Когда над Таграмом взошло солнце, Фарах едва держался на ногах от усталости. Он встретил рассвет на окраине города, у небольшого домика, обнесенного высоким решетчатым забором. Вцепившись окоченевшими пальцами в железные прутья, он стоял, запрокинув голову, и смотрел, как светлеет небо.

Он выжил. Спасся. Всю ночь бродил по ночной столице, прячась от Темных Жрецов. Это было непросто. Мало того, что это тяжело – всю ночь провести на ногах, ни разу не присев, не отдохнув, – так еще это и опасно. Улицы сальстанской столицы – не самое лучшее место для ночных прогулок. Душегубы и ворье, хоть и притихли в последнее время, но все же выходили в ночь, заниматься своим ремеслом. Надо же как-то кормиться. От них следовало держаться подальше, особенно одинокому прохожему. Кроме них на улицах встречались и компании солдат, ищущих развлечений и склонных затевать ссоры с горожанами. Да и вообще, по ночным улицам столицы шлялось достаточно отребья, способного ни за что ни про что прикончить того, кто им не понравиться. Даже простая стража была опасна для подмастерья. Если бы они схватили его и всего лишь отвели в городскую темницу, это оказалось бы равносильно смерти. Темные, не оставлявшие попыток разыскать свою жертву, настигли бы ее и за решеткой.

Но Фарах справился, он смог уцелеть на ночных улицах и обмануть смерть. Ходил темными переулками, стараясь не привлекать к себе внимания. Держался подальше от странных сборищ и людей, таящихся в ночных тенях. Обходил стороной патрули стражников и компании солдат. Он вел себя как загнанный зверь, который старается выбраться из кольца охотников. И он – выбрался.

Когда стало светать, Темные отступили. Фарах это сразу почувствовал. Волны холодного ужаса, всю ночь витавшие над городом, исчезли. Расползлись клочьями, растворились в утреннем небе и сгинули без следа. И лишь тогда подмастерье смог вздохнуть спокойно, впервые за всю ночь прислониться к стене и расслабиться. Некоторое время он просто отдыхал, наслаждаясь тем, что все еще жив.

Переведя дух, Фарах не бросился со всех ног в приют, а подождал пока солнце поднимется над холмами и бросит первые лучи на заснеженные улицы Таграма. Он не хотел рисковать. И теперь, когда в городе начиналась привычная утренняя суета, подмастерье готов был идти домой. В приют.

Отлепившись от решетки и спрятав замершие ладони подмышками, он медленно побрел по пустынной улице в сторону площади Конников. В голове мутилось. Ноги шли неохотно, каждый шаг отзывался болью в спине. Ступни занемели и Фарах их не чувствовал. Это было плохо, надо было срочно идти в тепло. Но сейчас он не мог идти быстро, – просто не было сил.

Подмастерье забрался довольно далеко от приюта. Скрываясь от темных Жрецов, он держался подальше от нового дома. Знал, что там его будут ждать – обязательно. Теперь это работало против него, до приюта было далеко идти и Фарах опасался того, что у него просто не хватит сил. Но он упрямо сжимал зубы и шел вперед, так же, как несколько часов назад шел по ночному Таграму, спасаясь от Темных Жрецов.

Миновав несколько улиц заспанным снегом, и пройдя через площадь Песен, Фарах с удивлением отметил, что народа на улицах больше чем обычно. Горожане вели себя странно – бродили большими компаниями туда-сюда, и, похоже, не собирались приступать к работе. Они шумно переговаривались, ругались… Город явно был взбудоражен. Фарах не прислушивался к разговорам, он настолько замерз и устал, что ему было уже все равно, – что там стряслось. Он хотел только побыстрее добраться до приюта и спуститься в подвал, к теплым печам. И все же, даже сейчас, он замечал, что происходит нечто странное.

Большинство лавок, располагавшихся на первых этажах домов, было закрыто. Обычно они начинали работать рано, владельцы открывали их с восходом солнца, готовясь к новому дню. Но сейчас на дверях и ставнях красовались запоры. На площадях, где обычно продавали различную мелочевку, стояли только патрули городской стражи. Никаких торговцев. Нигде не видно ни золотарей, ни подметальщиков, что было странно: эти ребята дело свое знали туго и начинали работать с первыми лучами солнца, разгребая мусорные кучи накопившиеся на улицах. Так же не видно и королевских гвардейцев, хотя обычно они прямо с утра присоединялись к городским стражникам, чтобы присматривать за солдатами.

Не имея сил даже строить предположения о том, что случилось в городе, замерзший Фарах выбросил загадку из головы, и устало побрел к приюту. Ему нужно было согреться и поговорить с Састионом. А потом хорошо бы добраться до Эшмара. Уж он то не понаслышке знает, что такое Жрецы Темного Пламени, он поверит земляку. Может, организует облаву или засаду. Фарах даже был готов служить приманкой. Пусть. Лишь бы этот ночной ужас никогда больше не повторился.

К приюту он вышел только через час. От усталости подмастерье еле держался на ногах, но холод отступил. Фарах согрелся на ходу, вознеся подходящую молитву, и, удивился, что у него еще хватило на это сил. И все же, горячую печку ничто не могло заменить. И кружку почти кипящего масунского чая, о которой он мечтал всю ночь.

На стук в ворота никто не отозвался. Фарах из последних сил заколотил кулаками по промерзшему дереву, но и это ни к чему не привело. Таг не отзывался, хотя давно уж должен был выглянуть на улицу, и обложить воспитанника-гулену трехэтажным загибом. Подмастерье подумал уж, что случилось нечто страшное, и даже подался назад, готовясь задать стрекача. Но тут же услышал, что со двора доносятся голоса. Слов он не разобрал, но, кажется, это был Таг, ругавшийся с Састионом.

Фарах шагнул вперед и подергал калитку. Она неожиданно легко отворилась, оказывается, была не заперта. Это было очень странно, и во двор подмастерье зашел с опаской, готовясь, если что, быстро ретироваться.

Во дворе творилось нечто невообразимое. Поперек дорожки, ведущей к приюту, стоял большая четырехколесная повозка, с крышей из плотной просмоленной ткани натянутой на деревянные дуги. Фургон. В таких обычно возили за армией провиант. Он был запряжен четверкой сальстанских тяжеловозов – здоровенных северных быков с мощными ногами и длинной шерстью. Около фургона расставлены деревянные ящики, причем некоторые из них вскрыты. Рядом, прямо на снегу, валялись тюки с солдатскими одеялами.

Среди всего этого безобразия вертелась кучка младших воспитанников, ловко кидавших тюки в фургон. Командовал ими здоровенный детина, стоявший к Фараху спиной. Он тыкал пальцем то в один тюк, то в другой и начальственно порыкивал на мальчишек. Его темно-зеленый плащ из толстой шерсти ниспадал с широких плеч до каблуков прочных кожаных сапог. С левого бока плащ топорщился. Там, судя по всему, на поясе висел меч. На голове здоровяка красовалась меховая шапка, с одним маленьким красным пером. Фарах застыл в нерешительности. Что происходит? Почему вояки короля распоряжаются в приюте?

До него донесся очередной взрыв знакомой ругани, и подмастерье огляделся, пытать отыскать источник – Тага. Шагнув в сторону и выглянув из-за фургона, он разглядел, что Састион и страж стоят на крыльце приюта. Ругались они яростно и самозабвенно. Это было непривычно – видеть ругающегося старшего воспитателя и привратника. Мир, определенно, перевернулся.

Недоуменно моргнув, Фарах пошел к ним, намереваясь разузнать, что тут твориться. Проходя мимо воина, он свернул с дорожки, стараясь держаться от него подальше. Подмастерье хотел проскользнуть мимо служивого, не привлекая к себе лишнего внимания. Во избежание неприятностей. Но это ему не удалось.

– Фарах!

Подмастерье медленно обернулся, не веря ушам. И замер. Из-под меховой шапки воина на него смотрел Килрас.

– Фарах! – повторил он. – Куда ты пропал! Тебя все ищут.

– Я, – сказал подмастерье, – я гулял…

Он удивленно смотрел на Килраса, – воспитанник выглядел как настоящий воин. Под плащом – толстая кожаная куртка с нашитыми внахлест металлическими бляхами. На поясе – короткий и широкий меч. Его взгляд не предвещал ничего хорошего: брови нахмурены, рот сжат в узкую полоску. Гроза врагов отечества. Хоть сейчас – в бой.

– Собирайся. – Коротко бросил Килрас. – Подойди к Састиону.

– Да что случилось то? – спросил Фарах, потрясенный воинственным видом товарища.

Раскрасневшееся лицо Килраса преобразилось. Он широко улыбнулся, снова превращаясь в добродушного воспитанника жрецов. Потом спохватился, нахмурился и положил ладонь на рукоять меча.

– Мы идем на войну, – гордо изрек он. – Собирайся. Выступаем через час.