Глава 6
Сенека повернул своего белого жеребца на обочину пыльной дороги. Вдруг его внимание привлек непонятный звук, похожий на выстрел. Да, он не мог ошибиться; это ружейный выстрел.
Спустя некоторое время он смог различить Дамаска, скакавшего к нему.
Жеребец был без наездника!
У Сенеки все заныло внутри от страшных предчувствий. Он помчался галопом туда, откуда только что показался Дамаск. Солдаты следовали за ним. Обогнув еще один холм, он увидел ее, лежащую впереди.
Пичи неподвижно лежала на дороге. Сенека потерял контроль над собой.
— Боже, нет, нет… — закричал он. Он даже не дождался, пока его жеребец остановится, он просто спрыгнул на ходу и помчался к Пичи. Он опустился на колени рядом с ней. Сенека смутно слышал команды, которые отдавал Медард, капитан стражи. Он видел только ее, свою жену Пичи.
Он не мог понять — жива она или нет, дышит она или нет. В его голове пронеслось ее обещание: «Прежде, чем я умру, ты получишь мою любовь».
— Умерла, — прошептал Сенека. — Пичи?
Он прильнул к ее щеке. Медард присел с ним рядом.
— С принцессой… все в порядке. Ваше Высочество?
Сенека не ответил. Очень осторожно он поднял Пичи на руки. Он запаниковал, когда ее голова запрокинулась навзничь.
— Пичи, — пробормотал он. — Пичи, очнись!
Она пошевельнулась, сначала еле-еле, а потом посильнее. А затем она так резко села, что Сенека едва удержал ее на руках.
Он облегченно вздохнул.
— Пичи, — произнес он.
— Сенека? — увидела она его.
— Ты упала… с Дамаска. Ты… ты ушиблась?
Сенека прижал ее поближе к себе, ибо все еще не верил, что она жива.
Пичи закрыла глаза и вспомнила, что произошло: «Жеребец вздыбился, и я покатилась вниз. Я…»
Сенека увидел, как у нее округляются глаза.
— Что такое? — спросил он.
— Где же моя белка? Она оставалась в сумке на загривке жеребца!
— Не бойся, Дамаск вернется в конюшни и Виб…
— В конюшни?
— Ну, да! И Виб найдет твою белку. Ты ушиблась? — спросил Сенека у Пичи. Осмотрев себя, Пичи ответила:
— Да нет, вроде бы нигде не болит. А теперь позволь мне встать!
Сенека не отпустил ее.
— Но ты же ведь была без сознания!
— Теперь я чувствую себя хорошо. Просто у меня перехватило дыхание.
Сенека не видел страха в ее глазах.
— О, Боже! Сенека! — сказала она. Все, что случилось, так это то, что я свалилась с жеребца. И вдобавок, я упала в этот мягкий песок. У меня даже царапины нет, и я не ушиблась, слышишь?
Да, Сенека еще в жизни не встречал такой храброй женщины! Многие из женщин, окажись они в такой ситуации, сейчас бы разрыдались, впали в истерику, но только не Пичи, Она сохраняла бодрость духа.
— Но, Пичи! Я слышал звук выстрела!
Она приподнялась, убирая локоны с лица.
— А, да, я тоже слышала, но… Она вдруг вспомнила не только, как она летела с жеребца, но и вспомнила целое утро. И, вспомнив все, разъярилась.
— Ты… ты чудовище, вот кто ты!
Сенека оторопел — чем он заслужил ее негодование?
Пичи вырвалась из его рук. Она продолжала причитать:
— Все люди кругом так бедны, что могу предположить, что они могут есть только хлеб, размоченный в воде. Нам всем позор! И если ты или твой отец ничего не можете для них сделать, то я позабочусь!
Все его приятные мысли быстро улетучились. Сенека стоял и думал, что Медард и все остальные слуги слышат ее. Они не только слушали ее, они смотрели на нее, как на скандалистку. Все пережитое превратило Сенеку в комок нервов, его руки были до боли сжаты в кулаки, скулы ходили ходуном, глаза яростно блестели.
— Пичи, — сказал он, — не время сейчас это обсуждать…
— А когда же, по-твоему, придет это время? — закричала она. — Будем говорить, когда все люди и овцы перемрут, да? Что за чертова страна, эта Авентина! Все, что вы имеете здесь, — обратилась она к солдатам, — все приберут к рукам богатые. Но я заявляю вам прямо здесь и сейчас, Сенека, что только на бедных держатся все богатства Авентины! Они…
— Ваше Высочество, — сказал Сенеке один из подъехавших стражников. — Мы обнаружили лорда Тэйванса и лорда Шеррингхейма в лесу. Они охотились.
Сенека увидел двух дворян, появившихся из-за деревьев. У них были ружья.
— Ваше Высочество, — обратился лорд Тайване к Сенеке. — Я очень сожалею о случившемся. Мы с лордом Шеррингхеймом охотились на зайца. Мы много проехали, что даже не подразумевали, что принцесса была где-то рядом. Боюсь, что мой или лорда Шеррингхейма выстрел испугал ее скакуна.
— Пожалуйста, примите наши глубочайшие извинения, Ваше Высочество, — закончил лорд Шеррингхейм. — Мы берем всю ответственность на себя.
Лорд Шеррингхейм неприязненно взглянул на принцессу, вспоминая со злостью ее утренний визит.
— Хорошо, — сказал Сенека.
— Поймали сколько-нибудь зайцев, Вэстон? — вмешалась в разговор Пичи.
Вэстон стоял, переминаясь с ноги на ногу. Ему очень не хотелось, чтобы она высмеяла его перед принцем, солдатами, его другом Тэйвансом.
— Да, Ваше Высочество, — ответил он. — Мы поймали трех зайцев. И мой повар приготовит зайчатину для Августы.
Пичи видела, что он лгал.
— Приготовит зайчатину? — переспросила она. Сенека почувствовал какое-то напряжение в разговоре Пичи с лордом Шеррингхеймом. Он потом непременно все выскажет Пичи, а сейчас Сенека решил положить конец их неприязни.
— Джентльмены, — обратился он к дворянам. — Вы можете продолжить свою охоту. Прощайте!
Сенека повернулся к солдатам, которые обыскали местность вокруг.
— Ну, нашли кого-нибудь еще? — спросил Сенека.
— Нет, сэр. Только следы. Лорд Тэйванс сказал яам что тут, неподалеку, были двое крестьянских детей. Они пасли овец. Лорд Тэйванс говорит, что дети, возможно, также испугались выстрела, как и Дамаск. — сказал один из стражников.
— Я такого же мнения. Ваше Высочество, — сказал Медард.
Удовлетворенный тем, что падение Пичи было только несчастным случаем, Сенека взял ее за руку и подвел к белому жеребцу.
— Я хотел подарить тебе этого белого скакуна сегодня после обеда, но был очень удивлен, что ты не умеешь ездить верхом. Но теперь ты доказала, что вполне можешь ездить, и я вручаю тебе этого коня. Надеюсь, что он будет твоим любимцем.
— Я ехала на Дамаске очень даже прилично. Все, что мне приходилось делать, так это рассказывать ему на ухо истории. А потом — он мне…
— Осторожнее, — сказал Сенека и подсадил ее в седло белого жеребца. Он показал ей, как надо держаться в седле настоящей леди. А затем ловко вскочил на жеребца позади нее, и они поехали.
Пичи все еще злилась на него и пыталась не обращать внимания на то, как ее муж как бы ненароком дотрагивался до нее то там, то здесь. Она пыталась проигнорировать его притязания… но… ничего не смогла с собой поделать. От его постоянного соприкосновения с ней у нее забегали по телу мурашки, и какое-то непонятное тепло разлилось по всему телу. Ее тело само льнуло к нему. О, как она проклинала себя, как ненавидела в эти минуты. Она подумала, что начинает сходить с ума. Ей непонятно было одно: как можно было желать этого чудовищного человека?!
Она постаралась отодвинуться от него подальше. Но как только она сделала это, Сенека, напротив пододвинулся к ней еще ближе.
Наконец, он решил продолжить свои наставления.
— На тебе — одежда для сна, — проворчал он ей на ухо. — Вчера ты была в лохмотьях, сегодня — в ночной рубахе. Что будет завтра? Пойдешь голая? Твой шкаф до отказа набит прекрасной одеждой, а ты…
— Это не ночная одежда, а совсем удобная, без застежек. Терпеть не могу застежки! И мне в ней так удобно, — ответила она.
Пичи еще раз попыталась высвободиться из его объятий. Ее пульс учащенно забился, когда он коснулся своим ухом ее кончика уха.
— Прекрати, Сенека, — сказала она. — Ты опять разжигаешь мои чувства. Ты такой горячий и ты пахнешь… этой дорогой. А еще ты так сидишь, что мне хочется уткнуться носом в твою шею.
Сенека пустил жеребца легким галопом и продолжил:
— Говорю тебе, это — ночная одежда. Я ценю твое желание уткнуться мне носом в шею, но думаю, что придется подождать, пока мы не уединимся. Не будешь же ты делать это на глазах у всех? И еще, я хочу тебе сказать, что твой крик в мой адрес по поводу крестьян — это из рук вон выходящее поведение. Не тебе мне советовать по поводу затруднительного положения крестьян.
— Затруднительного положения? — выкрикнула она и повернулась к нему лицом к лицу. — Это больше, чем затруднительное положение, ты — холодный, бессердечный…
— Не кричи так и не обзывай меня! — потребовал Сенека.
Он погнал жеребца галопом так, что ветер в ушах зазвенел. Этим он надеялся заглушить ее крик и не привлекать к себе внимания. Сенека не мог дождаться когда они вернутся во дворец и собирался ей устроить там настоящую головомойку! Он больше не слушал вздор, который она несла.
— Только вернемся во дворец, Сенека, — кричала Пичи, стараясь перекричать цокот копыт жеребца. — Самодовольный злой мистер!
Сенека видел, как она раскрывала рот, но, к сожалению, ничего не слышал. Да он больше и не хотел слушать ее тирады. Зачем ему это? Он знал, что она ругает его, поэтому проигнорировал ее речии стал вспоминать.
Он вспоминал, как увидел ее на дороге, такую беспомощную. Он мог потерять ее сегодня… Он наклонил голову и коснулся лицом ее золотисто-рыжих волос. О, Боже! Он вдохнул аромат лимона, аромат, крема! Боже! Какой это был запах!
Он мог потерять ее сегодня! Эта мысль преследовала его все время по пути во дворец.
Они подъехали ко дворцу, и Сенека направил жеребца прямо в конюшни. Он быстро соскочил с жеребца и собирался помочь Пичи спуститься вниз. Но она опередила его и соскочила раньше, чем он подошел.
Очутившись на земле, она бросилась к Дамаску, который стоял привязанным к столбу. На загривке у него была белка!
— Ваше Высочество, — раздался звонкий голос. Пичи обернулась и увидела Тивона. Мальчишка был перепачкан белой краской так, как будто бы он выкупался в ней. В одной руке у него было ведро с краской, а в другой — большая кисть.
— Тивон, дорогой, что ты тут делаешь? — спросила Пичи у мальчонки.
Пичи увидела озорные огоньки в глазах у ребенка.
— Я крашу! — сказал он.
— А кто пасет твоих овец? — спросила Пичи. Сенека подошел и взял ее за руку и быстро произнес:
— Ты можешь поговорить с парнем попозже. А сейчас ступай к себе и оставайся там. Я к тебе скоро зайду.
Пичи взглянула на него и произнесла:
— Розы красны, мшисты — пойдем со мной под руку, хозяин-шишка.
Сенека слушал ее смехотворную рифму, и гнев его начал понемногу утихать. Он посмотрел на Тивона и сказал ему:
— Ты покрасил еще только три двери в конюшне. А тебе надо все закончить к вечеру. Если ты не закончишь, то я придумаю другое наказание на завтра. Тивон, тебя перестанут наказывать только тогда, когда я буду удовлетворен твоей работой. Понятно?
— Но можно мне кое-что сказать принцессе? Ну, пожалуйста, сэр?
— Поскорее, а потом поторопись с работой, — согласился Сенека. Он не мог отказать мальчишке в его просьбе.
— Принцесса, — обратился он к Пичи. — Моя мама прислала Вам свитер в благодарность за помощь нашему барашку. Она сама связала его из домашней шерсти. Он здесь, висит на заборе.
Сказав это, он подошел к ведру, обмакнул кисть, а затем начал красить дверь. Пойти за свитером сейчас он не мог, так как принц разрешил сказать принцессе только несколько слов, а затем приказал работать. Вот он и работал!
Пичи наблюдала за ним и смеялась:
— Сенека! Это ты так наказал Тивона, заставив его красить?
— Да, — ответил принц, — и я советую тебе не просить, чтобы я изменил свое решение. Я считаю, что это трудная работа — покрасить все двери. Ведь мальчик совершил очень плохой поступок и должен за это ответить! А теперь послушай меня, — обратился он к Пичи, — ступай к себе.
Пичи чуть было не расхохоталась, но решила уйти из конюшни. Выйдя на улицу, она заметила в загоне для лошадей овцу с тремя крепкими ягнятами. Пичи остановилась. Она никогда не видела прежде на территории дворца овец. Ей стало интересно, откуда они здесь взялись и кому они принадлежат. В следующую минуту она увидела свитер, который мать Тивона передала ей. Он висел на изгороди загона.
И вдруг ее осенило: да ведь это же все овцы Тивона! Она резко повернулась к Сенеке.
— Это ты дал ему этих ягнят? Да? — спросила Пичи.
Сердце у Пичи переполнилось нежностью. Глаза горели! Сенека никогда еще не слышал от нее такого мягкого проникновенного голоса. Он почувствовал по ее виду, что она перестала сердиться на него.
— Стадо мальчика не имеет к тебе никакого отношения. Забирай свой свитер и ступай, — сказал он как можно спокойнее.
Пичи взяла свитер и удивилась тому, как он был сделан. Шерсть была толстая и мягкая одновременно.
— Сенека, — сказала она, — этот свитер…
— Первый и последний раз прошу тебя, ступай к себе!
Нежность, которую она испытала к нему, заставила ее послушаться его. Пичи направилась к замку. В руках у нее были свитер и белка. Только теперь Пичи поняла, что взамен умершего барашка Сенека возместил мальчику целых три здоровеньких барашка!
В душе у нее расцветали необыкновенные чувства!
Только вчера она обещала найти в Сенеке то, за что она смогла бы полюбить его. И сегодня она нашла то, что искала.
Нидия и Кэтти помогли Пичи освободиться от ее грязной одежды. Пичи стояла и рассматривала шерстяной свитер. Он был отличного качества. Там, у себя на родине, она переносила много шерстяных свитеров, но таких, какой ей подарили сейчас, она не видала. И что это за авентинские овцы, которые дают такую прекрасную шерсть? А что за ворс на свитере! Нет, она еще таких овец нигде не встречала!
Погруженная в свои раздумья, Пичи не сразу обратила внимание на своих служанок. Они как-то странно притихли и ничем не выдавали своего присутствия.
Она положила свитер, посмотрела на девушек и спросила:
— Вы что, сердитесь на меня?
Нидия отрицательно покачал головой. Она зашла за шелковую ширму и начала наполнять ванну горячей водой. Эту воду только что принесли в ведрах мальчики-слуги. Но Пичи уже успела разглядеть лицо служанки.
— Что это за красная отметина у тебя на щеке, Нидия?
— Я… Ничего… ерунда… — ответила Нидия из-за ширмы. — Я… у меня… Это пчела укусила меня сегодня утром…
Ответ Нидии Пичи не понравился, и она взглянула на Кэтти, надеясь, что та скажет ей правду. Кэтти опустила глаза и уставилась в пол.
Пичи сказала девушкам подождать у двери, а сама, все еще размышляя о странном поведении служанок, зашла за ширму и погрузилась в горячую воду.
— Кэтти, поди и принеси мне мой мешок!
Кэтти знала, о каком мешке идет речь. Она быстро принесла ей маленькую сумочку.
Пичи взяла ее, открыла, вынула оттуда горсть засушенных цветков магнолии и бросила их в воду. Тотчас же ароматный запах распространился по всей комнате. Закрыв глаза, Пичи вдыхала аромат тех чудесных цветов. Что это был за дивный запах!? Благоухание лимона и чего-то еще!!
Нидия стала поливать Пичи водой.
— Мы очень беспокоились о Вас, — сказала Кэтти.
Она подождала, пока Нидия закончит лить воду Пичи на голову и начала мыть ее длинные, рыже-золотистые волосы.
— Мы даже представить себе не могли, куда Вы спозаранку отправились, — продолжала Кэтти. — И когда мы узнали, что Вы взяли Дамаска, мы чуть с ума не сошли. Тиблок тотчас же усадил нас за работу, но мы не переставали думать о Вас.
— Этот Руперт-Дуперт усадил вас за работу? Да как он мог? Ведь вы мои служанки! Что он заставил вас делать? — спросила Пичи.
— То, что мы обычно делали, до того как стали Вашими служанками, — пояснила Кэтти. — Мы мыли и вытирали тарелки, чистили и резали овощи, затем мыли полы на кухне. И все это время мы думали о Вас.
Пичи вновь взглянула на красную отметину на щеке Нидии.
— А вам нужно было с вечера, как Вы говорили встретиться с принцем, — продолжала Нидия. — Когда принц узнал, что случилось утром… Нет, я никогда его таким не видела! Он был так испуган за Вас. За несколько минут он собрал группу солдат и пустился искать Вас.
«Итак, Сенека испугался за меня», — подумала Пичи. Она закрыла глаза и представила себе, как он искал ее с солдатами. Все это начинало забавлять ее. Конечно, она сожалела, что доставила ему много хлопот. Но она никогда не забудет того, что он сделал для нее.
— Ну вот, — сказала Нидия, подавая Пичи махровое полотенце. — Вытрись хорошенько и побыстрее, чтобы не простудиться!
Пичи заулыбалась. Она подумала, что стало бы с Нидией, если бы она узнала, что Пичи привыкла купаться в ледяной воде.
Кэтти подала ей нарядный шелковый халат. Она надела его и уселась на бархатный стульчик перед камином. Девушки начали расчесывать ей волосы. Волосы Пичи еще не просохли, а в дверь уже постучали.
Пичи вскочила. «Сенека», — прошептала она. Нидия подошла к двери. Так, в зале стояли лакей и два стражника. У лакея в руках была большая бархатная шкатулка.
— Его Высочество Принц поручил мне доставить это принцессе, — сказал слуга.
— Минуточку, — сказала Нидия. Она обернулась взглянула на Пичи. — Оставайтесь за ширмой. Халат сильно прилип к Вашему телу.
Только после того, как Пичи скрылась за ширмой, Нидия разрешила слуге войти. Он оставил шкатулку на столике у двери.
— Скажите принцессе, что мы приносим ей свои извинения, так как шкатулку должны были доставить еще вчера вечером.
Пичи поспешила к шкатулке, как только дверь за слугами закрылась. Она была тяжелой. Пичи прижала ее к себе и провела рукой по тонкому черному бархату шкатулки. Ее сердце подсказывало ей, что было внутри. Дрожащими пальцами она нащупала золотую застежку на шкатулке. Но снова раздавшийся стук в дверь помешал открыть.
— Черт побери, — сказала она. — Кто там еще пожаловал?
Нидия снова пошла к двери, но не успела дойти, как в комнату вошел Сенека.
— Вы свободны, — сказал он служанкам. Он посмотрел на Пичи. на ней был красивый зеленый халат, такого же цвета, как и ее глаза. Халат обрисовывал всю ее фигуру. У Сенеки дух захватило. В комнате витал аромат лимона… и чего-то еще! Ему так сейчас захотелось прижать ее к себе и не отпускать!..
Но он пришел сюда не для этого. Он пришел устроить ей настоящую головомойку по поводу ее поведения!
Пичи взглянула на него. Он все еще был одет в костюм для верховой езды. Облегающие брюки вырисовывали каждый мускул на его теле. Белая рубашка плотно облегала грудь. Пичи залюбовалась его фигурой и лицом. Черные густые волосы завитками падали на открытый лоб и затылок. Но ей не составило большого труда заметить ярость в его взгляде.
«Боже, — подумала она, — у него такой вид, как будто бы он хочет убить меня».
— Ты… Ты… так смотришь на меня, будто хочешь уложить меня в постель киркой и лопатой, — сказала она Сенеке.
Он ничего не ответил, а медленно повернулся и закрыл дверь.
Пичи увидела у него в руках лист бумаги. Она уже было собиралась спросить, что это такое, как вдруг Сенека скомкал бумагу, да так, что пальцы его побелели. «О, Боже! Этот человек был на грани срыва».
— Ты совершенно отвращенный! — произнесла она.
— Я уже говорил тебе не употреблять этих странных эксцентричных выражений. Почему ты никогда не слушаешься меня?
Он, как всегда, обрушил на нее ушат холодной воды в самый неподходящий момент, и Пичи, которая минуту назад испытывала нежные чувства к нему, моментально расстроилась.
— Отвращенный — это означает чувствовать отвращение, — обиженно произнесла она.
— «Чувствовать отвращение» — это не значит описывать то, как я себя чувствую.
— Но… Но… я не поняла, зачем ты сейчас это сделал, — сказала она, указывая на скомканный лист в его руках.
— Мне извиниться?
— Ты спас меня. Ты отправился искать меня.
— Хотел бы я знать, где ты была сегодня утром? Пичи прижала бархатную шкатулку к своей груди. Она была очень обеспокоена и смущена. И зачем надо было брюзжать в такую минуту, когда она почти что разобралась в себе и нашла, за что можно было полюбить его.
— Извини, я заставила тебя побеспокоиться, Сенека.
В душе Сенека негодовал — хотелось бы ему знать, за все ли ей хотелось извиниться? А как насчет сотни и одного грехов, за которые она не извинилась?
— И я еще извиняюсь за то. — продолжала она, — что ругалась на тебя раньше. Я не знаю, как черт дернул меня за язык говорить в присутствии стражи про людей и их овец. Я сожалею, что придиралась к тебе за это. Я не бесчувственное животное… Я думала о тебе…
Ее слова ласкали и обжигали его. Пичи продолжала:
— Мой батюшка… он всегда говорил мне держать язык за зубами. Он был, конечно, прав. Но мне от этого не легче. А еще отец говорил, что у меня язык родился раньше, чем я появилась на свет божий. И думаю, что из-за своего языка я не попаду в Чистилище.
Сенека не ответил, хотя мысль о том, как у нее язык родился на свет божий раньше ее самой, развеселила его. Он чуть не расхохотался. Но… он пришел сюда не за этим, и улыбка могла бы испортить все дело. Он пришел устроить ей взбучку, и он сделает это!
— Пичи, — начал он.
— Чистилище… — перебила его она. — Сенека, У меня сегодня утром было много симптомов. Я проснулась утром рано и, черт побери, долго не могла вспомнить, где я нахожусь. А еще стопы ног… По ним словно мурашки забегали… Я тебе не рассказывала всего, так как не хотела тебя расстраивать. Вот как. Ты мой муж и имеешь право знать, что я слишком долго не протяну и ты… останешься вдовцом.
Сенека закрыл глаза, стараясь не выдать своего раздражения, а она подумала, что он опечалился из-за того, что она рассказала ему.
— О, Сенека, — продолжала она, — не переживай. Я сделаю все, что смогу, чтобы мы были счастливыми. Поэтому не расстраивайся по поводу этих симптомов, слышишь?
Он раскрыл глаза.
— Я не печалюсь по поводу так называемых твоих симптомов! Подумаешь! Ты потеряла ориентацию в пространстве, когда проснулась, а не память, это во-первых. Во-вторых, это не признак надвигающейся смерти. И в-третьих, не было еще такого человека, у которого мурашки не бегали по ногам! Понимаешь, в народе говорят, что «ноги замлели»! Вот что было у тебя. И вообще, признаки твоей смерти смехотворны. Бога ради, Пичи…
Она искренне улыбнулась ему.
— Я понимаю, — сказала она, — что ты стараешься не верить тому, что произойдет. Я понимаю тебя. — Она наклонила голову, чтобы получше рассмотреть бархатную шкатулку, которую она все еще держала у себя в руках.
Сенека взял у нее из рук шкатулку и гордо пошел к кровати. Он открыл шкатулку и высыпал ее содержимое на постель. Это были драгоценности! Они ослепительно сверкали и переливались, и манили к себе.
— Я держу свое слово в нашем договоре, — сказал Сенека. — Когда же ты будешь держать свое слово?
Замирая от восторга, Пичи подбежала к кровати. В центре лежала ее бриллиантовая корона, корона, которую носила пра-прабабушка Сенеки. А еще там ржал головной убор, сделанный как венок и тоже яз бриллиантов и других дивных камней. И рядом рассыпались еще много других драгоценностей. И Пичи не знала, хватит ли у нее времени и жизни все что переносить. Конечно же, она найдет время, а если не найдет, то наденет все сразу!
Она хотела взять в руки свою корону. Сенека перехватил ее руку.
— Я задал тебе вопрос: «Когда ты собираешься выполнять свое обещание?»
Любуясь своей сияющей короной, она не понимала, чего от нее добивался Сенека.
— Сенека… Ты… Я… я… ничего не понимаю. Я выполняю свое обещание. Я стараюсь делать все так, как ты мне сказал, — произнесла она.
Он все еще продолжал держать ее за руку, а потом повернул ее к себе так, что они чуть нос с носом не столкнулись.
— Разве я говорил тебе шляться одной по лугам и дорогам? Разве я тебе говорил садиться на жеребца, который дьявольски непослушен?
— Я никогда больше не уйду из дворца одна. Я…
— Наконец, я не говорил тебе навещать Шеррингхеймов! Я не говорил тебе готовить для них завтрак и прислуживать им с твоей чертовой белкой! Что это за выдумки? Какой позор врываться в чужую спальню и заставлять людей краснеть из-за того, что они предстали перед тобой в ночных рубахах?! Конечно же, если учесть, что ты тоже была в ночной одежде, то вы все были на равных.
— Сенека…
— Или я учил тебя сравнивать лорда Шеррингхейма с жестянкой, или я давал тебе указания, как угощать его собственную жену? И, конечно же, я не УЧИЛ тебя бросать ему в лицо салфетку!
Бодрое настроение Пичи быстро улетучилось. Он злился. Тот тон, которым он все это выговаривал ей, насторожил ее. Неужели она все сделала так плохо? А она надеялась, что Сенека одобрит ее действия.
— Возможно, у меня перепуталось все…
— Перепуталось? Что это значит? — спросил он громко.
— Перепуталось — это значит, что «я испортила все дело», да? — спросила она. В глазах у нее появились слезы.
— Когда у «тебя перепуталось» все, ты подумала обо мне, о том, кто я? — спросил у нее Сенека.
Она поняла, что скомканная Сенекой бумага была жалобой от лорда Шеррингхейма.
— Эта тонкогубая скотина, лорд Вэстон Шеррингхейм. Теперь я нанесу ему двойной удар! Сенека снова нахмурился.
— Двойной удар, — быстро объяснила она, — означает то, что я ударю Вэстона, а… он… ударится о землю. Его жена… Сенека, я уже решила! Я хочу, чтобы его жена Августа стала моей придворной дамой. Ты ведь хотел, чтобы у меня были придворные дамы? Так я смогу защитить Августу! Слышишь?
Сенека был сильно зол. Он разорвал письмо в клочки и думал о том, что Пичи была третьей за сегодняшний день, кто узнал о письме. Сенека был вторым. А первым был король: ему доставили жалобу прямо поутру. Свирепый голос отца стоял у него в ушах: «Она… — говорил король взахлеб, — она заставила их есть ее вычурную пищу. Она ввалилась к ним в спальню, когда они были в ночных рубашках. И кто бы мог подумать?! Они, дворяне, ели вместе с ее белкой?!» И еще смех… Саркастический смех его отца еще стоял у него в ушах.
Пичи видела, что на душе у Сенеки творится что-то неладное.
— Я не собиралась забывать о своем обещании, — пробормотала она. — Я постараюсь выполнить его. Я буду делать визиты тогда, когда ты скажешь и как ты скажешь! Я буду хорошо одеваться! Я, правда не знала, что то платье — ночная рубаха. Прости меня, если можешь, — сказала она.
— Ты, действительно, перепутала все мои указания, которые я тебе давал. Ты меня очень расстроила, Пичи. И я уже не надеюсь, что смогу тебя чему-нибудь научить!
— И я тоже не надеюсь, — тихо произнесла Пичи, опустив голову и уставившись глазами в пол.
— Если бы ты знал, Сенека, как я сожалею о всем случившемся, если бы ты знал, — произнесла она. Сенека не знал, что ему делать. Чувства у него раздвоились.
— Посмотри мне в глаза, — приказал ей он.
Она подняла голову и посмотрела ему в глаза.
— Неужели ты не знаешь, что можно, а что нельзя делать? Объясни мне, как можно не знать, что бросать в лицо салфетку — это плохо? Неужели в твоем родном городе Поссом Холлоу об этом не знают? — спросил принц. Он нахмурился и ждал, что Пичи сама осудит свое поведение, но услышал следующее:
— Конечно же, в моем родном городе знают, как надо себя вести. Но если надо, значит могут… бросить салфеткой, и не только ей!
У Сенеки скулы заходили ходуном, а Пичи продолжала:
— И если бы мне пришлось возвращаться от Шеррингхеймов к себе домой, а не во дворец, то я залепила бы тому старому ослу-лорду картечью, а не салфеткой!
Сенека ахнул.
— Пичи… Как ты можешь так говорить? Это возмутительно, — выдавил из себя Сенека, и, чтобы скрыть выражение своего лица, пошел к окну. Он стоял спиной к Пичи, боясь повернуться. Предательская улыбка появилась у него на лице, а вообще он боялся рассмеяться. Всеми правдами и неправдами он старался быть сердитым… но не мог.
Лорд-осел. Боже! Сенека не мог себе представить, что было бы с Вэстоном Шеррингхеймом, услышь он такой оскорбительный титул, который дала ему Пичи. В глубине души Сенека понимал, что данный титул и впрямь подходил лорду, и это еще больше веселило его. О, как могла Пичи ловко все подмечать на ходу!
Губы Сенеки задрожали от сдерживаемого смеха.
— Сенека, что происходит? — спросила она. Он не ответил, так как приступы смеха готовы были вот-вот вырваться наружу. Он только надеялся на то, что Пичи не будет больше навешивать никому никаких титулов. А если она не остановится в своем словотворчестве, то он за себя не ручается. Не получив никакого ответа, Пичи подошла к нему и остановилась рядом.
— Пожалуйста, не сердись больше на меня. Я ненавижу, когда ты грустишь. Я тогда очень нервничаю, как старая залатанная дева, — сказала она.
Ее последнее сравнение сразило Сенеку наповал. Он уже не мог удержаться от смеха. Он облокотился на подоконник и закрыл глаза. Его душил беззвучный смех. Плечи его дрожали от смеха, а Пичи подумала, что его трясет от гнева. И она решила сменить тему разговора, чтобы облегчить его страдания. Пичи осторожно положила руку ему на плечо.
— Сенека! Я хотела сказать о ягнятах Тивона… То что ты сделал для этого мальчика… это так прекрасно с твоей стороны!
Внезапно его смех прошел, и он стал внимательно слушать ее.
— Ты такой великодушный человек, Сенека. И сострадательный тоже. А это для меня очень важные вещи — сострадание и великодушие. Я очень горжусь, что такой человек является моим мужем. Он не ответил, так как не знал, что сказать. — А когда мы с тобой были в той комнате, где висит портрет твоей бабушки, помнишь, ты мне рассказывал, что тебе нравится драма про плавающие острова и…
— «Плавучий остров» Вильяма Строуда — это политическая драма.
— Да… да, ты мне много тогда рассказывал, что ты хочешь встретиться с тем парнем, который изобретает тепло в Англии и что тебе нравится тот портной, который шьет шубы, ну… помнишь, его зовут Берт и…
— Шуберт, Пичи, Шуберт! — сказал Сенека, схватившись за голову. — Он не шубы шьет, он — ком-по-зи-тор!
— Да… да… я тоже так хотела сказать. И я знаю теперь, что ты мне не посторонний человек, каким был прежде.
Его поразило ее признание.
— Я хочу поверить в то, что ты мне сейчас сказала.
После небольшого раздумья Пичи произнесла:
— Я… Сегодня я нашла в тебе то, за что я смогу тебя полюбить — великодушие и сострадание.
Сенека вновь закрыл глаза. Пичи. Ему так хотелось произнести это имя. Но его язык как бы налился свинцом. В его теле, казалось, работало только сердце. И оно так бешено колотилось, что ему казалось, что оно вот-вот выпрыгнет наружу. Он вспомнил, как сказал ей:
«Я не хочу твоей любви, Пичи, это — твоя обязанность».
Сейчас он не смог бы повторить этих слов.
— Сенека…
Он открыл глаза.
— Ты… мне теперь больше чем муж, а я тебе больше чем жена… Неужели ты думаешь, что мы… Конечно, ты, может быть, изменил свое мнение и не хочешь больше ничего. Ты сильно рассердился на меня. А когда люди сердятся, они не хотят иметь никаких дел с теми людьми, на которых они сердятся, — сказала она.
— Что ты хочешь сделать, Пичи? — спросил Сенека.
Она облизала губы.
— Сенека. Я больше ничего не хочу дурного делать. Я только хочу понравиться тебе, — сказала она.
Ее признание понравилось Сенеке.
— А как ты собираешься это сделать? — спросил он.
— Ну, мне кажется, что, может, самое время заниматься тем, чем занимаются муж да жена. Ты знаешь… чем они занимаются. Как ты думаешь… Я… Тебе это понравится, Сенека?
Он судорожно кивнул, затем снял ее руку со своего плеча. Она была так близка, что он слышал ее дыхание. Сенека повернулся к ней и задел ее правую грудь.
— Ты только что встретился с мисс Молли, — сказала она тихим голосом, — будь добр, встреться с мисс Полли тоже, — сказала она.
Его сердце замерло от того, что он увидел. Пичи вынула руки из рукавов халата и обнажила -
перед ним свои дивные груди.
у Сенеки дух перехватило! Халат все еще держался на талии.
— Пичи, — сказал Сенека и протянул к ней свои руки.
Она прижалась к нему. Он обнял ее. Их губы сомкнулись в страстном поцелуе, во время которого она осторожно коснулась своим языком его языка.
— Знаешь, — скзала она, — я никогда и ни с кем в своей жизни так не целовалась, как с тобой… ну.. чтобы там касаться языками… ни-ни… Если там… языком сосульку, как в детстве… Но это совсем не то, я тебе правду говорю, Сенека… Не те чувства…
Давай продолжим… хочешь?
— Да, Пичи, — прошептал он и еще крепче прижался к ее обнаженной груди. — Хочу… хочу…
целовать тебя!..
— Я тоже, — пролепетала она, и они вновь сомкнулись в страстном поцелуе.
Пичи делала все также, как делал он: целовала его также, как целовал ее он и ласкала его также как делал это он.
Сенека стонал от удовольствия.
— Боже, какая же ты прекрасная, Пичи! От этих слов она покраснела, но продолжала оставаться на верху блаженства! Рядом с ней был ее муж! Его теплые руки ласкали ее грудь, и пока ее тело предавалось удовольствию, ее разум был переполнен мыслями. Она думала о своем красивом принце, его нежных губах, теплых руках и сильном мускулистом теле. А еще в мыслях она вернулась к овцам, трем ягнятам и маленькому мальчику, которого наказали очень странным способом ».
Обняв Сенеку руками за шею, она целовала и целовала его губы, шею, виски, лоб и шептала ему на ухо:
— Я мало-помалу узнаю тебя, мало-помалу узнаю о тебе. Я думаю, мы станем друзьями… и не только… Ты доставляешь мне такое удовольствие, Сенека! Такого со мной еще не случалось!
Ее поцелуи сделали свое дело: они посеяли те искры, из которых стало разгораться пламя. Он обхватил ее своими руками и стал целовать без удержу. Это была прелюдия их любви, их большой любви. Так думал Сенека, уносясь все дальше и дальше в вихре поцелуев.
— Ты… ты… — шептала она, — первый мужчина в моей жизни, перед которым я предстала обнаженной. И представь, мне не стыдно, Сенека, что ты смотришь на меня, мне совсем не стыдно! И теперь я знаю, что все, что я делала — это не грех. Во мне проснулись чувства!
Бог тому свидетель, что в нем, в Сенеке, эти чувства тоже проснулись! Он больше не мог ждать. Как пушинку, он подхватил ее на руки и понес к кровати. Бережно и осторожно уложил ее на кровать. Рядом с ней лежали ее драгоценности. Они сверкали и искрились, но не так ярко, как глаза Пичи.
— Сенека, — сказала она и протянула к нему свои руки.
Сенека залюбовался ее красотой — и отключился…
— Сенека! — позвала она вновь.
Он слышал ее голос, но не мог никак сосредоточиться, ибо в голове мелькнула одна только мысль:
«Я женился на ней у алтаря, а сегодня — … скреплю этот союз… на брачном ложе! Я сделаю ее своей женой!»
