Струи уходящей реки… Они непрерывны; но они — все не те же, прежние воды. По заводям плывущие пузырьки пены… они то исчезнут, то свяжутся вновь, но долго пробыть — не дано им. Люди, что нарождаются, что умирают… откуда приходят они и куда уходят? И сам хозяин, и его жилище, оба уходят они, соперничая друг с другом в непрочности своего бытия, совсем что роса на вьюнках: то роса опадет, а цветок остается, но на раннем солнце засохнет; то цветок увядает, а роса еще не исчезла. Однако хоть и не исчезла она, вечера ей не дождаться.

С той поры, как я стал понимать смысл вещей, прошло уже более чем сорок весен и осеней, и за это время накопилось много необычного, чему я был свидетелем.

Как-то давно в неспокойную, ветреную ночь в столице начался пожар, огонь, переходя то туда, то сюда, развернулся широким краем, как будто раскрыли складной веер. Дома заволакивались дымом, вблизи стлалось пламя, в небеса летел пепел, оторвавшиеся языки пламени перелетали через кварталы, люди же… одни задыхались, другие, объятые огнем, умирали на месте. Мужчин и женщин, знатных сановников, простого люда погибло много тысяч, до трети домов в столице сгорело.

Однажды в столице поднялся страшный вихрь, те дома, которые он охватывал своим дуновением, рушились мгновенно, крыши слетали с домов, как листья осенью, щепки и черепица неслись, как пыль, голосов людей не было слышно от страшного грохота. Многие люди считали, что такой вихрь — провозвестник грядущих несчастий.

В тот же год приключилось неожиданно перенесение столицы. Государь, сановники, министры перебрались в землю Сэтцу, в город Нанива, и вслед за ними всякий спешил переехать, и только те, кто потерпел в жизни неудачу, оставался в старой, полуразрушенной столице, быстро приходившей в упадок. Дома ломались и сплавлялись по реке Ёдогава. Город на глазах превращался в поле. Прежнее селение — в запустенье, новый город еще не готов, пуст и уныл.

Затем, давно это было и точно не помню когда, два года был голод. Засуха, ураганы и наводнения. Пахали, сеяли, но жатвы не было, и моления, и особые богослужения не помогали. Жизнь столичного города зависит от деревни, деревни же опустели, золотом и богатыми вещами больше не дорожили, по дорогам бродило множество нищих. На следующий год стало еще хуже, прибавились болезни, поветрия. Люди умирали на улицах без счета. Дровосеки в горах ослабели от голода, и не стало топлива, принялись ломать дома и разбивать статуи Будд» страшно было видеть на досках на базаре золотой узор или киноварь. На улицах распространилось зловоние от трупов. Если мужчина любил женщину, он умирал раньше ее, родители — раньше младенцев, потому что отдавали им все, что имели. Так, в столице умерло не меньше сорока двух тысяч человек.

Затем случилось сильное землетрясение: горы распались и погребли под собой реки; море затопило сушу, земля разверзлась, и вода, бурля, поднималась из расселин. В столице ни один храм, ни одна пагода не остались целыми. Пыль носилась как густой дым. Гул от сотрясения почвы был совсем что гром. Люди гибли и в домах, и на улицах — нет крыльев, значит, улететь в небо невозможно. Из всех ужасов на свете самое ужасное — землетрясение! А как страшна гибель раздавленных детей. Сильные удары прекратились, но толчки продолжались еще месяца три.

Вот какова горечь жизни в этом мире, а сколько страданий выпадает на долю наших сердец. Вот люди, что пребывают в зависимом положении: случится радость — они не могут громко смеяться, грустно на сердце — не могут рыдать. Совсем как воробьи у гнезда коршуна. А как презирают их люди из богатых домов и ни во что не ставят, — вся душа поднимается при мысли об этом. Кто беден — у того столько горя: привяжешься к кому-нибудь, будешь полонен любовью; будешь жить, как все, — радости не будет, не будешь поступать, как все, — будешь похож на безумца. Где же поселиться, каким делом заняться?

Вот и я сам. Был у меня по наследству дом, но судьба моя переменилась, и я все потерял, и вот сплел себе простую хижину. Тридцать с лишним лет я страдал от ветра, дождя, наводнений, боялся разбойников. И само собой постиг, как ничтожна наша жизнь. Ушел я из дома, отвратился от суетного мира. Не было у меня ни близких, ни чинов, ни наград.

Теперь уж много весен и осеней провел я в облаках горы Охараяма! Келья моя совсем мала и тесна. Стоит там изображение будды Амида, в шкатулках — собрание стихов, музыкальных пьес, инструменты бива и кото. Есть столик для письма, жаровня. В садике лекарственные травы. Вокруг деревья, есть водоем. Плющ скрывает все следы. Весной — волны глициний, как лиловые облака. Летом слушаешь кукушку. Осенью цикады поют о непрочности мира. Зимой — снег. По утрам слежу за лодками на реке, играю, взбираясь на вершины, собираю хворост, молюсь, храню молчание, Ночью вспоминаю друзей. Сейчас мои друзья — музыка, луна, цветы. Плащ мой из пеньки, пища проста. Нет у меня зависти, страха, беспокойства. Существо мое — что облачко, плывущее по небу.