13
Солнце слепило глаза. Майорин прищурился привыкая. Руки без рукавиц мгновенно покраснели. Колдун стоял в тени елей. Он ждал.
Солнце слепило глаза, но прикрыться заклинанием было опасно. Заметят. Он заслонился рукой. На дороге, ведущей к замку, показалась маленькая худенькая фигурка.
Колдун усмехнулся и убрал руку от лица. Тут не до удобства, руки должны быть свободны.
Фигурка быстро приближалась к серым стенам без кладки.
— Дяденька, а покушать не найдется? Дяденька! Я шел, шел, смотрю — замок! Думаю, вот тут добрые люди живут, ще-е-е-дрые, — затянул паренек, стаскивая со светлых встрепанных волосенок грязную шапку. На фоне свежевыпавшего чистого снега мальчонка казался особенно замухрыжным и грязным. — А, дяденька?
— Ладно, заходи, — сдался стражник, больно жалкий вид был у паренька. — Тебе годков сколько?
— Тринадцать зим мне, дяденька. Мамка зимой померла, вот я к тетке в Вирицу и подался, да токмо тетка меня вытурила. Иду теперь домой, да денежки кончились… Я работать с радостью, дяденька. — Голубые глаза мальчонки просияли. — Я мамке завсегда помогал.
Стражник почесал лысеющую макушку, посмотрел на пацаненка и отечески направил того подзатыльником ко входу на кухню. Выглянувшая стряпуха недовольно проворчала, кабы этот отрок не своровал чего, но, утонув в омуте кристально чистых глаз, умилилась и отправилась отмывать грязный нос от следов долгого пути.
Увидев, как фигурка скрылась за воротами, колдун нахмурился и пошел по собственным следам. Он устал.
Ох, как бесовски он устал.
Он отвязал Потеху, почти перегрызшую ветку, за которую он зацепил поводья, и пустил лошадь рысью, путая следы.
Жарка наконец нормально поела. Еда была горячая, приготовленная с любовью, и сильно отличалась от черствого хлеба с вяленым мясом. Слупила полукровка столько, будто и вправду месяц голодала. Перед торжественным входом внутрь они с колдуном тщательно обошли сооружение по периметру, убив на это важное дело часа три.
Главное здание, как выяснилось, было небольшим, но огораживающая его каменная стена со странным отсутствием кладки занимала приличную территорию. Зарисовав себе на снегу примерный план объекта, убийца вдохновенно нафантазировала содержимое и сейчас мысленно вносила коррективы. Стена действительно оказалась очень толстая, к ней липли пристройки, которых снаружи, естественно, было не видно. Вход в сам замок оказался похож на длинную пасть с раскрытыми клыками. Жарка задрала голову. Так она и думала, тонущий во тьме потолок был изрезан дырами бойниц, а щели в стенах коридора говорили о том, как легко он превращается во множество маленьких клеток. Стряпуха, квохтавшая над Жаркой, рвалась искупать «бедного сиротинушку», «сиротинушка» отчаянно сопротивлялся, так как при ближайшем рассмотрении оказался вполне зрелой барышней, может, чуток худосочной.
Девушка доела и, блаженно откинувшись на стул, жалобным голосом попросилась спать.
— Всю ночь шел, тетенька, ночевать в лесу страшненько, я шел-шел…
Стряпуха, чуть ли не рыдая от умиления, постелила сиротинушке в кладовке, забитой всяким хламом. Стоило сердобольной тетке завернуть за угол коридора, как сиротинушка выскользнул из отведенного ему помещения и отправился изучать замок в реальности.
Внутри он был вполне обычным: стены каменные — привычной кладки, обстановка богатая. Мягкие ковры глушили шаги. Висели зеркала, и девушка, проходя мимо них, сама себя сперва не узнала. Постаралась она на славу: короткие волосы распадались на желтые сосульки, сверху возлежала шапка, тщательно вывалянная в грязи. Босые ноги «по случаю холодов» обмотаны тряпками (а такая хорошая была нижняя рубашка!). Шерстяная верхница выпущена из мужских штанов, явно чужих, и суконная куртка Хорхе. Славная бродяжка.
Жарка, привычно укрываясь тенями, бесшумно шествовала по коридорам. Замок делился на два крыла, объединенных центральной частью. То тут, то там виднелись подготовленные, но не взведенные ловушки. Полукровка достала из мешочка на шее кусок пергамента и карандаш, быстренько зарисовала увиденное, обозначив также и самые подозрительные места. И продолжила осмотр. Башенок было пять, четыре оказались смотровыми и примыкали к стенам, с главным зданием никак не сообщаясь, но пятая — самая высокая, несимметрично вылезала из левого крыла. Она нарушала всю композицию замка, будто была построена по нужде, вопреки задумке строителя.
Левое крыло разительно отличалось от центральной части. На окнах парчовые занавеси, ковер узорчатый, стены обиты деревянными панелями. Жарка поплутала по левому крылу и, расслабившись от запустения, чуть не столкнулась со стражниками, еле успев в последний момент вжаться в стену.
Как ни странно, лат на стражниках не было, но оба они были при оружии. Они шли молча. Между ними шла Айрин.
— Не нравится мне все это, — сообщил Редрин Филин придворному архимагу.
Вместо ответа Орник Мадера провел рукой по седеющей бородке. Государь продолжил:
— То, что вы затеяли, грозит войной, сударь архимаг.
— Милостивый государь! Боги с вами! Мы ли?
— А кто? Вы, Владычица Ильма и мой брат. Айст строчит мне послание за посланием, и все как одно вопят вопросом: что происходит?! Мой брат требует незамедлительно возвести его если не в короли, то хотя бы в консулы или князья. Владычица устроила охоту на химер, в существовании которых я, надо признать, еще сомневаюсь. А вы всему этому потакаете и склоняете меня к пособничеству, уговаривая быть лояльным. Тогда резонно задать вопрос: а вы, Орник, готовы к войне с Цитаделью? Есть ли в Инессе сила, способная противостоять магам Цитадели? Или опять рубите сук не по себе?
— Ваша милость, Редрин, позвольте…
— Не позволю! — рявкнул Филин. — Замолчи, дай договорить! Дворяне хотят больше земель и квот на содержание, в Сауринии бардак, в Грионе бардак! В Луаре только и ждут, когда мы увязнем в междоусобице… А ты мне толкуешь об оппозиции, которая вроде как существует, но ни одного доказательства, кроме вашей мышиной возни, я так и не видел!
— Хотите голову химеры? — спросил Мадера.
— Не хочу. Не надо тыкать меня носом в труп мальчишки, который притащил мой брат. Твои соглядатаи вернулись? Что они говорят?
— В том-то и дело… Ваша милость…
— Мадера, прекрати лебезить и лизать мне зад, а то меня так и тянет проверить, не сел ли я в медовую лужу!
— Вернулся Горан, он ничего не обнаружил.
— Значит, доказательств нет?
— Остальные пропали.
— Значит, нет?
— Десять доверенных людей пропали без вести. Разве это не доказательство?
— Вызови Яриния, бес тебя подери. Пусть пустит своих…
— Нет! Редрин, я ему не доверяю.
— А-а! — протянул государь, выпучивая и без того круглые навыкате глаза. — И тут заговор! Значит, еще и Яриний! Кто еще? Кухарка пытается меня отравить, стражник на воротах на тебя странно косится, первый советник ночами точит кинжалы, а второй тайком подмешивает слабительное в компот первого?
— Нет, ваша милость! Кухарка ворует мясо, но ровно столько, сколько ей положено, стражник на воротах, тот, который дежурит по нечетным числам, спит с женой дежурящего по четным. Первый советник ночами пишет трактат об управлении государством и надеется через месяц-другой вам его показать, а второй страдает лунатизмом, отчего гуляет по ночам. И да, он пытается подсидеть первого советника, но у того, несмотря на написание трактата, хватает времени, чтобы мешать злодейским помыслам, умудряясь воровать все неглупые идеи второго.
— Хм… Какая осведомленность, вы забыли, что второй советник состоит в любовной связи с княгиней… Впрочем, оставим имена.
— Забыл, — согласился Орник, — но коли вы столь много знаете о своих подданных, то почему слепо доверяете Яринию!
— А вот тут еще интереснее, Мадера. Ибо Алимарн считает, что я слишком слепо доверяю тебе! И, думаю, вы оба правы. Я не даю тебе разрешения открыто вступать в конфликт с Цитаделью, и скрытно тоже. Так и передай Ильме и моему брату.
— Ваша милость! Редрин!
— Довольно. Что по луарскому конфликту? Где послы?
— Я не занимаюсь этим вопросом, ваша милость. Я колдун, — огрызнулся Мадера.
— Тогда иди отсюда. И где мой советник? Трактат пишет?
— Успокойся, Мадера. Не пори горячку. Сядь, выпей. Нам не привыкать действовать за спинами государей. Сделаем как обычно.
— И как?
— Не мы развязали эту войну, не нас и судить!
— Но он хочет доказательств!
— Значит, я предоставлю доказательства. У меня похитили единственную дочь, похитили, чтобы бессовестно использовать как тупой источник силы! Как метод воздействия на мое хладнокровие и на мои решения! — Ильма сложила пальцы под подбородком. — Это нельзя простить.
— Вы воспользуетесь этим?
— Я воспользуюсь всем. — Владычица сузила глаза. — Я воспользуюсь всем, что у меня есть, Мадера. Всем…
В библиотеке не было окон. Сквозняки вредят фолиантам, свиткам, особенно тем, которым больше тысячи лет. Так же им вредит и магия, даже самая простая, даже чистая сила может нарушить хрупкое равновесие старости. Агний Фарт с ужасом смотрел на полсотни световых сгустков силы, парящих под потолком. Он специально возил свечи из Луара, зажигал не больше одной единовременно.
— Фарт! — кликнул его Аарский младший. — Вы больше переживаете за свою шкуру или за культурное наследие?
— А?
— Милсдарь Агний, очнитесь. Я говорю, что сюда идут инессцы. И их достаточно, чтобы разобрать ваш замок по камешку.
— Замок готов к обороне! — буркнул Кавель Фарт.
— Нет никакой обороны. Хенрик прав.
— Отец! Но это же наш замок!
— Как только мы вступим в бой с инессцами, Владычица объявит войну. Мы не готовы. Оставим замок, пусть чувствуют себя дураками.
— Как не готовы? А химеры, а войска?
— Войска в Цитадели, химеры неуправляемы, как и исток. Мы уйдем и вернемся позже. Вернемся так, что у них будут поджилки трястись!
— Но… — Кавель печально склонил голову. — А как же библиотека, вещи…
— Ценное вывезем, — тихо проговорил Фарт. — Что успеем… Остальное сожжем. Можно, конечно, сделать еще кое-что…
— Все было так, как нам хотелось бы видеть. Мир не изменился. Мир вообще меняется с немалым трудом и с большой неохотой. Тот, кому судьба пророчила пахать землю, — пахал, кому обещали золотые горы и немалые успехи, получал и первое и второе, идя по головам тех, кому напророчить забыли. Те, у кого что-либо не случилось, канули в Лету, ибо такова судьба большинства. Нет, мир не изменился, он шел по накатанной и будет идти и впредь. Однажды закончится вражда магов и колдунов, ведь никакая вражда не длится вечно. И добро всегда побеждает зло, а право называться «добром» получают победители, ведь они смогли доказать это право. Так, однажды победившие маги Цитадели будут возносить хвалу торжеству прогресса и просвещения. И назовут прогресс и просвещение добром. А если Инесса сломает Цитадель, то колдуны скажут, что остановили бесчеловечные дела магов. И назовут «добром» гармонию природы, естественный круг развития всего сущего.
Объединенные княжества Сауринии, сейчас потрясающие кулаками, назовут Редрина Филина государем единения, который подавил междоусобную вражду, и восславят его, присоединившего вольные земли к государству Велманскому. Эльфы в Грионе будут радоваться его милостям и небольшим налогам. А история запомнит конфликт с Луаром как маленькое недоразумение, ведь, видят боги, государь Редрин был большим другом короля луарского. «История рассудит», — гласит пословица! И не врет! Нет, не врет! Мир полон свершений и подвигов, а о тех, кому ради подвигов срубили голову, бывает, слагают баллады! Слагают менестрели, мастера своего ремесла. Такие, как Валья из Вирицы, славный малый, лучший в поэтическом цеху! Я докажу! Он был из тех, кто, несмотря на страх, бросался в пламя и горел рыдая! И ради правды был готов упасть на… Эй! Хоть кто-нибудь меня слышит! Эй!
Бесы! Я совершенно один, совершенно! Моя публика нынче грязные и голодные крысы. Что смотришь на меня, усатая! Али я тебе не мил? Хочешь сухарик? Хочешь! А не дам, а нету! Даже дерьма нет, ибо мне нечем! И ради славы был готов упасть… или правды! Эй, магики, колдуны, короли, драконы! Вы губите меня, губите, проклятые невежды, свет культуры! Уйди, серая, а то я тебя съем. И напишу балладу о том, как Валья Вирицкий — поэт, менестрель, певец, столичный зазнайка и балагур — жрал крыс! И хрустели белые кости на грязных вонючих зубах!!! Чтоб вас всех с вашей враждой, оппозицией! И опытами. Мне уже по горло ваши крики и вопли, меня тошнит от запаха горелой плоти, мутит от детских стенаний за стеной, я не могу больше это слышать. НЕ МОГУ! Выпустите меня, бесы!!! Или убейте, убейте уже. О боги, как я хочу жрать! Крыска… крыска… иди сюда…
А тебе чего надо? Ты уходи, я на тебя в обиде, стенания твои не тронут слух, как только призрак твой в ночи я видел, дрожали жилы моих ловких рук. Из пальцев вон — и выскользнула чаша, ах, прочь! Злодейка, прочь же, смерть моя…
— Валья…
— Не сбивай! Не сбивай меня! Ах, бесы, сбился. Крыска…
— Валья!
— Почему мне мерещишься именно ты? А? Вчера мне виделась Раджаэль, дева-карательница. Она ехала на прекрасном вороном жеребце, развевались ее волосы, пахло лугом в цвету. Уходи! Кыш!
— Валья. Я тебе не мерещусь! Валья. Ах, боги, что они с тобой сделали? Что с твоими руками, Валья? На вот, попей.
— Отрава. Видение решило меня отравить, видишь, крыска?! Люди! Лю-ди! Даже ты не понимаешь весь ужас этого слова, крыска…
— Валья…
— Вон! Прочь!!! Уходи!!! Уходи, проклятый призрак. Вон! Ты уничтожила меня, убила!! Разве могу я этими пальцами построить аккорд? Разве смогу извлечь сложный многоступенчатый звук, полный печали и праведного гнева? Вон! Кыш! Вон!!! ВОН!!!
— Я оставлю тебе воду. И хлеб. Поешь. Не отдавай крысам…
Косой глаз настороженно смотрел в сторону севера. Моргнул. Борец наморщил нос, но не чихнул.
Источник был махонький, едва заметный. Силы чуть. Колдун осмотрелся и подошел ближе. Присел. Сила потянулась в подставленную ладонь.
Что-то было не так. Мужчина насторожился, мигнул. Глаза засветились желтым, по радужке пробежала золотистая волна.
Меж ветвей ближайшей ели заскользила сероватая тень, почти неотличимая от ствола. Спрыгнула на снег, распушив мохнатую прихотливую шубу, чуть-чуть отливающую рыжиной. Толстые мохнатые лапы не проваливались в снег, оставляя четкие когтистые следы.
Кисточки на острых ушах стояли торчком, рысь подошла к колдуну, мазнула боком по ноге и села рядом, как сторожевая собака. Борец запустил ладонь в густую шерсть загривка. Рысь тихо мяукнула, преданно заглядывая в глаза человека.
— Смотри. Слушай, — приказал он.
Кисточки послушно взлетели выше, встав двумя фонтанчиками.
Он опять сосредоточился на источнике, запасаясь силой.
Что его волновало, Лавт Борец не понимал, но подумал, что лучше оставить кошку при себе.
Говорят, когда-то Долина Источников была долиной гигантской реки, держащей путь к морю. Может, оно так и было, посреди долины ползла цепочка болот и болотцев, изобилующих живностью и ягодой. Болотца были совсем близко, деревья стали тоньше и реже, влажно пахло водой, чуть севернее желтела осока. Рысь лапой недоверчиво подцепила мохнатую травинку, венчающуюся белой куделью.
— Кис, сторожи! — напомнил колдун.
Борец оторвался от источника, подхватил брошенную на снег сумку, перекинул за спину. Желтые глаза засветились ярче, перестали косить. Внешние уголки век поползли к вискам. Челюсть подалась вперед, из-под верхней губы показались длинные белоснежные клыки, переносица, наоборот, ввалилась, череп сделался звериным. Рысь снова мяукнула.
В этот раз ухмылка у Борца вышла жуткая, совсем не человеческая. Под широкими штанами ходили мышцы не совсем человеческих ног.
— Шкор-р-рейш! — рыкнул он и припустил с места, легко перемахивая болотные бочажины, прикрытые снегом. Три пролетит, от одной оттолкнется.
Рысь устремилась вслед за хозяином. В папоротнике чуть замедлилась, шурша по желтым стеблям лапой. Но хозяин зарычал, и киска подняла уши, кисточки затрепетали.
«Иду, родич, иду», — читалось в рысьих глазах.
Он подобрал ее котенком, когда охотник убил кошачью пару и не подумал поискать логово с малышами. А Борец поискал.
Рудник Грионский открыл глаза. Плясали зеленые огни, полыхали красно-оранжевые разводы. Пахло чем-то дурным, дурманящим. На углях в очаге медленно тлел пук трав, испуская сладковато-тошнотворный запах. Рудника мутило.
— Очнулся, — резюмировал женский голос. Сделав немыслимое усилие, колдун поднял голову. На женщине по-прежнему были белые катанки, но кожух и платок она сняла. Волнистые темные волосы разметались по плечам и спине неровными прядями. Прическа была городская, прихотливая, требующая чистых волос, не примятых платком. В мочках ушей у женщины были дырки, брови, хоть и обросшие, незнакомка явно выщипывала. Принять ее за лесную знахарку можно было только в темноте. Рудник выругался. — Поговорим, колдун? Как настроен?
— Иди ты в…!
— Ох! Не посылай туда, где не был. Давай вдохни еще чуток! — Она шутливо погнала на него дым. — Славная травка, конопля зовется. Расслабляет. Не нервничай, наслаждайся, знаешь, есть и такие, которые не делают таких скорбных рож, когда им предлагают первосортную коноплю.
Дым ел глаза. По щекам бежали слезы, мир продолжал пульсировать и сокращаться. Маленькая комнатушка землянки гуляла, как несущаяся по колдобистой дороге телега.
— И куда ты путь держишь, колдун?
— Решил навестить любимую бабушку.
— Мало дыма? Или путы ослабли?
— А тебе, значит, нравится?
— Может, и так, так о чем это мы? О бабушке… И как звать твою бабушку? Не Ильма, часом?
— Что-то ты передышала своим дурманом, ведьма. Не хочешь выйти проветриться? Избушка маленькая, задохнешься!
— Инессцы! Вечно вы лезете с поучениями, как дедки, которые сами уже ни на что не годны, но так яро воспитывают других. Что тебе здесь надо, южанин? Куда ты едешь?
— К бабушке! — Рудник поднял голову, с трудом преодолевая противную мышечную слабость.
Это была даже не избушка — землянка, стены из бревна, а пол земляной, оконце всего одно и то волоковое, высокая дверь — на уровне груди, и вырубленный в земле сход. Глиняная печь топилась по-черному.
Женщина подошла ближе, в расширенных зрачках плескалась злость. Она хлестнула его по лицу ладонью. Голова мотнулась в сторону, у Рудника не было сил ее поднять. Магичка примерилась и врезала по другой щеке, в этот раз кулаком.
— Говори, колдун!
Рудник глубоко вдохнул тяжелый запах горящего дурмана.
— Обойдешься.
— Смотри, как он тут оказался?
— Убег, наверно. Иди сюда, малец, подобру.
— Не пойдет. Давай быстрее, господин велел не медлить. — Стражник быстро пошел на мальца. Паренек косился на них из-под соломенной челки.
— Кто-то вздумал драться. И как он убег… — вздохнул стражник. — Может, отпустим?
— Совсем умишко растряс? Заходи справа!
— Захожу, — буркнул второй.
Парнишка, вжавшийся в стену коридора, освещенного белым магическим пламенем, подскочил на месте, заставив стражников вздрогнуть. Приземлившись, он сгруппировался и колобком покатился им под ноги.
Не дожидаясь, пока с лиц противников схлынет удивление, паренек распрямился и без замаха въехал ногой чуть пониже живота. Босая пятка показалась стражнику подкованным каблуком. Мальчишка извернулся, и второй стражник получил ребром ладони по шее. Второй удар переломил позвонки у основания черепа.
Стражник тихо отползал, прикрывая руками пах. Паренек растопырил пальцы рук и звонко хлопнул в ладоши. Мужчина затих.
Магический свет не оставил места теням, пламя факелов казалось тусклым.
В замке что-то происходило. Жарка откинула волосы назад и трусцой побежала прочь от трупов. Надеясь, что их не сразу найдут.
Тени нет. Прятаться негде. Полукровка бежала открыто, больше не прячась. Она пожалела, что не прихватила у убитых стражников оружия.
Стоило так подумать, и ей навстречу вывалилась еще одна группа.
Прыжок. Хрустнула сломанная шея. Жарка выхватила из ножен мертвеца меч. Слишком тяжелый, но все же острый. С двумя другими она расправилась еще быстрее.
Покачнулась, пальцы разжались.
Тело потеряло чувствительность. Деревянно завалилось на пол.
— И как она пробралась в замок?
— Это мальчик, господин.
— Ты слепой! — прикрикнул Фарт, указывая на скованную мышечной блокадой полукровку. — Девка, полуэльфийка. Возьмем с собой. Что встал, бери ее на плечо.
Развилку они нашли, когда солнышко почти скатилось к горизонту. Хорхе придержал коня.
— Здесь. — Никаких примет, помимо убежденности воина, не было.
— Дальше-то куда? — спросил эльф, которому не нравилось долго стоять на открытом месте.
— Во-он туда, — махнул рукой воин.
Путники свернули под прямым углом и направились дальше.
— От Жарки с Майорином нет вестей со вчерашнего дня, — бросил Филипп. — Велор, ты ее чувствуешь?
— Нет. Как только она попала в этот замок, она будто исчезла.
— Зачем мы вообще месим снег, когда есть такой подозрительный замок! — возмутился дворянин.
— Потому что так надо! — проворчал Хорхе. — Тем более…
— Что, Хорхе?
— Прямо посмотри, дурень!
Лес постепенно стал реже, деревья расступались, а в излучине речки, питавшей истоковицкий пруд, стояла темная серая крепь.
В дверь заколотили, пахнуло грозой, пеплом, деревянные доски, хрустя как сломанные кости, посыпались на пол. Старики, коротающие вечер за разговором, встрепенулись. Ровно гудело пламя.
Зятлик взмахнул ладонью, гоня красные горячие языки. Пламя отпрянуло, но понукаемое чьей-то волей с двойным усилием устремилось дальше.
По лысой голове Фотия тек пот.
— Как в бане прям, — сказал он, заслоняясь от огня.
Вокруг двух старцев засветилась голубоватая сфера воды.
— Решил нас сварить? — уточнил Зятлик, утирая глаза бородой.
— Жареное в нашем возрасте вредно.
Огонь продолжал гудеть, постепенно расправляясь со стенами Зятликового дома.
— Надо уходить. — Фотий развел ладони в стороны. — Держись за мной.
Лестница хрустнула, ломаясь. Зятлик, бледнея от усилия, поднял в воздух уцелевшие ступени, они послушно повисли в воздухе. По ним тоже гуляло пламя, обжигающее даже сквозь водяную сферу. Фотий зашептал, пристукнул ногой, от нее серебристым узором побежала ледяная корка. Огонь топил корку, Отшельник пристукивал ногой, восстанавливая защиту.
Первый этаж горел, плотная стена дыма не позволяла разглядеть, что впереди.
— Мои книги… резной сундук из Атыней, мои…
— Зятлик! Приглуши вой. Чую я, что к выходу пробираться бессмысленно.
Будто в подтверждение слов Фотия, хрупнуло перекрытие, оседая. За спинами обвалилась потолочная балка.
Огонь гудел.
— Мой дом…
— Тряхни стариной, друже. А я сферу подержу…
— Но тогда…
— Зятлик, если ты останешься жив, я завещаю тебе всю свою библиотеку! — прикрикнул Отшельник.
Глаза старика, похожего на козла, заблестели. В библиотеку Фотия посылали даже из Инессы.
— Давай уже, старый козел, соображай! — брюзжал Отшельник.
Зятлик тряхнул козлиной бороденкой, кхекнул, поднял тонкую иссушенную годами руку со скрюченными пальцами и тихонько запричитал:
— Мой домик, мои книги, мои записи… — Пламя пригнуло красные жадные лепестки. Зятлик продолжал: — Мое креслице, такое удобное, у меня болит спина, я заказывал его у специального мастера… — Стены становились прозрачней, исчезая. Пламя, еще недавно поглощавшее все вокруг, осталось без пищи. — Мои сапожки, расшитые Зуричкой. Ее уж годочков пятьдесят нет на свете, я их не носил. Хранил, чтобы в них похоронили…
Последней, исчезла крыша. Зятлик печально вздохнул, побелел и завалился на друга — заклятие развоплощения требовало полной растраты резерва. Колдун поймал Зятлика, с тихим щелчком лопнула сфера. Два старика в закопченной одежде стояли посреди черного выжженного участка, где три минуты назад стоял добротный двухэтажный дом истоковицкого колдуна.
С каждым днем просыпаться хотелось все меньше и меньше. Остатки, дребезги нормальной привычной жизни приходили хотя бы во снах, иногда в очень странной форме, но все же приходили.
Я просыпалась по ночам, резко, будто выныривая на поверхность, и только когда толстые одеяла скатывались с разморенного во сне тела, просыпалась по-настоящему, разбуженная зимним холодом.
А зима уже вошла в полную силу, раскинув шлейф своего белого богатого мехами одеяния на троне.
Зима…
На речках наверняка пасется ребятня, самые смелые из которых уже сейчас приматывают лезвия к катанкам, чтобы закружиться на льду, оставляя прихотливые узоры резкой вязи.
В Вирице пахнет печным дымом, город чадит из всех труб, пытаясь согреться. Тысячи и тысячи печей жадно поедают дрова, меняя на тепло и густой смолистый дым. Вечером не протолкнуться в корчмах, в каждой сидит по менестрелю, и все как один провели лето в боях и подвигах, даже если и далеко, даже если и в шуточных… Все равно люди слушают, потому что они: башмачники, трубочисты, кузнецы, портные, горшечники, кухарки, стражники, мастера печных дел и мастера деликатных дел, цирюльники и целители — все они скучают по неведомому, отличному от их обычной жизни. А в зимний вечер, когда есть свободный часок, хорошо и приобщиться к обширности и разнообразности мира.
А менестрель перебирает струны и мурлычет про странный праздник ведьм и колдунов, про пляски и пиршества во время Йоля.
В Инессе это время строить большую ледовую горку, когда собираются все от мала до велика и упрямо таскают снег для столь необычного сооружения.
Зима…
Пробуют лед длинными посохами купцы. Стучат, недоверчиво изучают. Можно ли уже поставить на эту дорожку груженые сани. Срок ли? Не потонет ли мой товар в глубокой полынье, не отправится ли на корм рыбам, водянкам, водяным и болотникам с тинниками.
Даже нечисть, нежить и прочая тварь готовилась к долгому холоду, коротким дням и длинным, студеным ночам.
Водяные, тинники, болотники, кикиморы, вьерды — все тихо укладывались по своим норам под толстой коркой льда, выпустив на волю стайки хитрых кэльпи. Заканчивал устраиваться в просторном дупле леший, или лесовик, грибной дед. Он приготовил запас продуктов, созвал в соседки рыжих белок. Оборотень забился в свое логово в лесу, притворившись волком, а может, наоборот, удачно устроился в городе, где сейчас здоровается с соседкой, нахваливая ее квашеную капусту, а та даже не подозревает, что у приветливого парня или девушки иногда вырастает хвост.
Мир живет, полный привычных рутинных забот и дел. Мир живет, краем уха прослышав про возню в Долине Источников, но менестрели так часто врут…
А мир живет…
Но засыпать было все труднее, все труднее было закрыть глаза, ожидая, что передо мной появятся детские круглые глаза, не понимающие — за что? Каждый раз, каждый раз во сне, в полубреду они спрашивали меня об одном:
Почему ты ничего не делаешь?
Почему не освободишь нас?
Почему не остановишь Фарта?
Неужели не можешь?
Во снах я бродила по подземельям замка от решетки к решетке, рвала руками каленые прутья. Выпускала силу, пытаясь смыть заклятия. Кричала, искала стражников, хотела отомкнуть засовы…
И ничего.
И только ближе к утру, под тремя меховыми одеялами, свернувшись клубочком, я видела Вирицу и Инессу. Но стоило мне с кем-то заговорить, стоило присесть за стол в корчме, как снова передо мной стояли полные ужаса глаза и бледные губы заученно повторяли:
— Почему ты ничего не делаешь? Ты же знаешь!!!
Ты же знаешь!!! Знаешь!!!
А страх, тот же ужас сковывал меня, связывал по рукам и ногам.
Сил храбриться больше не было. Пропала и Фартова усмешка, и снисходительное понимание. Агний и Кавель Фарты страшно нервничали, наполнив замок мышиной возней и суетой. Куда-то таскали вещи. За мной следили уже не двое, а четверо наблюдателей.
На каждом повороте стояло по караулу, закрыли выход на стену.
От меня отозвали Щегла, и когда я видела молодого мага, он был измучен, будто колдовал с утра до вечера.
А химеры кричали все громче, настолько, что приходили в каждый сон каждую ночь.
И спать тоже стало страшно…
Фотий придержал приятеля. Поделился силой.
— Накопитель? — прошептал колдун.
— И накопитель тоже, — покивал головой Отшельник. — Где здесь источник?
— Нет источника. Больше нет.
— Но ведь…
— Отвели, — проскрипел тот плохо слушающимся ртом.
— Близнецы должны приехать на рассвете, сколько до рассвета, Зятлик?
— Часа три.
— Не продержимся, — грустно заключил Фотий. — Значит, пора.
— Но тут неподалеку есть дом. Дойдем.
— Зятлик, ты чего, ослеп? Там… — Он внимательно подсмотрел на друга и грустно покачал головой.
Бывало и такое, истощенный резерв проявляется самым странным образом. В этот раз он лишил Зятлика зрения.
— Сядь. — Фотий усадил колдуна на землю. — Сядь.
Три тени, которые Отшельник видел как днем, приблизились. Ночь была светлая. Луна отражалась в лысине Фотия, несмотря на испарину, которой она покрылась от холода.
Сфера вновь начала расти из старческих ладоней, покрытых глубокими бороздами прожитых лет. Фотий шире расставил ноги в кожаных сапогах, раздалась полами расстегнутая стеганка, подшитая в плечах и локтях кожаными вставками. Они тоже блестели в темноте. Пояс болтался в петлице, но колдун, казалось, про него забыл.
Сфера отдавала краснотой только потухшего пламени. В полупрозрачных стенках мерцали всполохи огня.
Маги шли к ним. Незнакомые, чужие маги. Два мужчины и женщина со светлыми распущенными волосами.
Ее непременно бы узнала Айрин и надолго бы задумалась, где же она ее встречала.
Маги шли. Женщина прищелкнула пальцами, с них эффектно сорвалась маленькая шаровая молния и начала стремительно увеличиваться. Молния впилась в сферу голодной волчицей. Там, где они соприкоснулись, появились тоненькие язычки огня, оплели молнию и втянули в себя.
Женщина поджала узкие губы. Мужчины переглянулись.
— Что происходит, Фотий? Что за шум?
— Маги, те маги, которые подожгли твой дом.
— Я ослеп, друг. Совсем ослеп…
— Зрение вернется. Погоди чуток, нужно только время, — улыбнулся старый колдун, хотя знал, что друг не может видеть его улыбки.
Фотий Отшельник покачнулся, по лысине бежал пот. Старик, проживший без малого триста лет, знал: времени больше нет.
Зятлик понял, он ослеп, но не потерял слуха.
— У меня еще есть силы… Возьми…
— То, что у тебя осталось, нужно тебе, чтобы продержаться, дождаться накопителя или источника.
— Фотий, я буду знать, что ты похоронишь меня по моему желанию. И оставишь моему внуку библиотеку, которую мне обещал, старый ты хрен! Бери, я сказал! Все равно я покойник!
Отшельник хотел воспротивиться, возразить. Но сила, выпущенная слепым старичком, так похожим на козла, уже ткнулась ему в ладони, теплом пробегая по телу. Зятлик замер с полуулыбкой на бледных старческих губах, козлиная бороденка задорно топорщилась, указывая на луну, шедшую на запад.
Зятлик присоединился к ней. К бледной слегка овальной луне, стареющей и вечной.
Отшельник сжал зубы, сфера разгорелась жарким огнем, оттесняя магов в стороны. Пахло паленым. Плескались языки огня на стенках.
До рассвета еще далеко…
Маги переговаривались кивками и знаками. Меж ними натягивалась сеть, в руках появились серебрящиеся от магии мечи. Скользили по ним блики Фотиева огня.
Ударили синхронно, копируя движения друг друга. Ударили единовременно, вспарывая магическую ткань сферы. Рубя полыхающие стенки, краснея от нестерпимого жара. Волосы женщины плавились, скручиваясь в темные — обугленные — катышки.
Сфера треснула, от мечей расползались дыры. Фотий ждал. Когда дыры соединились в единую рваную рану, маги ступили вперед.
И раны начали заживать. Языки пламени переплетались друг с другом, вились в единый узор. Стягиваясь за спинами магов Цитадели, сфера затрепетала, пульсируя, сжимаясь, толкая магов в спины.
Первой догадалась женщина, она рубила пламя мечом, ругаясь как пьяный гном, сбивая огонь со своих чудесных волос, с одежды. Но внутри сферы гудело, жужжало, стреляло.
Высыпавшие из домов на шум горожане с ужасом смотрели, как внутри круглого красного шара заживо горят три человека, корчась от жара. А посреди сидит сгорбившийся старик, прижимая к себе тело мертвого друга.
Сфера становилась все меньше.
Пока не исчезла совсем.
Посреди пепелища лежал тот самый старик, обугленный, обессиленный, но еще живой. Кто-то из колдунов, проснувшийся от шума боя, заковылял к нему на костылях, на всякий случай прикрываясь щитом отрицания.
Старик что-то шептал.
Колдун на костылях нагнулся над ним, пытаясь разобрать невнятные слова.
Уже позже — перед рассветом, два взмыленных коня ворвутся в Истоковицкие ворота, понукаемые всадниками, которых мучило всю ночь нехорошее предчувствие. Два брата, близнецы Оверкаллен, черноволосые сильные, молодые, высоченные, так похожие на своего отца в молодости, услышат от инесского колдуна по прозвищу Серая Шельма последние слова своего наставника и учителя. Серая Шельма отведет их к телу, и парни упадут на колени, совершенно одинаково, склонят красивые головы, глотая слезы. И один, старший, прошепчет:
— Хоть на смертном одре ты признался, что ты наш отец, старый хрыч!
А потом тихо разрыдается. И Серая Шельма, почитавшийся страшным болтуном, никогда никому не расскажет, что видел. Он так и унесет с собой в могилу события того утра, разболтает лишь о том, как видел последний бой колдуна Фотия по прозвищу Отшельник. Расскажет, какие у него сыновья, унаследовавшие силу и мудрость отца.
А братья Оверкаллен с тех пор будут зваться «близнецами с Черных гор», сыновьями легендарного Фотия Отшельника, колдуна, объездившего весь мир, где, как говорили, на северных островах была у него любимая женщина — светловолосая Глед Оверкаллен.
— Элина! Ты здесь?
— Здесь, — отозвалась магичка из глубины землянки. — Помоги мне!
— Он мертв?
— Да. Чертов инессец, насмехался надо мной всю ночь.
— И ты его убила?
— А что прикажешь делать? Я израсходовала на него весь запас развязывающих язык снадобий, а ему хоть бы хны! Молчал и кидался плоскими шуточками.
Она появилась на пороге растрепанная, в белых катанках и незастегнутом полушубке.
— Плохие новости, Эли. — Маг привязал к морде коня торбу с овсом.
— Еще хуже, чем мои? — скривилась магичка.
— Фотий Отшельник убил Леймиру, Клавта и Нестарка, до этого они прикончили Зятлика из Истоковиц. Отшельник умер от истощения. Инессцы подобрались к замку и ходят вокруг, как лесные коты, не решаясь на более явные действия. Пересмешника не видно и не слышно, хотя соглядатаи передали, что границу долины он пересек. Борца еще не нашли, по его следу пустили химер, но ни одна не вернулась.
— А что Фарт?
— Фарт судорожно собирается покинуть замок.
— Порталом?
— Химер — порталом, слуг и стражу — санями. Они собрались подняться по Сабельке к хребту.
Элина поморщилась:
— Помоги мне его вытащить.
— Да, сейчас. Нам надо найти Пересмешника и Борца.
— Нам? Или тебе?
— Мне, — признался мужчина. — Мне. Но я надеялся, что ты мне поможешь…
— Ну что ж, Сворн… — Магичка криво усмехнулась. — Пожалуй, помогу, но сначала ты поможешь мне вытащить это тело на улицу.
— Не вытаскивай. Не надо. Лучше сожжем землянку вместе с ним.
— Хм… а это идея…
Рысь насторожилась, кисточки затрепыхались, бегущий позади остановился, озираясь.
Рысья морда сморщилась — кошка зашипела, заложив уши назад. Лошадь одного из всадников шарахнулась назад.
— Дура! — выругался всадник. — Тихо! Опа-опа!
К рыси подоспел друг. Теперь обе лошади рванули удила, забывая о боли в зверином страхе перед оборотнями. Спутник рыси не был ни зверем, ни человеком. Всадники переглянулись, силясь справиться со взбесившимися лошадями.
Глаза оборотня погасли, один начал косить, из ярко-желтого сделавшись светло-карим.
— Тшшш… — прошептал оборотень. — Хватит… Тсс…
Копыта, молотящие снег, остановились.
— Ты напугал наших лошадей! — зло выкрикнул всадник.
— Не надо было выезжать мне навстречу. Кис, тихо, не шипи.
— Борец, — буркнул второй всадник. — Наш.
— Борец? Лавт Борец? Оборотень. Как я не догадался.
Косой скептически посмотрел на незнакомцев. Заметил раскосые глаза и рыжие волосы первого всадника и длинную русую бороду второго. Заметил, что у рыжего за плечом вместо меча была лютня, а шапка сидела довольно косо.
— Владычица Инессы не велит доверять всяким проходимцам, — буркнул оборотень.
— Да, государыня у нас осторожная… Но неужто илнесцы не узнают своих собратьев на чужбине.
— Кому где чужбина… Пересмешник, — все еще сомневаясь, сказал Борец. — А ты, значит, Люта Молчун?
— Он самый, — ответил за приятеля Пересмешник. — Ты не думай, прозвище он свое оправдывает, молчать может седмицами, ибо не видит в словах особого смысла.
— А ты, я вижу, за двоих горазд трепаться.
— А ты в тварь какую-то обращаешься. В какую, кстати?
— В мохнатую. С четырьмя лапами и хвостом. Кис, иди ко мне.
— А это твоя подружка?
— Умгу, — промычал Лавт. — Сестрица. И куда вы путь держите… Коллеги?
— А ты куда?
Мужчины замолчали, в воздухе повисло напряжение.
«Не так уж легко подделаться под менестреля и молчуна», — думал Борец.
«Мало ли оборотней?» — тревожился Нежад Пересмешник.
Только Люта Молчун ничего не думал, благо привык молчать даже в мыслях.
— Есть тут…
— Один…
— Замок…
— Надо бы…
— Проверить.
— Поехали уже… — неожиданно изрек Люта. — Павлины!
— А вдруг он…
— Наш он, — доверительно сообщил Люта и замолк.
Нежад мысленно подсчитал, сколько Молчун произнес слов за сегодняшний день, выходило, что следующих дожидаться придется около месяца.
Город спал. Дремали стражники на стене, избалованные спокойной жизнью. Храпели в своих домах горожане, прижав к бокам супруг или любовниц. Свистели носами одинокие старые девы, зажав одеяла меж дряблых коленей. Мурлыкали во сне девицы, сопели дети, причмокивающие во сне губами. Город спал.
Но не весь. Редрин Филин ходил по своей опочивальне, как зверь по клетке. Будь у него чуть меньше спеси и достоинства, он начал бы бросаться на стены. Но не бросался, ему хотелось думать, что честь и достоинство еще не пустой звук. Вспоминать про спесь он не стал, ибо не считал себя спесивым. Филин грузно ходил, пересчитывая узорные квадраты хордримского шерстяного ковра, который ткали тридцать восемь лет. Государю было чуть больше сорока, немного старше ковра, совсем чуть-чуть.
Редрин Филин прошелся по каемке, повернул на углу и пошел на дцатый круг.
Он старательно вспоминал донесение Яриния, отчет Мадеры, сплетни, пущенные им для вящей надежности, песенки одной залетной птички — одного из лучших соглядатаев, и донесения армии шпионов, которых Филин для удобства про себя именовал «мышками».
И ничего из вышеперечисленного ему не нравилось.
Не нравилось ему донесение Мадеры, что Цитадель полна сил и желания развязать противостояние с Инессой.
Не нравилась пламенная речь Яриния, что в Цитадели что-то де происходит, знать бы что, и с какой стороны на это смотреть.
Не нравилась песня птички о пропавших детях, драке в Уктопицах и неясной пока гибели Фотия Отшельника, в которой яро обвиняли некого Зятлика из Истоковиц, мол, чего-то не поделили старики-колдуны.
Не нравились и сплетни, собранные дворецким, эдакой дворцовой крысой. Крыса была умна, стара и пронырлива. Подслушала везде, куда смогла пролезть, а это был очень длинный список мест и личностей. По словам крысы, выходило, что Яриний слишком много и слишком часто беседует с цитадельскими магами и слишком долго и слишком часто спит с его — государя — женой.
Редрин Филин остановился, потоптал угол хордримской крашеной тряпки, взмахнул руками и очень неуклюже прыгнул в середину.
«Мышки» тоже поработали на славу. Первая мышка — знатная дворянка из свиты Регины Мадеры, рассказала, что Орник Мадера страшно любит говорить с Владычицей Инессы об аграрных новинках, и оба в них великолепно разбираются. Филин прекрасно понимал, что в лучшем случае его архимаг отличает свекольную ботву от морковной, и то только потому, что любит по жаре перекусить свекольником, куда эту ботву класть положено.
Вторая мышка тоже не подвела и поведала загадочную историю о бытии его брата в Вирице, который, как выяснилось, прекрасно поживал в столице последние семь лет, выдавая себя за обычного колдуна, не отягощенного высокопоставленными родственниками. По мышкиному рассказу выходило, что последние два года колдун жил не один, а с таинственной девицей, проводившей короткие зимние дни в храме Трех Богов и вроде как усердно там впахивающей. Девицу звали Айрин, по странному совпадению так же звали и дочь Владычицы, с которой так нежно любил ворковать архимаг.
Добила его третья мышка. Третья мышка пришла хромая на одну — сломанную ногу. Ногу мышке сломал не абы кто, а настоящий дракон, сверзивший эту мышку, на ее мышиное счастье, с пологого склона холма, где изволил трапезничать, доедая краденую у пастухов овцу. Дракон ел воодушевленно, с большим аппетитом, и, видно, находился в благостном настроении, так как мышке удалось уйти живой и относительно невредимой, вернее уехать. Мышка долго благодарила государя за предоставленную столь своевременно и великодушно лошадь, обученную забирать раненых с поля боя.
Филин тяжело сел на обитую тканью скамеечку. У него заныли ноги и заломило спину. Он запустил пальцы в чуть вьющиеся черные волосы, доставшиеся вместе с большими темными очами и полнотой от матери-хордримки.
Когда он был ребенком, отец часто поминал ему и волосы, и глаза, и «куриные мозги», унаследованные от матери. Майорину повезло больше: стоило отцу начать ругаться, как мальчишка впивался в него своими невозможными беловато-голубоватыми зенками, и отец млел от восторга, что сын так на него похож. Филин злорадно улыбнулся, несмотря ни на что, с братом он особо не враждовал. Тот частенько вставал меж отцом и розгами, когда дело доходило до наказания Редрина. Или делил кару с братом, шипя от боли и грязно ругаясь. За ругань он обычно получал еще одну порцию хлестких ударов, и у отца уже не хватало сил пороть Филина так, как бы хотелось.
Мог ли брат его предать? Будь их разлука чуть менее долгой, а расставание не таким загадочным, может, Филин и ответил бы, что не мог. Но прошло слишком много времени, и не раз он посылал на дыбу тех, кому сначала безоговорочно доверял. Именно поэтому у него водилась армия шпионов, доносящих друг на друга, это здорово добавляло путаницы, но в угоду достоверности Редрин жертвовал своим временем и старательно разбирал все узлы.
Мог. Майорин мог его предать.
Могли и Яриний и Орник.
Надо только сообразить — зачем.
С Яринием было все более и менее ясно, ничего тот не ставил выше своего треклятого клана. И служил государю только потому, что государь этот клан содержал. Неужто кто-то предложил эльфу более выгодные условия?
Орник сделает то, что скажет ему Ильма, а вот что в голове у старой ведьмы, Редрину и помыслить было страшно.
Оставался брат. Брат, он знал совершенно точно, был до тошноты принципиальным и делал только так, как считал правильным. Оставалось догадаться, что этот сумасшедший считал правильным…
Ему было лет пятнадцать, когда он впервые напился. Напился так, что мало помнил о прошедшей ночи. Редрин, постанывая, сполз с кровати, оглядел в зеркале свою разбитую физиономию. Как такое вышло, он совершенно позабыл. Помог вспомнить Майорин. Брат привел с собой придворного чародея, и тот лишь одним пассом освежил память Филина.
— Видишь, Ред, — ухмыляясь, сообщил ему брат, — как порой случается. Теперь ты знаешь!
— Ах, ты гад! — завопил Филин, кидаясь на брата с кулаками.
— Нет. Это ты гад, Ред, нечего было лезть на ту девчонку, которая пищала и вырывалась.
— Ну, Май! Вот… — Слов у Редрина не хватило, и он пнул брата под коленку, тот сжал зубы и удержался от вопля.
— Ты должен это помнить, Ред, но кроме этого… помни, что после того, как я дал тебе в зубы, она сама же мне предложила то, чего ты от нее добивался!
Конечно, он изменился за столько-то лет. Но тот день Редрин действительно запомнил. Запомнил и уяснил, что Майорин преследует исключительно собственные цели. Кроме того, Редрин знал, что с его братом ложилась почти каждая дворцовая девчонка, и не нужно было бить морду кому-либо, чтобы их завоевать. Он дал урок брату. И хоть архимаг быстро свел жуткие синяки и приладил на место выбитый зуб, все равно Редрин помнил до сих пор. Как и хотел Майорин.
Чего добивается он в этот раз? Защищает кого-то? Или разыгрывает сложную партию? И ради чего? Кого?
Еще одна мышка донесла о самом страшном секрете, который так упрямо скрывал от него Мадера…
Чуть больше месяца назад девица, с которой жил его брат, таинственным образом исчезла. И именно после этого началась бурная возня в Долине Источников. Кто она, эта девица?
Филин тихонечко застонал и распечатал конверт, доставленный на закате гонцом. Гонец был взмыленный и несчастный, и Редрин отправил его спать, разрешив подождать с устным посланием до утра.
Писал Базилевс, отец Рианы, князь Сауринии. Текст был скрыт простеньким заклинанием, которое мог наложить и раскрыть даже человек, не обладающий магическим даром. Условие было лишь одно. Редрин приложил к углу указательный палец правой руки, по пергаменту поползли змейки витиеватого почерка князя. Базилевс писал красиво, с юмором и природным даром к словоблудию. Вот только содержание подкачало. Баронства, с которыми не так давно подписали мирные договоры, неожиданно передумали соблюдать условия и начали собирать армии. Не все, конечно, но Базилевс настоятельно просил помощи и поддержки, напоминая, что в грядущем Сауриния ему — Филину — и достанется, ибо других наследников у князя, помимо дочери, нет. Государь ругался ничем не хуже собственного брата, а может и лучше, ведь поводов у него было больше.
