Глава 3
Три года назад, впервые придя в Кальварион, Пиренгул поразился всеобщей расхлябанности и откровенному разгильдяйству. Богатый город, в котором было все нужное для жизни, в котором блага были доступны всем — расслаблял. Он буквально убаюкивал своим величавым спокойствием, каменной надежностью и яркой иллюзией полной безопасности. Лишь высокие черные башни причудливых невероятных чуждых даже каганскому городу форм внушали трепет. На них попросту старались не смотреть. Только наиболее любознательные и жадные маги пытались в них проникнуть. Остальной же народ, пять сотен тирских воинов, довольствовались домами — цилиндрическими разно уровневыми каменными строениями, среди которых невозможно было найти двух полностью идентичных. Хвала богам, защитные узоры, которые охраняли каждое здание, находились в неактивном состоянии и маги довольно легко их ломали. Однако, полная безмятежность творения древних каганов оказалась обманчивой. На пять погибших бедолаг, вляпавшихся в сторожевые ловушки, люди, охваченные азартом разграбления, не обратили внимания. Разве только стали немногим осторожней. А вот навеянный «старым каганским проклятием» заговор Джабула, двоюродного брата Пиренгула, воина-мага Пылающего, наместника княжны — номинальной владетельницы всей долины, — потряс крошечное население большого города, но… отборные тирские воины настолько привыкли к безделью и безмятежности, настолько развратились удобствами и доступным богатством, что не пожелали менять мирную жизнь на тяготы строгой армейской службы. Охрана города и двух застав на входе в обширную долину: западной и восточной, продолжала вестись из рук вон плохо.
Пиренгул сразу взялся за наведение порядка. Первым делом построил всех воинов, отчитал их, как сопливых мальчишек, показал, что будет с теми, кто и дальше станет нарушать дисциплину, и тиренцы присмирели и бросились чистить давно заброшенные щиты и латы. Дело в том, что наказание показалось им ужасней смерти: Отиг, магистр-Хранящий, пришедший вместе с князем, создавал под особо провинившимися командирами, специально выбирая среди них магов, «зыбучую яму», и те проваливались. Причем было не важно: успевали они закрыться защитой или нет. Пока их отправили недалеко, за стены города, так сказать «для примера», однако Отиг вполне мог «выкинуть» и за пределы пятна, вернуть в Тир, о чем недвусмысленно предупредил Пиренгул. Ничего хуже этого воины не могли себе представить. Кальварион воспринимался ими, неприхотливыми кочевниками, «счастливыми долинами предков», где они поселились при жизни…
Дисциплина наладилась. Вскоре Отиг, при помощи еще одного мага-Хранящего и Андрея, построил храм «новорожденного» бога, Эледриаса — недавно ставшего безраздельным «хозяином» всех пятен — осколков мира каганов и альганов, пять сотен лет назад появившихся на Гее. В этом храме, новоиспеченная Верховная жрица — Грация, венчала на княжение Гелинию. Теперь она стала полноправной княгиней всей долины и города Кальвариона. Конечно, она слушала отца и принимала советы мужа, но распоряжаться стала сама. А число её подданных резко возросло: бывшие рабы из Тира, Эндогории, а бывало и из заморских стран, ведомые волей Эледриаса — «Защитника и Освободителя», охраняемые некогда злобными тварями пятна, шли в долину Кальвариона, как представлялось Гелинии, «нескончаемым потоком». Поток, разумеется, в конце концов иссяк и население непризнанного княжества стабилизировалось в районе трехсот тысяч человек, из которых бывших невольников оказалось… «всего-то» тысяч восемьдесят. В Тире рабов изначально было немного, а эндогорцы быстро освоили тактику уничтожения собственных беглецов на границе пятна, когда они еще не попадали под защиту Эледриаса. Остальными жителями Кальвариона стали тиренцы, сорвавшиеся со скудеющих пастбищ, с городков, поселений и даже из столицы, из Эолгула, которые быстро вспомнили кочевое прошлое и ушли. Мамлюк, средний сын Пиренгула, не смог удержать степные рода, поехавшие вслед за первым организованным караваном. А потом, буквально на следующий год после «большого исхода», на Тир опустилась засуха. Тогда побежали остальные.
Неорганизованных, без должной охраны, их часто грабили эндогорцы, месхитинцы, галатинцы, а то вовсе интернациональный сброд, хлынувший в пятно в надежде разбогатеть. Впрочем, убивали немногих — только тех, кто защищался. Сдавшихся в плен — оставляли. Остальных же, в большинстве своем женщин и детей, под ругань и гиканье, под сальные шуточки — отпускали. И брели они пешком, голодные и холодные, ориентируясь на обманчиво близкие горы, на широкую плоскую, как будто ровно срезанную шутником-цирюльником, далеко не самую высокую вершину, всегда бесснежную «Красную гору». Красная — потому что в ясную безлунную ночь, над ней можно было разглядеть слабое, но невероятно красивое алое зарево — отблеск светящихся крыш большого города. Поначалу грабители пробовали оставлять «разумную добычу» себе, но быстро отказались от этой практики. На любую форму рабства пятно отвечало. Ночью в укрепленные лагеря врывались твари и вырезали всех, кто пытался оборонить невольников. Звери окружали людей кольцом и уводили туда, куда тиренцы и другие несчастные иных племен и народов, мечтали попасть изначально — в Кальварион. Не спасало разбойников, к которым можно смело отнести и регулярные армейские части, получившие приказ: «Всеми возможными способами не допускать усиления Кальвариона», и убийство безоружных пленников. В этом случае твари рвали виновников расправы, причем именно тех, кто принимал в ней участие. Эледриас подтверждал свое имя «Защитника и Освободителя», заслуженно неся титул Справедливый.
Когда Рус узнал о подобных случаях, то горестно покачал головой, сомневаясь: «Надолго ли? Когда все угомонится, в пятнах потечет обычная жизнь, то не станет он вмешиваться так прямо, не по-божески это… да и люди, что бы они ни говорили, не любят Высшего вмешательства в их жизнь. Свобода воли, чтоб её… Лоос на этом погорела, а остальные боги помудрее её будут», — при воспоминании о паучихе в сердце что-то кольнуло. Он не обратил на это внимания. И зачем ругнулся на «свободу воли» — тоже не понял. Впрочем, и не особо задумался. Не любил Рус без особой причины заниматься самоанализом.
Гелиния, не без участия Пиренгула и Руса, решила, что бесплатная еда, драгоценности, одежда, которые находили почти в каждом каганском здании — непозволительная роскошь, плодящая бездельников. Отиг привел в город своих помощников: Рустама и Портурия — отпускных мастеров из его орденской школы, и они, с помощью ученика-Хранящего Леона, еще одного подмастерья-Хранящего и шести магов-Пронзающих, отыскавшихся среди немногочисленных склонных к Силе, состоящих на службе у Пиренгула, за месяц построили стену длиной более двух миль и высотой восемь локтей, отгородившую участок Кальвариона, в котором устроили всевозможные склады. Княгиня объявила все каганское продовольствие, оружие, амулеты, украшения, одежду и ткани — собственностью казны, которое будет храниться в качестве неприкосновенного запаса, но милостиво разрешила «доесть» те продукты, которые нашлись уже во вскрытых домах и которые она оставила хозяевам. А под это понятие попадали только семейные тиренцы из числа первых пяти сотен воинов, заброшенных сюда по приказу Пиренгула с целью разведки. Остальное обнаруженные поселенцами продовольствие и прочие ценности повелела сдать на склады. Нарушителей ждала высылка в Тир, причем всем семейством.
Разгорелись нешуточные волнения, которые были подавлены пятью сотнями этрусков, ставшими неофициальной гвардией княгини. Хвала богам, обошлось смертоубийства: бунтовщикам хватило избиения и вида десятка воинов из «первого пула», которых вместе с семьями отправили в Эолгул. Большую роль в наведении порядка сыграла Верховная жрица Эледриаса со своими жрецами. Они разили «словом божьим» — из «Сакральных списков», а не Словом — божественным желанием. Народ уговорили и он затих.
Количество посвященных новому богу росло, как на дрожжах. Конечно, в основном за счет бывших рабов. Но и некоторые тиренцы из числа тех, кто сохранял веру в Духов Предков, под впечатлением «чудес» Кальвариона, спешили посвятиться могучему богу, без чьего участия, по их наивным размышлениям, невозможно было построить такую «огромную красотищу».
После «кнута» Гелиния не преминула использовать «пряник»:
— После предательства Джабула, я думала, что все мои подданные извлекут урок из его жадности. Этого не произошло. Я скорблю об этом. Скорблю о раненых в этом бунте, скорблю об изгнанных — тридцати пяти тиренцах, женах и детях, пострадавших из-за своих неразумных мужей… Мой славный народ, не раз доказывающий свою доблесть и верность перед лицом многих захватчиков, в этот раз сдался на милость врагу коварному — лени, безделью и незаслуженному им богатству. Мне стыдно, что я могу доверять только чужеземцам — этрускам. Им золото не застилает взор… а вам, мои подданные? — толпа, собравшаяся перед дворцом молчала. Не только опытный Пиренгул, прятавшийся за занавеской балкона, не только чуткий Рус, стоявший рядом с ним, но и молодая княгиня, сурово облокотившаяся на перила и склонившаяся над безмолвным народом, уловила в тишине стыд, раскаяние и… обожание её, правительницы. — Но я прощаю вас, мой любимый народ! Объявляю, что отныне, во все открытые дома, кроме тех, кто уже заняты честными семьями, не запятнавшими себя в волнениях, можно заселяться! — Гелиния решительно вскинула руку и начавшийся было нарастать гул прекратился. — Это жилье будет временным и придется потесниться, пожить нескольким семьям вместе. Холостым, вдовым, бывшим рабам, рабыням — заселяться по несколько человек в один дом. Распределением жилья займется моя канцелярия, обращайтесь… Но это еще не все! Мой запрет на вскрытие зданий продлевается! Склонные к Силе, вы помните это? Изгнания продолжатся, если хоть кто-нибудь… — от её грозного взора мага-Хранящего, пусть и ученицы, некоторые окаменели… не натурально, конечно. — В дальнейшем, новые дома можно будет купить… успокойтесь! Малоимущим казна будет их жаловать безвозмездно, но только за особые заслуги. Всему. Свое. Время! — сказала, как припечатала. — Тиренцы! Многие из вас пришли сюда, снявшись с кочевий. И что я вижу? За воротами города стоят брошенные кибитки, бродят бесхозные борки, разбежались овцы, козы, свиньи. Это дело? Берите пример с некоторых воинов, пришедших сюда на полгода раньше вас. Они вспомнили заветы предков: отловили диких борков, местных овцебыков — познакомитесь с этими животными, узнаете какие они, — сделали загоны и занялись привычным для всех кочевников делом. А вы? Не стыдно? — Гелиния добавила в голос столько проникновения, что многим действительно стало стыдно. Рус удивленно поднял бровь: не ожидал от своей благоверной такого искусства. Да и столько властности увидеть не ожидал и рад этому не был. — Займитесь! Старейшины, вожди — уповаю на вас! Долина обширна, трава сочна. А вы, славные тиренцы и гордые освобожденные — сыны иных народов, те, кто занимались земледелием, вам, думаете, дела не найдется? Найдется! Но обо все этом — в моей канцелярии. Старшин жду там. Купцов тоже. А сейчас, мой народ, расходитесь. Сразу за воротами города этруски уже разбивают шатры. Шатров много, всем хватит. Помогите им — жить вам пока придется там, несколько ночей. Чтобы мои чиновники во всем разобрались… а я их подгоню. У меня не забалуешь! — закончила вроде бы со смехом и в отношении своего секретариата, но все поняли, кого княгиня имела в виду…
«Волк не родит ягненка», — убедились тиренцы. Дочь оказалась достойной отца.
Еще целый год Рус, Отиг, Андрей, Леон, Рустам, Портурий и еще десяток доверенным магов обходили дом за домом. Их сопровождали Грация, трое жрецов и еще несколько Склонных к Силе Эледриаса, которых Рус учил творить новые, разрушать и восстанавливать старые каганские узоры. Такое «обучение на ходу» было в целом ущербным, но кое-в-чем эффективным. По крайней мере, «открывать» и «закрывать» каганские жилища, при этом активируя защиту, великовозрастные школяры научились быстро. Вскоре маги разделились на двенадцать групп и только поэтому смогли управиться всего за год. А надо было забирать из домов все ценное, главным образом амулеты, драгоценности и продовольствие, отправляя его «ямами», «омутами», «жерлами» (структура «жерло вулкана» — проход через расслоение мрака в исполнении Пылающих), «зеркалами» (то же самое у Пронзающих), «окно бури» (Ревущие), «упругие лепестки» (Сила Эледриаса) на склады за «стену зависти (плача, горести и так далее)» — как обзывали внутренне ограждение, построенное Отигом. А Рус, научив «чужих» магов новой Звездной тропе, и не думал показывать им как надо снимать координаты, — на всякий случай, во избежание соблазна своровать. Убедившись в умении склонных к Силе Эледриаса справляться с защитой домов (амулеты «универсальных ключей» решили не рассекречивать), ушел из этой команды и занялся своими делами. Вскоре за ним последовали Отиг и Андрей. Один Леон не смог придумать для себя причину отлинять от этого скучного занятия и вынужден был заниматься им до конца, до последнего дома.
Разумеется, народ поначалу кормили. Причем не только быстро приевшейся каганской едой на одноразовых деревянных тарелках: в домах они «втягивались» в столы, а на улице, в том числе и в загородной степи, «растворялись» в земле, становясь удобрением. К общему столу иногда подавали любимые всеми тиренцами мясные блюда. Нечасто — потому что борков и другой мясной живности на всех пока не хватало. Но поголовье росло.
Позже, на центральной, самой широкой городской улице возник импровизированный рынок, длина которого постепенно растянулась на три-четыре стадия. Размеры проезжей части позволяли повозкам свободно миновать толпящихся покупателей и торговцев-лоточников, а основные лавки частично слезли с каменной кладки, тыльной стороной расположившись на траве. Купцам, хвала богам, хватило ума ставить павильоны на одной стороне главной городской магистрали, дабы не мешать передвижению не только своих грузов, но и различных городских и княжеских служб. Лишь поэтому власти закрыли глаза на вопиющий эстетический диссонанс: на плавных поворотах чистейшей желтой полоски, окаймленной сочно-зеленым газоном нагло вытянулась пестрая змея, смердящая чуждыми истинно каганскому Кальвариону запахами, и лениво, как бы нехотя извивалась, надменно следуя за изгибом дороги. А еще она кричала. Какофония звуков, типичных для любого геянского базара, здесь воспринималась особо остро, буквально резала слух, словно жители соседних домов разом обрели музыкальные таланты. Они робко попытались пожаловаться Гелинии, но не нашли у неё поддержки:
— Вы что, уважаемые, не понимаете? Это — торговля, это последний штрих, который делает нас полноценным государством. В другие страны по разным причинам наши товары еще мало расходятся. Закрывайте окна, господа! А проехать без шума можно по соседним улицам, их хватает. — На том аудиенция и закончилась.
Торговали на рынке всем. Начиная от тирских приправ, мяса, хлеба, пошитой из каганских тканей одеждой и заканчивая нелегальными амулетами и не сданными в казну драгоценностями. И на это власти не обращали внимания. Пока. Деньги ходили общегеянские, отлитые в самых разных странах ойкумены. Свои монеты Кальварион и тем более Альвадис выпускать не решались. Пока.
Отигу с помощниками потребовалось три месяца, чтобы пробить тоннель, который соединил две долины: Кальварион и Альвадис. Длина прохода составила всего два стадия и было просто удивительно, почему его не сделали каганы. Если по причине безопасности, то это не выдерживает критики, потому что горы вокруг «Белой долины» были даже выше и еще неприступней, чем вокруг «Каменной чаши». Скорей всего, им было достаточно перевала, так как по большому счету, «чистого каганита» всегда добывалось мало. Собственно, из-за этого он и был таким дорогим, не считая, конечно, его незаменимости в современной алхимии. Но вот руды, белой, как и сам металл, необходимо было перерыть сотни и тысячи талантов, обработать, выделить, накопить — это огромный труд. И шахты к руде веди глубокие, хвала богам, уже отрытые. И снова хвала им же, «сопутствующими» породами оказались золотые, серебряные, медные, оловянные и железные жилы. Нужны только люди, специалисты и налаженный сбыт.
Мастерские, по-кагански причудливые, сохранились а прекрасном состоянии и Рус в них легко разобрался. Объяснил Отигу, который и стал ими заведовать. Занятие для магистра-Хранящего — интереснейшее, и оно окупало несоответствующее денежное содержание. Хитрый Пиренгул виновато разводил руками, и Отиг делал вид, что верит в «крайне затруднительное положение казны». Но для своих мастеров, Рустама и Портурия вытребовал то содержание, которое полагалось отпускным магам их ранга «согласно договору между орденами и государствами». Князь «с горечью» согласился.
В Альвадисе, долине немногим меньшей «Каменной чаши», тоже хватало пастбищ. Теперь в ней стояло много шатров и шло строительство каменных зданий — столицы Пиренгуловского княжества.
Под конец третьего года активного освоения обоих долин, князю удалось «перетянуть» под свою присягу не более ста тысяч народу, в основном упертых кочевников из числа сарматов. Большую роль в этом сыграла не только их преданность лично Пиренгулу, но и неприятие «жестких» действий его дочери, о которых князь с Гелинией договорились специально, в том числе и ради заселения долины Альвадиса. Но пастухи и скот — одно дело, а мастеров; как склонных к Силе, так и «обычных» катастрофически не хватало. Для бывшие рабов-строителей, для свободных каменщиков очередь на получение дома в Кальварионе будто специально застыла (во что очень не хотелось верить). А с другой стороны князь обещал приличный заработок в Альвадисе, поэтому работящий народ, скрепя сердце, перешел в новую долину. Люди вкалывали, старались, но их было слишком мало. Пиренгул, пометавшись между необходимость приглашения сторонних мастеров из просвещенных земель и своей извечной паранойей, принял решение — разослать призывы. Конечно, обязательно прибудут шпионы, поймут, какое невероятное богатство здесь лежит, государи навалятся с новой силой, но… надеялся, что отобьется, как это уже однажды случилось, два года назад.
Утренний туман плавно поднимался. Нижняя граница его была словно специально подрезана идеально четкой горизонтальной линией, верх же клубился, вытягивая призрачные руки к легким белым пушистым облаками. Скоро они сольются и уйдут в немыслимую высь, не оставят и памяти о себе в чистом лазурном небе. Намечался ясный теплый денек.
Четвертной одного из постов Западной заставы очнулся только тогда, когда на расстоянии полета стрелы увидел ровный ряд больших пехотных щитов, открытых пока еще на уровне груди. Туман словно не хотел раньше времени показывать лица воинов, несомненно, полных суровости. Будто жалел юного не выспавшегося караульного, давал ему время проснуться окончательно. Он и проснулся. И завопил:
— Тревога!!! На нас напали!!! — от волнения забыв нужные команды. И сразу получил подзатыльник.
— Чего орешь?! — зло одернул его до этого сладко спящий пожилой опытный напарник, а сам красным, шальным ото сна глазом уже вглядывался в бойницу. Молодой, открыв рот, возмущенно вскочил, одной рукой показывая в сторону дороги, другой разминая себе затылок. Говорить, зная характер «дядьки» Динигула, опасался.
Их пост был второстепенным, нижним, расположенным над самими вратами в центре перекрытия над массивными каменными створками. Выдвинутая вперед, словно выросшая из монолитной стены крытая башенка позволяла вести обстрел как вдаль, так и вниз и в стороны. Основное наблюдение велось с высоких боковых башен, контролирующих гораздо большую территорию. Их пока закрывал туман, казалось, и не думающий подниматься дальше.
Динигул крякнул и, шурша колючей соломенной подстилкой (чтобы только сидели, не спали!) нехотя повернулся на бок. Достал рог, обдул его, набрал в грудь побольше воздуха и протрубил: «Тревога! К оружию!». Через десять ударов сердца продублировал сигнал. Потом, и не думая вставать, повернул голову к молодому:
— Ну вот, сынок, будет тебе сегодня первая потеха, — сказал необычным для него ласковым тоном. — Эндогорцы… вроде. Мы их всегда под зад пинали и в этот раз не подкачаем…
— Но их там… тысячи!
— У страха глаза велики, — усмехнулся «дядька», успокаивая напарника. — Нас меньше, но тем больше слава. Ты, главное, не горячись и башкой верти… и сядь. Сядь на всякий случай, нечего богов и предков дразнить… а лучше приляг пока. Команда тебя сама найдет.
Гарнизон, сотня воинов при трех шаманах и единственном маге-Пылающем, забегал. Немного бестолково, но споро. Заняли штатные места.
Командир, сотник Эрдоган, поднялся туда, откуда прозвучала тревога, в надвратную башенку. Убедился, что сигнал не ложный, ругнул туман, который, испугавшись грозного тиренца, отличившегося Великом походе, быстро пополз ввысь, открывая все новые и новые ряды неприятеля.
— М-да… — глубокомысленно заключил он. — Красиво стоят! Ваша задача, — обратился к сидящим (сам посадил подчиненных — нечего стоять на виду у противника) караульным, принявшими самый бравый вид. — Подавать сигналы при попытке скрытного перемещения и не давать приближаться к воротам. Стрелами бить метко, горшки использовать в крайнем случае — они наперечет. Задача ясна?
Пожилой хмуро кивнул, а молодой отчаянно воскликнул:
— На наше место в десятке Карбана! — В его глазах легко читалась досада: мол, как тут себя проявишь? — Наше место на левом фланге стены!
— Декаду будешь казармы чистить, сопляк! Десять плетей на конюшне!!! — и Эрдоган чуть ли не кубарем скатился по крутой каменной лестнице, по высоким, не под человеческий рост ступеням. Разъярил его не только и столько самый молодой воин, Кучук, а сам факт внезапного появления большого войска:
«Судя по фаланге — более двух тысяч… нет, дальние ряды могли пустыми щитами заставить, хитрецы — меня не проведешь! Но тысяча — точно. Где разведка?! Они там спят, на дальних дозорах?! А если бы они ночью… а почему они ночью не полезли? Выстроились, как на смотре… какая наглость!.. А Знаки горят, даже я вижу», — с этими мыслями он бежал в штаб, где забыл недавно выданный амулет «эфирного разговора». Снял перед сном — черный камень размером с рукоять сабли мешал спать.
Начиналась первая утренняя четверть.
Командир, кивнув магу, спокойно пившему утренний чай из расписной керамической пиалы, и не обратив внимание на недавно прикомандированных шаманов, влетел в спальню, схватил амулет и вышел обратно, в помещение штаба, где на столе лежала тщательно расправленная схема его заставы и стояло пять дымящихся пиал. Только сейчас Эрдоган заметил, что не хватает одного шамана, имя которого не вспомнил. И, понятное дело, десятников — они проверяют своих и если сей момент не начнется штурм (не допустите Предки!), то скоро явятся.
— Сколько у них склонных к Силе? — нервно спросил Эрлан, поднося к губам амулет.
Спросил ни к кому не обращаясь: спокойствие этих людей его раздражало. Он был лихим рубакой, хорошим тактиком кавалерийской лавы, но здесь, на охране важнейшего объекта — одного из двух проходов в Кальварион — терялся. Своим появлением в долине Эрдоган был обязан лично Пиренгулу, который отправил его, своего верного человека, родственника, в числе первых пяти сотен. Отправил «зыбучей ямой» в незнакомый город, который оказался таким чудесным, таким спокойным… Полтора года тихой мирной жизни расхолодит кого угодно. Хвала Предкам, последние полгода регулярно устраивались учения, а то бы… теперь все воины и сотник в том числе хотя бы одет был подобающе: панцирь, поножи, наручи, сапоги. Шлем с бармицей. Маг-подмастерье и шаманы — не исключение.
— Сейчас вернется уважаемый Элькун и скажет, — спокойно ответил маг — тиренец средних лет. Почему за прожитые годы рангом не вышел, и для него самого оставалось загадкой. Не растягивались каналы и все тут! — Я тебе чай велел принести. Присядь, Эрдоган, попей. — Они знали друг друга лет десять, еще с Сарматской столицы, куда их обоих пригласил лично Пиренгул.
Сотник раздраженно бросил амулет, повисший на бронзовой цепочке на уровне солнечного сплетения. Тут же пожалел о своей невоздержанности. Командир он или горох козий?! Сел как можно спокойнее и даже успел глотнуть чаю, как вбежал молодой шаман. Не переведя дух, обратился к сотнику:
— Я заметил пять десятков склонных к Силе, господин сотник! Какие именно — разобрать не удалось, они подозрительно суетятся, перемещаются. Держатся в середине фаланги, а людей я насчитал тысячи полторы. Лагерь не видел. Наверное, за поворотом. Начальник разведки наблюдает, людей своих поджидает. Говорит, скоро доложит точнее…
— Дарки! — Эрдоган не выдержал, хлопнул по столу и вскочил. — Он первый должен был докладывать! Еще ночью, на подходе! Такое войско проспать!!! Что я князю скажу?!
— Эрдоган, друг, — проникновенно произнес маг, — я тебя прекрасно понимаю, но послушай меня. — Сотник, тяжело дыша, непонимающе уставился на старого товарища. В его глазах продолжала плескаться ярость, причем теперь и на самого себя, снова показавшего другим свою слабость. — Ты беспокоишься о воинах, о просчетах разведки — это понятно. Ты им отец и мать, как это и положено настоящему командиру… — слушая эту речь Эрдоган успокаивался. Сейчас уже по-настоящему. Голова начинала соображать. Старый друг знал, как надо успокаивать излишне горячего и, если честно, не очень умного товарища. — Доложи князю все как есть. А за заставу не переживай, она и сотню магистров выдержит. Работа древних каганов! — последнее выдал с нескрываемым восторгом.
— Но почему они ночью не атаковали? — этот вопрос командир задал задумчиво-рассудительным тоном, тем не менее плохо скрывающим глубокое удивление, какое встречается у людей застигнутых врасплох опасностью, до этого казавшейся неимоверно далекой, практически эфемерной.
— Наверное потому, что на все войско им не хватило эликсира «ночного зрения», — серьезно ответил Пылающий.
— Или потому, что они опасались, что у нас этого эликсира навалом, а мы эти места и свою заставу знаем лучше их, — подал голос старший шаман, Оролгул. — Хотят с утра внимательно все осмотреть и, боюсь, приготовили нам какую-нибудь гадость. Может, командир, пойдем на стены? Оттуда и доложишь Пиренгулу. — Не дожидаясь ответа, поднялся и направился к выходу. За ним молча последовали другие шаманы.
— Нет, ты видел! А, Тейзар? — возмутился Эрдоган, даже не попытавшись остановить «командировочных».
— Все нормально, друг, — Пылающий спешно сжал сотнику запястье, в очередной раз успокаивая. — И он в сущности прав. Засиделись мы в штабе… — маг вдруг почувствовал мощное колебание Силы Пирения и потянул командира за собой. — Нас атакуют! На стену!
С высоты пятидесяти локтей люди выглядели беззащитно-маленькими. Так и хотелось наступить на них сапогом и давить, и давить, как глинотов. Сотник с магом спрятались за высоким зубцом. Справа от них находился десяток Джафара, слева — Карбана. Хвала Предкам, за командиром увязался вестовой, а то бы он совсем потерял управление вверенными ему войсками.
— Бегом ко всем десятникам и передай им приказ: при подходе неприятеля на прицельную дальность стрелять без команды! — отдав это, в целом, ненужное распоряжение, Эрдоган наконец-то активировал амулет связи.
Мощнейшие структуры разных Сил били в одно, как думали атакующие, слабое место — в каменные створки больших врат. Две плиты размерами десять на двадцать локтей каждая, смыкались так плотно, что между ними невозможно было вставить лезвие самого тонкого ножа. По сравнению с массивными идеально гладкими и скользкими стенами они действительно создавали впечатление «слабого звена». И несведущие в каганских узорах маги подтверждали: «Плотность рисунков везде одинаковая, что в стене, что во вратах», — и разводили руками. Однако структуры не причиняли воротам никакого вреда. Через статер обстрела, маги перенесли удары на левую от них стену. Результат был таким же.
Застава перекрывала расщелину шириной в сто шагов, смыкаясь с неприступными, отвесными скалами, под которыми была пропасть. Горы стыковались со стеной посредством толстых высоких башен, которые переходили в скалы, сливаясь с ними. К вратам вела удобная мощеная дорога шириной от тридцати до сорока шагов — мост над пропастью. Боковые ограждения у него отсутствовали, причем не отрезались, а вроде как естественно становились все ниже и рыхлее, постепенно сходя на нет. Точнее, как бы скатывались в глубокий обрыв, казавшийся бездонным. Получалось, что к воротам заставы примыкал «мост» без перил. Штурмовать из такого положения — полное безумие. Но эндогорцев никто не считал дураками. А это были они — защитники рассмотрели штандарты с изображением белоголового горного орла.
— Дарки!!! — Пиренгул, потрясая руками, в сердцах топнул ногой, а глаза полыхнули так, что бумаги, с которыми он только что работал, пошли пузырями. Хвала богам, каганская бумага не горела, не уступала пергаменту в прочности и не выцветала. И при этом была такой же тонкой и легкой, как земная.
Пылающий, увидев результат своего гнева, обратив внимание на то, что он стоит, но не помнит, как поднимался, мгновенно «потух». Вспыльчивость — изначальная черта характера князя, которая акцентировалась под влиянием соответствующей Силы.
— Эрдоган, борковский выкидыш, — прошипел он напоследок, — ну почему в его смену, Могучий?! Гуран! — коротко выкрикнул и секретарь вырос, как из-под земли. — Ратмира ко мне. И передай, чтобы все его этруски, кроме охраны «стены жадности» и Гелингин быстро подготовились к походу. Всех магов сюда, шаманов… только, чтобы дочь ничего не заподозрила. Пусть ждут в приемной. Все, не мешкай. — помощник исчез как же незаметно, как и появился. «Ему бы в гильдию убийц…», — привычно пошутил Пиренгул, создавая «жерло».
Князь с женой жил не в большом доме-дворце, где обитали Гелиния с мужем, и который одновременно являлся государственной канцелярией княгини Кальвариона, а в относительно скромном здании по соседству.
