ГЛАВА 18
За два дня до начала похода сквозь мрак ночи с неба посыпался снег. Почти как наш, только с сизоватым оттенком. Выскакивая поутру из палатки, мы на секунду столбенели, и внутри рождалась необъяснимая, почти детская радость.
Потом мы столбенели еще раз, прямо перед нашим плацем. Взор натыкался на широкое сизое пространство с той стороны грунтовки. Еще вчера там все было заставлено палатками, а теперь только нетронутый девственный снег до горизонта и редкие деревянные домики нужников, на крышах которых тот же снег шапками.
— Осталось два дня. — Лостад шел перед лобовой шеренгой. Из-под его сапог поскрипывало в монотонном ритме. — В которые послеобеденное время будет отведено на подготовку к торжественному параду в Шане. Первые шесть легионов срочно ушли ночью в северном направлении. Завтра еще пять отправятся на юг. Нашему доблестному тринадцатому легиону, а также двенадцатому приказано выдвигаться на плацдарм — Холмогорье, — на секунду его лицо скривилось, хотя узнал он об этом не вчера. Наверное, демонстрировал нам свое отношение к этому приказу. — Рубахи должны быть чище снега, плащи должны… — он запнулся, — плащи вам выдадут сегодня после обеда. Шлемы должны блестеть. Натирайте их песком.
Он ткнул пальцем в сторону «ворот».
— Песок сегодня высыплют там. Готовность будет лично проверять архлег Сервий Гальба. Так что смотрите у меня!
Он остановился, внимательно окинул нас взглядом, и мы по инерции подтянулись, расправили плечи.
— Все ясно?
— Ясно, мин-лег-ар-жант!
В этот день нам устроили психологический тренинг. Мы выстроились обычным порядком и после простояли полчаса, с удивлением глядя на выстраивающийся напротив нас в полуриге легион. Как оказалось — это был двенадцатый.
— Первая линия, копья на зе-эм-лю! Щиты по-од-нять! Коротким шагом впе-эрь-од!
И мы пошли, не сводя глаз с «противника». Впечатали в землю по полсотни шагов.
— Длинный ша-аг, раз!
Мы пошли быстрее. Двенадцатый легион проворно перестроился в фалангу.
— Полубего-ом, раз!
Ускорились вдвое, задышали в одном ритме. И вдруг:
— Двенадцаты-ый, копья-а-а вниз!
Парни тут же начали поглядывать друг на друга с непониманием. До двенадцатого треть риги. Мы прем огромной массой, а на нас смотрит полторы сотни копей.
— Что за нихт? Они че? — Эти вопросы начинают звучать сзади, справа. Взгляды уже не просто непонятливые, а растеряны.
До двенадцатого четверть риги.
— Да их сур детскую мать! — выкрикивает кто-то. Один за другим парни вытаскивают из ножен мечи и боевые ножи.
«Э-э, мать вашу… вы че? Это же просто проверка!» — хочется мне крикнуть, но я молчу. Потому что уже сам начинаю сомневаться. До двенадцатого метров тридцать. Рука невольно тянется к рукояти, я почти выхватываю меч. До двенадцатого шагов пятнадцать.
— Двенадцатый, копья вверх! Тринадцатый, сто-ой!
Фух. Ну и суки, прости меня господи!
Один из парней в лобовой шеренге нашего гурта начинает дико ржать, сосед бьет его по шлему кулаком, он набрасывается в ответ. Почти драка, их разнимают. Подскакивает Сервий, и смеявшегося парня куда-то уводят. Наверное, заменят на другого из «довесков» или поставят в центр гурта. Ну и правильно — такие в лобовой не нужны.
— Гурты, спина-а, раз! Клинки-и вниз! Длинный ша-аг, раз! — слышатся новые команды, и мы, развернувшись, уходим обратно.
До обеда промаршировали всем легионом, снова атаки и отступления. Несколько раз тренировали отход каскадом. Первая линия отступает, вторая упирается. Потом отступает она, упирается третья. Подразумевается, что у первой линии потери, возможно, и у второй. Пока третья держит натиск врага, из оставшихся формируется фаланга, что-то вроде того.
Обед давали в самом лагере, поэтому потащились туда. Та же похлебка, но теперь мяса побольше, а у магов-легионеров так и вообще его валом. Наелись от пуза. Видимо, хотят, чтобы на параде мы выглядели на все сто — бодрые, веселые и неизмученные.
После трапезы нам привезли сюрко и плащи. Белые, с номером легиона. На сюрко справа, в районе груди, на плаще с другой стороны — на плече, под красным крестом. Такой же крест и на сюрко, над сердцем. Час нас учили правильно эти плащи надевать, после чего распустили по палаткам драить шлемы.
— Тебя Дваго же зовут? — обратился я к своему соседу по палатке. Нет, мы познакомились еще вначале, но потом как-то не удосужились хорошенько пообщаться, вот имя и подзабылось.
— Дваро. — Парень немного обиделся. Что ж, его проблемы. Главное, чтобы он это чувство не развивал дальше.
— Хочешь заработать?
— Ты о чем? — он застыл на мне озадаченным взглядом.
— Да о шлеме, — я сделал невинное лицо. — Совсем нет времени его чистить. У меня девушка в обозе, мне нужно с нею вопрос решать, как дальше. В смысле мы же уходим. А там вон пол-обоза куда-то пропало…
— А, — понятливо закивал Дваро. — И сколько дашь?
Фух, ну, слава Номану, обошлось без ненужных поз и криков о попранной чести.
— Пять кирамов.
— Шесть.
— Договорились.
Заплатив парню аванс в два кирама, я схватил рубашку и вышел из палатки. Если что, иду отдать вещи на стирку, все по «ряду». Имеешь прачку, можешь в свободное время относить к ней грязное белье. Сейчас хоть и не совсем свободное время, но и не учения ведь.
Но никто меня не остановил. Я свободно миновал ворота и заспешил по гравийке. Снег на ней был давно истоптан, а благодаря тому, что температура за полдня поднялась выше нуля, превращен в грязь. Под ногами снова хлюпало, а не скрипело. Но я не обращал на это внимания, занятый взрастающим внутри беспокойством.
Когда мы шли на плац, мало кто не обратил внимания на изменения в лагере обозников. Повозок стало почти вдвое меньше. Я снова пытался отыскать глазами таверну Адулино, и снова не находил. Но теперь был уверен — это оттого, что ее уже нет на своем месте.
Свернув на дорогу, принялся жадно разглядывать «обоз». В некоторых местах от дороги до первых повозок было не менее сорока шагов. А что, если и Журбина вот так вот уехала вслед за первыми шестью легионами? Ведь не она решает, а скорее всего — мать. Пусть пьющая и гулящая, но повозка формально принадлежит же, наверное, ей.
С этими мыслями я дошел до того места, где еще вчера стояла буквой «П» таверна «Сложенные крылья виара». Глянул сначала на следы колес, на грязный снег, после чего зашагал дальше. Слава Номану, то, что я искал, было на месте.
И тут я только приметил, что рядом, на расстоянии шагов тридцати, нет ни одного крога. Обычно в повозки впрягали их от двух до четырех, в зависимости от размеров гужевого средства. И эти тощие, но выносливые самцы местных коров всегда находились тут же рядом. Пару штук я видел не раз, всего шагах в десяти от костра, на котором Журбина готовила пищу и грела воду, и почему-то думалось, что это их кроги. Расспрашивать же я не расспрашивал. Эгоист. Только и думал об удовлетворении своих желаний. В принципе кроме того короткого рассказа о матери, ничего больше я от Журбины и не слышал. Нет, она, конечно, говорила еще много о чем, но все это не касалось ее лично. Как учения? Устаешь? А тут вот, шагах в сорока, продают вкусные булочки, сходить? Дядя Адулино вчера двух пьяных жантов из таверны выгнал. Они драться между собой хотели. Мне так страшно за него было… Она словно не хотела нагружать меня эпизодами своей жизни. Да и обо мне не спрашивала. Как будто чувствовала, что я ничего бы не рассказал. Да и нечего было. Хотя не совсем так — рабство, шайка, «метка» Тьмы… Говорить можно долго, но я бы не смог.
Да, она простая девушка, и к тому же изредка занимается проституцией, но мне почему-то не хотелось посвящать ее в подробности своего прошлого. Я даже был уверен, что отреагирует она нормально, не осудит ни за что, но все равно молчал.
— Где деньги, маленькая нихта?!
Отчетливый хлесткий шлепок.
Отбросив размышления, я подскочил к повозке и резко отодвинул полог. Увидел то, что и ожидал. Женщина лет тридцати пяти держала Журбину за плечо, тяжело нависая над нею. Та сидела, сжавшись в комок и низко опустив лицо, словно хотела что-то отыскать на дне повозки.
Я остановил занесенную для следующей пощечины руку и выволок женщину наружу.
— Что это еще?! — не совсем соображая, закричала она. — Что за чревл, раздери вашу душу? Ты кто? — наконец сфокусировала она на мне полупьяный взгляд. — А?
И вдруг, улыбнувшись, провела мне ладонью по груди.
— Какой сладкий мальчик.
Я с брезгливостью откинул руку, женщину вдруг повело, и чтобы не дать ей упасть, пришлось ухватиться за ее локоть. Холодный, с влажной и уже довольно дряблой кожей.
— Ух, какой! — Сквозь полупьяный блеск в глазах мелькнула похоть, а я резко отнял руку. — Люблю грубых.
— Перестаньте, — бросил я. — Вы мать Журбины?
— Я-то? Этой маленькой нихты? Да чтоб она сдохла! — Женщина зло плюнула под ноги. — Я-то мать, — вдруг согласилась, кивнув. — А ты кто? Ее нихтырь? А-а, вон оно что, — хихикнула мерзко. — Хочешь настоящую опытную женщину? — Попыталась прижаться ко мне, но я легонько оттолкнул. — Не хочешь? Ты из какого легиона, сосунок? Я сейчас сплю с одним лег-аржантом, он тебя научит, как обращаться…
Она вдруг закашлялась, а я бросил взгляд на повозку. Журбина испуганно смотрела на нас из-за полога, лицо красное от тяжелых ударов, глаза заплаканы.
— Она деньги, сучья дщерь, умыкнула. Мои! Кровно заработанные! — хрипло заорала мать, едва приступ кашля прошел.
— Это неправда! — вскрикнула Журбина. — Ты уже давно все свои деньги пропила! И крога нашего пропила!
Так, не хватало еще в семейные разборки вляпаться. Краем глаза увидел первых любопытных, заинтересованно остановившихся метрах в десяти от происходящего. Два мужика с выпирающими животами.
— Кто пропил?! — взвилась мать, взяв на пару тонов выше. — Я пропила? Да его скрали!
— Пропила! — прокричала Журбина. — И мои деньги пропить хочешь. А я их сама зарабатывала.
— А что ж ты хочешь, чтоб твоя мать сдохла? А, нихта паршивая? Я же если не выпью сейчас, я сдохну. Кто тебя рожал, ублюдину? Никто меня не пожалеет. — Голос женщины стал плаксивым, из глаз полились деланые слезы. Я достал пять кирамов, сунул ей в лицо.
— Возьмите. Только уходите.
Женщина схватила, обрадовалась, погрозила кулаком дочке и, плюнув в грязь, заковыляла прочь. Я подошел к повозке, окатил холодным взглядом мужиков. Те скривились и с явным разочарованием двинулись дальше, по своим делам.
Фух. Ненавижу такие ситуации.
— Спасибо, — выдохнула Журбина и повисла у меня на шее. Дыхание горячее, нервное. — Она хотела, чтобы я ей собранные деньги отдала, — заговорила торопливо. — Но там только мои, те, что я сама зарабатывала. Я, как она, не хочу, не хочу вечно со всеми спать. Я стирать хорошо умею и готовить вкусно. Я в Алькорд пойду. Там прачкой работать буду.
Неожиданно из-за повозки снова появилась мать. Выставила вперед руку, указывая на дочку.
— А ты ей, маленькой нихте, не верь. Она еще с двумя спала, когда ты ходил. Утром у нее рыжий такой был, из второго легиона. А в обед Гольпо. Его папаша зерном тут торгует. Вон там его повозки стояли, — она махнула куда-то за спину. — Ты не думай, я все вижу, и не дурочка. И тебя давно приметила, ходишь тут вечерами.
— Не ври! — зло бросила Журбина, сжала кулачки, но все же я успел почувствовать, как она вздрагивала при упоминании имен. Да и отшатнулась, уселась на краю повозки, зло глядя на мать. — Сама нихта конченая!
Женщина снова сплюнула на землю и, развернувшись, ушла.
Правда или неправда то, что она сказала, разбираться вдруг перехотелось. Всего на пару секунд появилось желание, но тут же угасло. Зачем?
Губы тронула легкая ухмылка. Журбина смотрела на меня испуганным и растерянным взглядом. Я сделал пару шагов, заглянул за край повозки. Ее мать была уже шагах в тридцати. Вернулся обратно.
— Держи, — достал и протянул девушке пять золотых. — А то и забыл как-то за вторую десятицу заплатить.
— Она же еще не кончилась. — Ее голос был глухим и каким-то отрешенным. Она даже не стала оправдываться. Зачем? Глупо. Жаль, конечно, немного. Я создал себе в голове приятный образ, но теперь лучше его выбросить. Послезавтра мы уходим туда, где будет литься кровь, где велик шанс погибнуть. А эту игру можно закончить.
— Она не отберет? — Я кивнул на край повозки.
— Я хорошо прячу. Она не найдет, — Журбина кисло улыбнулась. — Ты не останешься?
— Нас всего на полчаса отпустили, — соврал без особых усилий. — Я к тебе сразу.
Ее взгляд чуть ожил.
— Думал, уйдем, а я за работу заплатить не успею. Привык платить за оказанные мне услуги.
Взгляд потух.
— Ладно, пока.
У меня не было к ней отвращения, а даже, наоборот, — где-то внутри запульсировала жалость. Но поверх нее накатила злость — если бы не одновременно или хотя бы без этих слов — «только с тобой». Развернувшись, я зашагал прочь.
— А рубашку? — крикнула в спину. В голосе искреннее сожаление. — Ты же постирать приносил?
Но я не обернулся, боясь, что, увидев ее симпатичное растерянное личико, вернусь обратно…
Весь вечер и половину следующего дня нас практически ничем не напрягали. Даже дообеденные учения отменили. Рубашку я выстирал сам, выжал хорошенько и повесил в палатке. Потом занялся магией. Не в режиме сборки, естественно, а просто доучивал новые плетения. В отличие от Сваго и Лида я был почти укомплектован четырьмя свето-виками второго круга, за исключением «кольца». Это заклинание нам выдали в последний день посещения Шана. Всем троим — первый круг.
На следующее утро нас снова отправили в Шан, но теперь весь гурт и на своих двоих. Как оказалось — в бани. Наверное, чтобы запах пота не коснулся высочайшего обоняния ольджурского Повелителя. Вернувшись, мы снова занялись подготовкой к завтрашнему параду.
К вечеру меня потянуло в обоз, к Журбине. Вспомнилась ненависть в словах ее матери, в интонации, представил, как девушке жилось все это время. Снова накатила жалость, даже, кажется, внутренне оправдал ее поведение. Вспомнил свой вчерашний уход, ее голос за спиной. Нет, не заниматься с ней сексом, просто сходить, сказать, что не держу зла…
Не знаю даже, пошел бы или нет, но как-то само по себе не сложилось. Нас при полном параде выстроили на плацу, и мы почти три часа прождали архлега. Несмотря на то что наш гурт числился за номером один, Сервий нагрянул к нам в последнюю очередь.
