2

Он знал, что инквизитор его заметил. Ему был хорошо известен этот взгляд — тяжелый и вместе с тем задумчивый. Взгляд человека, который уже все про тебя знает и только не решил, как с тобой поступить — схватить сразу или немного подождать. Достаточно было, чтобы два взора — колючий, настороженный и деловито-расслабленный случайно встретились… и словно искра проскочила между ними.

Лясота помнил этот взгляд. Точно так же смотрели полицейские жандармы девять лет тому назад. Они еще только переступили порог, только посмотрели по сторонам, а он сразу понял, что это пришли за ним. Еще никто ничего не сказал, на него еще даже не обратили внимания, но уже жизнь закончилась. Девять лет назад его жизнь изменилась на «до» и «после»…

…после долгих месяцев одиночной камеры, когда днями не видишь человеческого лица, не слышишь ничьего голоса, а если и встречаешься, то только со следователем, были долгие этапы пересылки. Шли пешком, стараясь держать строй, поддерживали свисающие с запястий цепи кандалов. Сначала их звон раздражал, потом к нему привыкли. Человек привыкает ко всему.

Лясота привыкать не хотел. Его осудили на десять лет каторги и двадцать лет поселений, но он еще по пути за Каменный Пояс дал себе зарок, что не останется в тайге до конца. Он сбежит. К ней, которая осталась там, во Владимире.

В пути было всякое. В деревнях местные жители выбегали навстречу «несчастненьким», как их звали. Девушки причитали, женщины молча качали головами, старухи просто и скупо совали в протянутые руки хлеб, крестили склоненные головы. Мужики снимали шапки. Иной раз вместе с хлебом подавали копейки и полушки. Раза два или три выпал гривенник. Все эти деньги Лясота ухитрялся прятать, скопив к концу этапа приличную сумму в три с полтиной рубля мелочью. Было бы больше, да приходилось делиться.

На каторге, толкая тачку и размахивая кайлом, он ждал, терпел, думал. К некоторым его товарищам по несчастью приезжали жены и невесты. Привозили гостинцы, вести с воли. Всякий раз, как проходил слушок о приезде очередной «подруги», у него замирало сердце — а вдруг это она, его невеста? Вдруг приехала, не вынесла разлуки? И всякий раз он ошибался. Но продолжал надеяться и верить. Вдруг она просто не знает, где его содержат? Вдруг только и ждет от него вестей?

Передать письмо на волю было делом почти невозможным. Ни бумаги, ни пера им не полагалось. Если что надо было отписать родным, приглашали писаря и тот писал под диктовку. Конечно, ничего опасного или крамольного против царя не выскажешь. Дозволялось лишь спрашивать о здоровье и в двух словах описывать свои просьбы. Когда на каторге появились женщины, стало немного легче — они передавали бумагу, перья и чернила каторжникам, писали сами, писали много, в том числе и сильным мира сего — губернатору Закаменья, министрам, самому царю во Владимир-Северный. Одна из них передала по просьбе Лясоты заветное письмецо, в котором он просил возлюбленную приехать и навестить его, бедного страдальца.

Ответ шел больше полугода. Несколько скупых строчек о том, что живы-здоровы, живут — не тужат, чего и ему желают, но приехать никак не можно. В конверт были вложены две рублевые ассигнации, хотя было сказано, что посылают пять рублей. «Украли», — подумал тогда Лясота. Ничего. И эти деньги прибавились к накоплениям. К тому моменту в вещах Лясоты хранилось почти пять рублей без нескольких копеек — в основном за счет подаваемой местными жителями милостыни.

Измаявшись ожиданием, Лясота не выдержал и на шестой год совершил побег. И, вдоволь поскитавшись по Закаменью, несколько дней назад на свой страх и риск перевалил за Каменный Пояс, чтобы вернуться, к той, которую продолжал любить все эти годы…

Нет, этого не может быть! Не могли вести о его побеге дойти до Третьего отделения! Правда, ему пришлось потерять почти три года, кочуя по тайге. За это время весть о его побеге могла достичь кого угодно. Но ведь его никто не ждал на этом пароходе. Никто не думал, что у беглого каторжника могут найтись деньги и паспорт, чтобы купить билет. Ему бы идти с артелью рыбаков или пешком вдоль берега, а не плыть вторым классом на «Царице Елизавете». Но он спешил.

Это была третья его попытка, окончившаяся удачно. Остальные товарищи по несчастью с гордостью несли тяготы своей кары. Их уважали надзиратели и стороной обходили другие каторжане. Они были политическими. Они осмелились выступить против царя, создали тайное общество и выбрали вооруженное восстание, с оружием в руках пытаясь завоевать свободу для своего народа. Но в таких условиях нечего было и думать о побеге.

Лясота был исключением из общего правила. И не потому, что был более или менее виновен. Разделял их взгляды, готов был стоять до конца, не предав идеалов, за которые его товарищи и он сам хотели отдать свою жизнь, — этого довольно. Но один черт знает, как его дело оказалось среди остальных, его должны были судить отдельно. Товарищи пытались его отговаривать от совершения безрассудного поступка — он в результате замкнулся в себе. Молча ждал, терпел, копил силы, присматривался, готовился. Первый побег завершился, не успев начаться, — он попытался сначала избавиться от кандалов, и это было замечено. Была показательная порка, потом карцер, трое суток на хлебе и воде.

Второго побега пришлось ждать еще два года — пока не скончался царь, тот самый, и с легкой руки наследника престола всем ссыльным вышло послабление. Многим заменили каторгу вечным поселением, другим скостили сроки, третьим просто облегчили условия. Лясота воспользовался ситуацией и сбежал. Его отыскали в одном из ближайших сел и отправили по этапу дальше на север, в дикие места, куда даже биармы, местные охотники за пушниной, забредали от случая к случаю.

С биармами Лясота и ушел в последний раз. Прожил в их селении несколько месяцев. Потом на собачьих упряжках добрался до городка, куда биармы свозили пушнину, сдавая ее перекупщикам. Нанялся помощником, сказавшись местным жителем. Больше года работал на одного купца за стол и кров и едва не на коленях умолил хозяина взять его с собой в обратный путь, хотя бы до первого крупного города. Задержавшись там еще на год, сколотил кое-какой капитал, сумел выправить паспорт и рискнул перевалить через Камень, чтобы вернуться на родину. Его тянуло к любимой женщине. Ее имя он повторял как молитву, раз за разом вызывая в памяти ее лицо и отчаянный крик: «Я буду ждать! Я буду ждать!» И представлял, как она, стоя у крыльца, крестит его на прощанье и шепчет: «Я обязательно буду ждать!»

И вот теперь, когда долгий и трудный путь подходил к концу, когда до цели оставалось всего несколько дней на пароходе, его внезапно заметил инквизитор. Заметил и — Лясота не сомневался — запомнил. А ведь, казалось бы, прошло столько лет…

Пароход гудел от голосов, назойливым гулом вползавших в уши. Из уст в уста передавалось, обрастая вымыслами, что будто бы на «Цесаревиче Андрее» совершено убийство, да не простое, а такое, что повергло в шок всех, кто увидел изуродованное тело. Будто бы убийца распотрошил жертву, содрав с нее кожу. «Там кровь! Все было в крови!» — шептали люди с таким видом, словно сами были тому свидетелями. Все сходились на том, что убийство совершило то самое чудовище, о котором писали вчера и третьего дня газеты — мол, оно продолжает бродить по городам и весям, сея смерть и панику.

— А теперь, значит, до нас добралось! — вздыхали пассажиры. — Какой ужас! Что теперь делать?

— Ждать, — отвечали им. — Полиция поднята на ноги. Они поймают чудовище!

— Как?

— А вот так. Оно же сейчас на «Цесаревиче Андрее». Вышлют войско, солдаты на лодках подойдут к пароходу, высадятся на него и отыщут.

— А остальные пассажиры?

— А что им? В каютах запрутся и будут ждать освобождения.

— Интересно, что это за зверь?

Лясоте не интересны были эти разговоры. Собственная судьба занимала его намного больше. Если это правда и «Цесаревича Андрея» будут брать штурмом, тут в скором времени окажется много солдат. С ними прибудет полиция, и инквизитор непременно вспомнит о нем. Беглец помнил его пронзительный взгляд — взгляд человека, который обо всем догадался, но не торопится отдавать приказ. Чего он ждет? Что Лясота сдастся сам? Или убежден, что бывший каторжник никуда не денется?

Полиция и солдаты прибыли через час, когда любопытствующие путешественники извелись от ожидания. Взяли две лодки, стоявшие у пристани, прихватили рыбачьи, усадив в каждую по десятку солдат и полицейских. Кто греб, кто держал наготове палаши и ружья.

В суматохе самое время было затеряться в толпе и незаметно сойти на берег, но, глядя, сколько на пристани полицейских, Лясота понимал, что момент упущен. Если бы знать заранее, он бы мог сойти с парохода в числе первых, а потом просто остаться на берегу с горожанами. А если сейчас начать прокладывать себе путь сквозь толпу, кто-то да обратит внимание. Тем более — это он понял, прислушиваясь к возмущенным возгласам остальных пассажиров, — им всем почему-то запретили покидать пароход.

Ничего не оставалось, кроме как стоять вместе со всеми на нижней палубе и наблюдать, как лодки обходят застывший на стремнине пароход. Как две из них отстают, борясь с течением, как остальные медлят, поджидая отставших, как потом солдаты и полицейские неловко карабкаются на борт, залезая друг другу на плечи, передавая заряженные ружья и палаши. Громкий согласный крик, вырвавшийся из десятков глоток, прокатился над рекой в тот миг, когда заряженное ружье одного из солдат выстрелило. В воду плюхнулось тело. Послышались возбужденные голоса: «Поймали? Схватили? Застрелили?»

«Его там нет!» — осенило Лясоту внезапно, когда он со своего места наблюдал за разбегающимися по палубе солдатами. Кто бы ни был убийца, содравший кожу с человека, он уже покинул пароход. Когда и как ему удалось улизнуть — неизвестно. Не поэтому ли никого не выпускали с «Царицы Елизаветы»?

Убийца среди них? Чудовище перебралось с одного парохода на другой? Лясота украдкой огляделся по сторонам. Этого не может быть. Он бы почувствовал. Понял… Жаль, что он потерял большую часть того, что когда-то составляло часть его натуры. Сохрани он хотя бы половину того, что в иные времена гордо именовалось Силами, все пошло бы по-иному. Вся его жизнь сложилась бы не так.

«И не было бы тех девяти лет», — сказал он себе и внезапно не к месту вспомнил старика-биарма.

Охотник, подобравший замерзающего чужака в лесотундре, отвез его в зимовье к местному шаману. Согбенный в три погибели старик долго смотрел на заросшего, грязного, тощего, почерневшего от пережитого парня, а потом тихо дотронулся коричневым узловатым пальцем до его лба, как будто пытался открыть невидимую дверцу.

— Зря стараешься, старик, — сказал тогда Лясота. — Оно ушло навсегда. И мне теперь ничего не нужно, кроме…

— Ты сам не знаешь, что тебе нужно, — к его полному изумлению, на чистейшем русском языке ответил тогда шаман. — Придет время — поймешь. А оно здесь. Заперто, но здесь…

— Заперто, — вынужден был согласиться Лясота. — Навсегда. Ключ уничтожен.

— Ключ только потерян, — поправил шаман. — Придет время — ты его отыщешь. Пока — ешь, пей, живи. Будь гостем.

— А потом? Что потом, старик?

Привезший Лясоту биарм отвел чужака в свою ярангу, и уже там до сытого, размякшего в тепле беглеца дошло, что старый шаман не произнес ни одного слова вслух. Все, сказанное им, звучало у него в голове.

И вот сейчас, стоя на палубе парохода, он ясно ощутил и понял, что имел в виду старый шаман. Своя дорога. Когда-то Лясота много бы дал за то, чтобы еще раз ступить на нее. Но нужно ли возвращаться назад? Ему тридцать лет. За спиной почти девять лет — каторга, побег, скитания по Закаменью… А впереди его ждет любимая все эти годы женщина. Ее прощальный взгляд и крик до сих пор сохранились в памяти. Где она сейчас? Жива ли? Ждет?

«Жива, — уверенно сказал кто-то внутри. — Ждет…»

И он не имеет права обмануть ее ожиданий.

Задумавшись, погрузившись в свои чувства, он внезапно ощутил кое-что еще. Волну неприкрытой злобы и холодного циничного расчета, долетевшую до него издалека.

«Это там!» — догадался он и устремил взгляд на «Цесаревича Андрея».

На пароходе было заметно оживление. Солдаты и полицейские сновали туда-сюда, заглядывая во все углы, распахивая все двери. Над водой далеко разносились приглушенные расстоянием звуки — топот ног, грохот и стук, голоса. Один раз кто-то закричал, потом раздался резкий хлопок выстрела. Зрители заволновались.

— Поймали? Схватили? Кто стрелял? — зашумели вокруг. — Эй, чего там происходит-то? Мне ж не видно!

На нижней палубе «Цесаревича Андрея» забегали солдаты и матросы. Слышался пронзительный женский крик — с какой-то пассажиркой случилась истерика. Лясоту возбужденная зрелищем толпа прижала к парапету, и он вынужден был схватиться за опорный столб, чтобы не упасть в воду. Мелькнула мысль, что это тоже выход — упасть, как бы удариться головой о борт и камнем уйти под воду. Плавал он хорошо. В этой суматохе не сразу закричат: «Человек за бортом!» Пока опомнятся, пока начнут искать тело, он отплывет далеко. Могло бы выгореть… Но момент был упущен. Зрители отхлынули в другую сторону. Но Лясота так и остался стоять у борта, держась за опорный столб и глядя на реку.

Он не мог отвести взгляда от воды. Почему-то синяя гладь, подернутая блестящей на вечернем солнце рябью, привлекала его внимание. Если бы не досадная задержка, «Царица Елизавета» уже часа полтора как отошла бы от пристани Дмитрова и двигалась дальше. Еще через два или три часа в кают-компании подали бы ужин. В сумерках наверху заиграл бы оркестр, а вдоль бортов зажгли фонари, и в ответ им замерцали бы сигнальные огни на бакенах. Музыка продолжалась бы до полуночи, и похожий на сказку пароход сбавил бы ход на самый малый, только чтобы не терять времени и как-то держаться против течения. Когда смолкла бы музыка, он бы мог…

Какая-то тень мелькнула в воде. Рыба? Такая большая? Нет, в Волге водятся огромные сомы, осетры в три аршина, белорыбица и щуки, способные откусить руку. Но таких он никогда не видел. Рыбы так не плавают. Рыбы вообще так не выглядят, если уж на то пошло.

Извиваясь всем телом и загребая воду передними конечностями, странное существо промелькнуло и ушло на глубину так быстро, что мысль о том, что это не рыба, пришла Лясоте уже после того, как оно пропало. Недоумевая, он протер глаза. Раньше ему случалось замечать то, что было скрыто от посторонних глаз, но это было давно, до того, как все случилось…

— Вы тоже это видели?

Незнакомый голос заставил подпрыгнуть от неожиданности. Лясота обернулся, уставившись на инквизитора, стоявшего в трех шагах от него. Холодные глаза излучали не только презрение ко всему человечеству, но и легкий интерес.

— Простите, что вы сказали? — Лясоте пришлось сделать над собой усилие, чтобы собеседник, чье лицо ему было знакомо, ни о чем не догадался.

— Вы видели это… существо? Интересное, не правда ли?

— Какое существо? Я ничего не видел! Я смотрел туда. — Лясота указал на пароход. Там все еще продолжалась возня, но суматоха, вызванная одиночным выстрелом, улеглась. — Интересно, поймают его или нет?

— Нет.

— Почему?

— Он ушел. И не говорите мне, что ничего не видели.

С этими словами инквизитор отошел, а Лясоту бросило в дрожь. Он помнил этого человека. Прекрасно помнил. Но узнал ли учитель бывшего ученика?