6

Лодка, покачиваясь, плыла по воле волн. Обхватив себя руками за плечи, Владислава дрожала от холода. На пароходе было не в пример теплее, а тут от воды тянуло сыростью, и девушка вмиг продрогла до костей.

Время от времени она посматривала на своего спутника, бросая из-под ресниц любопытные взгляды. Он сидел на скамье удивительно прямо, глядя в пространство, и, видимо, к чему-то напряженно прислушивался. Девушка устроилась на носу, за его спиной, и видела только крепкую спину, ровные развитые плечи и четкий на фоне ночи абрис головы. Он немного повернул голову, склонив набок, так что она могла бы оценить и его профиль — если бы было хоть чуть светлее.

— Э-э… простите… — попробовала подать голос девушка.

— Тш-ш, — шикнул мужчина. — Молчи.

— Вам никто не давал права говорить мне «ты», — обиделась она. — Мы с вами не настолько близко…

— Цыц! — Он вскинул ладонь, склонив голову набок. — Я тебя с собой не звал. Сама напросилась, так что сиди и молчи.

Владислава прикусила губу. Он был прав. Это она сама кинулась к нему от отчаяния и страха, кинулась потому, что он на миг показался ей лучше, порядочнее и надежнее, чем Михаил Чарович, от которого она за все последние три года не видела ничего хорошего. Отчим разрушил ее семью, лишил ее отца и любви матери, а вчера… При воспоминании о том, что случилось на берегу, у девушки запылали щеки.

— Но вы могли хотя бы говорить мне «вы», — пролепетала она, борясь с подступающими слезами.

Мужчина обратил в ее сторону тяжелый, изучающий взгляд.

— Ладно, — выдавил он. — Только сиди… те молча.

Она кивнула и крепче обхватила себя руками за плечи, чтобы хоть немного согреться.

Вокруг раскинулась летняя ночь. Самая макушка лета давно миновала, вот-вот начнется август, и после заката было уже прохладно. Тянул ветер, воздух был напоен сыростью. Скорчившись на жесткой скамье, Владислава дрожала от холода, стискивая зубы, чтобы они не стучали. Ведь она могла захватить из каюты шаль! Почему не подумала об этом раньше? Потому что все произошло слишком быстро…

Темнота угнетала. Несмотря на то что небо было чистое и с него смотрели крупные яркие звезды, а поперек от горизонта до горизонта протянулся Млечный Путь, берега почти нельзя было различить. Только если присмотреться, можно заметить на фоне темного неба силуэты росших вдоль воды деревьев. Огни парохода давно пропали из вида, не попадались даже бакены, отмечавшие мели и опасные участки. Лодка и два человека в ней были совсем одни на реке.

Наконец, удовлетворившись наблюдениями, ее спутник взялся за весла, опуская их на воду. Они погрузились в черную гладь без всплеска, потом приподнялись, опустились снова — и все это почти бесшумно, только поскрипывали уключины. Лодка слегка развернулась, выбирая путь. Владислава выпрямилась, глядя на воду.

— Куда мы плывем?

— Подальше отсюда, и как можно скорее. — Мужчина греб, налегая на весла так привычно и мощно, что поневоле на ум приходило сравнение с галерными рабами, о которых ей доводилось читать в книгах.

— Вы моряк? — почему-то спросила она.

— Нет. А с чего вы взяли?

— Ну… не знаю. Подумалось.

— Нет, — повторил он и опять замолчал, напряженно работая.

Молчание затягивалось. Владиславе было неуютно сидеть вот так, дрожа от холода, напряжения и сырости, терзаясь неизвестностью.

— Спасибо, — помолчав, произнесла она.

— Что? — Ее спутник в это время как раз оглянулся через плечо и встретился с нею взглядом.

— Спасибо, что согласились меня взять, — промолвила девушка. — Я… мне действительно нужна была помощь. Если бы не вы и ваша доброта, я бы, наверное, бросилась за борт. Мне некуда было деваться! Я оказалась в безвыходном положении и…

— Помолчите, — опять попросил он. — На воде звуки разносятся далеко окрест. Вы хотите, чтобы нас обнаружили?

Девушка огляделась, тщетно пытаясь заметить хоть какое-то движение.

— Да кто может нас обнаружить?

— Как — кто? А ваш опекун?

— Он мне не опекун! Он — мой отчим! — возмутилась Владислава, и ей показалось, что ее спутник издал судорожный вздох.

— Да, — поспешила оправдаться она, — отчим, но у меня есть и отец, которого я люблю. Моя мама ушла от него к этому человеку, его зовут Михаил Чарович, и он просто ужасен.

Ночная темнота окутывала обоих беглецов, но ей все равно показалось, что мужчина слегка вздрогнул при звуках этого имени.

— Вы, наверное, не знаете, что это за человек, — продолжала она. — Он…

— Он будет вас преследовать, — перебил ее спутник. — Будет охотиться за вами. Попытается вас отыскать, а вместе с вами и меня. Так что помолчите.

— Но ведь пароход далеко, — резонно возразила Владислава. — Уже даже огней не видать. Как он может нас услышать?

— Он, может быть, и не услышит, — качнул головой мужчина, — но на реке кого только не встретишь. А ночью особенно… Вот что! Пересядьте на корму, чтобы я вас видел.

Владислава успела закоченеть на жесткой скамье и выпрямилась с трудом, но порадовалась возможности хоть немного подвигаться. Хватаясь за борта лодки, она перебралась с носа и, проходя мимо своего спутника, переступая через весло, не удержала равновесие и, чтобы не упасть, невольно схватила мужчину за плечо. В тот же миг его пальцы крепко сомкнулись на ее локте.

— Ой!

— Я держу. Не падайте. Упадете в воду — вытаскивать не стану.

— Извините, — пробормотала девушка. — Я не нарочно.

Он выпустил и второе весло, поддерживая Владиславу.

— Вы замерзли?

— Есть немножко…

— «Немножко», — передразнил он. — Дрожит как осиновый лист, огрызается и при этом только «немножко замерзла»! Вот женщины! Садитесь, барышня. Там есть одеяло. Завернитесь в него.

— Сп-пасибо. — Владислава на ощупь нашла кое-как свернутое суконное одеяло с тонкой подкладкой — пароходство не особенно тратилось на удобства пассажиров второго класса, тем более летом, когда ночами еще тепло. Завернувшись в него, она только сейчас поняла, как замерзла. Зубы мелко стучали, выбивая дробь.

— Лучше? — поинтересовался ее спутник, снова берясь за весла и выгребая по течению.

Она только кивнула.

— Ну и отлично. Тогда смотрите вперед. Видите берег?

— Да.

— Следите, чтобы мы не подходили пока слишком близко, и если заметите…

Он оборвал сам себя, прислушиваясь к звукам ночи. Тишина. Только плеск воды, скрип уключин, тяжелое дыхание гребца и далекий шелест листвы. Потом где-то вдалеке закричала ночная птица.

— Что? — выдохнула Владислава.

— Ничего.

Опять наступила тишина, но кроме всплесков воды девушке вдруг померещилось какое-то журчание, словно совсем рядом воду переливали из кувшина в кувшин.

— А все-таки, куда мы плывем? — поинтересовалась она, когда немного отогрелась и смогла разговаривать, не стуча зубами.

— Куда угодно, только подальше отсюда.

— Вам все равно?

— Да, — помолчав, ответил мужчина.

— Тогда, если вам не трудно, сможете отвезти меня в Загорск?

— Куда?

— В Загорск, — торопливо заговорила Владислава. — Я знаю, это далеко, до него плыть и плыть — сначала немного по Волге, потом там в другую реку, Вертугу, потом в ее приток — Змеиную и дальше вверх по течению. Но поймите, это не прихоть и расстояние того стоит. В Загорске живет мой отец. Только он сможет защитить меня от гнева Михаила Чаровича. Вы не знаете, кто мой отец!

— И кто же? — спросил Лясота, заранее готовый услышать какой-нибудь расплывчатый ответ типа: «Уважаемый человек». Естественно, что для ребенка его отец всегда будет самым-самым. Даже для него, не помнившего своего родителя иначе как пьяным или мучающимся с похмелья, отец долгое время оставался символом чего-то прочного, светлого. Наличие даже вечно хмельного отца, избивающего мать и сына, давало хоть какую-то надежду. «Мы — шляхта! — орал Ивар Травникович в хмельном угаре. — Запомни, ты, пся крев! Шляхта, а не кто-нибудь! Ты должен гордиться своим гербом! Знаешь, с какими людьми мы в родстве? У-у-у… Да стоит мне только слово сказать, сразу все прибегут — и Спышевские, и Гнездичи, и Брицальские. И сам Милорадич прискачет! А знаешь, почему я не прошу? Потому что гордый! Гордость превыше всего! Вот наш девиз! Травниковичи ни перед кем не сгибали выю и не согнут никогда!»

После его смерти и похорон, когда выяснилось, что денег в семье нет ни гроша, мать все-таки пошла на поклон к ближайшему соседу, пану Спышевскому. У нее гордости было намного меньше, чем у ее спившегося мужа, и она выпросила помощь у дальней гербовой родни. Пан Спышевский не отказал в помощи, выплатил часть долгов, помог пристроить Лясоту в училище, потом замолвил за него перед кем надо слово… В общем, сделал то, что должен был делать родной отец… чей образ Лясота все-таки сохранил в сердце, лелея его до сих пор.

Задумавшись о собственном отце, Лясота опомнился, только заметив, что девушка что-то говорит.

— Что вы сказали, барышня?

Владислава обиженно захлопала глазами. Она как раз рассказывала о том, каким замечательным человеком был ее отец.

— Вы не слушали?

— Задумался, — опять налег на весла он. — Так что там про вашего отца?

— Мой отец, — обиженно поджала губы девушка, — князь Владислав Загорский.

— Первый раз слышу, — почти честно ответил Лясота. На самом деле это имя он, кажется, где-то слышал, но по прошествии стольких лет запамятовал, когда, где и при каких обстоятельствах. — Он жив?

— Да. Моя мать рассталась с ним, уйдя к этому Михаилу Чаровичу…

— А вы последовали за матерью? Если так любите отца, почему не остались с ним?

Владислава вспыхнула, смущенная и негодующая. Но как объяснить этому человеку, что ею двигало тогда? Девушка так боялась совершить ошибку, что в конце концов все-таки ошиблась.

Лясота усмехнулся, наблюдая за ее лицом. В темноте он видел лучше этой девушки, и мог видеть, как оно страдальчески исказилось.

— Значит, вы…

— Княжна Владислава Загорская-Чарович, — со вздохом призналась она.

— И бежите от своего отчима к своему отцу?

Она кивнула, зябко кутаясь в одеяло.

— Думаете, отец вас примет обратно?

Владислава так и взвилась, возмущенная до глубины души. Как он смеет так говорить?

— Конечно, примет, — воскликнула она шепотом. — Это же мой отец! Я — его единственная наследница.

— И он так легко с вами расстался?

— Мой отец любит меня. Он поступил так, как было лучше для меня.

«Вернее, просто отступил в сторону, предоставив ребенку самому принимать взрослое решение, — рассудил Лясота. — Хороший родитель, ничего не скажешь! Учит плавать, бросая в воду с обрыва».

Но вслух сказал совсем другое:

— Сколько лет вам было, когда они разошлись?

— Почти четырнадцать…

В этом возрасте девочки еще не выезжают в свет, но начинают бывать на так называемых детских балах, где большинство приглашенных не старше шестнадцати лет. Взрослые туда допускаются редко — как правило, это матери и другие старшие родственники, вывозящие детей в свет, и будущие женихи, присматривающие себе невест заранее, чтобы знать, за кем придет пора ухаживать через два-три года. В прошлой жизни Лясота раз или два был приглашен на такие балы — просто потому, что, подобно многим молодым офицерам, присматривался к будущим невестам, но никого подходящего не встретил. Девушку, завладевшую его сердцем, он отыскал позже, случайно.

— Мы познакомились на балу. — Девушка словно услышала его мысли. — Меня вывозила мама, а он был в числе приглашенных.

Лясота только покачал головой, изумляясь странностям чужих судеб. Прийти на детский бал, где собираются будущие дебютантки, но начать ухаживать не за подрастающей дочкой, а за ее маменькой, чтобы несколько лет спустя переметнуться к девушке? Что-то тут было не так.

— А вы? — вдруг ворвался в его размышления негромкий голос.

— Что — я?

— Как вас зовут? — Владислава смотрела на него в упор по-совиному круглыми глазами. — Я сказала, кто я и куда плыву, а кто вы?

Лясота замялся. Назвать свое настоящее имя? Ни за что на свете, хотя за минувшие девять лет о нем забыли многие, если не все. Сочинить на ходу? А зачем? Есть же паспорт, выкупленный им за бесценок.

— Петр Михайлик, — сказал он.

— Михайлик? — повторила девушка.

— Я вырос в Ляхии, — сказал он. — Ляшское наречие мне близко, как родное.

— А куда вы плывете?

Ответ на этот вопрос тоже был. В подорожной.

— Хозяин меня отправил в Ружу. По делам.

Впрочем, ей-то что за дело? Через несколько дней он доставит эту девушку в Загорск и двинется дальше своим путем. Видит бог, его дорога домой и так чересчур затянулась.

Лодка продолжала двигаться, повинуясь веслам. Работая, Лясота выкладывался весь. Тело, привычное к тяжелой работе, скоро само вошло в ритм, и мысли потекли ровно и неутомимо, как вода.

Значит, Загорск, что в верховьях Змеиной. Далековато, но ничего не поделаешь. Сколько там верст от Дмитрова? По реке около пятидесяти и там еще примерно полторы сотни с гаком. Напрямик, через знаменитые Вертужьи леса, может быть и скорее, но на реке проще уйти — столкнул лодку в воду и никаких следов. Дней пять-семь уйдет, точно. Но зато оттуда пешим ходом или с торговым обозом можно напрямик добраться до Ружи, а оттуда вниз по течению Тесны — как раз до Владимира, где ждет она… Не такой уж большой крюк.

Какая-то мысль билась в голове, не давая покоя. Имя? Название? Предчувствие чего-то необычайного? Двигая веслами, Лясота посматривал на сидевшую на корме девушку. Закутавшись в одеяло, она сжалась в комочек и старательно боролась со сном, распахнув осоловелые глаза.

— Поспите, барышня, — предложил он. — Ночь длинная.

На самом деле не такая уж и длинная. После полуночи миновало часа два, совсем скоро в воздухе разольется приятная предрассветная свежесть, пахнет утром, зазвучат птичьи голоса. К тому времени надо будет найти укрытие — путешествовать днем небезопасно.

Обернувшись в очередной раз, он увидел у берега темную громаду пристани. Она была почти не освещена — только у мостков и на самом верху тускло поблескивали сигнальные огни. Дмитров. Надо же, быстро добрались. Нет, надо поскорее пройти мимо. Звуки над водой разносятся далеко, и были слышны скрипы и тихий плеск — дмитровские рыбаки выходили на промысел. Тут поблизости наверняка у них сети. Еще заметят лодку.

Лясота налег на весла, спеша не только миновать пристань, но и отойти поближе к противоположному берегу. Интересно, где у них сети? Не зацепиться бы веслом.

Мышцы побаливали, но боль была приятной. Впрочем, отдых не повредит. Еще немного, версты две или три — и, дождавшись, пока начнет светать, можно начать искать укромное место. До поворота на Вертугу — там, кажется, стоит город Усть-Нижний — они дойдут завтра-послезавтра. Минуют ее ночью и начнутся Вертужьи леса. По ним идти… кстати, сколько? Он понятия не имел, как далеко находится этот Загорск, только представлял себе умозрительно, как любой человек более или менее полно может перечислить все города империи и сказать, какие находятся южнее столицы, какие — восточнее, а какие — за Каменным Поясом. Но вот прикинуть расстояние — увольте.

Лясота бросил взгляд на прикорнувшую на корме девушку. Его невольная спутница уже спала, свернувшись калачиком и завернувшись в одеяло так, что торчала только верхняя часть лица — лоб, ровные густые брови, прямой тонкий нос, сомкнутые веки с длинными ресницами. Они слегка подрагивали — видимо, девушке что-то снилось. Вот она пошевелилась, вздрогнув, пробормотала что-то в полусне. Глазные яблоки заметались под веками туда-сюда. Лясота почти физически ощутил, что ей снится что-то неприятное. Он ударил веслами вразнобой, качнув лодку. Он толчка девушка встрепенулась, на краткий миг приоткрыв глаза, и тут же заснула снова, но этого момента хватило.

«Пусть выспится, — решил он. — Так с нею завтра будет меньше хлопот».

Лясота не хотел брать в спутницы женщину. Какая глупость — беглецу тащить за собой эдакий привесок? Мало того что она будет его задерживать, придется выносить бесконечные капризы, придирки, хлопотать, заботиться о ней… На всем белом свете достойной такого отношения была одна-единственная женщина в мире — его Поленька. Остальные женщины для него не существовали. Если бы она смогла и приехала к нему на каторгу, он, может быть, не совершил бы побега. А так… знает ли эта девчонка, что такое тоска, день за днем сжигающая сердце изнутри? Что такое ожидание — мучительное, безнадежное, питаемое упрямством и чужими примерами любви и верности? Что такое зависть и горечь — почему у него все не так, как у остальных?

Ничего, через несколько дней он доставит княжну Загорскую к ее отцу, получит вознаграждение и отправится во Владимир-Северный.

Украдкой Лясота потрогал за пазухой кулон. Золото и бриллианты. Дорогое. У перекупщиков, не торгуясь, можно получить больше ста рублей. А если старый князь добавит деньжат, и вовсе можно зажить. Сколько у него спросить за спасение дочери? Тысячи целковых хватит? Или уж сразу требовать пять?

За этими размышлениями время летело быстро. Скоро начало светать. В предрассветном воздухе разлилась та особенная свежесть, которую не опишешь словами. Ее надо чуять.

Лясота подгреб к берегу. Лодка с шуршанием врезалась в прибрежные заросли. Склоненные над водой ветки махнули по спине. Не желая тревожить спутницу, он осторожно выбрался на берег, подтянул лодку повыше, чтобы ее не сразу заметили с воды. Волга здесь широка, судоходна, но можно надеяться, что погоня — если она есть — пройдет мимо.

Девушка так и не проснулась. Будить ее и выносить на берег Лясота не стал. Вынул вещи, присел рядом. Спать хотелось, но ничего. Одну ночь можно потерпеть, а отоспаться днем.

…И все-таки, что такое странное он когда-то слышал про Загорск?