Глава третья

– Не закрывайте дверь, Сноуд, – приказала я, собрав все самообладание, на которое была способна в эту минуту.

– Пожалуйста, мисс, если вы боитесь, – он издевательски улыбнулся и приоткрыл дверь.

– Вовсе не боюсь, просто здесь душно.

Его нагловатый взгляд задержался на шали, прикрывавшей мои плечи.

– Что вы хотите?

Он прошел прямо к столу. Небрежная улыбка застыла на губах, а когда он заговорил, голос лился елейно, как маслянистая жидкость.

– Ничего. Просто думал помочь вам, мисс. Хотел поискать список компаньонов вашего отца, вы ведь интересовались ими, не так ли?

– Здесь его нет. Я все обыскала.

– Мне нужно посмотреть еще кое-какие записи. Со смертью мистера Хьюма все заботы по голубятне легли на мои плечи. Я должен посмотреть, какой корм он заказал. Запасов у меня осталось не больше, чем на неделю. Вы же не хотите, чтобы ваши ценные птицы погибли?

Ответ был вполне убедительным, хотя я чувствовала, что это была просто отговорка. Сноуд что-то разнюхивал. Я решила, что разрешу ему просмотреть все записи, а потом запру дверь, даже лучше велю поменять замок, на случай, если у него есть ключ. Пусть командует голубятней, а делами заправлять я ему не разрешу.

– Думаю, вы ищите вот это, – сказала я, указывая на гроссбух.

Он стал просматривать тетрадь, очевидно, согласившись, что это то, что ему нужно. Не было сомнений, что он знаком с ней.

– Не знаю, как папа рассчитывался с поставщиками корма, но вы можете заказать все, что считаете нужным, и дать мне счет.

– Благодарю, мисс Хьюм, – сказал он смиренно, но вспышки в темных глазах превращали это смирение в насмешку.

– Что-нибудь еще?

Я перебирала бумаги, чтобы показать, что занята делом. Сноуд уже не листал записи, а просто оглядывал кабинет. Он отрицательно покачал головой.

– Я просто пришел, чтобы вспомнить Вашего отца. Мы с ним проводили здесь много времени, обсуждали планы. Мне его недостает, – в голосе звучала неподдельная печаль. Я обратила внимание, что на этот раз и выражение лица его не противоречило тому, что он говорил. Мне вдруг подумалось, что Сноуд искренне переживает смерть отца, может быть даже его гнетет одиночество. Он редко отлучался из дома, и кроме отца и редких деловых посетителей, ни с кем не общался. Заходили обычно любители-голубеводы из окрестных мест. Даже из Лондона приезжали. Отец много писал о разведении голубей, среди специалистов его имя было известно. Для интересного молодого человека как Сноуд, такое затворничество было не совсем естественно. В доме к нему не относились как члену семьи. У него были приятели среди конюхов и прислуги, но он на них не был похож. Его положение чем-то напоминало положение гувернантки: слишком высокое, чтобы дружить с прислугой, и недостаточно высокое, чтобы быть ровней членам благородного семейства. Как мужчина, он мог свободно разъезжать не только по делам, связанным с дрессировкой птиц. Но я не замечала, чтобы он пользовался этой свободой.

– Много счастливых часов мы провели здесь за бутылкой вина, – сказал Сноуд. – Ваш отец показывал мне награды за состязания, выигранные его питомцами.

Он посмотрел на книжные полки, где красовалось множество обычных ничем не примечательных кубков, кроме одного, отделанного серебром и имевшего форму сидящего голубя.

– Мне его тоже не хватает, – сказала я, решив, что нужно позволить Сноуду побыть в кабинете подольше. За последние два года Сноуд был с отцом ближе, чем члены семьи, включая его сестру, тетю Ловат и меня.

– Я хотела бы, Сноуд, чтобы вы взяли что-нибудь на память об отце.

Сноуд, казалось, очень удивился такому дружескому расположению с моей стороны.

– Очень мило, мисс Хьюм. Мне было бы приятно получить на память любую вещицу, которую вы захотите дать.

– Может быть, какой-то предмет особенно дорог вам? Например, его часы?

Сноуд подумал:

– Наверное, я должен вам сказать, мисс Хьюм, Уильямс мне отдал ботинки вашего папы.

– Ботинки?! – воскликнула я от неожиданности.

– Не как сувенир, – добавил он, немного смутившись. – У нас один размер. Ваш отец как раз только что получил сделанные на заказ хессианские башмаки. Я думал…

Мне стало неловко за него. Сноуд был гордым человеком, и теперь видно, испытывал стыд за то, что выпросил пару башмаков. Захотелось успокоить его.

– Я говорила о другом, Сноуд. Что-нибудь на долгую память, какой-нибудь ценный сувенир, – сказала я мягко.

– Тогда, если вы не возражаете, небольшой золотой брелок для часов в форме голубя, – предложил он.

– Я знаю, о каком брелоке вы говорите. Я позабочусь, чтобы вам его передали.

Его выбор мне был очень лестен. Эту побрякушку я сама заказала ко дню рождения папы. Он не скрывал удовольствия, и я чувствовала, что вознаграждена за щедрость. Сноуд был не из тех, кто может лить слезы, но чувствовалось, что он готов заплакать.

– Вы очень добры, – сказал он, поклонился и быстро ушел.

Я сидела одна, нужно было многое обдумать. Может быть, я ошиблась, судя Сноуда слишком предвзято. Возможно, его наглые манеры объяснялись неумением вести себя с женщинами. В нем была демоническая притягательная сила, которая нравилась женщинам определенного типа. Он, несомненно, имел богатый опыт в этом деле, но это было все не то, в обществе леди он терялся. Теперь я лучше понимала его, и чувствовала к нему даже некоторое расположение. Поэтому ни замок не приказала сменить, ни даже не закрыла двери кабинета. Как это он сказал? «Открытая дверь как приглашение войти». Где-то я слышала эту фразу. – Ах да, Пелетье! Он сказал, что так говорят в Оксфорде. Сноуд, наверное, слышал ее у герцога в Брэнксэмхолле и вставил для форса. Я послала горничную найти и принести брелок от часов отца. Она принесла его вместе с часами. Мне они не подходили – для женщины они были слишком велики. Я бы с радостью подарила Сноуду и то, и другое, соблюдая все формальности, приличествующие данному событию. Хотя меня останавливал страх перед тетушкой Ловат. Она ни за что не одобрит подобной расточительности. Это обстоятельство придавало всему предприятию романтический колорит секретности. Миссис Ловат редко беседовала со Сноудом, вероятность того, что она узнает о подарке, была не велика. Так как мы уезжали в Брайтон, я решила сделать подношение в тот же вечер. Идти в его комнату мне не хотелось, равно как и посылать за ним. Сама не знаю, что меня удерживало. С одной стороны он был на службе в доме, с другой, его нельзя было считать обычным слугой. Он работал только на папу. Я решила подняться на голубятню, надеясь застать его там. Дверь в башенку была полуоткрыта, мягкие туфли не создавали большого шума, я вошла неслышно. До меня сразу донесся запах сигары, еле уловимый на фоне морских запахов, долетавших с океана. Сноуд был на голубятне. Я не знала, что он курит. Меня вообще удивило открытие, что я так мало о нем знала, ведь два года он жил с нами под одной крышей. Отец любил хорошие сигары, возможно, Сноуд, перенял у него эту привычку.

В лунном свете его силуэт отчетливо выделялся на фоне металлических решеток. Он стоял спиной к двери и казался героем, возникшим из волшебной сказки: безупречно сложенный, широкоплечий с гордо посаженной головой. Он что-то ворковал, держа в руках птицу, разговаривал с ней на понятном только им языке. Вот он открыл дверцу клетки и выпустил голубя. Птица расправила крылья и полетела к морю, но потом свернула на север, словно вспомнив о чем-то. Сноуд оглянулся вокруг, видимо почувствовав, что он не один.

Мне пришлось его окликнуть, чтобы он не подумал, что я шпионю. Он обернулся, вздрогнув от неожиданности.

– Это вы, мисс Хьюм? – произнес он.

– Да. Надеюсь, не испугала вас.

– Ничуть. Что-нибудь случилось? – спросил он и поспешил мне навстречу.

– Ничего не случилось. Все в порядке. Извините за беспокойство. Вам не кажется, что время совсем не подходящее для запуска голубей?

– Они должны уметь ориентироваться в любое время и в любую погоду.

Он бросил сигару и загасил ее ногой, раньше, чем я успела его остановить.

– Не нужно было делать этого. Я не против курения. Папа любил эти сигары.

– Да. Он подарил мне коробку.

Я откашлялась, не зная, как приступить к подарку.

– Вы были очень близки с отцом, Сноуд. Он вас высоко ценил. Уверена, что ему было бы приятно, если бы у вас осталась память о нем. Я хотела бы подарить вам вот это, – сказала я, протягивая часы. Наши пальцы на секунду встретились в темноте. Это был необычайно трогательный момент, не лишенный романтики. Я представила себя Леди Баунтифуя, завещающей сокровище рабу.

Сноуд улыбнулся.

– Я имел ввиду только брелок, мисс Хьюм. – сказал он. – Он мне очень правится по форме, я таких никогда не видел.

– Таких больше нет. Я делала его на заказ, специально для отца.

– Знаю.

Мне показалось, что ответ не был лишен особого смысла.

– Но что за польза в брелоке без часов? – спросила я, не понимая. Тут я увидела, что он вынул из кармана свои часы. Подумать только, часы у Сноуда!

– А, так у вас уже есть часы! – произнесла я, немного разочарованная, что мне не удалось сыграть роль щедрой повелительницы. Его часы, конечно, не такие дорогие, как папины, те были отделаны золотом.

– Мне их подарила герцогиня, когда уезжал я из Бренксэм Холл. Это прекрасные золотые часы, но у меня они не вызывают столь же приятных воспоминаний, как часы вашего отца. Спасибо, мисс Хьюм. Для меня они всегда будут очень ценны. – Он положил часы отца в нагрудный карман, где раньше были его собственные. Я не поверила своим глазам, когда увидела, что часы Сноуда сделаны из золота.

– Рада, что вам они нравятся, – сказала я, несколько задетая его тоном.

Свидание было окончено, но мне не хотелось уходить. Я никогда раньше не видела вида с голубятни в лунном свете. Это было очаровательное зрелище: луна серебрила поверхность океана и придавала привычному пейзажу призрачное великолепие. Воркование голубей сливалось с легким дуновением ветерка в единый нежный сладострастный звук, отбивавший такты вечности мерным рокотом волн.

– Как здесь красиво, – сказала я.

Он улыбнулся не без кокетства, видимо намереваясь пофлиртовать.

– Мне всегда казалось, что вы слишком редко поднимаетесь сюда проведать ваших бесценных питомцев.

– Папа никогда особенно не поощрял меня в этом. Он боялся, что я их побеспокою.

– Леди часто доставляют беспокойство, – ответил он. По его тону я поняла, что он имеет в виду не только птиц. Я сделала вид, что не поняла намека. Наверху было холодно, на мне не было шали, и я начала замерзать.

– Вы совсем замерзли, – сказал Сноуд, заметив, что я стараюсь согреться растирая пальцы. – Я дам вам что-нибудь накинуть.

– Не беспокойтесь. Мне пора спускаться вниз.

– Куда спешить, мисс Хьюм? Раз уж вы здесь; полюбуйтесь этим прекрасным видом. – Он поискал плед, но не нашел, снял сюртук и набросил мне на плечи. От него еще исходило тепло, согревая мне спину и руки.

– А вы не замерзнете сами? – спросила я.

– Думаю что нет. Это дает мне возможность доказать, что я все же мужчина, – сказал он игриво. Его широкие крепкие плечи, красивые очертания которых подчеркивались рубашкой, стройная фигура с узкими бедрами, конечно, говорила о его принадлежности к сильному поду. Тени от решетки скрывали глаза, но в свете луны был четко виден точеный нос и чувственные губы. Я подумала, не подарила ли ему герцогиня еще чего-нибудь, кроме золотых часов. Такой мужчина мог оказаться причиной серьезных семейных конфликтов в благородном доме.

– В лунном свете вы кажетесь особенно красивой, мисс Хьюм, – сказал он с ухмылкой.

Меня тронул комплимент, но я превратила его в шутку:

– Я принадлежу к категории женщин, которые лучше смотрятся при тусклом освещении.

– Не могу с этим согласиться. Жаль, что уже темно, а то я показал бы вам все хозяйство. У нас появились птенцы у нескольких пар. Вам бы понравилось, если бы вы посмотрели как кормят малышей. Голуби – уникальные птицы. У них молоко появляется не только у матерей, но и у отцов тоже. Птенцов выкармливают этим молоком неделями.

– Как странно, подумать только! Я не знала, что отцы тоже могут выкармливать потомство, – удивилась я, довольная тем, что он не делал попытки флиртовать.

– Да, насколько я знаю, в природе другого такого явления не наблюдается. Отцы тоже высиживают яйца. Они сидят днем, матери – в ночное время. Мне это всегда казалось не совсем галантным. Дамам ночью надо дать возможность поспать, тогда они лучше выглядят. Вы, конечно, судите птиц по человеческим стандартам – неразумные.

– Каким образом достигается такое разнообразие расцветок в их оперении? Папа называл тех, кто обладает самой красивой расцветкой, фруктовыми голубями, как мне припоминается.

– Да. Обычные голуби, которых мы видим на улицах, как правило, серовато-коричневатые, как и скалистые голуби, которых можно дрессировать. Но так, как разные породы уже давно скрещиваются, то иногда даже у уличных голубей можно наблюдать розовые или блестящие зеленые оттенки. Так называемые, фруктовые голуби водятся во многих странах Азии, Африки, на южных тихоокеанских островах. Они отлично летают и распространились по всему миру, начали скрещиваться с местными породами, дав разнообразие окраски.

– А из наших, я полагаю, лучший пилот – это Цезарь?

– Возможно, лучший во всей Англии. Друг вашего отца, бельгиец Пелетье, оставил его птенцом перед отъездом на родину. Пелетье утверждает, что у него есть особи, которые могут пролететь две тысячи миль.

– О, Боже! Я думала, что состязания устраиваются на дистанцию не более ста миль.

– Нет, иногда даже на пятьсот миль. Такие полеты трудно организовать в военное время. Нужно увезти птиц за пятьсот миль и следить за их полетом по часам. Мы можем позволить себе полеты только от Эдинбурга. Это около трехсот миль. Когда война окончится, интерес к голубиному спорту возрастет.

– Не думаю, что он вытеснит скачки.

– У каждого вида спорта есть любители. Ваш больше привлекает людей с воображением, так мне по крайней мере, хотелось бы думать. В нем есть что-то сверхъестественное, когда представишь, что птица способна пролететь две тысячи миль и найти дорогу домой. Это рекорд воздухоплавания. Лошадь на это не способна.

Мысленно я унеслась в небо, в этот бесконечный серебристый океан, простирающийся над всеми континентами.

– Должно быть, великолепное ощущение испытываешь летя по воздуху и с высоты полета созерцая жизнь на земле. Если бы я была птицей, улетела бы в Персию или Перу и никогда бы не вернулась.

– А вы романтичнее, чем я предполагал, – заметил он, посмотрев на меня долгим внимательным взглядом.

– Интересно, что заставляет птицу возвращаться?

– Этого точно никто не знает. Голубятня – их дом. Там они родились и выросли. Они знают, что там их ждет пища, приют и супруг или супруга, хотя последнее не обязательно. Мы ставили эксперименты с холостяками и женскими особями, обреченными на безбрачие. Они тоже возвращались домой. Еще одна загадка Природы.

– Меня всегда поражало увлечение отца птицами. Он доходил до фанатизма, даже о семье забывал, утверждая, что у него есть особи, которые могут пролететь две тысячи миль.

– Вы сейчас подумали о том Сезоне светских развлечений в Лондоне, куда отец не разрешил вам поехать, не так ли?

Он был прав. Я все еще не забыла эту обиду, в свое время отдалившую меня от отца, но обсуждать ее со слугой мне не хотелось. Вместо этого я спросила, не считает ли он сам это хобби несколько странным.

– Даже если так, то я последний человек, которому можно адресовать ваш вопрос. Я эту эксцентричность полностью разделяю, как впрочем многие другие мужчины. И привязанность эта длится тысячелетия. Разведение голубей началось где-то в третьем тысячелетии до новой эры. Если это занятие устраивало турецких султанов и Чингисхана, то меня оно тем более устраивает.

– Какую несимпатичную компанию вы себе подобрали в лице Чингисхана, Сноуд, – пошутила я.

– Согласен. Но это умная несимпатичная компания. Он перенял у султанов обычай пересылать с голубями почту по эстафетной системе, связавшей еще в древние времена континенты. У вашего отца есть прекрасная литература по этому вопросу. Вы, должно быть, заметили, что я и вас хочу заинтересовать и убедить сохранить голубей. Было бы просто позором пустить на ветер годы труда, потраченные вашим родителем.

Я посмотрела на него с вызовом.

– Да, я поняла, что вы пытаетесь морочить мне голову. Голуби делают деньги или уменьшают их запас?

Он насупился.

– В удачный год удается свести расход с доходом. На них не разбогатеешь, но и по миру они не пустят. Основные расходы ушли на то, чтобы оборудовать голубятню. Чтобы ее разобрать, тоже нужно будет немало затратить средств. Мы – любители – делаем это ради любви к делу. В этом случае не считаемся с затратами. – Он с надеждой ждал, что я скажу. – Удалось ли мне хоть чуточку вас убедить, мисс Хьюм?

– Я подумаю, Сноуд, – ответила я.

Хотя мне было совершенно ясно, что птицы меня никогда не захватят до такой степени, как отца, все же нельзя было отрицать, что это увлекательное занятие. По мере того, как я узнавала Сноуда лучше, мне стало казаться, что он составит неплохое добавление к кругу моих знакомых. Его обширные познания в новом для нас предмете могли сделать его интересным и занимательным собеседником. Беседуя, мы прогуливались вдоль галереи и любовались природой. Вот луна зашла за тучи, и на минуту исчезли серебряные блики, потом она снова появилась освещая все вокруг. В двух милях к западу мерцание огней говорило о том, что там находится город. Это был Хайт. Мы остановились у росшей в деревянном ящике яблоньки в конце галереи.

– А где сейчас Цезарь, – спросила я. – Днем его не было на дереве и сейчас нет.

– Он иногда сидит с Клео.

– Ее назвали так, потому что она жена Цезаря? Клеопатра.

– Да, ее официальное имя Клеопатра, хоть она не отличается непостоянством своей тезки.

– Образец супружеской верности нужно именовать в честь жены Цезаря.

– Да, только которой из них? У него их было много.

– Разве? Я думала, он был женат только на… Октавии, так по-моему у Шекспира?

– Точнее, Кайфурнна, так ее звали. Но у него были и другие. Первой женой была Корнелия. Она умерла. Затем последовала Помпея. С ней он развелся. Не все жены Цезаря вели себя так, как подобает царице. Поговорка о том, что жена Цезаря должна быть вне подозрений, обязана своим появлением этой женщине – Помпее. Но в любом случае ваш отец питал к нашей Клеопатре самую нежную привязанность. Наша голубка – очень верная супруга. Она ждет своего Цезаря даже, когда он находится в длительном полете.

– А почему у Цезаря есть свое дерево, в то время как другие этой привилегией не пользуются?

– Потому что ему нужно дерево, он без дерева плохо себя чувствует. И раз уж он Цезарь, то имеет право получать то, что хочет. Мне кажется, у него есть что-то от птиц, обитающих на ореховом дереве. Такие голуби тяготеют к деревьям, любят одиночество. Цезарь унаследовал большой размер и выносливость от отца и красивое бронзово-зеленое оперение и красные лапы от матери. Она была очень редкой породы. У этой пары уже есть потомство – Секстус и Ауремия. Все семейные имена Цезаря, – добавил он. – Ваш папа надеялся со временем дать им имя Хьюмов и зарегистрировать их официально под этим именем. Так принято: когда любитель выводит ценную особь, он имеет право дать ей свое имя. Уже известно более ста подобных случаев. Среди них есть три женщины, между прочим. Одна из них – герцогиня Прескотт. Потенциальная возможность прославить и увековечить свое имя окончательно повлияла на мое решение оставить голубей. Я не видела причин пренебрегать обществом герцогинь.

– Опишите вашу герцогиню, Сноуд, – попросила я, так как другой случай мог не представиться, а меня эта женщина очень интриговала.

– Темпераментная красавица, – ответил он с улыбкой, выдававшей его расположение к этой леди. Видимо, он заметил подозрительную настороженность в моем взгляде, потому что поспешил добавить:

– В молодости она была неотразима, наверное. Когда я уехал из Унитшира, ей было около пятидесяти.

– Почему вы уехали, Сноуд?

– Из-за легких, у меня начала развиваться болезнь легких. Врач рекомендовал морской воздух. Герцогиня знала о вашем отце и порекомендовала меня ему. Так что история моего появления в Грейсфилде не очень занимательная, хотя я и помог мистеру Хьюму вывести Цезаря и Клео.

– У герцогини есть дочери? – спросила я как бы случайно.

– Трое замужних дочерей, живут они в разных частях страны. А почему вы спрашиваете? – понимающая улыбка тронула его губы.

– Просто из любопытства.

Что мне хотелось узнать, я узнала. Сноуд был не из тех, кто расточает любезности пятидесятилетним женщинам, а дочери жили вне дома.

– А что, Секстус и Ауремия тоже подают надежды?

– Секстус может со временем превзойти отца. Ауремию мы решили использовать как производительницу. Уже сейчас можно предсказать, что вашему отцу удалось бы вывести свою особую породу.

– Ну, что ж, Сноуд, я подумаю и возможно решусь сохранить голубятню. Спасибо за интересный вечер.

– Надеюсь видеть вас опять в скором времени, мисс Хьюм.

Его рука невольно потянулась и моей. Он сумел подавить этот импульсивный порыв и опустить руку, прежде чем она коснулась меня, но мы оба придали значение этому жесту и расстались с легким смущением.

– Я вам говорила, что буду несколько дней в отъезде, – напомнила я.

– Да, кстати, что касается этой поездки. Помните мой совет и будьте осторожны.

– А что может мне грозить?

Он не сразу ответил.

– Не знаю. Мне только известно, что вашего отца убили, теперь вы едете в то самое место, где его убили. Пока мы не узнаем, что послужило причиной расправы, я не спокоен за вашу безопасность.

– Здесь очень много неясного, – сказала я и, прежде чем он успел продолжить разговор, отдала сюртук и направилась к двери. Сноуд смотрел мне вслед, я чувствовала его взгляд.

– Спасибо за часы, мисс Хьюм, – услышала я и, не поворачиваясь, – сказала: – Носите на здоровье, мистер Сноуд. Доброй ночи.

Только когда я была уже внизу, я осознала, что назвала его мистер Сноуд. Что на меня нашло, почему вдруг я стала величать его «мистер», было невозможно объяснить. Может быть потому, что он прекрасно владел речью, это был язык высоко культурного человека. Кто бы мог подумать, что Сноуд знаком с Шекспиром, знает историю Юлия Цезаря? Он говорил как образованный человек. Я поймала себя на том, что спрашивала себя, как должны были относиться к нему в доме герцога. Еще я тщетно пыталась припомнить хоть одно упоминание о его болезни, когда он впервые появился у нас.

$Герцогиня к нему относилась с большим уважением, судя по золотым часам, подаренным ею. Значит, он не опорочил свое имя скандальной историей с какой-либо из дочерей. Узнав его немного лучше, я поняла, что неправильно судила о нем раньше. Он оказался интеллигентнее, чем я предполагала, более вдумчивым, образованным.

Но внешность его представляла опасность для женщин. Раньше я недооценивала его привлекательности. Это был один из тех людей, которых ценишь тем больше, чем лучше узнаешь. И я дала себе обещание, что буду крайне осторожна, чтобы не допустить сплетен, будто хозяйка Грейсфилда завела интрижку со слугой.