Звено седьмое

Бож милостивый, ну зачем, зачем, зачем?! Почему ты позволил своей половинке задурить голову этому… этому… Кретину!

Надо же было додуматься избавиться от защиты! Кто теперь будет заботиться о безопасности его тупой головы? Да и я хорош, нечего сказать! Всего одним глазком не углядел, и на тебе! Подарочек… И как можно было предположить, что он потащится в Литто не затем, чтобы исполнять свои прямые обязанности, а затем, чтобы собственноручно забить гвоздь в крышку своего гроба? Никак. Я думал, что у такого человека чувство самосохранения намного сильнее, чем у многих других. А оказалось, что его нет вовсе.

Хотя вряд ли он думает об опасности. Надеется на свои прежние знания и умения? Кое-что, конечно, осталось при нем, но этого мало для того поля боя, к которому он неуклонно приближается. Он же видел, на что способны одержимые демонами. И понял если не все, то главное: человеческих сил для победы над да-йином не хватит. Ни при каком раскладе. Видел, что девочка способна его защитить. И что? Поспешил отмахнуться от нее? Но почему?

Если братец не соврал, этот парень служил сопроводителем. Значит, он как раз должен хотеть иметь за спиной кого-то похожего на себя прежнего. Но все его поступки приводят к обратному. Теперь он вообще остался один. Как там было написано на гербе мейенских помещиков? Один перед миром. Неужели рассчитывает выстоять? Нет, он все же не настолько глуп. Не верю. Зачем же тогда постарался избавиться от своего ближнего окружения? А что, если…

Он не любит зависеть от кого-либо. Ненавидит. Всей душой. И это неудивительно, после стольких лет послушного исполнения чужих приказов. Может быть, сам не понимает, что делает, но чувствует необходимость. Отряхивает прах прошлого со своих сапог. А как же будущее? Или он не собирается жить долго?

Скорее, не умеет. Нельзя в один день сломать себя пополам и сложить заново. Даже если будут помогать. Можно думать, что ты изменился, но только пока под руку не подвернутся обстоятельства, похожие на прежние и требующие схожего решения. Вот тогда останавливаешься на полушаге и начинаешь лихорадочно осматривать себя снаружи и изнутри, чтобы понять: так случились изменения или нет?

Беда, что он не хочет учиться уметь жить. Наверное, ему кажется, что все произойдет само собой, незванно и нежданно. Конечно, бывает и так, но чаще приходится стараться. Изо всех сил.

Сейчас он один. Легко повернуться к нему лицом, но он оттолкнет любую помощь. Может быть, через день? Или через месяц можно попробовать, но не теперь. Он должен вылежаться в уксусе, который сам для себя приготовил из отживших надежд. Должен как следует промариноваться в одиночестве, скуке, отчаянии, тишине и бездействии. Должен…

Хотя должен ли?

Это его жизнь. Его право жить или умереть. И его право жить так, как ему заблагорассудится.

Но пока он живет, и пока живет здесь, рядом, так близко, что можно протянуть руку и коснуться его несгибаемой спины, я не отойду в сторону.

Один перед миром?

Пусть.

Но против мира всегда веселее выступать в компании.

На поверхности трактирного стола не удалось найти ни одного хотя бы напоминающего чистое местечка, и Сиенн обреченно оперлась предплечьем о замусоленную столешницу, чтобы удержать вилкой кусок мяса, никак не желавший поддаваться разрезанию. Рукав снова придется чистить. Конечно, можно было бы не обращать внимания на пятнышко, проступившее на темном сукне, но не в том случае, если чистота одежды – твое единственное достоинство.

Сиенн Нодо знала, что некрасива, чуть ли не с самого нежного возраста. Когда она, будучи еще совсем ребенком, удостоилась чести увидеть родного отца, то кричала благим матом на протяжении нескольких часов, не поддаваясь нянюшкиным уговорам. Детские впечатления намертво сплелись с памятью, и, став взрослее, девушка приняла знание о своей внешности со спокойствием рыцаря, отправляющегося на последнюю битву. Что поделать, если не в кого было уродиться красавицей?

Впрочем, отсутствие красоты сыграло в жизни Сиенн не самую дурную роль. По крайней мере, помогло получить место при Роханне Мон, завидное для многих недокровок: бессмертная не подпускала к себе никого, кто был хоть немного привлекательнее бревна. А иного способа выделиться из толпы себе подобных у отпрыска да-йина не было.

Вернее, иного безопасного способа. Можно было попробовать явиться с повинной пред грозные очи «багряных», но вряд ли кто-то из власти предержащей решился бы довериться вольнорожденной недокровке. Для собственных нужд Цепи сами заключали союзы между демонами и людьми. Разумеется, при тщательном наблюдении и строжайшем контроле за происходящим. А пришелицу, невесть каким образом появившуюся на свет, скорее всего, отправили бы в расход, не раздумывая ни одной лишней минуты.

Сиенн ненавидела своих родителей. Особенно потому, что понимала: да-йин хоть и управлял духом и плотью ее отца, но, сам не зная любви, упустил из виду тот миг, когда все и свершилось. О чем думала ее мать, девушка предпочитала не размышлять. В конце концов, безвестная женщина умерла родами и уже не могла ответить на вопросы к тому времени, когда они появились у ребенка.

Возможно, злосчастное соитие было предопределено и намечено кем-то вроде Роханны Мон, но об этом Сиенн тоже предпочитала не задумываться. Девушка знала, что недокровки нужны обеим противостоящим сторонам, ведь только отпрыск демона, родившийся с проклятием неисполненного желания, мог распознать среди людей и подобных себе, и захваченных да-йинами. Но самое главное, недокровки ясно чувствовали желания, таящиеся в чужих душах.

Вспомнив недавнюю встречу, Сиенн сладко улыбнулась, испортив аппетит едоку, сидящему за соседним столом, но, к несчастью, лицом к богато одетой и при всем том отчаянно некрасивой девушке. Мужчина поперхнулся, закашлялся и поспешил сменить место, провожаемый новой довольной улыбкой. Чем меньше случайных свидетелей, тем лучше.

Трактирная дверь отворилась, пропуская нового посетителя, который, мгновенно выхватив взглядом в задымленном пространстве трапезного зала знакомое лицо, направился прямиком к Сиенн. Невысокий, поджарый, однако производящий впечатление крепыша за счет неизменной толстой кожаной куртки с вшитыми за подкладкой стальными пластинами, Грев хоть и был не прочь заявить в разговоре, что принадлежит к знатному роду, но обликом всегда походил на обычного бродягу, не раз битого жизнью. Даже если надевал бархатный камзол. Правда, сейчас, под просторным плащом до пят, трудно было угадать, какую именно одежду предпочел спешно вызванный на встречу мужчина, но то, что под складками ткани прячется любимая убийцей куртка, Сиенн не сомневалась.

Он прошел между столами, исхитрившись не коснуться никого полами развевающегося от стремительной походки плаща, и присел на край лавки напротив старой знакомой.

– Зачем звала? Самой не справиться?

Грев всегда и обо всем был осведомлен, когда дело касалось душегубства. Вот и сейчас он знал, что недокровку отправили нанести последний визит кому-то, кто не угодил своей службой эрте Роханне. Конечно, Сиенн Нодо была не столь искусна, как давным-давно занимающийся отъемом чужих жизней наемник, но с простыми вещами справлялась на раз. И если вдруг посылала весточку о встрече, это могло означать… Разное. Но Грев предпочитал не строить догадки, а спрашивать. Так всегда было вернее.

– Да вот, захотела разделить с тобой славу.

– Или нагоняй за провал?

Девушка растянула губы в лягушачьей улыбке:

– Провала не будет.

А вот чутью своей знакомой Грев доверял, хотя и сам не мог понять причины. Поэтому спросил:

– Что задумала?

Сиенн загадочно полусмежила веки:

– Тебе не надоело прислуживать старухе?

Убийца никогда не отвечал на подобные вопросы. Во-первых, потому, что он вечно кому-то прислуживал, ведь любая смерть должна быть оплачена, иначе зачем она вообще случается? Во-вторых, потому, что часто становился свидетелем того, как неуместно или необдуманно оброненное слово оказывалось причиной этой самой смерти. В-третьих…

– А вот мне надоело.

К откровенности Грев тоже не был готов, поэтому искренне удивился и, на всякий случай понизив голос, предупредил:

– Уверена, что здесь нет лишних ушей?

Сиенн провела пальчиком по кромке плохо отмытой глиняной кружки:

– В этом болоте? Не глупи. Я позвала тебя потому, что здесь чисто. Совсем-совсем чисто.

И девушка хихикнула, то ли глупо, то ли зло. В любом случае она хоть и казалась слегка выпившей, но голову ей кружил вовсе не эль, и это Грев чувствовал яснее ясного. Несмотря на то что был просто человеком.

– Скажи прямо. Ты же знаешь, я не люблю ходить вокруг да около.

– Сейчас. Мне надо собраться с духом. Ты не представляешь, что я нашла… – Сиенн замолчала, сделала несколько глубоких вдохов и выдохов, а потом продолжила уже серьезным тоном: – Вот мы с тобой прислуживаем старухе. Но кто сказал, что на ней свет клином сошелся? Ведь есть и другие, такие же, как она.

– Есть, – согласился Грев. – Только наши услуги либо не нужны им, либо…

– Либо все они уже заключили соглашение между собой и не вмешиваются в дела друг друга. Важно, что есть хозяева, платящие больше и лучше заботящиеся о своих слугах.

– Но ведь мы все равно не можем уйти от старухи. И потом, это не самая убыточная работенка, что бы ты ни говорила!

Девушка поморщилась:

– Если она не самая худшая, это еще не означает, что за нее нужно цепляться руками и ногами.

– Ты нашла нового хозяина?

Лицо Сиенн озарила очередная зловещая улыбка:

– Нет. Но я нашла человека, который может стать нашим хозяином. Если мы сами сделаем его таковым.

Грев рассеянно подпер подбородок рукой:

– Сделаем?

– Да. И нам не понадобится прилагать много усилий. А если все получится, как задумано, он станет основателем нового клана. Самого могущественного на все времена.

В чудеса наемник не верил, потому сразу спросил о противоположном исходе событий:

– А если не получится?

Девушка чуть рассерженно махнула рукой:

– Такого не может быть!

– Ну лично я видел слишком много хороших затей, окончившихся бедами.

– Ты просто не понимаешь! – Сиенн, разгоряченно дыша, наклонилась над столом. – Это тот случай, когда шансы на успех не просто велики. Они огромны!

– Так что делать-то надо?

– Всего лишь войти в Наблюдательный дом, прикончить пару-тройку человек и взять один предмет.

– В Наблюдательный дом? – Грев возмущенно фыркнул, хотя предложение утереть нос цепным псам Дарохранителя не могло не привлекать. – С ума сошла?

– Нисколько. Я была там. Да, собственно, я там сейчас и живу, в гостевых комнатах. Никакой охраны, толком ни одного служки… Глухое тут место, дикое. Люди слушаются приказов. Скажут им не ходить куда-то без спроса, они и не ходят.

– Тогда зачем кого-то убивать? Не проще ли выкрасть то, что тебе нужно?

– Нет, – покачала головой Сиенн. – Сосуд хоть и не особо стерегут, но глаз все-таки не спускают.

– Сосуд?! – Грев постучал согнутым пальцем по своему лбу: – Ополоумела совсем! Да и на кой ляд он тебе сдался? Или все не оставляешь попыток стать одной из…

– Никаких попыток. И Сосуд нужен вовсе не для меня.

– А для кого?

Девушка выдержала зловещую паузу:

– Я встретилась сегодня с одним человеком. И скажу честно: такого я никогда не чувствовала. Он переполнен желаниями! Представляешь? И все они одинаково сильны. Если нам удастся заполучить Сосуд и открыть его в присутствии того человека, мы получим…

Грев хоть и не был посвящен во все таинства да-йинов, но основы знал. В том числе и запретные.

– Кучу демонов в одном теле?

– О да! – сладко выдохнула Сиенн.

– Это будет…

– Великолепно!

– Страшно это будет. И опасно, – заключил наемник.

– Но не для нас с тобой, – заверила девушка. – Нам-то он будет благодарен. В смысле они. Все вместе. Хотя бы за освобождение из той тюрьмы, в которую их заключили.

Грев задумался. Надолго. На целую минуту. То, о чем твердила старая знакомая, выглядело безумством, однако вполне реальным и пьяняще заманчивым. А еще будило давно уже спящий где-то в глубине души наемника злой азарт молодости и желание доказать что-то важное всему миру.

– Попробовать можно.

– Тогда идем! – Сиенн торопливо поднялась на ноги.

– Прямо сейчас?

– Сосуд пробудет здесь еще пару часов, не больше, пока чистильщица отдыхает. А потом они – фьють! – и сбегут через портал, одна Боженка знает куда. Нам нельзя медлить.

– Ну нельзя так нельзя, – согласился Грев, отправляясь следом за девушкой.

На Литто лениво опускался весенний вечер, приправленный сырым туманом, поэтому наемнику не пришлось как-то по-особому прятаться, пока Сиенн Нодо стучала в дверь Наблюдательного дома, ждала привратника и показывала ему жетон гостя. Грев просто стоял рядом и, когда девушка прошла в любезно открытую дверь, повторил ее движения. Правда, вместо жетона использовал один из своих ножей, да и не показывал долго, а сразу воткнул. Для мертвого тела нашлось местечко в одной из многочисленных пыльных клетушек, а недокровка, уверенно потянув носом воздух, поманила своего спутника в коридор, уходящий налево от входа.

– Местные служки уже разошлись по домам, так что тут остались одни приезжие, – шепнула девушка.

– Слышу.

Перед одной из комнат Сиенн остановилась и, чуть помедлив, тронула дверную ручку. Замок оказался закрыт. Грев в ответ на вопросительно-выжидающий взгляд воспользовался одной из своих отмычек и после тихого щелчка осторожно распахнул дверь в комнату, в которой из мебели были только шкафы и высокий стол.

Пока наемник скучающе осматривал окружающую обстановку, девушка нашла на одной из полок пару флаконов, связанных за горлышки полуистлевшей лентой.

– Вот. Довольно будет влить это в Сосуд, и тот разомкнет свои объятия, – пояснила Сиенн, пряча зелья в рукаве.

Несколько следующих комнат они пропустили, но у пятой по счету недокровка удовлетворенно кивнула и показала наемнику ладонь с двумя выпрямленными пальцами. Грев скинул плащ на руки спутницы, освободив себе доступ к перевязям, на которых покоились метательные ножи, пригладил ладонью волосы, как поступал всякий раз перед исполнением заказа, считая это своей счастливой приметой, а потом, ощупав кончиками пальцев дверь, осторожно толкнул ее внутрь.

Час не был совсем уж поздним, однако из двоих находившихся в комнате один вполне крепко спал, а второй был безучастен к происходящему, и это облегчало задачу наемника. Как и то, что окон здесь не было, а единственный источник света представлял собой еле теплящуюся свечу. Грев в несколько шагов подобрался к кровати, откуда доносилось мерное дыхание спящего, и нанес один-единственный удар стилетом. Под подбородок, почти на всю длину лезвия.

Глаза спящей бритоголовой женщины широко распахнулись, увидели убийцу и тут же безжизненно застыли. Грев потянул оружие назад: стилет был его любимчиком, не то что ножи, которые часто приходилось оставлять на месте применения, но спустя вдох понял, что ошибся. Женщина охнула. Довольно громко. И почти сразу же вслед за сдавленным звуком раздались шаги в смежной комнате.

Дверь открылась, обнажая полосу света, посреди которой виднелся чей-то силуэт.

– Вам нехорошо, эрте?

Быстрая смена дня и ночи не самым благоприятным образом действовала на зрение, но слух наемника был не худшим подспорьем в его делах. Одно скупое, словно сжатое тисками движение, и метательный нож достиг своей цели, вонзившись в грудь незнакомца, на свою беду оказавшегося слишком беспокойным соседом. Человек качнулся, попятился и осел на пол где-то у стены в одном из углов комнаты. На сей раз за оружием Грев не пошел. Во-первых, потери было не жалко, таких ему выкуют еще не одну сотню, а во-вторых, наемник не собирался сразу после первой ошибки совершать вторую. Если тот человек еще не умер, то умрет в скором времени, а на помощь позвать все равно не сможет, потому что любое напряжение мышц приведет только к обострению боли и неминуемому беспамятству.

Сиенн зажгла фитиль масляной лампы и довольно улыбнулась, рассмотрев мертвое тело на кровати. Одной из недокровок, нарочно выращенных Цепью одушевления, на свете стало меньше, и уже одно только это не могло не радовать.

– Что дальше? – спросил наемник.

– Забираем Сосуд и уходим.

О месте и времени будущей встречи со Смотрителем девушка пока не задумывалась. В конце концов, она всегда сможет отправить ему послание о том, что нашла себе другое пристанище, утомленная скудностью дарственного.

Грев повернулся к сидящей у стены на корточках девушке, чье тело, как ежовыми иглами, ощетинивалось костями.

– Она сама-то идти сможет? Или нести надо?

– А ты проверь, коли не боишься, – язвительно предложили снизу.

Наемник и вправду мало чего боялся на этом свете. Но он, как и ошеломленная Сиенн, впервые в жизни слышал, чтобы Сосуд разговаривал.

А безволосая голова, прежде лбом уткнутая в колени, приподнялась, и на заговорщиков взглянули не пустые и темные, а горящие алым светом глаза.

– Я давно вас жду. Уже и соскучился.

Натти правил лошадью иначе, чем в грентскую поездку, по ухабам коляску не тряс, и, если бы я вознамерился везти самый хрупкий хрусталь, не переложенный ни одной горстью стружек, все доехало бы до места назначения в целости и сохранности. Впрочем, спящая беспробудным сном Ньяна была не меньшей ценностью, чем безделушки, услаждающие взор богачей. По крайней мере, для меня.

– Можно спросить?

– Можно, – разрешил я, в очередной раз поудобнее перекладывая исхудавшее тело в своих объятиях.

Рыжий закрепил поводья на козлах и повернулся ко мне лицом.

– Зачем ты это сделал?

– Что именно?

Он указал на девушку.

– Ах, это… А зачем тебе мой ответ?

– Затем, – сурово сказал Натти. – Она ведь не кукла тебе, не игрушка.

– Знаю.

Вот поэтому и настоял на своем. Неохота мне в куклы играть. Вырос я из того благословенного возраста, когда приятно чувствовать себя единовластным повелителем хотя бы одной, пусть даже и неживой души.

– Она для дела предназначена была.

Да уж. Для дела грязного и кровопролитного.

– Она свое отслужила.

– Отслужила? Так теперь, значит, можно выкинуть?

– Отпустить. На свободу. Позволить жить так, как ей самой того захочется.

Натти с явным раздражением мотнул головой:

– А о себе ты подумал?

В первую очередь. Я же не совсем дурак, чтобы думать сначала о чужой, а потом о своей выгоде. Но из уст помощника все эти вопросы звучали как-то странновато. Казалось бы, он должен быть рад, что его товарищ по несчастью получил отставку от докучливой службы, а все выглядит ровно наоборот.

– При чем тут я?

Рыжий выдохнул что-то вроде беззвучного ругательства:

– Она тебя защищала.

– Угу. А потом будет другой защитник.

– Вот! Потом! Когда оно наступит, это «потом»?

Я вспомнил скороговорку коротышки и въедливые расспросы Кифа.

– Месяц. Два. Может, к осени.

– И все это время ты будешь один.

Да. Верно. И буду молиться Божу, чтобы тот в милости своей посылал мне таких противников, с которыми я смогу справиться самостоятельно. А демоны и одержимые ими – не моя забота. На то другие охотники есть.

– Тебе-то что?

– А ничего. – Он будто обиделся, отвернулся и какое-то время смотрел на дорогу, медленно ползущую под копыта лошади, но потом не выдержал и продолжил разговор: – Я ведь тоже здесь живу. Хочу и дальше жить спокойно.

– А я при чем? Мешаю твоему спокойствию?

Натти перевел взгляд на полог коляски и глубокомысленно заметил:

– Смотрители всегда разные.

– Ну да. Они же люди.

– Один лучше, другой хуже.

Интересно, к какой половине меня отнесут после моей смерти. Сейчас, по всей видимости и по мнению помощника, я, похоже, нахожусь во второй.

– Но ведь их назначают не просто так? Не тянут жребий из мешка?

– Так-то оно так… – протянул рыжий. – Да не совсем.

– Что ж, открой мне сию великую тайну!

– Смеяться потом будешь. Если захочешь, – буркнул рыжий. – А тайны никакой нет, только подумать всем лень.

– Знаешь, мне тоже лень думать. Особенно сейчас.

– Оно и видно. Но раз уж дорога долгая, расскажу чуток.

Я изобразил проникновенного слушателя, чем вызвал на лице Натти новую недовольную гримасу, но рассказа все-таки не избежал.

– В каждой сотне человек легко найти пяток таких, которые могут исправно делать одно и то же дело. Но человек не ярмарочная кукла, его за ниточки не потянешь, потому как порвать можно. Вот и получается, что на смотрительском месте есть, к примеру, эрте Ловиг, умелый, много знающий, только староватый. И есть ты.

– Только не говори, что молодоватый!

– Всякими мерками можно мерить… Так вот, вы оба одну и ту же задачу решите, коли вам ее задать. Но решите-то по-разному!

– Это плохо?

– Не хорошо и не плохо. Жизнь это, вот и все, – вздохнул рыжий. – Смотрителю что важно? Сделать дело. А чем оно закончится, предсказать заранее все равно нельзя, потому и итог мало кого беспокоит. Все равно что стражник городской: нужно ему на службу каждый день выходить, он и выходит.

– Даже если знает, что не вернется?

Небрежное, вскользь сделанное замечание почему-то обрадовало моего собеседника.

– Ага, вот и ты догадался!

– До чего?

– До главной здешней закавыки. Вот лежит посреди дороги камень, а люди жалуются, мол, проехать не могут. Что можно сделать?

Просто звучащие загадки – всегда самые трудные, это я знал наверняка. Но попробовал ответить:

– Убрать камень. Оттащить, расколоть, если слишком большой… Да мало ли что еще?

– А еще можно дорогу в обход проложить.

– Пожалуй.

– А еще… – Натти хитро прищурился. – Можно сидеть спокойненько на заднице и ждать, пока людям просить надоест и они сами все устроят, как захотят. Или как им сподручнее будет.

Неспроста он завел эти речи, ох неспроста! Не хотелось бы ошибиться, но, похоже, рыжий намекает на то, что мой предшественник частенько выбирал именно третий способ борьбы с камнями на дороге.

– Вот ты теперь знаешь несколько ответов. Какой бы выбрал, если бы вопрос задали?

– Про камень?

– И про него тоже.

– Теперь даже и не знаю.

– Вот! – Он повернулся, чтобы хлестнуть замедлившую шаг лошадь вожжами по лоснящемуся крупу. – Чем дольше живешь и чем больше узнаешь, тем осторожнее становишься. Раздумывать начинаешь, прикидывать, то да се… А потом и вовсе пропадает охота шевелиться.

– Как и получилось с эрте Ловигом?

Натти не ответил, но, впрочем, ответа не требовалось. Значит, последние годы правления в Блаженном Доле все заботы перекладывались на плечи его жителей? А может, это и правильно? В конце концов, местное рыжее племя лучше знает, что ему нужно. Уж всяко лучше, к примеру, чем я.

– Зато здешние жители могли делать все что захотят.

Мой помощник улыбнулся, но улыбка получилась пугающе кривой.

– Захотят… Не все так просто, как кажется.

С этими словами он отвернулся, видимо больше не горя желанием вести беседы, зато оставил меня в покое. Наедине с немногочисленными мыслями. Даже с вопросами. Причем не имеющими ни малейшего отношения к теме туманной беседы.

Почему Киф уступил моему требованию? Золотозвенник мог бы просто сделать вид, что не слышит меня, и, пожалуй, рукоприкладство тут мало бы помогло. Одно дело припугнуть назойливого коротышку, совсем другое принудить к чему-либо вышестоящее начальство, такие вольности обычно не прощаются. Но почему он согласился? Ведь доводы против меня были много убедительнее моих. Напрашивается только один ответ: длинноносый чувствовал себя передо мной виноватым. За что? За лицедейство в мейенском поместье. За спешку своего приятеля, не позволившую сделать все по правилам. Смешно? Да. Скорее можно поверить в то, что у «багряных» нет чести и совести, чем в то, что их могут одолевать вполне человеческие чувства. Даже если мы прошли через одну и ту же беду, вышли из нее с разными последствиями и никакого соучастия тут быть не может. Почему же тогда все получилось? Какое значение имеют заботы Смотрителя Блаженного Дола для столичных Звеньев? Где они и где я! Во мне нет ничего драгоценного или хотя бы такого, что можно продать. И все же я увидел потакание моим слабостям. Вернее, одной. Но кто сказал, что она окажется единственной в жизни?..

Ньяна дышала все так же ровно, и я, убаюканный мерными движениями ее грудной клетки, сам мало-помалу задремал, едва ли не видя неразборчивые сны, пока коляска резко не остановилась. Наверняка Натти поступил так нарочно, чтобы разбудить меня. Мог ведь и за плечо тронуть, так нет, предпочел слегка нагадить. Как будто обиделся. Хоть бы объяснил, за что, а не дулся…

Я уже собирался сказать своему помощнику пару ласковых слов, но рядом с коляской раздался незнакомый мне доселе голос. Женский.

– Не слишком ли ты припозднился? Уже ко сну следует готовиться, а тут еще и гости…

– Быстрее ехать не могли. Да ты сейчас сама все увидишь.

Натти отдернул полог коляски, помогая мне вместе с моей ношей выбраться наружу и оказаться лицом к лицу с довольно молодой женщиной, одетой в просторное белое платье. Но гораздо сильнее мало уместного пока по весне цвета одежды меня удивило другое. Вокруг головы женщины был повязан того же целомудренного цвета шелковый шарф, оставляющий открытым только лицо, от бровей до подбородка. И, надо сказать, весьма красивое лицо.

Если лисичка Нери была просто мила, то черты этой женщины заставляли восхищенно приоткрыть рот, хотя невозможно было понять, чем же они так замечательны. Вроде вполне обычные, они словно светились изнутри спокойствием и всепонимающей добротой, вызывая в памяти сказки о добрых волшебницах, наделяющих своими подарками послушных детей и отзывчивых взрослых. А еще возникало острое ощущение, что сам ты, давно покинув ряды первых, на свою беду так и не попал к последним.

Возможно, во всем был виноват свет фонаря, обрывочный и дрожащий от ленивых вздохов теплого ветра. Или разыгравшееся воображение. Но все равно, глядя на женщину, кротко и заботливо улыбающуюся незнакомым и нежданным гостям, верилось, что она никогда и никому не причинит вреда. Нет, даже намного точнее и определеннее: не сделает больно.

– И кто же это у нас тут? – ласково спросила незнакомка, осторожно приподнимая край накидки, в которую была завернута Ньяна. – Ах ты ж бедненькая… Несите ее в дом, эрте. Я тотчас займусь малышкой.

В любых других обстоятельствах подобные обращения звучали бы издевательски или лицемерно, потому что по возрасту моя бывшая защитница и женщина в белом платье были не так уж и далеки друг от друга, здесь же казались более чем уместными. А когда незнакомка, не заботясь о сохранности посуды, сгребла всю утварь с кухонного стола на пол, помогла мне уложить на освободившееся место Ньяну и начала осматривать спящую, я понял, почему происходящее не вызывает у меня удивления.

– Вы лекарь?

Женщина, не прекращая осмотр, молча кивнула. Зато Натти не поленился вставить свое словечко в разговор:

– И лекарь тоже.

– С ней все будет хорошо?

Вместо ответа меня посредством ненадолго поднятой вверх ладони попросили подождать. Пришлось подчиниться и развеивать скуку наблюдением за быстрыми и сноровистыми руками лекарки, обмывшими от следов чистки погруженное в сон тело, а потом нанесшими новый слой мази, правда, в отличие от того снадобья, которым пользовалась бритоголовая, это почти сразу же впиталось в кожу, на глазах сглаживая припухлости и успевшие образоваться кровоподтеки. А мне почему-то вспомнился Гирм. Наверное, потому, что его зелья обладали не менее чудесным действием. В своем роде.

– Ну вот, я закончила, теперь можете спросить, – разрешила женщина.

– Назовете свое имя?

Она растерянно улыбнулась:

– А мне показалось, что вас больше волнует благополучие этой малышки.

– Я так понимаю, она в надежных руках?

Женщина ответила новой кроткой улыбкой, а Натти, все еще подпирающий входную дверь, подтвердил:

– Надежнее не бывает.

– Конечно, первым следовало бы представиться мне, но, думаю, вы и так знаете, кто я.

– Разумеется. Кто же не знает Смотрителя того края, в котором живет?

– Зато я пока еще знаю не всех своих… подопечных. Не успел узнать.

– Меня зовут Элса. Элса Квери.

– А родом вы?..

– Оттуда, где живу.

Только утром, пробудившись от крепкого, без сновидений, сна, я сообразил, что именно в словах женщины заставило меня насторожиться. Уж больно тон, которым она ответила на невинный вопрос, напоминал объяснение Кифом правил составления собственного имени. Создавалось впечатление, что эти двое если и не знакомы друг с другом, то явно какое-то время находились в обществе одного и того же человека, а то и нескольких одинаково себя ведущих, поскольку не просто переняли странную манеру именования, а научились ее применять не задумываясь. Но где и каким образом могли пересечься пути настырного золотозвенника и кроткой жительницы Блаженного Дола?

Впрочем, не могу сказать, что сей вопрос занимал меня слишком долго: на дворе разгоралось яркое весеннее утро, и, чтобы не тревожить покой обитателей дома, в котором мне любезно предложили остаться на ночь, я, стараясь как можно меньше шуметь, вышел на свежий воздух под лучи озорно жгущего кожу солнышка. Чтобы заодно осмотреться и понять, куда меня вчера привела упрямая судьба в лице Натти.

Дом лекарки напоминал смотрительский своими очертаниями и размерами, стало быть, женщина жила в нем одна. Но если мое хозяйство только домом и ограничивалось, то тут всего было вдоволь и помимо огородных грядок: направо и налево крыльями расходились низкие, чуть выше человеческого роста, ряды пристроек, из крыш которых тут и там виднелись печные трубы. Я попробовал заглянуть в ближайшую приоткрытую дверь и тут же отпрянул назад, чтобы не захлебнуться густым ароматом сушеных трав. Так вот для чего все эти строения… Но так ведь и должно быть, наверное. Лекарю же надо из чего-то смешивать свои снадобья?

– Что, крепковато для вас? – рассмеялась за моей спиной Элса.

– Пожалуй. И много у вас этого добра?

– На одном возу не увезешь.

Она снова была одета в белое платье, но явно не вчерашнее, потому что я ясно помнил пятнышки мази, веснушками испачкавшие подол, а на этом полотне не было ни следа грязи. Конечно, можно было успеть выстирать и просушить. Если запас одежды скуден. Впрочем, моя новая знакомая явно не бедствовала. И самое загадочное, выглядела вполне выспавшейся, хотя вчера легла намного позже меня, а то и вовсе не ложилась, приглядывая за Ньяной.

– Давно на ногах?

– Да как петухи пропели.

А я вот ни разу за все время пребывания в Блаженном Доле не слышал петушиной побудки. То ли сплю слишком крепко, то ли до смотрительского дома птичьи крики не долетают.

– Много забот?

– Пока не слишком. Вот когда новый урожай созреет, тогда все заботы и начнутся.

Она охотно отвечала и терпеливо ждала продолжения беседы. Сама кротость и смиренность, даже по сравнению с Ньяной. А уж о Натти и вовсе говорить не стоит: он, если не желает отвечать, либо замолчит, либо тебя самого вопросами замучает.

Но, впрочем, ждала не бесконечно долго. Едва пауза с моей стороны стала непозволительно затягиваться, сама взяла слово:

– А вам какие дела не дают в постели подолгу нежиться?

– Да всякие разные… – Я нащупал в поясной сумке футляр, врученный некрасивой девушкой. – Вот, к примеру, одно. Некая богатая женщина недовольна купленным товаром и требует от мастера ответа. Либо словесного, либо денежного, либо еще какого. Все зависит от тяжести провинности.

Элса улыбнулась:

– И насколько провинность тяжела, как думаете?

– Пока не взвешивал. Собственно, даже и не читал еще эти требования.

– Так прочтите.

У меня не было ни малейшего желания портить столь прекрасное утро знакомством со склочным характером неизвестной мне дамы, но лекарке невозможно было отказать.

Недовольство высказывалось на вполне обычной бумаге строками, явно вышедшими из-под пера не особенно высокооплачиваемого писаря, потому что и начертание букв не отличалось изысканностью, и выражения использовались самые обыденные. Ни тебе упоминаний о божьей милости, ни тебе перечисления всех моих регалий… Даже немного обидно. Безликое, сухое послание, об отправителе которого невозможно сказать ничего определенного. Впрочем, когда я дошел до последней строчки, то удивленно перечитал ее раза три, прежде чем понять: нет, мне не мерещится.

А потом поднял взгляд на лекарку:

– Чем вы не угодили Роханне Мон со-Несс?

Элса не убрала с губ улыбку, отвечая:

– А разве она не указала причину своего недовольства?

– Речь шла только о том, что товар оказался неприемлемого качества.

– Ну вот, видите.

– Пока, признаться, не вижу ничего.

Она улыбнулась еще смиреннее:

– Каким товаром может торговать лекарь? Неужто не знаете?

Понятно каким. Но от его снадобий слишком часто зависит человеческая жизнь, и одно дело, если неизвестная мне женщина перестала получать прежние ощущения от приема лечебных зелий, и совсем другое, если ее здоровье понесло убытки из-за оплошности лекаря. Элса не выглядела злоумышленницей, но мне почему-то захотелось убедиться в обоснованности отсутствия подозрений. Наверное, не давала покоя та невинная фраза про место рождения. И наверное, слишком громко весь облик невинно улыбающейся лекарки заявлял о ее почти небесной благости. Та же Марис выглядела и поступала куда как обыденнее, хотя ей сами Бож и Боженка велели выделяться меж другими людьми.

– Что именно вы ей продали?

– То же, что и все предыдущие разы. Мази. Притирания. Капли. Настойки.

Она не отказывалась отвечать, но явно давала понять, что не скажет ничего лишнего. Ни словечка о том, о чем я сам не удосужусь спросить.

– Это я понимаю. Для чего они были предназначены?

Элса лукаво потупила взгляд:

– Я не вправе разглашать чужие тайны.

Кажется, настало время попробовать стать здешним хозяином. Хотя бы ненадолго.

– Зато я вправе их узнать.

– Вы прикажете мне отвечать? – Ее ресницы чуть дрожали, но я мог бы поклясться, что она не оскорблена или испугана, а еле сдерживает смех.

– Отвечать вы будете, эрте. Непременно. Если и в самом деле совершили промах или намеренно причинили вред.

Она прикрыла рот ладошкой, но все же не удержалась и прыснула.

– Вас что-то насмешило? Поделитесь?

– О, простите! – Элса рассмеялась уже открыто. – Вы… Вы совсем другой, чем я ожидала.

Вот еще новость. Конечно, другой. Мои ожидания, к примеру, вообще никогда не сбываются, и что? Это повод для веселья? А мне кажется, наоборот.

– И что во мне не так?

– Разве я сказала, что это плохо? Прежний Смотритель, да будет Боженка снисходительна к изъянам его души, никогда не торопился оглашать свое решение, пока не выслушает все заинтересованные стороны. Да и потом приходилось подолгу ждать хоть какого-то исхода спора… А вы еще до начала разбирательства готовы призвать к ответу любого.

– Потому что кому-то все равно придется отвечать.

– Хорошо, что вы это понимаете. Плохо, что не понимаете до конца: в ответе за все всегда будете и вы тоже.

Прозвучало как угроза, правда, такая добрая и ласковая, что аж скулы сводило от благодати, разливающейся вокруг. Пожалуй, вчера я погорячился, восхищаясь красотой лекарки. Да, эти нежные черты прекрасны, но их обладательница вовсе не невинная овечка. Она умеет или когда-то умела командовать людьми, и вовсе не по-лекарски.

– Итак, чем вы не угодили искательнице правосудия?

Вместо ответа Элса поманила меня за собой, направляясь по каменной тропинке к одной из дальних пристроек, и выглядел сей жест теперь уже неприкрытым приглашением в ловушку. Можно было отказаться. Можно было отписать эрте Роханне, что она сама в чем-то ошиблась. Можно было… Но мне требовалось узнать и понять. И я чувствовал, что вполне готов рискнуть. Готов заплатить за воплощение своих намерений.

Пристройка, снаружи ничем вроде бы не отличавшаяся от остальных своих соседок, внутри оказалась залита светом десятков ламп. Чем были пропитаны толстые крученые фитили, оставалось только догадываться, но масло не коптило, не пахло горелым и давало яркий белый свет, похожий на дневной, позволявший во всех подробностях рассмотреть просторную грядку, приподнятую над каменным полом. Мое знание растений ограничивалось теми крохотными цветниками, что разбивала в саду матушка, но даже мне было ясно: нечто, колосящееся посреди пристройки, имеет мало сходства с обычной травой.

Листья размером не меньше сложенных вместе моих ладоней, похожие на кружево. Причем да, именно дырявые, с четко очерченными краями отверстий, как будто кто-то взял тонкий нож и кропотливо изрезал каждое глянцево блестящее полотнище. А еще ажурный узор смутно напоминал буквы, только сложить их в слова никак не удавалось.

Листья с бахромой, состоящей из словно нанизанных на невидимую нить капелек, мутных, прозрачных, алых, синих, золотых, сверкающих не хуже драгоценных камней.

Листья густо-красного цвета, похожие на куски мяса. Аппетитные в какой-то мере.

Листья узкие, как лезвие стилета, и такие же твердые, словно выкованы из стали, а не выросли из семян. Хорошо еще, что не острые, иначе я бы порезался, проходя мимо одного из кустов, особенно пышно разросшегося.

Листья молочно-белые, похожие на кисель, каким-то чудом удерживающий заданную форму, надо сказать, весьма замысловатую.

И аромат, витающий над всем этим. Аромат, не имеющий ничего общего со всеми знакомыми мне запахами. Тяжелый. Приторный. Чужой.

– Что именно я должен увидеть?

Элса положила ладонь на деревянный бортик грядки, будто нуждалась в опоре.

– Это особые растения.

– Догадываюсь.

– Они обладают особыми свойствами.

– Какими?

Я приготовился услышать перечисление возможностей вроде тех, которыми славились зелья Гирма, но все оказалось намного проще. И сложнее.

– Заживляют раны, оставленные временем. Ненадолго, разумеется.

– Не понимаю.

Женщина усмехнулась и продолжила свой рассказ тоном наставника, увещевающего непослушных и несмышленых учеников:

– Эрте Роханна, как и многие другие мои покупательницы, немолодая женщина. Очень немолодая. Ее тело, как ему и следует по законам божьим, стареет. Снадобья, которые я делаю, помогают ненадолго вернуть коже упругость, глазам блеск, членам подвижность. Они не лечат. Не могут, скажем, повернуть время вспять. Но могут создать видимость молодости.

– Значит, той женщине они…

– Перестали помогать. Либо ей захотелось большего.

– И вы способны дать ей это большее?

Элса посмотрела мне в глаза:

– Раньше я бы ответила: могу, но не хочу. Но теперь…

– Теперь?

– Уже не могу. И это самая лучшая новость, которую я только могла получить.

А ведь она на самом деле рада. Я бы даже сказал, счастлива.

– Я понесу любое наказание, которое вы назначите. Оно стоит хороших вестей, принесенных вами.

Если бы я еще знал, чем они хороши!

– Не торопитесь. То, что вы признаете свою вину, наверное, правильно. Но для начала объясните мне, какова она на самом деле.

Элса удивленно подняла брови:

– Разве мало того, что я сказала?

– Мне? Мало. Пока я понял лишь одно: вы не можете удовлетворить запросы покупательницы. Почему?

Она не ответила, продолжая смотреть на меня с явно нарастающим недоумением. Видимо, мой предшественник и впрямь приучил всех местных жителей к тому, что решение не зависит от истинных обстоятельств происшедшего. Ну так и жил бы тут вечно, а не оставлял на меня свое странное хозяйство!

Я двинулся вдоль грядки, поглядывая по сторонам. Травки, цветочки… Мерзостное зрелище, хотя и завораживающее. Есть в них какая-то неправильность. То, что растут не под открытым небом, неудивительно: зима была все-таки, а морозы – не лучший спутник зеленой травы. Морозы… Хм. А печей здесь, в отличие от соседних пристроек, почему-то нет. Ни одной. Значит, не из-за холода вся эта зелень здесь спрятана. И грядка с полом не соприкасается, а на ножках покоится. И пол плитами выложен, одна к другой плотно подогнанными. И окон здесь отродясь не было. Все больше и больше странностей, однако.

В конце прохода на очередном каменном возвышении громоздилась кадка с деревцем не менее загадочного вида, чем все прочие растения. Толстый ствол был словно сплетен из множества тонких стеблей, постепенно расходящихся во все стороны голыми ветвями, усыпанными кое-где шишковатыми наростами. Мне почудилось какое-то движение в безлистной кроне, и я подошел ближе, присматриваясь.

Вблизи нарост был похож на бородавчатую шляпку весеннего гриба, изрезанную червячными ходами. Которые вдруг, будто нарост учуял мой запах, зашевелились, перетекли один в другой, где-то рассосались, где-то сжались, становясь глубже, пока с древесной ветки на меня не посмотрело уродливое личико, расплывшееся в умильно-зловещей улыбке. Почти точно такое же, что корчило рожицы с серединной части моего бракка.

Но прежде чем я успел удивиться, Элса, все это время терпеливо наблюдавшая за мной, успокаивающе заметила:

– Ваше тело пока еще хранит следы юлоневого сока. Но не волнуйтесь, совсем скоро все выветрится окончательно.

В жизни подобные мгновения случаются нечасто. Наверное, это и хорошо, потому что, когда разрозненные и раскиданные по закоулкам памяти клочки сведений вдруг, словно подхваченные порывом неощутимого ветра, начинают кружиться в безумном танце, на втором или третьем кругу сливаясь воедино, приходит то самое чувство, которого любой человек отчаянно сторонится.

Страх. Но не тот, что сковывает тебя по рукам и ногам, не давая вдохнуть, а совсем другой.

Ты как будто внезапно оказываешься над бездной, на краю обрыва, носки твоих сапог уже висят в воздухе, лишенные опоры, и только здесь, на тонкой грани между уверенностью и паникой, становится ясно: все это время ответы и разгадки были рядом с тобой, вокруг тебя, близкие настолько, что ты наверняка касался их много раз полами своей накидки, только не находил времени или желания разглядеть. А теперь твой взгляд прояснился, но увидел в мельчайших подробностях вовсе не тот горизонт, о котором мечтал.

Я повернулся к Элсе и постарался сказать со всей возможной суровостью:

– Без объяснений не уйду.

– Это я уже поняла, – подтвердила лекарка.

Причем, судя по тому что черты ее лица заметно расслабились, она ждала от меня именно такого требования.

– Тогда не тяните время.

Женщина кивнула, но прежде чем начать рассказ, развязала узел, скрепляющий концы шарфа. Белый шелк, почувствовав свободу, плавно стек на плечи, обнажая то, что я уже и так предполагал увидеть. Наголо бритую кожу головы.

– Я служила в Цепи одушевления.

Заметно. Можно было и не уточнять, показа вполне достаточно. Но почему в прошедшем времени?

– Вышли в отставку?

– Вроде того.

Я вздохнул:

– Хотите затянуть наш разговор? Я ведь буду переспрашивать тем больше, чем больше вы будете скрывать.

Элса подумала и ответила вопросом:

– А вы хотите знать всю правду?

Я задумался. Что-то подсказывало мне: объять искомое полностью не смогу. Или смогу, но не сразу, потому что для понимания, как и для осознанного действия, требуется привычка.

– Не всю. Но хотя бы столько, чтобы можно было принять решение.

Она улыбнулась и погрозила пальцем, как нянюшка проказливому ребенку:

– Решение вы могли принять еще за этими дверями. И сейчас можете.

Да, могу. Судьбу лекарки я могу решить как угодно и когда угодно. Но в том, что касается меня самого, поостерегусь решать, пока не узнаю все что только возможно. Пока не войду в обстоятельства. Вот только, наверное, один Бож знает, как я не хочу в них входить!

И все же это необходимо. Чем быстрее пойму, какой такой шлейф тянется за мной из Веенты, тем быстрее смогу оторвать его и развеять по ветру. Тем быстрее смогу стать свободным, а свобода стоит боли. Причиненной и другим и самому себе.

– Вы не вправе говорить о том, что меня интересует?

Женщина подтвердила:

– Не вправе. За пределами Блаженного Дола. Но здесь и Бож, и Боженка, и Дарохранитель – одно и то же лицо, которое отменяет любые клятвы и обеты, кроме собственной человеческой воли.

– И ваша воля?..

– Не против разговора.

Элса присела на ларь, где, по всей видимости, хранился садовый инвентарь.

– Что вы знаете о Цепи одушевления?

Я вспомнил снадобья Гирма, фокусы пухленькой сереброзвенницы в тюремной камере, трудную работу чистильщицы:

– Она творит чудеса.

– Хороший ответ. Наверное, самый приятный из тех, что я когда-либо слышала. И в общем-то верный. Вот только в тех чудесах нет ничего по-настоящему волшебного.

Лекарка помолчала, чуть поморщилась, словно ей вдруг вспомнилось нечто дурное, но не отступилась от продолжения рассказа:

– Вы уже наверняка слышали о демонах. В столичных краях подобные истории считаются провинциальными сказками, выдуманными, чтобы избавиться от скуки, но демоны существуют в действительности.

Да уж. Я видел двоих. Во плоти. И мне не мерещилось.

– Откуда и как возникают эти порождения скверны, никто не знает, но время от времени они появляются среди людей. Раз в несколько десятилетий. Удивлены столь короткими сроками? Да, род людской подвергается этой угрозе часто. Но недостаточно часто, чтобы каждый человек знал о надвигающейся опасности и был готов ей противостоять.

Вот и я ничего не знал. Ни в детстве, ни в юности не слышал и словечка о страшных пришельцах. И, честно говоря, немного обижен тем, что только теперь, задним числом, получаю хоть какие-то сведения.

– А почему бы не рассказать? Почему бы не рассылать глашатаев на рыночные площади? Не проводить службы в кумирнях? Цепь одушевления ведь молчит как рыба. Да и все остальные, кто осведомлен, тоже не спешат поделиться своими знаниями. Почему?

Элса виновато развела руками:

– Рассказать можно. Но если уж начинать, то не останавливаться на полуслове, верно? Вы же потребовали от меня объяснений? Вот и остальные люди потребуют. А если придется открыть все подробности, могут возникнуть беды пострашнее пришествия демонов.

Пожалуй, она права. Допустим, какой-то части людей будет довольно и того знания, что демоны опасны. Поверят на слово. Но среди каждой сотни человек непременно найдется хотя бы один, который из упрямства или из вредности во всем и всегда сомневается. Кто-то поупрямее меня. И тогда он спросит…

– А что за опасность-то?

– Вы встречались с одержимыми? – вместо ответа спросила лекарка.

Если бы я служил в одной из Цепей, мне было бы довольно подобного многозначительного намека. Но новоиспеченному Смотрителю Блаженного Дола знаний все еще не хватало, а значит, беседу следовало продолжить.

– Да.

– Видели их в деле?

– Да.

– И не понимаете, чем они опасны?

– Я понимаю, что они могут причинить и причиняют вред другим людям.

– А почему они так поступают, понимаете?

И тут я осознал, что ответ, каким бы простым и одновременно ужасным ни казался, уже вертится у меня на языке.

Люди ведь тоже иногда убивают друг друга. В погоне за наживой, из мести, из обиды, из ненависти. Но жестокие войны чаще идут между жителями разных краев, а не между соседями. Потому что твой сосед – почти что родственник. Почти что единокровник, даже если ваши семьи не породнились между собой ни в одном поколении. И мы чувствуем себя одним народом, когда мы вместе. Я мог презирать обитателей Сальных кварталов, но, если бы понадобилось защищать Веенту от захватчиков или какой-то иной напасти, я бы защищал всех. Потому что мы родились и жили в одном городе, дышали одним воздухом, топтали камни одних и тех же мостовых.

А демоны, откуда бы они ни пришли, попадая сюда, лишь острее чувствуют границу между своим и человеческим миром. Границу, за которой может находиться только враг.

– Мы для них ничего не значим.

– Да. И в то же время нет.

– Как это может быть?

Элса снова накинула шарф на голову, зябко ежась:

– Сам по себе демон не способен жить в человеческом мире и, если не находит себе пристанище в течение нескольких минут, бесследно гибнет. Только тело человека дает ему возможность жить. Поэтому они не считают нас достойными ни разговора, ни даже сражения. Мы для них – всего лишь сосуд. Но и самое лучшее вино не имеет ценности, если не заключено в объятия кувшина, а разлито по земле.

Знакомое словечко неприятно резануло слух, однако я не успел задать очередной вопрос, потому что лекарка продолжила:

– Правда, словно в благодарность, а на самом деле по какому-то неписаному, но непреложному закону демоны наделяют своего хозяина возможностями, вызывающими восторг и ужас.

О да! Ужасов было предостаточно. А насчет восторга еще не думал. Хотя…

– Например, силой?

– Силой. Быстротой. Ловкостью. Предвидением. Неуязвимостью. Всем, чего можно захотеть. Любая просьба будет исполнена. Особенно неистовая и отчаянная.

– Значит, если человек чего-то очень сильно хочет…

– Он становится уязвим перед демонами. И никакие доспехи не смогут его защитить.

– Но ведь каждый из нас все время что-то желает!

– Именно так, – кивнула Элса, похоже довольная тем, в какой последовательности возникают мои вопросы. – Но, к счастью или по воле божьей, опасность грозит нам не на протяжении всей жизни. Только одно желание и только однажды: второго демона человеческое тело уже не примет.

– Но почему?

Элса грустно улыбнулась:

– Ни в одной душе, одержимой демоном, больше не рождается ни одного желания, сходного по силе с тем, что открыло двери чужаку. Цепь одушевления наблюдает за одержимыми уже много столетий подряд, но ни разу не случалось такого, чтобы в одном теле оказалось хотя бы два демона сразу.

То, что она рассказывала, больше всего походило на страшную сказку, годную пугать не только детей, но и взрослых. Вот только не слышалось в голосе лекарки вдохновения, которое обычно сопровождает от начала и до конца выдуманные истории, а потому я верил каждому произнесенному слову. Даже если вера отчаянно сопротивлялась.

– И много бывает этих захваченных демонами?

– Одержимых? Думаю, что не очень. Хотя точно, разумеется, никто не знает. Демоны обычно появляются рядом с людьми, но, поскольку это всегда происходит в ночное время, многие попросту спят и не знают, какая беда прошла мимо.

– Значит, везет лишь избранным?

Уголки губ лекарки печально приопустились, противореча смыслу ответа:

– Увы, нет.

– Увы?

– С первого дня, когда демоны начали приходить в мир людей и показали свою странную силу, люди стали искать оружие против них. А вскоре выяснилось, что для победы над противником нужно…

Вот эту истину я знал еще со времени обучения. Горькая и суровая, она тем не менее всегда доказывала свою правоту. В любых обстоятельствах.

– Самому стать таким же.

– Да, – кротко согласилась Элса. – Но пускать в себя демона на его условиях было слишком опасно, и постепенно Цепь одушевления научилась обретать могущество иначе. Правда, примерно той же ценой.

Можно было не требовать продолжения: мне и так многое стало ясным. Но всегда лучше услышать объяснение из уст мастера прежде, чем начать строить собственные неуклюжие догадки.

– Защитников именно так и делают?

– Да. И они как раз носят в себе нескольких демонов.

– Но вы же только что сказали, это невозможно!

– Для человека, находящегося в полном сознании. Для того, кто желает сам.

– Хорошо… Вы говорите, демон исполняет желание? Так что же, неужели у Ньяны не нашлось ни одного сильного желания за все это время?

– Вы не дослушали, – мягко пожурила меня Элса. – Если коротко, то будущего защитника погружают в сон, во время которого его сознанием командуют извне. Мастер Цепи одушевления внушает спящему необходимое желание, потом выпускает демона. Демон не может устоять и проникает в плоть, изменяя ее, но от духа тотчас же оказывается отрезан. Все это повторяется столько раз, сколько нужно добавить свойств и способностей. Потом человек просыпается, но, сколько бы и чего он ни желал, демоны в его теле уже связаны исполнением других желаний. Не свойственных тому, кто стал защитником.

Поверить в то, что ни один из них не хотел быть самым сильным или самым проворным? Ерунда! Или же…

– Защитников ведь подбирают не случайным образом?

– Разумеется, – подтвердила мои опасения лекарка. – Нужны люди мягкие, добрые, незлобивые, такие, кто никогда по собственной воле не поднимет ни на кого руку даже в шутку.

Теперь понимаю, почему меня наперебой уговаривали потерпеть и подождать. Не представляю, сколько понадобится времени и сил, чтобы найти замену Ньяне.

– И они могут убивать демонов?

– Не демонов, а одержимых ими. Только одержимых. И если в миг смерти поблизости случайно окажется человек, охваченный желанием, демон способен перейти в новое тело.

Я невольно начал вспоминать сражение на лесной поляне. Мне вроде тогда ничего не хотелось, да и солдатам из форта было не до желаний, потому что зрелище нашим глазам предстало странное и непонятное. А вдруг все-таки… Как бы проверить?

– Получается, демоны бессмертны?

Взгляд лекарки торжествующе сверкнул:

– Нет. И это еще одна божья милость, дарованная людям. Любого демона можно убить.

– Каким же образом?

– Об этом знает только охотник на демонов. Он умеет убивать демонов и… подчинять их.

Последние слова Элсы прозвучали с таким неприкрытым сожалением и завистью, что я не мог не удивиться, но предпочел оставить свое удивление при себе, а вместо того спросить:

– Разве Цепь одушевления этого не умеет?

Женщина скупо признала:

– Не умеет.

– Странно. Вы же столько всего знаете о демонах!

– Но мы слишком мало знаем о людях.

Теперь я совсем перестал понимать происходящее:

– А люди-то тут при чем?

– Посмотрите на меня, эрте. Внимательно. Вы поверите, если я скажу, что еще совсем недавно носила в своем теле демона?

Я исполнил просьбу лекарки. Посмотрел. А верить мне было уже все равно во что.

– Вы были защитницей?

– Нет, моя душа не настолько чиста, – рассмеялась Элса. – Не каждый человек может стать воином. Да и не нужно, чтобы все подряд только и делали, что воевали. Кому-то ведь требуется и залечивать нанесенные раны, не правда ли?

Да. Мой старый знакомец Гирм как раз и занимался чем-то подобным. Правда, его зелья скорее помогали избежать получения ран, и все же в случае необходимости бритоголовый меднозвенник мог не только заточить и начистить лезвие, но и выправить погнутую кромку.

– И как в этом деле способен помочь демон?

– Было замечено… Не сразу, конечно, хотя, может, и сразу, только эти сведения долго хранились в тайне… Неважно. Было понятно, что демон изменяет плоть человека, но позже выяснилось, что и сама измененная плоть способна влиять на окружающий мир. Особенно легко – на растения.

– Хотите сказать…

– Да. – Она поднесла ладонь к листьям ближайшего цветка, и я с удивлением увидел, как мясистая темно-малиновая бахрома потянулась к кончикам пальцев лекарки. – Соки измененного тела, будучи усвоенными растением, воздействуют на него. В первом поколении изменения могут не проявиться, но у последующих возникают свойства, ранее невозможные и не существовавшие.

Я представил себе, как Элса плюет на какой-то из кустов, а то и… М-да. Соков в человеческом теле много. Причем все разные. И наверняка каждый из них по-своему влияет на несчастную траву.

– Вы тоже пользовались плодом одного из таких растений.

Я невольно обернулся, чтобы еще раз взглянуть на ухмыляющуюся деревянную рожицу, но та уже расслабила черты и перестала напоминать человеческое лицо.

– Да-да, я говорю о бракке. Боевые посохи в древности как раз вырезали из ствола и ветвей юлони. Но, разумеется, они не обладали какими-то чудесными свойствами, кроме прочности и гибкости.

И уж точно не умели травить людей одним касанием.

– Что же сделали с этим деревом, чтобы получить… такое?

Лекарка лукаво сощурилась:

– Что вы видите на его стволе?

– Наросты.

– И на что они похожи?

– На… лица.

– Человеческие. А вернее, детские, – поправила меня Элса. – Вот вам и ответ.

Я начал было представлять последовательность действий и едва не поперхнулся, ужаснувшись:

– Но как?!

Она качнула головой:

– Вам не стоит знать все подробности этого занятия. Могу только сказать, что оно не особенно приятно и не повторяется многократно.

– Но это дерево… Оно ведь в вашем саду? Значит, вы тоже…

Элса посмотрела на безлистный скелет в кадке с какой-то отчаянной любовью:

– Это мое детище, да. Но оно никогда не сможет дать побеги, которые нужны для создания настоящего бракка.

– Почему?

Мне вдруг подумалось, что произошла какая-то досадная случайность, но лекарка рассеяла опасения, сказав:

– Потому, что появилось на свет уже после чистки.

– Вас чистили?

Почему-то в отношении кроткой Элсы упомянутое действо показалось мне едва ли не кощунством.

– Да. Когда срок моей службы подошел к третьему окончанию, я приняла решение уйти. О, вы не понимаете… Позвольте, объясню. Таков уж порядок, существующий давным-давно, со дня сотворения Цепей. Когда человек получает право стать Звеном, он перестает распоряжаться своей жизнью на долгие тридцать лет. По истечении первых и вторых десяти его заслуги и промахи рассматриваются на Внутреннем совете, и, если блага оказывается больше, чем вреда, Медное звено может стать Серебряным. А после и Золотым. Но может остаться неизменным, это уж как решит совет.

– И вы дослужились…

– До серебра.

– А из-за чего недотянули до золота?

Лекарка стыдливо потупила взгляд:

– Уже после нескольких лет службы я поняла, что не хочу навечно оставаться одной из цепных. А Золотые звенья в отставку живыми не уходят. Только посмертно.

Ого. Значит, их должно быть очень мало. И многие из них, если не все, наверняка обладают дурным характером. Но не всегда же нужно ждать так долго, чтобы получить золотой знак? Керр, золотозвенник, с которым я разговаривал в столице, не настолько стар. А если уж завести разговор о Кифе…

И тут мне очень ясно вспомнилось, с каким удовольствием длинноносый говорил о вынужденном отдыхе. А ведь парню чуть больше двадцати лет от роду, и уже никакой надежды в будущем стать свободным от службы… Печально. Правда, у меня самого положение примерно такое же, если не хуже. Особенно мерзко, что подписался я на него сам, совершенно добровольно, хотя и по неведению. Впрочем, вряд ли Кифа тоже кто-то счел нужным предупредить о последствиях повышения, а тот по молодости лет не постарался разузнать все заранее.

– Итак, вы прослужили тридцать лет и ушли?

– Именно так.

Хм. Если я ничего не путаю, лекарке должно быть сейчас за пятьдесят. А выглядит она дай Бож! Не старше Ньяны.

Видя мое замешательство, Элса чуть укоризненно напомнила:

– Цветы, что растут здесь, дают… давали материал для чудодейственных мазей, позволяющих казаться молодой много-много лет. Неужели вы думаете, что я сама не пользовалась плодами своего труда?

И то верно. Впредь, пожалуй, не стану восхищаться женской красотой, пока не узнаю, откуда она взялась.

– Вы были хорошим мастером. И вас просто так отставили от службы?

– С возрастом жизненные силы покидают нас, а соки тела истощаются. Разумеется, меня могли бы задержать на службе и дольше, если бы появилась такая надобность, но я приносила бы все меньше пользы, и вскоре Цепь должна была бы содержать меня, а не жить за счет моих трудов.

Разумно. Только немного странно, что столь опытное Звено отпустили, не позаботившись о сохранности тайных знаний. Или все же позаботившись?

– Вам ведь наверняка известны многие секреты.

– И вам тоже, – улыбнулась Элса. – Вы же были сопроводителем, значит, должны знать и уметь намного больше, чем обычный солдат. Но скажите, что проку вам сейчас в тех навыках, которые тело могло применять только под воздействием особых снадобий?

Уела.

Да, я мало что могу повторить из прошлого. А большая часть повторенного окажется никуда не годной насмешкой. Пусть мне известно, как быстро и просто убивать людей, но в руках больше нет смертоносного и всецело преданного мне бракка, а тело стало неповоротливым и ленивым. Вообще неизвестно, на что я теперь гожусь.

– И как давно вы ушли со службы?

– Прошло больше трех лет.

– А цветочки не выглядят настолько старыми.

Лекарка удовлетворенно прищурилась:

– Подмечаете то, что нужно. Да, это новые всходы. Нескольких месяцев роста.

– Недовольство вашими мазями появилось только совсем недавно. Что же было раньше?

– Вы должны были по собственному телу заметить, что снадобья выводятся не за один день. Так же и со следами демонов: еще какое-то время после чистки плоть сохраняет память о том, что в ней находилось. И старается соответствовать воспоминаниям. Но они постепенно стираются, пока не исчезнут вовсе… И то, что мой товар начал терять прежние свойства, означает совсем скорое расставание с наследием демона.

– Значит, вы больше никогда не сделаете ничего чудесного?

Вопрос вырвался сам собой, потому что я вдруг почувствовал острую жалость по утратам. И своим и чужим.

– Если Бож даст, сделаю. Но теперь я буду творить чудеса не отдельно от тех, кто пользуется моими снадобьями, не по собственной воле, не допускающей возражений, а совместно со страждущими. По взаимному согласию.

Наверное, так правильнее. Но, Боженка меня подери, странно и грустно сознавать, что тебя спихнули со ступеньки, от которой до неба оставался всего один шаг!

– Не жалейте, – полупопросила-полупредложила Элса. – Демоны дают многое, но отнимают еще больше.

– Отнимают?

– И еще как. Чем дольше демон остается в человеческом теле, тем глубже его когти проникают в душу. А когда смогут сомкнуться друг с другом, душа умирает.

– А тело?

– О, оно продолжает жить! Иногда очень долго. Но в таком теле демон – полновластный хозяин, и его более не сдерживают никакие обязательства. Представляете, что он способен сотворить с плотью, если будет действовать по собственному разумению и в собственных целях?

Я попробовал представить. Получилось плохо. Наверное, потому, что от обилия возможностей закружилась голова.

– Похоже, вы поняли, – заключила лекарка.

Да. Демоны страшны, опасны, жестоки, но… соблазнительны.

Трудность лишь в том, что в распоряжение человеку дано одно-единственное желание. Легко пожелать стать сильнее всех, быстрее или умнее, а если хочется всего и сразу? Как тогда быть? Надо желать каким-то особым образом, чтобы совместить все заманчивые возможности в одной просьбе. Интересно, возможно ли такое? И, если возможно, кто-нибудь и когда-нибудь, задававшийся тем же вопросом, что и я сейчас, уже попробовал исполнить не одно желание, а множество?

– Ну как, приняли решение?

Я растерянно нахмурился:

– Решение?

– По поводу письма, которое лежит в вашем кошеле.

Ах да, негодование некой Роханны Мон… На него нужно ответить. Чем я, пожалуй, и займусь, пока впереди целый божий день.

– Она может потребовать вернуть уплаченные деньги.

– Пусть. – Элса извлекала из складок платья и протянула мне кошелек. – Возьмите. Здесь сверх того, что заплачено. Разумеется, покупательница не будет удовлетворена, но у нее, по крайней мере, не останется повода заявить, что потратилась зря.

Пожалуй, старуха будет просто в ярости, когда узнает, что источник молодости иссяк. Я бы тоже разозлился. Но против слова Смотрителя она не пойдет. Проглотит любое мое решение. Только бы еще удалось слова подобрать пожестче, чтобы ни у кого даже мысли не возникло перечить.

Лекарка, внимательно наблюдавшая за мной все последние минуты разговора, поднялась с лавки и ловко повязала шарф на голову, словно показывая, что беседа окончена. Однако когда я повернулся, чтобы уйти, то услышал тихое, но явственное:

– А когда наконец что-то понимаешь, главное – не останавливаться.

Нельзя сказать, будто я торопился обратно в Литто. Но и не медлил. Мне во что бы то ни стало требовалось поговорить с человеком, от которого зависела моя дальнейшая жизнь хотя бы в течение нескольких лет. И начать я собирался с извинений. Смиренных и нижайших.

Наверное, нет никакого смысла чувствовать вину уже после совершенного проступка, тем более узнавая подробности, необходимые для выбора того или иного действия, уже задним числом. Но мне было стыдно за свою настойчивость, мало того что вынудившую многих людей изменить планы, и уж куда более важные, чем исполнение моей просьбы, так еще, что гораздо хуже, подставившую мою безопасность под удар. Причем с любого направления. Нет, демоны за каждым деревом мне не мерещились, слава Божу! Допускаю, они могли бы там быть, но на глаза показываться не спешили. И все-таки что-то вроде страха заставляло всматриваться в каждую подозрительную тень. А заодно требовало принести извинения.

Меня же предупреждали! Да, лишь намеками и недомолвками, но упирали на то, что нужно подождать. Совсем немножко. А я нет чтобы послушаться, все больше и больше сопротивлялся… Вот ведь дурак! И чего добился, спрашивается? Остался один перед миром. Как и хотел. Но надо же – вдруг выяснилось, что мир куда больше и заковыристее, чем мне казалось!

С Ньяной все будет хорошо. Лекарка тоже прошла через чистку и жива-здорова. Значит, это не смертельно. Или не всегда смертельно, хотя меня здорово напугали туманными разговорами. Вот только теперь у Смотрителя Блаженного Дола нет никакой защиты, кроме редко бодрствующего жука и надежды, что сей знак сможет отпугнуть злоумышленников и приструнить ослушников. Остались лишь воспоминания да ворох снаряжения, из которого я прихватил с собой арбалет и колчан с короткими стрелами. Правда, на сопроводительской службе стрелять мне почти не приходилось, остается уповать лишь на юношеские умения, если столкнусь с противником.

От Натти помощи тоже ждать бесполезно. Он хоть и повез меня в Литто, но кряхтел и вздыхал при этом так натужно, будто разваливается на части от малейшего движения, а за всю дорогу вопреки своему обыкновению и рта не раскрыл. А мне как раз хотелось поговорить. Правда, вовсе не с ним.

Битых два часа я напряженно подбирал слова, которые помогли бы мне заручиться поддержкой длинноносого Кифа в деле добычи нового защитника. Об ожидающей ответа некрасивой девушке в мою голову не пришло ни одной мысли, кроме злорадства по поводу старухи, оставшейся без волшебных средств, туманящих мужские взгляды. Так ей и надо, нечего пытаться казаться тем, кем не являешься! Получит свои монеты обратно и пусть будет довольна, что не напишу в отчете, какой именно товар вызвал недовольство. Хотя может, и следовало бы. Не уверен, что Элса получала разрешение на торговлю благами, оставшимися от дарственной службы, иначе жалобы попросту не смогли бы появиться…

До Наблюдательного дома я добрался уже за полдень, как раз в разгар обеденной трапезы, потому предполагал, что никого не застану на месте, но чуть ли не за миг до того, как мои ноги ступили на крыльцо, парадная дверь открылась и появившийся на пороге человек в мундире привратника, неловко поклонившись, сообщил:

– Вас ждут. Следуйте за мной.

Лицо было незнакомым, впрочем, я и не мог знать всех местных служек наперечет. Откуда? А вот приглашение удивило несказанно. Наверное, за мной кто-то посылал, но гонец запоздал и уже не застал меня в Блаженном Доле, а по дороге легко было разминуться: мало ли кто едет в крытой коляске? На ней ведь не написана моя должность. Но если и правда посылали, то зачем? Объявить выговор? Выгнать взашей? Нет, последнее вряд ли. Значит, первое. Еще больше в сделанных наспех предположениях меня уверило то, что направились мы не в правый коридор, ведущий к гостевым комнатам, и не в левый, где располагались рабочие кабинеты, а в серединный. Туда, куда обычно приглашали только по особым случаям, надобностям и торжествам.

Главное церемониальное помещение Наблюдательного дома. В столице на моей памяти подобное место принимало гостей всего несколько раз, по пальцам одной руки можно пересчитать. И разы эти сопровождались не награждениями, а наказаниями.

Я невольно передернул плечами, чем вызвал быстрый настороженный взгляд со стороны своего провожатого, но поразмыслить над странным поведением привратника, коротким движением зачем-то пригладившего и без того не шибко топорщащиеся волосы, не успел, потому что тот уже распахивал передо мной дверную створку.

– Сюда, прошу вас.

Зал, в котором меня ожидали, чем-то походил на тот, где новоявленному Смотрителю устраивала пышную встречу лисичка Нери. Не такой длинный, конечно, и с узкими оконными проемами, забранными стальными прутьями, между которыми удалось бы протиснуться только скелету, но не человеку во плоти. Сами окна были распахнуты, пропуская внутрь свежий и теплый весенний ветерок, одновременно задерживая дневной свет: чтобы избавить все уголки зала от сумерек, были зажжены десятки свечей на стенах. Мебели не было, кроме большого письменного стола и массивного кресла за ним. Кресла, слишком большого для…

– Здравствуй, дяденька.

Бритоголовой чистильщицы поблизости видно не было, зато Сосуд присутствовал во всей красе. И действовал вполне осмысленно: склонившись над большим серебряным блюдом, медленно, с явным наслаждением отрывал полоски мяса от жареной куриной тушки и отправлял в свой, как я теперь заметил, беззубый рот. На голое тело была накинута застиранная мантия, правда, она бесстыдно распахивалась на плоской груди при каждом движении, но, похоже, худышку это ничуть не беспокоило.

Громкий двойной щелчок сзади возвестил, что дверь зала заперта и пути к отступлению у меня нет. По крайней мере, пока. Сосуд на зловещий звук не обратил ровным счетом никакого внимания, из чего становилось понятно: в неведении относительно происходящего находился только один человек. Я.

Крупная капля жира не удержалась и сорвалась с клочка куриной кожи на стол. Худышка вдумчиво проследила за ее полетом, пальцем растерла образовавшуюся лужицу по кожаной обивке, полюбовалась на лоснящееся пятно и спросила:

– Здоровкаться не умеешь, что ли?

– Умею.

– Так чего молчишь?

Молчу, потому что не хочется желать здоровья странному созданию, с которым явно что-то неладно. Хотя раньше, если задуматься, Сосуд выглядел еще страннее.

– Кто ты?

Худышка, не поднимая головы, прожевала куда-то в глубь полуобъеденного скелетика:

– А кого видишь?

Понять, что попал в ловушку, сумел бы на моем месте, пожалуй, любой олух. Но при кристальной четкости ощущения опасности я до сих пор не мог сообразить, с чем оно связано. Мои глаза на самом деле не усматривали в окружающей обстановке ничего угрожающего, знания, как старые, так и полученные совсем недавно, почему-то перемешались между собой до невнятной кашицы, а вот опыт отчаянно вопил: «Берегись!» Но кого или чего я должен беречься?

– Сосуд.

– Ага, – кивнула безволосая. – Тогда зачем спрашиваешь?

– Вчера ты не произнесла ни слова.

– А повод был?

Главное, не дать себя сбить с пути насмешливыми и бессмысленными вопросами.

– И все делала только по приказу.

– Вчера прошло, – глубокомысленно заявили мне, воздевая над столом обглоданную кость. – Наступил новый день!

Все это походило на сумасшествие. Но окончательно меня добило то, что из-за высокой спинки кресла выступила вперед та самая дорого одетая дурнушка, и ее некрасивое лицо, казалось, стало еще отвратительнее, охваченное…

Нетерпением?

Жаждой?

Желанием?

– Наступил новый день, – напевно повторила эрте Сиенн, не сводя с меня проникновенного взгляда. – Новый для всех нас.

Для меня уж точно, если вспомнить рассказы лекарки. За одно утро я узнал больше, чем за всю предыдущую жизнь, правда, в очень ограниченной области знаний. Демонической.

– Боишься нового? – вдруг спросил Сосуд, впервые с начала разговора поднимая взгляд, и я понял: боюсь.

Особенно алого огня в неожиданно глубоких глазах.

– Кто ты?

– Ты сам сказал. – Худышка скучающе зевнула.

– Сосудом ты была вчера. А кем стала сегодня?

Она отодвинула курицу в сторону, развалилась в кресле и улыбнулась, не разжимая губ.

– Если ты имеешь в виду это убогое тельце, то оно кем было, тем и осталось. Пока и так сгодится. А я еще совсем недавно двигал руками и ногами твоей незабвенной и необъятной защитницы. Припоминаешь?

Демон? Но как и почему он вдруг смог…

– Потом меня переместили в это несчастное создание. Не скажу, что сильно упирался, особенно когда почувствовал… – Сосуд сально осклабился, смакуя собственные достижения. – Когда почувствовал, что к желанию, которого мне не ослушаться, примешивается и другое. Совсем слабенькое, ничтожное, еле живое. Но оно осталось единственным, когда переход был полностью завершен. А в кромешной тьме даже крохотного язычка свечи довольно, чтобы служить маяком. И хворостом для костра.

А степень сложности-то оказалась вовсе не третьей! Не знаю, сколько их вообще имеется, только Кифу все же стоило вызвать оценщика. Чтобы потом не пришлось платить слишком много.

– Она хотела так мало… Всего лишь, чтобы ее избавили от власти чистильщицы. И конечно, она не понимала, что абсолютной свободы не бывает, бывают лишь хозяева, определяющие длину поводка.

Демон, захвативший в свои руки заполненный Сосуд… Должно быть, это опасно.

– Опасно, – небрежно согласилась с моим выводом худышка.

Он что, легко копается в моей голове?!

– Я не читаю твои мысли, если это тебя заботит. Но знаю, о чем ты думаешь, потому что каждая мысль эхом отдается в той яме, которую вырыли посреди твоей души желания.

Да я вовсе ничего не хочу!

– Их так много, и все они такие… мм… вкусные… Мне, право, даже жаль, что свой шанс я уже израсходовал. Но мои друзья по несчастью будут довольны. И благодарны.

Последнее замечание было обращено уже не ко мне, а к дурнушке, пожирающей меня взглядом.

– О чем ты говоришь?

Женщина по имени Сиенн взяла на себя труд торжествующе ответить:

– О вас. Мы говорим и будем говорить только о вас, пока все не свершится к всеобщему удовлетворению.

Несуразица какая-то. Бред. Безумие. Меня даже никто не купит, потому что я ничего не стою!

– Что свершится?

Сосуд мерзко хихикнул, а дурнушка томно сузила глаза:

– Сев. Многократный и единовременный.

Если бы сегодня было не сегодня, а вчера, я бы легко и спокойно решил, что передо мной устраивают дурацкое представление два сумасшедших, сбежавших из Заботного дома. А с безумцами разговор обычно короткий: или сдать обратно на руки лекарям-стражам, или собственноручно прекратить страдания заблудшей души посредством умерщвления тела. Но две одинаково отвратительные женщины, объявившие, что имеют в отношении меня далеко идущие намерения, если и были безумны, то не более, чем я сам.

Предупреждали же меня умные люди, что от большого количества знаний голова рано или поздно распухнет и не сможет удерживаться на плечах! Зачем я старался залезть во все темные углы, которые только встречал на своем пути? Теперь мне известно многое, это да. Теперь я могу войти в предложенные жизнью обстоятельства. Но, видит Бож, именно теперь я отдал бы все, что ни попросят, лишь бы снова вернуть блаженное неведение вчерашнего утра!

Кто играет против меня? Одержимый и его подручная. Истинное назначение и возможности дурнушки по имени Сиенн покрыты для меня мраком, но она, судя по всему, кто-то вроде осведомителя, возможно, ищейки. Кроме того, женщина вполне способна воткнуть кинжал мне под ребра, правда, на мое счастье нас пока разделяет спасительное расстояние, не являющееся преградой для арбалетной стрелы. А как быть со вторым противником?

Демон завладел телом совсем недавно. Наверное, вскоре после того, как я уехал. А что, момент был подходящий, ведь чистильщице требовался отдых. Но если те одержимые, которых я уже встречал, все же сохраняли в себе человеческие черты, то это существо вряд ли осталось человеком. Разве только внешне. Сознание Сосуда было подавлено, и ничто не могло помешать демону полностью захватить свободную территорию. Значит, мне довелось познакомиться с самым настоящим, чистейшим демоном во плоти? Но я даже на пределе всего имеющегося воображения не могу угадать, в какую сторону изменилось тело худышки: вот как раз для этого знаний недостаточно.

– Примериваешься, куда ударить? – подмигнул демон темно-алым глазом Сосуда.

И да, кроме всего прочего он еще чувствует, о чем я думаю. Значит, лгать нет смысла.

– Да.

– Ну если тебе нечем больше заняться, сойдет и такое развлечение. Только я бы на твоем месте расслабился.

– Почему?

– Меня тебе убить не удастся, – проникновенно заявила худышка. – Не того полета ты, дяденька. Да и… – Она заговорщицки распласталась над столом. – Тебе наверняка уже успели рассказать, что, если носитель умирает, да-йин выходит из его тела и может вселиться в новое. В тело человека, у которого есть хотя бы одно желание. У тебя ведь есть желание?

Я приоткрыл было рот, чтобы ответить, убаюканный вкрадчивым голосом демона, но так ничего и не произнес, потому что вконец запутался.

Желание есть. И не одно. Только их никак не удается, да и ранее не удавалось выразить словами. Это было что-то вроде ощущения на самых кончиках пальцев, неуловимое, казалось бы, ясное и красочное, но стоило приглядеться повнимательнее, и взгляду представал только туман, сотканный из мятущихся теней.

Я совершенно точно чего-то хочу. Но если и сам не понимаю, чего именно, то как демон сможет понять и… исполнить?

– Не трудись, не надо, – разрешила худышка, снова откидываясь на спинку кресла. – Слова не нужны таким, как я, хоть верь, хоть не верь. Там, откуда я вырвался, вообще не существует слов, только… Вы бы назвали их чувствами.

М-да, если еще минуту назад у меня оставалась крошечная надежда на спасение, то теперь и она рассеялась.

– Не нужно упираться, дяденька. Тебе упрямство не поможет, нам не помешает. А вот тело твое может пострадать.

Ну и что? Какое мне будет дело до собственной плоти, когда Сев состоится?

– Думаешь, я просто взмахну рукой, ты провалишься в небытие и больше ничего никогда не будешь чувствовать? – усмехнулась худышка. – Поверь, это было бы лучшим выходом для всех нас. Но так не случится.

Возможно, демон лжет. Возможно, говорит правду. Способа проверить нет, потому что лекарка могла бы рассказать лишь о том, что чувствуют люди с насильно подсаженными в их плоть демонами. А что происходит, когда желание исполняется по-настоящему?

– Тебя никто не собирается выгонять прочь. Хотя бы потому, что это убило бы сразу и тело и душу. Тебя только чуть-чуть подвинут в сторонку. – Сосуд сложил большой и указательный пальцы правой руки вместе, а потом немного раздвинул. – Но ниточки, связывающие тебя с чувствами, не порвутся. Телу будет больно, и ты будешь чувствовать боль. Телу станет хорошо, и ты будешь нежиться от удовольствия. Ведь одного исполнения желания мало, нужно, чтобы наниматель принял результат нашей работы.

Если так, то все выглядит еще запутаннее. Что же получается? Убивая одержимых, мы все-таки убиваем людей?

– Тебе даже позволят принимать решения. Некоторые, – уточнила худышка. – Но главное, ты в полной мере ощутишь все могущество твоего изменившегося тела, а это ни с чем не сравнимый восторг. Это свобода. Ты же хочешь стать свободным?

Зачем?

Я оставил службу сопроводителя и до сих пор не могу найти берег, к которому можно было бы прибиться, стену, которая дала бы мне опору.

Я отказался от услуг защитницы и почти сразу же понял, что совершил ошибку.

Я уже был свободен те несколько дней, что ждал отставки. И мне не понравилось быть свободным.

– Понимаю, о чем ты думаешь, – кивнул Сосуд. – Только у каждого своя свобода. Ты не хочешь выбраться за границы. Ты хочешь занять посреди этих границ достойное место. Ты хочешь иметь возможность выбирать, а истинный выбор может сделать только свободный человек.

Он очень умен, этот демон. И он слишком много знает обо мне. Хотя неудивительно: именно он управлял действиями Ньяны, а значит, не дремал ни единой минуты нашего совместного времяпрепровождения. Пожалуй, столичный золотозвенник мог бы попробовать поспорить со столь красноречивым и искусным собеседником. Но не я. Мне не справиться.

– Вижу, тебе трудно понять. А все слова виноваты… Целый лес, в котором можно заблудиться. Не слушай их. Слушай, как звенит натянутая струной тишина. Слушай себя.

Он замолчал, и все звуки словно разом оборвались. Мне даже показалось, что я не слышу собственного дыхания. Но никакого внутреннего голоса не возникало. Зато, переместив все внимание на указанный демоном предмет, я чуть было не проворонил собственную судьбу.

Худышка, сделавшая вид, будто и не смотрит в мою сторону, положила правую руку на стол. Сжала пальчики в кулак, о чем-то задумалась, да так, что свет ее алых глаз чуть поблек, а потом раскрыла ладонь. Сначала я увидел только еле заметное сияние, но с каждым вдохом плоской груди оно становилось все ярче и гуще, в конце концов разделившись на пригоршню уже знакомых мне синих звездочек.

– Ну как, услышал? – поинтересовался демон.

– Нет.

– И это хорошо. Так тебе будет легче принять моих друзей.

Я откинул полу накидки и медленно поднял взведенный арбалет. Взвод случился сам собой, в тот момент, когда я услышал щелчок закрывающегося за моей спиной замка: палец дернулся, опуская скобу. А стрела с самого начала находилась на положенном месте.

Конечно, против демона мое оружие бессильно. Зато против его намерений – вполне действенно. Лучше и быть не может.

– Все-таки решил попробовать удариться головой о стену? – спросил Сосуд, зевнув во весь беззубый рот. – Упорный ты, дяденька. Но если это тебе так уж нужно…

Худышка свободной рукой бесстыдно оголила остренькое плечико, а вместе с ним и большую часть груди.

– Стреляй. Хотя бы ради того, чтобы убедиться: все напрасно.

Да, я думаю примерно о том же. Напрасно. Что бы я ни попытался сделать, выйти из этого зала мгновенно не удастся, а любое промедление принесет выгоду лишь демону. Поэтому выходить не буду.

Лучше уйду.

Я поднял арбалет еще выше, разворачивая наконечником стрелы вверх, но не к потолку, а к собственному подбородку. Поднес так близко, чтобы чувствовать кожей горла чуть зазубренную кромку стального лезвия.

– Неправильное решение, – заметил Сосуд.

Мне и самому не нравилось то, что я собирался сделать. Но позволить, чтобы в мое тело ворвались демоны… А хуже всего было ощущение упущенных возможностей. Оно нарастало, как снежный ком, пущенный вниз по склону горы.

Почему все это не случилось незаметно, когда не нужно было думать или понимать? Ночь Сева прошла мимо, и даже в той тюремной камере, когда ничего не понимающий юноша умер, из его тела наверняка вырвался на свободу демон, но не тронул меня. Почему? Побрезговал? Или в те минуты я ничего не желал? Наверное, так и было. Я прошел мимо своего шанса в который уже раз. Но если тогда чудо могло случиться самостоятельно, то сейчас мне его навязывают, причем так упорно, что оно вызывает только отторжение и ничего больше.

Да, я хочу занять достойное место в жизни. Хотел, по крайней мере. Думал, что заслуживаю этого. А теперь получается, гожусь быть только безвольной куклой. Даже хуже того: всего лишь… Сосудом.

Если бы желание и вправду было одно, можно было бы попробовать поверить демону. Но он сам сказал, во мне много желаний, а это значит, что мою душу раздербанят на кусочки. Я все равно умру. Перестану быть единым целым. Так не лучше ли умереть сразу, а не по частям? Тот прибоженный знал, что значит быть всего лишь половиной. И умер в отчаянной попытке обрести целостность. Так неужели я окажусь настолько глупым, чтобы расстаться с уже имеющимся сокровищем?

Все, что делает дурак, все он делает не так… Любой другой на моем месте слушался бы старших и по возрасту и по званию, сидел бы тихо и не пытался барахтаться. Ведь у меня же все было: должность, послушно исполняющие мою волю люди, покой, наконец. Так ведь нет, все это казалось чужим, не принадлежащим мне. И сейчас кажется. У меня так и не появилось дома. Места, где я могу просто быть. Так зачем мне тогда быть вообще?

– Тебе не нравится?

– Нет, – подтвердил демон, но почему-то не продолжил свою песнь о том, что все напрасно.

Значит, я выбрал правильный путь. Теперь только бы не упустить мгновение, когда нужно сделать первый шаг.

– Вы же не хотите умирать! – почти взвизгнула дурнушка.

Конечно, не хочу. Я хоть и дурак, но не сумасшедший. Был бы безумен, давно уже проглотил бы синие искорки.

Сосуд сузил нестерпимо пылающие огнем глаза:

– Надеешься оказаться быстрее? Что ж, давай сыграем в твою игру.

Его рука напряглась, готовясь отпустить в полет охотников по мое тело, я сглотнул, прижимая вспотевший от ожидания палец к спусковому крючку. Время замерло, затаив дыхание, словно азартный зритель, даже движение воздуха остановилось, опустив на зал гробовую тишину, в которой яснее ясного прозвучало ленивое:

– Эх, дети, дети, нашли себе противников по разуму… Не боитесь, что придет кто-то взрослый и отшлепает вас от всей души?

Он прятался за одним из окон. Все время нашего разговора? Или подошел только сейчас? В любом случае убирать арбалет я не спешил, хотя добавившаяся в противостояние третья сторона явно собиралась выйти из сражения победителем. Причем единственным.

Высокая фигура просочилась сквозь прутья решетки так легко, как будто могла изменять размеры по малейшему желанию. Трехцветные пряди чуть приподнялись и тут же вновь тяжело рассыпались по плечам. Охотник скрестил руки на груди и скучающе прислонился к стене.

– Ну давай выпускай своих птенчиков.

Сосуд зло раздул ноздри:

– Ты не сможешь проглотить их всех. Подавишься!

– Проверим?

Как я понял потом, выбора у демона все равно не было, и он резко выпростал руку с огоньками. В мою сторону конечно же.

Синие звезды взметнулись вверх, но вместо того, чтобы ринуться ко мне, растерянно подергиваясь, зависли в воздухе, потому что зал накрыло шквалом желаний, каждое из которых по силе было не чета моим.

Да, я тоже все это ощущал, хотя скорее зрением, нежели другими органами чувств. Достаточно было посмотреть на охотника за демонами, расслабленно и вроде бы неподвижно стоящего у стены, чтобы осознать все его могущество. Нет, даже черты его лица не дрожали. Волосинки с места не страгивались. Но в глазах, вдруг ставших бесконечно многоцветными, горел огонь, по сравнению с которым алый взгляд демона казался всего лишь потухшим угольком.

Наверное, я никогда бы не смог так желать. Да, мне хотелось жить. И жить лучше, чем мнилось в воображении. Но в то же время я был готов отказаться от своих же сокровенных желаний. Готов уступить. Чему? Службе. Заботам других людей, которые казались мне более важными, чем собственные. Всегда ведь казались. Сопроводительская ли служба искромсала того, кем я был в детстве и юности, или так было предначертано задолго до моего рождения, не знаю. Но мне довольно было услышать слово «надо», и спрашивать согласия уже не требовалось.

Значит, я не просто дурак, а дурак безвольный. Находка для любого командира. Вот только ухитрился по глупости сделать так, что даже эти весомые достоинства померкли перед непредсказуемостью моей дурости. И зачем меня тогда спасать?

Хотя вряд ли охотник спасал именно меня. Ему нужно было обезопасить мир от кучки демонов, собравшихся в одном месте, и он это делал. Блестяще. Я бы даже сказал блистательно: облако синих искр дрогнуло, разорвалось, и огоньки один за другим покорно полетели к охотнику, чтобы раствориться в сиянии его взгляда. Наконец демон в зале остался только в единственном числе, но попытаться бежать или спастись иным образом не попробовал. Наверное, потому, что от охотника для него спасения не было.

– Я не слишком долго заставил тебя ждать?

Сосуд презрительно сплюнул на стол кусочек непрожеванного мяса:

– Да я и не тороплюсь.

– Пора присоединяться к друзьям.

Демон кивнул, поднимаясь на ноги. Выпрямился во весь рост, выпятив плоскую грудь, замер на мгновение, а потом с сухих губ сорвалась последняя синяя искорка, и худышка, судорожно дернувшись, безжизненно осела на пол. Охотник вздохнул, протянул ладонь навстречу огоньку демона, поймал звездочку, стиснул в кулаке, а когда разжал, синих отсветов в зале больше не осталось.

Дурнушка, обреченно наблюдавшая за происходящим, всхлипнула, но не испуганно, а скорее обиженно, как поступают дети, не получившие желанного подарка, воткнула себе под подбородок стилет, незаметно появившийся из узкого рукава, и тихо опустилась рядом с Сосудом. Иттан бесстрастно посмотрел на два неподвижных тела и спросил:

– Ты за ними отправишься или останешься?

Только тут я сообразил, что все еще прижимаю наконечник арбалетной стрелы к своему горлу, и опустил оружие.

– Откуда ты взялся?

– Проходил мимо. И, как оказалось, не зря, – ответил охотник, приблизившись к двери и коротким ударом выбив запертый замок вместе с обломками досок наружу. – Прогуляемся?

Я шагнул через порог зала, чтобы едва не споткнуться о тело привратника. Успокоительно мертвое.

– Ты его прикончил?

– Больше некому было.

Пожалуй. Вот только как он успел повсюду, ума не приложу. Хотя, как вскоре выяснилось, даже охотник не смог быть вездесущим, когда это требовалось.

Трупов оказалось немного, но, наверное, именно малое количество и заставляло каждый из них принимать особенно тяжело. Несколько служек, изломанными куклами навечно застывшие в коридорах Наблюдательного дома. Кто-то из местных Звеньев, попавшийся под горячую руку убийцы. Коротышка с накинутой на голову все той же мантией, испачканной пятнами, к которым теперь прибавилось еще одно, большое и кровавое. Чистильщица, вытянувшаяся на кровати и пустыми глазами глядящая в потолок. Киф, скорчившийся в углу смежной комнаты…

Киф?!

Я остановился в паре шагов от длинноносого, боясь услышать уже многократно повторенное охотником: «Мертв», но слишком долго не нарушаемое словами молчание заставило обернуться и вопросительно посмотреть на Иттана, получая в ответ:

– Он еще с нами.

Я присел рядом с золотозвенником, стукнувшись коленями об пол, и осторожно коснулся прожилки, прячущейся под посеревшей кожей шеи. Пульс нащупывался очень тихий, но он был. Так же как был и никуда не хотел деваться нож, рукоять которого насмешливо торчала из груди длинноносого. О таких ранениях нам рассказывали во время обучения. Особенно о том, что ничего нельзя сделать, пока оружие не будет удалено из раны, но как раз его удаление и убьет человека.

– Что, стыдно?

Я, растерянный от того, что меня застали врасплох, поднял голову:

– О чем ты говоришь?

– Да у тебя просто такой вид, как будто ты виноват в его… неприятностях.

Но ведь так и есть. Киф вполне мог еще вчера днем благополучно оказаться в столице, живой и невредимый. Хотя… В конце концов, решение было не только моим, но и его тоже. Потому что он, как и я сейчас, чувствовал себя необъяснимо виноватым.

Но куда больше меня обеспокоило и одновременно обнадежило слово, произнесенное охотником.

– Неприятностях? Он же при смерти!

– Ага. Точно так же, как ты при должности.

– Которую я не могу оставить.

– А кто же намедни собирался проткнуть себе голову стрелой? – хмыкнул Иттан.

Ничего не понимаю. Не могу даже заставить себя понимать.

– Что ты хочешь сказать?

– Есть один способ… – туманно протянул охотник, выходя в коридор. – Сейчас вернусь, только кого-то из посыльных найду. А ты пока тут посиди да пригляди, чтобы он ненароком не шевелился.

Его шаги быстро стихли за поворотом, и я остался наедине с Кифом, синеватые губы которого вдруг дрогнули и прошептали:

– Может, все-таки вынешь его?

– Кого?!

– Нож. Я сам не могу. Пробовал, только от боли рука отнялась.

Длинноносый имел право умереть так, как желает, но мне почему-то вдруг захотелось повторить слова демона про «неверное решение».

– Я этого не сделаю.

– Ну и гад.

– Знаю.

Он помолчал, потом, собрав еще одну горстку сил, сказал:

– Я все равно не выживу.

– А мне обещали другое.

– Кто?

– Охотник на демонов. И знаешь, я ему верю. Особенно после того, как остался жив благодаря его помощи.

– Охотник! – брезгливо выплюнул Киф. – Он никогда и никому просто так не помогает.

Об этом я догадывался. Нет, знал наверняка. Потому что сам задолжал Иттану уже не одну ответную помощь.

– Если есть шанс остаться в живых, им надо воспользоваться.

– Шанс… Если бы ты знал, о чем говоришь, – выдохнул длинноносый, явно собираясь что-то рассказать, но не успел, потому что в комнату веселым вихрем ворвалась уже знакомая мне низенькая толстушка в ярко-синей мантии.

– Что же это тут у нас? Ага, негодный мальчишка, из-за которого пришлось проделать не самый приятный путь! Ну ничего, вот на тебе сейчас все недовольство и вымещу!

Она щелкнула пальцами, подзывая к себе безволосое создание, очень похожее на давешнюю худышку, но вполне одетое и не выглядящее истощенным.

– Поди сюда! Нет, не настолько близко. Вот так, хорошо, – одобрила дерганые действия Сосуда сереброзвенница и обратилась к Кифу: – А ты сейчас малость подремлешь, и все будет исправлено.

Тот попробовал отшатнуться, но наткнулся на мою руку.

– Не надо, прошу вас…

– Это еще почему? – удивилась толстушка.

– Я не хочу, чтобы во мне был… один из…

– Боишься! – понимающе заключила женщина. – Так это неудивительно. Все боятся. Поначалу. Ничего, привыкнешь!

– Нет… – Длинноносый умоляюще взглянул на меня. – Выдерни его. Или мы никогда не станем друзьями.

– Врагами тоже не станете, – спокойно сказал с порога мой знакомый золотозвенник, явившийся в Литто не при всем параде, как Киф, а в невзрачном темно-сером костюме. – Не позволю. Как не позволю тебе взять и уйти. Молод еще, чтобы принимать такие серьезные решения. А вы придержите его. – Эти слова уже предназначались мне и дополнились репликой толстушки:

– Только осторожно!

В следующее мгновение я понял почему: сереброзвенница вдула в ноздри Кифа какую-то пахучую пыль, и парень закатил глаза, расслабляя все мышцы разом. Женщина не мешкая положила одну свою ладонь на лоб длинноносого, второй коснулась щеки Сосуда, и уловить, как и когда синяя искра переместилась с места на место, оказалось почти невозможно. Был только короткий росчерк крохотной молнии, следом за которым толстушка отточенным движением вырвала нож из раны.

По телу Кифа тут же прошла судорога.

– Держите крепче!

Он не пытался вырываться. Разве что потом, когда начал приходить в себя. Зло скинул мою руку со своего плеча, поднялся, опираясь о стену, хмуро посмотрел на золотозвенника по имени Керр.

– Я это запомню.

– Надеюсь, – довольно улыбнулся тот.

– Ну вот, все живы, все здоровы! Больше желающих на мои услуги нет? – игриво осведомилась сереброзвенница.

Ответом послужило дружное молчание.

Женщина усмехнулась, помахала нам всем ладошкой и, смешно переваливаясь с ноги на ногу, все столь же быстро и энергично вышла из комнаты, как будто только что не совершала никакого чуда. Следом, чуть не втыкаясь в нас, отправился и Сосуд, чьи глаза, в которые я невольно заглянул, были пустыми по-настоящему.

– Тебя ждут в столице, – сказал золотозвенник Кифу. – Ты и так уже запоздал с отчетом.

Длинноносый промолчал, хотя по губам было видно, что он многое хочет сказать своему начальнику. Причем вовсе не лестное.

– Давай-давай, не задерживайся! Я притащил сюда портальную группу, так что отправишься сразу.

– Как прикажете.

– И не дуйся заранее. Еще будет повод, и не один! – пообещал золотозвенник в спину Кифу, потом повернулся ко мне и спросил: – Ну как, исполнилось ваше желание?

Сначала я вообще не понял, о чем он говорит, потому что беседа, проводившаяся в одной из комнат Наблюдательного дома Веенты, ушла в слишком далекое прошлое относительно сегодняшнего дня. В прошлое, которое, похоже, покинуло меня безвозвратно.

– Покой обрели? – уточнил Керр.

– Хм… Да. Чуть было не обрел. Причем вечный.

Золотозвенник рассмеялся, и теперешнее его поведение так резко противоречило прежнему, что можно было подумать: передо мной тогда и сейчас были совершенно разные люди.

– Довольны?

И как ответить? Все, что просил, получено. Хотел высокую должность? В Блаженном Доле и нет никого выше меня. Хотел покоя? Вон он был, совсем рядом, на блюдечке, только руку протяни и бери. Хотел чего-то замечательного и чудесного? Насмотрелся за несколько дней на чудеса так, что уже отрыгивается.

– Наверное, должен быть.

– А вот это вряд ли. Никому вы ничего не должны. Даже мне, хотя ни за что не смогли бы получить свою должность без моего участия.

И ведь он не намекает, что рассчитывает на мою благодарность. Нет, всего лишь упоминает о своем участии в деле. Небрежно так, мимоходом, будто то, к чему он приложил руку, не требовало усилий. Почти никаких.

– А зачем вы вообще меня сюда отправили? Неужели не было других кандидатов? Более подходящих?

– Имеющейся у вас подготовки вполне достаточно, – заверил золотозвенник. – Так что из всего ряда людей, способных принять должность Смотрителя, вы ничем не выделялись в худшую сторону.

О, как это мне знакомо! Не выделялся. Вот чему я выучился исправно. Но он упомянул лишь об одной границе.

– А в лучшую?

Керр на мгновение отвел взгляд, словно прикидывая, говорить всю правду или обойтись ее кусочком.

– В вас было и есть некое благоприобретенное качество, лично для меня перевешивающее многие способности других достойных людей.

И хотя казалось, что он говорит искренне, я все же усомнился:

– Что-то не верится.

– Вы помните ночь, проведенную в тюрьме? Ночь, когда мы с вами впервые встретились?

– Разве такое забудешь!

– То была ночь Сева. – Он испытующе всмотрелся мне в глаза, проверяя, значит ли для меня что-то упомянутое слово, и, получив безмолвный ответ, удовлетворенно кивнул самому себе. – Они всегда случаются неожиданно, через разное количество времени от предыдущего.

– Да, об этом мне уже рассказывали. Некая Элса Квери.

– Как у нее дела? – тут же тепло и с интересом осведомился золотозвенник.

– Живет не тужит. И почти распрощалась с наследством, оставшимся от службы.

– Замечательная новость! Надо будет непременно передать ее… – Он осекся и вернулся к прежней теме: – Так вот, в ту самую ночь неизвестное количество демонов нашли себе пристанище. Да, на всех людей их бы не хватило, но я мог быть уверен только в одном человеке, что он совершенно чист. Догадываетесь, о ком я говорю?

Понятно, что обо мне. Но дальше-то куда двинемся?

– Демоны обошли меня тогда стороной, верно. Но что в этом хорошего для вас?

Он с притворной строгостью сдвинул брови:

– Неужели не понимаете? Только не говорите «да», иначе я в вас разочаруюсь!

– Да пожалуйста. Разочаровывайтесь. Божа ради.

Золотозвенник хохотнул:

– Теперь эта маска упрямого невежества вам уже тесновата. Вы показали себя если и не в лучшем виде, то вполне достойно. Да, я говорю обо всем, что вы успели натворить в должности Смотрителя. Спросите, откуда знаю? Есть разные способы. Один, например, стоит сейчас за дверью и подслушивает.

Охотник оскорбленно поправил, выглянув из-за косяка:

– Не подслушиваю, а слушаю!

Они что, вместе ведут свои дела? Ну ничего себе…

– Но главное ваше достоинство, как я уже сказал, состоит именно в том, что демоны прошли мимо. По какой именно причине, сейчас уже неважно. Зато вы остались человеком.

То ли на свое счастье, то ли на свою беду. И не поймешь сразу. Да и человек-то из меня все такой же, не выделяющийся.

– Впрочем, хватит шуток. – Золотозвенник тревожно посерьезнел. – Сев прошел, а это означает, что скоро начнется война.

Равнодушный всплеск на границе слуха. Война? Это нам знакомо. Это привычно. Только врага назначьте, а уж мы ату его, ату! Та же самая служба, на которой не нужно думать, кто прав, а кто виноват.

– Людей с демонами?

– Если бы… Тогда все было бы куда проще. Нет, сражаться эти твари будут между собой. Делить захваченное добро. Но людям, конечно, при этом не поздоровится. В такое время мне важно знать, что есть те, кого можно будет призвать…

– В ополчение?

– И туда тоже. Видите ли, помимо Сева у демонов очень мало возможностей попасть в человеческое тело, и, если кто-то уцелел в Ночь синих звезд, он драгоценен, как корона Дарствия.

– Даже если бесполезен?

– Пользу можно извлечь из чего угодно, – заявил золотозвенник. – Но, разумеется, обученные и неглупые люди будут и вовсе на вес золота. Именно поэтому я так спешил отослать вас из столицы в то единственное место, где появления демонов не могло случиться.

– Ну как это не могло? – Я вспомнил спятившего пастуха. – И там до одного добрались.

– В горах, уже за границей Дола, – сказал охотник. – Если бы он не забрел так далеко, остался бы цел.

– А что такого в Блаженном Доле, если демоны туда не суются?

– Его жители не объяты желаниями, – улыбнулся Керр.

– И этого достаточно? Ведь бывают же случаи, когда…

– А на всякие другие случаи есть я, – просто и одновременно гордо сказал Иттан.

– Блаженный Дол всегда находился под покровительством охотников за демонами, – пояснил золотозвенник. – Так уж повелось. Там вы могли находиться в полной безопасности.

– Тогда вы выбрали мне не самую подходящую должность. Смотрителю ведь часто приходится отлучаться.

– На такие случаи есть защитники.

Керр словно намеренно, чтобы я не мог не обратить внимания, произнес это слово во множественном числе. Ну насчет Ньяны все понятно, и даже спрашивать не нужно. А как меня мог защитить Натти? Натти, которого уложила в постель странная лихорадка? Натти, в чьих волосах появилась и пропала серебряная седина, очень похожая цветом на треть прядей из шевелюры охотни…

Рядом с физиономией охотника в дверном проеме возникла еще одна, венчающая плотную фигуру в кроваво-белом мундире.

– Все на местах и ждут распоряжений, – доложился «багряный».

Золотозвенник кивнул и, словно разом растеряв весь интерес к разговору со мной, стремительно шагнул за порог комнаты, но прежде, чем последовать за своим подчиненным, строго сказал Иттану:

– Не забудь сдать расходники.

– А зачем? – широко улыбнулся тот и похлопал ладонью по животу. – У меня целее будут.

Керр нахмурился было, но охотник, почувствовав, что его собеседник на какое-то время перестал воспринимать шутки, добавил:

– Да сдал уже, не волнуйся!

– Не шути так. Не надо, – тихо попросил золотозвенник и поспешил туда, где его, судя по всему, настойчиво ждали.

Пока я наблюдал за исцелением Кифа, оказывается, кто-то уже прибрался в смежной комнате: ни трупа чистильщицы, ни прочих следов убийства нигде не было видно. Словно ничего и не происходило. Охотник проследил направление моего взгляда и подтвердил:

– Быстро работают. И на совесть.

– Ты работаешь вместе с ними?

Иттан скривился в попытке улыбнуться:

– Нет. Я сам по себе.

– Что-то непохоже!

– Цепи и рады бы заполучить меня к себе. Особенно «духовники». Но нам с ними не бывает долго по пути.

– А что так?

Он хмыкнул:

– Не люблю делиться секретами.

– Это я заметил.

– Ты насчет того маленького обмана?

Ничего себе маленький! Взять хотя бы фокусы с изменением внешности.

– А кстати, как это тебе удается?

– Что? – спросил охотник, глядя на меня ржаво-карим взглядом.

– Ну вот так… меняться?

– Ах это… – Он пожал плечами. – Я думал, ты уже догадался. Способ-то тот же.

Тот же? Возможно. Да не совсем.

– Элса сказала, что охотники умеют не только убивать демонов, но и подчинять их. Каким образом?

– Убить-то? Легко! – ответил он, ловко обойдя вниманием вторую часть моей фразы. – Заполучить демона можно на сильное желание, как на крючок с наживкой. А потом остается только подсечь и вытащить из воды. Вернее, из того теплого местечка, где Семя может прорасти.

– А попроще можешь объяснить?

– Попроще? – Иттан, теперь уже наполовину являвшийся Натти, чуть подумал и улыбнулся: – Пожелал. Поймал. Перестал желать.

Я представил себе все перечисленные шаги и недовольно качнул головой:

– Чистильщики тоже так делают, когда наполняют свои Сосуды. Но ведь в них демоны продолжают жить, а не умирают.

Охотник глубоко вдохнул, выдохнул и очень серьезно сказал:

– Переставать желать нужно полностью. Совсем, понимаешь? Никаких желаний. Ни одного. Кромешная пустота.

– Все, больше ничего не говори! – взмолился я. – Мне и этого хватит на неделю ночных кошмаров.

– Да ладно тебе, ничего тут страшного нет! Только привычка нужна. И сноровка, – подмигнул теперь уже точно Натти, прислушиваясь к отдаленному гулу голосов в лабиринте комнат и коридоров. – Пойду попрошу, чтобы тебя до Дола проводили.

– А почему не…

Он понял, о чем я хотел спросить, и виновато вздохнул:

– Надо с братцем поболтать, пока он тута, а не тама. Узнать, чем столица дышит, да и вообще…

– Не надо мне провожатых.

– Обиделся, что ли?

– Какие обиды? Прогуляюсь пешком. До развилки найду попутчиков, а оттуда пройдусь. Погода хорошая. Да и вообще…

Рыжий хмыкнул, услышав из моих уст свои же слова, но спорить не стал. Только, уходя, повернулся и ткнул пальцем в воздух на уровне моей груди: мол, мы с тобой еще не закончили. Жаль, моего ответного жеста охотник уже не увидел…

Наверное, я по природе своей слишком туп, чтобы замечать очевидное и находить ему верное объяснение. Все это время меня водили за руку, как маленького мальчика, вроде и позволяя играть любыми игрушками, но не спуская глаз. Ко мне было приставлено столько пастухов, что даже если бы я захотел, все равно не смог бы наделать непоправимых глупостей.

А что, вполне разумно. И, как ни странно, ни капельки не обидно. Даже немного жалко сознавать: больше присмотра не будет. Потому что мальчик подрос настолько, чтобы сам мог присматривать за кем-либо.

Потому что мальчик переболел желаниями и, проходя через граничную заставу Блаженного Дола, наконец-то почувствовал, что возвращается к чему-то понятному, родному и близкому.

Потому что, идя по тропинке следом за закатным солнцем, мальчик ничего не желал, ведь у него все уже было или могло появиться, если вдруг потребуется.

Потому что после долгой дороги перед мальчиком открывалась дверь дома, который мог стать крепостью, но в котором уютнее было жить без замков и засовов…

Рассвет я встречал, сидя за столом и глядя в распахнутое окно. Просто смотрел, как потихоньку светлеет небо, перенимая розовые оттенки у яблоневых цветов, а потом перекидывается в синеву, но не ту, что несет с собой опасность исполнения желаний.

Всю ночь я не смыкал глаз, думая обо всем сразу и в то же время не думая вовсе ни о чем. Спать не хотелось, потому что тело и разум балансировали на лезвии, разделяющем два бездонных моря. Блаженное спокойствие и азартное ожидание бились упругими волнами в тонкую преграду, которая очень скоро должна была уйти у меня из-под ног, как нож из груди Кифа.

Что-то обязательно должно измениться. С минуты на минуту. И я был готов встретить будущее, крадучись подбирающееся к смотрительскому дому. Но, конечно, я не знал точно, что отвечу и как поступлю, когда…

Когда за окном прошелестят по каменным плитам тропинки легкие быстрые шаги.

Когда полоса солнечного света, льющегося в окно, дрогнет и разорвется струями, огибая знакомый силуэт и золотом вспыхивая в рыжих волосах.

Когда локти натруженных рук выжидательно упрутся в подоконник.

Когда широкий рот растянется в улыбке.

Когда прозвучат слова, которых я больше не ждал и не боялся, потому что нет смысла ждать предначертанного и бояться неизбежного…

Не знал, пока не услышал:

– Нужна твоя помощь.