл.
Слегка ошарашенный, мужчина неловко пожал протянутую руку:
– Джошуа Гринлиф. Я недавно приехал с плантации Гринлиф, что в округе Короля и Королевы. Мой хозяин освободил меня по доброй воле. В то время я думал, что он делает мне благо, но…
– Что вы знаете о выращивании табака, мистер Гринлиф? – неожиданно спросила Женевьева.
– Все, чему научился за большую часть своей жизни.
– Вам очень нужна работа?
– У меня жена и шестеро детей, мадам.
При этих словах лицо Женевьевы озарилось смелой улыбкой. По дороге к конторе Виллинхэма они уже успели заключить друг с другом соглашение о сотрудничестве. Женевьева честно и откровенно объяснила Гринлифу, что не сможет много платить ему, но готова разделить с ним полученный доход. Кроме того, если переделать в дом амбар на ферме, жена, четыре сына и две дочери Джошуа будут иметь крышу над головой.
Джошуа Гринлиф обстоятельно знакомил Женевьеву со своей семьей, а девушка, в свою очередь, внимательно слушала его пояснения и старалась все запомнить. Вот жена Гринлифа – Мимси, полная жизнерадостная женщина, с улыбкой такой ширины, как залив Чиспик. Старший сын Калвин, юноша лет восемнадцати, высокий и худой, как отец, с такими же проницательными глазами. Он единственный в этой семье не улыбался, а, напротив, разглядывал Женевьеву с долей враждебного скептицизма. Трое младших мальчиков – Куртис, Филипп и Юстис – выглядели довольно озорными, но поприветствовали даму весьма благовоспитанно. Девочки – Каролина и Роза – рассматривали Женевьеву, не скрывая любопытства, готовые забросать отца вопросами, как только она уйдет.
После того как Джошуа вкратце передал семье план Женевьевы, Калвин недовольно хмыкнул и отвернулся.
– Опять рабы, – мрачно сказал он. – Только на этот раз нас покупают не на аукционе.
– Я предлагаю совсем другое, – твердо возразила Женевьева. – Я предлагаю партнерство, Калвин. Мы с твоим отцом будем равны во всем.
– Значит, мы будем вместе голодать, – съязвил юноша.
– Нет, мы вместе разбогатеем, – настаивала Женевьева.
– Я думаю, именно так оно и будет, – вставил Джошуа.
Услышав это, Мимси Гринлиф расплакалась. Женевьева тоже с трудом сдержала слезы, слезы облегчения. Она чувствовала себя счастливой: после нескольких месяцев одиночества, проведенных на ферме в работе и размышлениях о том, как бы хоть немного ослабить тиски нищеты, ее жизнь внезапно наполнилась людьми, планами и надеждами.
Дэнсез Медоу была маленькой деревушкой, расположившейся между Ривани и Дэнсез-Крик и огороженной с запада Голубыми горами. На ее единственной немощеной и утыканной пеньками от срубленных деревьев улице стояло всего несколько зданий, которые, несмотря на пыль, выглядели довольно опрятно.
Гордостью деревушки считалась таверна, носившая величественное название «Доспехи короля». Впрочем, этим и исчерпывались ее достоинства. Изнутри таверна выглядела очень неприглядно: плохо оштукатуренные стены из грубо отесанных бревен, вечно грязный пол; всю мебель составляли колченогие столы, окружавшие очаг в центре комнаты, да такие же кривые табуретки.
Несколько посетителей, стоя у дверей заведения, с интересом наблюдали за тем, что происходило на грузовой пристани. Услышав имя Женевьевы, Рурк подошел к компании.
– Послушайте-ка, – размахивая кружкой пива, разглагольствовал Элк Харпер. – Вдова Калпепер где-то сумела раздобыть себе рабов.
Бросив взгляд через дорогу, Рурк заметил на пристани Женевьеву, которая наблюдала, как разгружается лодка Лютера Квейда.
– Да, к тому же там куча детей, – поддержал разговор трактирщик Саймон Грей.
В это время к ним, запыхавшись, подбежал сын Элка Халпера, Вилли.
– Это не рабы, – поделился он своими сведениями. – Я сам слышал, как миссис Калпепер говорила, что они – деловые партнеры и собираются вместе выращивать табак.
Зеваки даже раскрыли от изумления рты, что весьма позабавило Рурка. Он знал, что многие в деревушке смотрели на Дженни с любопытством и немалой долей обиды: с самого начала девушка ясно дала понять, что вполне счастлива одна, без мужчины.
Рурк совершенно не удивился, узнав о планах Женевьевы. Это было вполне в ее духе – с головой окунуться в предприятие настолько дерзкое, что оно могло даже оказаться успешным.
– Табак? – задумчиво протянул Элк, который любил выдавать себя за философа, чтобы как-то оправдать свое нежелание работать. Однако в деревне все знали, что он – просто пьяница и готов выпить по любому поводу. – Что может знать о табаке зеленая девчонка из Лондона?
Остальные согласно закивали и засмеялись.
– Лето ее уничтожит, – уверенно заявил Саймон. – Может быть, тогда она не станет с таким презрением относиться к мужчинам.
Рурк знал, что Саймон очень неравнодушен к Женевьеве, и неожиданно предложил:
– Хочешь пари, Саймон?
– Да, черт возьми, – рассмеялся трактирщик и почесал затылок. – Если ты настолько глуп, чтобы поручиться за нее, ставлю три к одному, что она даже не увидит урожая.
Рурк поднял кружку.
– Идет, – согласился он и выпил за здоровье Дженни.
Эми сидела на низеньком стульчике, который вырубил для нее из небольшого пенька Сет Паркер. Она называла его своим стулом для прополки. Изобилие вокруг трав и цветов постоянно взывало к ее заботливым и неутомимым рукам.
Сет вынес из дома еще две табуретки, чтобы Эми с подругами могла погреться на теплом осеннем солнышке.
Женевьева сделала глоток чая и сразу почувствовала его богатый аромат.
– Какая прелесть, – похвалила она. – Что это?
– Малина, живокость, лавр, – ответила Эми. – Сет не потерпит ни единого листика английского чая в нашем доме.
– И Рурк тоже, – поддержала разговор Пруденс. – Он очень сочувствует бостонцам и выступает против уплаты налога, – она отставила свою чашку с легкой гримасой отвращения и, заговорщицки наклонившись, призналась: – Но я все-таки запасла хорошего английского чая. Правда, это довольно дорого, но Рурк ничего не знает об этом.
Женевьева и Эми молча переглянулись. Эми тут же поднялась, извинившись, и отправилась проверить, как печется хлеб. Женевьева же постаралась выбросить из головы разговор о чае и стала смотреть на линию Голубых гор на западе.
– Как здесь красиво. Правда, Пру?
Пруденс неопределенно пожала плечами.
– Если дикое может быть красивым, то – да, – заметив выражение лица Женевьевы, она грустно добавила: – Я знаю, что разочаровываю тебя, Женевьева, но я просто не могу быть здесь счастливой.
– Но почему, Пруденс? У тебя прекрасный дом, и муж обращается с тобой как с королевой…
– Я знаю, – с несвойственной ей горячностью перебила Пруденс. – Но мы с тобой находимся в разном положении. Когда ты уехала из Лондона, ты там ничего не оставила, – она опустила глаза. – Я же покинула единственное, что мне еще дорого.
– Эдмунда Бримсби, – сухо добавила Женевьева.
– Я любила его. И люблю по-прежнему.
Женевьева с трудом сдержалась, чтобы не выругаться.
– Как ты можешь любить человека, который сломал тебе жизнь?
– Ты говоришь так, словно у меня есть выбор. Но его нет, Женевьева. Я не могу приказать себе, что мне чувствовать.
– А как же Рурк? – непроизвольно сорвалось с губ девушки, прежде чем она успела остановиться.
– Я благодарна ему за все, что он для меня сделал. Он будет хорошим отцом моему ребенку. Я тоже хотела бы стать для него достойной женой, но не могу. Я знаю, Рурк – сильный человек, с большими чувствами. Безусловно, он заслуживает лучшей пары, чем я.
Внезапно Пруденс с удивлением посмотрела на подругу, словно впервые увидела ее:
– Ему нужна женщина вроде тебя, Женевьева.
К Женевьеве тоже вдруг пришло понимание и абсолютная ясность. Она осознала, насколько ей нужен Рурк. Девушка и раньше мечтала о нем. При мысли об этом ее щеки стали пунцовыми. Нет, она должна любым путем подавить эти мечты.
– Дженни, ты ведешь себя, как ребенок, – хмурясь, заметил Рурк.
– Ты мне не нянька, Рурк Эдер!
Пруденс слегка сжала руку подруги:
– Рурк заботится о тебе, поэтому хочет, чтобы ты пошла с нами в церковь. Мы оба любим тебя.
– Мне некогда заниматься подобными вещами!
– Ерунда! – отрезал Рурк. – Между прочим, все семейство Гринлиф отправилось в Скотс-Лэндинг в церковь для негров. Не мешало бы и тебе последовать их примеру и соблюдать воскресенье.
Женевьева открыла было рот, чтобы возразить, но Рурк уже вытащил ее из повозки, в которой они приехали в деревню, и ввел в церковь. К счастью, они устроились позади всех, избежав таким образом любопытных взглядов. Женевьева сидела опустив глаза, крепко стиснув сложенные на коленях руки.
Время от времени она украдкой посматривала на Пруденс и Рурка. Рурк довольно свободно устроился рядом с женой, положив ей за спину руку. Получилась как бы подушка, на которую Пруденс удобно оперлась и, рассеянно улыбнувшись, начала поправлять кружева на корсаже. Женевьева, как зачарованная, смотрела на сильную руку Рурка за спиной жены. Его крепкие пальцы мягко и нежно гладили ее, бессознательно описывая круги. Однако по выражению лица Пруденс не было видно, что она замечает эту ласку.
В душе Женевьевы поднялось негодование. Уж она бы никогда не смогла остаться такой безразличной, она бы…
Неожиданно девушка ясно услышала отрывок из священного Писания, который как раз читал священник. В голосе преподобного отца Карстерса ей послышалась укоризна: «Беги вожделения, но ищи праведности, веры, милосердия, мира – всего, о чем молит Бога непорочное сердце».
Женевьева стремглав выскочила из церкви. Но как бы быстро она не бежала, ощущение вины от собственных мыслей не покидало ее.
– Черт возьми! – в сердцах выдохнула Женевьева при виде хлеба, который только что достала из печи.
– Ма, – прошептала Роза Гринлиф. – А миссис Калпепер опять ругается.
Женевьева смущенно улыбнулась:
– Прости. Просто у меня совершенно не получается хлеб. Посмотри, он снова вышел плоским, как кукурузная лепешка.
Мимси Гринлиф тоже улыбнулась, прикрыв рукой рот. Компаньонка мужа, а Женевьева терпеть не могла, когда ее называли «миссис», очень старалась постичь кухонные премудрости. Однако, судя по всему, не обладала кулинарными способностями.
– Ничего страшного, – вслух произнесла Мимси, строго посмотрев на дочку и призывая ее прекратить хихиканье. – Мы покрошим этот хлеб в жаркое.
С этими словами негритянка склонилась над очагом, что-то помешивая в котле. Женевьева с удовольствием почувствовала аромат тушеного мяса. Филипп, младший из Гринлифов, оказался ловким охотником и часто приносил то белку, то кролика, иногда даже зайца, которых Мимси превращала в великолепные кушанья.
– Да, удача улыбнулась мне в тот день, когда мы встретились, – призналась Женевьева. – Не знаю, что бы я без вас делала?
Она посмотрела в окно: вдалеке Джошуа с сыновьями перепахивали новым плугом осенние поля. Обычно Женевьева трудилась наравне с мужчинами. Однако накануне девушка оступилась и вывихнула ногу, поэтому Мимси строго-настрого приказала ей сидеть дома.
Так Женевьева оказалась на кухне вместе с Мимси, Розой и Каролиной. Гринлифы устроили из амбара довольно уютный дом, но Джошуа еще предстояло закончить трубу. Поэтому, по настоянию Женевьевы, девочки пока спали у нее в доме, там было теплее.
Неожиданно с улицы донесся звонкий мальчишеский крик, который заставил Женевьеву, хромая, поспешить к двери. Куртис, Юстис и Филипп бежали с поля и радостно вопили:
– Мистер Эдер! Мистер Эдер! Что вы нам привезли?
Рурк соскочил с повозки и широко раскрыл объятия, готовый принять восторги мальчиков. Как всегда, он притворился, что не понимает, о чем спрашивают дети, но скоро сдался и протянул им по леденцу из кленового сиропа.
Женевьева, улыбаясь, вышла на крыльцо:
– Ты избалуешь мальчиков, Рурк Эдер!
– Этих-то превосходных парней?! – рассмеялся Рурк, доставая леденцы для Розы и Каролины. Девочки захихикали и, довольные, побежали обратно в дом. – Никогда не избалую, Дженни. А кроме того, мне следует привыкать к детям: совсем скоро я сам стану отцом.
– Как Пруденс? – быстро спросила Женевьева: уж она-то прекрасно знала, что для подруги час испытаний наступит гораздо раньше, чем все ожидают.
– Если говорить серьезно, – ответил Рурк, – я приехал за тобой. Миссис Вимс, повитуха, советует поспешить.
Повозка, поскрипывая, везла их на ферму Эдера. Земля по обочинам дороги была голой и сухой, на фоне неба неподвижно застыли деревья. Где-то в кустах, испуганная появлением людей, заверещала куропатка. Прямо над головой летели гуси, и их крылья отливали серебром в сером воздухе.
Женевьева украдкой взглянула на Рурка: месяцы работы на открытом воздухе сделали его лицо совсем бронзовым, а солнце зажгло в волосах красно-желтые искры. Казалось, Рурк был плоть от плоти этой земли – сильный, уверенный, полный энергии.
Он поймал ее взгляд и улыбнулся:
– Теперь я вирджинец, девочка, американец.
– Англичанин, – возразила Женевьева.
Рурк слегка нахмурил брови:
– Думаю, что ненадолго. Слишком много людей недовольны тем, как Англия обращается со своими колониями.
Женевьева понимающе кивнула, догадавшись, о чем идет речь. Лютер Квейд часто приносил номера «Газетт», которая выходила в Вильямсбурге. Там регулярно печатали длинные перечни парламентских злоупотреблений в колониях. В Америке поговаривали о разрыве с метрополией, об образовании независимой конфедерации.
– Нас это не касается, – высказала девушка свою точку зрения. – Все, что мы можем и должны делать – это научиться жить на этой земле.
– Подожди, это еще коснется тебя лично, когда ты узнаешь тарифы, которые они назначат за перевозку твоего табака, – мрачно заметил Рурк и задумчиво добавил: – В следующую страду я собираюсь посадить побольше кукурузы, для бостонцев.
– Лучше бы ты оставил политику, Рурк Эдер, – посоветовала Женевьева. – Ведь у тебя и без этого полно дел на ферме, кроме того, вот-вот должен родиться ребенок.
Однако она тут же пожалела о своих словах. Глаза Рурка неожиданно стали жесткими, словно ему не давала покоя какая-то неприятная мысль.
– Между прочим, наша брачная ночь состоялась всего семь месяцев назад, – заметил Рурк и посмотрел на Женевьеву, пристально наблюдая за ее реакцией.
Девушка покраснела и поспешно отвернулась.
– А срок у Пруденс гораздо больше, чем семь месяцев, – продолжил Рурк.
– Я ничего не понимаю в этих вещах, – отрезала девушка, теперь уже став пунцовой.
– Пруденс говорила тебе когда-нибудь, чей это ребенок?
Женевьева не смогла выдержать его прямого пристального взгляда.
– Ты бы лучше спросил об этом у Пруденс, Рурк.
– Мы ни о чем не разговариваем с Пруденс, – ответил он.
Женевьева даже похолодела, настолько горько прозвучало это признание.
– Рурк!
– Не заставляй меня притворяться, Дженни. С кем угодно, только не с тобой! Разумеется, мы с Пруденс вместе ходим в церковь, в гости, принимаем у себя, но все это не так, как должно быть. Я совершенно не знаю свою жену, а ей нет до меня никакого дела.
Женевьева и сама давно уже поражалась, как Пруденс, будучи замужем за Рурком, могла не заинтересоваться им? Разве можно было не поддаться его обаянию? А раскатистый голос Рурка, глубокий, полный красок и оттенков смех? Женевьеве казалось просто невозможным игнорировать такого мужчину. Тем не менее, она вступилась за подругу.
– Пойми, Рурк, Пруденс трудна семейная жизнь. У нее никогда никого не было. Она очень одинока. Откуда же ей знать, как обращаться с таким чудовищем, как ты?
Рурк рассмеялся, услышав подобную характеристику собственной персоны, и заметно повеселел.
– Возможно, ты права, Дженни. Вполне вероятно, мне нужно еще самому многому научиться.
– Боже, смилуйся, помоги!
Крик Пруденс пронзил тишину ноябрьской ночи, заставив Женевьеву вскочить на ноги. Она задремала после того, как весь день меняла на лбу Пруденс мокрые полотенца и успокаивала ее, когда схватки усиливались. Однако сейчас, глубокой ночью, ей было нечем облегчить страдания женщины. Напряженная рука Пруденс со вздувшимися венами лихорадочно сжимала руку подруги.
– Пожалуйста, Пру, постарайся расслабиться, – беспомощно попросила Женевьева.
Миссис Вимс, повитуха, была более деловита.
– При каждых родах наступает «черный» период, – философски заметила она, окинув внимательным взглядом свою пациентку. – Но это быстро проходит.
Однако здесь все было иначе. Пруденс слегла в постель еще полтора дня назад, почувствовав слабую боль в спине. Вскоре начались схватки, но ребенок, казалось, вовсе не спешил появиться на свет.
Женевьева беспомощно присела около кровати и обняла подругу, которая в болезненной горячке металась по подушке.
– Господи, дай мне умереть, – просила Пруденс сквозь сжатые зубы.
– Пру, пожалуйста…
– Оставь меня! – с внезапной яростью закричала женщина.
Миссис Вимс только сокрушенно покачала головой в ответ на вопросительный взгляд Женевьевы:
– Она не ведает, что говорит. Не обращайте внимания на ее слова.
На рассвете, когда розовое сияние зари окрасило небосвод, Пруденс уже не разговаривала. Она просто дрожала, время от времени судорожно глотая воздух и встряхивая головой, словно отказываясь принимать то, что с ней происходит.
Даже миссис Вимс не могла больше скрыть свою тревогу. Взяв женщину за руку, она посчитала пульс и тихо произнесла:
– Слабеет.
Неожиданно Пруденс широко открыла глаза и страшно закричала, затем начала стонать с плотно сжатыми губами, глядя на все вокруг невидящим взором.
Миссис Вимс бросилась к ней и тут же издала радостный вопль: показалась голова ребенка.
– Наконец-то! – закричала она, сжав на груди руки. – Слава тебе, Господи!
Скоро в руках повитухи оказался мальчик.
Женевьева сначала замерла от изумления, потом по ее щекам покатились слезы. Она еще никогда не видела ничего столь милого, красивого и совершенного. Ребенок был весь розовенький, а когда миссис Вимс протерла ему носик и рот, он кашлянул и издал тоненький писк.
– Позовите мужа, – приказала повитуха, перевязывая пуповину и укладывая ребенка рядом с матерью.
Женевьева поспешно вышла из комнаты.
– Рурк! – радостно крикнула она. – Рурк, где же ты?
Он появился в коридоре изможденный и небритый, с темными кругами под глазами.
– Ребенок родился, Рурк!
Не осознавая, что делает, Женевьева подбежала к нему и порывисто обняла. В ту же секунду сильные руки Рурка сжали ее плечи. Объятие длилось всего одно мгновение, но этого оказалось достаточно, чтобы Женевьеву охватило знакомое чувство запретного желания. Сегодня, правда, прогнать его было довольно легко.
– Это мальчик, Рурк. У тебя родился прекрасный сын. Иди, посмотри.
Взяв за руку, она повела его в спальню. В дверях Рурк остановился, ожидая, пока глаза привыкнут к темноте, затем нерешительно шагнул к кровати.
– Пруденс?
Услышав голос мужа, женщина открыла глаза и слабо улыбнулась, после этого она немного откинула покрывало, так что стало видно красное личико новорожденного.
– Правда, он прекрасен? – прошептала Пруденс. – Такой славный парнишка.
Голос ее ослабел, глаза закрылись.
Рурк был просто очарован ребенком, но в то же время, он никогда еще не испытывал большего страха и недоумения. Как могло это создание быть таким маленьким, прекрасным и совершенным?!
Женевьева подтолкнула Рурка вперед, держа свечу так, чтобы свет падал на младенца. Молодой отец опустился на колени и дотронулся до одеяла, затем, набравшись храбрости, потрогал пальцем сморщенную щечку.
Мальчик тут же повернул голову к пальцу и раскрыл крошечный ротик. На глазах Рурка показались слезы. Теперь уже не имело никакого значения, что он не являлся настоящим отцом ребенка. С этого момента малыш принадлежал только ему.
Пока Рурк любовался сыном, миссис Вимс хлопотала возле Пруденс, меняя простыни и полотенца. Наблюдая за ней, Женевьева вздрогнула от ужаса: столько крови… на белье буквально не осталось сухого места.
Девушка вышла в коридор вслед за повитухой:
– Что-то не так?
Голос ее был настолько тих, словно она не хотела воплощать в слова то темное и зловещее, что невозможно было представить.
– Больная очень слаба, – объяснила миссис Вимс; на ее лице сохранялось мрачное выражение. – Она уже потеряла столько крови, как при дюжине родов, и не похоже, чтобы кровотечение остановилось.
– Что это значит? – со страхом спросила Женевьева.
Миссис Вимс смахнула со щеки слезу:
– Миссис Эдер, очевидно, умрет от потери крови. Она не переживет еще одну ночь.
– Нет! – вскрикнула Женевьева, подавив рыдание. Девушка с такой силой впилась зубами в костяшки пальцев, что едва не прокусила кожу. – Вы ошибаетесь, миссис Вимс.
– Я бы очень обрадовалась, если бы это было так. Но я приняла слишком много родов, чтобы ошибиться. Поверьте, это очень опасное дело – рожать детей.
Женевьева уже мечтала о том, чтобы ребенок начал плакать и нарушил зловещую тишину, весь день наполнявшую затемненную комнату. Но младенец оказался терпелив, как ангел, и спокойно переносил ее неуклюжие ухаживания, время от времени посасывая смоченную в воде свернутую тряпочку.
Рурк, бледный и беспомощный, молча сидел возле кровати и смотрел на неподвижно лежащую Пруденс, будучи не в силах предотвратить уход жены.
Время от времени в спальню заходила миссис Вимс и меняла пропитанные кровью простыни на свежие.
Кровотечение, казалось, никогда не прекратится. Женевьева вздрогнула при этой мысли, но постаралась не поддаваться панике. Беспомощность и ужас при виде смерти самой дорогой подруги были почти непереносимы. Она крепко прижала к себе ребенка и, не отрываясь, смотрела на его мать, совершенно не замечая, как из глаз, так же обильно и безостановочно, как кровь Пруденс, льются слезы.
– Я не должен был привозить ее сюда, – неожиданно произнес Рурк голосом, полным раскаяния. – Я не должен был слушать Анжелу Бримсби. Пруденс никогда не казалась сильной. Я увидел это в первую же нашу встречу, но мой эгоизм победил рассудок.
– Здесь нет твоей вины, Рурк, – прошептала Женевьева.
При мысли о чете Бримсби в ее душе шевельнулись горечь и ненависть. О, эти благородные и изысканные лондонцы, богатые и благополучные в своей чистой жизни, Пруденс совершенно ничего не значила для них. Эдмунд Бримсби произвел на свет ребенка, убившего Пруденс, а сам остался не затронут ни скандалом, ни этой трагедией. Женевьева никогда раньше не предполагала, что способна на такую холодную ненависть, которую испытывала сейчас к этому человеку.
Полдень медленно переполз в вечер. К этому времени миссис Вимс нашла кормилицу: индианку с французской территории по имени Мими Лайтфут, муж и ребенок которой недавно умерли от лихорадки. Мими бесшумно проскользнула в комнату, разожгла в камине огонь, потом поставила свечу на столик у кровати и так же тихо исчезла, сохраняя на лице выражение глубокой печали. Ни Рурк, ни Женевьева так и не заговорили с ней.
Наконец, когда первые звезды начали появляться в сумеречном небе, Пруденс пошевелилась. Рурк склонился над ней с надеждой в глазах.
– Ребенок… – прошептала Пруденс.
Женевьева поднесла к ней младенца, который как раз начал просыпаться после долгого сна. Он открыл крошечный ротик и трогательно зевнул. Девушка положила ребенка возле матери и, взяв Пруденс за руку, провела ею по нему.
Пруденс прищурилась и заморгала, плохо видя в темноте, а затем, когда ее глаза привыкли к сумеркам, губы женщины сложились в улыбку, полную непереносимой печали.
– Он стоит смерти, – еле слышно произнесла она.
– Прекрасный парнишка, – заверил жену Рурк.
Она пристально посмотрела на него, словно заметив впервые. Ее улыбка смягчилась и стала еще печальнее.
– Ты прекрасный человек, Рурк Эдер. Я счастлива, что разделила с тобой хоть маленькую часть своей жизни. Правда, мне очень стыдно, мой муж, что я так поздно сказала тебе об этом, – грустно добавила Пруденс.
Рурк крепко стиснул руку жены. Тогда женщина протянула другую руку Женевьеве, стоявшей у изголовья.
– Моя дорогая подруга, – прошептала она совсем слабым голосом. – Какая радость, что все это время ты находилась рядом со мной…
– О, Пру! – воскликнула девушка, чувствуя, как ее охватывает дрожь.
– Не нужно плакать обо мне, Женевьева, пожалуйста. Ты должна жить за меня. Вирджиния не стала моей судьбой, но ты здесь будешь счастлива, ты обязательно преуспеешь, Женевьева. Я рада, что хоть немного сделала для тебя, научив читать.
– Пру, ты научила меня гораздо большему.
– Тогда используй свои знания, Женевьева, и сделай так, чтобы я могла гордиться тобой.
Девушка поцеловала холодную руку подруги.
– Обещаю, Пруденс, обещаю.
Веки больной опустились, и Женевьева громко всхлипнула, решив, что она ушла навсегда. Но вот Пруденс снова открыла глаза: чтобы взглянуть на ребенка.
– Хэнс, – произнесла Пруденс, назвав его именем, которое она выбрала. – Пусть малыш будет Хэнсом. Обращайтесь с ним хорошо. Он невиновен в моих грехах.
Рурк поймал взгляд жены:
– Конечно, Пруденс, не волнуйся.
– Вы оба такие хорошие, – сбивчиво прошептала Пруденс. – Если бы я имела хоть каплю ваших добродетелей…
Она не договорила, медленно обратив свой взор к окну, в котором виднелось уже усыпанное звездами синее бархатное небо.
И на этом все кончилось. Пруденс просто уступила смерти – без движения, без драматической мольбы о милосердии. Она словно застыла во времени, глядя в окно невидящим взором, бессознательно обратившись на восток, туда, где жил человек, которого Пруденс никогда не переставала любить.
– Нет! – воскликнула Женевьева, падая на колени около кровати.
Рурк сокрушенно покачал головой и нежно провел рукой по лицу Пруденс, чтобы закрыть невидящие глаза. Затем он взял ребенка на руки, подошел к Женевьеве и поднял ее с колен.
– Пруденс больше нет, – тихо произнес Рурк. – Ее нет, а у нас еще много дел.
Женевьева оперлась на сильную руку Рурка, чувствуя, как к ней возвращается самообладание. Вытерев слезы, она с нежностью посмотрела на ребенка.
– Ты прав, Рурк. Этот молодой человек потребует от нас много любви и заботы.
Они вместе направились к дверям, чтобы позвать Мими Лайтфут и начать печальную подготовку к похоронам.
На полпути Рурк остановился и, повернувшись к кровати, хрипло произнес:
– Я ее совсем не знал.
– А я знала. Господи, я так хорошо знала Пру, – тяжело вздохнула Женевьева.
