Глава 2
Его слова ворвались в нее как легкий летний ветерок. Эти слова звенели и пели. Но сомнения все же закрались.
— Ты? Принц? А где же твоя корона?
— Моя корона?
Она заметила смущение в его поразительных синих глазах. Она знала, что настоящий принц не смутился, если бы у него спросили про корону. Настоящий принц сходил бы, достал бы корону и показал бы ей, если бы это был настоящий принц. Она отступила от него, высвободив свою руку.
— У тебя не никакой короны, не так ли?
— У меня их даже три.
— Ха!
— Я говорю правду. Она покачала головой.
— А если у тебя их так много, то что, они растут на царских деревьях? А может у тебя и палок с золотыми мячами на конце тоже много?
— Не мячи, а шары, — поправил он ее. — Боюсь, что у меня нет собственных скипетров с мячами, как ты говоришь.
— Нет? — ее глаза расширились. — В чем дело? Царские деревья плохо плодоносят в этом году?
— Только король может иметь державу и скипетр. И они не перейдут ко мне до тех пор, пока меня не коронуют Королем Авентины.
Пичи заулыбалась, а затем разразилась громким смехом.
— О, Боже, приятель, какого черта тебе нужно мне врать! Я готова быть Принцессой Пичи! Неужели ты не можешь понять, что, как только я стану принцессой, я прикажу бросить тебя в пасть крокодилу за твое вранье! Пойми, Сенека будет на моей стороне!
Сенека уже не знал, что ему делать: смеяться или плакать.
— Я — Се-не-ка, — произнес он.
Хихикая, Пичи, повернулась к полке над камином, провела по ней рукой, но не обнаружила ни пятнышка пыли.
Она продолжала:
— Я уже слышала однажды эту сказку. Это была сказка о принцессе, которая пришла в королевский замок во время дождя. Никто не поверил, что она — настоящая принцесса и ей предложили переночевать на сотне перин. А под одну перину подложили маленькую горошину, чтобы узнать, действительно ли она была настоящей принцессой. Потому что только настоящие принцессы способны почувствовать горошину через множество перин. А когда она проснулась, она была вся в синяках. Это была самая настоящая принцесса.
Сенека постарался вспомнить, не слышал ли он когда эту историю. Но единственные сказки, которые ему вспоминались, были рассказы из греческой и римской мифологии. А для себя Сенека заметил, как сказка о принцессе-на-горошине закончилась.
— Ты предлагаешь мне, чтобы я проспал ночь на горошине, чтобы доказать, кто я есть на самом деле? — вспыхнул он и рассердился на нее за то, что она ему не верила.
Он сердился на себя за то, что попусту тратит время, слушая ее глупый рассказ. Пичи взяла локон волос и закусила его губами.
— Ну что, тебе не понравилась сказка, что я тебе рассказала? Только вот, я думаю, что для принцесс подходяща горошина, а вот для испытания принцев нужно взять что-то другое. Возможно — пятнистый боб.
— Я не буду спать на бобе! — Эти слова сами вылетели из его рта, он даже не поверил, что произнес такое!
Какие нелепости он говорит: «Спать на бобе!»
— А почему бы и нет? — осмелев, спросила Пичи. — Что, боишься проснуться весь в синяках?
Но все же она решила дать ему хороший совет.
— Скажу тебе вот что, парень! Позови своих слуг, да скажи им, чтобы сходили и принесли все твои короны сюда!
Сенека не знал, как еще заставить ее поверить ему. Он не привык, чтобы им так бесцеремонно командовали, но все же бросился к своей роскошной кровати и дернул золотой шнур, свисающий с потолка. Очень скоро в дверь гостиной постучали.
— Оставайся здесь, — приказал он Пичи. Когда он покинул спальню, она стала подглядывать украдкой из арки. Она увидела, как он открывал дверь в другую комнату. В коридоре стоял красиво одетый мужчина.
— Латимер, — сказал ему Сенека, — принеси мне мои короны. И поторопись.
— Тотчас же. Ваше Королевское Величество, — ответил Латимер.
Сенека продолжал стоять спиной к Пичи (он знал, что она подглядывает за ним из спальни) до тех пор, пока слуга не принес большой золотой поднос. Сенека взял поднос, отпустил слугу и понес бесценный груз в спальню к кровати.
На подносе были три прекрасные короны. Затем он повернулся к камину и стал ожидать реакции Пичи. Ее взор был прикован ко множеству сверкающих в коронах камней. Она даже не смогла издать удивленного вздоха. С изумлением она прошла к балдахину кровати, взошла по ступенькам и дотронулась до одной из корон. Ее пальцы потрогали алмаз, который был настолько велик, что его можно было сравнить только с большим орехом, который растет у подножия Голубого Хребта.
Она сняла свою енотовую шляпку и почтительно подняла корону с кровати. Пичи была загипнотизирована блеском драгоценных камней. Дрожащими руками она надела корону себе на голову. Корона съехала ей на переносицу, но пальцем она поправила ее.
— Посмотри-ка на меня, Селоу Водсворт Макги, — пробормотала она своей белке, которая сидела в изголовье кровати. — Я ношу корону. Она абсолютно вся из чистого золота и сияющих драгоценностей, и я… я, действительно, и по правде ношу ее. Ношу ее на…
И тут Пичи сообразила. По команде этого человека короны были принесены в комнату слугой.
— Ваше Королевское Величество, — обратился к нему слуга.
— Величество, — прошептала она. Медленно и нерешительно она повернулась и взглянула на него.
«Его Королевское Высочество, принц Авентины», — пронеслось у нее в голове.
Их взгляды встретились.
— Теперь ты мне веришь? — спросил он.
Она кивнула головой, не произнеся ни слова.
— Принцессе нельзя сомневаться в своем муже. Ты никогда больше этого не сделаешь, — сказал он.
Дрожащими руками она сняла корону. Но только тогда, когда она хотела положить корону на поднос, только тогда до нее дошел смысл сказанных слов. Сказанное так поразило ее, что корона выпала из рук и покатилась по огромному бугристому ковру.
— Принцесса… Ты… — Ее губы стали влажными. Она взглянула на него снова.
— Ты… ты… женишься на мне?
На минуту он задумался над тем, какие изменения могут произойти в его жизни в связи с его женитьбой на ней: с одной стороны, он больше не будет спать один, а его отец не будет приставать к нему по поводу выбора невесты. С другой стороны, женитьба на Пичи сулит много волнений.
Он совсем ничего о ней не знает и нужно потребовать, если он решит жениться на ней, чтобы она научилась хорошим манерам.
— Ты дашь согласие, что станешь леди, достойной носить титул Принцессы Авентины? — спросил принц Сенека.
— Я… Я обещаю носить мою корону каждый день.
Принц уставился в пол, стараясь не засмеяться. Он подыскал слова для того, чтобы задать свой вопрос так, чтобы ей было понятно.
— Обещаешь ты обучиться всем манерам леди? Дашь ты мне слово, что ты постараешься овладеть надлежащим этикетом?
— Этикетом? — пожала она плечами.
— Манерами, — пояснил он.
— Я никогда не кладу локти на стол и пользуюсь салфеткой, а не рукой, — бросилась она доказывать ему. — Я никогда не сморкаюсь, не чихаю и не кашляю, не закрыв рот рукой. Также не имею привычку стучать костяшками пальцев и плеваться.
Сенека был очень рад услышать, что она не любит плеваться.
— Все это хорошо, но я хочу, чтобы ты пообещала мне выучить и другие правила поведения.
— Я… Я обещаю быть самой манерной принцессой на этом острове.
Сенека заглянул ей в глаза. Они сияли от радости.
— Ну, хорошо. Тогда я собираюсь жениться на тебе, — сказал он.
Она пристально и восхищенно уставилась на него и осмотрела с головы до ног всю его высокую фигуру.
Его движения были легкими. Она разглядывала смуглую кожу и плотные мускулы на его груди, темные завитки волос, падающие на виски. Она смотрела на его прекрасное лицо с такими совершенными чертами, что казалось его изваял из редкого дерева великий скульптор. В его синих глазах светилась только доброта и ничего коварного. Он был, несомненно, прекрасен. И он был ее суженым. Порыв восторга захлестнул ее. Она, едва не упав со ступенек, пробежала через комнату и прыгнула ему на шею.
— О, мой дорогой возлюбленный. Я знала, что ты скажешь «да»! Да, я это все знала. Приметы — никогда не врут! — Она взяла его руку и прижала к своему сердцу.
Ее правда, удивило, что он все же собирается жениться на девушке, которой так недолго осталось жить. Но, кажется, он не собирался передумывать, во всяком случае, ничего об этом не сказал.
Нет, теперь она не собирается плакать по поводу своей судьбы. Жизнь настолько хороша и прекрасна, чтобы проводить ее остаток в скорби!
— Клянусь богом, мой самый прекрасный и дорогой, — сказала она, — пока я жива, буду дарить тебе блаженство…
Он уже ни о чем не мог думать, а только ощущать. До сих пор она удерживала его руку между своих грудей. Желание вновь захватило его.
Боже, как она прекрасна!
Это, конечно, был лакомый кусочек и находиться с ней в такой близости было трудно.
— Я говорю, что буду любить тебя так, как никто другой тебя не любил, — пообещала Пичи, заглядывая в его страстно загоревшиеся темно-голубые глаза. — Я, конечно, не могу любить тебя прямо сейчас, потому что я не знаю тебя хорошо. Но я же когда-то узнаю тебя? И я буду обожать тебя как сливовый пудинг. И… И возможно, ты тоже полюбишь меня. Ты знаешь, мое единственное желание, чтобы ты любил меня, чтобы последние дни моей жизни были заполнены любовью — моей и твоей…
Ее просьба полюбить ее заставила его вздрогнуть. Он отступил на шаг от нее.
— Сенека? — произнесла она.
— Да, — ответил он рассеянно. Она надула свои губки.
— Настало время… Он нахмурил брови.
— Время? Для чего?
— Поцеловаться! Ну, больше мы ничего, пока что, не сможем сделать, как только совершить этот грех. Конечно, я никогда этого раньше не делала, но моя соседка миссис Макинтош… Но она говорила, что это очень хорошо. А вообще она говорила, что это — удовольствие для простаков. Но я не знаю, врала она или нет…
Сенека был в замешательстве. Стиль, в котором она пригласила его расцеловать ее, был настолько нелепым, что это его возмущало. А, с другой стороны, это было очень смешно, и он едва сдерживался, чтобы громко не рассмеяться.
Уже не в первый раз она вызывала в нем такие противоречивые эмоции. Практически с того момента, как она ввалилась в его комнату, она злила его, приводила в смятение, вызывала желание, потрясала и смешила.
— Конечно, я думаю, что все будет хорошо, — поправилась вдруг Пичи, заметив выражение его лица. — А может быть грех сразу целоваться? Я тебя совсем мало знаю, а самый ужасный грех, конечно, поцеловать мужчину, прежде чем его хорошо узнаешь. Жаль, Сенека, что ты не сможешь поцеловать меня сегодня. Я не знаю почему, но… но не сегодня…
Сенека опять чуть не рассмеялся.
— Значит, ты отказываешься меня поцеловать, — спросил он.
— Да, но только до тех пор, пока хорошо тебя не узнаю…
Больше всего на свете ему хотелось взять ее в объятья, расцеловать и… Но она смотрела на него своими сияющими зелеными глазами так наивно и доверчиво, что он сказал:
— Сейчас ты ляжешь спать!
— Лягу спать? С чего?
— С чего, — передразнил он ее. — Я полагаю, что тебе нужно выспаться.
— Это означает, что ты хочешь, чтобы я пошла спать?
— Да, — ответил Сенека.
— А почему ты так говоришь?
— Потому, что ты останешься спать здесь. Она раскрыла рот от изумления.
— Черта с два я останусь! Мы еще не поженились. Если ты думаешь, что я из тех девушек, кто сразу прыгает в кровать, ты ошибаешься, Сенека!
Это заявление говорило о ее девственности. Девственность — вот, что было необходимым условием невесты для королевской семьи Авентины. Конечно, потом она станет страстной женой, но это потом.
А сейчас он сказал:
— В будущем, пожалуйста, воздерживайся говорить о таких непристойностях. Ты будешь спать в моей кровати, а я расположусь на диване.
Она взглянула на огромный бархатный диван, а затем на кровать. Затканный золотыми узорами бархатный балдахин над кроватью был настолько длинным, что золотые концы кистей свисали до пола.
Предметом ее желаний было поспать в такой кровати.
— Хорошо, но только никаких фантазий в середине ночи, слышишь? — спросила она. — Ты самый коварный соблазнитель из тех, кого я встречала. А если будешь прилипать со своими штучками, я смогу сказать тебе «нет».
Ее отповедь его развеселила, но наивная честность и тронула, и смутила, и застала врасплох. Ему никогда не давалась такая откровенность. Опять показалось, что они уже где-то встречались.
Ему стало неловко, что он учил ее прятать свои эмоции. Она наклонил голо ну и сказал:
— Я даю тебе слово, что ты будешь в полной безопасности сегодня ночью.
Удовлетворенная его обещанием, она взяла сумку и прошла к кровати. По дороге она увидела, что за аркой есть еще одна комната. Ох, какая это была комната! В мраморном полу была вделана сверкающая золотом ванна. На стенах висели пушистые полотенца и лежали на полках белые куски мыла. И все это многократно отражалось в полностью зеркальных стенках.
— Боже, я никогда не представляла, что может быть такая ванна. Мы мылись дома в деревянной кадке, что стояла у очага. Потом она наполовину сгнила, а отец так и не сделал новой, и нам приходилось ходить мыться в ручье Макинтошей. Боже, какая холодная была там вода! А отец дразнился, что от ледяной воды на груди растут волосы! Но я не верила, что от ледяной воды растут волосы. А тем более у меня. Я ведь девушка…
Она оторвала взгляд от ванной и посмотрела снова на Сенеку. Ее глаза уставились ему прямо в грудь.
— Ты что, никогда за всю жизнь не мылся в ледяной воде? — спросила она. — У тебя такая гладкая грудь, как нос у моли!
Он невольно посмотрел на свою грудь, прикидывая про себя: насколько же гладкий нос у моли? Сравнение его груди с этим насекомым носило явно оскорбительный характер и он возмущенно сказал:
— Сохрани такие неприличные для леди сравнения, для себя. Ясно, Пичи?
Она, правда, совершенно не поняла, что в этом сравнении неприличного, но, на всякий случай, согласно кивнула головой. Затем, поставив поднос с коронами на стол, села на кровать. Сидя на кровати, отцепила с пояса свой большой кинжал, сняла с ног поношенные башмаки и красные носки и тут остановилась.
— Я всегда сплю раздевшись, — пояснила, проскользнув между портьер балдахина на кровать. — Но, так как ты остаешься здесь, я сегодня буду спать в одежде. Она уже вся высохла…
«Завтра, моя милая, я найду портных и ты не будешь носить домотканые юбки и старые башмаки. Да и охотничий нож ты также не будешь носить», — подумал про себя принц Сенека, но ее идея спать одетой все же ему понравилась.
— А почему ты не хранишь эти короны здесь, у себя?
— Они слишком ценны, чтобы храниться так просто. Во дворце есть специальная, постоянно охраняемая комната для корон и для всех остальных королевских принадлежностей…
— Все равно, зачем держать короны там, где их никто не видит? Когда я получу свою корону и принцесские драгоценности, я буду носить их, не снимая и каждый день. Ну, только что в ванной, и все…
Он пожал плечами, ничего не ответив.
— А вообще, мы с тобой можем поговорить немножко? — поинтересовалась она. — Мне необходимо рассказать тебе о своих мечтах, прежде чем я уйду из мира сего. Я ведь тебе уже сказала, что у меня осталось совсем немного времени. Наверно, часть их уже никогда не сбудется, но некоторые еще можно попробовать исполнить. Например, потанцевать с цыганами. С тех пор, как я увидела в своей книжке рисунок цыгана, появилось желание станцевать с живым цыганом. Они бьют в бубны во время танца. Ты видел такое, Сенека? Знаешь, ты похож на цыгана со своей черной шевелюрой, смуглой кожей. Может быть, ты родственник цыган?
— Нет, — ответил он. Его интересовало, когда же ее рот устанет говорить.
— Возможно, ты и не знаешь, — продолжила она. Улыбаясь, она вытащила клочок бумаги из сумки.
— Хорошо, мой цыганский принц. Здесь мой свадебный наряд, — сообщила она ему, показывая на рисунок, что был на клочке бумаги. — Я нарисовала свой свадебный наряд, пока плыла на корабле. Это платье — предел моих мечтаний, Сенека. И я мечтаю о нем с тех пор, как узнала о том, что я выйду замуж за тебя…
Сенека никак не мог понять, почему она так была уверена, что выйдет за него замуж. Ее вера в приметы была, конечно, такой же нелепой и смешной, как и ее уверенность в том, что она скоро умрет. В действительности же, она выглядела здоровее любой женщины, которую он когда-либо встречал.
— Сенека, — сказала она и показала ему свой рисунок, — эти маленькие точки, которые я нарисовала — алмазы. Посмотри, куда я хочу, чтобы они были пришиты. Их надо пришить от середины талии и дальше в низ по юбке до пола. Алмазы образуют твое имя, Сенека, видишь. Вот тут: С-Е-Н-Е-К-А. Мое самое дорогое, возлюбленное имя. Это будет такое романтическое платье! И конечно же, я хочу мою принцесскую корону, Сенека. Это будет то, чего желает моя душа.
— Ты можешь положить свой рисунок на столик рядом с кроватью, а завтра я посмотрю его, — сказал он, успокаивая ее, хотя у него уже были свои идеи относительно ее свадебного наряда. Став его невестой, она наденет платье, которое подобает принцессе: из шелка, кружев и цветов.
— Укладывайся спать, — распорядился он. Откинувшись назад, она утонула в мягких перинах. Вокруг нее было много шелковых подушек. Сонливость нахлынула на нее.
— Завтра, — начал Сенека, — ты встретишься с моим отцом. — Я с ним сначала поговорю наедине, а ты останешься здесь, в этой комнате до тех пор, пока я за тобой не приду. Это будет рано утром, где-то около восьми часов утра. Я думаю, что тебе надо будет встать пораньше, часов в семь, чтобы успеть одеться. Приношу извинения, что придется встать в ранний час.
Пичи слышала, как он говорил ей. Но ей стало так тепло, так уютно и ей так ужасно захотелось спать, что она совсем не могла сосредоточиться на том, что он говорил. Единственное слово, которое она четко поняла и услышала, было слово «завтра».
— Завтра, — пробормотала она. — Завтра на рассвете я пойду в зеленые поля, где пасутся овцы и буду играть с ними…
Сенека слышал ее бормотание и решил, что она все поняла и согласилась.
— После встречи с моим отцом, ты проведешь оставшиеся до свадьбы недели две с придворными портнихами. Конечно, времени будет маловато, чтобы поработать над твоими манерами, но… я начну уроки поведения сразу же после венчания, — сказал он.
Ее веки налились свинцом. Она сладко зевнула…
— Я никогда не играла с овцами прежде, — прошептала она, закрывая глаза. — Я никогда не пасла их и не ловила рыбу… У нас с тобой будет пикник, Сенека. И, может быть. твой отец придет тоже, завтра… — Она что-то шептала о своих планах, а он был уверен, что она все еще слушает его.
Но, посмотрев на нее, он понял, что она уже заснула. Хотя ее поведение оставляло желать лучшего, но она, очевидно, намерена слушаться его.
Что ж, он реализует ее мечту стать принцессой. А что касается ее мечты потанцевать с цыганами или еще с кем-либо, конечно же, он с этим не согласится.
Распланировав ее будущее, Сенека отправился спать на диван. Засыпая, он улыбался… Его союз с Пичи Макги, похоже, должен был разрешить все его проблемы.
Похоже, она, Пичи собиралась свести его с ума. Утром Сенека не обнаружил Пичи в кровати. Только несколько часов прошло с тех пор, как он ей дал указания насчет утра, а она уже не послушалась. Она ушла. Только богу было известно, где она и что собирается делать.
Он бросил взгляд на украшенные эмалью часы на камине и пришел в бешенство, когда увидел, который был час. Его отец, возможно, уже направляется в утренние апартаменты, где любит пить утренний чай.
Сенека отбросил в сторону покрывало с кровати, сошел вниз со ступенек и сердитый вошел в свою зеркальную ванную. Зеркальное отражение говорило о его невыспавшемся виде. Он не стал звать лакея и оделся сам, решив сохранить секрет пребывания Пичи как можно дольше. Но его планы были напрасны: она покинула его спальню раньше, чем он успел проснуться.
Сенека быстро вышел из своих покоев и направился в гостиную. Пребывая в ужасном настроении, он попытался почистить пятно, замеченное на камзоле, но только оборвал пуговицу. Пуговица покатилась по полу, а Сенека начал ее искать, но наткнулся на пару кожаных башмаков. Подняв голову, он увидел двух молоденьких хорошеньких горничных. Они были очень хорошо одеты.
«Боже! — подумал он. — Служанки одеты лучше, чем она».
Он поднял руку и сказал:
— Моя пуговица.
Затем он поднялся и спросил:
— Как вас зовут?
— Я — Кэтти, Ваше Королевское Высочество, — сказала одна мягким голосом. — А это — Нидия.
— Мне нужно пришить пуговицу и убрать это пятнышко с моего платья, — попросил он горничных.
Девушки заулыбались. Им предоставился исключительный случай оказать услугу красивому принцу. Они приступили к работе. Нидия быстро пришила пуговицу, но Кэтти полностью не смогла удалить разводы от пятна. Все же принц остался довольным. Он уже собирался пойти к отцу, но внезапно появившаяся в голове мысль, заставила обратиться к горничным снова.
— Ваша обязанность убирать во дворце, не так ли?
— Да. сэр, — ответила Кэтти.
— Я предполагаю, что вы рано встаете. Скажите-ка мне, видели вы кого-либо чужого сегодня утром, кто не работает во дворце? Девушку не видели?
— Девушку, сэр? — переспросила Нидия.
— У нее длинные рыжие волосы, — продолжал Сенека. — На ней ботинки, блузка и юбка из домотканой ткани. А на поясе у нее кинжал. Да… и еще, она может быть в сопровождении серой белки.
Кэтти и Нидия переглянулись.
— Нет, Ваше Королевское Величество, — сказала Кэтти, — мы никого не видели.
— Мы никого такого не видели. Ваше Величество, — добавила Нидия. — Но если Вам нужно, то мы поищем ее там, где живут слуги.
Сенека глубоко вздохнул.
— Она не служанка, — пробормотал он, поворачиваясь к двери. — Она собирается быть вашей принцессой.
С этими словами он открыл дверь и вошел в утренние апартаменты отца.
— Доброе утро, отец, — сказал Сенека. Король стоял перед огромным окном.
— Сенека, ты знаешь, что прошедшей ночью во дворце был вор. Страже не удалось схватить негодяя, и мне пришлось уволить кое-кого из них. Что это за стража, которая не может поймать одного человека? — Сенека закрыл дверь и подошел к чайному столику. Слуга подал ему полную чашку темного ароматного чая. Он с благодарностью принял этот напиток, хотя сейчас предпочел бы для себя рюмку виски.
— Отец, — обратился он к королю. — Мне бы хотелось рассказать тебе о…
— У меня была ужасная ночь, — сообщил король Зейн. Он отошел от окна и уселся в свое красное, бархатное, с позолоченными подлокотниками, любимое кресло. — У меня так болели колени, что я не мог уснуть. Они и сейчас еще болят, — пожаловался он.
— Возможно, если бы ты пользовался тростью, ты бы…
— Я никогда не возьму трость! Такая подпорка только для слабых.
Сенека делал вид, что внимательно слушает, хотя мысли его были заняты другим.
— Хорошо, — сказал он. — Как пожелаешь. А теперь, если ты мне разрешишь сказать…
Король опять перебил принца Сенеку.
— Меня разбудили в 6 часов мои советники, — проворчал король, устанавливая свою чашку чая на столике рядом со своим креслом. — В шесть часов! Оказалось, что некоторые крестьяне сегодня отказались явиться на работу в полях. Они это оправдывают тем, что им нужно присмотреть за своими овцами. Единственное, что их заботит, это их овцы. Идиоты! Я послал за ними солдат. Крестьян скоро вернут на поля, можешь быть уверенным. — С большим раздражением он взял свою чашку снова.
Хотя Сенеке не терпелось рассказать о Пичи, рассказ отца и обеспокоил его и разозлил.
— Какие ты еще приказания отдал солдатам? — спросил он.
Король нахмурился.
— В каком тоне ты задаешь мне вопрос?
Сенека ответил раздраженно:
— Крестьяне — и мои люди тоже. Тебе их не жаль? Они — пастухи, не фермеры. Заставляя их покинуть свои стада и работать на полях, ты…
— Пока ты не получил трон, Авентина управляется мной. Я советую тебе это помнить…
В душе Сенека вскипел. Опять он ничего не мог сделать, ничем не мог им помочь.
— Отец, — произнес он.
— Я ничего не хочу слушать по этому поводу, Сенека. Успокойся насчет этих крестьян. Солдаты не собираются тащить и четвертовать их, они просто заставят их выйти на поля. А теперь, ты хочешь мне еще что-то сказать? Наша встреча с лордом Ингер состоится, но это еще через час. У тебя, кажется, плохой слуга? Что ты какой-то растрепанный, Сенека? Я тебя таким не видел с детства. Леди Макросе сразу же заметила, что с тобой что-то не то творится.
Сенека весь напрягся. Леди Макросе его вырастила. Это была женщина, возраст которой трудно было определить. Только сейчас, с великим удовольствием, Сенека понял, как она хранила его от опеки короля и королевы.
— Отец, — попытался сказать Сенека.
— Я сказал Тиблоку, чтобы он приготовил мой завтрак в 8 часов утра, а сейчас уже половина девятого! Ох, что же это за утро, Сенека, — сказал он и покачал головой. — Да, Сенека, что ты хотел сказать мне?
Сохраняя спокойствие, Сенека сел, взял свою чашку чая. Его невозмутимый вид не выдавал его внутреннего напряжения. Каждая жилка пульсировала в нем.
— Отец, ты помнишь, что сказал мне вчера вечером?
Король нахмурился.
— Сказал: «Спокойной ночи!» Сенека покачал головой.
— Нет, ты мне никогда не желал спокойной ночи, — закончил он. — Я имею в виду твое условие.
— Условие? Какое условие?
Сенека чуть улыбнулся и продолжал.
— Ты сказал, что если я успею сам найти себе невесту до утра, то ты примешь мой выбор. Ты должен помнить это обещание, не так ли, отец?
Король положил руки на позолоченные подлокотники.
— В чем суть дела? — сверкнул он глазами.
— Я пришел узнать, выполнишь ты или нет свое обещание?
— Да, я помню.
Сенека наклонил голову.
— Я нашел невесту.
Король Зейн сгорал от нетерпения:
— Нашел ее? Нашел кого?
— Мою невесту.
— Твою невесту? — закричал король. — Я женюсь на ней через две недели. Прошло какое-то мгновение, прежде чем король Зейн смог осознать услышанное.
— Как. Что. Кто?!! — спросил он.
И в этот момент в зал донеслись слова:
— Дайте мне пройти, вы — продавшие свои души чертям!
Король вскочил с кресла, и острая боль пронзила его колени. Схватившись за них руками, он уставился на дверь. Сенека и король смотрели в одну сторону. Конечно же, Сенека узнал ее голос.
Это была Пичи.
Представление Пичи отцу таким способом не входило в планы Сенеки, но уже ничего нельзя было поделать. Он понял, что дворцовая стража нашла и арестовала ее и что, конечно же, она выглядела неподобающим образом.
Скрывая чувство нарастающего гнева, он подошел к двери и открыл ее. То, что он увидел, заставило его руки еще крепче сжаться.
Там стояла Пичи, вырывающаяся из рук двух солдат, которые держали ее. Ее юбка была перепачкана травой и грязью. Один ботинок был утерян, а через дырку другого башмака выглядывал красный носок. Лицо ее было перепачкано какой-то желтой мазью, а ее волосы хаотично разметались по плечам. Вдобавок на ее одежде была овечья шерсть — это Сенека понял сразу. А еще от нее пахло подгоревшей рыбой.
Пичи замерла, когда увидела, кто открыл двери.
— Сенека! Скажи этим чертям, что я…
— Ваше Королевское Высочество?
Сенека услышал, что личный слуга его отца, Тиблок, обращается к нему.
— Тиблок, — произнес Сенека это имя с отвращением. Он отступил в сторону, давая этому человеку войти.
Тиблок прошел на середину комнаты и за ним стража, которая вела упирающуюся Пичи.
— Ваше Высочество. Мы нашли эту неряху на королевской кухне. Она собиралась готовить еду…
— Послушайте, мистер, — сказала Пичи Тиблоку. — Я не знаю, что вы за парни, но я…
— Я — Руперт Тиблок, личный слуга короля, — представился последний. — Я распоряжаюсь всеми дворцовыми слугами, и ты не имеешь права говорить со мной таким наглым тоном.
Пичи уставилась на разгневанного худого лысого человека. Он был самым пренеприятным человеческим существом из тех, кого она когда-нибудь видела. Его глаза — две черные точки, влепленные в голову, а его нос напоминал ей печеную луковицу.
— Эй ты, Руперт — Дуперт — Фигли — Муперт! Послушай меня! Я поймала утром пять рыбешек и собиралась поджарить их на завтрак королю и Сенеке.
Только теперь Сенека понял, что желтая мазь на ее лице была маслом. И пахла она рыбой, потому что жарила ее. А грязь и трава на ее одежде — оттого, что ловила рыбу в реке.
Сенека перевел взгляд на Тиблока. Тот, негодуя, доложил королю:
— Я сразу же вызвал стражу. Они узнали в ней мошенницу, которая ночью перебралась через стены королевского дворца.
— Мошенницу? — закричал король, все еще держась за свои больные колени.
Тиблок утвердительно закивал головой:
— Да, да. Ваше Королевское Высочество. Она отвратительная особа. С разрешения Вашего Величества, я выставлю ее…
— Это ты кого называешь отвратительной особой? — спросила Пичи. Она все еще продолжала вырываться из рук. — Да ты бы лучше поглядел на себя! Посмотри на свои черные глазенки. Никогда не видела таких крысиных бусинок, вделанных в снежную бабку! А чем ты причесываешь на своей чудной головешке одну волосину. Мочалкой, да? Боже! Ты настолько безобразен, что я, полагаю, когда ты родился, твоя бедная матушка не знала, какой конец пеленать. А если ты попробуешь от меня избавиться, то послушай совет; побереги свой бедный нос, иначе все твои мозги выльются.
Сенека тяжело вздохнул. Внутри он умирал от смеха. Тираду Пичи он признал совершенно восхитительной и еле удерживался от смеха. Чтобы не расхохотаться, он начал кашлять в руку.
— С Вашим Высочеством все в порядке? — поинтересовался Тиблок, думая, что принц был шокирован увиденным.
— Конечно, у него все в порядке, — подхватила Пичи. — Что, никогда не видел никого, кто бы кашлял? Что случилось, Сенека? Слюна попала не в то горло?
Ее вопрос еще больше развеселил Сенеку. Он едва удерживался от смеха. Такое с ним прежде не случалось. Распрямившись, он посмотрел на Пичи, из-за которой он все время теряет свою невозмутимость. С одной стороны, она была забавной, а с Другой стороны ее поведение было возмутительным. Тиблок был взбешен, и было очевидно, что он не простит этого оскорбления. Поэтому Сенеке пришлось положить конец этой сцене.
— Пичи, достаточно, — произнес он.
Тиблок бросил на нее удовлетворенную улыбку.
— Ваше Величество, эта девчонка не только отвратительна и отталкивающа, — улыбаясь и глядя на короля, продолжил Тиблок, — но она еще, вдобавок, и сумасшедшая. С чего это она на самом деле верит, что она выйдет замуж…
— Я-то сумасшедшая?! — закричала Пичи, громко и сердито. — Розы — красны, фиалки — лиловы, наперстки — пусты и твои мозги пусты тоже, Тиблок!
Тиблок разинул рот от изумления. Его так никогда не оскорбляли за всю его жизнь, да еще перед королевской семьей! Он пришел в ярость и замахнулся рукой, чтобы ее ударить.
— Остановись, — закричал Сенека. Но его приказ не успел. Тиблок уже влепил Пичи пощечину. Сенека вспылил. Большими шагами он направился к тому месту, где стоял Тиблок.
— Никогда не трогайте ее! Отпустите ее! — приказал он страже.
Освободившись, Пичи приступила к активным действиям и открыла карман на своей юбке.
— А, ну-ка, поддай ему, — сказала она быстро, указывая на Тиблока. Прежде, чем Тиблок смог сообразить, что произошло, он увидел серый непонятный комок, а затем почувствовал что-то на своей руке. Вслед за этим из бледной кожи рук брызнула кровь. Крошечный серый комок взвизгнул и вернулся назад к Пичи.
— Атта, малыш, — выкрикнула Пичи. Улыбаясь, она взглянула на Тиблока.
— Руперт — Дуперт — Фигли — Муперт, как тебе понравилась Селоу Водсворт Макги? Ее зубки так остры, что ты не спасешься. Белка Селлоу Водсворт Макги самая лучшая белка на свете. Поэтому ты дважды подумай, прежде чем вздумаешь поймать меня в следующий раз.
Тиблок раскрыл рот, чтобы ответить, но приказ его остановил.
— Оставьте нас, — потребовал Сенека. — Все вы. Я требую, чтобы никто, никогда не прикасался к этой девушке, иначе вы пожалеете.
Тиблок и солдаты покинули зал. Прежде чем закрыть дверь, Тиблок бросил на Пичи ненавидящий взгляд.
Сенека взял Пичи за руку и направился с ней к отцу.
Выражение лица короля было холодным, как айсберг. И, очевидно, он был в шоке. Он все еще ничего не мог понять. Король стоял, держась за больные колени в той же самой позе, что пять минут назад до начала этой сцены.
— Отец, — начал Сенека.
— Ты — король? — спросила, перебивая Пичи. Она уставилась на его убеленную серебристой сединой голову: — Н… но у тебя же нет на голове короны. Сенека, у него нет короны! — Она нахмурилась, отмечая про себя, что на голове у Сенеки также не было короны. — Вы не носите их. Почему?
— Сенека, немедленно объясни все сейчас же, — потребовал король.
У Сенеки на лбу выступили крупные капли пота.
— Отец, позволь мне представить тебе…
— Я, Пичи Макги, Его Королевское Величество, — сказала Пичи королю. Она схватила подол своей юбки и сделала низкий поклон. Король никогда не видел такого поклона: ее нос фактически коснулся лежавшего на полу ковра.
— Пичи, — сказал Сенека, помогая ей подняться. — Король — не Его, а Ваше Высочество и тебе нет нужды кланяться ему так низко.
— Кто эта девушка? — воскликнул король. — Чем она занимается? Боже! — опять закричал король, отворачиваясь от маленького серого существа, которое неслось прямо на него.
— Вам не следовало давать власть, — посоветовала Пичи королю, — этому маленькому старикашке, нос которого так похож на ваш, ну, тому, которого я окрестила Руперт — Дуперт — Фигли — Муперт? Может быть, хотя он маленький и хилый, а сердце у него, может быть, большое. Вот почему я дала ему такое длинное имя, ну, как у белки Селлоу Водсворт Макги. Я услышала про это имя от парня в этом году. Он стал сиротой, как видишь, после того как Бурис Сплэт убил его матушку. Я видела Буриса после того, как он это сделал. И скажу вам, что Бурис — человек, который положит тебе в карман гремучую змею, а потом попросит у тебя прикурить. Селоу Водсворт Макги, скажи «хей» королю.
Легким щелчком руки она сделала знак белке. Маленькое животное повиновалось сразу же и прыгнуло на плечо королю Зейну. Затем белка начала ерошить королю волосы своими крошечными коготками.
— Она ищет блох, — пояснила Пичи. — Она их не ест, ничего подобного. Хотя ей нравится их искать. Конечно, я уверена, что она ни одной не найдет. Его Высочество! Она всегда, вообще-то, ищет блох у себя. Упрямое маленькое создание.
Король ужаснулся. Сенека не знал: то ли огорчаться, то ли извиняться, то ли смеяться. Он все же сохранил невозмутимое выражение лица и поклялся в душе, что серьезно поговорит с Пичи о ее белке. Нельзя же ей разрешать прыгать на людей и свободно разгуливать по дворцу. Он предложит Пичи выпустить белку в парк, где они обычно живут.
— Отец, еще нет девяти часов утра, — заявил Сенека, делая вид, что не видит приключения короля с белкой. — Я надеюсь, что ты хорошо себя чувствуешь и в состоянии послать записку лорду Ингеру и сообщить ему, что твоя встреча с ним отменяется. Его люди уже почти что подготовили встречу, но записка, я уверен, придет к нему вовремя.
Взяв Пичи снова за руку, он подвел ее к своему отцу.
— Видишь ли, отец, больше тебе нет необходимости встречаться с лордом Ингером. Я представляю тебе Пичи Макги. Я нашел ее сразу же после полуночи. И так как ты поклялся одобрить мой выбор, я сообщаю, что эта девушка станет моей принцессой.
Король не поверил своим ушам. В нем все закипело от ярости. Тысячи вопросов роились у него в голове, но он и бровью не повел. Белка тем временем скакнула королю прямо на макушку.
Только одно темное пятно портило ее счастье. Она не собиралась дать ему разрастись и разрушить день ее триумфа, но и забыть о нем она не могла, тем более, что она плохо спала ночью. А бессонница была одним из симптомов «типинозиса» — болезни, которую нашел у нее доктор Грили. Воспоминание о болезни и было тем пятном. «Мне так хочется быть счастливой, — подумала она. — Я сделаю все, чтобы мои последние дни на земле были прекрасны». Она отбросила плохие мысли и стала утверждать себя в хороших.
«Да, у меня осталось мало времени на земле. Но, Боже, я уверена, что они будут прекрасны! А какое блаженство спать в такой кровати! И все здесь удивительно прекрасно! Правда, я уже давно не видела Сенеку, — спохватилась она, — он заставил меня все время проводить с этими шьющими девушками. И у меня не было ни минуты поболтать с ним».
Она вдруг покраснела, вспомнив день, когда она с ним говорила в последний раз. Это было после унизительного осмотра, которому ее подвергли дворцовые врачи. Она божилась всеми святыми, которых знала, что она девственница. Невеста должна быть обязательно девственницей — такой был негласный закон Авентины. Доказательство было необходимо.
Авентина получила свое доказательство. Ее сочли достойной стать невестой принца после осмотра медиков.
Пичи было страшно любопытно, что ей придется делать в качестве принцессы. Она собиралась, как все принцессы, бросать множество золотых монет, проезжая в экипаже. А еще она думала о короне принцессы, которую она собиралась носить.
Она сама очень подробно нарисовала, какой должна быть ее корона и вручила рисунок Сенеке. Стук в дверь прервал ее размышления. Она ждала, что принесут ее платье.
Она повернулась, всплеснула руками и сказала:
— Входите! Входите!
Вошли две молодые служанки. Они внесли пышное, из ослепительно белого атласа, все в кружевах платье.
— Меня зовут Кэтти, миледи, — сказала одна из них. Ее круглые щечки сияли.
— А меня — Нидия, — добавила другая. — Мы принесли ваше платье, миледи. Мы только что закончили его гладить, а теперь мы вам поможем одеть его. Его Высочество сам послал нас. А правда, то у вас есть ручная белка? Ах, это она? — спросила она, указывая на пушистого серого зверька, расположившегося на оконной шторе.
— Нидия, замолчи! — посмотрела Кэтти на подругу с угрожающим видом, а затем повернулась к своей новой хозяйке.
— Принц сказал нам поторопиться, миледи.
Свадьба начнется только через три часа, и принц дал нам указания приготовить ванну для вас. Нам нужно также уложить ваши прекрасные волосы и…
— Поднимите его — умоляла Пичи, указывая на платье. — О, Боже, дайте мне рассмотреть его!
Служанки немедленно повиновались. Роскошное платье зашуршало в тот момент, когда они его подняли.
Ошеломленная, она уставилась на платье. Она смотрела, оторопев от негодования. Ее настроение разлетелось вдребезги. И, казалось, что ее сердце разлетелось вдребезги тоже. Платье не было тем свадебным платьем, о котором она мечтала. На нем не было алмазов. На нем не было ничего сверкающего вообще. На нем были только розовые цветы и кружево. И также не было короны, покрытой вуалью. Только венок из большого количества цветов.
Слезы обжигали ее глаза.
— Миледи? — спросила Нидия. — Что-то не так?
— Мое алмазное платье, — прошептала Пичи, — и моя покрытая вуалью корона. Я дала Сенеке рисунки… Но… Он… Мое платье.
Кэтти улучила минуту, чтобы взглянуть на платье снова.
— Оно вам не нравится?! — спросила она.
— Вы… Вы находите его некрасивым?! — переспросила Нидия.
Пичи медленно подошла к тому месту, где стояли девушки.
— Оно некрасивое, — сказала она, и одинокая слеза скатилась по ее щеке. — Я хотела, чтобы алмазы были на юбке, выписывали имя моего возлюбленного — Сенеки. И корона… Я полагала, что у меня будет корона.
Нидия бросила обеспокоенный взгляд на Кэтти.
— Но принц сам сказал, каким должен быть ваш свадебный наряд, а портнихи следовали его указаниям.
Пичи отпрянула от платья, как будто бы оно ее обжигало.
— Что? — рассеянно спросила она.
Служанки не знали, что и сказать. Они окаменели.
— Этот высокопоставленный шалопай, — пробормотала Пичи. — Упрямый осел! Боже, когда я выбрала его, то сразу поняла, что из его королевских плечей растет дурная голова!
— Миледи, — вскрикнула Нидия. — Вас кто-нибудь услышит!
Кэтти оставила платье и бросилась к дверям спальни. Она всмотрелась в оба конца коридора, затем захлопнула дверь, сказала:
— Нет никого.
— А мне плевать, даже если кто-нибудь это услышит, — проинформировала их Пичи. Шмыгая носом, она уставилась на платье, а затем, не говоря ни слова, она пошла к громадному шкафу и достала оттуда свой охотничий нож.
— Поднимите этот кошмар, — сказала она, указывая на платье. Девушки сделали все, что она им сказала.
— Я не хочу этих цветов на моем платье, — сказала она и схватила пальцами один цветок, срезала его. — Черт побери, они даже не живые, они сделаны из какой-то ужасной бумаги.
— О нет, миледи, нет, — поправила ее Нидия. — Эти цветы, засушенные пасхальные цветы. Садовники их собрали и специально засушили.
— Пасхальные цветы растут только в Авентине. — пояснила Пичи Кэтти, — и нигде больше. И досмотрите, миледи! Даже засушенные, цветки сохраняют свой яркий лиловый цвет. Они в большом спросе в Европе, и Его Высочество выращивает их на плантации, и даже много вывозит за границу.
— Даже? — переспросила Пичи, вынимая свой нож. — Ну, а я не хочу этих пасхальных цветов на моем платье. — И Пичи начала очень быстро срезать один цветок за другим.
— Если бы у меня сейчас были блестящие алмазы, я бы пришила каждый из них вот здесь, и здесь… и здесь… Ее голос дрожал.
— Миледи, — спросила Кэтти, желая узнать, что теперь собирается делать будущая принцесса.
— Девушки, можете вы шить? — спросила их громко Пичи. Девушки закивали головами. — А могли бы вы проводить меня в ту большую комнату, где два трона. Они там стоят под бархатным навесом с золотыми кистями.
— В тронный зал? — озабоченно переспросила Нидия и посмотрела тревожно на свою компаньонку.
Их замешательство длилось недолго. Через несколько минут они уже сопровождали Пичи в огромный тронный зал. Зал был расположен достаточно далеко от той части дворца, где должна была проходить брачная церемония и не так далеко от того места, где было помещение для слуг.
— Ах, вот оно, — произнесла Пичи. Она осмотрела потолок. — Я уже интересовалась этой комнатой, когда искала столовую. Я никак не могу запомнить, где что есть в этом огромном замке. Я так потерялась, что даже моя собственная белка не смогла бы найти меня за неделю. Ну, а теперь, смотрите на эти хрустальные люстры вверху, видите? В этой комнате их больше всего. Я посчитала. Двадцать четыре.
Девушки стали пристально смотреть вверх на сверкающие люстры. Пичи же обошла зал и остановилась около небольшого мраморного столика, на котором стоял, сияя, сверкающий латунный канделябр. Он не был таким большим, как другие в этой комнате. Каждый из восьми его подсвечников был изящным и все они, как бы вырастали из круглого основания.
Взяв канделябр в руку, она вновь посмотрела на мерцающие люстры.
Кэтти наблюдала, как нежно ее новая хозяйка держала подсвечник. Она также увидела, как хозяйка вдруг засияла. Вдруг Кэтти осенила догадка. На одном дыхании она произнесла:
— Миледи! Неужели вы думаете…
— О, Кэтти, — перебила ее Пичи. — Мое имя не «Миледи», как ты говоришь, а Пичи. И вы так меня зовите, слышите. А теперь, Нидия, сходи и принеси клей, иголки, катушки и нитки. Неси их в мою комнату, Кэтти, а ты останься здесь и помоги мне. Нам надо торопиться. До свадьбы осталось меньше 3-х часов.
Огромные гирлянды из красных и белых роз украшали каждую доступную площадку в дворцовой часовне. Позолоченные статуи ангелов отсвечивали в лугах послеполуденного солнца, которое просвечивало через огромные витражи. Мягкая органная музыка плыла через часовню. По обеим тооонам стены стояли наиболее уважаемые члены Авентинского общества. Каждый из присутствующих был одет в самое лучшее. Каждый пришел полюбопытствовать, посмотреть, какую невесту выбрал себе сам принц Сенека. Никто ее не видел и никто не понимал, почему принц так тщательно скрывал ее до момента обручения.
И, вдобавок, никто давно не видел самого короля. Ходили слухи, что монарх слег в постель и вышел только этим утром. Его Величество король теперь сидел на королевском балконе. И, хотя он появился перед всеми, его вид говорил, что есть повод для беспокойства.
Тишина водворилась в толпе, когда принц подошел к алтарю и остановился рядом с придворным министром. Придворный министр Реверенд Чарли-коут взглянул на короля. Тот кивнул ему, чтобы начинали. Министр, в свою очередь, кивнул головой двум слугам, стоявшим у усыпанного цветами бокового придела Храма.
Взгляд каждого был прикован к этим двум слугам, которые должны были открывать двери часовни. Но никто из присутствующих так пристально не всматривался, как Сенека.
Восхищение и гордость бились внутри его: Пичи была самой прекрасной женщиной в королевстве. И об этом вскоре станет известно каждому. И не только это. Ее наряд был восхитителен: прост, но очень элегантен. Ее наряд — это комплимент ее природной красоте. Швеи превзошли в мастерстве все ожидания.
Пичи будет выглядеть с головы до ног как принцесса.
Сенеке казалось, что целая вечность прошла до того момента, как открылись двери часовни. Первым, кого он увидел в проходе, был лорд Фонтегрил, один из королевских советников, которого выбрали посаженным отцом. Он выглядел взволнованным и обеспокоенным. В следующую минуту Сенека понял, почему.
Пичи шла, спотыкаясь, рядом с лордом Фонтегрилом. У Сенеки рот раскрылся от изумления. На голове у Пичи был латунный канделябр! На нем было столько много сияющих бусин, что она едва удерживала канделябр на голове. Вот почему лорд Фонтегрил поддерживал ее за талию, в тот момент, как она вошла в часовню. Как она сама не старалась удержать это «сооружение», ей все же пришлось остановиться, чтобы поправить громоздкий «шпиль».
И ее платье. Глаза Сенеки расширились. По всему полотнищу юбки были пришиты сотни сияющих бусинок. Солнечный свет отражался от них, и Сенека увидел, что бусинки образуют имя: С-Е-Н-Е-К-А.
Он не поверил своим глазам. А поднявшийся из толпы шепот очень задел за живое.
Жизнерадостная, ничего не подозревающая об убийственных для себя мыслях возлюбленного, Пичи любовалась им.
Одетый согласно традициям Авентины, он был в элегантном белом костюме с золотыми эполетами на плечах. Крупные золотые пуговицы были пришиты к костюму, а брюки украшала с обеих сторон золотая тесьма. Через грудь шла алая атласная лента, усыпанная медалями и золотыми орденами. У левой ноги висела сияющая золотая шпага, ручка которой была украшена драгоценностями. Поверх головы Сенеки была корона.
Пичи даже оступилась, когда увидела Сенеку. «Боже, — подумала она, — он выглядит, как самый настоящий могущественный принц».
Но, восхищаясь им, в душе она молча проклинала его.
Больно было сознавать, что королевский двор затратил все средства на свадебный наряд принца. С головы до ног он сиял. Единственным утешением для нее была мысль, что ее собственный свадебный наряд тоже стал блистательным. Но только не благодаря ему! Усилием воли она спрятала свой гнев. Это был день ее свадьбы. Она выходила замуж за самого красивого мужчину на всем белом свете, и после церемонии ее будут звать Принцесса Пичи.
Принимая во внимание все эти великолепные обстоятельства, было бы глупо омрачать этот день.
Когда она достигла ступенек, ведущих к алтарю, лорд Фонтегрил подал ее руку Сенеке. Взгляд ее излучал счастье. Она ослепительно улыбнулась, глядя в глаза своему возлюбленному, но тут же отвела взгляд в сторону, наткнувшись на его холодный взгляд. Ее радость сразу же улетучилась.
Сенека уставился на подсвечник, стоящий на ее голове, соображая, что сияющие камни вокруг ее «короны» были хрусталем из люстр. Клей, которым она их приклеила, еще не высох. Одна из хрустальных бусинок соскользнула и готова была вот-вот упасть в ее волосы, которые были красиво уложены в прическу. Он сильно сжал ее руку, гнев закипал в нем.
— Что ты сделала со своим нарядом? — прошептал он, не раздвигая губ.
— Я превратила его в наряд моей мечты, — ответила она, натянуто улыбаясь. — Чем говорить мне это, ты бы лучше радовался, что я не пришила слова «черт с тобой». Ты знаешь, эта мысль промелькнула у меня. А теперь помоги мне подняться по этим ступеням. Моя одежда чертовски тяжелая, и я чуть не падаю.
— Еще бы, — процедил он сквозь зубы. — У тебя люстры на юбке, а канделябр на голове.
— Я не надела бы канделябр на голову, если бы ты дал мне мою корону, — закончила она.
Сенека помог ей подняться на последнюю ступеньку и остановил напротив недоумевающего лорда Реверенда Чарликарта.
— Мы обсудим это после, Пичи, — сказал Сенека четко.
— Давай не будем, — сказала она мягко и улыбнулась. — Сегодня день примирения друг с другом.
— Мы будем это обсуждать, — сказал Сенека повелительным тоном.
— Хорошо, — сказала Пичи, дотронувшись до подбородка, — но запомни одну вещь, Сенека. Ты меня разозлил и не жалуйся на то, что получишь в ответ!
Королевский банкетный зал, где давали свадебный обед, был роскошным. Стены ослепляли белым и золотистым шелком, но доминирующим цветом помещения был ярко-желтый цвет. Действительно, каждое атласное кресло вдоль обеденного стола было покрыто желтым Дамаском. Изящный стол был накрыт большой скатертью. На ней были сервированы хрустальные фужеры. Огромный золотой канделябр и великолепная подставка для фруктов, украшенная ангелочками и изумрудными папоротниками — все это радовало глаз.
Масса благоухающих желтых роз, величественные золотые приборы и приборы из китайского фарфора завершали прекрасную картину декорации.
После того, как Тиблок усадил короля, Сенека препроводил Пичи на противоположный конец стола помог ей усесться и занял свое место рядом с ней.
Только после того, как королевская чета расселась, лакеи в ливреях пригласили гостей. Наступил вечер, и банкетный зал освещал свет двух каминов и множество высоких длинных белых свечей. Праздничная атмосфера наполняла зал. И хотя сама обстановка вызывала радость, напряженное состояние присутствующих было тяжелее, чем туман с океана, который покрывал Авентину.
Король Зейн, ничего не говоря, наблюдал за всеми. Гости все еще оставались молчаливыми, многие из них низко склонили свои головы. Пичи чувствовала себя не в своей тарелке и решила отвлечь себя едой. Она никогда не видела такого изобилия пищи. Кажется все, что есть вкусного в мире, находилось на этом столе. И она была голодна. Сначала она целый час простояла в галерее, приветствуя аристократов Авентины, пришедших поздравить ее и Сенеку.
В ее первый бокал был налит французский ликер. Она посмотрела на Сенеку, интересуясь, может ли она попробовать его. Он все еще сердился на нее, но она была слишком голодна, чтобы улаживать с ним отношения прямо сейчас. Зато чуть позже, когда она наелась, она заявила, что он может повесить свое высокомерие себе на ухо и закрутить его дважды в трубочку.
— Собираются ли они поставить кувшины с этим французским ликером на стол, Сенека, — спросила она.
И хотя они сидели на некотором расстоянии от гостей и никто не мог слышать их разговор, Сенека сказал громким голосом:
— Шампанское — не ликер, а вино. Оно не подается в кувшинах, оно подается в бутылках, а ты больше не будешь пить, — ответил он и улыбнулся гостям, которые сидели поодаль.
— А это что такое? — спросила Пичи и подняла маленькую золотую рамку, в которой что-то было написано.
— Это — меню, — ответил Сенека жестко. Пичи тщательно изучила меню, но ни одного слова в нем не поняла.
— Я не могу это прочитать. Это…
— Французский, — пояснил Сенека.
— Французский? Но я не знаю французский. Дружище, а как же мне узнать, что мне есть? Сенека тяжело вздохнул.
— Неважно. А теперь сними эту «восхитительную вещь» со своей головы. Если этого не сделаешь, то ничего не сможешь съесть, ибо все подвески слетят тебе в тарелку.
Пичи поняла, что он был прав. Головной убор был так тяжел, что она сняла его, поставила на пол рядом с креслом и приготовилась есть великолепную пищу. Она хотела попробовать все.
Сначала поднесли маленькую чашку горячего супа, потом — холодного. Она быстро с ними расправилась и стала смотреть, что ей еще из деликатесов попробовать. Сенека посоветовал ей пробовать всего не больше столовой ложки.
— Леди только тогда едят, когда закончится официальный обед, — прошептал он ей.
Сейчас, за свадебным столом, конечно, было не время учить ее хорошим манерам, но фокусы, которые она проделала со своим свадебным нарядом, разозлили его. Он решил, что должен заставить ее, наконец, подчиниться его воле. И хоть за свадебным столом, но ее надо проучить.
Увидев, как загорелись ее глаза, когда слуга поднес джентльмену, сидящему неподалеку от них, ростбиф, Сенека догадался, как ей хочется съесть такой же.
— И ни при каких обстоятельствах, Пичи, леди не разрешается есть такую пищу, а особенно на таких торжествах, — проинформировал он ее. — Ни дичь, ни ростбиф. Даже сыр тебе запрещается. Все это — только для джентльменов.
Желудок Пичи громко заурчал. Пичи бросила взгляд на свою тарелку. В тарелке лежало пару листиков молодого салата, ломтики картофеля и сердце индейки, размером с мизинец. Она знала, что Сенека зол на нее, но неужели ей из-за этого умирать с голоду? С трудом сдерживая гнев, она начала поглощать все, что у нее было в тарелке. Сенека наблюдал, как она взяла последний ломтик картофеля.
— Не съедай все до последней капли из того, что у тебя есть на тарелке, — закончил он. — Это не соответствует манерам леди.
Она бросила картофелину назад на тарелку, а затем стала рассматривать пожилую женщину неподалеку от нее. Тарелка этой леди была переполнена разнообразной пищей.
— А вот та женщина… — произнесла он.
— Леди Ярвуд почти что семьдесят лет, — сказал Сенека. — И когда ты доживешь до ее лет, ты сможешь стать обжорой, если пожелаешь. А теперь ты будешь кушать так, как я говорю тебе.
Его последнее заявление взбесило ее. Она воздерживалась от пререканий с ним, но он зашел слишком далеко.
— Ешь сам так, как мне советуешь, мой дорогой, возлюбленный муженек! А как мне дышать? Так, как ты скажешь? Да? Сколько вздохов ты разрешишь мне делать в минуту? Шестьдесят? Или леди положено только восемь? Может, мне вообще нельзя дышать?
— Ты можешь дышать, как захочешь, — ответил Сенека тихо.
Она покосилась на него.
— Может, прикажешь мне смотреть на еду голодными глазами, как собака. Мой дорогой, не беспокойся, я смогу это сделать. Я смогу, как собака сидеть, смотреть и глотать слюну, и ждать, пока подадут.
Он заскрежетал зубами, но вдруг почувствовал, что вот-вот рассмеется. Тогда он положил кусочек говядины себе в рот, ожидая ее язвительного ответа. У Пичи слюнки потекли, когда она увидела, как он ест мясо. Она решила, что он хочет окончательно взбесить ее. Ему удалось это сделать. Но Пичи не хотела сдаваться.
— После того, как вечер закончится, — сказала она, — мы поиграем с тобой в «дом», Сенека. Вот это будет веселье! Ты будешь дверью, а я захлопну тебя.
Сенека поперхнулся мясом. Но подавив свой гнев, он вдруг развеселился. В ушах стояло: «Ты будешь дверью, а я тебя захлопну». Его никогда еще в жизни так не оскорбляли, но в ее оскорблении он не мог не заметить юмора.
Он был так обескуражен, что не сразу смог ответить Пичи.
— Пичи, прекрати эти агрессивные шуточки, — произнес он.
Его брови нахмурились, он отвернулся от нее и поднял бокал вина, приветствуя женщину, сидящую неподалеку слева.
— Тетушка Виридис, — улыбнулся он. — Вы выглядите очень хорошо.
Виридис Элдсон удивленно подняла свои светлые брови.
Сенека не льстил. Действительно, он уважал ее за утонченные манеры поведения. Он поднял бокал вина еще выше. Пичи последовала его примеру. После всего она сердилась на Сенеку, но не на его гостей. Она также подняла свой бокал и поприветствовала рядом сидящих. То были: растолстевший бородатый мужчина, которому было около шестидесяти, и леди, которой нельзя было дать с виду больше двадцати лет. Казалось, что леди очень несчастна.
Пичи поинтересовалась, были ли они отцом с дочерью.
— Кто вы все снова? — спросила она их. — Мы встретили так много людей, пока я с Сенекой стояла в той, как вы ее называете, гостиной, что я говорю, что я вас всех прямо не разглядела.
— Я Вэстон Шеррингхэм, — важно ответил мужчина. — А это моя жена Августа.
«Его жена!» — про себя воскликнула Пичи. Не удивительно, что Августа выглядела такой печальной, выйдя замуж за такого жирного, старого мужчину. А еще у него были тонкие губы, а это верный признак посредственности. Она тщательно рассматривала Августу, решив, что это была самая худая и нездоровая женщина из тех, которых она когда-либо видела. Ее изможденное лицо было белее одежды Сенеки, а ее костлявые руки ужасно дрожали. Пичи искренне сочувствовала ей.
— Августа? — спросила она.
— Да, Ваше Величество, — ответила Августа робко.
Пичи озарила робкую женщину ослепительной улыбкой.
— Ты такая худая, что если бы тебе дать немного клюквенного сока, тебя можно было бы использовать как термометр. Возьми себе побольше еды, слышишь?
— Пичи, — прошептал Сенека громко. — Что…
— Женщине необходимо есть, Сенека, и я собираюсь дать ей немного еды, — перебила она его. — Что там все твои правила для леди говорят, не есть, да? Так она и в гроб завалится!
Пичи неожиданно отодвинула свое кресло и направилась к буфету. Слуги быстро, расступились перед ней. Она схватила большое плоское блюдо с индейкой в приправе, поставила на стол и последовала к Августе, чтобы наполнить ей тарелку. В глазах Августы появилось восхищение. Но суровый взгляд ее мужа немедленно положил конец восхищению.
— Ваше Высочество, я не могу кушать.
— Так уж и не можешь, — не поверила Пичи. — Ты получаешь мой королевский приказ:
очистить свою тарелку. Ты знаешь, что я сейчас — твоя принцесса, и я говорю тебе, что надо все съесть. Что ты шлепаешь губами над такой хорошей едой, слышишь? Конечно, я тебе там ничего смертельного не примешала, — закончила она и взглянула на Сенеку. — Может показаться, что я голодна, как июньская ворона. Мне тоже не разрешено притрагиваться к еде. Но ты ешь и будешь очень хорошо выглядеть. Твои зубы станут белее, кожа — плотной, а рождение ребенка — удовольствием.
Августа покачала головой и прикрыла салфеткой свою улыбку. Ее муж похлопал ее по плечу и бросил вопросительный взгляд на Сенеку.
Сенека поднялся:
— Пичи…
— Вам тоже подбавить еды? — спросила Пичи женщину, сидящую рядом с Августой.
Это была Каллиста Ингер. Она отвернулась. — Нет, — сказала Каллиста Ингер ледяным голосом, пренебрегая титулом Пичи. — Я ничего не хочу.
Пичи пристально поглядела на эту женщину.
— Боже святый, что с тобой случилось? Ты так нахмурилась, взглянув на меня, что на твоем лице не сморщились только зубы!
Казалось, тишина, как перед ужасным штормом, воцарилась, в зале. Король встал и с нарастающим гневом сказал:
— Этот обед, такой же нелепый, как и эта свадьба, завершен!
Все положили свои приборы, вытерли губы своими салфетками, поднялись и встали, отодвинув свои стулья.
Еще не подавали торт, еще не объявляли танцы, но король Зейн заявил о конце праздника. Такова была его воля.
Сенека взглянул на отца. Правдой было то, что Пичи была ужасна в своем поведении. Правдой было и то, что ее нужно было научить многим вещам. Но он будет тем человеком, который научит ее всему. Он будет тем единственным, кто научит ее манерам поведения. Его отец не имел права прерывать торжество. Но и не только это понял Сенека.
Он понял, что король совершенно не выносит Пичи. Теперь каждый аристократ в зале видит отношение короля к принцессе.
Встав с гордым видом, Сенека направился к Пичи и взял ее под руку. Даже не взглянув на Каллисту, он повел свою жену к дверям, но у выхода обернулся и обратился ко всем.
— Принцесса дала мне знать, что ей будет очень приятно познакомиться с каждым из вас лично, — заявил он. — Я уверен, что каждый из вас приложит усилия, чтобы удовлетворить ее желание. А сейчас, ваша будущая королева и я желаем вам спокойной ночи!
Его синие глаза встретились со взглядами всех, находившихся в зале. Произнося слово королева, он хотел подчеркнуть, что настанет день и он станет королем. Король своей милостью дарует ему этот титул.
Он не был уверен в том, произвели ли его последние слова желаемый эффект, но в конечном итоге, знал, что они заставили присутствующих задуматься.
Игнорируя гневный взгляд отца, Сенека поклонился и вывел Пичи из притихшего зала. Даже за длинный путь от банкетного зала до апартаментов принца, его гнев не остыл. Напротив, он стал безграничным. Правда, он предпринял попытки спасти репутацию Пичи за свадебным столом, но все равно он ничего не забыл и не простил.
Она будет принята титулованной аристократией Авентины! Не потому, что он прикажет аристократам сделать это, но потому; что у них не будет основания не сделать этого. Неважно, сколько это займет времени, он переделает эту своенравную принцессу в настоящую леди.
Церемония проведения первой брачной ночи говорила: сначала невеста готовится на своей половине, а затем идет к мужу, в его покои. Игнорируя этот старинный обычай, Сенека открыл дверь в свои апартаменты, завел Пичи внутрь и захлопнул дверь.
Пичи увидела пламя гнева в синих глазах мужа. Его глаза так горели, что, ей показалось, они ее сейчас обожгут.
— Мы начинаем наш медовый месяц с проклятого сражения, так, Сенека? Кто первый начнет? Ты или я?..
Сенека отошел от двери, прошел через просторную комнату и остановился перед креслом. Там он разделся, бросив парадный костюм в кресло.
— Только я буду говорить, Пичи, — сказал он, крепко сжав ее руками. — Ты будешь слушать.
Она отказалась от одностороннего разговора.
— Поди зажарь немного льда, — сказала она и направилась к двери.
Сенека догнал ее раньше, чем она подошла к двери.
— Садись!
Она посмотрела на него.
— Не буду…
— Сядь!
Его вид был непреклонен.
— Ты задираешься, как боевой петушок, — сказала она.
Будь все проклято! Было ли что такое, что могло бы заставить ее не пререкаться с ним.
— Мы обсудим все твои чувства быстрее, когда ты сядешь. Нам придется многое обсудить сегодняшней ночью, Пичи.
Она поняла, что он не собирается отступиться от задуманного. Она тоже не собиралась. Но ее ноги горели. Она не привыкла носить туфли на каблуках, и ноги ее были сжаты туфлями несколько часов.
— Я сяду, Сенека, но не потому, что ты мне сказал это сделать. Я сяду, потому что мои ноги отказывают меня держать. Я полагаю, что у меня тоже много прав схватить тебя, где волосы коротки, так, как это ты старался сделать со мной, — сказала она и подошла к маленькой атласной банкетке, стоявшей у голубых бархатных штор. Там она сняла свои ботинки. Сенека увидел, как она подтянула юбку наряда до бедер.
Завороженный, наблюдал он за тем, как она снимала свои чулки. Ее стройные ноги были такого же кремового цвета, как и цвет мрамора в комнате. Увиденное заставило забыть его о лекции, какую он собирался ей прочитать.
«Потом», — сказал он сам себе. Потом он накажет ее. Он покажет, что она находится в его власти и никогда не посмеет ослушаться. Потом он завладеет ею. Он будет любить ее всю ночь, а когда наступит утро, у нее не останется сомнения, что он — ее хозяин во всем.
Она будет подчиняться каждому его требованию.
С большим усилием он оторвал взгляд от ее ног и посмотрел в ее сверкающие глаза.
Сенека подошел к ней ближе.
— Пичи! — произнес он.
— Сенека, — закричала она на него.
— Ты…
— Замолчи, — сказала она, прерывая его. — Я пришла сюда и хотела влюбиться в тебя. Тебе бы лучше сменить манеры своего поведения, слышишь?
Он возмутился. В голове у него звучали ее слова:
«Тебе бы лучше сменить манеры поведения». Сменить его манеры? Бога ради, ведь он был воспитан как наследный принц Авентины. С момента рождения его растили и формировали настоящим мужчиной, мужчиной, достойным носить королевский титул. И он носил этот титул так, как надо. Что она имела в виду, когда говорила ему сменить манеры поведения? Это ей самой, вот кому, нужно сменить манеры поведения! Но он не мог забыть сказанного.
Сенека прищурился.
— Я не твоей любви хочу, Пичи, — сказал он. — Я хочу твоего повиновения.
Его слова обожгли ее. «Можно подумать, что „любовь“ и „послушание“ были взаимозаменяемыми словами», — размышляла она. Его слова ранили ее. У нее было такое ощущение, как будто бы в ее тело вонзили много иголок и ножей. Она была на грани того, чтобы разрыдаться, и поэтому не ответила ему. Пичи посмотрела на туфли, которые все еще продолжала держать.
Сенека видел, как сверкали ее глаза. Незнакомое чувство сжало его сердце. И прошло некоторое время, прежде чем он понял, что это за чувство.
Это было чувство вины. Он постарался избавиться от него. Он не должен чувствовать за собой вину по поводу того, что он ей сказал. Совсем не должен.
— Прекрати винить меня, Пичи.
Она заскрежетала зубами. Этот человек думал не только научить ее, как ей себя вести, одеваться, есть, но также думал научить ее, как чувствовать. Она вскочила на ноги и ткнула его пальцем в плечо.
— У меня в жизни было несколько счастливых мгновений. Но я тебе скажу правду, что сегодняшний — не один из них. Давай покончим со всем этим, разойдемся, как в море корабли, и поскорее. Я знаю, что ты рассердился, и знаю почему. Но я переделала свое свадебное платье потому, что ты разбил мою свадебную мечту. Ты был не прав, сделав так, Сенека. Я мечтала всем сердцем о таком платье. Ты об этом знаешь, я тебе показывала. Я бы никогда с тобой так не поступила, как ты со мной… И я дала той Августе еды как раз потому, что она на «ладан дышит», — продолжала она и толкнула его снова в плечо. — Она действительно маленькая и хилая, Сенека. И было бы неправильно, что все эти люди лопали, а ей ничего не давали. И если эти остолопы так беспокоились о своем приличии, то ты, дерзкий малый, когда-либо задумался над тем, действительно ли это прилично: есть и не давать другому?
— Ты…
— Более того, — продолжила она, — муж Августы — толстый, жирный старикан Вэстон — некрасивый мужчина. У него тонкие губы…
— Тонкие губы? Что тут такого…
— А еще, если тебе интересно, то я такая несчастная этой ночью. Я так хотела быть счастливой, Сенека. Мне вещая птица предсказала. Ты не веришь в приметы… А еще знаешь что? Я плохо спала прошлой ночью. Это один из симптомов «типинозиса». Мне кажется, что времени у меня остается все меньше и меньше.
— Да? Все… — он поднял свои глаза…
— Бога ради! Покажи мне ту невесту, которая хорошо спит перед свадьбой?! Забудь все свои причудливые приметы, слышишь ты меня? Каждый день что-то случается, и мне не хотелось бы, чтобы ты все связывала с приметами.
— Я не могу с тобой согласиться, Сенека. Я верю в приметы. Я умру, и никто ничего не сможет сделать.
Сказав это, она подняла юбки платья и направилась к двери.
— Хочу задать тебе вопрос: что ты собираешься сейчас делать?
Взявшись рукой за ручку двери, она остановилась и повернулась к нему.
— Я так мечтала об этой ночи, и я готова, чтобы ее закончить. Я отправляюсь в свои комнаты. И, черт побери, так стыдно! Это наша свадебная ночь! Ты дал мне возможность узнать тебя, Сенека, внутри и снаружи. Я хотела узнать тебя, Сенека.
Слушая ее, Сенека почувствовал, как гнев его понемногу стал утихать. Она хотела узнать, что он за человек. Раньше ему хотелось рассказать близким людям о себе. Своему отцу. Своей матери. Многочисленным слугам. Он чувствовал такое отчаяние от того, что его не понимали. У него было столько надежд, столько замыслов и планов, которые он хотел осуществить.
Но это никого не интересовало.
— Сенека! — насторожилась Пичи, стараясь понять, чем было озабочено его лицо. Он почувствовал себя уязвленным. У него было такое чувство, будто бы она, заглянув в его глаза, смогла прочитать все его мысли, его тайные желания, идеи или стремления. Его отрочество давно закончилось. Оно умерло и зарыто в землю, и не воскресить того открытого мальчика, которого она хотела видеть.
Он нахмурился. А Пичи оставалась решительной.
— Ты поранил мои чувства, когда сказал, что не хочешь моей любви, Сенека. Но знай, что я сделаю. Я принесу в жертву свои сердечные чувства. А еще знаешь что? Я найду способ как-нибудь любить тебя. Мы не использовали шанс, чтобы познакомиться хорошенько. И не важно, что я так ждала сегодняшней ночи, что у меня дрожь была в печенке.
Сенека так удивился услышанному, что дыхания не мог перевести.
— Ты… Ты думала побеседовать сегодня ночью? Побеседовать?
— Я? Но я не собиралась делать этого, — ответила она, вскидывая голову. — Я устала, голодна и ты агрессивен со мной, что у меня появилось желание бросить в тебя этими туфлями. И единственное, что я хочу сделать, так это постучать по твоей пустой голове. Хватит, не заставляй меня больше страдать этой ночью.
Сенеке едва удалось справиться с эмоциями, нахлынувшими на него: ярость, чувство вины, изумление, восхищение, замешательство. И еще — желание. Он все еще сгорал от желания…
Даже после того, как она хотела запустить в него своими туфлями, он все еще желал ее. Он желал ее так, как не желал ни одной другой женщины. В ней что-то такое было. И такое, что делало его желание неистовым, почти болезненным.
— Мы несомненно узнаем друг друга сегодня ночью, Пичи, — сказал он ей гортанным голосом. — Подойди ко мне.
Она покачала головой:
— Я тебе уже сказала, что пойду к себе в комнаты.
— Это твои покои. Мы уже поженились и мы будем спать в одних апартаментах, в одной и той же кровати.
— Ха! Я осталась с тобой здесь той первой ночью потому, что мне надо было спрятаться от стражи. Но сегодня ночью я не останусь здесь. Я тебе две недели назад сказала, что слишком рано для такой чепухи. А если ты еще хоть минуту подержишь меня здесь, то гляди! Прочихайся, твои мозги запылились.
— Неужели? — спросил он и отбросил свою рубаху.
Она взвизгнула, когда увидела, как он направился к ней. Что-то опасное для нее было в его стремительных шагах. Природное чутье подсказало ей, что надо либо бороться, либо убегать. Она решила бороться.
Реакция у Сенеки была великолепной. Она запустила свои туфли прямо ему в лоб. Он поймал обе. Оставалось только спастись бегством. Но к ее великому ужасу дверь была закрыта! Она развернулась. Он был так близок, В его глазах было что-то властное.
— Пичи, — сказал он охрипшим голосом.
В его глубоком мягком голосе звучал оттенок раздражения и высокомерия, много нетерпения и что-то еще, чему она не могла дать названия…
Она уловила запах. Пахло вином, которое они пили раньше, от него шло тепло, как оно идет от камина, как оно идет от солнечных лучей после дождя. От него шел мускусный, зовущий запах. Она не могла найти еще слов, чтобы описать запах мужчины.
Она отступила в сторону.
— Достаточно. Я сказала тебе, что я не могу уже драться, что ты смотришь, что ты хочешь сделать мне? И когда ты начал говорить таким низким голосом? Когда ты уставился на меня своими голубыми как небо глазами? Боже! Что ты сделал со мной? Ты взболтал, как ложкой, все мои чувства! Они теперь кружатся все быстрее и быстрее и вот-вот разобьются! Довольно!
Она ухватилась за ручку двери снова.
Сенека обнял ее.
— Я ценю твою откровенность, Пичи, — сказал он тем же глубоким и чувственным голосом. — И я могу заверить тебя, что я использую эту часть твоей информации для моего преимущества.
Он заставил ее чувствовать так, как будто бы внутри ее были жаркие искры.
— Ты — девушка, — пробормотал он. — Ты боишься. Я могу это понять. Но, Пичи. Я не буду отказываться, — сказал он.
Его тело наклонилось к ней, и она ощутила его губы у себя на виске. Он прижался своей грудью к ее груди. Его губы слегка касались ее губ.
Паника охватила ее.
— Сенека…
Его уста поглотили остаток ее слов!
