Глава 2
ТЕОРИЯ ВОЛЬНОГО ЗАСТРЕЛЬНИЧЕСТВА
Весной в Граде Града началась хлопотливая пора. Шли экзамены. Студенты отмечали в академической таверне свои успехи и поражения. Над студенческим городком не умолкали здравицы и застольные песни, слышался девичий смех.
Хоакином же овладел тоскливый настрой. Ничто не радовало его. Предстоял экзамен по транспортной магии, и Хоакин точно знал, что с поляризационными векторами пути ему не совладать.
К Градскому Колизею – месту проведения экзаменов – он шел как на эшафот. На беговых дорожках уже разминались его однокурсники. Транспортная магия требовала хорошей физической подготовки. Требовалось на бегу открыть ворота измерений и ворваться в них, пока не захлопнулись. А там уж дело в шляпе. За воротами один шаг мог иметь протяженность и пару дюймов, и несколько сотен миль. Все зависело от мага.
Вот только чтобы открыть ворота измерений, предстояло прийти в нужное состояние духа. Или прибежать. Стать на гаревую дорожку, высокий старт и – вперед, пока не осенит вдохновение.
Истессо подошел к столу.
– Зачетку сюда, – монотонно сообщила госпожа Линейка. – Ваша дорожка третья. Тяните билет, сударь.
В глаза Линейку звали Эльзой Долорозо. Она вела курс транспортной магии, была молода и тоща до неприличия. Академию Эльза закончила три года назад, а потому считала, что видит студентов насквозь. Хоакин ее побаивался.
– Вот, госпожа Долорозо. Переход в Циркон, госпожа Долорозо.
– Приступайте, сударь.
Хоакин вздохнул. Побывать в Цирконе он бы не отказался. Столица Тримегистии, резиденция верховного шарлатана… Там нашлось бы на что посмотреть. Но Град Града находился на самом севере Тримегистии, и от столицы его отделяло чудовищное расстояние.
По условиям экзамена Колизей накрывало экранирующее поле. Даже будь Истессо магом из магов, он вряд, ли сумел бы его пробить. Без этого поля самых талантливых учеников раскидало бы по всему Терроксу.
– На старт! Внимание! Марш!
Хоакин побежал. Трибуны Колизея неторопливо уплывали за спину. Цветущие кусты сирени, столы с экзаменаторами, флаги в синем небе. Снова кусты, снова столы. Опять флаги. Под ногами шуршала гаревая дорожка. Если повернуть голову, в поле зрения попадали сочувственные лица однокурсников.
Хоакин старался без нужды головой не вертеть. Да и дыхание не сбивать. По всему получалось, что оно ему еще надолго понадобится.
– Это кто ж такой? – наконец нарушил молчание королевский инспектор, гость из столицы.
– Истессо, ваше превосходительство, – нехотя ответил ректор. – Редкостная дубина.
На студенческих скамьях кто-то хихикнул. Хоакин закусил губу.
«Раз, два, три, – повторял он про себя. – Ничего… хорошо, что Марьяша не пришла. Позора меньше».
Второй круг, третий…
Четвертый, пятый…
– По-моему, это глумление, – наконец бросила госпожа Долорозо. Остановите же его! У меня в глазах рябит.
– Ничего, пусть бегает. Дурная голова – ногам забота.
Меж лопаток побежала струйка пота. «Шам шени туртулак, они бели огайда», – наугад попробовал Хоакин. Шаги зазвучали тише и мягче. Под ногами полилась ковровая дорожка.
– Может, дадим ему еще круг? – предложил ректор – Все-таки старается.
– Гнать в три шеи из академии, – отозвался чей-то брюзгливый баритон. – Из-за таких, как он, нам дотации режут. Охламон.
Дорожка под ногами кончилась. Хоакин осознал простую вещь: сейчас он пойдет на девятый круг. Будет ходить кругами, как годы и годы до того. Понуро, уныло, подчиняясь указаниям людей, которых не уважает и терпеть не может.
В то время как свобода – вот она. Рядом, за воротами.
Стоит лишь наплевать на условности.
– Э, э! Что это он?! Куда?!
– Истессо, оставьте свои фокусы!… Что за выходка?!
Гаревая дорожка уходила направо. Хоакин сворачивать не стал. Он все бежал и бежал вперед: через трибуны Градского Колизея, мимо скамеек, плакатов, мимо онемевших от удивления однокурсников. Град Града уходил в прошлое. Таяли в тумане семь потерянных лет, наполненных зубрежкой, страхом перед преподавателями, бесшабашными пирушками, дуэлями…
«Уйду в разбойники, – думал Хоакин. – Как я раньше не догадался? Буду восстанавливать справедливость. Отнимать у богатых, раздавать бедным».
Вечером того же дня он оказался в Деревуде, в обители вольных стрелков. И это тоже было своего рода чудо. Достаточно глянуть на карту: где Град Града, а где Деревуд?
То-то же.
Лес смыкал над головой студента зеленые кроны. Семь лет кабинетной жизни не прошли даром: от лесных запахов у Истессо закружилась голова. Древесные корни – не кубические, не корни уравнений – лезли под ноги. Птицы весело щебетали всякую ерунду. Они знать ничего не знали об изочарах и магопотенциалах.
– Ля, маэстро Кроха, – пропела над головой студента дубовая ветвь. – Человек.
– Че?…
– Путник, друг мой. Могу прозакладывать смычок, онне граф и не аббат. Хе-хе! Прослушаем его тремоло, маэстро Кроха?
– Че?…
Хоакин завертел головой. Звуки доносились откуда-то сверху.
– Кто вы?! – крикнул он, задрав голову. – Что вы там делаете?
– Мы вольные стрелки, парень. Кошелек или жизнь!
Ветви зашуршали, и на тропу скакнул человек. В зеленом камзоле, тонконогий, круглоголовый – он напоминал богомола. Из-за спины разбойника виднелся гриф китарка. На носу поблескивали очочки.
– Деньги отдавай и не фа-ля-соль. Понял?
В руках очкарика блеснула шпага. Сразу видно – часто держать оружие ему не приходилось.
– Ты разбойник, что ли?… Так бы и сказал.
– Разбойник… Я вольный стрелок. Алан Квота Квинта-Ля, к вашим услугам, – расшаркался стрелок. – Трувер и миннезингер лесной братии.
– А я Хоакин Истессо. Только денег у меня нет.
– Че? Че он грит?
Кусты зашевелились. Из них выбрался великан в кожаной безрукавке – чернявый, с глумливой сатирьей рожей. В нечесаной бороде его застряли березовые листочки.
– Денег нет, говорит, – сообщил Алан. – Совсем.
– Это зря. – Громила почесал бороду. – Это мы проверим. И все равно ограбим и убьем. Только уже без удовольствия.
Хоакин вздохнул:
– Убивайте. Но денег у меня все равно нет.
Он снял с плеча сумку и бросил очкарику. Тот пошарил внутри и согласился:
– Не врешь. С деньгами у тебя полная кабалетта. Жрать небось хочешь?
– Ага.
– Тогда идем. Эй, маэстро Кроха! Хоакин наш гость, так что личико повежливее сделай. Покажи, что здесь и как. А я пойду распоряжусь что-нибудь рубато.
Квота Квинта-Ля умчался. Громила проворчал нечто неопределенное и нырнул в кусты. Вернулся он в шикарном берете малинового бархата.
– Добро пожаловать в Деревуд, усталый путник. Рад, что ты не стал отбирать у Алана шпагу и бить его коленом в живот, как собирался. Собирался, собирался, по глазам вижу. Видишь тот куст? – Грязный палец вытянулся к зарослям ежевики. – Там Соль Брава. Шести дублонам с полутораста шагов в глаз попадает.
Хоакин уважительно затаил дыхание.
– Теперь посмотри налево.
Студент послушно повернул голову.
– Рут Доднапью. О ее меткости шепотом говорят. Вслух боятся, понял? Горда, обидчива, злопамятна – истинная дочь леса.
– Э-э… Застрелит?
– Хуже. Глаза выцарапает. А вон там…
– Вообще-то я иду в Агриппию, – сообщил Хоакин. – У меня там родственники.
– Мы их оповестим. Назначим выкуп. Очень большой.
– Да вы и очень маленький вряд ли получите.
– Ничего, ничего, не спорь. Так полагается.
Некоторое время они шли в молчании. Потом верзила достал из кармана красную шелковую косынку.
– На, повяжи на шею. Через две сосны Самуэллир сидит.
– А он что?
– Близорукость минус двенадцать. На слух стреляет.
– И?
Кроха вздохнул:
– Это косынка его жены. Самуэллир ее боится до дрожи в пальцах. Жены, я имею в виду, жены, не косынки. Может, и пронесет тебя, бедолагу.
Хоакин вновь заозирался. На душе стало светло и радостно. В лесу щебетали птицы, прыгали по ветвям белки – отчего бы здесь не водиться разбойникам?
Экскурсия продолжалась до самого разбойничьего лагеря. Когда меж деревьев завиднелись отблески костра, Кроха погрустнел.
– Ну вот и все. Пришли. Сейчас представим тебя капитану. Корин! Эй, Ко-орин! – закричал он.
Из сумрака вылепилась тщедушная фигурка в плаще-невидимке и огромных болотных сапогах. Щека разбойника была перевязана платком.
– Корин, у нас сюрприз.
– Сюрприз? Где? Который? – Разбойник говорил отрывисто, словно лисица, лающая на ежа. – Барон? Виконт?
Он придвинулся к Хоакину нос к носу. В лице его мелькнуло благоговейное выражение:
– Неужто епископ?!
– Нет, Корин. Это всего лишь студент. В Агриппию к родителям идет.
Глаза Корина подозрительно блеснули:
– Студент? Не шпион?
– Не беспокойся. Лучше проверь, не осталось ли сухарей. Гостя надо кормить, поить, ну и прочее, что полагается.
Капитан проворчал что-то и растворился во тьме. Послышались булькающие звуки, словно кто-то полоскал горло. Бородач уважительно посмотрел вслед:
– Таков он, наш Корин. Зверь! Слова лишнего не скажет, все как молния: фырь! фырь! А уж в бою страшен!…
В последнем Хоакин сильно сомневался, но говорить об этом не стал. Они двинулись к поляне. Сквозь кусты пробивались неяркие отблески огня. Квота Квинта-Ля сидел возле костра, копаясь в сумке Хоакина. Заслышав шаги, он поднял взгляд:
– Маэстро Кроха, ага. Недурная экспозиция, смотри! – он потряс в воздухе сумкой. – Наш юный друг неплохо аранжирован. Сыр, ветчина, лук. Славный ансамбль, особенно ежели под пивко.
И протянул Хоакину кружку. Истессо сдул пену и сделал большой глоток. В голове мелькнула мысль: а стоило ли убегать из Града Града ради всего этого?
Можно утешать себя тем, что эти разбойники ненастоящие. Что истинные стрелки – они где-то в патруле. Или грабят виконтов на большой дороге. А эти так, для отвода глаз, для декорации. Но почему же они зовут Корина своим предводителем?
– Еще пива, парень? – Кроха потянулся к нему с кувшином.
– Нет, спасибо.
– Зря. Нашей, разбойничьей выделки пивушко.
– Тем более не надо.
Пиво сильно отдавало погребом. Оно вызывало в памяти мышей, гору промерзшей брюквы и моченные в бочке яблоки. Вполне возможно, что оно называлось «Старый душегуб» или «Почтенный волочильных дел мастер». Пивовары никогда не отличались буйной фантазией, когда дело касалось названий.
– А что, – неуверенно спросил Истессо, – остальные скоро подтянутся?
Менестрель и громила переглянулись.
– Остальные?
– Ну… другие разбойники.
– Кроха, – сказал Квинта-Ля, – загляни в корзину. Клянусь Эвтерпой, там что-то осталось со вчерашнего. Сапподжиатурь нам яичницу, а я пока объясню Хоакину суть дела.
Бородач недовольно подчинился. Ему хотелось посидеть у костра, вставить в разговор свои пару монеток, но ослушаться Алана было невозможно. Зашуршали ветви крушины, и Кроха исчез в темноте.
– А ты ведь прав, парень, – серьезно сказал Алан. – Вольница Деревуда переживает далеко не лучшие времена. Еще лет пять назад нас было несколько десятков. Куда все подевались? Кто-то умер от ран и болезней, кому-то опротивел разбой… Но в основном все разбежались из-за неверия.
Музыкант достал из кармана книжку в иссиня-черной обложке.
– Держи. Только осторожно: здесь плоды моих многолетних трудов. Насладись-ка.
Книга оказалась теплой и трепещущей, словно пойманный воробей. Под ревнивым взглядом Алана студент перелистнул страницу. Потом еще одну. Белиберда какая-то.
– Н-ну… – осторожно протянул он, чтобы не обидеть менестреля, – занятно, пожалуй.
Взгляд Алана сделался тревожным, как у кошки, чье потомство складывают в мешок и несут к реке.
– Занятно?! Ты сказал – занятно… Ладно. Простим профану, что не способен пикколо отличить от гобоя. Здесь, – Квинта-Ля веско похлопал по черной обложке, – заключен квинтэссенций передовой мысли нашего мира. Теория Вольного Застрельничества. Слушай!
И Квота Квинта-Ля начал свой рассказ.
Вольные стрелки, говорил он, существовали всегда. Всегда находились люди, склонные отнимать и делить, вместо того чтобы складывать и умножать. Разница между финансистами и разбойниками мала. Те и другие пользуются одинаковыми приемами: «Переложим дублон из одного кармана в другой, – говорят они, – посмотрим, что получится». Вот только экономисты перекладывают монеты из своего кармана, а разбойники – из чужого.
Но и у тех и у других денег почему-то прибавляется.
А раз так, то разбой привычен и понятен человеку. Под него только надо подвести научную базу. Что Алан и сделал.
– Я, – перелистал Алан книжку, – расписал базовую архетипику застрельничества. Создал календари, вычертил графики сезонной ограбляемости. Начать, пожалуй, следует с этого.
На странице чернела септаграмма. В углах ее можно было прочесть нижеследующее:
Капитан Деревуда
Идеален, романтичен, —
В общем, парень преотличный.
За него мы все горой,
Каждый скажет – вот герой.
Беглый Монах
Распутник он и пьяница, —
Народ к нему потянется.
Народный Менестрель
Он самобытен, он талант,
И всяк ему желает зла.
Его хлопками одобрим,
Духовный мир у ем внутри.
И так далее. Рядом с каждой надписью была нарисована картинка, изображающая героя стихотворения. Романтическая Подруга вышла пухлощекой и губастой. Для Пламенного Мстителя художник не пожалел черной краски, и мститель вышел похожим на сарацина.
– Ну как?
– Стишки подкачали, – честно отозвался Истессо. – И рифмы… того…
– Ну да, – насупился Алан. – Сейчас ты поведаешь мне, как сухим, безжалостным анализом убивать пламенные порывы вдохновения. Ну давай, давай. Ты ведь это хотел сказать?
Хоакин чуть отодвинулся. Психов он побаивался с детства.
– А то, что я ночей не спал, сочиняя, – тебя не волнует? Душу вкладывал! В муках бился над каждой строчкой! Впрочем, ладно. Что с профана взять? Перед тобою основной закон вольного застрельничества. В переводе на человеческий язык он звучит так: «Чтобы банда (шайка, ватага, клика) существовала неразрывно но времени и пространстве, ее основу должен составлять разбойный септет». Аранжируешь?
– Нет.
Появился Кроха, неся сковороду и корзинку с яйцами.
– Подвиньтесь, ребята. Сейчас яичница будет.
Музыкант его не слышал.
– Ты бемоль, Хоакин! – объявил он. – В смысле, болван. Объясняю снова. Без капитана шайка разве может быть?
– Не может.
– Правильно. А у капитана должна быть подруга. Улавливаешь?
– Ну.
– А какая шайка без беглого монаха? Или менестреля? – Его палец заскользил по септаграмме. – Вот и получается: пока среди разбойников не отыщутся семь главных фигур, банда обречена на вымирание. Стрелков никто не станет принимать всерьез. И наоборот: если семерка собрана, никакие преследователи не страшны.
Затрещал, плавясь на сковороде, жир.
– А! – До Хоакина наконец что-то стало доходить. – Значит, Капитан, Беглый Монах, Верзила, Менестрель, Романтическая Подруга…
– А также Пламенный Мститель и Неудачливый Влюбленный, – подсказал Кроха. – Без них никак.
– Ну да. Никак. – Алан в воодушевлении вскочил на ноги. – Вот и получается разбойный септет. Стоит его собрать, и произойдет чудо! Сердца исполнятся отваги и любви к приключениям. Людям станет безразлично, что справедливость – это миф. Что виконтам и переодетым красоткам в лесу делать нечего. Произойдет великая вольнострелковая алхимия.
…Время неумолимо близилось к рассвету, а Квинта-Ля все не умолкал. Костер догорал, мерцая лалами и рубинами углей. Потянуло утренней свежестью.
– Я… я, пожалуй, согласен, – устало сказал Хоакин. – Но что я должен делать?
– Сущие пустяки. Мы возродим славу деревудской вольницы. Кроха исполнит роль Верзилы. Я – конечно же Народный Менестрель, а…
– Корин – Капитан?
– Да.
– Это всего лишь четверо. Хок будет Мстителем. Надо еще троих.
– У меня возникла великолепная триоль. Кроха, способен ли ты на жертвы?
Бородач приосанился:
– Всегда.
– Знал, что не собьешься с такта. Ты сможешь найти Катарину?
– Шалунью нашу? Хохотушку? Принцессу?
– Да. Сыграем скерцо: у Корина болят зубы? Наведи его на мысль, что знаешь отличную ворожею. Нам бы выманить его из леса, а там уж полдела сделано.
Алан обернулся к Хоакину:
– Корин – фагот, каких мало… – Он многозначительно поднял палец. – Ворчлив, саркастичен, однако в душе – романтик. Пусть больной зуб станет его путеводной звездой.
– Улавливаю! – с жаром подхватил Кроха. – Улавливаю. Ты гениален, мой друг. Значит, Катарина – жертва несправедливости…
– …а жестокий отец принуждает ее выйти замуж за негодяя. Проницательность, Кроха!
– …естественно, благородный разбойник с перевязанной щекой…
– …спасает девушку из беды…
Они довольно расхохотались. Истессо недоумевающе переводил взгляд с одного на другого. Пока что он не понял ни слова. Он собирался потребовать разъяснений, но Кроха его опередил:
– Хок, – сказал он, – без тебя мы не справимся. Нас слишком мало. Чтобы создать легенду о вольных стрелках, требуется семь человек. С тобой нас четверо. В Деревне мы найдем еще троих. Нам надо, чтобы они хоть какое-то время действовали в соответствии со своими ролями.
– А потом?
– Легенда – это иной взгляд на вещи, нечто вроде тантра. В жизни ведь никто не говорит ямбом. Но стоит начать – и удержаться невозможно. Лицедейство охватит всю Тримегистию.
– Не очень верится. И вообще вся эта ваша затея шита белыми нитками.
– Я тоже не верил, пока Алан меня не убедил.
– Как?
– Сам увидишь. И все поймешь.
Квота Квинта-Ля торжественно объявил:
– Тебе ведь предстоит в оркестре нашем сыграть – о, вдумайся! – первейшей скрипкой. Мы разыграем в строгости по нотам легенду о Разбойнике и Деве. Нашлись всем роли. Примет всяк участье. И сам того подчас не прозревая…
– …явит Вселенной славу Деревуда! – неожиданно докончили Кроха и Хоакин. Бородач мученически выпучил глаза: ну что, убедился?
Истессо боролся изо всех сил. Но слова сами ложились в стихотворный ритм.
– Скажи: о что же предстоит мне сделать?
– Пустяк: на протяжении забавы ты Корина заменишь, капитана. На случай, если гость придет незваный или виконт заглянет ненароком. Нельзя оставить гостя без вниманья.
– Интригу вашу что-то не постиг я. – Хоакин сделал усилие, стремясь высвободиться из цепких объятий ямба. – Скажи, как связана она…
– Увы не знаю. Пусть Катарина – дева из деревни – сыграет партию Подруги Капитана. А Беглого Монаха мы уж как-то найдем, отыщем, пригласим, добудем. Интриговать мы сможем так недолго, но обмануть реальность нам по силам.
Алан сунул студенту книгу в черной обложке:
– Ну? Теперь веришь? – без всякого ямба спросил он.
– Ох! Теперь верю. – Избавившись от стихоплетства, Хоакин почувствовал себя лучше. – Значит, я буду ждать вас здесь?
– Народные легенды очень противоречивы, – извиняющимся тоном заметил бородач. – И следовать им приходится буквально.
– Ничего особенного от тебя не потребуется. Неподалеку есть отшельничья хижина…
– …лук и стрелы мы тебе оставим…
– …а припасы Кроха принесет после полудня…
– …но главное – не попадись на глаза егерю…
– …и веди себя понапористее. Ты – деревудский стрелок как-никак. Герой леса!
– В общем, – подытожили разбойники, – идем смотреть хижину.
В небе погасла последняя утренняя звезда. Синеватый дымок курился над кострищем. Начиналась новая жизнь – полная чудес, тайн и приключений.
Хижина, в которую Хоакина привели разбойники, уборки не знала бог весть с каких времен. Истессо вооружился веником и набрал в ручье воды. Через какой-то час избушку было не узнать: стол и лежанка сияли чистотой, сундук приосанился, заблестел, даже земляной пол выглядел опрятным. Шкуры и ветхие одеяла, оставшиеся от предыдущего хозяина, пришлось выбросить. Лук и колчан нашли свое место за шкафом, сумка с пожитками примостилась под столом.
Закончив уборку, Хоакин свернулся калачиком на лежанке. Несмотря на май, в лачуге было зябко. Спать не хотелось, и Хоакин взялся за чтение.
Алан Квота Квинта-Ля неправильно выбрал жизненное поприще. Вот кому бы учиться в академии! Не владея даже азами магической науки, он предвосхитил Мифургию – создание мифической реальности.
Во всех легендах о благородных разбойниках действуют одни и те же персонажи: Мэриэн, Малютка Джон, брат Тук. Люди им верят и любят. Люди обожают, когда можно сказать: «Вот под этим дубом Малютка Джон и Робин Гуд дрались на дубинках. А там Робин поцеловал Мэриэн». В их словах история и мифы сближаются, становятся неразличимы.
А если пойти дальше? Создать тень легенды, осязаемый каркас? Дать первый толчок к созданию новой реальности?
Есть разбойничий лес, и он пустует? Не беда! Заселим его актерами. Легенда приведет в нужное место принцесс и виконтов, монахов и бастардов. Главное – создать миф. Создать правильно, без ошибок. И тогда…
Хоакин прикрыл веки. Перед закрытыми глазами мелькали цветные точки, линии, звездочки. В голове приятно шумело.
«Как удачно я сбежал из Града Града, – подумал он. – Тут интереснее. А главное – тут я совершенно свободен».
С этой мыслью он и заснул. А разбудило его…
Бум!
Бум-бум-бум!
– Эй, в избушке! Отшельник! Дрыхнешь, что ли?
Дверь затряслась под громовыми ударами. Хоакин одурело помотал головой, пытаясь сообразить, где он и что происходит.
– А?… Что?… Кто там?…
– Отодвигай щеколду, старый хрен. Днесь у тебя усталый пилигрим пристанища взыскует и совета!
Полуденное солнце врывалось в избушку горячими лучами, расцвечивая стены золотистыми панно. Хоакин взъерошил волосы. Ну и дела! Какое пристанище?… Какие советы?…
Он плеснул себе в лицо воды из ведра. Сонная одурь отступила. Как бы там ни было, что бы ни случилось, а гостя надо встречать. Разбойничьи традиции того требуют.
Коварства мерзкого… —
доносилось тем временем с улицы,
…предвидеть я не мог.
Предательства не ждал ни сном ни духом:
Так что же? Сострадания иль слуха
Лишает святости незримый ореол?
– Сейчас, сейчас. Уже я открываю.
Засов заклинило, так что пришлось изрядно повозиться. Открыв дверь, Хоакин обнаружил за порогом коротышку в линялом парчовом балахоне. Лицо его казалось подозрительно знакомым.
«На ректора нашего похож, – подумал Истессо. – Или на инспектора, столичную пташку».
– Прошу прощения, – поинтересовался он. – С кем имею честь?
– Брат Шарло д'Этан, – представился коротышка. – Пилигрим божьей милостью, святой странник.
– Очень приятно. А я – Хоакин.
– Святой Хоакин?
– Без святых. Я вообще-то на самом деле не отшельник…
Хоку очень хотелось добавить «а маг», но он вовремя сдержался. В академии он хорошо если паре-тройке трюков выучился.
– Это нам без разницы, – ответил незнакомец. – Войти можно? Очень я утомился, путешествуя всю ночь. Отдыха жажду.
Хоакин посторонился, пропуская коротышку. «Ночью путешествует, днем спит, – подумал он. – Малахольный какой-то». Неприятное предчувствие пробегалось холодком по спине, и мысли приняли иное направление: «Слишком много странностей. Неужели ребята наворожили?»
Он украдкой скосился в книгу. «Тест № 3» – гласил заголовок в начале страницы.
«К вам пришел человек, переодетый паломником? Определите, к какому типу он относится. Для этого ответьте на вопросы, после чего сложите числа, проставленные в конце каждого ответа».
– Сейчас гляну, что из еды есть, – хмуро сообщил Хоакин. – Располагайтесь пока. Я сам только вчера на избушку набрел.
– Тоже путешествуешь? – спросил гость, упорно обращаясь к Хоакину на «ты».
– Ага.
Истессо брякнул на стол свою сумку и вытряхнул припасы. Стараясь делать это как можно незаметней, перевернул страницу черной книги.
«1) Какую шляпу носит ваш гость?
а) тирольскую с пером (1 балл);
b) тюбетейку (3 балла);
с) магистерскую шапочку (5 баллов);
d) колпак со звездами (17 баллов);
е) гость шляпы не носит (56 баллов)».
Пятьдесят шесть.
– И это все? – удивился Шарло. – Жалкий огрызок сыра, черствая горбушка… А где кабаньи окорока? Оленина?
– Откуда бы им взяться, Шарло?
– Я вижу лук под шкафом. И стрелы. «Шпион, – подумал Истессо. – Только этого не хватало».
– Деревуд, знаете ли, принадлежит его магичеству шарлатану Тримегистии, – четко чеканя слова, ответил он. – За браконьерство руку рубят.
– Ладно, ладно, – примирительно отозвался Шарло. – И лук впервые видишь, и сам проездом… Еще немного – и выяснится, что ты таки святой.
«…В разговоре незнакомец:
а) велеречив (1 балл);
b) прост и безыскусен (5 баллов);
с) обожает фигуры речи и ученые обороты (22 балла):
d) поэтичен (30 баллов);
e) саркастичен и насмешлив (56 баллов)»
Хоакин задумался, пытаясь понять манеру речи Шарло. Пункт «b»? Скорее «e».
Тем временем паломник ногой придвинул свой дорожный мешок и распустил завязки. Хоакин сглотнул голодную слюну. На столе появились завернутые в тряпицу куски солонины. Вслед за тем – хлеб, зелень…
«… Сыр:
b) крестьянский с тмином (7 баллов);
с) мозарелла (19 баллов);
d) иль де блю (56 баллов)».
– Прошу прощенья, а что за сыр у вас?
– Иль де блю.
– А в бутылке что?
«с)…золотистое бюфю (56 баллов)».
Какое совпадение! Хоакин поежился. Гость разлил вино по кубкам, принялся нарезать ветчину и сыр. Странное дело: совсем недавно сияло солнце, и вот в хижине стемнело. Набежали тучи, по стеклу застучали дождевые капли.
– Не радует нас погодка, не радует… – Шарло подвинул к Истессо кубок. – Так, значит, в Деревуде вновь появились стрелки? Твое здоровье, Хоакин!
Хоакин словно впервые увидел собеседника. Низенький рост, фиолетовая парча, гордый разворот плеч. Взгляд такой, будто не на человека уставлен – на строчку в статистическом обзоре.
Все сходится. Но в таких делах лучше не торопиться. В тесте маэстро Квинта-Ля остался последний вопрос.
– Брат Шарло? У вас не найдется монетки?
Лес за окном высветила грозовая вспышка. Ливень обрушился на хижину, загрохотал по крыше, заставляя листву дрожать, шуметь и жаловаться.
Лжепаломник усмехнулся. Порылся в кошеле, бросил на стол дублон.
«…Проверьте полученные числа:
1-43 – третий сын графа. Возможно, вам придется налаживать его семейную жизнь.
44-80 – бродячий алхимик. Вас ожидает интересная беседа.
81-125 – гоните его. У вас своих дел хватает, мир вполне в состоянии о себе позаботиться.
126-165 – он тот, за кого себя выдает.
166-200 – неважно, за кого он себя выдает. Это ваш человек. Среди стрелков ему самое место.
224 – сравните профиль гостя с тем, что изображен на монетке»
Истессо повертел монетку в пальцах. Сомнений не оставалось: на дублоне был вычеканен лик лжепаломника. Хоакин отставил в сторону чурбак, на котором сидел, и стал на одно колено.
– Рад приветствовать вас, ваше магичество!
– Брось, Истессо. – Шарлатан поморщился. – Поднимайся… Я давно искал тебя, чтобы поговорить. А для начала выпьем.
Да, да. Легенды берут свое. Переодетый король пирует с разбойниками в отшельничьей хижине. Алан Квота Квинта-Ля может торжествовать: его теория блистательно подтвердилась. Время давно перевалило за полночь, а Хоакин и шарлатан все не унимались.
Брат Жак, король и добрый мельник, —
разносилось над лесом.
Неравный бой приняв однажды,
Легли в бесславной рукопашной.
О, не подумайте плохого!
В подвале между бочек винных,
Томимые духовной жаждой.
– Ты негодяй, Истессо, – душевно объяснял шаралтан. – Возлюбленный мой подданный, ты просто свинья.
– Да и вы, ваше магичество, не лучше. Хотите в зеркало глянуть?
– Эх, молодость, молодость… Я же маг, повелитель зеркал. Разве они скажут правду? Они боятся меня.
Собутыльники успели сдружиться. Шарло д'Этану (которого на самом деле звали Бизоатоном Фортиссимо) стрелок пришелся по душе. Простодушием своим, прямотой, открытостью характера. За время пирушки шарлатан пожаловал Хоакину титул графа Дерсиудского. Затем, правда, отобрал. Еще он успел приговорить разбойника к казни через повешение, назначить первым министром и смотрителем домашнего зверинца, сослать к границам Аларика, наградить орденом Золотого Зверя, лишить всех прав и привилегий…
– Ваше магичество, не пейте больше. Уж больно вы чудесите много.
– А, пустяки… Хмель, боль, усталость – все в моей власти. Смотри.
Маг прищелкнул пальцами. В голове Истессо пронесся ледяной вихрь. Пьяный дурман растаял, и…
… в хижине стало неуютно.
Взгляды стрелка и шарлатана встретились. Истессо содрогнулся. Глаза Бизоатона наполняло любопытство коллекционера, встретившего редкую бабочку.
– Знал бы ты, Ланселот, как долго я тебя искал… Целых двадцать три года.
– Ланселот? – Имя это вызвало в памяти Хоакина смутный отклик. Но кому оно принадлежало, Истессо вспомнить никак не мог.
– Ты очень опасен, Ланселот. Очень. Но отныне звери великие будут спать спокойно.
– Я не понимаю, ваше магичество. При чем здесь звери?
– Уже ни при чем. К счастью.
В пальцах Бизоатона блеснула медовая жемчужина. Шарлатан поднялся:
– Извини, мой мальчик, но этого требуют государственные интересы. Сам понимаешь.
– Ваше магичество! Стойте! Я…
За окном сверкнула молния. Жемчужина в пальцах Фортиссимо разлетелась облачком сияющей пыли.
Хоакин отнял руки от лица:
– Так, значит, сто лет?
Фея промолчала. Да вопрос и не требовал немедленного ответа. Сто лет, тут уж ничего не попишешь.
– А с разбойниками что?
– О, с ними все хорошо, – оживился огонечек. – Просто великолепно.
– Их стало больше?
– Да. В Деревуде нынче около трехсот стрелков, И время от времени приходят новые.
Хоакин с невольным уважением покосился на черную книгу. Ты бессмертен, Алан Квота Квинта-Ля, подумалось ему. Где-то в Деревуде бродит твоя инкарнация – чудак в плаще с цветными лентами и шляпе с пером. Китарок за плечами, а в голове – ветер и обрывки чужих песен.
– Хок, нам надо поговорить.
– Так говори. Я слушаю.
Маггара беспокойно закружилась перед лицом Хоакина. Ей было неуютно. Сцена эта повторялась из чиха в чих, и фея заранее знала все, что будет сказано. К счастью, Маленькому Народцу слово «безнадежность» незнакомо.
– Хоакин, тебе надо бежать отсюда.
– Куда?
– Не знаю. Ты должен снять проклятие.
– А стрелки? Как же я их брошу, Маггара? Я ведь не могу их предать.
Фея закусила губу. Фортиссимо все рассчитал великолепно. Хоакину не уйти из Деревуда: сперва его удержит любопытство, затем ответственность. К тому времени, как он поймет, в какой ловушке оказался, придет время нового чиха.
– Но ты же их не знаешь!
– Беглого Монаха, Романтическую Подругу, Верзилу?
Истессо перелистал книгу. Картинки, которые когда-то показывал ему Алан, изменились. Абстрактных персонажей сменили реальные люди. В разбойный септет входили Такуан, Дженни, Требушет. Возглавлял их сам Истессо.
– Хок, может быть, передумаешь? Уйдем отсюда, Хок!
– Нет.
– В Циркон? Ты же так хотел попасть в Циркон, Хок!
– Нет. Мне интересно: справлюсь ли я с капитанством?
Фея погрустнела.
– Ладно, упрямец, – передернула плечиками. – Оставайся здесь, раз так хочешь. Я же пойду спать.
Загремела крышка.
– Но имей в виду, – донеслось из чайника, – ты заедаешь мою молодость.
– Чего-о?
– Что слышал.
И вдруг запела:
Как вы нелепы, сударь, как нелепы!
Погрязли вы в унылой прозе быта.
Простушки милой в мерзостном вертепе
Угаснет юность – ах! – я всеми позабыта.
Стрелок не выдержал:
– От глупых шуток я устал! Маггара!
Но, сударь, вы мой идеал.
Недаром!
Послышался девичий смешок.
Мне простыни, подушки, идеала
Для сна и радости – увы! – недоставало.
– Вот чудачка, – рассмеялся Хоакин. – Может, все-таки одеяла, а не идеала?
Ответа не было. Свои поэтические излияния даже сама Маггара не всегда понимала. Хоакин бережно переставил чайник за занавеску. Сам же забрался с ногами на кровать и раскрыл черную книгу. Завтра ему многое предстояло переделать.
– Спокойной ночи, кроха.
– Спокойной ночи, – приглушенно донеслось из-за занавески. – И, Хок, знаешь что?
– Что?
– Я тебя люблю, мой бестолковый верзила.
